ДЕКАБРЬ-2008 Замызганный, словно дикарь иль воин, бежавший из плена, дождливый московский декабрь плетётся в грязи по колено. И весь свой мучительный путь он грезит с момента побега о том, чтоб упасть и уснуть в постели хрустящего снега. Но тянутся тучи, темны, дождями шурша над ночлегом. И лишь воспалённые сны заносит кружащимся снегом… * * * Ну, зачем это, вроде мне — всё снега да снега? Как махновцы, по Родине разгулялась пурга. Мчится белая конница — не рассмотришь копыт! Только свист за околицей, затухая, висит... ЛИСА …После Тарусы вновь пошли леса — мохнатые, густые, точно шуба. Тут всё растёт — от сосен и до дуба! А вон — гуляет рыжая лиса. Плутовка и не думает бежать! У ней, видать, уже вошло в привычку встречать тут поезд или электричку… Ну чем они ей могут помешать? Пылает шёрстка рыжая, как флаг, не опасаясь вражьей закулисы… Россия! Русь! Храни себя в веках! Пусть живы будут и леса и лисы. Пускай порой — хотя б со стороны! — всем, кто спешит домой иль, может, в гости, хотя б на миг окажутся видны улыбка лисья или лисий хвостик. В своей душе — мы дети до седин, нам не хватает радости и ласки, а лес с лисой, как блики из глубин, выносят к нам воспоминанье сказки… Живи, кума! Воруй на фермах кур! Пускай твой запах бесит пустолаек. Бог создал лис на свете — не для шкур, им белый снег под ноги подстилая. Мир красотой наполнен, чтоб душа — не разучилась радоваться чуду… Беги, кума… Ах, как ты хороша! Так и пальнул дуплетом бы в паскуду!.. В ПОЕЗДЕ Зима. Что делать мне в вагоне? Я встречаю проводника, несущего мне чаю, словами: «Мы опаздываем?.. Нет?.. И не найдётся ль свеженьких газет, чтоб, в новостях пошарив хорошенько, узнать, что стало с Юлей Тимошенко, не взорван ли иракцами Багдад, и что в Москве — дожди иль снегопад?..» А за окном — застывшим кинокадром — висит орёл над степью, как кокарда; спаял ледок речные берега; и во всю ширь — снега, снега, снега… Вот зимний дуб — без листьев, как бесполый, — стоит один среди равнины голый. Вот у окна — лежит моя страна, вся до краёв сиянием полна… А я сижу — то ем, а то скучаю, то, влив в себя стакан крутого чаю, гляжу в окно, где вот уж много дней мелькает профиль Родины моей. Куда я мчу? Куда мой путь струится? Кому я нужен где-то там, в столице, где нынче сплошь — лишь банки, казино, и жизнь мелькает кадрами кино, сварганенного, словно в Голливуде?.. Гляжу вокруг — кругом простые люди: смеются дети, дремлют старики (советских строек передовики). Вагон летит через поля и чащи моих Мордовий и моих Чуваший, моих Удмуртий в снежной пелене. Душа грустит, душа в тоске томится. — Эй, проводник! (А лучше — проводница.) Налей-ка снова, что ли, чаю мне… Россия! Русь! Я всю тебя приемлю — пусть грусть моя тебя не отпугнёт. Такое небо и такую землю ну где ещё моя душа найдёт? Я век готов через леса и горы, через тоски томленье, день за днём лететь, лететь через твои просторы и пить твой свет, дрожащий за окном… Уйди, тоска! Хоть даль и не знакома, но это — Русь. И я тут всюду — дома. ЗИМНЕЕ ОДИНОЧЕСТВО Стало холодно. Дует в окно. А за ним — как в пещере, темно. Ни далёкой звезды, ни огня. Только темень глядится в меня. Смотрит цепко, колюче и зло... (Хорошо, что меж нами — стекло!) Я задёрну окно невзначай. Отойду. Заварю крепкий чай. Сяду в кресло поближе к огню... Я холодную ночь — не виню. Всё от Бога, что в нашей судьбе: этот чай, этот ветер в трубе, эта долгая чёрная ночь, эта жизнь, уходящая прочь. Всё — от Бога. Спасибо Ему... Что ж так горько душе, не пойму?.. В МОМЕНТ ЗАКАТА Январский лес стоял, как новодел, зелёной крышей похваляясь смело. Корой стволов, как яркой медью рдел... И вдруг — как тумблер щёлкнул! — солнце село. И тут же стала вся лесная глушь — точь-в-точь, колода из трефовых карт лишь! (Словно Господь — извёл цветную тушь, оставив в деле чёрно-белый картридж.) Лишь белый снег да чёрные стволы из зыбкой мглы контрастно проступили. (Как — пятернёй в следах печной золы от верха к низу по листу водили…) Между дерев, как между смутных вех, иду вглубь чащи, точно вглубь колодца. И лес стоит вокруг, как тёмный век, в котором вдруг — не стало Бога-солнца. У окна поезда «Москва — Харьков» Снег идёт почти горизонтально, даль рябит, как сломанный экран. Воет ветер пьяно и скандально, хоть и мог бы петь, словно орган. Вон за тем оврагом — Украина. Тонко вьётся ручеек на дне... Неужель всё это мне — чужбина? Жизнь моя, иль ты приснилась мне? ПЕРЕДЕЛ ПЕРЕДЕЛКИНО Переделкиным правит зима. У порога — сугроб, точно боров. Гордо смотрят дворцы, терема из-за мощных заборов. Долго-долго средь ночи горят окна дач трёхэтажных. Но