«…С тех пор все тянутся передо мною глухие, кривые окольные тропы…»

Киплинг и АБС

 

Пацаны расселись на камнях вокруг эпицентра драки. На этом участке тропа слегка расширялась, ее отвилок уходил в рощицу итальянской сосны еще «первушинских» лет высадки, зависшую между морем и скальным уступом. Солнце давило немилосердно, зрители натягивали на глаза козырьки и, ожидая своей очереди затянуться ходящей по кругу цимбаркой, сплевывали желтую слюну на горячий камень дороги.

 

Дерущиеся в очередной раз расцепились и встали. Толян тяжело дышал, левая рука висела, кровь из рассеченного лба залила оба глаза, ноги стали мягкими и плохо держали. Ненавистный Усман выглядел свежей, он был на полголовы выше и гораздо массивней – год разницы сильно ощутим, когда тебе всего тринадцать.

Еще одну сцепку не выдержать – обильно потеющая, уже начавшая покрываться темно-рыжими курчавыми волосами туша попросту раздавит его, не даст вывернуться. Неожиданно для самого себя Толян хрипло заорал, нагнул корпус и, быстро шагнув вперед прыгнул сопернику в ноги. Получилось. Здоровой рукой зацепил в кольцо левую голень Усмана, терпя удары по спине и плечам, начал вставать. Противник старался устоять – это было ошибкой, стопа подвернулась, попав в небольшую трещину. Пользуясь моментом Толян рыча, не замечая боли в искалеченной левой руке, рванул захваченную конечность вверх и всем телом дернулся вперед – Усман рухнул на спину, затылок с глухим звуком встретился с едва присыпанной дресвой скальной поверхностью.

 

…Около десяти минут вчерашние дети сидели и молча наблюдали как окровавленный победитель плача и матерясь, короткими монотонными ударами вооруженной камнем руки, один за другим выбивал зубы лежащего без сознания врага.

 

***

 

«Еще одна бывшая вонючая слизь не дала мне денежек. Тридцатку, ей жалко тридцатник сраный, и для кого – для меня! Ведь я дал ей все! В люди вывел! Мразь задрищенская!» - сгорбленная фигура в грязном бежевом плаще, заплетая ноги, медленно двигалась по мокрому переулку.

«Паршивая жирная неудачница. Живешь сука на свою школьную ссаную зарплату! Даже на порог не пустила… Учителка хренова! Гадина...» - человек в очередной раз поскользнулся, упал на колени и, шипя от боли, вновь разразился гневной тирадой. Пошарил руками вокруг и зачем-то засунул в просторный карман, вывернувшийся из мостовой булыжник. Встал, заметно ускорился и суетливо семеня, продолжил маршрут.

 

Вот, наконец, дом. Дом, где ему не откажут. Да мля! Да, да, да! Он вновь, как и накануне, пришел в какое-то нездоровое возбуждение, глаза заблестели:

«Аля, Алечка, кровинушка моя, доченька, милая»

В голове застучали африканские барабаны: «Ля-ля-пам, альля-ля-пам-пам-пам, только бы открыл-ла, только бы открыл-ла».

Под куском резины от дождя прячется кнопка звонка. Надавил. Переливы вписались в рокот барабанов: «Лю-лю-лю-пам, лю-лю-лю-лю-пам-пам, открывай скорей-е, открывай скорей-е».

- Кто там? – из-за двери послышался усталый голос.

- Доченька, это я, твой папа Саша, вот решил заглянуть, – сдерживая дыхание, ловя каждый звук из-за двери, человек попытался придать своему голосу как можно больше естественности.

 

За дверью повисла пауза, ему начало казаться, что слышен скрип половицы под переминающимися ногами дочери.

- Папа… иди домой, и, пожалуйста… не приходи больше…

Тамтамы рванули мозг и на пару секунд затихли, наполнив голову звенящей и давящей на уши пустотой.

- Доча, ну впусти меня на минутку, тут дождик, я промок весь совсем… старенький уже… сердце у меня… снова прихватило, я посижу пару минут, и пойду себе…

- Доча… доченька, – мужчина заплакал.

