Был конец марта 1943года.

 

Вокруг стояла тишина. Медленно рассеивалась ночная мгла. Всё явственнее выступали очертания товарных вагонов, одиноко застывших на железнодорожных путях. Только вдалеке раздавался гудок неутомимого паравоза., который маневрируя выстраивал вереницу вагонов, жёстко скрепляемых друг с другом и, в скором времени, готовых стройной колонной отправиться в далёкий путь.

Небо постепенно становилось сероватым и на востоке уже был виден предвестник наступающего утра - отблески поднимающегося солнца всё больше освещали голубеющее небо.

В залах вокзала было тихо. Только кое-где слышался негромкий храп спящих людей. Моисей находился в полудремотном состоянии: то он проваливался в приятную темноту сна, то спустя некоторое время просыпался, открывал глаза, грустно смотрел на спящих людей и вновь его веки опускались и он засыпал давая себе, таким образом, на короткое время забыться от тревоживших его мыслей. Всё его существо, даже когда он спал, было в ожидании возвращения матери.

Моисей сидел на скамейке прислонившись к спинке и опустив голову дремал. Из вещей возле него ничего не было, только бутылка с водой.

Вдруг, в тишине зала ожидания, раздались гулкие шаги и необычно громко прозвучало:

- Призывники - подъём. Выходи строиться на перрон.

В зале зашевелились, раздались вздохи, покашливания и негромкие, тревожные голоса:

-Всё. Сейчас будет отправка. Пошли скорей.

Моисей открыл глаза и стал тревожно озираться вокруг, надеясь увидеть спешащую к нему мать. Не увидев её, он с сильно бьющимся сердцем, вслед за остальными, двинулся к выходу на перрон. Все призываемые в армию были размещенны по вагонам. Моисей умудрялся стоять у своего вагона, несмотря на указания сопровождавшего призывников офицера, зайти в вагон. Он стрепетом и надеждой смотрел на дверь вокзала, откуда обязательно должна была показаться мама. Моисей нетерпеливо переминался с ноги на ногу, его глаза от напряжения начали слезиться, и со стороны казалось, что он плачет. Да, он плакал. Вернее плакала его душа. Но и настоящие слёзы вот-вот были готовы брызнуть из его глаз. Ещё пока теплившаяся надежда, что вот сейчас, в проеме двери, покажется знакомый, дорогой облик, сдерживала слёзы. От нетерпения и волнения он всё чаще глотал стоящий в горле "комок".

-"Зачем я её отпустил домой печь лепёшки? - который раз задавал он себе вопрос. Посидели на вокзале почти двое суток без еды, посидели бы ещё немного. Но мама заволновалась и вечером ушла домой. Перед тем как уйти, она сказала:

-Ты, сыночек, побудь один, а я быстро спеку лепёшки и рано утром прибегу обратно. Ты же слышал,- по радио объявили, что до утра отправки не будет. Я не могу спокойно смотреть, как ты сидишь голодный".

"Успеет ли она? Ведь отсюда до дома примерно три километра. Я чувствую, она должна вот-вот придти. Хотя-бы поезд постоял ещё немного".

В его памяти всплыл образ матери. Вот он смотрит ей вслед. Видит её чуть согнутую фигуру в изношенной одежде, сильно истоптанных туфлях. Издали она казалась старухой, а ей ещё не было и сорока. От этих воспоминаний его сердце сжалось от боли, любви, жалости, и от того, что он не может, что-нибудь изменить.

Вдалеке раздался тревожный гудок паровоза. Вагоны с грохотом, медленно поплыли мимо перрона, провожающих. Моисей, скрепя сердцем, взялся за поручни, поднялся в вагон и припал к окну всё ещё надеясь увидеть спешащую к нему мать. Ему очень хотелось ещё раз увидеть её. Хотелось обнять, прижать к своей груди, взглянуть в её полные любви и горечи глаза. Хоть на мгновенье почувствовать себя маленьким и унести с собой в тревожную, полную опасности неизвестность, капельку её тепла, материнской любви и заботы. Но судьба оказалась к ним жестокой. Мать не успела проводить сына на войну.

