Черная дыра

 

I.

 

Батальоны готовились к атаке. Два десятка Т-34 и четыре горбатых американских «эмчи» (*), съезжая с откоса большака, спешно выстраивались в длинную шеренгу перед замерзшим, бесснежным травяным полем.

Между измазанными кое-как серо-белой краской машинами сновали черные фигурки командиров. Они махали руками и лаялись на тупоголовых механиков, что ставили сейчас свои гробы на узком пространстве за придорожным подлеском и вкривь и вкось. Ни соблюдение дистанции, ни строгость параллельности построения, соответствующие военным канонам и стратегической гармонии предстоящего боя не входили в планы невыспавшихся солдат.

Когда в расположение ворвался грязный «виллис» с начальством, мельтешенье рук и мат сделались еще сильнее и отборнее, грохот моторов и стук гусениц – еще громче, а ерзанье танков по заскорузлой земле – еще безнадежнее.

Серый утренний свет мелко штриховал мутной пастелью темно-зеленую хвою придорожных елей. Хмарь тусклого неба, смешивалась с уходящим вверх сизым чадом дизелей, с дымками последних самокруток, с паром дыхания и остатками тепла съежившихся в стылых коробках экипажей, стекая на поле прозрачными языками тумана.

В декабрьском морозном воздухе, далеко-далеко за полем, в трех километрах от танков, чуть дрожа, как миражи, чернели срубы домов, топорщилась щетина кустов и молодого березняка с зубьями покосившихся деревенских плетней. Кое-где мирно тянулся вверх дымок из печных труб. Вокруг были белорусские, совершенно неотличимые от русских, дали – такие же расхристанные поля, унылые низины и холмы, вперемешку с неровными островками растительности, голыми перелесками и разбитыми проселочными дорогами.

Прямо в середине деревеньки высился огромный остов засохшей вековой липы - маяк для двух десятков стальных сухопутных крыс, что рассерженно рыкали сейчас на позициях, злобно исторгая из себя дым и качая недоуменно усами своих длинных антенн.

Поднялась на насыпь серо-зеленая колонна пехоты, рассредоточиваясь за машинами для атаки. По команде, солдаты нехотя полезли на броню небольшими группами, неуклюже срываясь стылыми подошвами кирзовых сапог с покатых боков железных коробок, подстилая под тощие зады полы шинелей и, недоверчиво гнездясь на ледяных танковых глыбах, словно пухлые зимние воробьи на коньке крыши.

Скопившая утренняя злость, ожидание тяжелого боя, сводили нервной судорогой скулы, сушили гортани и заставляли урчать голодные желудки солдат. «Ну, когда же, ну, давайте же уж…!» - нетерпеливо думал каждый. Ибо чека намеченного прорыва была уже выдернута, и никто ничего изменить уже не мог.

Все они - маленькие зеленые и черные человечки, сидящие «на» и сидящие «внутри», были обречены на выполнение приказа. Чтобы выжить им необходимо только везение – тонкая и непостижимая субстанция в игре с бессовестной смертью, которую невозможно победить честно. Ее можно лишь обмануть или, отдав себя на попечение сильных мира сего, плюнуть на все, и просто положиться на уготованную человеку судьбу.

Где-то далеко сзади, наконец, загрохотало – по деревне начали бить орудия. Черное поле перед деревней разом вздыбилось сполохами огней, дымами разрывов и кусками мерзлой земли. Передний командирский танк, слегка провернувшись на левой гусенице, резво двинул вперед – прямо на эти разрывы, на вековую липу, на черный кустарник, на беспомощные деревянные домики далекой деревни. Наконец-то!

Танки пошли вперед, все, набирая и набирая скорость, рисуя на ткани мороженой земли параллельные линии замысловатых швов. Съеживаясь в дымах машин, эти линии казались стрелами на штабной карте. Они шли строго на запад – туда, куда уже два с половиной года смотрели глаза каждого советского солдата и командира.

 

- Двенадцатый, двенадцатый! Ипатов! Чего жметесь, ур-роды, сзади четвертого? Вперед, бога душу мать! Вперед! Дистанция между машинами – тридцать пять!- в эфире зло хрипел знакомый голос капитана Самохина – командира роты.

Старшина Колька Ипатов со своего командирского кресла в башне легонько пнул механика по спине и заорал по внутренней связи:

- Давай, Анатолий Ефремыч, давай! Трясешься что ли? Очко жмет? Дави на газ, правее держи! Дистанцию, дистанцию, папаша! Заряжающий! Осколочный! Шевелитесь, черти! Не прятаться! А то осерчает ротный - и до штрафной недалеко…

Заряжающий, худой молчун Мишка, услышав про штрафную, дернулся и, неловко ухватив длинный снаряд в охапку, пыхтя завозился в орудийного приемника.

«Готов!» - наконец выдохнул он. Колька недовольно ответил:

- Ш-ш-шустрей крутись, телепень, мать твою! Не доживем с тобой и до штрафной. Поворачивайся и рот закрой, здесь ворон нету!

Колька злился на свой экипаж. Что мех, что башнер – вроде опытные танкисты, а странные какие-то. Хмурые, молчат все время, и пригибаются от любого шума… Одним словом, шуганые. Он получил танк из ремонта с неполным этим экипажем всего два дня назад. За две недели до этого его машина сгорела в боях за город Жлобин. Прохлопали немецкую самоходку в засаде. Его ребята, с которыми прожил бок о бок четыре месяца Смоленской операции, погибли разом, а ему повезло – выскочил - и ни царапины.

Две недели старшина маялся без машины, как неприкаянный. Прибился к технарям – те народ хоть с выпендрежем, но приняли. И земляка своего Колька встретил. Очкарик-моторист Антоха из Крестов, почти сверстник. Обрадовались, все вспоминали танцы в саду на набережной. Так что пока их девятый танковый корпус перебрасывали на север, было о чем и поговорить, и чего пожрать. И свой девятнадцатый день рождения он отметил в техроте хоть и не пышно, но… отметил.

