2. Инопланетак* Шурочка

Из цикла «Деревенские инопланетяне»

Рыба-рыбак, ведьма-ведьмак, дура-дурак.

 

Речка Палинка, пробираясь меж широких холмов, поросших луговой клубникой, разделяет Нижние и Верхние Голенищи, кружит по лугам, постепенно подбирается к Шурочкиному лесу, но едва проникнув под его полог, впадает в Елипсовое озеро. На другом берегу озера, у самой кромки воды стоит старый дом. Там живёт инопланетак Шурочка. Точно неизвестно, кто в честь кого прозывается: Шурочка в честь леса или лес в честь Шурочки. Жители Верхних Голенищ полагают, что лес старый, рос здесь с незапамятных времён, а потому имя его древнее и никак не может происходить от ныне живущего человека, даже если он инопланетак, а не человек. Скорее уж «Шурочка» ¬– не имя, а прозвище того, кто поселился на берегу Елипсового озера в Шурочкином лесу. В Нижних Голенищах, напротив, бытует версия, что, поскольку Шурочка инопланетак, и неизвестно, как долго живут инопланетаки, и сколько лет самому Шурочке, а даже самые ветхие не помершие старики припоминают, что ещё во времена их детства жил Шурочка на берегу Елипсового озера в Шурочкином лесу, то это лес стали называть в честь Шурочки. Верхнеголенищевцы сомневаются, что старики эти помнят того самого Шурочку, что сейчас живёт, а скорее всего помнят отца Шурочки или деда, которого, как это часто бывает, тоже звали Шурочка. Нижнеголенищевцы в ответ лишь усмехаются и резонно замечают, что тогда тем более лес назван в честь Шурочки, пусть не одного сегодняшнего, а всего ихнего, Шурочкиного, рода. Так они спорят между собой, но не особо рьяно, до драки дело не доходит, а больше от делать нечего или чтоб разговор поддержать, когда пьют пиво с дымком и зеленоватым отливом и хрустят Шурочкиной копчёной рыбой.

 

Рыбу эту Шурочка ловит в Елипсовом озере и коптит по своему особому, никому непонятному рецепту. Рыба получается одновременно и мягкая, как свежеиспечёный хлеб, и хрустящая, как сухарики. Шурочка ловит только на удочку, с берега или с лодки, никаких сетей или бредней не признаёт. Конечно, сетью можно больше поймать, говорит он, только это будет глупая рыба, без мозгов, потому и в сеть идёт. Хорошая рыба требует индивидуального подхода и ручной работы. С ней и поговорить можно, вы думаете, только люди между собой имеют общение, а оно, наверное, всем существам живым для продолжения жизни требуется, а уж рыбам в первую очередь, потому как вода всякие токи, и звуки, и волны лучше передаёт, чем воздух. И тут уж кто кого переговорит, кто умнее окажется или хитрее. А бывает такая мудрая рыба попадётся, что никак её поймать невозможно, потому как совестно становится за свою несмышлёность, сматываешь удочки и домой возвращаешься или, если на лодке, в другое место отплываешь, где плавают рыбы попроще.

 

Почему умная рыба вкуснее глупой, Шурочка не объясняет, считая это само собой разумеющимся. Но я от него не отставал с расспросами, потому как не люблю, когда в деле остаются какие-то неточности, и не все сопутствующие обстоятельства прояснены до конца и определено их фактическое место в общей картине. На моей родной инопланете, признаётся Шурочка, все рыбы: птицы – рыбы, животные – рыбы, и мы, инопланетаки, – тоже рыбы. Даже водоросли – и те рыбы, только примитивные. И всё у нас организовано иерархически, каждый свою ступеньку лестницы занимает. Чем выше ступенька, тем умнее её обитатели, а на самом верху мы, инопланетаки, располагаемся как высшие разумные существа, вроде вас, людей. Но это ещё и пищевая лестница: каждый ест то, что на ступеньку ниже находится. Только нас, инопланетаков, никто не ест, потому что мы на самом верху, и водоросли, что в самом низу, никого не едят, да и как им есть-то – у них и рта-то нет. И главное, через ступеньку нельзя перепрыгивать: понос будет, вплоть до летального исхода. Поэтому мы, инопланетаки, едим самую умную рыбу на всей инопланете, не считая, конечно, нас самих. Но самих себя у нас никто не ест: на то есть моральный запрет, заложенный в самих рыбьих генах, и обойти его никак нельзя.

