Елена Супранова

Обретение

Рассказ

Проторчав целую неделю у окошка кассы управления, я, наконец, получил заработанное за рейс. Ещё два дня ушло на то, чтобы купить билет на поезд да уладить кое-какие дела. Хотелось отдохнуть после трудного рейса, повидать родных, словом отпуск впереди, прощай, Владивосток!

До Омска доехал без приключений. На вокзале, сдав чемодан в камеру хранения, я потолкался в станционном буфете за сигаретами. Вот тут всё и началось. Хотел положить сдачу в портмоне, но – вот оно, невезение: исчезли деньги, билеты, документы. Рука с зажатой мелочью задёргалась и высыпала её в пустой карман. Бегом к дежурному, в милицию, а мне одни лишь сочувствия: город миллионный, каждый день что-то случается.

Я вышел на перрон, уселся на низкую разбитую скамью, закрыл глаза и попробовал мысленно сделать расклад ситуации. Выходило, что я даже не мог позвонить своей тёте Кате, живущей где-то поблизости, – ни нового адреса, ни телефона не запомнил. Вдруг кто-то дёрнул меня за рукав. Открыв глаза, я увидел мальца лет семи, который стоял вплотную ко мне и сочувственно кивал головой, как взрослый.

Тебе надо со мной, сказал он и потянул за рукав рубашки, заставляя встать.

Чего тебе? У меня ничего нет, я хотел отвязаться от него сразу, но он не сробел и настойчиво тянул куда-то.

Мальчонка был худ и неухожен, но смотрел на меня хитрыми глазами.

– Тебе чего, паря? Я же сказал, у меня ничего нет для тебя. Я, понимаешь, совсем пуст. – При этом я встал и вывернул карманы, показывая их пустоту.

Мелочь высыпалась, раскатившись по асфальту перрона, мальчишка кинулся поднимать. С высоты своего почти двухметрового роста я наблюдал его суету и понял: он что-то знает о моей пропаже.

– А ну, выкладывай! – сказал я строго. Глазёнки его забегали, кулачок с мелочью быстро нырнул в мой карман и, освободившись, начал тереть щёку, он засопел. – Ну-ну, не хитри! – я напустил на себя строгости и не собирался идти дальше.

Ты, дядька, не думай ничего такого, идти близенько. Ну, пойдём же! – Он выпустил мой рукав и тут же снова схватился за меня, потянул за собой.

Пришлось подчиниться. Это было действительно недалеко от вокзала. Покосившийся и вросший в землю барак, из которого давно переселили счастливчиков, тем не менее был жилым. В длинном коридоре полы были уже кем-то разобраны и увезены, и нам пришлось пробираться чуть ли ни рискуя сломать руки-ноги.

Комнатка, куда мы пришли, оказалась неожиданно светлой, но в ней, кроме печки, табурета и кучи тряпок, почти ничего не было.

Тёть Тань, тёть Тань! – закричал мой маленький спутник, и куча сразу же зашевелилась.

Груда тряпок была сброшена, тётя Таня разлепила глаза:

Привёл, а я заждалась, соснула даже. – Пожилая женщина стала усаживаться удобнее, поправила на голове сбившийся платок, при этом поглядывая на меня веселевшими глазами. – Ты сядь, сядь, чего теперь стоять? Всё теперь. Ты только ничего такого не думай. Мы тебе сейчас документы и деньги зелёные, ну, а ты нам – одну поменяешь на наши и дашь немного на прожиток, заявила она будничным голосом, пытаясь вставить ногу в рвань обуви. – Ведь дашь, не обманешь тёть Таню? – спросила она жалобно, с надеждой.

А если – в милицию? – я попытался застращать её.

И, милый, чего ж сразу – в милицию? Брал, брал Генашек, но всем же мы вернули. Никто на тётю Таню в милицию не заявил. Всё по честному мы с Генашкой делали, за что ж на нас заявлять?

Зачем вам я, ведь мои деньги у вас? – Я уселся на табурет, когда понял – это система, и мне надо только подчиняться. – И деньги большие, добавил я.

Деньги, говоришь… Генаш, покажи ему его деньги. – Тётя Таня встала, стряхнула с себя тряпки, шагнула в угол к печке и стала мешать варево в огромной алюминиевой кастрюле.

