ГОВОРЯЩАЯ ЛОШАДЬ

В то время я работал в одном из приволжских городов.

Коллектив наш состоял большей частью из людей ещё вполне молодых. Руководители же наши, как водится, относились к более старшему поколе-нию.

Был среди начальствующих и фронтовик: одни его запросто называли Семёнычем, другие – Дедом. Являлся он человеком добрейшей души - спокойным и обходительным. Дед Семёныч занимал скромную должность, но относился к работе с полной ответственностью, присущей людям того по-коления.

Не знаю, недостаток это или просто такая черта характера, но Господь Бог начисто лишил его чувства юмора. Было бы вполне понятно, если речь шла о человеке злом и холодном. А тут…

В душу с расспросами мы, молодые, к нему не лезли; анекдоты и байки при нём старались не травить. Конечно же, не из боязни, а только из уваже-ния к его возрасту, фронтовым заслугам и доброму отношению к нам.

Исключение составлял Серёга Дарюшинский – неисправимый хохмач и балагур. Шутки-прибаутки сыпались из него, словно из того самого рога. Часто он рассказывал невероятные истории, свидетелем, а то и участником которых, якобы, был сам. При этом горазд был подтрунить над самим собой, представить себя вне самой лучшей позиции.

С первых дней, только он появился в нашем коллективе, его стали назы-вать по фамилии. Правда, тогда же её упростили, убрав первую часть: он стал Шинским. Серёга не только не обиделся, но и сам стал представляться именно так.

Шли дни, недели и месяцы. И работа шла своим чередом, и дело спорилось, потому как в коллективе нашем была попросту семейная обстановка. Но всем нам тогда казалось, что Шинского Семёныч недолюбливает…

Вот наш дружный коллектив сплотился в очередной раз за общим сто-лом по случаю дня, который теперь называют Днём защитника Отечества. Первый же тост был отнесён в адрес Семёныча. Фронтовик и в этот день был неизменно скромен: на изрядно поношенном пиджаке – ни одного «живого» ордена и медали – лишь орденские планки. Как говорила наш сторож тётя Валя, не любит Семёныч «иконостасом» греметь. Чарку первую закрепили мы двумя-тремя последующими и отправились в курилку.

Шинский был верен себе и решил, что сегодня к месту будет байка про двух известных воинов. Он начал: «Подарил Петька Василию Ивановичу го-ворящую лошадь, и поехал тот вечерком на ней в гости к Фурманову, кото-рый жил в девятиэтажке…»

Анекдот – с большущей «бородой»! Пересказывать до конца его не бу-ду – не о нём разговор.

Так вот, для кого-то тогда он был свежим; кто-то посмеялся для прили-чия, услыхав его в сотый раз. Семёныч же, услышав слова «говорящая ло-шадь», сначала как-то встрепенулся, вскинул голову. Потом плечи его опус-тились, весь он обмяк, замкнулся…

Он смотрел сквозь рассказчика, и казалось, что был в этот момент где-то далеко-далеко от нас всех. Пальцы его мяли так и неприкуренную «северину», табак сыпался ему на колени и пол…

Дед «вернулся» к нам, тихо сказал: «Я, Серёжа, хоть и младше Чапаева, и служить мне с ним не пришлось, но точно знаю – девятиэтажек в то время не было!» Встал со скамейки и первым вышел, так и не покурив.

Мы переглянулись, и Шинский цокнул языком: «Ну, Дед!...Ну, Семё-ныч!.. Высоток не было, а говорящие лошади, выходит, так прямо и бегали целыми табунами!..»

Наш старик тогда ещё раз убедил нас в том, что с юмором он категори-чески не дружит…

Всё когда-то кончается. Закончился и этот последний зимний месяц. На-ступила долгожданная весна. Пришёл май. В канун Дня Победы вновь мы собрались за общим столом. И снова: первый тост – за нашего фронтовика.

Сегодня к его орденским планкам добавилась одна-единственная ме-даль. Кто-то из нас, молодых, осторожно поинтересовался, почему только одна и именно эта? И Семёныч поведал нам такую вот историю.

Тогда они отступали… Точнее, выходили из окружения, потому что то и дело натыкались на противника. Голодные и измотанные, старались идти по ночам, днём – скрываться в лесу, где можно было найти хоть какое-то пропитание. Здесь же хоронили убитых и умерших от ран.

Здорово выручала единственная оставшаяся лошадёнка – непонятной масти, с большими белесыми пятнами по худющим бокам. Тело, при её ко-ротких ногах, казалось непомерно длинным. Все удивлялись, как такую не-складуху взяли на фронт? Но главное – она была немой! Никто ни разу не слышал, чтобы она ржала.

Это была Бабочка…

В самом начале отступления перешли реку. Сапёры «подняли мост на воздух». Приказано было дойти до высот, что в двадцати пяти километрах к востоку, окопаться и задержать немцев.

