Никодим служил в монастыре трудником. Там же и жил. Его каждодневная работа заключалась в самых разных обязанностях, настолько разных, что всех я не перечислю – и дрова наколоть, и уголь натаскать, и следить, чтобы в монастырские ворота не заезжали автомобили, а по средам Никодим пёк хлеб. Иногда труд его был тяжёл, но выпадал он редко, так что у такой светлой головы было много свободного времени, и много друзей. Единственное мешало назвать его хорошим работником – Никодим, к сожалению, любил вино. И вино, в свою очередь, любило его и всегда, даже в самые трудные дни, даже в самый строжайший пост, даже в метель – всегда находило к нему дорогу. А ещё он любил пиво, даже больше, а вот водку не переносил, считая напитком людей «неблаговерных», не понимающих смысл православия и живущих не по закону.

- Ну вот, к примеру, пиво. В нём витамины, много калорий. Нет ничего плохого в том, чтобы выпить с друзьями, - говорил он со свойственным ему стремлением к теоретизированию, - Но в меру, в меру, конечно! И вести хороший разговор. Понимаете? Но это ещё когда есть поговорить с кем, когда люди. А то сейчас посмотришь – одни морды.

Круглолицего, с красным оттенком кожи Никодима многие слушали и многие с ним любили вести беседу – и другие трудники, обитающие в монастыре, и пономари, и лишь некоторые монахини. Ещё бы – незаконченное высшее образование, светлый гуманитарий и на таких, как он, ещё держится мир.

А в тот солнечный летний день Никодим шёл в город к дому своего друга, с которым они иногда пересекались в монастыре – Мишке Мирченко. Тот жил в деревянном доме у своей тетушки – она же была по всему городу Павлов известна как травница и врачевательница Мария. Ну, или тётя Маша, как её называл Михаил. Но в ней не было и грамма той заносчивости и небожительства, какими грешат многочисленные народные целители, экстрасенсы и колдуны. А также и той официальности, что сопутствует государственной медицине. К ней многие ходили за советом и какой-нибудь несложной травяной настойкой, или эффективным рецептом от особо приставучего недуга. Также от доброй и объёмистой тёти Маши можно было получить очень вкусный обед, или даже ужин – ведь дом их был гостеприимным. В общем, хорошее у неё было настроение, когда в светёлку постучался Никодим, отчего немного и подпортилось.

- Здрасте, теть Маш, а… Михаил здесь? – из дома пахнуло тысячью ароматов висевших на просушке под потолком связочек разнообразной травы.

- Да нет, а чего он тебе?

- Я хотел ему передать от отца Сергия, что завтра они могут часов в пять переговорить на счёт какого-то их дела.

- А... ну, ладно. – прошло секунды две молчания, - Так ты заходи, заходи. Я хоть накормлю тебя, а то вон какой весь бледный.

Надо сказать, что ему и впрямь нездоровилось. А всё потому, что настоятельница в последние три недели сильно следила, чтобы трудник Никодим где-нибудь не принял алкоголь. Уж очень сильные она стала применять санкции, когда тот был замечен в каптёрке или на работе подвыпившим. К тому же, в конце месяца не было ни гроша денег. Зато прямо тут же, за обедом в доме тети Маши, он придумал неплохую реплику:

- Я хотел спросить, что-то у меня с кишечником в последнее время не очень хорошо. Может, у вас есть трава какая-нибудь от этого дела, или настойка. – Никодим решил конкретизировать, - Даже лучше, если настойка – я ведь сам могу в отваре напутать чего.

Тётя Маша посмотрела на него с сочувствием и закатила глаза, вытирая руки о фартук и припоминая тысячи рецептов, находящихся у неё в голове и сверяя с небольшим запасом хранившихся в погребе средств. Она расспрашивала его о симптомах – тот же охотно рассказывал и о коликах, и об отсутствии аппетита, и о стуле крайне неестественного цвета.

- Дисбактериоз, - сделала вывод целительница, - Питаешься плохо, а может и чего другое. Так сразу я тебе диагноз не поставлю. Тут вот… можешь одуванчиковое вино…

И потянулась в кухонный стол. Никодим сразу же развеселился, очень быстро прикончил суп и добавил участвующим голосом:

- Так вот его, это вино, отец Сергий тоже всё ищет. Ему посоветовали – для иммунитета.

