На кладбище, на еще совсем новой лавочке подле одной могилки, сидел молодой человек. Была родительская суббота спустя неделю после пасхи. Многочисленный народ, пришедший с утра помянуть усопших, уже весь разошелся, и на кладбище вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь усердием неугомонного дятла, пытавшегося выдолбить себе какую-нибудь гусеницу. Был прекрасный майский день, солнце стояло высоко и приветливо грело душу. Деревья, уже полностью облаченные в свои зеленые наряды, весело шумели на теплом ветру. Чирикающие воробьи прыгали по могильным холмикам, подбирая различные крошки. В такие весенние дни на кладбищах особенно становится грустно от ощущения неизбежности. Все вокруг расцветает, оживает, восстает после холодного сна, и тут же, в то же время, в ряд лежат люди, без званий и чинов, сровненные землей, которые никогда уже не услышат пение птиц, не почувствуют запаха свежести полей, что молодой ветерок носит в воздухе, не ощутит тепла задорного весеннего солнца.

Молодой человек, согнувшись над могилой, увенчанной мраморной плитой, на которой был выгравирован портрет приветливо улыбающейся симпатичной женщины, с добрыми и ласковыми глазами, тихо разговаривал с ней, изредка вытирая набегавшие слезы:

-Ну вот, порядок навел, теперь и поговорить можно, - он немного помолчал. - Помнишь, когда мы с тобой только поженились, как ты приучала меня к чистоте, как ругала за разбросанные носки и немытую посуду, а я обижался на тебя по своей глупости. А теперь, как ты ушла, так без порядка сам не могу: когда в доме прибрано и все на своих местах, складывается впечатление, что ты жива и просто вышла в магазин, чтобы купить молоко для пюре, и скоро обязательно вернешься, да только тебя все нет, но это ничего, я подожду. Знаешь, я ведь правда верю, что ты меня не оставила, что ты сейчас здесь, со мной, по-другому ведь и быть не может, без тебя бы я просто не смог.

Он закусил губы и подавил комок, подступивший к горлу. Ему вспомнилось, как за два дня до свадьбы они сидели в кафе, пили чай с бисквитами. Как она легкая, непринужденная, переполненная жизнью и минуты не могла спокойно высидеть на стуле, рассуждая о том, сколько будет детей, как кого назвать, сколько комнат нам будет нужно, чтобы всем было хорошо, сколько может стоить такая квартира… и так далее она размышляла очень долго, обращая свои светлые глаза то на него, то куда-то на улицу, вдаль. За окном был великолепный августовский день: солнце было миролюбиво и ласкало своим теплом. Людей было меньше обычного, а звуконепроницаемое стекло оставляло весь уличный шум снаружи, и казалось, что все там происходящее - некий немой фильм, и вот-вот должны выскочить субтитры. А она все говорила и говорила, иногда поправляя свои белокурые прямые волосы нежной тоненькой ручкой, и такая складная у нее получалась картина, что, казалось, вот оно уже это семейное счастье, этот устроенный быт…

Набежала небольшая тучка и загородила солнце. Упавшая тень как будто облачила все в траур.

-Машуль, - обратился он опять к ней, - а помнишь, как мы с тобой под ливень попали, когда в лес за грибами ходили, как над нашими головами сверкали молнии, похожие на старые сухие ветки с множеством сучков? Дождь был крупный и холодный, он лил стеной, так что мы мгновением промокли и замерзли. Тогда так крепко обнялись, что даже сквозь отяжелевшую мокрую одежду чувствовалось тепло любимого человека, дававшее надежду на лучшее. Да, а потом, когда гроза чуть поутихла, в присядку пробирались через поле к деревне, напуганные рассказами родителей о том, что в грозу через поле ходить - верная погибель. И вот мы вприсядку по распаханной и размокшей глине, спотыкаясь и падая, все измазанные в грязи, все-таки добрались до дома. А вымывшись, укутавшись в теплые пледы и согреваясь чаем с коньяком, долго смелись над своим походом.

На ее могилку приземлился прыткий воробей и молодцом запрыгал по сырой земле, подбирая что ни попадя.

