Иногда мне кажется, что написание историй, это в своем роде оргазм, растянутый во времени. Его можно ускорить или замедлить. Главное не прекращать. Иначе будет болеть душа, как при прерванном сексе яйца. Поэтому эту историю я все равно допишу. И если дождь, протекающий сквозь дырявую крышу, зальет компьютер в моем домике у круглого озера, то я возьму бумагу и ручку. А если те, с кладбища, меня все же найдут, то я просто прошепчу про себя последнюю фразу. В настоящей истории, не придуманной, она известна с самого начала. Вот она: «И желтые хризантемы в ее руках стирают все печали своим золотым светом ». Дурацкая и сентиментальная фраза, не находите? Я тоже так думаю. Только все равно она будет последней. Потому что правдива. Потому что иначе история потеряет свое очарование… А случилось все день назад.

…В детстве отец часто приносил мне подарки – конфеты, разноцветные картинки и рассказывал, что по дороге домой, встретил барсука, который просил их мне передать. Как-то барсук прислал письмо, но я не умел читать и отец сам сказал мне, что в нем написано: «Привет. Как дела? У меня все хорошо. Барсук». Я тоже писал барсуку письма. Вернее, выводил на клочках бумаги каракули, запечатывал их в конверт и выбрасывал в окно. Я думал, что так они попадут в лапы к барсуку. В письмах я просил барсука прислать подарки, но не всегда их получал. Отец говорил, что барсук потерял подарок и ищет его. Сейчас я понимаю, что в это время у семьи были нелегкие времена. Иногда, мне казалось, что я вижу барсука. То он ехал вдалеке на красном велосипеде, то шел в нарядном костюме и ел пирожки, то наблюдал как прыгают синички. Уже потом я понял, что никакого барсука не было. Папа сам покупал мне подарки, писал письмо от барсука. Я не очень понимаю, зачем ему был нужно придумывать барсука. Он сам мог дарить мне подарки, что и делал довольно часто. Возможно, папа хотел, чтобы со мной рядом был свой невидимый волшебный друг Барсук. Который никогда не предаст. Которому можно написать и который напишет тебе. И в его ответе не будет покрытых ржавчиной и ничего не значащих букв, лживых многочисленных слов. Просто: «Привет. Как дела? У меня все хорошо. Барсук». И отпечаток лапы, нарисованный чернильной ручкой, которыми уже давно никто не пользуется.

Я уже лет сто не вспоминал про барсука. С самого детства. Но вчера, когда я шел по улице, мартовской и холодной, он вдруг как живой появился в моей памяти. Я еще подумал, что старею, раз в голову начали лезть такие воспоминания. А еще я помню, как вчера.. Господи, как давно это было, сквозь дырки в подошвах ботинок пробирался весенней тоской талый снег, а северный ветер влезал под тонкую куртку и холодил тело. А главное душу. И без того мерзлую. И без того одинокую. Утром меня выписали из больницы, где провел месяц. Обычное дело – разборки на почве бизнеса. В итоге - я к медикам, жена к любовнику, квартира – к кредиторам. Зря не купил тогда чешскую взрывчатку. Излишняя культура вредит временами. Вы не замечали этого? Нет? Значит повезло. Впрочем, что и как случилось, я не буду рассказывать. Вам достаточно знать, что я внезапно лишился всего, оказался один и не знал, что делать. Голова кружилась от слабости, рана на руке ныла. А я шел в никуда. К друзьям обращаться не имело смысла. Пока хорошо - они рядом, а когда плохо, то никого нет. Проблема ночлега стояла остро. Весна в моих краях холодная и чтобы согреться, я просто бродил по городу, наблюдая, как от меня отшатывается народ. Одежду и обувь мне дали в больнице. Ее с кого-то сняли при поступлении, а потом она уже не понадобилась владельцу. Судя по реакции людей, это был бомж. Может быть тот, что лежал на соседней койке с гангреной. Его увезли на каталке, закрыв лицо рваным полотенцем…

Я увидел его. Барсука. Идущего в нарядном костюме. Он махнул мне меховой лапой. Как будто звал за собой. Как будто за собой. Как будто, как тогда. И я пошел. Шел куда-то. Вперед и назад. В прошлое и будущее. Лужи с теплой водой грели. Ласковый ветер. Тепло в душе и что на улице уже все равно. Уже.

