- От хлама ведь избавляются.

-А что в твоем понимании «хлам»?

- Мы, дети ада!

(из разговора с воспитанником детского дома)

 

Сашка.

 

Осеннее солнце перебирало остывшими лучами красно-желтую листву, скользя по уже оголившимся кое-где веткам. Аллея парка была почти пуста; на одной из скамеечек сидел одинокий старик, задумчиво глядя в прозрачно-голубую даль; двое мальчишек лет семи-восьми чинно прогуливали невдалеке рыжеватую псину на длинном поводке. Пес был небольшим, пушистым. Он гордо семенил короткими лапками рядом с хозяином, подозрительно поглядывая по сторонам и облаивая попадавшихся навстречу редких прохожих. Сашка проводил взглядом мальчишек и тяжело вздохнул. Собаки всегда были его слабостью. Они воплощали в себе все те качества, которые Сашка не мог найти в людях: любовь, верность, преданность. Его предавали ни один раз: сначала отец, оставивший семью, потом мать, махнувшая рукой на сына в желании устроить свою личную жизнь и, наконец, тетка, у которой шестилетний Сашка прожил несколько месяцев и которая отправила его в детский дом, когда ее родную сестру лишили родительских прав...

Теперь Сашке было семнадцать. За годы жизни в детдоме он превратился в угрюмого, агрессивного подростка, исподлобья смотревшего на окружающий его мир и знавшего только одно — надо уметь выживать. Выживал не только он, выживали все детдомовские, кто как мог: воровали сначала хлеб и продукты из кухни, а потом и деньги у зазевавшихся прохожих на улице и даже у своих воспитателей; обманывали, умело выдавливая из глаз слезы в надежде на жалость; ябедничали директору друг на друга, если в этом была какая-то выгода: девочки постарше уходили по вечерам, а возвратившись, бывало, одаривали малышей конфетами и печеньем. Среди воспитанников царила своя жесткая иерархия подчиняющая себе даже кое-кого из воспитателей. Сашка и еще несколько человек считались изгоями, « шизами». С ними старались не связываться, на них не обращали внимания: живут себе, ну и ладно, главное, что не бузят, в драки не ввязываются, даже в милиции с учета сняты. Зато стоят на другом учете- в психушке, а с психами надо быть осторожней, кто их знает, что у них в голове. Сашка хорошо помнил день, когда кто-то из старших мальчишек обнаружил у него под матрацем старую, потерявшую краски фотографию: маленький Санечка сидит на руках у отца, а рядом улыбается мама. Эта фотография была Сашкиным сокровищем, единственной ниточкой, связывающей его с той, другой жизнью, которую он почти не помнил. Фотография пошла по рукам, сальные шуточки и злорадный смех болью отозвались в душе двенадцатилетнего тогда еще Сашки. Не помня себя, он схватил оставленную кем-то на столе вилку и, ничего не соображая, охваченный только ненавистью и желанием вернуть обратно смятый уже глянцевый листок, всадил ее в первый попавшийся живот, а затем с диким криком бросился к раскрытому окну. Его оттащили, а потом были дни, проведенные в палате с решетками на окнах; ремни, которыми его привязывали к кровати, когда он бился и кричал, пытаясь доказать, что он такой же, как и все; игла шприца, маячившего перед ним и оловянные глаза людей в белых халатах. Когда Сашка вернулся в детский дом, смятая фотография лежала у него под матрацем, а сам он пополнил ряды «шизиков», с которыми никто не хотел общаться. Но одиночество не пугало Сашку. Главное, что его оставили в покое. После занятий или своего обычного дежурства по комнате, выполнив все указания воспитателей, Сашка доставал фотографию и часами мог сидеть где-нибудь в уголке, поглаживая пальцами нечеткие лица. В такие минуты он закрывал глаза и перед ним возникали отрывочные воспоминания: сильные руки отца, подбрасывающие его вверх, тепло матери, когда она, крепко прижимала сына к себе, устроившись в глубоком кресле с книжкой в руках; он даже чувствовал тонкий запах духов и слышал ее голос, читающий о приключениях маленьких коротышек. Иногда в память врывалось то, что Сашка помнить не хотел: злое лицо отца и слезы мамы, звук громко хлопнувшей двери и свой, тогда еще непонятный страх перед тем, что же будет дальше. В такие минуты Сашка тряс головой,стараясь отогнать неприятные воспоминания, и те, кто видел его в это время, подталкивая друг друга локтями, шептались у него за спиной: « Опять крыша поехала у шизоида. Как бы снова чего не выкинул! Ну, натуральный шизик. Скоро совсем свихнется.». И никому дела не было до того, что творилось в Сашкиной душе, никто не видел его горьких слез, на слышал его мучительных всхлипов и отчаянного крика:

« Возьмите меня обратно! Я хочу домой!».

В такие минуты Сашкина душа разрывалась, хотя внешне все было как обычно: окаменевшее худое лицо с закрытыми глазами и монотонное покачивание головой. Еще Сашка любил ходить в спортзал. За несколько лет он научился легко поднимать старенькие гири, лежащие в углу, быстро взбираться по канату до самого потолка, с которого сыпалась штукатурка, и подтягиваться на турнике. Его когда-то слабое тело приобретало силу и жилистость, под рукавами стареньких рубашек стали перекатываться бугры мышц. Теперь с Сашкой считались. Правда, близко ни с кем он так и не сошелся, но это не мешало ему. Сашка был одиночкой и с нетерпением ждал того дня, когда двери детского дома захлопнуться за ним навсегда. Единственным, что ему мешало спокойно жить, было то, что он все еще продолжал находиться на учете у психиатра и два раза в год проходил обследование. Сознание того, что один неверный шаг и он снова окажется в руках ненавистных врачей, отравляло Сашкино существование, и он старался держаться особняком от всех, чтоб лишний раз не наживать себе неприятностей. Став старшеклассником, Сашка получил возможность раз в неделю вместе с группой воспитанников и сопровождающим воспитателем отправляться погулять в центр города . Правда, у него была возможность уходить и без разрешения , как это делали многие, но конфликтовать не хотелось. Слишком уж яркими были воспоминания о психушке и страх оказаться там снова. Так прошло пять лет...