Тётя Маша решительно убрала пузырёк и выдала страдальцу целую бутыль с жидкостью янтарного цвета, ослепительно переливавшейся на свету. Никодим сразу стал разговорчивее обычного (а обычно он очень разговорчивый) и ещё минут двадцать одевался, расспрашивая и о лимфе, и о холестериновых бляшках, делая даже некоторые предположения относительно природы многих болезней – причину же он видел в малодушии людей, и в отсутствии веры да любви.

- Только ты это… - Тётя Маша посмотрела на пациента как-то подозрительно. – Ты всё-то сразу не пей. Тут по чайной ложке надо, слышишь?

- А я в чай, в чай ложечку и хорошо. Вот и отцу Сергию скажу так. Ну, ладно, - Никодим выпрямился, - Спасибо вам большое, я пойду.

Голова молодого трудника в этот момент была наклонена чуть набок и вперёд – как бы склонившись в умилении и человеколюбии. Стоя в окружении курток и шапок, в свете сорокаваттной лампочки, он был похож на ангела, внимательному могло бы даже показаться по контуру его круглого лица слабое свечение, хотя это могла быть и подсвеченная лампой пыль.

 

Свято-Троицкий женский монастырь весь день испытывал на себе большую суету необычайного количества людей, связанную с приездом известного мецената Ивана Никаноровича Нарышкина, ведущего свою родословную, кстати, от знаменитого дворянского рода. Здесь уже был микроавтобус с телевизионщиками, а репортёр на фоне блистательного собора, залитого светом летнего солнышка, повествовал об истории монастыря и недавнем его восстановлении на средства и под патронажем Ивана Никаноровича. Естественно, в столь важный день труднику Никодиму строго-настрого запретили появляться на глаза, так как он мог, как бы это – показать себя и других в невыгодном свете. Сам же он и вовсе ушёл в город ещё за день до этого.

Ну, да неважно. Отстояв божественную литургию в монастырском соборе, Иван Никанорович рассуждал на трапезе за невероятно длинным столом о судьбе России – о том, какие испытания выпали на её долю и о том, что ей ещё предстоит пережить, а также о том, какую кучу проблем ему приходится решать на посту мера небольшого городка Павлов. Шумная трапеза приближалась к концу и после нескольких запевов «Многое лето, многое ле-е-е-е-то!», желая сделать для присутствующих какое-нибудь чудо, Иван Викторович пригласил всех на улицу, дабы лицезреть что-то очень необычное, подготовленное им до этого. Чтобы уважаемый меценат встал, пришлось отодвигать всю лавку, чей-то сладкий голос по-дружески пошутил и народ, среди которого было много друзей и коллег Ивана Викторовича, стал выходить из трапезной во двор монастыря.

 

А тем временем кратчайшим путём через поле, не заправив до конца рубашку в брюки, быстрым шагом шёл Никодим. Шёл он по направлению к монастырю, иногда даже переходя на бег. В его правой руке была бутыль с очень вкусным средством от многих болезней – одуванчиковым вином. «От него одна польза» - думал трудник, хотя на самом деле в то время недомогания не чувствовал, а даже напротив – тонус как-то повысился, возникло жгучее нетерпение и предчувствие чего-то очень хорошего.

Предусмотрительно пройдя стороной главный вход, Никодим обогнул белую крепостную стену и через ещё не отреставрированный пролом незаметно прошёл прямо к себе в каптёрку. Его жилище представляло собой типичное жилище всех сторожей, истопников, заведующих хозяйством людей. По крайней мере, жилище рабочее (хотя в данном случае - основное). Оно было маленьким, заставленным всевозможным скарбом, довольно грязным, наполненным разнообразнейшими запахами и тёплым от печи. Задёрнув шторки и включив свет, Никодим поставил на стол бутыль, достал алюминиевую кружку, включил магнитолу с любимым диском Марка Нопфлера и налил себе около стапятидесяти граммов тягучего напитка. Разом опустошил. Вкус был действительно чудесным, похожим на цветочный мёд, но с бьющим в нос алкоголем.

- Ну, это так ещё, - скептически прокомментировал Никодим недостаточный, по его мнению, эффект спиртсодержащего напитка, для того, чтобы употреблять его по ложечке в чай.

Следующие полчаса были проведены им в кресле, он наслаждался хорошей музыкой и хорошим вином. Никодим выключил магнитолу и заснул под звуки восторженных голосов, аплодисментов и хоровых песен, доносившихся со двора. Это было своего рода шоу, которое преподнёс своим друзьям и местному телевидению Иван Никанорович Нарышкин – были тут и оркестр народных инструментов, и казачий хор, и хлеб с солью, и поздравительные речи, и раздававшиеся всем желающим блины – всё это, с точки зрения Ивана Никанорыча, соответствовало и месту, и времени, и поводу. Всё это он считал атрибутами православия и Святой Руси.