Генаш вытащил из-под тряпья моё портмоне и протянул мне. Я раздумывал лишь мгновенье – взял его, проверил содержимое.

Там нет одной зелёной, махнула ложкой тёть Таня. – Иди, поменяй её на наши, протянула она мне сто долларов и, как ни в чём ни бывало, стала опять мешать в кастрюле.

Я оторопел: мои деньги для них обменивать самому!? Какой-то бред.

Ты посуди сам: я-то не дойду, а Генашку уже два раза предупреждали – чуть что, сразу в колонию. Нам – никак. Тут недалеко, он покажет.

Тогда я всё понял. Что им делать: эта больная, а малец – глупый по возрасту? Они заманили меня сюда, потому что им самим эти доллары не поменять на рубли: такие же воришки отберут их у мальчишки, или он попадётся на глаза милиционерам, и тогда – приёмник-распределитель, а затем и колония. Ну, не заявлять же мне на таких в милицию!

 

Генашик провожал меня на вокзал и его звонкий голосок беспрерывно щебетал:

А ты, дядька, с кем живёшь? Один?

Да нет, не один.

Мы с тёть Таней тоже вдвоем

Мать бросила тебя?

Не-а. Она в зоне, в прошлом годе прибегала.

К тебе?

– Не-а. К Груздю своему. Он и засадил её.

Мать-то хорошая?

Не знаю. Она ко мне не зашла. Но я её помню. Хотя плохо.

 

На вокзале я снова уселся на ту же скамью и стал раздумывать: не поехать ли мне сразу на курорт, не заезжая к тёте Кате. Но сразу вспомнил её ласковые письма и решил: погощу.

Прощаться с Генашкой было легко. Он ел мороженое, оно текло по грязным ручонкам. Рядом с ним лежал кулёк с пирожками для тёть Тани.

Прощай, Генаш. Ненадёжное твоё дело в жизни. Но… не мне тебя учить.

А ты, дядька, потом ещё поедешь с этого вокзала?

Поеду, кивнул я, но не скажу – когда, и, поднявшись со скамьи, пошёл на автобусную остановку, крепко сжимая ручку чемодана.

 

Месяца через полтора, нагостившись у тети Кати и отдохнув на курорте, я был снова на этом вокзале. До поезда оставалось ещё четыре часа, но я решил не беспокоить тётю, а погулять по городу. Сдав чемодан в камеру хранения, я уселся на знакомую скамью, закурил, подставил лицо осеннему солнцу и закрыл глаза. И тут кто-то потянул меня за рукав. Генаш!

Я тебя, дядька, ждал, ждал… Его глазёнки горели весёлыми огоньками, он шмыгал и курил сигарету.

Ты куришь?!

Ага, научился, он глубоко затянулся, но тут же бросил сигарету на перрон.

Мать не объявилась?

Не-а. Её ветром сдуло. Тёть Таня говорит, теперь надолго.

Он не отпускал меня: кулачок, однажды вцепившись, не разжимался.

Мороженого? – предложил я.

Лучше чего-нибудь пожевать, Генаш сглотнул и отвернулся.

Я накупил съестного, не забыв про молоко, но ел он только пирожки.

А молоко? – надорвав пакет, я заставил его немного отпить.

Ерунда, я такое пробовал, – отмахнулся от пакета Генаш.

Мне и в голову не приходило, что дети могут обходиться без молока, а этот…

Пойдём к тебе, что ли? – Я встал рывком, убрал с лавки всю еду, затолкав её в один пакет – тёть Тане.

 

Барак растаскивался. Как же в нем зимовать? Жутко стало от одной мысли о зиме.

Генаш, ты тут? Учти – всё. Мне нечего тебе дать. Иди, промышляй сам, слабым голосом тётя Таня встретила мальчишку.

Он заговорщицки подмигнул мне и высыпал еду из пакета прямо ей на тряпье.

Хлебом пахнет. – Тётя Таня попыталась подняться, но не смогла. – А я расхворалась, сказала она обрадовано, увидев меня. – Ох, не ко времени. Дров не запасла, а ночи стали сырыми. Генаш, посади дядьку.

Осень. Потом зима… я не знал, с чего начать разговор.