Старшина мог считать себя везунчиком – полтора года на фронте, четыре раза горел - и ничего… Морду немного осколками посекло, да шею опалило - и все. Уже была и «Слава» и «За отвагу» - бывалый. Этому ремонтному танку в отметинах снарядов с грубыми пластами сварки на корпусе, он искренне радовался, хоть страдалец наверняка уже побывал в качестве гроба для кого-нибудь из прежних обитателей. И неполному своему экипажу радовался тоже.

«А новенькие-то, похоже, трусоваты… Мишку-башнера, вообще трясет – контуженый что ли? А этот дедун – кряхтун Анатолий Ефремыч, все норовит позади строя… Или просто опытен, папаша? Эх, не успели мы ни поговорить, ни познакомиться как надо, ни толком каши пожевать, ни водки выпить. А тут на смерть вместе. Ладно, посмотрим…»

Неровная цепь стремительно надвигалась на чужие окопы. Оборона здесь была не очень. Так себе оборона. Неполная батарея противотанковых орудий, огрызалась редкими выстрелами, пехота из окопов, как-то жидко, отсекала десант. Редкие пулеметные очереди немцев уже несколько раз брякали по башне. Ухали мины, разбрасывая осколки по немыслимым траекториям, ударяя монетками по железу.

«Бинь-бань-динь…» - звенели смертельные пятаки и гривенники. «Трям-трусь-трум…» - шлепали рубли и червонцы. - Нате вам, товарищи! – Спасибо, не надо, господа…

Красноармейцы давно свалились с брони и теперь беззащитные, падая и вставая под окрики командиров, бежали под огнем по полю, стараясь держаться за спасительными щитами машин.

Тридцатьчетверки и «шерманы» катились хорошо, еще немного и ворвутся в окопы перед деревней. Но тут, из низины, за зарослями кустарника, навстречу правому флангу наступавших, выкатились сразу пять танков. По рации полетело взволнованное: «Танки справа! Четверки, нет - тигр!!!» Сразу же за выкриком, вспыхнул костром горбатый «эмча» - крайний в цепи.

Колька смотрел в перископ на немцев – нет, это не «Тигры» - обычные Pz –IV. А «Тигр»? Есть он или нет? Если есть – тогда все может принять совсем другой оборот. Ну, где же он, гад? Обознался, что ли, ротный со страху?

Старшина нервно завертел головой.

Соседняя «коробочка» вдруг взорвалась прямо на ходу. Чужой снаряд пробил полупустой бак – рванули пары солярки, выворачивая броневые листы борта наружу. Она еще неслась по инерции, исторгая из себя пламя, потом, воткнувшись в воронку, пыхнула черным и завалилась набок, крутя гусеницей с застрявшим в ней пучком прошлогодней травы. Ох, прощайте, ребята!

Тут же, чуть дальше, вспыхнул еще один танк, а там еще. Это была уже работа «Тигра». Его злая скорострельная 88 - миллиметровая пушка вышибала дух из наших жестянок за один выстрел в любую часть корпуса и башни за полтора километра.

«Да, где же, он, черт его побери? Перебьет же всех, на хрен! Отходить надо…»

Как и все танкисты, Ипатов панически боялся «Тигров». Что-то в этих танках было странное и завораживающее. Неподдающееся человеческой логике, что ли. Их габариты в два раза превышали размеры тридцатьчетверок. Даже при слове «тигр» ему мгновенно представлялись желто-красные глаза с вертикальным зрачком - глаза чужого, холодного и потустороннего существа, пристально смотрящего на него – на свою еще живую жертву или пищу, если точнее. Пока еще живую, временно… Большой змей и маленький лягушонок Коля с деревянной саблей… Бр-р-р, не-на-вижу!

Кто-то умный выстрелил вперед дымовую завесу, потом еще и еще – густой дым стал затягивать поле перед наступающими танками, прикрывая их от убийственного огня. Самим тоже стало ничего не видно. Вентиляторы стали засасывать дым в отсеки.

Сигнала к отходу не было – батальон продолжал двигаться вперед. Внизу Ефремыч, сначала слепо прижимал башку к мутному триплексу, затем приоткрыл люк и почти высунулся из него. Однако, скорости мех не сбавил – наоборот, напряг машину до предела. И правильно – спастись можно только в движении.

- Давай, батяня, вертись!!! М-миша! Подкалиберный волоки живее, руки твои кривые отгрызу! – уже просто психовал командир, двигая башней и озираясь в молоке дыма слепым перископом. В боекомплекте танка было всего два подкалиберных снаряда – дефицит страшный (только под роспись!), но пробивная сила все же была посильней простого «болвана». Тут не до подписки, мать ее…

Неожиданно дым рассеялся, и в окуляре прицела, прямо перед Колькой, в пятидесяти метрах, дымя гарью, возник знакомый до спазмов в животе силуэт «Тигра». Немец пятился по примятым кустам назад. Его тупая башня тоскливо поворачивалась в сторону его тридцатьчетверки, и огромное хищное орудие, вот-вот должно было сфокусировать свой взгляд на русском, что так неаккуратно выскочил из дымовой завесы и сейчас пер на него на предельной скорости.

Старшина помертвел. Никаких шансов при встрече с «Тигром» не было. Ни единого. Выстрел «восемь-восемь» в упор расколет тридцатьчетверку, как гнилой орех. С таким же прощальным треском.

- Ну, чего же ты ждешь-то, сво-о-олочь? – запело в животе деревенским речитативом на мотив «Ну, на кого же ты нас, родненькай, покину-у-ул…» и странным холодом свело позвоночник.

Обычно резкие и быстрые извилины командира будь-то склеились. Они вяло забуксовали и грустно потянулись вслед за смертельной черной дырой вражеского орудия. Все существо, вопреки логике, оцепенело в ожидании неминуемого удара болванкой по броне, и это ожидание смерти было невыносимым. Что-то тикало в голове: «Сей-час, сей-час…» и хотелось, чтобы это все поскорее закончилось, пусть даже так.

