В базах он значился как «Афганец». Когда-то далеко в прошлой (во всех отношениях) жизни он был Григорием Беловым (от слова «белый» – фамилия дана в детдоме по причине белоснежного, слепящего цвета волос мальчика). Его родителей не знали не только он сам, но и сотрудники учреждения, а также пожилая пара, нашедшая его возле мусорного контейнера.

Когда этот человек к четырнадцати годам осознал, что единственное, что привлекает его в жизни – это воевать, как раз подвернулся Афганистан, где его только и ждали. И через четыре года непременно дождались в качестве отточено-холодной, натренированной машины для убийства. Он попал туда сержантом, поскольку ждать еще несколько лет офицерского чина уже не мог, не терпелось. К тому же сержанту чаще приходится убивать и рисковать получить пулю в лоб, чем офицеру. Самому тогдашнему Гришке Белому было абсолютно все равно, с кем и во имя чего – главное, чтобы иметь возможность безнаказанно метать свинцовые вихри и самому плясать на чьей-то мушке. Свою жизнь он любил и ценил не больше, чем и жизнь любого другого человека… Или же, другими словами, НЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ЕГО ЖИЗНЬ ЦЕНИЛИ ВСЕ ОКРУЖАЮЩИЕ.

Счета своим жертвам он не вел, их было несметно много. Только вот самого его не задевала ни одна маленькая пулька, никакая отдаленная взрывная волна. Хоть и не прятался Григорий никогда – напротив, всегда пер в открытую и напролом, чем вызывал суеверный ужас всех однополчан.

Это все он помнил крайне слабо, как давнишний детский сон, случайно не стершийся в памяти по какой-то неведомой причине.

Как же так произошло, что Белов, неуязвимый для пуль, по прошествии двух лет на этой войне, вдруг получил довольно пустяковое ранение в голень и остался в раскаленных камнях, когда его часть ушла, вернее, сбежала с позиций, разбитая в клочья афганскими повстанцами. Наверное, не он один остался в этом поле – теперь уже это никак не узнать. Не узнать бы и всего остального, если бы не дальнейшее случившееся…

После четырех часов вынужденного отдыха в безжизненной пустыне, в тишине, нарушаемой лишь ласковым шелестом песка по камням, гонимого слабеньким ветерком, раздалось, наконец, кваканье винтов приближающихся так называемых «крокодилов» - боевых советских вертолетов. Он даже слегка обрадовался, хоть ничего и не ждал – вера в людей, в друзей, во взаимовыручку у этого парня отсутствовала ВРОЖДЕННО. Обрадовался, что, вот, подберут его, заживет все, как на собаке, и еще продолжится праздник войны… Оттянут момент наступления небытия, поживет еще, повоюет. «Стрекозы» с красными звездами зависли над каменной пустошью, как будто задумавшись о чем-то своем, слегка снизили высоту и с жутким звуком пролили первый огненный смерч. НАПАЛМ! Затем второй такой, третий. Где-то в камнях раздались предсмертные вопли бывших «солдат удачи», подобных Григорию. О БОЖЕ! Это была такая знакомая картина. Напалм в Афгане, как дожди в джунглях… Но этот был предназначен не колонне «духов» или америкосов, не кишлаку на вражьей территории, а именно ему, и всем остальным, недобитым теми самыми «духами».

Медленно, медленно ползли над полем «стрекозы», посылая один за другим смертоносные огнепады на уже и без того прожженную дотла, изувеченную войной землю. Как раз этому-то Гриша и не удивился. Только обнаружил, что страх НЕМИНУЕМОЙ смерти ему настолько же чужд, как и страх ВОЗМОЖНОЙ смерти. Как будто «для приличия» солдат заполз по крупную глыбу песчаника , где и принял предназначенную уже конкретно ему горячую лавину госпожи Смерти.

