Было раннее мартовское утро. Теплый легкий ветерок доносил запах проснувшейся от зимней спячки земли и аромат цветущих урючин. Ветки урючин были облеплены белыми лепестками цветов и в неверном сумрачном утреннем свете они казались покрытыми не цветами, а снегом. Цветущие урючины напоминали Оки сакуру, которая чуть позже начинала цвести в далекой его родине. Так странно, но в груди не щемило от воспоминания о доме, а щемило от мысли, что он покинет край, на земле которого он стоял сейчас. Он так любил чисто выметенные улицы и звуки просыпающегося города, - отодвигающиеся засовы дверей, шарканье галош по дворам, и запах разожженного тандыра…

 

Все – каждый уголок и закуток здесь был полон смысла и воспоминаний, очень теплых и приятных воспоминаний. Все дышало добротой и любовью. Все казалось знакомым и родным…. Где-то мастер по изготовлению максы, расстилая кусочки кожи, напевал себе под нос старинную узбекскую песню. А вот за теми воротами, третьими справа, живет девушка, о которой постоянно думал Оки…. А там, на следующей улице был дом, который за последние годы стал ему родным и в нем жила прекрасная женщина, которая любила его тихой и преданной материнской любовью. Она, потеряв своего единственного сына на войне, ожидала прожить остаток жизни в горестном одиночестве, но появление Оки скрасило ее жизнь. Она сразу приметила его, он ей чем-то напоминал умершего сына…

 

Оки содрогался от мысли, что ему придется покинуть ее и вернуться в холодный продуваемый свирепыми солеными ветрами городок, где его ждут, а скорее совсем не ждут, родные родители. В голову лезли воспоминания о том, как отец не раз пытался продать его одному богатому торгашу, и постоянное ворчание матери. Оки вспоминал, как он обрадовался, получив красную бумагу, и обрадовался вовсе не из-за патриотических чувств и любви к императору, а из-за появившейся возможности, которая позволяла ему беспрепятственно покинуть ненавистный ему дом.

 

Многое пришлось пережить Оки, хотя его жизнь не была столь длинной – он был юн, ему едва перевалило за двадцать. Однако он прошел войну, пленение и долгий путь в эшелонах с одного конца огромной чужой страны в другой. И он полюбил эту страну, он полюбил людей и совсем не хотел уезжать.

 

Слезы стекали по его щекам, благо никого не было на улице, и никто не видел его слез. Оки поднял голову и подставил его ветерку. Ветер слегка высушил мокрые щеки парня, заодно окутав его ароматом цветущих урючин. Урючины всегда зацветают первыми и стоят, красуясь своими белыми ветвями, выделяясь на фоне голых сучьев остальных деревьев и едва проснувшейся природы, которая еще не скинула с себя серость бесснежных зимних дней.

 

- Оки, - позвал его Такэси, дотронувшись до его плеча. Он возник неожиданно откуда-то сзади, держа в руках потрепанный коричневый чемодан.

 

С Такэси они познакомились в эшелоне. У него не было никого и ему, в общем-то, не к кому было возвращаться, но он и не думал оставаться – ведь и здесь у него никого не было. Так говорил сам Такэси. Он еще говорил, что единственный близкий ему человек во всем мире – это Оки. Они везде были вместе. На стройке тоже всегда работали рядом, бок обок, и жил Такэси вмести с Оки у Марйам-опы. Она, потеряв одного сына, приобрела двух. Такэси, хоть и не признавался, тоже полюбил эту женщину и никому, кроме него самого, неизвестно было, о чем он думал, собираясь в дорогу домой в Японию.

 

- Пошли, нам пора! - позвал еще раз Такэси.

 

Оки грустно посмотрел на друга:

 

- Я не поеду. Я остаюсь.

 

Ему казалось, что если он больше не увидит и не услышит все то, что стало для него таким дорогим, он просто умрет от тоски. Ведь никто не принуждал его возвращаться, он мог и остаться. Вот он и решил остаться.

 

Такэси молчал, он смотрел на Оки, и невозможно было ничего прочитать в этом взгляде. Такэси всегда ходил с каменной маской на лице, наверняка он прятал за ней свои чувства и переживания. Никто не знал, какая была у него жизнь до войны, и что сделало его таким замкнутым. Он никому не рассказывал, даже Оки.

 

- Ты не передумаешь? – наконец проговорил Такэси.

 

- Нет. Ты знаешь, что нет.

 

- Хорошо, - выдохнул Такэси, - тогда и я остаюсь.

 

Они постояли чуть-чуть молча друг подле друга, плечом к плечу, смотря на узкую улицу, вдоль которой росли урючины, и потом пошли к дому, где бедная женщина боялась проснуться и узнать, что ей все-таки придется прожить оставшуюся жизнь в одиночестве…

 

25 декабря 2009 г.