Отупевший мозг медленно тонул в какой-то грязной, мокрой и теплой жиже ступора. Все в человеке перестало думать, слышать, чувствовать и даже дышать. Остановилось время, и только медленно подрагивающий ствол вражеской пушки, отсчитывал тонкой стрелкой часов последние мгновения экипажа.

Ревущая машина сильно подпрыгнула. На старшину кулем повалился Мишка-заряжающий, нечаянно ударив его шлемофоном в лицо, и тут же спасительная боль из глубоко прокушенной нижней губы, живительно впилась в онемевшее лицо и загипнотизированный мозг. Отрезвленный командир визгливо заорал вниз, сильно ударяя механика сверху ногой по голове и левому плечу безо всяких церемоний : «Толя, ёб твою мать, влево, резко влево!!!»

Дымивший немец, по всему, был слегка неисправен. Видимо, не хватало мощности на быстрый проворот огромной башни двигателем и сейчас немецкие танкисты вращали эту тушу вручную. Это и спасло. Кто помог, бог или престарелый мех Ефремыч - только тридцатьчетверка неожиданно почти взвилась на дыбы от резкого тормоза и, как пришпоренная лошадь, скакнула в сторону. Болванка «Тигра» с воем ушла в дым. Не думая, почти машинально, Колька дернул за механизм поворота башни, та, как-то сама собой, точнехонько свернула вправо и чуть вниз – в черный борт с белым номером 101 и изображением эмблемы в виде мамонта с поднятым хоботом.

- Выстрел! – сам себе скомандовал Колька и вмазал по спуску.

Подкалиберный, буквально в упор, звонко вонзился в немца, разорвав единственное доступное для убийства место железной коробки «Тигра». Тот дрогнул всем своим чудовищным телом, и многотонная башня от подрыва боекомплекта поднялась в воздух, завалившись по броне вниз, обнажая свои уже беспомощные и жалкие внутренности – искореженные сиденья, рамы, сорвавшийся орудийный откатник, какие-то подшипники, провода и разорванные тела своих верных танкистов… Пар, от выплеснувшейся кислоты аккумуляторов, едко закрутился вверх белым водоворотом, словно уходящая на небо танковая душа.

Все было кончено. Человек обманул смерть, принеся в жертву других пятерых людей. От удивления безносая хлопнула в ладоши, и, стоящая на краю деревни, конюшня развалилась от чьего-то снаряда. В небо взвилась солома, пыль, гнилушки стен и послышалось жалобное ржание, погибающих под обломками лошадей.

Не пришедший в себя Колькин танк, на полной скорости выкатился на окопы немецкой пехоты и с ходу перепрыгнул через них, крутя башней из стороны в сторону.

Старшину трясло. Он так и не отпустил зубами прокушенную губу. Сердце его тряслось словно в лихорадке и, глядя в перископ на разбегающихся, из-под молотящих мороженую землю гусениц, серых солдат, он не совсем понимал, что происходит. В голове продолжало тикать: «Сей-час, сей-час…»

А небольшая противотанковая пушка в ста метрах на линии окопов лихорадочно разворачивалась сейчас тремя шустрыми немцами в его сторону.

Сделав над собой усилие, Колька пихнул ногой механика по левому плечу, тот, привыкший к такому обращению в грохочущей коробке, выдернул на себя левый рычаг трансмиссии, и танк, резким юзом развернулся боком к фронту, рванув на смельчаков-артиллеристов по линии окопов.

- Осколочный! – приходя в себя, заорал Колька заряжающему. Тот не сплоховал, снаряд быстро въехал в приемник, - Ага! Вот я вам, сволочи! За все! За Родину, мать ее за ногу!

Не сумев выровнять прицел, Ипатов, тем не менее, выстрелил в сторону орудия осколочным – не попал, но солдаты попадали на землю, укрываясь от железного града, и, через несколько секунд, танк ударил по хрупкому орудийному скелету. Механик чуть крутанулся на орудийных позициях и выровнял машину по направлению к отступающим.

Колька снова и снова стрелял из орудия, потом давил на педаль спаренного пулемета и жарил по серым фигуркам в холодном поле. Снаряды и пули улетали в деревню, рвали на части жалкие домики, некоторые падали в скопления солдат бело – черными вениками устремленными в небо, разбрызгивая смерть вокруг себя. Спасаясь, немцы ложились прямо под гусеницы. А танки продолжали идти вперед, преследуя отступающих, молотя по ним визжащими осколками и дробной ненавистью пуль.

В деревне немцы, падая и путаясь в полах шинелей, стали поднимать руки, оборачиваясь к стаду железных монстров и прося пощады. Но безумная орда не знала такого слова. Радость от прорыва, от того, что оборона оказалась слабее, чем думали, от того, что немецких танков было немного, радость военной удачи, неистребимая человеческая ненависть сильного над слабым, желание затоптать ногами все, что совсем недавно, вызывало безотчетный ужас – все это сейчас давило на рычаги тяжелых машин и спуски пулеметов и орудий.

Когда машины Колькиной роты, давя и расстреливая бегущую пехоту, вырвались к подлеску за деревней, оттуда навстречу русской цепи вновь раздались лающие звуки «восемь-восемь», и группа немецких танков - из зеленой самоходки, бронемашины и размалеванного белыми полосами «тигра», двигаясь по картофельникам, открыла частый огонь по наступающим. Немедленно два любимых всеми «американца» вспыхнули фосфором, за ними остановилась, клюнув стволом, тридцатьчетверка.

Из машин стали выпрыгивать танкисты, сбивая огонь с тлеющих комбинезонов и падая в дымящиеся воронки. Один из них опустился на колени, вращая головой. Лицо его было совершенно черно. Выжженные глаза искали пропавший вдруг свет, а руки со сползающей лоскутами кожей тянулись к небу. Из слипшейся щели рта вырывались кровавые пузыри. Чьи-то руки втащили его в воронку, и он пропал из виду.

