.....................Светлой памяти ЖЕНИ посвящается...

 

В утренние часы, когда ещё нет одуряющей дневной жары и воздух прозрачен, пишется легко. Стол, за которым я люблю работать, стоит у открытой балконной двери. И сдвинутые максимально в сторону жалюзи не мешают видеть заоконный простор: пальмы и апельсиновое дерево, золотящееся созревающими плодами; аккуратно подстриженный кустарник, обрамляющей зелень лужайки возле дома; широкую асфальтовую дорогу с проносящимися по ней в обе стороны иномарками; большой сквер за ней - с густой, низкой травой и деревьями, широко раскинувшими в стороны свои густо переплетённые ветви, отчего создавалось впечатление, что это и не деревья, а огромные зонты, под которыми славно укрыться от палящего солнца. И действительно, по выходным в тени этих красавцев всегда располагаются шумные компании...

И дальше - виллы и дома, убегающие к морю – в одну сторону – и потихоньку отвоёвывающие жизненное пространство у жёлтых дюн – с другой... Словом, привычный пейзаж, который мне очень нравится...

Иногда, отрывая взгляд от листа бумаги, густо исписанного моим мелким почерком, я поднимала глаза вверх, охватывая разом эту знакомую картину...

 

Внезапно совсем близко от окна пролетела крупная ворона – здешняя, серо-чёрная. Пролетела как-то медленно, тяжело... И при этом

громко и отчётливо прокричала: «Ах-р...Ах-р...» (местные вороны каркать не умеют – они говорят что угодно, только не привычное уху «кар!»).

Какой-то странный холодок пробежал по телу, отозвавшись зябким ознобом в душе.

Я встала из-за стола и подошла к окну. В этот момент меня прилично качнуло, как бывает на корабле, взлетающем на высокую волну. Непроизвольно я ухватилась за подоконник – и перед моими глазами словно действительно прокатилась волна... Вертикальная, огромная, смывающая привычность зелени и синевы - и открывающая – как на экране - совсем иную картину...

 

Ночь... Звёзды... Огромный, достающий взлетающими искрами до неба костёр в степи - и женская фигурка, невесомо парящая в отсветах пламени...

Я совершенно отчётливо вспомнила, КОГДА и ГДЕ это...

 

* * *

...Мама моя была самой младшей из шестерых детей бабушки Сани.

Поэтому, когда все мои двоюродные братья и сёстры были уже взрослыми, я ещё «под стол пешком ходила», как говорили они. В это время жили мы все в одном небольшом посёлке под Харьковом, рядом – и очень часто встречались. Братья мои меня опекали, защищали, возились со мной, катали на велосипеде. Читали сказки... А потом, когда я чуть подросла, уже я стала им рассказывать, о чём прочитала в новой какой-нибудь книжке (читать я научилась очень рано и читала запоем). И им было интересно подтрунивать надо мной - ласково, тепло – задавая всякие каверзные вопросы после моих рассказов, и умиляясь моим логичным и обоснованным ответам...

Семья у нас с самого начала складывалась какая-то очень интернациональная – кого только не подбрасывала Судьба моим родственникам в качестве партнёра по жизни! Младшее поколение как-то естественно продолжило этот путь...

В итоге, одна из моих двоюродных сестёр вышла замуж на сына священника, вторая – за латыша; а третья – за русского с примесью татарской крови... Один из моих братьев женился «нормально» - на «своей», украинке. Зато второй - на немке... Но речь сейчас не о них...

А вот третий - Валентин – выбрал для себя цыганку. Да, да – самую настоящую цыганку, из табора... Где и как он с ней познакомился - не знаю. Но, когда мне было 10 лет, мы гуляли на свадьбе Валентина. Очень хорошо помню, как готовились к этому важному событию – в огромном нашем дворе сбивались и выстраивались несколькими рядами деревянные столы и скамьи, накрывались белыми скатертями. Над всем этим натягивался тент – на случай дождя. И несколько дней все родственники что-то пекли, варили, солили, жарили...

Невесту Валентина звали Ниной. Высокая, смуглая, статная, темноволосая и кареглазая - настоящая цыганка. Помню, я побаивалась её первое время... Но Валентин называл её так ласково и нежно «моя кроха», смотрел на неё с таким обожанием, и так настойчиво добивался от меня ответа на вопрос, нравится ли его «кроха» мне, что в конце концов я ответила: «Да!». И после этого как-то спокойно и естественно приняла для себя эту будущую свадьбу, совершенно не вникая – по малолетству – в водоворот тех событий, которые должны были предшествовать – и предшествовали, конечно, - этой женитьбе моего двоюродного брата...

 

Дня за два или три до свадьбы Валёк ( так мы дома называла Валентина) спросил у меня: «Поедешь с нами вечером, Котёнок? ( а это было моё «домашнее прозвище)

- Куда?

- В табор... Нину забирать будем...

- Ой, - села я на траву, - к цыганам?!

- Привет, - засмеялся Валёк, - а они что, кусаются? Люди себе как люди... Поехали, будет весело – мы на всю ночь к ним едем...