Прошлым летом группу старшеклассников решено было отправить на турбазу, расположенную недалеко от городка в одном из живописных предгорий Кавказа. Сашка просто чудом попал в число счастливчиков, которым предстояло пройти горный маршрут и очутиться в совершенно ином мире. Спасибо машине спонсора, застрявшей в выбоине как раз в тот момент, когда детдомовцы возвращался домой после очередной прогулки. Спонсору понравился невысокий угрюмый подросток, который без лишних уговоров помог им на дороге, и после недолгого разговора с директором Сашку было решено включить в группу.

- Но он неадекватен,- пыталась возразить директор, Светлана Ивановна,- он состоит на учете. Он даже лечился. Вы понимаете, какую ответственность Вы взваливаете на инструкторов? А если он сбежит или того хуже, кого-нибудь изувечит?

- А разве у вас тут есть нормальные?- поинтересовался спонсор, попивая кофе из директорских запасов,- назовите хоть кого-нибудь, кто бы не стоял на каком-нибудь учете. А за этого паренька я сам отвечу. Да и инструкторы там- ребята толковые, не вы первые, с кем им придется работать. Знали бы Вы, какой контингент там бывает. Неужто с парнишкой одним не сладят!? Да в конце-концов, кто платит, тот и музыку заказывает!..

Дни, проведенные на турбазе, стали самыми счастливыми в Сашкиной жизни. Инструктором в их группе была молодая женщина, чем-то напоминающая Сашке мать. Она приехала вместе с дочкой, и Сашка сразу потянулся к ним. Юлька( так звали дочь) была Сашкиной сверстницей, и среди мальчишек сразу возникло чувство соперничества. Но Юля достаточно ровно держалась со всеми, и только однажды Сашка заметил в ее взгляде что-то вроде интереса к своей персоне. Сначала он не поверил самому себе. Может, только показалось? Неужели он мог кого-то заинтересовать, увлечь? Он , детдомовский « шизик», без роду без племени, отвергнутый всеми, без всякого будущего, и она, такая красивая, воспитанная, живущая с мамой! Сашка не мог поверить, но его все больше и больше тянуло к тоненькой большеглазой девочке. Она стала для него смыслом жизни. Где бы он ни был, его глаза искали только ее и если не могли отыскать, Сашка нервничал, движения его становились порывистыми; он старался поскорее закончить со своими делами и отправиться на ее поиски. Искать долго Юлю не приходилось. Она обычно была где-нибудь рядом с мамой и помогала ей в подготовке к переходу через хребет. Вместе с ней Сашка научился ставить палатки, ориентироваться по компасу и свертывать спальные мешки. Когда недельная подготовка к походу закончилась, группа из десяти человек с двумя инструкторами во главе двинулась к горным вершинам.

- Нам надо пройти вдоль хребта, преодолеть несколько перевалов и спуститься к побережью. Там нас будут ждать. Только, мальчики, пожалуйста, строго следуйте инструкциям, далеко не отходите, будьте осторожны!- волновалась Людмила, помогая ребятам натянуть на плечи рюкзаки и в последний раз окидывая взглядом свой небольшой отряд.- Юля, и ты будь рядом, держись прямо за мной!- обратилась она к дочери,подпрыгивающей в нетерпении на месте.

- А может, пусть она идет рядом с нами,- хохотнул высокий черноволосый Витек, давно крутившийся рядом с Юлькой и задетый ее невниманием ,- Людмила, я присмотрю за ней.

Кровь бросилась Сашке в лицо. Сжав кулаки, он оказался рядом с Витьком и процедил сквозь зубы:

- Ну ты, длинный! Договоришься сейчас у меня!

С Сашкой давно уже никто не хотел связываться, поэтому Виктор отошел от Юли, проворчав напоследок обидное: « Шизик-то наш, героем себя чувствует. Давно в психушке не бывал, соскучился что ли?». Сашка окаменел. Униженный, раздавленный напоминанием о больнице и гадким, хлестким словом, он стоял, опустив глаза и боясь встретиться взглядом с Юлей или Людмилой. Но Юлька подошла сама, взяла его за руку и подвела его к матери. Так и шли они втроем по узким горным тропкам: Людмила впереди, за ней, друг за другом Юля и Сашка, а потом и все остальные. Замыкал группу старый Михалыч, строго следивший за тем, чтоб никто не отстал и, не дай Бог, не оступился, хотя склон был пологим и опасаться особо было нечего. В первый же вечер, сидя у костра, Сашка достал из нагрудного кармана старую помятую фотографию и показал Людмиле.

- Это мама с папой,- сказал он, любовно проведя пальцем по улыбающимся лицам и передавая глянцевый листок инструктору,- я тут совсем маленький. Поэтому, наверное, почти ничего и не помню. Но кроме этого у меня ничего больше нет.

Он и сам не заметил, как разговорился. В костре потрескивали сучья, и Сашке было тепло и уютно. Что-то этот костер напоминал. Сашка не мог вспомнить, когда в его жизни был такой же огонек, освещающий ночную темень, но ощущение чего-то светлого,радостного осталось. Он рассказывал, и как-будто камень сваливался с души: уходили тяжесть и боль, теряли остроту обиды, и где-то в глубине его истерзанного сердца загоралась искорка надежды, что не так все страшно и больно в этом мире, что где-то притаилась и его удача, надо только найти ее. В его рассказе было мало реальности, скорее надежды и мечты, но Сашка видел перед собой глаза Людмилы, полные слез, слышал у плеча сопение Юльки; даже лица сидящих вокруг костра мальчишек стали другими: не было злобного отчаяния, ожесточения, сарказма- только грусть, как будто, слушая Сашку, каждый вспоминал и думал о своем. И был еще один слушатель- ночь. Она нависала своей чернотой над мальчишками, как темнота, окутывающая души, но теплый огонек костра разгонял ее, освещая своим светом лица ребят и вселяя в них надежду. Очарование длилось недолго.