Но фашисты проиграли. Все было напрасно и не по-немецки глупо. Враг, вступил в бой с марша, и сейчас находился в невыгодной позиции. Какой-то неумный начальник срочно перебросил их с другого участка на затыкание дыры прорыва, пригнав сюда на верную гибель. Они опоздали – спасать уже было некого. И себя им было уже не спасти.

Немцы немедленно получили град ответных бронебойных зарядов в лоб. Броник тут же запылал высоким огнем и взорвался, а самоходка стала пятиться назад. Через несколько секунд была подбита и она. Лишь «Тигр», оставаясь в одиночестве, стоя за тыном загона, бил и бил по наступающим танкам, не обращая внимания на прямые попадания русских снарядов. Пушки Т-34 не были способны издалека пробить его, усиленную фрагментами гусениц, толстую броню. Они, словно толпа тощих крестьян с топорами, подбирались к рыцарю в латах на убойное расстояние с разных сторон. Они знали - один в поле не воин, даже если он одет в броню от самого Круппа.

Вот еще одна машина загорелась, вот другая застопорила ход, так словно выдохлась. Но стая все ближе и ближе приближалась к краю деревни, непрерывно стреляя по ненавистному животному. И оно, наконец, сдалось – попятилось на форсаже назад. Фугасом ему сорвало правую гусеницу и машину немедленно развернуло на твердой, как камень, земле почти задом к русским танкам. И сразу же два или три снаряда осами вонзились в башню, борта и моторное отделение. «Тигр» задымил и взорвался. Выскочивших из костра танкистов безжалостно расстреляли из пулеметов.

Господи Исусе, неужели ты все-таки есть, и сегодня ты на нашей стороне?

Оставшиеся танки миновали покинутую немцами деревню, продрались через огороды на холме и нырнули вниз к двум замерзшим прудам, за которыми раскинулось длинное узкое болото с камышами.

Прямо перед Колькой кто-то на «американце» сдуру попытался на скорости перескочить на тот берег болота, но «эмча» безнадежно застрял в мешанине льда, вялых кувшинок, лопухов и кустов, торчащих из вывороченного гусеницами илистого дна. Из люка высунулся командир, спрыгнул на броню и, выругавшись, смачно плюнул в тухлую воду болотца. Из люка механика выросла усатая голова на длинной шее. Матюкнулись. Люк обиженно захлопнулся. Умная черепашка дала задний ход и медленно-медленно поползла к берегу.

- Рота, стой! Стоим пока, рассредоточиться! Ждем приказаний, – раздалась долгожданная команда. Голос ротного был хриплым и усталым. Тринадцать живых танков, разгоряченные гонкой за смертью, нехотя пятились обратно на кручу, инстинктивно жались к зарослям кустов, к голым яблоням и стожкам, словно не веря в свою победу, и ожидая смертельных ударов от еще живых врагов. Но никаких врагов уже не было. Сзади машин дымила деревня, слышался женский вой, кудахтанье потревоженных куриц, лай одинокой собаки и автоматные очереди.

А впереди была только пустота и бесконечность – за частоколом лесополосы - опять поле и, наверное, где-то там еще одна похожая деревня, а за ней еще одна и еще…

Никто в пылу боя и не заметил, что с неба давно уже идет долгожданный снег. Густой, жадный. Белые снежинки парашютиками спускались на шершавую, сухую броню и нехотя таяли на ней, словно чего-то ожидая… Они жирно покрывали тоскующую по покою голую землю, заматывая ее раны и ожоги в белые коконы безмолвия.

Подошла грязная и израненная пехота, сгоняя немногочисленных пленных в кучу, подъехал бронетранспортер с кухней на прицепе, ремонтные тягачи и санитарные машины. Потом заявился знакомый виллис с начальством. Открывались с лязгом люки машин, оттуда выглядывали закопченные призраки в черных шлемах и ватниках, и недоуменно смотрели на белый свет. Батальоны начинали подсчет своих немалых потерь.

Когда замолк, наконец, рев дизельного «циклона», Колька откинулся назад на сидении и тихо выдохнул: «Живы…». Он чуть потерся о холодную броню лбом, взялся за орудийный затвор и потянулся наверх. Откинув люк, он вылез наружу, щуря, мутные от гробового сумрака, глаза. Шлем задрался на затылок, обнажив стриженную мальчишескую голову.

Белый свет неба и тишина падающих снежинок показались ему неестественно яркими, волшебными и какими-то инопланетными. И показалось, что вот сейчас, там впереди, в пустоте и немоте неизвестности, пронесутся вдруг сани Деда Мороза. И когда они проскачут - все станет так, как раньше. И не будет больше никакой дурацкой войны - обугленных танков, искореженных пушек, мертвых солдат, плачущих женщин и разгромленных человеческих жилищ. Так, как раньше… И мама будет рядом, и бабушка. И сказки на ночь и теплые носочки, и тихий, ласковый голос отца… А под пахучей елкой – таинственный и долгожданный подарок.

Колька знал, что что-то сегодня произошло… Только вот что? Он никак не мог поймать эту свежую и задорную мысль, мазавшую его, по наполненным слезами глазам, беличьим хвостом. Она была ни о чем - эта мысль… Она лишь давала ощущение покоя, мира и единства с природой. Он знал, он чувствовал, что жизнь его будет бесконечна, и завтрашний день неизбежно наступит, и он вернется домой.

Ведь все же очень просто – просто жив, просто смотрю на снег, просто пахнет едой от кухни и просто побаливает нижняя губа… И где-то там позади поверженное чудовище. И все другие чудовища, что встретятся на пути, будут повержены. Потому что он никогда не умрет.

Колька потер рукой свою грязную щеку, облизнул прокушенную губу и улыбнулся.

 

II.