На этом закончилась жизнь Григория Белова или Гриши Белого. Он прожил двадцать лет на земле практически безэмоционально, оживая лишь тогда, когда под его ударами падали, как подрезанные косой… собственно, неважно, кто, или когда сам в любой момент мог также вот «подкоситься». Не пронес он по жизни ни единого чувства, ни единой идеи во имя чего-то… Он никого не любил и не ненавидел, он просто убивал.

 

… Придя в чувство от страшенной боли по всему телу, от ощущения огня кожи, человек с трудом разлепил глаза… СЛЕПОТА! Кромешная темень. Шея не ворочается, конечности не шевелятся. Как это? Ад? Преисподняя… Да не верит он во все это. Странно, что вообще смог вспомнить этот напалм из «звездных» вертолетов. Значит, что-то было! Он же принял смерть, почему ж тогда чувствует боль, осознает свою слепоту и даже помнит. Неужели потусторонний мир все ж таки существует, как в «страшных историях», что рассказывали друг другу детдомовские малолетки!! Ну, ДА так ДА, пусть себе существует. Тогда и чертям пора появиться, снизойти до общения с его скромной персоной. Нет чертей! И сна тоже нет, уже очнувшаяся, вспомненная мозгом боль, отрубиться не позволяет. О! ВОТ ОНА!!! Как хочется орать, выть, рычать от этой боли… И слезы! МАТЬ ЧЕСТНА!!! СЛЕЗЫ текут непроизвольно из глаз! Когда она, эта лютость, волновидно отступила, человек мог даже что-то осознавать, фантазировать и сумрачно шутить про себя.

Еще несколько минут пролежал слепой в кромешной тьме, воя от нечеловеческой боли и не имея возможности пошевелиться. Члены тела не работали, как выключенные наглухо.

Потом обнаружил, что не слепой он. Очередной раз раскрыв веки, увидел над собою, лежащим, полыхающий факел. Жирно трещащий смолой, как в фильмах о средневековье… Значит, и не глухой! Странно, что не слышал, как приблизился к нему некто, держащий этот факел. В той прежней, человеческой жизни, он, наверное, услышал бы. Пара глаз с ярко выраженными белками и зрачками. По глазам можно определить азиата, но не более того.

Азиат присел на корточки перед Григорием, поставил на землю сосуд (раздался звонкий звук от соприкосновения посудины с камнем) и просунул ладонь подо что-то, чем был укрыт Григорий. Ладонь казалась смоченной каким-то жиром, и азиат ею водил плавные, кругообразные движения по телу. Как будто рисовал некий авангардный узор из круглых деталей. При этом рот его шевелился, читая не то молитву, не то заклинание.

Григорий много бы дал, чтобы смочь что-либо спросить. Наподобие «где он есть?», «что с ним делают?» и, главное, «зачем???» Зачем кому-то понадобилось что-то с ним делать, вот в чем самый главный и безответный вопрос. Ведь давно известно, что «умер Максим и … с ним», как говорили в детдоме. А азиат что-то водит, заклинает, даже шепчет. Язык незнакомый…

По завершении таинственной процедуры неожиданный спаситель подал к губам Белова другой сосуд, с узким горлышком. В открытый рот полилась довольно густая жидкость абсолютно незнакомого вкуса… Даже приблизительно незнакомого, нельзя было и вообразить смесь чего-либо, давшую подобный вкус. Он очень долго впитывал в себя эту жидкость, пока не почувствовал, что переполненные ею внутренности подают болевой сигнал. Тогда он издал стон, и азиат убрал сосуд. Сразу удалился, так же бесшумно, как и пришел.

Так продолжалось довольно долгое время. Понятное дело, практически убитый напалмом Григорий не мог знать, как долго длятся его периоды погружения в сон и пробуждения от боли. Может, как день и ночь, может, каждые несколько часов. Время не чувствуется, но азиат – один и тот же – появляется практически всегда через десять-пятнадцать минут после очередного пробуждения. Потом Григорий, когда боль уже стала заметно слабее, решил посчитать секунды от пробуждения до прихода «спасителя». О! ровно семьсот двадцать пять секунд. И – НИ РАЗУ – не больше, не меньше. «Умопомрачительная точность» - начал мыслить он. Потом вдруг осенило: да нет, не точность! А время перемещения оттуда, где он обитает до него, Григория. Говорить он пока не мог, был уверен, что если не слеп и не глух, то нем – это уж точно. Ровно как и тело – абсолютно его не слушалось. Правда, вечная боль как бы переместилась вглубь. От кожи к костям, мышцам. Их безумно ломило.