- Хватит!,- Витек резко поднялся с места,- Хватит сопли распускать! Где они, твои мама с папой? Ты думаешь, они за тобой придут? Да никому мы не нужны, понимаешь, никому! Никому!

Он судорожно глотнул воздух и размахивая руками направился в темноту, которая приняла его и скрыла от других, сидящих у костра. Витька не стало видно, лишь где-то недалеко в кустах слышались приглушенные хриплые звуки да хруст веток под его ногами.

- Поздно уже,- тихо произнесла Людмила, поглядывая в сторону кустов,- давайте расходиться по палаткам. Завтра с утра в путь. Надо успеть отдохнуть.

Она чуть прижала к плечу Сашкину голову.

- Ничего, мальчики,все у вас будет. Потерпите только! Я за Витей пойду, а вы расходитесь.

- Ну ты даешь, Шизик!- произнес кто-то, когда Людмила скрылась в кустах, и Сашка впервые улыбнулся в ответ на обидное прозвище. Потому что теперь в нем звучали не снисходительное презрение и желание оскорбить, а грусть и нотки уважения и раздумья. Расходились по палаткам молча. Сашка видел, как к затухающему костру вышли Людмила с Витьком. Она обнимала его за плечи, что-то говорила, а он, шел спотыкаясь и кивая в ответ на ее тихие слова.

С тех пор что-то изменилось в их маленьком отряде. Сашка чувствовал поддержку мальчишек, сам старался помочь, поддержать. Для него странным было то, что помогая другим никто не требовал ничего взамен. Это было приятно, но необычно. Ведь в детском доме были совершенно иные правила: здесь не было взаимопомощи, были лишь подчинение и расчет. Поэтому мальчишки с удовольствием окунулись в новые для них отношения: помогали друг другу тащить тяжелые рюкзаки, вместе собирали хворост для костров, послушно, без издевок, останавливались на непредусмотренный привал, если кто-то выбивался из сил и просил остановки. Сашка и не заметил, как пролетели дни. Горы с их теряющимися в вышине вершинами, неширокие, но бурные речки, которые они переходили вброд или по легким воздушным мостикам, качающимися под ногами, вечерние посиделки у костра; море, огромное, сверкающее под лучами солнца, а главное то, что рядом уже были не просто ребята из детского дома, а друзья, с которыми можно было делиться и на которых можно было надеяться- все завораживало, отодвигая в прошлое воспоминания о детском доме, о страхах и горестях, о равнодушии и, порой, жестокости воспитателей. А еще рядом всегда была Юля. Сашка не мог понять своего отношения к девочке. В его снах она всегда была близко, казалось, протяни руку, и он ощутит тепло ее ладони и шелковистость волос. Но девочка была недосягаема. Как бы Сашка не тянул руки, он не мог достать ее, как-будто невидимая стена была между ними. Проснувшись, Сашка ворочался в своем тесном спальном мешке и подолгу лежал в темноте, ожидая рассвета. Иногда он завидовал ей, ведь у нее была мама; обижался, если считал, что она уделяет слишком много своего внимания другим, хотя понимал, что для нее он- такой же, как и все; но чаще всего его переполняло какое-то непонятное чувство нежности и ответственности за нее. Все, что Сашка слышал от мальчишек об отношениях между парнем и девушкой, меркло перед этим чувством и единственное, что он мог себе позволить- это взять ее за руку, да и то только тогда, когда Юля сама протягивала ему свою узкую ладошку. Юлька посмеивалась над его робостью, иногда тяжело вздыхала, сидя рядом, но Сашка, затаив дыхание и боясь нарушить то очарование, которое теперь поселилось в его душе, наслаждался этими тихими минутами счастья и ни о чем большем даже не мечтал. В последний день на турбазе, ожидая автобуса, Сашка набрался смелости и попросил у Юли номер телефона, и получил не только его, но и адрес и приглашение приходить в гости.

Теперь каждый свой выходной, упросив сопровождающего воспитателя отлучиться ненадолго и клятвенно уверив его в том, что вернется вовремя, он проводил в небольшой комнатке общежития у Юли и Людмилы или гулял вместе с девочкой по городу, а потом, проводив ее, спешил к себе. Сашка был счастлив. Жизнь приобрела для него смысл. Он уже строил планы на будущее: еще год, и он навсегда покинет это заведение, будет учиться, работать, может быть, пойдет в армию, а там... О том, что будет дальше Сашка не задумывался, слишком уж радужным казалось ему это будущее и он боялся даже мечтать о нем. Сейчас главным было то, что рядом была Юлька. Они виделись каждые выходные, а иногда даже чаще, когда Сашку отправляли в город с каким-либо поручением. А еще они созванивались. Иногда по вечерам Сашка упрашивал дежурного воспитателя разрешить ему позвонить и тогда мир сужался до размеров телефонной трубки, из которой доносился ее голос и слышался звенящий смех. Кроме того, очередной визит к врачу тоже вселял надежду.

- Ну что ж, молодой человек,- произнес тот, подправляя сползающие на кончик носа очки и что-то изучая в Сашкиной карте,- подождем еще полгодика и, если не будет срывов, мы с вами распрощаемся, надеюсь, навсегда...

