«Учи матчасть!» - орет мне в лицо лейтенант. Обычно он почти прозрачный, но в такие минуты все его тело начинает словно переливаться, угрожающе и безостановочно. Сейчас он больше похож на зеленовато-лиловый недозрелый баклажан. Мне смешно от этого сравнения, но я сдерживаю рвущийся смех: «Есть учить матчасть!»

Рота уходит на учения. Я остаюсь в наряде. Стою, по Уставу вытянувшись, и мужественно преодолеваю тяготы несения службы. Тоже по Уставу. Через неделю, самое большое через две, опять будут учения. Такая уж выдалась осень. Лишь бы не застрять опять в наряде.

Проходит шесть дней, и тот же лейтенант снимает меня с поста дежурного по столовой, усмехается недобро. «Слушай боевую задачу, - гудит он на плацу, и мы слушаем, стараясь вычленить из этого гула самое важное. – Необходимо выбить условного противника из квадрата С-4, укрепиться, наладить связь и доложить мне о выполнении. Старшим назначаю тебя, - он тыкает пальцем в моего соседа справа. – Бегом марш!»

И мы бежим. Через три часа наш радист уже колдует над рацией. Лейтенант дает отбой. Вечером, собрав нас на плацу, бросает устало: «Ночные учения. Будем прыгать. Подъем по тревоге, - тут он усмехается, - как всегда – неожиданной. Вольно, разойтись». Он снова почти прозрачный.

Нас поднимают в шесть утра, грузят в машины и везут на аэродром. «Будем прыгать, - стучит все во мне эхом лейтенантского голоса. – Прыжок – это ерунда, - успокаиваю я себя. – Прыжок – это мелочи. Шаг за борт, потом, как заклинание: двести пятьдесят один, двести пятьдесят два, двести пятьдесят три, дернуть кольцо. Лишь бы стропы не запутались, не перехлестнули купол. На животе, в брезентовой сумке нож – если стропы все же передернет. Полет, приземление – колени поджать к груди, упасть на бок, тут же встать… Прыжок – это ерунда… Ихх-ха!» – это я уже лечу, и земля внизу такая далекая, ее слегка покачивает, и чем ниже, тем быстрее она несется на меня.

Р-р-раз! – и купол по инерции тащит меня по скользкой тверди. Я не успеваю за ним, он волочет меня в обрыву, в голове – пустой – возникает лейтенант и кричит: «Нож!». Я выхватываю тесак, что есть силы рублю им стропы, и купол с шелестом падает в ущелье. Мне туда же. Но – м е д л е н н о.

Отвесная стена. Мокрая, бликующая. Прижимаюсь к ней всем телом и так, распластавшись, тихонько ползу вниз, оставляя над собой чуть заметную дорожку. Одежда трещит и ниточками остается на стене. На память.

Слева и справа от меня ползут наши: кто быстрее – кто медленнее. Огромный, выглядевший на плацу неповоротливым тяжеловесом, новичок ловко спускается, и я удивленно провожаю его боковым зрением. Вот кто-то уже добрался до низа – теперь остается просто спрыгнуть с небольшого белесого уступа. Потом собраться повзводно и ждать вертолета.

Я ползу в числе последних. Скользкая серость стены переходит в светлой породы склон, я бегу по нему и легко, с каким-то хлюпающим звуком прыгаю вниз. Рядом хлюпают остальные. Учебный прыжок выполнен. Я оглядываюсь. Стена, выучившая меня за время спуска до последней пуговицы, словно изнутри озаряется желтым…

 

Татьяна включает свет в комнате. Мокрый зонт разлапился в прихожей, а в кухне уютно шумит чайник. Таня подходить к большому окну. Небо на востоке стремительно светлеет. Ветер с ожесточением рвет сизую тучу и гонит ее ошметки за соседнюю пятиэтажку. Синоптики опять ошиблись с прогнозом, напророчив снег с дождем на двое суток.

Редкие капли, медленно скользя по стеклу, скатываются по белому подоконнику и падают вниз. Под окном в свете фонаря серебрится небольшая лужа.