Дверь скрипнула и отворилась.

Булыжник он достал, еще подходя к двери.

 

***

 

Волжанка с шашечками пожирала километры асфальта. Монотонность дороги, плавный ход машины и комфорт салона расслабляли, притупляли внимание – это не зоновская шишига с сидящим рядом вертухаем и ночные перегоны по зимнику.

Задумавшись, Толян почему-то вспомнил детство. Возле кинотеатра, как раз по пути в школу положили высокий бордюр. Он каждое утро, осторожно балансируя, проходил по тонкой бровке. Загадывал: как пройдет – такой и день будет, совпадало почти всегда. Когда в конце шестого класса впервые накачался какой-то прокисшей, якобы массандровской бурдой, сказал себе: «Как пройду такая и жизнь будет». Несколько раз сорвался пока шел и с тех пор к бордюру не прикасался.

 

Толян вздохнул, крутанул ручку стеклоподъемника и в очередной раз закурил. Да, пожалуй, можно жить и тут, вон – без году неделя в таксопарке, а уже и люди прислушиваются и с деньгами вроде все нормально.

Сегодняшний утренний «сладкий» клиент совсем озяб на заднем сиденье. Уснул, свалившись набок. Назвался Сан Санычем, ровесник, одет прилично, даже с лоском, в модных солнцезащитных очках с напылением, денег не считает. Жрет вот только беспрестанно, причем один коньяк. Вторую бутылку прикончил. Пьет, двадцать минут катаешь его «с ветерком» – тогда засыпает. Просыпается и снова пьет.

 

Вот и сейчас, похоже, наладился бухнуть – что-то забормотал, икнул, открыл глаза и развязно спросил:

- Игде моой каньяяк?!

- Сан Саныч давай чирвониц, кирасин канчаэтца! – Толян шутил насчет червонца – клиент не давал меньше четвертного.

- Толля, друх, пжалста, принеси мне ищё выпить, – чуть приподнявшись, слабым, но борзым пьяным голосом продолжил клиент, сумел передать мятую купюру и вновь завалился набок.

 

Толян свернул с окружной. Ближайшей точкой было «Крыло» – довольно поганенькая тошниловка прямо над волжским берегом. Проехали мимо элеватора с надписью во весь забор: «Есть хлеб – будет песня!». Дорога пошла чуть в горку, объехали кудрявого загорелого паренька, возившегося с «Орленком» и парканулись на обочине.

Выходя, дернул ручник, хлопнул дверью. На полдороги к «Крылу» вспомнил, что не поставил машину на скорость, махнул рукой и решил не возвращаться – нехорошая примета.

 

Сан Саныч очнулся. Отчаянно хотелось в туалет и тошнило, кружилась голова, в глазах вертелся калейдоскоп как в той игрушке-трубе, что привез дочке с последней командировки. С трудом поднял руку, попытался выдвинуть из двери бобышку-фиксатор. Потные пальцы скользили, другую руку он отлежал – от нее вообще не было толку. Кряхтя, полез на переднее сиденье, начал просовывать непослушное тело ногами вперед. В бедро уперлась какая-то железка, он накрыл ее рукой и надавил – неожиданно легко железка подалась вниз. Перед глазами замелькало с убыстренной скоростью.

 

Первое что увидел Толян, выйдя на крыльцо кафешки, был искореженный «Орленок». Секундой позже заметил тонувшую в пыли жидкость, медленно растекающуюся из-под задних колес его новой машины.

Он перехватил бутылку за горлышко и, нагнувшись, точным движением разбил ее о ступеньку. Затем, перекинув розочку в другую руку перемахнул через ограждение клумбы и побежал. Толян спешил к только что вывалившемуся из передней двери, пытающемуся встать с четверенек своему последнему клиенту.

 

***

 

Когда играешь с котенком не надо делать резких движений. Расслабьте кисть. Пусть он сколько угодно грызет ее и прихватывает коготками – пока вы не напряжены царапин не будет. И с жарой как с котенком. Пусть она обволакивает, не надо пытаться ее победить. Дышите через нос и спокойно идите. Жара – это всего лишь чуть больше тепла, того ласкового тепла, которого так не хватало в зимнем выстуженном городе.