В конце сентября в детском доме появился новый воспитатель, молодой мужчина лет тридцати пяти. Ему поручили старшую группу, ту, в которой числился Сашка. Отношения с воспитателем не сложились сразу. И дело тут было не только в Сашке. Борис Егорович, так звали новенького,стараясь произвести впечатление на городское начальство, сразу же ввел строгую дисциплину. Поговаривали, что он имел протекцию и метил на должность директора, когда Светлана Ивановна уйдет на заслуженный отдых. Поэтому ему сходили с рук и жесткость в отношениях с воспитанниками, и откровенное высокомерие по отношению к коллегам, и даже нешумные мальчишники, которые тот устраивал по вечерам во время своих дежурств. Девочки побаивались Бориса Егоровича, старались поменьше сталкиваться с ним к коридорах, мальчишки возненавидели его; коллеги относились по-разному: кто заискивал, кто старался не связываться, чтоб лишний раз не наживать себе неприятностей. Старшей группе доставалось больше всех: и уборки в комнатах у них проходили чаще, и дисциплина была строже, чем у других. Особенно раздражали каждодневные послеобеденные беседы на темы морали и нравственности, когда весь детский дом наслаждался свободным временем и занимался своими делами. К Сашке у Бориса Егоровича было отношение особое: он терпеть не мог мальчишку, который во время одной из первых бесед произнес сквозь зубы:

- А по-хамски относиться к людям нравственно?

Тогда Борис Егорович ничего не ответил, проигнорировал Сашкин вопрос. Но запомнил коренастого, крепко сбитого мальчишку, который осмелился открыто противостоять ему. Теперь Сашкину жизнь опять пересекла черная полоса. Досконально изучив Сашкино личное дело, Борис Егорович быстро понял все Сашкины страхи и не брезговал пользоваться ими. Теперь каждый неверный Сашкин шаг, каждое слово сопровождались презрительными комментариями и напоминанием о психушке.

- Тебе еще лечиться и лечиться,- говорил воспитатель и, обращаясь к другим, восклицал,- ну, какой спрос с ненормального? И как это тебя с учета снимать собираются, на понимаю?

В такие минуты Сашку захлестывала еле сдерживаемая ненависть, совсем, как много лет назад, когда он впервые бросился на обидчика. Но теперь рядом были Витек и ребята, и Сашка читал в их взглядах предостережение не перечить, смолчать. И он вновь замыкался в себе, стараясь не вызывать лишний раз недовольство воспитателя.

Сегодня Сашка впервые ушел в город без разрешения. Вся их группа в наказание за драку, затеянную во дворе городской школы, была лишена воскресного выходного. К полудню детский дом опустел, лишь малыши резвились во дворе и на спортивной площадке. Те, кто постарше уже гуляли по городу, а Сашка с товарищами сидели в своих комнатах без права выхода из здания.

- Слышь Витек, мне к Юле надо,- не выдержал Сашка,- Борька скоро укатит по своим делам, до вечера опять его не будет. Я уйду ненадолго, ты прикрой, если что.

- Может не стоит,- поежился долговязый Витька,- я-то прикрою, ну, а вдруг! Ты же знаешь, он тебя и так пасет, проходу не дает. Чего на рожон лезть-то?

Но Сашка ушел. Навалившаяся тоска требовала выхода и забыть о ней можно было только в уютной комнатке общежития, где Сашка давно уже чувствовал себя как дома. Он помог Людмиле приколотить полочку, сбегал вместе с Юлькой в магазин, а потом они все вместе пили чай с круглыми, посыпанными корицей булочками и ягодным вареньем. Часам к четырем Сашка засобирался. Глядя в удивленные глаза Юли, он, стараясь говорить весело, пояснил:

- Я же сбежал! Борька нас наказал, а сам куда-то уехал. Вот я и вырвался. Пойду, пока не хватились!

-Саш,- испуганно схватила его за руку Юля,- а тебе не попадет? Ну, что ты стоишь! Иди, давай, вдруг он скоро вернется!

Но Сашка неожиданно резко взял ее за плечи и впервые прижал к себе. Она замерла, и Сашка услышал, как гулко застучало ее сердце. За дверьми громыхали посудой, слышались разговоры, играла музыка, а здесь, в полумраке общего коридора была тишина. Или им это только казалось? В эту минуту они были отделены от всех невидимой стеной, и никого и ничего уже не существовало, кроме них самих и того, что они чувствовали, впервые прикоснувшись друг к другу губами. Потом Сашка тихо отсторонился.

- Я позвоню тебе вечером,- прошептал он и прикрыл за собой входную дверь.

И вот теперь он сидел в парке на скамеечке, глядя на редких прохожих. Время шло, но возвращаться в детский дом не хотелось. Сашка снова и снова переживал чувство, которое ощутил, сжимая хрупкие Юлькины плечи, когда дыхания их сливались в одно и, казалось, ничего уже не сможет помешать им быть вместе.

Осеннее солнце скатывалось к горизонту, когда Сашка, наконец, поднялся. Он неторопливо шел по аллее, на его лице светилась счастливая улыбка и радостно блестели глаза...

Поздно вечером, Витя пробрался в комнату дежурного воспитателя. Тусклый свет ночной лампы, стоящей на тумбочке у окна, освещал небольшую комнату; на стареньком диване мирно сопела Ольга Сергеевна; негромко тикали настенные часы. Витя присел на краешек стула перед телефоном. Он плакал, вернее плакал не он, плакала его душа. Она безмолвно выла, рвалась наружу; она истекала слезами, хотя лицо Виктора было спокойно, глаза сухие и только крепко сжатые челюсти да опущенные уголки губ говорили о том, что творилось внутри него. Виктор прикрыл глаза. Перед ним снова возникла бьющая наотмашь рука; он вновь услышал брань, увидел искаженное ненавистью и отчаянием Сашкино лицо; затем- шум падающего тела, и Сашкины руки, сжимающие Борькино горло; потом топот ног, крики, завывание сирены и люди в белых халатах, скручивающие пытающегося вырваться Сашку. Весь вечер старшая группа простояла перед кабинетом директора, пытаясь рассказать, как все произошло. Но их никто не слушал. В кабинете директора толпились люди; из-за плотно закрытой двери доносились приглушенные голоса. Потом оттуда вывели Сашку. Он шел какой-то сонный, еле передвигая ногами; даже не взглянул на ребят, толпившихся у дверей. Зато их сразу увидел вышедший следом Борька.

