Вдали от городского шума, в неказистом ветхом особнячке, где раньше располагался мужской монастырь, потихоньку доживал свой век старенький монах. Братьев его по вере давно уже переселили в шикарнейший пансион, построенный специально для этих целей, а он попросил разрешения остаться здесь, дабы провести остаток своих дней в уединении и молитве. Ему пошли навстречу. И с тех пор каждое его утро начиналось одинаково: помолившись, монах отправлялся в свой сад, где летом его всегда ждали его любимые грядки с рассадой, а зимой - кристально чистый морозный воздух, вселяющий в тело молодость и бодрость духа.

 

Надо сказать, что монах был заядлым садоводом, и о плодово-ягодных культурах (а также корнеплодах, приправах, вареньях и соленьях) знал абсолютно всё, - что обеспечивало ему богатый августовский урожай, которого с лихвой хватало на весь оставшийся год. Что бы он ни посадил - приживалось; и любая - самая сумасбродная - идея, поселившаяся в его голове, с лёгкостью воплощалась в жизнь в этом маленьком раю. И кружились по саду бабочки, шелестя своими пёстрыми крылышками, и пели птицы, и нежились в зелени листвы миролюбивые гусенички... И, казалось, ничто не могло нарушить этого призрачного спокойствия.

 

***

 

Вот и это утро на первый взгляд ничем не отличалось от предыдущих. Но именно сегодня и произошло в жизни монаха нечто совершенно невероятное. На клумбе, где, как ему казалось, никогда ничего путного не должно было вырасти (и которая зачастую являлась причиной его горестных вздохов), в тени деревьев, среди сорной травы, распустился дивной красоты цветок. Серединка его была как будто выточена из мрамора, а лепестки переливались всеми цветами радуги, - причём каждый – оттенками своего, только ему присущего цвета. Резные листочки, усыпанные маленькими игольчатыми звёздочками, украшали его тоненький стебелёк, и, хотя казались эти иголочки совершенно безобидными, стоило монаху к ним прикоснуться, как обожгло его руку огнём невиданной силы, и заискрились на его ладони крошечные радужные пятнышки.

 

Застонав от боли, опустился монах на землю, и уже оттуда продолжал наблюдать за происходящим. С удивлением обнаружил он, что лепесточки до сих пор светятся, хотя солнце давным-давно спряталось за тучки, и на город надвигалась нешуточная гроза. А стебелёк как будто инеем покрылся, и оттого стал похож на причудливой формы осколок горного хрусталя. И ощутил вдруг монах какую-то необъяснимую нежность к этому цветочку. И про боль позабыл, и про всё на свете, думая теперь лишь о том, как бы защитить малютку от непогоды. И только тогда успокоился, когда надёжно спрятал его от струй дождя под тоненьким плёночным одеяльцем, промокнув при этом до нитки…

 

***

 

Дома, за чаем, монах долго размышлял о том, что ему делать дальше, - ведь, к стыду своему, о цветах он не знал ровным счётом ничего. В душе он всегда приравнивал их к танцовщицам в пёстрых платьях, созданным исключительно для того, чтобы будоражить людские сердца и склонять к греху, и оттого – не любил. Но этот необычный цветочек, не похожий ни на один из тех, что он видел прежде, как-то сразу ему приглянулся, а не исчезающие с ладони пятнышки так и вовсе пленили воображение. И вот потому-то сразу же после обеда монах отправился в город, где накупил кучу книжек по цветоводству, и тем же вечером приступил к их изучению, в надежде получить хоть малейшее представление о том, как ухаживать за своим маленьким чудом.

 

***

 

…Полученных сведений, однако, оказалось недостаточно для того, чтобы сделать хоть какие-нибудь выводы, и нигде не встретил он описания цветка, хоть сколько-нибудь напоминающего тот, что вырос в его саду. Монах старался особенно не расстраиваться по этому поводу, ведь цветочек, несмотря ни на что, рос не по дням, а по часам... но город тем временем всё увереннее укутывался в осень, а как помочь малютке пережить холода, старец не знал. В его арсенале, конечно, были кое-какие приспособления, но даже они не в силах были противостоять атакам метелей и сурового северного ветра, готовых в любую минуту обрушиться на землю. И всё чаще по вечерам, сидя рядом с цветочком и осторожно поглаживая его лепестки, монах погружался в тяжёлые раздумья, и в тусклом свете фонаря можно было заметить искринки слезинок, запутавшихся в его бороде...

