Н. Добронравов

 

- Ничто на земле не проходит бесследно, говорите? - Иван Денисович оглядел слушателей своим единственным хитро прищуренным глазом, - И юность ушедшая все же бессмертна?

Слушатели выразили полное равнодушие и продолжили заниматься какими-то посторонними делами. А Иван Денисович горько усмехнулся и продолжил, ведя беседу как бы с самим собой:

- Вы молоды и глупы. Я докажу вам, что всё в нашей жизни смертно. Нет ничего вечного.

Не знаю уж сколько раз Иван Денисович рассказывал эту историю, но в этот раз он делал это особенно гладко, мастерски, чувственно.

- В молодости я знавал много блестящих умов. А что вы хотите? Университетское окружение. Так вот среди этих умов отыскался один особенно талантливый....человек. Это был математик. Эрнест Бронштейн. Но математик не такого рода, от которого меня, филолога, клонило в сон. Он был изумительным рассказчиком(не то что я) и настоящим гением. Он умел любую формулу, любой расчёт выразить словами. Предельно ясно и просто, что говорит о гениальности высшего порядка, конечно.

 

Но самое замечательное, что было в Эрнесте - это его душа. За холодноватыми зеркалами очков(он был близорук до ужаса) таилась тонкая и ранимая натура. Я помню как в первые испугался этой тонкости, почти слюдяной прозрачности его души. Я пришёл с лекции(а мы с ним были соседями по общежитию) и нашёл Эрнеста в каком-то странно-диком состоянии. Он не реагировал на мои шутки, не удивлялся новостям и не и повторял свою любимую фразу - "Не числа делают людей, а люди - числа". Я испугался и долго расспрашивал его - что случилось. Вышло как-то глупо - он пропустил занятие. И всего-то. Я по собственному невежеству посмеялся над ним и успокоил как мог.

 

Эта история повторялась потом много раз. Сосед мой испортил свою репутацию в университете, поругался с половиной преподавателей и в конце концов решился бросить учёбу на четвёртом году. Я отговаривал его как мог. Приводил разные доводы. Но все мои изящные словеса Бронштейн разбивал с холодной расчётливостью математического гения. В конце концов я сдался. К тому времени я сам заканчивал университет, обзаводился семьёй, выходил на какой-то новый вираж своей жизни. Я оставил друга тонуть в одиночку...

 

В какой-то из осенних вечеров разыгралась страшная гроза. Я едва добрался до своей комнатёнки, перебегая от дерева к дереву, шлёпая по лужам и глядя на грозовое небо. Дверь была распахнута. Но комната пряталась в кромешной тьме. Я стоял на пороге. Вода ручьями стекала с одежды, разливаясь морем-окияном в нашей "прихожей". Я боялся включить свет. Не знаю почему. Просто боялся. Свет зажёгся сам собой. То есть это был не свет, а лишь маленькая точка света - лучик на конце сигареты.

 

Я вдвинулся в комнату и заметил наконец Бронштейна. Эрнест сидел на кровати, прислонившись спиной к стене и курил. Это было дико. Эрнест, который до маниакальности следил за своим здоровьем...и вдруг курил. И присел с ним рядом, сразу промочив всё постельное бельё. Он не шевелился и, казалось, не видел ничего вокруг себя. Сосредоточенность его пугала меня. Мой сосед периодически затягивался, распаляя сигарету, затем пытался жечь на её кончике какую-то бумагу. Это верно была справка. Все справки такого типа.

 

Отчислили из университета. Подумал я в тот миг. О, как наивно я заблуждался.

- Вот, возьми, - сказал вдруг Бронштейн и протянул мне полуистлевшую-полуразмокшую от дождя(он, видимо, не так давно подобно мне пробирался по грозовым улицам) бумагу.

Я взял. Со всею осторожностью, которая только была мне присуща и успел подивиться тому как суха и горяча была его ладонь, какой пар шёл от его одежды. Что же творилось тогда у него внутри, что распаляло его подобно печке?

Я прочитал. Но не понял. Не уловил сути. Слишком занят был странностями в облике Эрнеста. Прочитал ещё раз. Снова не смог сконцентрироваться. Наконец встал, зажёг свет и...С этим светом на меня навалился ужас, который лился от этой бумаги.

Я посмотрел на Бронштейна(справка прыгала в моих трясущихся руках) а тот продолжал свой труд - распалял новую уже сигарету и прожигал дырки в пододеяльнике.

- Я знал, понимаешь, - сказал мне Эрнест, - всю свою жизнь знал и готовился к этому. Ну пусть не всю жизнь, но последние лет 5-7. Всё к этому и шло. Всё так и должно было завершиться. Все эти мои пропуски, всё это моё равнодушие, моя больная апатическая изнанка.

 

- Я не нашёлся что ответить тогда, - говорил Иван Денисович, глядя в пустоту, поверх голов слушателей, - я не нашёлся что сказать соседу, другу, не смог поддержать его. Я был не в силах даже пошло пошутить, мол химиотерапия - это ерунда - не противнее глотания рыбьего жира. Я не смог. И не смогу уже никогда, понимаете?

 

Одноглазый, плешивый, хромой старик поднялся с мусорного бака. Крякнул от усилия. Мотнул головой как идиот и заковылял прочь, оставляя ободранных котов в недоумении.