Дмитрий Львович на похороны приехали из вредности, потому как, надо сказать, могли себе эту вредность позволить. Официального приглашения они не получали, но пресс-секретарь Кандыбин за день до похорон долго и настойчиво названивал с извинениями, дескать забыли в суматохе подготовок отправить по почте, а курьер слег еще неделю назад с менингитом и вылечиваться не собирается.

- Как же так, Дмитрий Львович, дорогой Вы наш, - причитал Кандыбин. – Вот оно, то самое приглашение, - у меня в руках. Все как положено: и золотое тиснение имеется, и шрифт готический, - сам выбирал, и мэр самолично расписался, а не печать поставил, как остальным. А текст? Ювелирная работа, я Вам доложу, а не текст. Известного столичного писателя заказывали, ну того самого, Вы должно быть помните, что в прошлом году с губернатором обедал, а об этом еще в газете потом писали. Да, хотите я Вам зачитаю? Третий абзац уж больно интересным получился…

Дмитрий Львович не хотели. А хотели они тогда конька и водки, чтобы голова перестала болеть. Но когда уж прояснилось совсем, Кандыбин более не перезванивал. Ситуация возникла непростая, местами даже щекотливая. А все из-за того, что давеча Дмитрий Львович наглым образом выиграли у мэра в покер пять раз подряд, а позже задремали, лишив должностное лицо законного права отыграться. Мэр такую штуку не простил и осерчал. Потому и приехали Дмитрий Львович на похороны на час позже, чтобы вредность свою засвидетельствовать и подчеркнуть.

По случаю торжества кладбище за три дня было отреставрировано впервые за семьдесят лет, а грунтовую дорогу в диком поле переделали на скорую руку в двухстороннее шоссе и большую парковку. Кто победнее да поплоше приехали на час - на два, а некоторые и на три часа раньше в надежде первыми выразить свое почтение и соболезнования покойнику. Народу собралось тьма. Толковые уже поставили палатки с пивом и закусками. Детям продавали мороженое и сладкую вату, взрослым наливали по одной и тащили в палатки на шашлычок. Настроение было праздничное. Столько людей не собиралось даже на день города.

На кладбище Дмитрия Львовича не пустили.

- Не положено, - нахамил вахтер с порога, замахав перед носом резиновой дубинкой, - Без пропуска, тьфу ты, без приглашения пущать не положено.

Из воздуха, словно джин, возник Кандыбин, уже порозовевший и наглый.

- Я те не пущу! – прикрикнул он на вахтера, грозясь тому кожаной барсеткой, - У! Понабрали же в охрану дэбилов. Как же ты охранять нас будешь, если ты дэбил?! Я кого спрашиваю, я тебя спрашиваю, как?!!

- Прошу прощения, не признал же, - попятился вахтер, но Дмитрий Львович были настолько любезны, что одарили служаку пятиевровым купоном и одобрительным хлопком по щеке.

Территория кладбища заметно преобразилась.

Навстречу Кандыбину и Дмитрию Львовичу выбежал начальник местного УВД.

- Брысь, - прикрикнул он на Кандыбина.

- Позвольте откланяться, Дмитрий Львович, - пресс-секретарь засветился чрезвычайной любезностью, присущей только молодым яппи и прочим лакеям.

Начальник УВД схватил Дмитрия Львовича за руку. В его большой мозолистой лапе она смотрелась на удивление мило и даже как-то по-женски трогательно.

- Мое Вам почтение, Дмитрий Львович. Мое почтение. А я погляжу: и вас достал этот антисоциальный элемент? Гнилой человечишка этот Кандыбин. Гнилой и мелкий человечишка. Но котелок у него варит как надо, случается. Первым же узнал про покойника, каков хитрец. Скорее наглец. Предложил мэру устроить шикарные похороны с народными гуляниями, чтобы, так сказать, и плакать вместе и смеяться тоже..с народом. Резвый тип, потому и опасный. Надо будет заняться им вплотную. Мои ребята сами понимаете, кого надо и когда надо. Да что мы с Вами все о работе и о работе. Может по шампусику, пока горячее не подали?

Дмитрий Львович неопределенно пожали плечами, и начальник УВД не стал настаивать.

Эстафету перенял владелец похоронного бюро, который чувствовал себя распорядителем данного мероприятия.

- Дмитрий Львович, золотой Вы мой человек, - закричал он, вылезая с импровизированной ложи с балдахином. – А почему без сопровождений? Как же так? Я мигом. Сейчас все устрою. Девочки! – закричал он, озираясь среди знакомых лиц. – Девочки, ау, где же вы?

Небольшая группа местных кокеток с хихиканьем выбежала из построенного накануне склепа. Группу возглавляла, конечно же, Нина Огурцова, хозяйка салона красоты и парфюмерного павильона в торговом центре.