- Марш отсюда! Нечего тут торчать! Расходитесь по комнатам!- рявкнул он, потирая красную расцарапанную шею.- Собрали вас тут, недоумков! На людей бросаетесь!..

«Расходитесь по палаткам,- припомнилось вдруг Витьке,-...ничего, все у вас будет...». Он стиснул зубы и потянулся к телефонной трубке. Услышал знакомый и чуть удивленный поздним звонком голос и, уже не сдерживаясь, хрипло прокричал:

- Людмила, Сашку увезли! Вы слышите? Он больше не придет... не придет!

От его крика проснулась Ольга Сергеевна, подскочила к нему, обняла, пытаясь успокоить, но он кричал все громче. Брошенная телефонная трубка раскачивалась где-то над полом, а Витька все кричал, и крик его эхом отдавался в тишине длинных коридоров, доносился до темных комнат, доходил до самых потайных уголков старого здания. Он звучал, как похоронный колокол, как напоминание о жестокой действительности, где нет места мечтам и надеждам и откуда не видна та светлая жизнь, о которой так часто говорили взрослые.

А в темноте комнат, укрывшись с головой своими одеялами от этого крика, стискивали зубы и прятали слезы те, кому еще предстояло войти в этот неведомый , но уже враждебно настроенный к ним мир.

 

Лена.

 

Зоя Павловна вышла со школы с двойственным чувством: с одной стороны была возможность неплохо подзаработать, с другой- соглашаться на предложение директора- значило прервать отпуск и снова погрузиться с головой в омут повседневной работы. Правда ненадолго, всего-то на две недели, но после десяти дней, проведенных в относительном безделие, Зое Павловне очень не хотелось снова быть в окружении детей и чувствовать ответственность за них. Но отказать директору было почти невозможно. Просьба была сродни приказу, а молодому педагогу очень не хотелось портить отношения с властной и злопамятной Верой Александровной. Зоя Павловна снова вспомнила телефонный звонок, свое поспешное появление в школе и короткий разговор в кабинете.

- Зоенька, я понимаю, у Вас отпуск. Но поймите и Вы: кому-то ведь надо поработать в лагере. Всего-то на две недели, а потом наслаждайтесь дальше своим свободным временем. Мы думали Светлану Алексеевну отправить, но у нее проблемы. А ВЫ человек молодой, свободный, детей нет, успеете еще отдохнуть! Да и денег заработаете. За эти недели Вы получите почти месячную зарплату. Подумайте и завтра дайте ответ.

« А что тут думать,- промелькнуло в голове Зои Павловны,- придется соглашаться. Ладно, хоть заработаю немного, а то от отпускных скоро ничего не останется».

Она торопливо зашагала по улице, прикидывая, что взять с собой в лагерь и что еще нужно будет прикупить. Когда Зоя Павловна подошла к дому, от сомнений не осталось и следа, а в душе было чувство ожидания чего-то нового и желание действовать.

« А ведь я никогда не была в лагере,- подумала она, громыхая ключами у дверей,- мама рассказывала, что ездила после третьего курса, раньше все проходили там летнюю практику, было весело, интересно, а теперь этого нет. Ладно, поеду-посмотрю!»

Через два дня Зоя Павловна тряслась в стареньком автобусе, подпрыгивающем по бездорожью по направлению к детскому оздоровительному лагерю, расположившемуся в лесу на берегу реки.

Аккуратные фанерные домики со свежевыкрашенными крышами и колышущимися в окнах занавесками привели Зою Павловну в восторг. Они стояли полукругом вокруг большой спортивной площадки; чуть поодаль была видна длинная беседка с лавками и столом; рядом - небольшая эстрада под навесом, с которого свисали шарики и разноцветные сердечки. На ярко раскрашенных скамеечках сидело несколько девочек; на площадке мальчишки гоняли мяч; какой-то мужчина в спортивном костюме постоянно дул в свисток, надеясь хоть таким образом напомнить подросткам о правилах игры.

« Здорово!- подумала Зоя Павловна, пытаясь понять, в каком из домиков ей отыскать начальника лагеря,- Как будто в другой мир попала!» Она решительно зашагала к площадке, чтоб поинтересоваться у мужчины, куда же ей идти. Какое-то шевеление привлекло внимание, и Зоя Павловна увидела недалеко от себя девочку лет четырнадцати. Хрупкая, тоненькая, она сидела прямо на земле, привалившись к стволу дерева и смотрела на незнакомку. Ее растрепанные русые волосы свисали на узкое лицо, на котором выделялись большие голубые глаза. Зоя Павловна подошла ближе и как будто споткнулась об этот взгляд: на нее смотрели глаза старого, уставшего от жизни человека; в них не было никаких эмоций, только безразличие и тоска, как будто человек давно уже похоронил все, что было ему дорого и теперь живет только в ожидании своей смерти.

- Здравствуй,- Зоя Павловна постаралась выдавить из себя улыбку, но ей это плохо удалось,- я ваш новый воспитатель. Ты не проводишь меня к начальнику лагеря?

Девочка послушно поднялась. Она молча стояла перед Зоей Павловной опустив голову и ожидая дальнейших распоряжений. Свесившиеся волосы прикрывали пол-лица, руки нервно перебирали края вытянувшейся неопределенного цвета футболки. « Серая мышка,- вдруг подумала Зоя Павловна,- такую не сразу и заметишь.»

- Ну что, пойдем?- спросила она и направилась к первому домику.

Девочка, чуть отстав, шла за ней.

- Тебя как зовут?- обернувшись спросила Зоя Павловна .- И почему ты одна? Что к подружкам не идешь? Смотри, как они смеются! Наверное, что-то веселое рассказывают!

В ответ на ее слова девочка словно сжалась: голова опустилась еще ниже, плечи ссутулились.