Так близко мне никогда не приходилось видеть такой беспросветной нужды и безысходности.

Ох, это ещё не скоро. – Тётя Таня жевала хлеб, колбасу, печенье одновременно.

Ген, подай водички, отдохну. – Она уже сидела в тряпье, и всё ела, ела…

Где же родители Геннадия? Отец где? – спросил я.

Отец? – она даже открыла рот от удивления. – У таких не бывает отцов, от ветра они заводятся. А эта… хоть бы вспомнила о Генашке. Опять подалась с кавалером на юга. Тьфу! Ты думаешь, он есть? Его нет. Не было, и нет. Генаш, тебя нет. Дома она его родила. Дома. Когда у неё ещё был дом. Он неучтёнка. О нём кроме нас никто не знает.

Сидя на корточках возле печки, мальчишка опять закурил. Он улыбался и, чувствовалось, что ему очень нравится то, что говорят о нём.

А вдруг она, мать его то есть, вспомнит о Геннадии? – зачем-то спросил я.

Она-то? Уж, почитай, годков пять не вспоминает. И не вспомнит! – Тётя Таня в сердцах махнула рукой, показывая на окно. Матушка… Опа – и нет её! Ты, Генаш, должён всё сам. На меня не надейся. Ноги-то – не ходют, как култыхи болтаются. – Она поплакала, поплакала и уснула, наевшись вволю, может быть впервые за много дней.

 

Медленно мы брели с Геннадием к вокзалу. Я был потрясён увиденным кусочком жизни тёти Тани и её квартиранта. Мальчишка крепко держался за мою руку. По пути зашли на почту, телеграмма Ольге во Владивосток уйдёт сразу же.

Служащая увидела Геннадия:

Что, голодный, небось? – поманила она его пальцем.

Не-а. Меня дядька накормил. – Счастливый Генаш стоял рядом со мной и, по-прежнему, не отпускал мою руку. – Ты меня, Люд. Провна, потом, когда-нибудь, отказался он.

Ох, горюшко! – Людмила Петровна покачала головой и стала отправлять телеграмму. – Что же делается? Ну, куда его? Я бабу Таню оформляю в интернат – там уход. А его куда? Что же, пусть теперь замерзает? Ведь попадет в колонию…

Мне стало страшно за него: он один. Зимой – один.

А – некому взять?

Кому он нужен!? Вы посмотрите, люди добрые, государство большое, а дитя никому не нужно! – Отвернувшись, она платком утирала слёзы, проговаривая себе: Я бы сама, да мой – ни в какую, своих, мол, не прокормить. Ироды рода человечьего! Хоть бы на белый свет их не производили! Что же делать?

Мне больше не за чем было здесь оставаться. Дело сделано, теперь на вокзал, поезд придёт уже через час. На всякий случай я оставил Людмиле Петровне свой адрес. Ну, на всякий такой случай…

Пойдём выпьем водички с сиропом, предложил я Геннадию.

– Ты, дядька, лучше хлеба нам купи. – Он подумал и добавил: И ещё соли. У тёть Тани соль закончилась.

«Господи! – взмолился я бессловесно, – да за что ты их наказываешь, эти безгрешные души? В чем они-то провинились? Помоги мне понять это! И себя».

Я присел на корточки перед Генашкой и заглянул в его глаза: что он чувствует сейчас?

Поедешь со мной? Поехали, а? – Я неожиданно взял его за руку, привлёк к себе и зашептал, уговаривая: Ты никому здесь не нужен, баба Таня уйдёт в интернат, а ты – как ты один тут? Никак нельзя одному. Я увезу тебя к морю – во Владивосток. Там у меня дом. Настоящий. И нас там ждут. Поедем, а?

Генашик весь напрягся и, не отпуская мою руку, и заголосил:

А-а!..

Да успокойся, я тут! И не передумаю. Пойдём за билетом, а тете Тане потом напишем письмо.

Генаш, тесно прижавшись ко мне, шёл не оглядываясь. А я от такого неожиданного своего решения, оттого, что как будто камень свалился с моих плеч, шёл уверенно вперёд.

 

Вот говорят: будь готов к испытаниям. Если б только знать, где они нам в жизни выпадут…