-Хочу вот себе собаку купить, только думаю, что ничего у меня из этого не выйдет, ведь сама знаешь, какая у меня работа, с утра до вечера. А как было хорошо, если бы в квартире появился хоть кто-то, способный нарушить эту зловещую тишину. Ты спрашиваешь, почему тишина? Просто я совсем после твоего ухода перестал слушать музыку, играть в компьютерные игры, ты ведь не любила, когда я ночи напролет проводил перед монитором, называла это ребячеством, наверно, ты была права, только жаль, повзрослел я поздно, не успел тебя порадовать. Я ведь сильно изменился без тебя: бросил курить, начал чистить зубы два раза в день, следить за своей одеждой, в общем, стал таким, каким ты хотела всегда меня видеть. Не знаю, почему я исправился так поздно, почему не мог тебя радовать тогда, когда ты была рядом, наверно, был глуп и не ценил своего счастья. Ты уж прости меня.

Солнце постепенно начинало клониться к западу, он припал на колени и нагнулся совсем близко к земле, тем самым, вспугнув воробья, который, вертя своей головкой, любопытно его рассматривал, и шепотом заговорил, как бы стараясь оставить все далее сказанное в секрете:

-Ладно, Машенька, пойду я, а то на электричку опоздаю, но я к тебе еще обязательно приду, ты знай, что я тебя никогда не брошу, ты ведь жена моя. Я люблю тебя, очень люблю.

Он обнял могильный холмик и несколько раз поцеловал его, поднялся и вдруг заметил белоснежного голубя, сидящего на оградке, ласково воркующего и пристально смотрящего на него. Молодой человек посмотрел на птицу, такую же светлую, как была его Маша, улыбнулся, отряхнул коленки и ветровку, подержался с минуту рукой за могильную плиту, перекрестился и быстро зашагал в сторону платформы, тяжело вздыхая и вспоминая день свадьбы. День, когда, казалось, было положено начало долгого счастливого пути, когда она в бежевом платьице, изящно подчеркивающем ее утонченные линии, ни секунды не сомневаясь, на вопрос: «Согласны ли вы?»,- со спешкой, как бы поторапливая, произнесла: «Да, согласна». Как она нежно клала свои тонкие ручки ему на плечи во время танца, как под крики «горько» прикасалась своими мягкими чуть вздрагивающими губами к его губам, и как велико и неудержимо читалось в тех ясных глазах желание жить, но как недолго было суждено бить этому ключу жизнелюбия.

 

Она умерла зимой две тысячи третьего года. Спеша вечером с работы домой, подскользнулась на обледеневших ступеньках и, упав, разбила голову. Ей было двадцать четыре года, когда оборвалась ее тонкая нить, она была молода, красива, полна сил, но ее представлению земного счастья не суждено было сбыться.

За десять лет он из перспективного красивого молодого человека превратился в почти седого сумасшедшего, просыпавшегося каждую ночь от детского смеха, звучащего в голове. Мысли о других женщинах он гнал от себя всеми силами, причисляя это к измене, а покой искал на дне стакана, тем самым сильно расстроив свой рассудок. И вот однажды, вконец обезумев от этого смеха, не покидавшего голову, он распахнул окно, забрался на карниз, обреченно вскинул глаза к серому и безмолвному небу, и, уже собравшись прыгнуть вниз, вдруг услышал подле себя негодующее воркование. Рядом с ним на карнизе сидел белоснежный голубь и строго на него смотрел. Как тогда на кладбище, так и сейчас он увидел в нем свою Машу, которая в этот раз журила его за выдумку. По его, вдруг оживленному лицу потекли горячие слезы, он слез с подоконника, взял на кухне кусок хлеба и покрошил его на карниз. Через минуту к окну слетелась целая стая голубей, постепенно их воркование стало заглушать детский смех в голове. После этого он бросил пить, теперь каждый день в обед он распахивал окно и кормил прилетавших голубей, среди которых иногда был и тот самый белоснежный, который отвел его от греха и вернул к жизни.

Умер он в глубокой старосте, на пол века пережив свою любимую. Вряд ли кто-нибудь из однокурсников Ромы Пегина мог бы когда-нибудь подумать, что этот высокий, худощавый, красивый человек, постоянно окруженный женским вниманием, так полюбит одну единственную, что сможет пронести свою любовь и верность ей, сквозь годы алкоголизма, сумасшествия, отрешенности… и уже будучи на смертном ложе, будет улыбаться и тихо плакать, с нетерпением ожидая этой долгожданной встречи.