 

...Совершенно не осталось в памяти, как ехали - и куда. Но отчётливо помню, что никого из родителей не было - даже папы и мамы Валентина. Но зато была вся молодёжь - сёстры Лариса, Нина (ещё одна, своя) и Тася. И братья – Володя, Валентин и Женя - самый младший из них и, может быть, поэтому, самый близкий мой друг - он со мной мог играть часами... Вот он-то, Женя, и не отпускал меня от себя всю долгую ночь. Так и помню – Женя всё время рядом, держит меня за руку, обнимает за плечи, прижимая к себе, словно оберегая от чего-то...

Помню ещё - шум, гам, музыку, песни, много народу вокруг...

Но это – как-то краем сознания... А перед глазами...

 

Ночь. Степь – чёрная, бездонная, живая – казалось, она дышала за моей спиной... Необозримое - и тоже чёрное – небо, усеянное такими яркими и крупными звёздами, что они казались ненастоящими, нереальными...

Я не могла оторвать от них взгляда - так МНОГО звёзд – и так БЛИЗКО - я прежде не видела никогда...

И огромный костёр - с невероятно высоким пламенем, казалось, долетавшим до этих самых звёзд... Мерцающий отсвет огня - яркий круг во все стороны от костра. И в нём - то мелькнувшая чёрная собака, то юркие и стремительные цыганята, тенью проносившиеся по краю светлого круга...

И – Нина. Валькина Нина. Распущенные длинные, казавшиеся совершенно чёрными волосы, яркие юбки, цветастая шаль... Обнажённые руки со множеством сказочно блестящих в отсветах пламени браслетов... Звонкие мониста на шее, ниспадающие на грудь...

Гитары... Я их не вижу – только слышу – одна, две, ещё несколько... Потом снова - одна... Они разговаривают. Рассказывают о чём-то... Плачут... Рыдают...

А Нина – танцует в свете костра. Безумно красивая... Как в кино... Гибкие и плавные движения рук, вихревое кружение юбок, бешеный ритм и темп танца... Кажется, что этим своим танцем она тоже рассказывает что-то... И смелость какая-то в нём, и нежность, и отчаянье... Я улыбалась, глядя на её танец... А потом внезапно, неожиданно для самой себя, словно почувствовав что-то незнакомое, взрослое, тревожное, разревелась, уткнувшись Женьке в грудь лицом. И он гладил меня по голове, вытирал слёзы платком, шептал какие-то тихие, успокаивающие слова...

Рядом с плясуньей появлялись то женщины в таких же цветастых и пышных юбках - и тогда взлетали они все, как бабочки, в пламени костра...

То присоединялся к танцу кто-то из мужчин в горящих алым цветом свободных рубахах - и тогда падала Нина, откинувшись назад, доставая водопадом чёрных своих волос почти до земли, как подбитая птица, в сильные смуглые руки... И снова пели бархатные, волнующие голоса, и плакала гитара – и без сил опускалась Нина на землю...

Но кто-то что-то кричал - на незнакомом языке, властно и яростно – и я слышала в этом крике : «Ещё!»... И Нина вставала, и снова выходила в огненный круг – и снова танцевала... танцевала...

 

Эта картина долго ещё стояла у меня перед глазами...

А потом была свадьба. И Нина, с косой, скромно уложенной на затылке, в простом белом платье. И Валёк, не сводящий с неё сияющих глаз...

И никого из родственников невесты – ни одного человека...

 

Больше ни разу не видела я Нину, одетую в пёстрые цыганские одежды – и никто никогда не говорил с ней о её родных, о таборе. Жила среди нашей родни, как ещё одна сестра – просто жена Валентина, родившая ему двух детей...

 

И только спустя много лет, повзрослев, я поняла, что тогда, ночью, в степи, прощалась она с прежней жизнью, с табором, который оставляла навсегда, выходя замуж за Валентина, с волей цыганской...

И с ней прощались – навсегда – те, кто были прежде её жизнью... Она выбрала СВОЮ судьбу... Теперь понимаю – выбор этот дался ей нелегко...

 

* * *

Но почему сейчас, сегодня, через столько лет, я увидела - так отчётливо – словно наяву - ТОТ танец Нины, ТУ ночь в степи...

Непрошенная тревога холодным обручем охватила сердце...

 

«Вечером непременно надо позвонить Володе (это уже мой родной брат, который поддерживает тёплые отношения с нашими двоюродными братьями и сёстрами), - сказала я себе...

 

Вечером позвонить я не успела – меня опередил звонок Володи.

- Что-то с Ниной?

- С Ниной? Нет, с Ниной всё в порядке - почему ты спрашиваешь о Нине?... Она позвонила только что... Сказала... Утром умер Женя... Это ж надо – самый младший из них... твой любимый Женька... Сердце... И ни я, ни ты не успеем на похороны - хоронят его завтра... позвонил, чтоб ты знала...

 

...Вот и отпустил ты, брат милый, Женька, руку мою девчоночью в той ночной степи, освещённой пламенем костра, вот и ушёл ты в небо то бездонное, звёздное...

 

А цыганка Нина всё ещё пляшет – отчаянно, неистово, сгорая в рыжем огне, прощаясь - и принимая всё, что будет ...

И эта картина осталась с тобой, Женька мой, Женька – в той Вечности, где ты сейчас...

... Танцующая в самом сердце Ночи наша Нина...