- Меня Леной зовут,- тихо произнесла она,- Лена Ивашова. А Вам надо туда,-выпятив подбородок, девочка показала на домик, стоящий чуть в отдалении от остальных,- там наша заведующая и инструкторы. Можно я тут останусь?

- Да, конечно,- Зоя Павловна еще раз оглядела свою спутницу,- спасибо тебе, теперь я и сама дойду.

Озираясь затравленно, как зверек, Лена шмыгнула в кусты. Ее силуэт еще несколько секунд мелькал между ветвей; слышался тихий шум шагов , а потом все стихло, словно девочки и не было только что рядом.

« Странно,- подумала Зоя Павловна, направляясь к указанному домику,- как будто она чего-то боится.»

Через несколько минут Зоя сидела в уютной комнатке за столом, на котором громоздились папки, брошюры, какие-то поделки из бумаги и картона. Хозяйка кабинета, пышная, говорливая особа , приветливо встретив новенькую воспитательницу, тут же огорошила ее признанием.

- Как хорошо, что Вы приехали! Здесь же никто не хочет работать. В этой смене у нас ребятки из детского дома. А с ними трудно,воспитателей не хватает, вот мы и попросили прислать нам в помощь учителей. Знаете, а давайте-ка я назначу Вас во вторую группу! Там наша Ольга одна все никак управиться не может, вот вдвоем и будете. И Вам легче, и ей помощь!

Еще полчаса ушло на инструктаж, знакомство с лагерным распорядком и с территорией. А потом, сидя в большой беседке за длинным столом Зоя Павловна знакомилась с теми, кто на две недели становился ее подопечными.

- Ну все,- скомандовала наконец Ольга,- пока можете расходиться. Через пятнадцать минут идем на речку. Не забудьте полотенца. И еще, чтоб карт я не видела. Иначе все остальное время сегодня будете помогать на кухне. А мы тут с Зоей Павловной еще побеседуем.

Дождавшись, пока беседка опустела, она подсела к Зое.

- Ну, как Вам дети? Они, конечно, трудные, но общий язык найти с ними можно. Знаете, у каждого из них своя трагедия, и это надо учитывать. Некоторые из них повидали такое, что нам только в страшных снах приснится может. Так-то!

- А вот эта девочка, Лена Ивашова, она какая-то замкнутая, села отдельно от всех, ни на кого не смотрит... С ней что, не хотят дружить?

- Дружить... Слово для здешнего контингента какое-то экзотическое. Дружба здесь редкость. Больше страх, заискивание друг перед другом, подчинение. Зоя, это совсем другой мир! А Лена... Она не такая, как все, в этом-то все и дело.

Уже несколько дней Зоя Павловна старательно вживалась в новую для себя роль воспитательницы детского дома. Больших усилий это не требовало. Надо было только четко соблюдать все инструкции и быть строже и жестче. Дисциплина... Это было основное требование, малейшие поблажки- и ситуация могла выйти из-под контроля. Зоя Павловна чувствовала особую атмосферу, царившую в лагере: здесь не было того добросердечия, к которому она привыкла в стенах школы; постоянное напряжение, внимание и строгость- вот основные правила, которые внушала ей Ольга. Иначе и быть не могло. Зоя Павловна помнила, как в первый день она угостила конфетами двух девочек из младшей группы. Девчонки, радостные, убежали, а через некоторое время ее вызвала к себе заведующая лагерем, Лариса Ивановна. От ее утреннего добросердечия не осталось и следа.

- Зоя Павловна, я не предупредила Вас сразу, и это моя вина. Запомните пожалуйста, здесь нельзя никого выделять! А на всех конфет у Вас не хватит. Я понимаю, что Вы угостили девочек от всей души. Но здесь другие законы! Чтоб больше такого не повторялось!

- Я не понимаю,- тихо произнесла Зоя Павловна,- что-то произошло? Но конфеты свежие, они не могли отравиться!

- Да при чем тут отравление? Как Вы не понимаете! У них отобрали конфеты. Две отдали сами, а третья с разбитой губой в медпункте сидит, плачет.

Зоя Павловна почувствовала дурноту.

- Как!? Из-за какой-то конфеты?

- Да, из-за конфеты! Поэтому, пожалуйста, все свои симпатии и антипатии запрячьте глубоко в себя. Поймите Вы, это совершенно другие дети, не такие, с которыми Вы всегда работали. У них другие понятия, другое мировоззрение, другая жизнь. Я прошу Вас, подумайте над этим и не делайте больше таких ошибок.

Теперь Зоя Павловна старательно глушила в себе все чувства, стараясь быть ровной со всеми. И ей это почти удавалось. Почти, потому что, когда она видела Лену, в ее душе что-то переворачивалось: хотелось подойти, приласкать, утешить. Иногда Зоя Павловна выжидала момент, когда Лена уходила от всех подальше в кусты и, потихоньку, озираясь по сторонам, шла за ней. Только так она могла побыть рядом с девочкой, к которой прикипела всем сердцем. Разговорить Лену было трудно. Такие, как она, не сразу раскрываются. Чтоб их понять нужно время и силы, моральные силы. Ее прошлая жизнь и внутренний мир были наглухо закрыты для всех. Лена с неохотой говорила о детском доме, а на вопросы о том, как она сюда попала, отмалчивалась. От Ольги Зоя Павловна узнала, что Лена появилась здесь год назад. В аварии погибли родители, а бабушка и тетка давно уже были на пенсии и поэтому им отказали в опеке. Когда-то Лена играла на фортепьяно, пела в хоре, занималась танцами, чтение было ее любимым занятием; теперь жизнерадостная и общительная девочка превратилась в угрюмого, затравленного зверька.