- Ниночка, ну что же вы, - с чувством воскликнул владелец похоронного бюро, - Склеп же только для членов семьи. Зачем вы туда хороводы водите.

- А мы не баловаться туда ходили, а на экскурсию, - с достоинством ответила Нина Огурцова. – Знаете ли, была я этим летом в Амстердаме и видела кое-что посущественнее.

- Так вы в Голландии были? – подняла бровь молодая пигалица с коралловыми четками на шее. – А я гадала, откуда такой загар. Константин Николаевич все заладил: из Абхазии, из Абхазии… А я ему сразу говорила: наша Ниночка по злачным местам не ездит, ну как пить дать средиземное море.

- Ну что вы, Алла, дай вам бог здоровья, Амстердам не у средиземного моря. И страны такой нет, как Голландия, - вмешался в разговор Прохор, сутулый и небритый как всегда. Он был, есть и оставался всего лишь редактором местной газетенки, но обществу стал интересен фактом, что семь раз женился и столько же разводился.

- Скажите тоже, - поморщилась Нина Огурцова, - Вечно, вы сумничаете самым неподходящим образом, а мне за вас даже немного стыдно становится.

Прохор погрустнел и смущенно наклонил голову в знак примирения. Нина Огурцова была его страстью вот уже последние три года.

- Ниночка, а скажите: вы там суфражисток видели? – робко подала голос самая молодая из кокеток.

- Кого? – округлила глаза Нина Огурцова.

- Может быть, вы имели в виду проституток, - пришел на выручку Прохор.

- Фи, экий вы грубиян, - фыркнула Нина Огурцова и отвернулась.

- Дмитрий Львович, а что же Вы заскучали, - засуетился владелец похоронного бюро. – Ниночка, Дмитрий Львович заскучали. Ну, возьмите же ситуацию в свои руки, в конце то концов.

Нина Огурцова подхватила Дмитрия Львовича под руку и повела их на фуршет.

- Ах, какие там розы, - щебетала она им на правое ухо.

Снова нарисовался Кандыбин. Лицо его стало совсем красным. Из-за рта пахло водочкой и почему-то слегка нафталином. Он тут же подхватил Дмитрия Львовича за другую руку, и, не обращая внимания на Нину Огурцову, занял стратегическую позицию над левым ухом.

- Представьте себе, Дмитрий Львович, явился даже сам господин Мыслицкий, - величина, а не человек!

- Сказка, а не город, - мечтательно тянула Нина Огурцова.

- А после похорон наш военком обещал устроить военный парад в честь усопшего или усопшей, пусть земля ему или ей будут пухом, - Кандыбин почти застонал от восхищения.

- Там даже негры живут.

- И оркестр, - настоящий, симфонический. Сам выбирал!

Дмитрий Львович захотели отобедать. Вальяжным движением они выбрались из осаждения и уставились на стол, который ломился от всевозможных блюд. В меню было описано сто сорок блюд, включая пирог с галками. Дмитрий Львович не поверили и решительно ковырнули ножом по пирогу. Из слоеного мякиша вылезло черное запеченное перо и запахло курицей.

С другого конца стола показался Прозябаев, депутат и просто хороший человек.

- Скоро начнется, - шепнул он Дмитрию Львовичу, перегнувшись через стол, и доверительно подмигнул для ясности.

Дмитрий Львович отошли к бронзовой оградке отдохнуть и послушать, что говорит народ. А народ вопрошал.

- Кого хоронют то?

- Да бог его знает.

- Наверное, мать преставилась.

- Позвольте, почему мать, а не тетушка или любимый дядюшка?

- Нет, я вам скажу, как еврей умному человеку. Такие похороны таки по случаю кончины родителя устраивают.

Тут разговоры умолкли весьма уместным образом, потому как вынесли гроб. Гроб вытесали из мрамора, поэтому нести его пришлось всей сборной по тяжелой атлетике.

Для презентации покойного подготовили прочную платформу из террасной доски с трибуной и минеральной водой. Гроб установили на помост, чтобы все увидали покойника. С мягких подушек из атласа скалилась страшная и злая, но мертвая собачья морда.

- Да они же собаку хоронют, - раздался одинокий крик из толпы, но тут же затих. Потому как народ прочувствовал и понял.

- А пес, то пес, - как живой в гробу смотрится. Ну, прямо загляденье. Отсюда видать, мастер поработал, - зашептались в толпе.

Мэр с женой заняли место в почетной ложе. Его пухлые дети сели рядом, держа маленькими пухленькими ручонками большой венок с надписью «Джек». У склепа поставили нарядную будку и миску с мясом. Из будки выглянула собачья голова, но тут же спряталась, испугавшись большого скопления людей.

- Жона евойная, покойника в смысле, - догадались в толпе.