 

- Эх, мой мальчик, войны не начинаются просто так. Это угодно богу и им же предопределено. Он в один миг сделал сумасшедшими целые народы и страны, и они просто возжаждали начала этой бойни. Причем, и немцы и русские в равной степени. Всем вдруг стала нужна война. Нам повезло - мы выиграли ее начало, русским же повезло больше – они выиграют ее конец. И это тоже предопределено. Русские уже далеко не те, что раньше. Теперь они не убегают от крика «Немцы!» - они обрадованно спрашивают: «Где?» - командир 2-й роты 501-го отдельного тяжелого танкового батальона СС оберштурмфюрер Дитер Лауниц, воткнул окурок сигареты в пепельницу, вырезанную из донышка латунной гильзы и откинулся на деревянный топчан, тупо глядя на грубо отесанные бревна наката блиндажа.

- Господин обер-лейтенант, все не так плохо. Мы крепко стоим на ногах. У нас самые лучшие танки, за нами вся Европа. Почти половина Белоруссии и Украины в наших руках, и вряд ли русские отвоюют их в ближайшие годы. И я уверен, фюрер готовит новое наступление, - унтерштурмфюрер Клаус Кюн обиженно шмыгнул носом и, смутившись, зачем-то снял черную пилотку.

- Наивный юнец. Русские вышвырнут нас из своих пределов через какую-нибудь пару-тройку месяцев, попомните мое слово. Германия давно потеряла воинский дух и вместе с ним почти всех армейских профессионалов. В офицерстве сплошь вы – молодежь, под командой которых резервисты – очкарики, да вчерашние толстожопые бюргеры. А вы, молодые, даже не понимаете сути войны. Суть ее проста – долгая служба, нудная работа, грязная профессия на всю жизнь. А вы относитесь к ней с точки зрения крестьянина, взявшегося за вилы, или с высоты лестницы пожарного спасающего горящий дом. Странно, романтический душок русские вышибали из вас не раз – а вы все равно о чем-то мечтаете. «Дойдем до Урала! Сотрем в порошок!» Здесь нет места романтике, запомните это, и это Вам поможет. Никаких эмоций – только тяжкий труд. Вы пришли на смену нам. А мы где, Клаус? Мы – лучшие из лучших солдат? – Дитер приподнялся на локте и вперил взгляд в еще юное лицо лейтенанта с мягкими светлыми усиками над розовой верхней губой.

- Ты что, не задумывался на чем стоит твоя карьера? Она - на наших костях. Мы, старики, все уже здесь, в России, в ее мороженой земле, в болотах и тайге. Она сожрала нас. Неужели вам восемнадцатилетним мальчишкам не жутко от ощущения и вашего надвигающегося конца?

- Мне девятнадцать, господин оберштурмфюрер. И я не мальчик. Я в танке с осени сорок второго… И знаете, господин Лауниц, я не верю, что меня убьют. Не могу представить этого человека, - зрачки лейтенанта сузились, губы сжались, и он дерзко глянул в глаза командиру.

- Детский сад, ей богу! Ваша бравада, Клаус, стоит только на отрицании очевидного. Да Вы этого человека никогда и не увидите. Только черную дыру его пушки. Что я вам объясняю, Вы же это знаете… Потому что ничего, кроме этой войны не видели. Мама, детский велосипед, игра в мячик во дворе и… война. Молодежь продолжает играть, не осознавая, как это все ненормально. И танки ваши игрушки.. А ведь это вся ваша жизнь. И никакой другой Вы не видели. Вы практически стали мутантами - блиндажи, окопы и боевые отделения машин для вас норма, черт побери! И все мысли ваши тоже о войне. Но мутанты тоже смертны, Клаус… Боже, кто будет жениться, растить детей, сочинять стихи, ставить пьесы, сеять поля и строить дома на Земле? Наши фрау, поддавшись пропаганде, продолжают рожать от немецких солдат только новых солдат, – Дитер хмыкнул, повернулся на топчане и положил руки за голову.

- Ладно, чего зря болтать? Пройдитесь-ка, лейтенант, в техроту. Посмотрите, как там двести четырнадцатый из Вашего взвода. Успеют они до завтра водрузить башню на этого недотепу? А то что-то мне сегодня не по себе, стариковская интуиция, знаете ли. Как бы не было беды...

Когда Кюн ушел, Лауниц нервно засмеялся и потер тыльной стороной ладони грубый шрам на лбу: «Старик, мать мою… Двадцать шесть - и уже старик. Шрам чешется, зараза. И всегда к одному и тому же – к атаке русских танков. Неужели опять?». Лоб его мгновенно покрылся испариной, и что-то сжалось вверху живота.

Он с бессильной злостью ударил кулаком по доскам блиндажа – шурша посыпался песок, и кто-то в окопах истошно закричал: «Воздух! Воздух! Русские идут!»

 

Снаряды и авиационные бомбы безжалостно коверкали изумрудное цветочное поле, холмы с редким березняком и остатки щебеночной дороги, уходящей за горизонт. Налет был силен. Артподготовка русских шла уже полчаса, пикирующие бомбардировщики и штурмовики, налетая черными волнами, терзали немецкие оборонительные позиции, рвали проволоку заграждений, засыпали землей окопы пехоты и разбивая укрытые маскировочной сеткой орудия.

Несколько бомб упали в расположение тяжелого танкового батальона СС, рассредоточенного в лесу в километре за позициями пехоты . Два «панцера» уже густо горели, демаскируя укрытия. Ревя мотором, к крайнему подошла техническая БРЭМ, и люди в черном, из шланга, стали заливать моторное отделение. «Тигр» удалось спасти. От второго же танка вдруг резво побежали солдаты, и через мгновение он ухнул от подрыва собственных снарядов. Вслед за вертикальными столбами пламени по лесу полетели сорванные крышки стальных люков, тупо громя белые стволы стройных березок, но, слава богу, никого не задело. Запылала маскировочная сеть и подсохшие ветки, наваленные на броню. Солдаты дружно начали таскать ведрами воду от технички, и пожар удалось заглушить.

