Ночь. Опять плохо сплю. Обнимаю ненавистную подушку. Шторы не до конца закрыты и сквозь них рвётся упрямый свет фонаря, установленного недавно напротив окна моей квартиры, направленный прямо в лицо. Даже в редкие минуты отдыха и столь неустойчивого сна я продолжаю чувствовать ненависть к окружающему пространству. Абсолютно ко всему. Она жжёт, убивая душу. Я и ненависть ненавижу. Как глупо. Приоткрываю правый глаз лишь для того, чтобы удачно, без синяков, свалиться с постели на пол, где дурацкому лучу явно меня не достать. Утыкаюсь носом в наволочку и ощущаю губами что-то мокрое. Нехотя приподымаюсь на полусогнутых в локтях руках. Подтягиваю подушку к свету, чтобы разглядеть. "Блядь!" Подскакиваю. Зажимаю правой ладонью кровоточащий нос. Бегу в ванную комнату умываться. Открыв кран с холодной водой, наклоняюсь. "А я-то думал о причине головных болей последние полчаса. Интересно, много ли испачкано в этот раз?". Подставляю нос струям. Ледяные. Обжигают кожу, но я терплю. "Надо бы в больницу обратиться. Это становится невыносимым". Вздыхаю, смывая успевшие засохнуть капли крови с рук уже тёплой водой. Стягиваю испачканную футболку. Кидаю предмет одежды в стиральную машинку. Захлопнув дверцу, включаю автомат, медленно направляясь обратно в спальную комнату. Темнота сразу же говорит о себе. "Значит, уже шесть часов, раз фонарь выключили". Щёлкаю выключатель. В глаза бьёт ещё более яркий свет, нежели от предмета за окном. Щурюсь. Кинув полотенце, которым до этого вытирал мокрое лицо, на спинку кресла, стоящего за письменным столом, подхожу к кровати. Без интереса разглядываю подушку, валяющуюся на полу, присев на край постели. "Легче выкинуть её, чем отстирать". Поднимаюсь. Молча подхожу к мусорной корзине, переполненной неудачными попытками что-либо написать. Почему молча? А с кем мне разговаривать? Я один. Живу в этой убогой квартире вот уже пять лет. Отпускаю подушку, которая падает рядом. Иду обратно к постели уже по темноте, выключив предварительно все источники света. Чувствую себя выжатым, словно лимон. Нет. Я не устал. Просто паршиво как-то. Будто за эти двадцать минут все силы выкачали, наваляв большую кучу говна скраю вместо благодарности. Слабо падаю на простыни. Уже все равно. Засыпаю. Наплевать на кошмары, мучающие мозг постоянно, засирающие и без того засранные воспоминания. Нет. Никто об этом знать не должен. Такую падаль, как я, все обязаны видеть лишь сильным. В принципе, я догадываюсь, что происходит. Тело уже почти всегда отторгает пищу. Это правильное наказание за мою ненависть. Мучения. Ну и ладно. Переживём. Или. Переумрём. Разницы нет. Рано или поздно всё подходит к концу. Мне 25. Где-то посередине. Неплохо для лоха. Губы растягиваются в безразличной ухмылке. "Собакой был, как собака и сдохну".

 

Писк будильника. Неужели два часа проспал? Странно. Выспался. Ничего не снилось. Видимо, сильно вымотало кровотечение. Поднимаюсь. Всё ломит. Неудачная всё же была поза для сна. Голову зато больше не рвёт на куски. Подойдя к шкафу, вытащил привычные вещи. Быстро собравшись, вышел из квартиры. Как всегда не замыкаю. Красть нечего. Рабочая комната на отшибе города не должна привлекать особое внимание даже мелких воришек. Плюнув на порог соседу, постоянно мешающему своей излишне громкой музыкой творческому процессу, удалился из подъезда на улицу.

 

Поймав проезжающую мимо машину такси, добрался до больницы. Вот уже второй час стою в очереди. Раздражает всё. Но больше не устраивает молодая девушка, одетая словно шлюха. И зачем они таскают эти мини-юбки? Чтобы каждый мужик следил за "путешествием" их трусов? Возмущённо отвожу взгляд. Я бы такую не взял в "девушки". Так. Выебал бы пару раз и свалил. И почему я такой кретин? Жил бы дома. Девушка бы была замечательная. Обязательно невысокая, чтобы можно было на руках, как принцессу, носить. Невольная улыбка. Достаю недавно купленный плеер. Включив какую-то медленную композицию, прислоняюсь к стене. Сознание само отлучается от тела, заменяясь сном. Не знаю сколько именно я проспал. Трясут за плечо. "Молодой человек, молодой человек, с вами всё в порядке?". Приоткрываю глаза. "Да. Всё нормально. Заснул". Не люблю разговаривать с людьми. Подошла моя очередь. Вхожу в кабинет, спрятав наушники с плеером в карман джинсов.

 

Как я и предполагал. Диагноз подтвердился. Врачи даже не стали ничего делать. Развели руками, сказав, что не в силах что-либо теперь изменить. Слишком поздно. Иду домой мимо парка. Уже вечер. Очень долго сдавал анализы. Сколько там мне осталось? Три дня? От силы неделя? Что ж. Неплохо. Пить я явно не собираюсь. Как-то некультурно встречать смерть в пьяном угаре. Рыдать тоже особо не о чем. Облегчённо втягиваю носом свежий воздух. Как же я всё это ненавижу. Даже смешно от этой мысли. Наверное, я был готов ‘’уйти’’ с момента ухода из дома шесть лет назад. Целый год выпал тогда из жизни, потому что работать негде было, ровно как и жить. Интересно теперь, что будет дальше? Наверное, ничего. Немного страшновато. Но это нормально. Все боятся. Почему мне нельзя?

 

Со времени посещения врача прошло уже два дня. Удивляюсь, как же стремительно развивается болезнь. Головные боли постоянны. Я мало передвигаюсь. Совсем не ем. Кашляю. Смотрю на себя в зеркало и ужасаюсь. Осунулся. Синяки под глазами. На зомби какого-то похож. Будто постарел. Из последних сил подвинул кресло к окну. Сижу без движений вот уже три часа, устремив взгляд в окно на осенний парк. Он такой же, как и я, угасает. Только листья весной вырастут новые, а я новым не буду никогда. Размышляю. Вся ненависть к миру прошла, сменяясь успокоением и смирением. Сколько человеку надо для счастья? Теперь знаю. Мне хватило трёх часов, чтобы понять. Это во мне была не ненависть вовсе, а слишком огромная любовь ко всему. Просто я не смог её понять. Удержать. Справиться. Дождь начался. Говорят, если человек умирает и идёт дождь, значит, небеса оплакивают потерю. Бред. Как меня можно оплакивать? Слишком больно выражать какие-либо эмоции. Я не жалею. Ни о чём не жалею. Признаю. Я был не прав. "Я люблю...".

 

Медленно поворачиваю голову на бок, закрывая тяжёлые веки, чувствуя, как останавливается и сжимается сердце в груди. Вот теперь я готов уйти.

 

Январь 2009.