 

А что же в Елипсовом озере, спрашиваю я, рыба умная по вашим, инопланетакским, стандартам? Разная попадается, Шурочка шмыгает носом и начинает проверять свои поплавки. Мы сидим в лодке, которая медленно дрейфует по Елипсовому озеру, не приближаясь ни к одному из берегов. Будто по кругу ходит, а точнее – по эллипсу, потому что такую форму имеет озеро, за что и прозывается Елипсовым. Вечереет. Тени Шурочкиного леса удлиняются, доставая уже до середины озера. Вода краснеет от заходящего солнца. Облака на светлом ещё небе скапливаются в той стороне, где солнце опускается меж широких холмов, и журчит невидимая отсюда речка Палинка. А поточнее, настаиваю я. Шурочка внезапно дёргает удилище, и вот уже по воздуху летит и сверкает серебром рыбёшка, и падает прямо в ведро на дне лодки. Движения Шурочки выверены и точны, он прирождённый рыбак, точнее, инопланетак. У меня, говорит Шурочка, в доме телевизор есть, поэтому я знаю, какая рыба у вас в других озёрах, в реках, и морях водится. Только скажу тебе честно, мы, инопланетаки, умнее её будем. А вот в Елипсовом озере есть такая порода мудрая, что мы, инопланетаки, её ловить не можем. И на какой же она ступеньке находится, спрашиваю я. Сам видел, на какой, огрызается Шурочка и замолкает. Сегодня он уже больше ничего не скажет. Мы вернёмся с рыбалки, Шурочка будет коптить пойманную рыбу, ту, что поумнее. А из глупенькой сварит уху, и мы будем её есть, сидя за большим овальным столом и глядя в окно на чернеющее Елипсово озеро. Я буду думать, что имел в виду Шурочка, когда говорил, что я видел эту мудрую рыбу. А Шурочка будет молчать сумрачно. До следующего утра, уж я-то знаю, я у него уже три недели живу, пока следствие веду.

 

Утром Елипсовое озеро блестит как зеркало. Только изредка будто тень пробегает по зеркалу, и у старого валуна на берегу слышится тихий всплеск. Солнце сверкает ярко и уже заметно припекает. И даже Шурочкин лес, обычно тёмный и мрачный в своей еловости, кое-где просвечивает светлыми полосами и пятнами. Почти до самой травы свисают ветви старой ивы, будто ещё не проснулись. А мы уже проснулись и сидим в тени старой ивы, пьём кофе и глядим в никуда, а получается, что на Елипсовое озеро. Долго ты ещё будешь следствие-то своё вести, первым начинает разговор Шурочка и шмыгает носом. Уехать хочешь? Может, и не хотел бы, вся жизнь тут прошла, да только придётся, не жить мне тут. До конца следствия я взял у Шурочки подписку о невыезде, не потому в общем-то, что подозреваю его, а потому, что кроме него никто не прояснит мне все тёмные места этого дела. Да и жить удобнее здесь, рядом с местом происшествия, в Шурочкином доме, чем мотаться каждый день из города, или даже из Голенищ, что Нижних, что Верхних. Я не спрашиваю у Шурочки, почему он должен уехать. Спрашивал уже, тот сразу замолкает, опять до следующего утра.

 

Дело, которое я веду, это дело об убийстве. Тело молодой женщины нашли на берегу Елипсового озера. Точнее, половину тела, верхнюю. Опознать убитую до сих пор не удалось, хотя её фотографии были разосланы во все УВД, напечатаны в газетах и даже размещены в интернете. Жертва была очень красивой, с длинными волосами странного зеленоватого оттенка, видимо, крашеными, большими глазами, прозрачно-синими, ярким ртом и непропорционально маленькими ушными раковинами, впрочем, полностью скрытыми под волосами. Свидетели показали, что накануне у Шурочки были гости, много гостей. Приехали на машинах, да не каких-нибудь там жигулях, а на крутых мерседесах, вольвах и джипах. Ещё с озера был слышен шум мотора, но не автомобильного, а вроде как от катера или моторной лодки. Сам Шурочка пользовался только вёслами и к моторам относился отрицательно. Он говорил, что рыбы этого не любят. Экспертиза подтвердила, что женщина могла быть разрезана пополам винтом от большого лодочного мотора. Но ни лодки, ни мотора найти не удалось. Также как и самих гостей, видимо, испугавшихся содеянного и быстро уехавших. Наверное, и лодку они привозили с собой, а потом увезли.

