- Какие же они хорошенькие! Обожаю малышей! – Люба прильнула к окну и, облокотившись о подоконник, принялась разглядывать недавно появившийся молодняк. – Такие славные! - Причитала Люба, не в силах оторваться от резвившихся под окном отделения щенков.

- Ага… ой, смотри, рыженький-то, рыжий… вот, бестия! – Вторила ей тётя Шура, выглядывая из-за Любиного плеча. – И когда только успевают… Ещё снег не сошёл, а они уже тут как тут…

Молодняк, будто специально для нечаянных зрителей разыгрывал целые собачьи баталии. Мужественно наскакивая друг на друга и, при этом, порыкивая неизвестно откуда взявшимся баском. «Папа» и «мама» лежали рядом на ещё не совсем просохшей, от снега земле.

«Папа» - метис овчарки, время от времени поглядывал в сторону соседнего отделения. Скоро должна была показаться, грохоча огромными бидонами, Надя, а это бы означало, что наступил обед. А ещё это бы означало, что их миски вновь заполнит горячая и душистая еда! Метис потянулся, лизнул, свернувшуюся в клубочек рыжую дворнягу, которая, на этот момент, являлась законной матерью малышам, и вновь погрузился в ожидание…

А тем временем обеда ждали не только собаки. Закончив утренние процедуры, пациенты отделений томились в предвкушении следующего пункта распорядка их дня. Собственно, в отделении жизнь так и течет: процедуры – сон – еда. Каждый из этих пунктов, возможно, исключая лишь сон, представлял для них возможность коллективного общения в располагающей к приятному разговору, обстановке.

Специфика отделения и длительность пребывания пациентов в нём предполагала доброжелательность в отношениях как между самими пациентами, так и во взаимоотношениях с медперсоналом. Во всяком случае, именно этот аспект медицинской практики, а по научному – деонтологии, обсуждался на каждой «пятиминутке», дабы побудить персонал пользоваться, уснувшим в нём качеством – человечностью…

- Вот-вот, именно «тут как тут»! – В разговор вступила Ника, - мне, если честно, мусор вечером выносить страшно – того и гляди вцепятся!

- Кто? Эти щенки, что ли? – Люба неодобрительно глянула на Нику. – Да уж, у собак не отнимешь их способности различать. Они-то знают, что главное в человеке – это человечность…

Судя по тому, как Люба отозвалась на реплику Ники, усилия, приложенные руководством на «пятиминутках», порой превращавшихся в «двадцатиминутки», имели определённый успех: слово «человечность» постепенно пополняло словарный запас, пусть немногих, сотрудников отделения.

- Тоже мне, «добрые» нашлись… - Ника уселась на лавку возле обеденного стола и закурила. – Собака – есть собака. Она хоть и друг человека, однако, никогда не знаешь, что у неё на уме. Ей как делать нечего в ногу кому-нибудь вцепиться. Я, вон, помню у бабушки, от гусей удирала. Шею вытянут и шипят, того и гляди пол ноги оттяпают. Эх, ладно… - Ника с хрустом потянулась и со словами: «потягушечки - порастушечки» поспешила снимать очередную капельницу.

Тётя Шура тоже заторопилась – в окно было видно, как открылись двери пищеблока и столпившиеся рядом нянечки, буфетчицы и их помощники из числа больных, начали медленно просачиваться внутрь.

Люба нехотя оторвалась от приятного её глазу зрелища, тем более, что оно уже подошло к концу: метис, виляя хвостом, с довольным видом встретил Надю и, проводив её до крыльца пищеблока, сел дожидаться, дабы вожделенное её бидонов не проскочило мимо его одинокой и пустой миски. Щенки попрятались в кусты вместе с рыжей «мамой». И Любе ничего не оставалось, как тоже присоединиться к обеденной суете, накрывая клеёнчатыми скатертями столы в буфете и расставляя на них соль и салфетки.

- Где дежурные?! – Люба кинулась к расписанию и, ткнув пальцем в строку, прочитала: «Тёмина и Брыкина…» - Тё-ё-ё-мина! Бры-ы-ы-кина! – Понеслось по коридору. – Где эти две клюшки?

- Ты чего орёшь, как раненая? Иди, помоги лучше мне! – Тётя Шура вернулась из пищеблока и загрохотала посудой.

- Так чё, каждый день одно и тоже. Не дозовешься. Как дежурить – все больные. А трудотерапия на что? – Огрызнулась Любаня. - Первая смена-а-а – обе-е-едать!

В столовую потянулся народ. Степенно, не торопясь, больные рассаживались каждый на свое определенное диетсестрой место.

- А можно мне гречку? А мне солянку можно? – слышалось то с одной, то с другой стороны. В силу своих ограниченных возможностей, пациенты часто забывали, что заказывали на обед, чем вносили некоторую сумятицу при раздаче пищи.

- Гречка – на девятый стол! Ты что диабетик? – Люба вытаращила глаза на Глюкина, съежившегося под её взглядом. – В ресторане разносолы заказывать будем! Чашки убрать! Сколько раз говорить: со своими чашками в столовую не ходить! Посуда дезинфицируется! – Люба носилась от стола к столу, едва успевая делать всё одновременно: разливать чай, закидывать в стаканы сахар, класть кусочек масла кому-то на хлеб, кому-то сразу в кашу. – Задолбали уже… - Люба нырнула в «сестринскую», чтобы глотнуть воды и перевести дух.

- Что там ещё? – Люба устремилась к первому от входа столу, за которым, смиренно сложив руки на коленях, сидела бабуля. – Что случилось? Почему не едим?

- Я ложку потеряла… - пробормотала та.

- И что теперь? – Люба, уже взвинченная до нельзя, строго посмотрела на старушку. – Я ваши ложки сторожить не нанималась! – Отрезала медсестра и удалилась в сестринскую доедать бутерброд с докторской колбасой.

Старушка ещё некоторое время сидела молча, было видно, как покраснели и стали влажными её глаза… затем, свернув «лодочкой» пакетик из-под лекарств, начала им зачерпывать кашу, всхлипывая при каждом глотке…

- Шур, там у тебя кашки не осталось… - Люба вновь прильнула к окну. – Ну, до чего же они, всё-таки, хорошенькие… обожаю собак… Малюсенькие такие, малипусенькие… и этой, ну, за первым столом, ложку дай, а то уже, эта... слезами давится.

 

Деонтология!