Только после бесчисленного, казалось, множества однообразных действий человек почувствовал, что органы хило-хило зашевелились. Почему-то решил «попробовать» язык – о! он произнес слово! Какое слово-то можно произнести первым? Конечно же, обозначающее то, чего (вернее, кого), у Григория отродясь не было… И все равно – первое слово после воскрешения – именно это. Воскрешения или реинкарнации, как бы точнее выразиться.

Неизменные семьсот двадцать пять секунд длились, казалось, полгода – так он ждал прихода неведомого азиата, чтобы попытаться задать ему хоть какой-то вопрос. За это время тренировал, нещадно, с остервенением обреченного оживший орган речи.

- Ты… Кто?... – спросил он, как только услышал приближающиеся, слабо слышные шаги

…Ответа не было. Азиат поставил склянки и принялся творить свое обычное действие.

- Ты… Кто?... – повторился Григорий, - и… зачем?... – наконец он смог задать самый непонятный, самый глубинно неясный для себя вопрос.

Вместо ответа «спаситель» очень бережно, плавными движениями приподнял его за спину и подложил под нее нечто вроде мягкого тюфяка.

- Смотри, – раздался его голос на чистом русском языке без акцента. Тихий и абсолютно бесцветный, ни грамма эмоций.

Вначале перед глазами Григория ничего не было, только тьма, начинавшаяся сразу после круга, который очерчивал трещащий, ухающий смолой факел. Затем (может, после перенесения азиатом факела в другое место) вдруг проявилась бесконечная, сводчатая галерея, уходящая в перспективу подземной горизонтали. Как бы состоящая из циклически выступающих каменных арок. Мал-мала-меньше. Он жадно вглядывался вдаль, изучал, хотел понять, что это за сводчатый тоннель. На который явно указал его спаситель. Потом заметил, что это и не чередующиеся арки вовсе. Это – единая нить, странно расположенные каменные выступы из практически круглого, цилиндрического прохода… в бесконечность. И имеет этот выступ форму спирали. Непрерывной, уходящей в ту же самую бесконечность, что и весь тоннель, и вроде бы как уменьшающейся и имеющей завершение там, далеко. Следом за сим пришло осознание, что не уменьшается она, эта спираль. И камень, слагающий ее, и расстояние полости между витками, как и диаметр всего этого тоннеля, имеют один и тот же размер… А вот глаза его наблюдают уменьшение того самого размера и даже завершение его, сведение к единой точке. Следовательно – он характеризует картину ровно так, как видит глазом… И… он потом готов был поклясться – по цилиндру перемещались световые потоки. От начала, «входа» (где он обитал), к той кажущейся точке завершения, шли белесо-зеленоватые, еле видимые волны света, в течении прохождения освещающие стены тоннеля.

- Что… это? – спросил он. Но азиата уже не было. Пока Григорий наблюдал неожиданно открывшееся таинство, «спаситель» бесшумно удалился.

Невзначай возникла мысль – как же лечь-то без помощи человека. Но, совершив несколько неуклюжих, довольно болезненных движений, ему это удалось. И он снова провалился в глухой умиротворенный сон.