 

На первый взгляд, по всему выходило, что Шурочка в этом как-то замешан, если не сказать, что он соучастник преступления. Это ведь к нему гости приезжали. Но Шурочка заявил, что видел тех людей впервые, приехали они не к нему, а просто на Елипсовое озеро, а к нему пришли переночевать, потому как некуда им больше было приходить. Я опросил многих жителей Нижних и Верхних Голенищ, и все они в один голос уверяли, что Шурочка не мог совершить такое преступление, да и вообще никакого преступления совершить не мог по свойству своей натуры. Нет у Шурочки ни друзей, ни родственников, так что гости вряд ли были ему знакомы. Живёт он один, тихо и незаметно, рыбу ловит и продаёт всем желающим, и это весь его доход, а больше ему ничего не надо. Пообщавшись с Шурочкой, присмотревшись к нему, я склонен был согласиться со свидетелями. Он сам, как умел, описал тех гостей, но никаких особых примет не запомнил. Описал и автомобили, на которых они приехали, да только таких автомобилей и в городе и в области последнее время стало полным полно. А ведь гости могли издалека приехать, даже из Москвы, машины-то быстрые. По всему выходило, что искать нужно тех людей, этим и занимались другие следователи. А я оставался на Елипсовом озере, гостил в доме у Шурочки. Из показаний жителей соседних деревень выяснилось, что те люди были далеко не первыми гостями Шурочки. И раньше приезжали люди на крутых машинах, останавливались у Шурочки на день-другой и уезжали обратно. Шурочка этого не отрицал, но говорил, что приезжали опять же не к нему, а на Елипсово озеро, отдохнуть, шашлыки пожарить, рыбу половить. А у него только ночевали. Но что-то не давало мне покоя, что-то тут было не так, хотелось разобраться, да и Шурочка чего-то недоговаривал, может быть, и не имеющее прямого отношения к преступлению, а всё же что?

 

Не зная, о чём спрашивать у Шурочки, я просто ждал, пока тот сам заговорит. Шурочка же всё порывался уехать, а я не разрешал, и он тоже ждал. Так мы и ждали друг друга, но моё терпение уже заканчивалось. Видимо, Шурочка почувствовал это, потому что тем утром шмыгнул носом и начал без всякого предисловия: в общем так, если очень уж хочется тебе знать, скажу тебе: бордель у меня тут был. Чего-чего, опешил я. Бордель, чего непонятного: мужики и бабы трахаются за деньги. Таак, протянул я, бордель, значит. А ты, выходит, держателем борделя будешь? Мадам, значит, будешь? Какая я тебе мадам, я же мужик, хоть и инопланетак. Ну, это не важно, и большой доход ты с этого имел? Да какой доход, никакого дохода: все деньги, что мне мужики давали, я на корм тратил. Какой корм? Как какой, рыбий, конечно. Ничего не понимаю. А чего понимать? Мужики мне давали деньги, потому что думали, что они клиенты, а я им баб поставляю. Им и в голову не приходило, что всё наоборот. На эти деньги я корм покупал и рыб кормил. Подожди, что значит наоборот? Пойдём уж, сам увидишь.

 

И мы пошли. По левую руку трепыхалась под лёгким ветерком прозрачная вода Елипсового озера, легкомысленно плескалась вокруг больших камней и перекатывала мелкие камешки и шуршала песчинками. По правую руку мрачнел Шурочкин лес, в тёмной глубине которого что-то таилось и пугало. Только на узкой полосе, по которой мы шли, под полуденным солнцем улыбалась зелёная трава, подмигивала жёлтыми глазками мать-и-мачеха и смеялись прозрачно-синие кружки цикория. Там, где прибрежные кусты были особенно густы и высоки, оказался глубокий узкий ручеёк, вытекающий из озера, вроде как продолжение речки Палинка. Мы пошли по глухой тропинке вдоль ручья и вскоре оказались на берегу ещё одного озера, даже не озера, а так – озерца, едва помещавшегося между могучих корней старый елей. Вода здесь была тёмная и спокойная.