- Знаете, Зоя,- подытожила Ольга свой рассказ,- родители Лены вложили в нее те качества, которых нет у детдомовских ребят: понятия чести, достоинства, доброты. А здесь все это лишнее. Вот она, что называется, и не пришлась ко двору. Девочки ее просто не приняли. Да и их можно понять... Что они видели в своей жизни? Пьянки и драки родителей, мат и ругань. А Настена вон, вообще дочь воров, оба родителя сейчас сидят за разбой, она на год старше остальных, вот и заправляет всеми; Татьяна с Дашей- отказники, с детства по приютам скитаются, не знают, что такое материнская ласка. У Маринки отец от пьянства умер, мать лишили родительских прав. Конечно, Лена для них чужая. Она из другого мира. Они, может, счастливы были бы поменяться с ней местами, но им-то этого не дано. Отсюда и озлобленность на нее, и неприятие. Ненависть рождается быстро. Они не умеют прощать или дарить. Они умеют только брать, брать все, что можно и бежать от всего, что есть. Вам Лена руки свои не показывала? Они же все в синяках! Бьют ее, а мы ничего поделать не можем. Да и она сама ничего не говорит, только « упала», «ударилась» и все. Милицией пугать-смысла нет. Знают они, паршивки, что на них, несовершеннолетних и законов-то нет, а на учете они и так стоят. Вот и получается замкнутый круг.

Ольга тяжело вздохнула.

- Мы тут пытаемся хоть как-то разнообразить их жизнь, хотя бы чему-то научить их, чтоб они поняли, что в мире есть добро, справедливость, любовь. Но здесь они бывают раз в год , приезжают на одну смену, потом их сменяют другие. А там, в детском доме их ждет совершенно другое. Там выживает сильный, и наши нравоучения им там не нужны. Вот так-то, Зоенька! Теперь и Вы знаете, что такое изнаночная сторона жизни! Ну, ладно, заболтались мы с вами. На днях дискотеку решили организовать. Пойдемте, посмотрим, как наши детки к ней готовятся!

Несколько дней прошло в подготовке к предстоящему событию: клеили разноцветные фонарики, развешивали гирлянды, придумывали игры. Лариса Ивановна даже выделила деньги на призы и подарки. Зоя с болью заметила, что Лена не принимала никакого участия во всеобщем оживлении. Она одиноко бродила по лагерю, молча выполняла задания старших, не проявляя ни малейшего интереса к тому, что происходит вокруг нее.

Дискотеку решили провести в последний день смены. Вечером весь лагерь переливался разноцветными огоньками. Приглашенный Ларисой Ивановной ведущий сыпал остротами и в перерывах между танцами организовывал немудреные игры с призами.

- Зоя Павловна, идите к нам!- голос Настены прерывался от радости, глаза задорно блестели.

- Нет, нет, девочки, я посижу, посмотрю на вас. Вы такие все красивые, веселые.- попыталась отговориться Зоя, но ее подхватили и повели в круг. В шумящей, веселящейся толпе она пыталась найти Лену. Но девочки не было. Покрутившись еще минут десять на площадке, Зоя Павловна направилась к к домику, где жила Лена с подругами по детдому.

-Тут есть кто-нибудь?- позвала она, приоткрыв дверь,- Ивашова, ты здесь?

В ответ послышался скрип кровати и зажегся свет. Зоя Павловна вошла в комнату.

- Ты что тут сидишь одна? Пойдем потанцуем! - она присела на краешек кровати и посмотрела на Лену.- Ну что ты прячешься?

- Мне не хочется,- тихо произнесла девочка, испуганно гладя на Зою,- пожалуйста, можно, я тут побуду? Мне хорошо одной, Вы не беспокойтесь. И потом, я спать хочу.

- Ну, ладно,- растерялась Зоя Павловна,- тогда не буду тебе мешать. Спокойной ночи!

Встав с кровати, она направилась к двери и постояла еще несколько секунд в надежде, что Лена все-таки выйдет вместе с ней, но девочка, накрывшись с головой, отвернулась и стенке и замерла. Зоя Павловна вышла. Уходить не хотелось. Что-то держало ее около домика, и Зоя Павловна решилась на то, что всегда считала подлостью: подождать и подсмотреть. Ждать пришлось около получаса. Дискотека закончилась: затихла музыка, стали гаснуть фонарики, все тише и глуше становились голоса. Зоя Павловна обежала домик и присела в кустах под окном.

Девчонки вбежали толпой, наперебой рассказывая о своих дискотечных приключениях. На Лену они не обращали внимания, как будто ее и вовсе не было. Рассевшись на кроватях они громко смеялись, перебивали друг друга, кто-то даже запел. Зоя Павловна прислушивалась к их голосам, стараясь успокоить себя, что тревога ее напрасна и девчонки, поболтав, улягутся спать. Но тут входная дверь хлопнула и в комнату вбежала Настена. Черноволосая, большеглазая с уже сформировавшейся фигурой, она выглядела королевой среди своих подружек. Девчонки уважали и боялись ее, а еще восхищались той нагловатостью и уверенностью, которые сквозили в каждом ее движении.

- Настен, а я с Вовкой сегодня целовалась,- послышался голос Даши, вертлявой девчушки с яркими веснушками на носу и волосами цвета меди.

- Подумаешь, Вовка! Только и достоинств, что высокий! А я вот с Димкой, вожатым из первого отряда закрутила. Вот это тема! Ну там, все дела... то да се... Про отбой можно и не вспоминать. Мы договорились по-тихому сегодня через часик встретиться. Пусть все уснут только!

Зоя Павловна осторожно отошла от окна и встала в темноте за кустами, вытягивая голову и заглядывая в открытое и освещенное окно.

Настена от нетерпения кружилась по комнате, напевая какой-то веселый мотив. Остановившись перед шкафом, она распахнула дверцы.

- Я не поняла,- раздался ее голос и в нем прозвучали нотки раздражения ,- а где моя майка?

Она посмотрела на замолчавших девчонок и тут ее взгляд упал на кровать Лены.

- Слышь ты, шалашовка недобитая, где моя черная майка? Ты же весь вечер тут торчала, никуда не выходила!