Он улыбнулся мне. Там. У ограды кладбища. На окраине города. С поскрипывающей табличкой на воротах: «Закрыто навсегда». Никогда не видел таких маленьких кладбищ. Ограда сломана, ворота настежь. Шпиль колокольни как игла. Тонкий. В небо. Я шел. Вы знаете, на моей левой руке нет линии жизни. Говорят, это только у тех, кто строит ее сам. Или кого ведет свыше. Я сейчас вижу эту руку. Поднял ее от клавиатуры. И я знаю, что вы видите ее. Иначе не читали бы эти буквы. На них нет ржавчины.

Я подхожу к входу в храм. Становлюсь под козырьком. Барсук в нарядном костюме держит меня за руку. Каждая шерстинка – теплота. Пришлого бездонных лужей и и санки никогда не останавливаются и горка бесконечна. Снопы искр снежного далеко навсегда. Вы видите мою руку?

А голос появился вдруг. Издалека. Как слайд-гитара первых звуков. Под снежинками вальс начинается всегда внезапно. Что она говорит мне и кто она?

А здесь танцевать нужно осторожнее. Эта досочка иногда выскакивает из паркета, можно запнуться и упасть. Но как не хочется. А другие досочки скрипят. Нужно наступать на них легко, чтобы он не подумал, что я толстая. Господи, как красиво горят люстры в нашем доме. Рождество. Я сегодня в первый раз танцую с мальчиком. Странно… Шелк холодит, его рука на талии горяча. Какие необычные ощущения. Кто-то распахнул окно, и в зал влетели снежинки. Одна прямо на мою щеку. Не тай так быстро. Не уходи этот вечер…

Оказалось, что мы будем жить в другом месте… Оно называется «коммуналка». Как много в ней людей… Все такие грубые. И этот запах… Суп из капусты. Кажется, он так называется. Я, папа, мама и брат в одной комнате. А в нашем бывшем доме какой-то Ревком. Что это такое? Я не знаю…

Мне так страшно на этом маленьком пароходе с каким-то странным названием «Глеб…». А фамилию я не запомнила. Какая-то не русская. Огромные глыбы льда царапают борта и раздается скрежет. Даже ушам больно. Десять лет… Лагерь.. А вот и остров. Сходни раскачиваются. Не упасть бы в воду. А может так было бы лучше… Утонуть и все. О чем я думаю… Какой грех…

Почему Отец Сергий так долго поворачивает ключ… Наверное, замок храма не смазан. Его же не открывали лет десять. На меня с росписи смотрит Иисус. Почему он такой строгий. Ведь я же стану сегодня его… Навсегда… Как холодно в храме. Кругом мусор, нечистоты. Но это не важно. Отец Сергий говорит, что все не важно. Главное – вера. Какие чудесные голоса поют в душе. И пусть в иконостасе нет икон. Это еще не значит, что он без глаз. Он все видит и вместе с ним Бог. Я его невеста и я его глаза.

В моей комнате тихо. А за окном пьяные. Зачем эти люди матерятся. Мне хочется выйти и попросить их замолчать. Но сил нет. Болею. Я знаю, что уже не встану. А еще я знаю, где меня похоронят… Там, рядом с входом… Прожита жизнь. Что осталось от прошлого? Скрип паркета, танец в снежинках, нары на Соловках? Все ушли и все ушло. Даже фото нет. Остался только этот медальон монограммой «А».

Сне под моими ногами скрипит… Начался пока я слушал. Долго ли я стоял так? Не знаю. Прислонился к колонне, поддерживающей крышу крыльца в церковь. И улетел. Голос или сон. Какой странный сон. Как будто целую жизнь рассказали… Рядом со входом могила. Никогда не видел, чтобы так близко кого-то хоронили. И чья же она? Метель становится сильнее… Как много снежинок… «Монахиня Анна»…

Расскажи, как ты кружила тогда в вальсе снежинок? Почему же ты молчишь? Или твой рассказ уже окончен? Какая сильная сегодня метель. Тропинку совсем замело… И лишь только желтые свет впереди. И ты и хризантемы желтые в руках.

Вот так я встретил ее.

Что еще рассказать? Как мы ушли, взявшись за руки. В шорохе судьбы. Как ты рассказала, что пришла, чтобы быть со мной. Ты шла, а каждая шерстинка мягкой лапы – тепло. Сказка держащая в руках сказку. В нарядном костюме он шел впереди. И дороги, расстояния всего лишь мгновения.

И вот наш домик у круглого озера. А вот я и эта история. И все перед вами. А эти… Те, что с кладбища… Что всегда убивают сказку, нас не найдут. В открытой двери я вижу. Мой друг барсук у озера. Смотрит на синичек. Кормит их хлебными крошками. А что, делает ваш друг? И есть ли он? Тепло ли вам? А вот и ты. И желтые хризантемы в ее руках стирают все печали своим золотым светом.