За трибуну вышел Кандыбин и, прочистив горло минеральной водой, взял микрофон.

- Раз-раз, - пощелкал он по микрофону, а тот в ответ жутко зафонил и зарокотал.

- Непорядок, - покачал головой Прозябаев.

Кандыбин нахмурился.

- Люди! Товарищи! Граждане! Горожане! Дамы и господа! – начал он. – Мы собрались здесь все вместе не случайно. Мы собрались, чтобы достойно проводить в последний путь того, кто много лет был на страже порядка, кто верой и правдой охранял спокойствие, кто жизнь бы отдал за нашего горячо любимого господина мэра, а значит и за наш город, а это согласитесь уже не мало!

Из будки послышался дикий и одинокий вой.

- «На кого же ты меня покинул», - перевел Прозябаев.

- Я вижу, господин Прозябаев хочет сказать прощальное слово, - скрипнул зубами Кандыбин. – Прошу вас на сцену.

Прозябаев ойкнул, но под строгим взором общества отступать не решился и подошел к Кандыбину.

- Собака – друг.., - нерешительно начал Прозябаев, пару раз покашлял в кулак для острастки и повел разговор в верном направлении. – Собака, - она, всякому известно, друг человека. Можно сказать, лучший друг, даже верный. Случается, и повернее всякой жены будет.

- Скажите тоже, бывает, - еще та сука попадется, - задумчиво проговорил Прохор, но на него никто не обратил внимания.

- Слова! Дайте мне сказать! – на сцену выбежал директор почты. – Я с покойным был очень даже хорошо знаком. Очень даже близко. Бывает, зайду к Никадиму Натанычу на чаек с ирисками, а пес хвать меня за штанину. И ладно бы просто укусит, так до мяса, зараза, добраться пытается…

- О покойниках либо хорошо, либо ничего, - шепнул директору почты Кандыбин.

- Ну, я же не дурак, знаю, что пес играется. Бывает, выйдем мы с Никодимом Натанычем на терасску по сигаре выкурить, а собак тут как тут, все что-то вынюхивает, да так подозрительно смотрит, а потом облизывается, что душа в пятки уходит. Сразу видно, соображает животинка. С умом. Не всякому человеку дано, я вам скажу, а собаке и подавно, а этот с интересом был, с изюминкой, с харизмой. Помню, был случай, прокусил он колесо на моем мерседесе…

- Может быть, еще кто-то хочет выступить, перебил Кандыбин. – Дмитрий Львович может быть Вы? Кто если не Вы?

Дмитрий Львович вздохнули и вышли на сцену. Директор почтамта уважительно уступил место. Дмитрий Львович скорбным взглядом окинули толпу и общество, сняли кепь, опустили голову и пустили слезу. Народ перестал шушукаться и замер в изумлении. Тишина окутала кладбище, даже вороны боялись подать голос, что там люди. Через минуту Дмитрий Львович кивнули и вышли со сцены. Раздался ликующий рев и аплодисменты. Народ рукоплескал, общество одобряло.

- Что за удивительный человек, - плакал Прозябаев. – Аж душу наизнанку вывернуло, до чего трогательно.

Даже мэр, забыв старые обиды, выскочил из ложа и крепко обнял дорого Дмитрия Львовича. После такого успеха выступить так никто больше и не рискнул. Дали сигнал подавать горячее. На сцену вышел бард и затянул песню из собственного народного сочинения. Общество по одному подходили к покойному, целовали его кто в пасть, кто в уши и жертвовали на восстановление ратуши.

Дмитрий Львович подошли самым последним. Прощаясь с покойным, неловко задели свечу, и воск капнул на пальто. Пальто стало жалко, - все же кашемир.

Дмитрий Львович отошли к сторожке и закурили сигару. Вспомнили, как хоронили мать. Тогда была тоже осень. На заводе дали пять рублей на похороны. Хоронить пришло десять человек. Было холодно и грязно. Димка-сирота, шестнадцать лет от роду, подошел к гробу, сколоченному наспех из липы, чтобы поцеловать покойную в лоб и споткнулся. Неловкий был, худой. Упал в грязь лицом и испачкал отцовский пиджак за три рубля. Но было не жалко. Мать умерла.

Где-то вдалеке кричал Кандыбин. Потеряли дирижера и правую скрипку. Прохор запел серенаду. Народ не расходился, ждал концерта и праздничного фейерверка.

Из сторожки с тяжелым похмельем на лице вылез дядя Коля, местный сторож. Дмитрий Львович молча протянули ему фляжку с коньяком. Дядя Коля благодарно кивнул и выпил. Потом скрутил цигарку и задымил.

- Кого хороним?

- Пса.

- Породистая?

- Ротвейлер.

- Да, жаль псину.