 

Разговорить азиата ему не удалось ни на второй, ни на третий раз. Зато по пробуждению он теперь сам садился и глядел, глядел жадно, как будто что-то ожидая, в этот тоннель с блуждающими снопами света, льющимися в одном и том же направлении. Вертел головой. Но – с другой стороны он видел ровно такой же бесконечный цилиндр и такой же плавающий свет по нему. «Я в бесконечном подземном ходу!» - осенила его внезапная мысль. Только… Где логика? Если потоки тусклого света идут прямо по тоннелю, где он пребывает, значит, они должны идти от одной точки к другой, от начала к концу, что ли… Проходя через «середину», где он находился. СТОП! Во первых, какая середина может быть у бесконечности, а во-вторых, снопы шли ОТ НЕГО что в одном, что в другом направлении…. Или нет. Он присмотрелся раз – ему пригрезилось «ОТ НЕГО». Сфокусировал взгляд, настроил внимание, и – потоки шли К НЕМУ! «А! – вдруг осенило Григория, они идут от меня или ко мне ровно так, как я ХОЧУ ВИДЕТЬ!!!» Значит… Нет, ничего не значит, он никогда не был философом и данное открытие мог всего лишь констатировать.

- Где я!! – пристал он к азиату очередной раз, - Брат! Я же воевал против тебя! Убей, но не мучай неведеньем!! – в его голосе звучала уже жалкая мольба, просьба, покаяние, - Брат, друг, спаситель, ну скажи же мне, где я???!!

- В аду, шурави, - вдруг сказал «спаситель». И больше не слова. Но, заглянув ему прямо в глаза, Григорий увидел в них усмешку, шутку какую-то даже. И была она беззлобная, спокойная…

 

Он потерял счет дням проведенным практически в недвижимости в афганском подземелье. Или не в Афганском, кто его знает. Знать такие тонкости и премудрости уже не полагалось ему. Как-то раз, пробудившись, он попробовал встать на ноги. И… ему это удалось! Шаг, другой… пошел! Боль чувствовалась остаточная, ноющая. То есть, воскрес полноценный человек, даже, казалось, куда более полноценный, чем был Григорий Белов, выходец ростовского детдома. Все внутри него горело смутой, замешательством и непониманием ни самого себя, ни окружающего. Прошлая жизнь – действительно, как детский случайный сон. Дети лучше запоминают сны.

Он продолжал делать неловкие шаги годовалого ребенка в непонятную перспективу, двигался по цилиндру перспективной бесконечности, ведущей… Неизвестно куда, хоть в одном направлении, хоть в другом. Главное – шел, главное – сам. А дальше – то еще будет дальше. Шаг… Еще… Еще… А куда?...

- Прощай, шурави! – вдруг раздался сзади него ровный, бесстрвстный голос. Григорий так увлекся неожиданно «разрешенной» ходьбой, что напрочь не заметил пришедшего азиата. Да и забыл вовсе, что тот должен, обязан прийти к нему при его пробуждении через семьсот двадцать пять секунд. Никогда он не нарушал этого порядка.

Белов резко обернулся и встал на колени.

- ОТЕЦ! – вдруг сорвалось у него с уст, - Я ничего не прошу, я ухожу… даже не спрашиваю, КУДА! Сам дойду, а не дойду –и… Скажи лишь, кто ты, кому я обязан ЭТИМ ВСЕМ!

Азиат смотрел пристально и как то странно, буквально немигающим глазом. Как будто решал внутри себя, говорить с ним или же не говорить.

- Я тебе не отец, - наконец произнес он. – Можешь идти – иди! – И молчание, и прямой взгляд. Все-таки очень интересно (это стало интересно только лишь воскресшему Григорию), что за чувства вызывает он у «спасителя». Жалость, ненависть или… какие еще там чувства сохранились на этой земле, на этом несчастном клочке суши…

- Когда после такого огня ты пролежал неделю в пустыне с обугленной кожей, - медленно сказал азиат, - и при этом был жив – без еды и воды, под палящим солнцем…

Никогда в прежней жизни, да и, точно верилось, в будущей, ему не довелось и не доведется так внимательно слушать собеседника.

-… Нетрудно понять, русский, что тебе очень, ОЧЕНЬ надо жить. Тебя ждут ТВОИ на севере. Ты – вне окружающего пространства, вне существующего законного мира. Можешь идти – ИДИ! – во взгляде азиата промелькнул приказ, требующий бессловесного выполнения, - Только не приходи более с мечом на ЧУЖУЮ землю, ты СВОИМ нужнее. Придешь – пожалеешь. Иди, шурави!