Наконец, артподготовка кончилась, и самолеты больше не возвращались. Стало тихо. Резкий переход от оглушающего орудийного грохота к полной тишине неизвестности сильно давил на психику. Казалось, вот сейчас, кто-то непонятно огромный наступит стоптанным ботинком прямо людям на головы и вдавит всех в теплую июньскую землю Белоруссии. И не будет больше ни солнышка, ни ветра, ни голубого неба, и их, глубоко впрессованных в чужую почву, потеряют навсегда и жены и матери и даже сам Господь бог. И все понимали - нет, и не может быть, спасения от этого рыжего потертого ботинка Сатаны.

Наваждение разом закончилось дальним ревом десятков танковых дизелей. На позиции шел вал русской бронетехники, ухали, пока еще непристрелянные, пушки. Снаряды, ложась в отдалении от окопов, расшевелили в оборонявшихся, съежившееся было, желание спорить с судьбой. По окопам разнеслись выкрики унтер-офицеров. Солдаты придвигали поближе к себе гранаты. Где-то бессмысленно застучал пулемет МГ, потом резко, словно устыдившись, затих. Орудийные расчеты 57-мм легких противотанковых орудий, выкатывались из укрытий на прямую наводку. Минометчики расставляли ноги своих грозных труб и прицеливали их в небо. Сзади, из леса, с ревом начали выкатываться танки и бронемашины, отползая по окраинам в разные стороны, но не высовываясь в поле, а пытаясь, по возможности, быть менее заметными. Над позициями пронеслась восьмерка долгожданных «Ю-87» в сопровождении истребителей и сражение началось.

Командир взвода Кюн по окончании артналета получил приказ скрытно выйти во фланг, атаковавшим русским. Два «Pz-VI» и одна «Пантера» медленно выползли на узкую лесную дорогу, проехали по ней около километра и через заросли молодого осинника продрались к краю леса. Там, танки нырнули в ложбину между пологими холмами и через шестьсот метров, подобрались к большому полуразрушенному сенному сараю. Спрятавшись за стенами, они развернули орудия в сторону русского наступления.

Подозвав по рации командиров машин, Клаус схватил бинокль и выскочил на яркий полуденный свет. Взобравшись под ветхие стропила сарая, он оглядел предстоящее поле битвы. Русские просматривались хорошо. Здесь его машины имели замечательную позицию, правый фланг противника был открыт, танки мчались всего в километре от него. Унтерштурмфюрер приказал командиру «Тигра» 212 вернуться к холму и с высоты открыть огонь, а сам остался за сараем. Он надеялся, что его взвод сумеет отвлечь значительную часть русских на себя.

Немецкая оборона здесь – не больше стрелковой роты. По мнению стратегов, лес и ручей с овражком должны были остановить наступающих. Но Клаус хорошо знал Т-34 – на скорости они легко могли преодолеть овраг, размять пехоту, и выйти в тыл основной оборонительной цепи. Это его тяжелым хищникам пришлось бы искать объезд или более пологое место. А эти русские были куда быстроходнее и проходимее.

И все-таки он был рад, что нашел хорошую позицию для обороны. Наблюдая в бинокль за противником, лейтенант все больше округлял глаза от удивления. Русских фланговых танков, что шли справа от него было много, очень много. Он насчитал более тридцати. Сборная солянка. Почти все Т-34 старого образца, «шерманы», легкие Т-60 и «валлентайны». А там дальше, на основные позиции надвигалось еще больше. Сзади них ехали еще и самоходки. Столько русской бронетехники в одном месте он еще не видел. Настоящая лавина для большого стратегического прорыва.

Он понял, что сегодня будет очень тяжелый бой и, все может статься, что последний. Лейтенант Кюн не знал, что началась крупная белорусская операция и слова «старика» Дитера Лауница окажутся пророческими. Девятая танковая армия красных в полном своем составе атаковала пространство, на котором сосредоточились лишь полторы неполных пехотных дивизии и 501-й тяжелый батальон СС.

С холма начал бить его 212-й. Орудие «восемь-восемь» с первого выстрела вышибло «тридцатьчетверку» из строя, потом еще одну. Клаус хорошо видел это со своего наблюдательного пункта. Пушка «Тигра» плевалась снарядами быстро. Молодцы, ребята! В ответ на огонь, русские развернули часть машин прямо на него. Ударили и их орудия. Одним снарядом накрыло стожок соломы неподалеку.

- Надо уходить отсюда. Пора за работу. К бою! - он выкрикнул приказ командиру «Пантеры» 213, спрыгнул в пыльное сено и в два шага вскочил на броню. Механик немедленно дал газ, взревел мотором, и тяжелый монстр плавно тронулся с места, огибая угол сарая. Танк вышел на прямую наводку – впереди пехота делала отчаянные попытки остановить советский клин. Но тщетно… Через несколько минут в поле показались отступающие к сараю солдаты. Пригибаясь под тяжестью раненых, прячась от осколков и пуль, они падали и вновь бежали по открытому пространству поля к танкам с надеждой на помощь.

Кюн выкрикнул в микрофон механику: «Герман! Назад сдай метров сто, а потом по дуге влево к кустику. Видишь? От кустика начну вести огонь. Как понял?»

- Есть, командир! – ефрейтор Герман Ширах, отлично знал вверенную технику и был очень исполнителен. Настоящий немец.

Когда «Тигр» выполнил предписанный маневр, Клаус оказался чуть в стороне от наступавших. Три танка распределились дугой, что мешало русским сосредотачивать огонь в одном направлении. Уже четыре их машины перескочили овраг, когда по ним в лоб ударила 213-я. «Тридцатьчетверка» вспыхнула – снаряд пробил боевое отделение и вероятно достал до двигателя. Из машины никто не выбрался. Клаус приказал наводчику своей машины и командирам двух других по рации открывать огонь по переправившимся танкам. Вскоре все четыре русских «панцера» были подбиты.