Крик из-за поворота Саша услышал, когда уже пора было возвращаться в лагерь. Он никогда еще не забредал так далеко по «Пушкинской тропе» – хотелось сделать приятное маме, найти что-нибудь действительно редкое для ее гербария.

Вспомнив рассказы пионервожатого о диких нравах местных, мальчик, стараясь, чтобы осыпь не зашуршала, осторожно вскарабкался на небольшую скальную площадку чуть выше тропы и заглянул за поворот сверху, через небольшой утес. Спустя пару минут он быстро, почти бегом направился в сторону лагеря…

 

- Саша, ты не мог не видеть, что там случилось! – начальник лагеря нервно мерил шагами комнату. Человек в милицейской форме спокойно продолжал курить в кресле, тень от абажура скрывала его лицо.

- Вожатый сказал, что отпускал тебя именно в этом направлении. В тот день ты не стал ужинать, это нам тоже известно. Пойми, папа мальчика уважаемый в Гурзуфе человек, его сын теперь на всю жизнь инвалид. Может и не выживет вовсе… – начальник подошел к столу и плеснул в стакан из графина. Затем сорвался на фальцет:

- В конце концов, ты же пионер, заместитель председателя совета отряда! – пустой стакан грохнул по столу.

Повисла пауза.

Человек в кресле шевельнулся.

- Саша, представь, что было бы с твоей мамой, если бы с тобой, ее единственным ребенком, случилось такое, – сидящий вступил мягким баритоном. Он нагнулся, лицо вышло из тени, серые глаза, не отрываясь, смотрели на мальчика.

- Я лично тебе обещаю, что никто ничего не узнает. Никто никогда не узнает, что это ты нам все рассказал, даю слово офицера, – глаза мужчины и мальчика встретились. Мужественное лицо человека в форме смягчилось, мальчик заплакал.

 

***

 

Тубик он намотал во время последней ходки, еще на пересылке. Мог бы и раньше – до поры до времени везло. Дорогие врачи говорили, что шансы есть, климат здесь подходящий, но надо всего себя посвятить лечению, сменить образ жизни, лечь в стационар, в конце концов. Однако что-то подсказывало Толяну что все бесполезно. К пятидесяти годам исчерпал он свой лимит везения. Присматривать за порядком в городе все сложнее, чужой он тут, да и молодняк беспредельный напирает, отморозки совсем страх потеряли.

 

Теперь еще и маньяк этот… Менты землю роют, как же – зверски убита молодая женщина. Сначала ее ударили чем-то по голове, потом, еще живой забили в рот килограммовую гантель – бобышка с надписью «1кг» едва виднелась в преддверии разорванной глотки. Ну и потом, с уже мертвой много чего натворили…

В ногу что-то ткнулось, Толян опустил руку и поднял котенка на уровень лица – у того зашлось сердце. Хозяин пересадил его на грудь, котенок замурчал, пофыркивая мокрым носом. Толян благоволил кошкам, они помогали – сбивали приступы кашля, лечили.

 

Опять телефон… Аккуратно ссадил пытающегося закогтиться котенка:

- Слушаю.

Звонил Шум, снова подумалось: «Толковый будет пацан, если бабы не погубят».

Выдержал паузу:

- Да. Как? Хорошо… что!? Её отец?! Ясно… все, молодец, отбой…

 

Почему-то резануло в левой стороне груди, странно, вроде обычный эпизод…

Толян положил трубку, встал с дивана и достал из бара не востребованный уже пару месяцев старый портсигар, засунул в карман.

Спустился вниз, клацнул массивной щеколдой обитой деревом металлической двери, вышел на площадку перед домом.

 

Джип затаился, хищно поблескивая в тени деревьев. Вдохнув кожаную атмосферу салона, Толян включил Синатру и закурил. Он поставил на панель стилизованную под череп с дыркой пепельницу, и, прищурившись от удовольствия, выпустил несколько колец сиреневого дыма. Мысли текли гладко и неспешно – словно лента многополосного шоссе:

«Все… надоело, руки марать неохота… Может, старею? Сдам его ментам».