 

Ну вот, сказал Шурочка. Что «вот»? Здесь всё и происходило. Да что происходило-то? Ты можешь по-человечески говорить, не выдержал я. Шурочка глупо улыбнулся: вообще-то могу, только я ведь не человек, я инопланетак, мы по-другому разговариваем, и есть у меня подозрение, что они тоже инопланетачки или инопланеты, не знаю, как правильнее сказать? Может быть, они с нашей инопланеты давным-давно сюда, в Елипсовое озеро попали, да и прижились тут. А у нас, на инопланете, они давно исчезли в процессе всеинопланетакской эволюции. Правда, кое-какие легенды сохранились, только я раньше думал, что это просто сказки, что ничего такого быть не может, вот и у вас тоже ведь сказки про них есть. Да про кого «про них», какие сказки, о ком ты говоришь-то, кто они такие? Кто-то, я тебе уже сколько раз намекал, и про мудрых рыб, и про баб. Я счёл за благо промолчать, а то уж больно глупые вопросы получались. Шурочка это оценил: ладно, чего зря говорить, тем более по-человечески, я лучше покажу.

 

Опустился Шурочка на колени, руки в воду сунул и стал там ими шевелить и хлопать, то быстро, то медленно в каком-то сложном ритме. Даже снаружи, из-под воды, какие-то звуки слышались, будто музыка играет или песня поётся, только чудная музыка и непонятная песня. А потом ручеёк горбом встал, и горб этот поплыл к озерцу, озерцо заволновалось, волна на берег хлынула, а из воды появились три женщины. Все как одна красавицы, с длинными волосами зеленоватого оттенка, большими прозрачно-синими глазами и ярким ртом. И, между прочим, все голые, груди их только волосы прикрывали, и то так, слегка только. А всё, что ниже пояса, под водой оставалось. Да только вода-то прозрачная, и всё я увидел: и рыбьи хвосты и чешую, и ещё кое-что, чего обычно у рыб не бывает, а только у человеческих женщин есть.

 

А Шурочка в это время в ухо мне кричал, только я ничего не слышал, что он кричал, но запомнил, а потом вспомнил всё. Он кричал, что вот они, рыбы эти мудрые, бабы то есть. Что они на ихней, инопланетакской, интеллектуально-пищевой лестнице выше инопланетаков находятся. Поэтому Шурочка поначалу думал, что бабы его съедят, а они свою выгоду другую имели: ихние мужики повымерли все, так они человеческих мужиков хотели, очень уж им хотелось. Ты, Шурочка, сказали они, мужиков нам поставляй и бери с них деньги. А на эти деньги покупай нам корм, есть-то нам всё равно нужно что-то. Мы тебя не тронем, если ты нам будешь другую еду покупать. Ну, я так и делал все годы. Мужики-то ваши, человеческие, на такую экзотику падкие оказались, сами из штанов выпрыгивали, а кошельки ихние сами из карманов вываливались. Да только эта рыба-бабья еда дорогая оказалась: сыры всякие, трюфеля, колбаски копчёные, конфеты шоколадные, да ещё напитки иностранные, шампанское французское и вина итальянские и испанские. Все деньги на рыбий корм уходили, еле-еле хватало.

 

Всё это мне Шурочка в ухо кричал, а я стоял и смотрел на полное безобразие в озерце лесном. Только недолго это продолжалось. Рыбы-бабы злые были, как пираньи, и начали плеваться. Из воды-то они не могли вылезти, ног ведь у них нет, хвосты одни, а то бы плохо нам пришлось. Да и так не больно хорошо: убегали мы все оплёванные, полдня потом в бане отмывались, уж очень прилипчивая слюна у них. Я всё боялся, не ядовитая ли, но Шурочка сказал, что не особенно, во всяком случае, не смертельная, ну, как крапивой обстрекался или пчёлы покусали. Только ведь и от пчёл помереть можно, если целый рой на тебя нападёт и обкусает всего. Предупреждал я тех мужиков, говорит Шурочка, не катайтесь на моторной лодке, нельзя тут. А они не послушались, вот рыбу-бабу и переехали. Теперь рыбы-бабы на меня злые сильно, не жить мне тут, уезжать надо. На родную инопланету поедешь, спросил я. Шурочка шмыгнул носом: а чего я там не видал? Женщин нет, мужики икру мечат, тоже все злые. Нет уж, я лучше другое озерцо себе подыщу, рыбу буду ловить, что попроще, и коптить, как раньше делал. В общем, снял я с Шурочки подписку о невыезде, дело закрыл и уехал в город, подальше от Елипсового озера.

 

8 июля 2009