По «Тигру» и «Пантере» открыли бешеный огонь все орудия противника. До них было около пятисот метров и 76-миллиметровые пушки «тридцатьчетверок» и «шерманов» не смогли причинить их броне смертельного урона.

Однако, к скопившимся у оврага танкам, подходили шесть новых машин русских Т-34/85, за ними шли две самоходки. Пушки этих лупили уже гораздо серьезнее старых. С ними он уже встречался и ничего хорошего от них он не ждал. Хоть броня у русских и оставалась по прежнему слабой, но стал мощнее двигатель, и крупный калибр жалил, некогда неуязвимую сталь «Тигров», очень ощутимо. Один из них сейчас, ловко спрятавшись за подбитым «Шерманом», подкрался очень близко и прицельно вмазал по корпусу, стоящей по центру «Пантеры».

Если бы не запасные траки на броне, то танк мог бы сразу же взорваться от этого попадания. Многотонная машина ощутимо дрогнула от удара 85-мм болванки. Она немного откатилась назад и замерла. Выстрел пришелся под маску пушки в сочленение башни с корпусом. Орудийный ствол качнулся и вдруг резко накренился вниз. Клаус понял, с ребятами что-то не то. Повреждено орудие, как минимум. И явно что-то еще. От этого «еще» ему стало не по себе.

Через полминуты молчания, резко открылись люки и двое танкистов стали вытаскивать кого-то третьего из командирского люка. Из люков механика и стрелка никто не вылезал. Еще через минуту из башни повалил густой дым. «Пантера» 213 погибла.

И тут же корпус его машины содрогнулся – снаряд легкого и шустрого «Валлентайна», ударил прямо в лоб. Немедленно Клаус приказал открыть ответный огонь. Пушка рявкнула, противник немедленно вспыхнул, словно ожидал этого, и закрутился на месте. Чертова канадская зажигалка, путается под ногами.

- Герман! Давай задний, немного отойдем. Только медленно, парень. Плавно, плавно. Огонь!

«Тигр», двинув назад, выстрелил прямо в днище переваливавшей через канаву еще одной новой русской машине. Промах! Что за черт! Кто виноват – прицел или наводчик?

«Счастливый» Т-34 переехал преграду и на полной скорости рванул прямо к нему. У оврага уже скопилось около десятка подбитых коробочек. Мертвые - они прикрывали собой других, тех что продолжали переправляться и лезть напролом.

Огонь! Промах! Да что же это такое? Русский ловко маневрировал, он буквально скакал по полю, словно заяц, и при этом не снижал скорости. В танке явно находился опытный экипаж. Его орудие, приближаясь на убойное расстояние, хищно прицеливалось прямо на ходу. Вот оно изрыгнуло снаряд.

Точное попадание! В башню. Удар 85-миллиметровой болванки был настолько силен, что с внутренней поверхности башни сорвало железные ящики и крепления боеукладки. Из лопнувших трубок подачи масла в башенную систему и гидропривод обильно потекло. Всех осыпало мелкими, острыми, как иглы, осколками треснувшей брони. Наводчик орудия схватился за глаза и кулем упал на дно. Кюна сильно ударило по колену чем-то очень тяжелым. Боль была такой нестерпимой, что он закричал. Нога быстро онемела и перестала слушаться.

Трансмиссия и двигатель машины там не менее не пострадали. «Тигр» прибавил обороты и, давя кусты, все дальше уходил к лесу задним ходом.

- Герман, скорее! У нас орудие вот-вот откажет! Башню стопорит. Маслопровод пробит.

Заряжающий Хольст лихорадочно стягивал лопнувший маслопровод изолентой и затыкал тряпками. Орудие еще работало, однако башня слушалась плохо. Вдобавок, вышла из строя вентиляционная система, и что-то стряслось с прицелом.

Взводный выкрикнул в эфир позывные 212-го, вызывая того для подмоги. Никто не ответил. Он кричал еще и еще – в эфире рации слышались лишь треск помех и глухая тоска одиночества. Значит, ребята погибли. Ему сразу стало очень одиноко и немного страшно. Он попробовал выйти на связь с батальоном – были слышны лишь обрывки криков и невнятный бубнеж – там, за лесом экипажи требовали помощи.

Выкручиваться надо самим. Никто не поможет - свои очень далеко. Да и не до этого им сейчас. Русская дубина грохнула по дивизии не слабее, чем по его взводу. И кто знает, что теперь с его родным подразделением?

Клаус, волоча перебитую ногу, перелез к орудию и попытался прицелиться. Прицел, оказывается, был сбит, и настраиваться отказывался – механический перекос. Он, все равно, выстрелил по русскому, прыгавшему по кочкам. Снова мимо! Он даже видел, как его снаряд пролетел в полуметре от башни «тридцатьчетверки». Ну, почему? Где справедливость? От злости, он ударил по накатнику.

- Бронебойный, Хольст!

- Готов!

- Выстрел! Еще бронебойный давай, еще!!! Выстрел!

Пушка грохотала непрерывно. Боевое отделение заполнил тяжелый вонючий дым. Вентиляция молчала. Дым был настолько сильным, что Клаус понял, что если сейчас не откроет все люки – задохнется и он и экипаж.

- Командир, не могу больше, - тихо взмолился снизу терпеливый и послушный механик Герман.

- Стрелок, открой свой люк! – Кюн приказал стрелку открыть люк, ибо стрелок в танке менее важен, чем механик. Затем, кашляя, он открыл люк своей командирской башенки, следом за ним откинулась крышка лаза заряжающего. Дышать стало чуть легче.

- Бронебойный!

- Готов!

- Выстрел! Ч-черт!!! Да что же это такое? Боже, ты что? Разве ты не с нами?