не перья поэтов скрипят в тех хороминах важных. Там вершатся другие дела, и другие проблемы решают те, чья совесть, как сажа, бела, и законы кому — не мешают. Нет им дела до странных писак, что здесь жили когда-то. Кто такой для них — Б. Пастернак? Так себе... Литератор. Кто для них здесь — Чуковский Корней? Иль Булат Окуджава? Им свобода нужна — без корней, чтоб ничто не мешало. Тянут к небу дворцов этажи, чтобы жить там в довольстве и силе — без нужды, без терзаний души, без поэзии... и — без России... Василь Гирнык. Видение в снегу (Перевод с украинского) Не напророчь ни смерти, ни войны. Чурайся слов — речений сатаны. На всё есть воля — не твоя, а Божья. Жизнь мнилась вечной. Но — всё позади?.. Стоит девчушка в белом бездорожье и держит свечку у своей груди. И всё к глазам подносит свой платок. А взгляд — бездонней, чем реки исток... Но что ж темно так? Господи, Ты слышишь — ведь это дочь Твоя идёт сквозь тьму?! Ну что ей — я? Ей надо помощь — свыше. А я — ну разве только обниму... Жизнь так страшна, бездумна и нелепа, и за окном — не буря, так война. Без слова нам труднее, чем без хлеба. Не будет Бога — будет сатана. Дитя, душа, монашенка, бродяжка, сиротский птенчик, залетевший в даль. Не для тебя ль открыта каталажка, чтоб ты узнала слёзы и печаль? Боюсь, всю жизнь тебе ходить в обносках, ловя спиною ругань или смех... Такой вот, блин, безрадостный набросок — ребёнок… свечка… похороны… снег… МОСКВА В НЕПОГОДУ Валентину Распутину Вьюга свирепствует. Ветер — ретив. Стрелы летят из незримых тетив. Колко нам в лица впивается снег под сатанинский бичующий смех. Бешеной конницей скачет пурга. Злобно кидает на город снега. Выйдешь из дома, а дальше — куда? — белая всюду кружится орда. Мир обезумел! Покинув Сибирь, тысячи вьюг пронеслись через ширь, чтобы, навеки затмив синеву, чёрною ночью ворваться в Москву Город защиту не выставил впрок. Сны безмятежные видит Боброк. И не примкнули к оглоблям штыки князя Димитрия рати-полки. В мутном сиянии жёлтых огней мечутся призраки снежных коней. Чёрные окна в испуге блестят. Белые копья вдоль улиц свистят… Жадно гляжу я сквозь тьмы полотно — чьё там за вьюгой мерцает окно? Это — молитвенник в келье не спит, молит о тех, кто в сраженье разбит. Тихо сочатся молитвы слова, но — от тех слов оживает Москва, и, совершая невидимый путь, горние силы втекают ей в грудь. Сколько б ни билась пурга о порог, мир погубить не попустит ей Бог. Утро наступит. И солнце, восстав, выбьет врага за пределы застав. Ляжет на попранный мир тишина. Станет ночная тревога смешна. И — словно белые ризы Христа — сладко заплещет в глаза чистота… * * * Зимою лес фотогеничней втрое, чем в дни, когда он зелен и душист. Войдёшь в него январскою порою — и будто в сказку перекинешь лист! Снег вдоль тропы от тени словно синий, подолы ёлок — точно юбки фей. И, вторя нотам Мусоргского, иней с волшебным звоном сеется с ветвей. Но не нарушат тишь аплодисменты — январский лес величествен, как храм! (Когда бы здесь бывали президенты, быть может, меньше б было в мире драм?..) Я прихожу сюда — как будто в детство или в забытый музыкальный сон. Лежат сугробы белые, как тесто. Скрипят деревья ветру в унисон. Сверкает — так, словно в Алмазном фонде! Не лес — корона в миллион карат... (...Всего и дел-то — прогулялся, вроде. А будто принял праздничный парад!) Пора снегопада Над Переделкиным — снега. Лес будто весь исчерчен мелом. И что ни ветка — то дуга под грузом изогнулась белым. Смотрю на мир, словно на лист, где миг рожденья чуда длится, и понимаю: нет традиций! Природа — импрессионист, с которым вряд ли кто сравнится. (...Непросто белый цвет блюсти, когда весь мир под ноги брошен!..) Себя от грязи — не спасти. Безгрешность ныне — не в чести. Но я смотрю, как снег блестит, и верю: Рай — ещё возможен! * * * В келье инока Филарета — нету видика, Интернета, ничего не смущает покой. Только — Библия под рукой. В келье инока Филарета не гремят из столицы приветы. Он живёт тут один, сам-перст. Лишь на стенке — распятье-крест. В келью инока Филарета не доходят эпохи приметы. Но ему и не надо газет, чтобы знать, что кончается свет. Келья инока Филарета — не протоплена, не прогрета. За окном — зимний ветер свистит... Но лишь тут можно душу спасти. ВЕРА А перед самой Пасхой — выпал снег, словно Природа провела учения — и деревца, готовые к весне, вдруг прогнала сквозь крестные мучения. И стало страшно: всё сейчас — умрёт? От снегопада — нет листве спасения?.. Но мир стоял и верил: ночь пройдёт — и всех согреет солнце Воскресения! | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