- Как твое имя, отец! – беспомощно закричал Григорий, уже понимая, что ответа не будет, лелея только слабую надежду что-либо услышать. Не услышал. Азиат как сквозь землю провалился вместе со своим факелом. Осталось только подземелье, бесконечный коридор и медленно проплывающие, бледно переливающиеся сполохи по стенам. «Северное сияние!» – вдруг подумалось Белову. Да, оно более яркое, более красочное, но по характеру что-то похожее, как он видел в каком-то кино. Или причиной этого определения была фраза азиата «…твои на севере».

 

Путь по подземному царству случился ему долгий, но вполне осознанный. Пока глухо - шел прямо, заслышав еле звенящее журчание свернул из бесконечного коридора в узенькую норку. Еле протиснулся. Подземная речка. Напился за многочасовую жажду. Вниз по речке… На ощупь, сполохов афганского «северного сияния» уже нет. На ощупь по воде. Господи! Она ж ледяная! Странно, что он только сейчас об этом вспомнил. И температура воздуха – не намного выше! А в чем он одет-то??? В кромешной тьме не определишь, видеть не дано. Да и важно ли это. И важна ли температура воды, ведь он жив… А когда надо жить, когда ждут «СВОИ на севере», разве так уж важно – холодно ли, тепло ли. Хм! Раньше Григорий, кажется, не любил холода и избегал таких температур… А теперь безразлична эта физиология. Зато не безразлично нечто другое, пока явно неосознанное. Идти. Только идти. По ледяной воде, на ощупь. В руку ударилась рыбка. Слепая подземная живность, непривычная и не знающая ни человека, ни, вероятно, никого другого – хищного. Съел. Даже без особого голода, просто, мозгами осознавая, что надо хоть чем-то утешить желудок.

Путь стелился, как будто начертанный. Во всех плоскостях начертанный. Подземный поток неминуемо вывел на поверхность. (Долго привыкал к свету дня, опасаясь выйти из подземелья, чтоб не ослепнуть). ПУСТЫНЯ! Афган? Советская Азия? Ни человечка, ни селения… Да и зачем они? По любому – путь на север, это каждый школьник знает, что Россия – на севере от Афганистана. Да и от республик Средней Азии тоже. И каждый школьник знает же, где на небе Полярная Звезда. Что еще надо-то? Дождаться ночи… Только где тут взять воды… да и еды. ИДТИ!!! Все прибудет по дороге, его ждут на севере.

Дальше – интереснее. Пара часов пути - широкая, полноводная не по пустынному река. Вдоль нее – прожектора, перемещаются солдатики. Значит, все-таки, Афган!.. А речка – это сказочная волшебница Амударья. Тут он вспомнил, что не видел своего отражения уже… нет, сколько времени, этого он уже не помнил. И как преодолеть эту так доблестно охраняемую реку???

Первый раз Григорий ощутил какое-то подобие не то страха, не то замешательства. Заметь его пограничники – на кого он сейчас похож-то?? Одежда вроде как универсальная, не военная форма, но и не восточная. Как будто азиат специально подобрал ему некую усредненную одежонку. (Судя по всему, этот афганский мужик переодевал его, спящего, не раз и не два, когда Григорий был еще «чуркой с глазами» - ведь физиологические наши процессы никто не отменял даже при вожделенно стоящей рядом смерти. Потом уже он стал помогать ему бодрствующему, придерживать. Опять же, Господи, ЗАЧЕМ!?). Но как выглядит сейчас его лицо?!

Переправится через «речку», оставшись незамеченным с двух сторон границы было ну просто никак невозможно, хоть ты будь йогой. Даже перебив голыми руками всю заставу… Даже воспользовавшись угнанной бронетехникой… Как?

«Прямо пойдешь – убитым быть!» - вдруг вспомнилось из детства. А! Кино «Илья Муромец»! Да, хороший был, помнится, кин… «Ну что ж, - сказал там Илья, - пойду куда «Убитым быть». И Григорий открытым шагом, как когда-то под пули, пошел к афганским погранцам.