В отступающий «Тигр» врезался еще один русский снаряд. И откуда-то сбоку еще один – из шустрой самоходки, что нагло двигалась прямо за русским «счастливчиком». Звон и грохот от попаданий был оглушающим. Но броня выдержала, хоть всем и показалось, что это конец. Внутри все напоминало девятый круг Дантова ада - едкий дым, грохот, льющееся горячее масло… И кровь на стенках отсека. Осколком в отрытый люк был тяжело ранен стрелок-радист. Его крики, заглушали даже надсадный рев танкового «Майбаха». Ушибленная нога Клауса нестерпимо болела – наверное, была сломана. Внизу, под струей масла, скорчившись и закрыв лицо руками, лежал ослепший наводчик. Он был молодым мальчиком, только что попавшим в экипаж из артиллерии. Командир даже не мог вспомнить его фамилии. Все звали его просто «Малыш Ганс».

Раненый «Pz-VI» по-прежнему двигался задним ходом и пытался стрелять из поврежденного орудия. Днище боевого отделения устилали стреляные гильзы. Боекомплект был на исходе. Удушающий дым от каждого выстрела вызывал неудержимый кашель и рвоту. Но снова и снова, Кюн заставлял заряжающего вталкивать бронебойные в приемник. Снова и снова стрелял и снова мазал из-за сбитого прицела. Но иного выхода не было. Стонущий от боли танк должен жить, и только так, огрызаясь, он мог выжить в бою с чужой армадой. Клаус вынужден был постоянно оглядываться назад и кричать Герману по связи куда ехать. Машина нервно ерзала по ровному незасеянному полю, делая зигзаги от одного клочка высокой полыни к другому.

«Тигр» с оглушающим ревом, наконец таки, добрался до кустов и ухнул в канаву. Смяв хилый подлесок, он тяжело воткнулся задом в одинокую сосну. Та с треском рухнула, а в танке тряхнуло так, что всех отбросило назад. Спинку кресла сорвало, и Клаус чуть не вывалился на заваленный гильзами пол. Хольст ударился обо что-то спиной и сейчас сидел с открытым ртом, не в силах вздохнуть. Танк развернулся и, ломая деревья и кустарники, покатил по краю леса на запад.

- Давай, Герман, давай! Выручай, товарищ! – командир понимал, что все сейчас зависит только от механика.

«Только бы машина не подвела. Только не подведи, только вывези нас отсюда! Господи, всемогущий боже, спаси нас! Только бы выжить, только бы выжить…»

Но машина все-таки подвела. Железо – не люди, оно свой предел знает. Набрав полную скорость, «Тигр» опрометчиво наехал на мшистый валун, спрятавшийся за трухлявым пнем. От удара лопнула трансмиссия – самое слабое место тяжелого монстра. Двигатель натужно и бессмысленно заревел. Катки гусениц, обдав механика дымом с тяжелым запахом жженого масла, громко захрустев расколотыми подшипниками моста и кардана, безнадежно и намертво встали. Все!

- Капут, парни! Всем покинуть машину, - приказал командир, поворачивая вручную башню назад. Он знал, что русский его не отпустит – догонит и постарается добить. Тот «счастливый» танкист не был трусом и от боя не бегал.

Хольст и Герман молниеносно выскочили из обездвиженной машины. Стрелок-радист был уже мертв – его бросили, а ослепшего наводчика Ганса вытянули через люк заряжающего. Спотыкаясь и падая в высокой траве, танкисты потащили раненого к лесу, а Клаус, зарядив орудие, остался в башне ожидать тридцатьчетверку. Ему с перебитой ногой все равно не успеть добежать до леса.

Сейчас, он надеялся на безрассудство и легкомысленность русского. Тот шел по его следам и, согласно логике, должен был, обогнув мысок, выскочить прямо на него в семидесяти метрах. И тогда у Кюна будет всего один безошибочный выстрел.

Он посмотрел в перископ назад - ребята были почти у леса. А когда обернулся, то увидел, что русский перехитрил его – он не пошел по его следам, а обогнул мысок кустарника с другой стороны. У Клауса уже не было времени на доворот башни и прицеливание. Но он все же с усилием надавил на педаль погибшего гидропривода. Голова машины нехотя, с визгом, зашевелилась и встала, как вкопанная.

Т-34 резко остановился и, не торопясь, навел свое мощное орудие на «Тигр».

«Лауниц прав! Русские уже не те… Мы превратились из охотников в жертв, и они победят» - успел подумать немец.

Уныло глядя на эту картину – зеленый танк в зеленом поле, солнце и синее небо - Клаус понял, что война для него уже закончилась. Он даже сумел увидеть, как из черного рта орудия вылетел снаряд, и даже, как он подлетал к правому боку башни – черным, закопченным, живым угрем. Характерного звона расколотой брони он уже не услышал. «Тигр» дрогнул, качнулся набок и умер…

Тридцатьчетверка резко дала полный ход и, нагнав бегущих немецких танкистов у самой кромки леса, расстреляла их из обоих пулеметов. Бешеные пули хлестали по вздрагивавшим мертвым телам, по лесной чаще и лугу, крошили стволы деревьев, срывали жирные листья и хвою. Вверх разлетались белые щепки, земля, труха муравейников, синие головки васильков и белые лепестки ромашек.

А тем, кто стрелял, было сейчас хорошо.

Младший лейтенант Ипатов вылез из командирской башенки на белый свет и долго смотрел на этот адский смерч пулемета, гуляющий по зеленому лесу.

Колька улыбался – ведь ему было всего девятнадцать, и в голубом небе светило солнце, пышно цвело жадное лето, щебетали птицы… А запах! Какой стоял одуряющий запах свежей теплой зелени! И от этого хотелось кричать, петь, плясать и смеяться.

А пулемет продолжал, азартно ликуя, долбить по кустам, празднуя удачный день, победу над смертью и продолжение жизни.

 

***

 

(*) Эмча – американский танк «Шерман». Шифр его модели М4А2 ( а позже - А4) читался русскими буквально - «эмча».