Она подошла к кровати, и по ее движению Зоя Павловна поняла, что Настена сдернула с Лены одеяло.

- Я не знаю, я не брала.- раздался голос Лены.

-Я не спрашиваю, брала ты или нет, Я спрашиваю, где она?

- Оставь меня в покое,- в голосе Лены уже звучало отчаяние,- говорю же тебе, не видела я твою майку!

Схватив Лену за волосы, Настена стащила ее с кровати и швырнула на пол. Первый удар ногой был сигналом к дальнейшим действиям. Подскочили остальные. Лена молчала, не сопротивлялась. Съежившись на полу, она старалась прикрыть руками голову от сыпающихся на нее ударов и ее молчание еще больше раззадоривало Настену.

- Добить тебя надо, незачем таким, как ты жить,- прошипела она, наклоняясь к Лене и приподнимая ее голову,- давайте, девки. Пусть колется, куда майку мою дела...

Плеча Зои Павловны что-то коснулось. Вздрогнув она обернулась и увидела физрука делавшего обход территории.

- Что это Вы, Зоенька, в темноте тут стоите? Кого-то ждете?

- Егор, посмотрите, что там у девчонок происходит? Я что-то понять не могу.

Егор повернулся к окну.

-Ах, вы сучки малолетние,- прохрипел он, отбрасывая в сторону сигарету,- ты смотри, что делают!

Он рванулся напролом через кусты к домику. Зоя Павловна ринулась за ним.

- Стоять!- гаркнул Егор, распахивая настежь дверь и врываясь в комнату.- Назад все, я сказал!

Зоя Павловна бросилась к лежащей на полу Лене. Приподняв ее голову, Зоя ахнула: из рассеченной брови и разбитых губ тоненькими струйками текла кровь; расцарапанные щеки начинали багроветь; мертвенно-бледное лицо пугало своей неподвижностью. Зоя Павловна стащила с Лены длинную майку: все тело девочки было покрыто кровоподтеками и синяками. Хрупкое тело, в котором едва теплилась жизнь, было усыпано синими, красными и желтыми пятнами, а запястья пересекали тонкие белые шрамы .

- Егор, врача скорее! Она же без сознания!

Схватив стакан,Зоя Павловна облила Лену водой и попыталась переложить ее на кровать.

- И милицию, Егор, вызывайте милицию!- прокричала Зоя вслед убегавшему Егору, а потом посмотрела на девчонок.

Ее поразило выражение их лиц: в них не было раскаяния, только интерес и еще не остывший звериный запал. Потные, разгоряченные, они тяжело дышали, переглядывались и даже улыбались, как будто ничего из ряда вон выходящего не произошло и то, что они сделали, было одним из очередных эпизодов их серой будничной жизни.

- Что же вы сделали, девочки?- спросила Зоя Павловна с ужасом переводя взгляд с одной на другую,- Как же вы жить будете? Люди вы или кто?

Она и не замечала, как по ее щекам текли слезы, а рука непроизвольно растирала их по всему лицу.

- Как же так?- бормотала она,- За что?

С шумом вбежала медсестра. Видавшая виды женщина не удержала эмоций.

- Поганки! Как посмели?! Она же такая же, как и вы! Уродки, нелюди, звери!!!

Дрожащими руками она вытащила шприц.

- Сейчас, девочка, сейчас полегче будет. Зоя, и Вы бы валерьяночки выпили, Вас же трясет!

Еще через полчаса « Скорая» увезла Лену в стационар, а Зоя Павловна, покрасневшая, с опухшим от слез лицом, сидела у Ларисы Ивановны перед чашкой дымящегося чая.

- Я этого так не оставлю. Ведь у нее есть родственники! Мне Ольга рассказывала. Лариса Ивановна, ведь надо же что-то делать!

- Даже не знаю, что сказать,- пожала плечами Лариса Ивановна,- это надо, наверное, в опекунский совет обращаться. Вы же тоже завтра уезжаете. Вам и карты в руки. Только сначала в детский дом зайти надо, там Вам все и объяснят.

- Я зайду! Завтра же. Только сначала в больницу съезжу. Она ведь там совсем одна. Лариса Ивановна, что же будет с этими детьми, когда они вырастут? В кого они превратятся?

Короткая летняя ночь заканчивалась. Где-то несмело заверещала и замолкла птаха. Предутренний ветерок заиграл листвой, а на горизонте появилась серая полоса. Тьма отступала перед ней, уступая место зарождающемуся дню, который нес с собой надежду и веру. Глубоко вздохнув, Зоя Павловна решительно отодвинула от себя чашку.

- Пойду собираться,- сказала она, и в ее глазах сверкнул упрямый огонек,- надо будет выехать пораньше. А девочку я не оставлю! Все пороги обобью, но своего добьюсь! Все равно, добьюсь!

P.S. “ Здравствуйте, дорогая Зоя Павловна! Пишет Вам тетя Лены Ивашовой, Вы помните ее? Вот уже почти месяц, как Леночка дома. Мы очень благодарны Вам за все, что Вы для нас сделали! Мы и сами с бабушкой пытались вернуть Лену, но все было напрасно. Говорили, что возраст наш не позволяет взять опекунство. Если бы не Вы со статьей в газете, даже не знаю,что было бы с нашей девочкой. Спасибо Вам! Вчера Лена первый раз за этот месяц запела. Правда тихо, почти шепотом, но для нас это была такая радость! Она ведь почти не разговаривала, а тут запела! Я думаю, что теперь все пойдет на лад. Лена обязательно Вам напишет, только чуть позже. Пока, все, что напоминает ей о детдоме, вызывает у нее слезы, поэтому мы стараемся ничего не говорить о том времени и не расспрашивать ее. А Вам еще раз спасибо за Вашу доброту, отзывчивость, человечность! Как хорошо, что именно Вы встретились на ее пути!

С уважением

Анастасия Кирилловна Ивашова.»