 

Продолжение чудесных событий не заставило себя ждать ни минуты.

-Хусейн! - окликнули его пограничники. Он отреагировал, приускорил шаг к ним.

Язык ему неведом. О СТРАННЫЕ ВЕЩИ! Григорий совершенно не понимал слов, но суть сказанного солдатами уловил досконально. И – поглядев на свое отражение, наконец-то, не приметил в нем ничего азиатского. Он был вообще ни на кого не похож, а на Григория Белова меньше всего. Абсолютно другой человек… Изуродованный войной, с глубоким шрамом, лысый. Не славянин, не азиат… Хотя таких людей в достатке бродило по этим землям, явление для войны, в общем, привычное. Да и былое мирное время, в общем-то, тут как война.

Суть сказанного была проста – русские дают пройти в три-ноль-ноль через речку. После трех-ноль-ноль бьют на поражение, такие у них расклады на заставе. Ему вручили кулек (он прекрасно понял, с чем), дали напиться воды, даже перекусить всухомятку какой-то лепехой и буквально подвели к лодке.

Ясно. Ждали какого-то Хусейна, и их приметы совпали. И время появления. МИСТИКА! Творилось что-то, ни в какой мере не объяснимое здравым рассудком, как в страшной сказке, или как в наивных «правдивых» рассказах пацанов, или как в дрянной литературе… Судя по всему, этот Хусейн прекрасно знал, к кому идти с этим кулем в Таджикистане (или Узбекистане, сия информация, как и многое прочее, была неизвестна да и неважна). Лодка поплыла через Амударью.

Добираясь по Союзу уже до Ростова, он лишь удивлялся, как его не замечает доблестная милиция. Безбилетником, по товарным вагонам, питаясь плодами, сорванными на станциях… Милиция шла мимо, будто и не видела этого изуродованного, странно, все-таки одетого типа. Как вдруг Григорий осознал – да, осознания в то время сыпались на него неожиданно, как из рога изобилия. Началось это еще в пещере. Он просто ОЧЕНЬ НЕ ХОТЕЛ, чтобы его замечали, поэтому держался ровно, внутренне как сузив себя, уменьшив до размеров мелкого насекомого. Осознал это! Даже рискнул на отчаянный шаг. Пошел на патруль открыто, вообразив себя солдатиком в самоволке, нагнав куража в душу.

- Стоять! – тут же раздалось перед ним. – Предупреждаю!! – и выстрел в воздух.

Вот тебе и на. Это насколько же он жутко выглядел для граждан в форме и не в форме, и насколько же сильнО в нем стало чувство желаемой скрытности.

Из былой жизни, из Гриши Белого, он не утерял акробатической ловкости и резвой скорости отчаянного зверя, поэтому без труда ушел от патруля. Осталось только удивление – сразу стрельба! Как если бы он был особо опасный, вооруженный, разыскиваемый… Больше не экспериментируем!

 

Стоял 1989 год. Советские войска совсем недавно покинули Афганистан, но он про это также ничего не ведал. Общаться было не с кем и незачем. Он шел на север по начертанному кем-то пути. Кем? Будет видно, пока просто надо идти.

 

В Ростове кореш из детдома, к которому он и собирался обратиться, опознал только по татуировке… Крайне удивлялся, насколько окончательно Белый стал неузнаваем.

Тот самый кореш - Иван Сирота – к тому времени приобрел сан, что и не вызывало сомнений с самого начала. Коронованный, уважаемый в городе вор в законе с легкостью оформил бывшему уже Григорию Белову новые документы. Дружба этих людей, возможно, единственное теплое чувство Белова в той, прошлой жизни, была священна, как кровное братство, собственно, кровью же и скрепленное.

Марат Григорьевич Барков двинул дальше на север. Продолжил свой путь к туманным «СВОИМ», обозначенным таинственным, не открывшимся ему азиатом в афганской пещере, в цилиндрической спиральной бесконечности.