Было мне тогда лет одиннадцать, и жил я на самом отшибе некогда славного своею вольностью города Таганрога - родины Великого писателя Антона Павловича Чехова. Через улицу от той, на которой я родился, город заканчивался. Тогда он ещё не нависал своей восточной стороной над глубоким оврагом, называемым жителями таганрогской окраины – Северного посёлка - Валовой балкой. Сразу за балкой дыбилась Самбекскими высотами удобрённая кровью солдат Второй мировой войны степь.

Город от оврага отделял заросший высокими травами и редкими акациями пустырь, на который зажиточные по тем временам горожане выгоняли на выпас домашний скот. На краю пустыря постоянно, как будто он был там прописан, стоял, наводя на нас, мальчишек, ужас привязанный цепью к толстому металлическому колу страшенный длиннорогий серый козёл с красными от злости и ненависти глазами. Лишь только раз я осмелился в одиночку

приблизиться к этому козлу шагов на тридцать.

Нужно было пороху накапать. Говорят, во время войны на этом месте немцы хранили боеприпасы, и даже спустя двадцать лет, мы, безнадзорные пострелята, выгребали из земли маленькие коричневые палочки, из горстки которых вполне можно было смастерить взрывпакет и шугнуть рассевшееся на ветках деревьев вороньё.

День выдался солнечный, хотя лето уже подходило к концу. С опаской озираясь на встревоженного мною козла, я копался в сухой земле и так увлёкся, так размечтался (вот бабахнет!), что вначале даже не понял, что со мной происходит: меня как будто насквозь пронзил полный боли и скорби человеческий стон. На некоторое время я потерял способность что-либо соображать, а когда пришёл в себя, увидел невдалеке распростертую на земле женщину в чёрном. Чуть поодаль стояли трое тёмнолицых, заросших густой щетиной мужчин. При виде такой картины, да ещё с дьяволом-козлом под боком, я расплакался.

Женщина подняла голову. Выбившиеся из-под платка седые волосы обрамляли её смуглое, испещрённое глубокими морщинами лицо. Несколько минут она смотрела на меня отрешёнными, ничего не видящими глазами, в которых читалась одна только безмерная тоска. И вдруг взгляд её ожил и загорелся каким-то внутренним излучающем теплоту светом. Из её груди вырвалось: «-Зульфигар!» Она порывалась встать, простирала ко мне руки и что-то быстро-быстро говорила на непонятном языке. Двое мужчин бросились к ней, третий подошёл ко мне. У него были добрые голубые глаза. Он нагнулся, чтобы приподнять меня, и, к моему изумлению, сказал по-русски, хотя с заметным акцентом: - Наша мама приняла тебя за своего старшего сына. Он погиб в августе 43-го года и лежит где-то здесь, в этой земле. Иди домой, брат. Пусть она успокоится.

Я побрёл, не разбирая дороги. Прямо на козла. И долго ещё в моём мозгу звучало незнакомое слово «Зульфигар». Позже я узнал, - у азербайджанцев есть такое имя. А тогда…

Пороху я всё-таки нарыл. В другой раз. Да по детской неразумности подложил заряд под свою собственную судьбу да так бабахнул, что до сих пор звон в ушах стоит, и земля под ногами ходуном ходит. Тридцать лет с тех пор минуло. Но, странное дело, воспоминание о той давней встречи с годами становится острее и острее.

На днях что-то необъяснимое потянуло меня на Северный. Там, где раньше был пустырь, высятся девятиэтажки. Акации здесь больше не растут. Вороньё разгуливает по крышам наших домов. И если б я не увидел собственными глазами, то никогда и никому бы не поверил: посреди одного из дворов новостройки торчит вбитый в сырую землю знакомый с детства железный кол, на котором болтается обрывок заржавевшей цепи…

 

2001-09 г.г.

г.Таганрог