 

***

 

Зима в тот год выдалась особенно суровая. Морозы зашкаливали под сорок; и ветры носились над землёй как сумасшедшие, сметая всё на своём пути. В саду повалило два дерева, и сам монах чуть не погиб под их тяжестью. А вот маленький домик, построенный им на клумбе, к его огромному удивлению, даже не пошатнулся. И цветочек, освещаемый сотнями крохотных лампочек, согреваемый миниатюрными печками и дважды в сутки орошаемый водой из подведённого шланга, судя по всему, чувствовал себя вполне комфортно, и даже не думал желтеть, увядать и заниматься тому подобными глупостями. Наоборот: он засиял ещё ярче прежнего и, подрастая, вскоре начал упираться листочками в стенки домика, о чём неустанно сигнализировал, время от времени сворачивая лепестки в спиральки и снова их распрямляя.

 

Монах был в отчаянии. Теперь спасти его цветочек могло только чудо. А откуда его ждать в конце декабря? Разве только…

 

Несмотря на преклонный возраст, монах до сих пор верил в сказки. О том, что из гадких утят зачастую вырастают очень даже симпатичные лебеди; что на любого злодея найдётся смельчак, который его усмирит; а девушка из бедной семьи вполне может выйти замуж за принца, - была бы на то воля божья. И ни на секунду – за всю свою жизнь – не усомнился он в существовании дедушки Мороза и его заморского друга Санта-Клауса. И вот к ним-то он и обратился за помощью в рождественский сочельник, попросив их сделать так, чтобы его цветочек никогда не замерзал.

 

***

 

…Ночью монах долго ворочался в постели. А поутру, проснувшись, никак не решался выйти на улицу, продолжая упрекать себя в том, что по осени побоялся выкопать цветочек и пересадить его в горшок под предлогом того, что тот может не прижиться; и ещё – в том, что не построил домик побольше (хотя прекрасно знал, что более объёмная конструкция повлекла бы за собой сбои в работе отопительной системы). Но, в конце концов, устав от бесполезных терзаний, всё-таки отправился в сад.

 

…И обомлел. На дворе стояла самая настоящая весна. Образуя внизу, на земле, запруды, стекали с крыши весёлые ручейки, и кое-где уже проглядывали из-под вспотевших сугробов выбеленные снегами травинки. А солнышко, улыбаясь всеми своими лучиками, ливнями блёсток струилось прямо к порогу дома, возвращая ему украденное зимой тепло. И при всём при этом монах отчётливо понимал, что там, за забором, всё совсем иначе: всё та же царит над миром зима; и свищут метели; и рыщут по округе в поисках приюта бездомные псы. Он даже приоткрыл калитку, чтобы убедиться в этом окончательно, и ледяное дыхание ветра, пробежав по саду, вмиг опутало всё вокруг омертвело-недвижимым спокойствием, приморозив течение времени к штрихпунктиру заиндевевших ручейков.

 

***

 

Монах в ужасе захлопнул калитку и – как по мановению волшебной палочки – всё тут же вернулось на круги своя. Снова зазвенели капели, запрыгали по окошкам солнечные зайчики, а на деревьях потихоньку начали набухать почки. И сколько монах ни протирал глаза, желая удостовериться, что это не сон, видение не исчезало. Семимильными шагами продвигалась весна по саду, и всё яснее становилось ему, что уже к вечеру можно будет освободить цветок из тесного плена его жилища. И не знал он, кого и благодарить за это: то ли Господа Бога, то ли деда Мороза, то ли всех вместе взятых…

 

***

 

Много воды утекло с тех пор и много чего произошло в мире за это время. Сменялись правители, рушились города, открывались новые галактики... Но неизменно за весной приходило лето, за летом – осень, а за осенью – зима. И только в жизни монаха всё было иначе. В его саду всегда было теплее, чем за его пределами, хотя, казалось бы, то же светило солнышко и те же блуждали по небу тучки. Но в то время как по улице клубился позёмкой февраль, над его головой снежинки, тая на лету, превращались в лёгкий игривый дождик, которому всё вокруг приветливо улыбалось, не обращая ни малейшего внимания на доводы учёных, в один голос утверждавших, что столь явное нарушение законов природы ни к чему хорошему не приведёт. Сам же старец, удобно расположившись на стульчике рядом с цветочком, по целым часам что-то ласково ему нашёптывал. А цветочек, понимающе кивая, поминутно склонял голову ему на плечо, поигрывая своими потяжелевшими лепестками, усеянными россыпью изумрудов, гранатов, опалов, топазов и малахитов. И не было в целом свете счастливее их двоих…