Только отошли от берега, как появился самолёт с крестами – немец! Он даже и не старался стрелять прицельно: в два захода «высыпал» запас па-тронов, сбросил несколько «лёгких» бомб и убрался восвояси.Но визитёр этот уложил-таки навсегда больше десяти человек. А одна из бомб, упавшая недалеко от парной запряжки, убила обеих лошадей.

То было только начало, и все это хорошо понимали. Не один раз успев хлебнуть лиха в те страшные военные дни отступления, бойцы знали тактику врага. И ждать он не заставил.

Да, немец не ошибся в координатах и совершенно точно навёл своих ар-тиллеристов. Первые снаряды с воем пронеслись над головами и подняли комья земли в воздух метрах в двухстах по ходу движения. Потом стена раз-рывов пошла назад… вперёд… назад… Смертельные «гостинцы» ложились всё плотнее и плотнее.

Посреди этого ада, где метались ошалевшие люди, рвалась сталь и вставала на дыбы сама земля, не шелохнувшись, стояла запряжённая в небольшую телегу Бабочка. Она только отворачивала в сторону голову, если разрыв снаряда случался совсем близко. Сам Всевышний хранил её!..

Обстрел закончился. Посчитали потери. Были они велики…Стали пере-носить убитых в воронки от бомб – «заботливо» приготовленные для солдат владычицей-войной могилы.

Но нельзя было поверить своим глазам, это просто казалось чудом: те-лега Бабочки разломлена пополам, у изуродованного колеса – обезобра-женная половина человеческого тела… на самой лошадке – ни царапины! И это в то время, когда кругом – кровавое месиво: десятки убитых и покале-ченных людей… стоны… крики… плач…

Для кого-то война закончилась, другим она ещё милостиво отмерила время для земной жизни… Для жизни без покоя, для жизни на этой самой войне.

Приладили оглобли к длинной четырёхколёсной арбе, оставшейся без лошадей; уложили обезноживших раненых и двинулись дальше.

Бедняга Бабочка что есть мочи тянула неподъёмный воз, опустив голову долу, взмахивая ей при каждом с трудом дающемся шаге. На взгорках люди помогали ей, подталкивая телегу, на спусках – напротив – придерживали махину, норовящую раздавить лошадёнку…

До высот, поросших редким лесом, шли часов шесть-семь. Здесь встре-тились с разрозненными малочисленными группами из других частей. Об-щее командование принял капитан-артиллерист. Принялись обустраивать рубеж обороны.

Тяжело раненых решено было отвезти в деревеньку, находящуюся ки-лометрах в десяти. Старшим был назначен Семёныч, с ним – два бойца и ез-довой. Туда добрались благополучно. В амбаре был уже организован не-большой лазарет, куда и приняли вновь прибывших раненых. Попроща-лись.

Обратно показать дорогу «напрямки» вызвался деревенский мальчиш-ка. И правда – путь оказался вдвое короче. По дороге, в ложбине, встретился мост через небольшую речушку; от него до места – рукой подать.

Бабочка ступила на старый подгнивший настил и… заартачилась, пыта-ясь дать задний ход. Ездовой слегка подбодрил её хлыстом: лошадь против воли сделала шаг вперёд, трухлявые доски затрещали. Бабочка провалива-лась, подталкиваемая тяжёлой телегой. Вслед за треском гнилых досок раз-дался хруст костей лошадиных ног…

Бедная Бабочка! Она беспомощно лежала на боку, вывернув оглобли. Белые окровавленные кости торчали из рваных ран. Большие тёмные влаж-ные глаза животного смотрели на людей и будто говорили: «Я же не хотела так!»

Ездовой отказался пристрелить мученицу. Заплакал, ушёл в сторону.

Это сделал старший.

Семёныч увидел собственное отражение в глазах Бабочки. И вдруг… она заржала! Заржала громко – в первый и последний раз. Что это было? Мольба о пощаде или просьба о скорейшем прекращении страданий? Пред-смертная радость по явившемуся всё-таки голосу или прощальный крик?..

Эхо ржания затихло вместе с эхом выстрела…

После бойцы узнали, что мостик, оказывается, был заминирован отхо-дящими ранее войсками.

Потом Бабочка, верой и правдой служившая людям при жизни, спасла бойцов своей плотью от голода…

Семёныч, заканчивая свой рассказ, добавил: «Немца мы на этих высотах задержали. С обеих сторон многие остались там навсегда… А это – моя первая боевая награда. Если бы не Бабочка, не было бы ни этой медали, ни других…Ни меня самого… Голос моей спасительницы, Серёжа, я запомнил навсегда… Вот такая вот, ребятки, была неговорящая лошадь…»

Дед снял медаль, положил на свою широкую ладонь, перевернув кверху тыльной стороной: на потускневшей поверхности металлического кружочка был виден выцарапанный силуэт бабочки – обычной бабочки, с двумя крылышками.

Владимир Шигаев