Веселье было в самом разгаре, когда Никодим проснулся. Проснулся он от боли в животе и с удивлением отметил себе, что средство действует как-то неправильно – должно было убрать недуг, который был до этого, а на самом деле – вызвало тот, которого не было. Он встал с кресла и живот уже по-настоящему скрутило. Стоявшая на обшарпанном столе бутылка вызвала какие-то неприятные впечатления и Никодим убрал её подальше от глаз, а сам поспешно вышел, согнувшись в три погибели, на улицу. Дело в том, что у него в каптёрке не было главного удобства отдельной квартиры или дома – не было туалета, к которому приходилось преодолевать дорогу через весь монастырский двор. Но выйдя наружу, Никодим увидел, как идёт празднество, а знаменитый меценат в дорогом костюме громко произносит речь:

- В такое трудное время каждый из нас может, нет даже должен! – и так же далее продолжал Иван Никанорыч, но сейчас было важнее другое.

Попадаться кому-то на глаза было категорически нельзя, тогда придётся распрощаться с любимой каптёркой и родным монастырём – перекошенный и с раскрасневшийся от ненавистного теперь одуванчикового пойла лицом трудник произведёт явное впечатление пьяного, особенно с такой репутацией. Перелезать обратно через полуразрушенную стену в таком состоянии не было никакой возможности и, может быть, в другой ситуации он придумал бы, куда ему приткнуться или как незаметно добраться до туалета, но боль усиливалась и в животе уже послышались первые предвестники бури. Как это не было странно, совсем недалеко на дорожке, идущей мимо входа в жилище Никодима стояла большая красивая карета, запряжённая тройкой пегих лошадей.

В таких случаях человек хватается за всякую соломинку, способную вытянуть его из трудной ситуации и Никодим, совершивший несколько неуверенных шагов в разные стороны, скрючивающийся всё больше, решил спрятаться за бортом этой кареты, которую, кстати, специально для феерического ухода приготовил Нарышкин. Не заметив стоявшего по другую сторону кареты кучера, Никодим присел между бортом и стеной и стал пыхтеть и причитать вполголоса о помощи небес и об одуванчиковом вине. Сидеть ему так, похоже, предстояло долго.

Тем временем произошло то, чего никто не мог спрогнозировать – как раз в этот момент меценат и благодетель Свято-Троицкого женского монастыря Иван Никанорович Нарышкин решил с блеском уйти и быстро пошёл к карете под исполняемую казачьим хором песню «С нашим атаманом», оператор с камерой пошёл следом. Когда карета стала раскачиваться под тяжестью взбиравшихся Ивана Никанорыча и празднично разодетого кучера, Никодим уже ничего не мог поделать. Нарышкин, недоумевая о странных звуках и пыхтении, приглушаемых хором, громовым голосом приказал «Трогай!» и, звеня бубенчиками, под взором телекамеры и восторженной толпы, тройка рысью пошла по дороге прочь, оголив картину, от которой настоятельница монастыря Антония, надев очки, чтобы разглядеть, отчего воцарилась такая тишина, упала в обморок: на фоне выбеленной стены двухэтажной хозяйственной постройки сидел, дрожа от напряжения, Он. Тот, которого меньше всего ожидали увидеть. И это было бы не страшно, если бы не телекамера, которая не стала провожать карету мера Нарышкина, а, оцепенев, уставилась на её прежнее место, и если бы Никодим не сидел лицом к стене. Улыбавшийся до этого мер Иван Никанорович смотрел из убегающей кареты туда же, куда и все, а его поднятая рука застыла в прощальном жесте.

Конечно, этим же вечером Никодим был с позором изгнан из обители, которая, в свою очередь, не получила больше от своего бывшего благодетеля и мера Павлова ни гроша. Однако и в этом трудник Никодим отметил свою благую роль и непонимание со стороны настоятельницы – ведь он же подал всем пример смирения и обличил подобострастие к таким лицемерным богачам, как Нарышкин.

 

Он шёл тёплой летней ночью, вновь прокручивая в свежей памяти недавнее событие – изредка посмеиваясь над собой и над другими. Шёл на поиски нового места, жуя уголёк из печки, дабы утихомирить вновь разыгрывающийся желудок.

«А виновато это чёртово вино из одуванчиков» - всё думал Никодим.