"Кто знает, когда я вновь смогу увидеть маму, братиков, сестру? Отца, который сейчас находится на фронце? Да и вообще, увижу ли я их когда-нибудь? Ведь идёт война. А там...нет! Я даже в мыслях не хочу допускать этого... Я обязательно вернусь домой с победой..."-подумал он.

Моисей стоял у окна вагона и невидящими глазами, мысли его были там где остались его родные, смотрел на пробегающие мимо поля, кусты, одинокие деревья. Земля вблизи поезда с бешенной, всё убыстряющейся скоростью, убегала назад и, казалось, никакая сила не остановит этот яростный бег навстречу неизвестности. Стоило поднять глаза и земля с какой-то торжественностью и печальной задумчивостью, медленно кружась, проплывала и таяла вдали.

Он не знал сколько он простоял у окна. Только оттяжелевшие ноги и усталость во всём теле говорили о том, что времени прошло не мало.

Моисею ещё не испонилось восемнадцати лет. Не прошло ещё недели как он выписался из больницы, где пролежал больше месяца с крупозным воспалением лёгких. Он ещё не совсем окреп, но несмотря на это его мобилизовали. Как и большинство его сверстников, не успел за свою короткую жизнь, ничего увидеть, познать. Жизнь ему казалась бесконечно долгой, полной загадок и открытий.

Кто-то тронул его за плечо и он, оторвавшись от тревоживших его дум, обернулся. Перед ним стоял молодой, улыбающийся узбек. Узбеков было много, с которыми он призывался. Узбек что-то проговорил на своём языке и приветливо показал рукой, приглашая Моисея пройти внутрь вагона. Моисей нехотя оторвался от окна и медленно пошёл за ним. Они пришли в одно из купе плацкартного вагона. Сидящие там призывники подвинулись и уступили место у окна. Тот кто привёл его, с продолжающей светиться улыбкой, обеими руками указал на уставленный всякой едой стол, произнёс:

-Сэнэке якши. Кушать пожалста...

Призываясь в армию с Узбекистана, где Моисей прожил больше года, он понял, что узбек сказал о нём хорошие слова. Он поблагодарил, сказав:

-Рахмат.

И отрицательно помахав головой, приложил руку к сердцу в благодарность за любезное приглашение к столу. Сидящие за столом узбеки разом недовольно заговорили, замахали руками, призывая Моисея разделить с ними еду. Но ему совершенно не хотелось кушать, не потому, что организму не требовалось - он давно ничего не ел, а потому, что он переживал из-за того, что не получилось попрощаться с матерью. Как говориться "кусок в горло не лезет". Настойчивость, с которой узбеки приглашали его к столу, тронула. Он привстал со своего места, скрестил руки на груди и помахав отрицательно головой, обвёл присутствующих умаляющим взглядом. Поняв, что Моисей кушать не будет, они недовольно зацокали языками и приступили к еде.

Моисей отвернулся к окну и стал смотреть на убегающую даль, за линию горизонта, которая иногда виднелась, а в остальном была покрыта молочной дымкой. Громыхая на стыках рельс поезд въехал в лес. По обе стороны, быстро мчавшегося поезда, росли не высокие, близко стоящие друг к другу ели, которые были окутаны густым туманом.

"Точно как мы. В тумане неизвестности. Ничего не знаем, что нас ждёт" - грустно подумал Моисей.

Моисей был высокого роста, широкоплеч. Руки с вздувшимися венами, говорили о том, что они не избегали физической работы. Его лицо было бледным, одухотворённым. Его внутренние переживания, мечты, всегда были чистыми, возвышенными, но не лишённые честолюбия.

Сидя в раскачивающемся вагоне, глядя в окно, он с удовольствием предался воспоминаниям. Он вспомнил довоенную жизнь, школьные беззаботные годы.

... Он любил радиодело. Мог часами сидеть над схемами, разбираясь в хитросплетениях проводов, конденсаторов, сопротивлений, ламп.

Временами, отрываясь от этого занятия, он мечтал. Его взгляд устремлялся куда-то вдаль, мысль его уносила далеко-далеко в будущее. Там он себя видел первооткрывателем новых, невиданных до селе, изобретений, которые сделают жизнь людей более содержательней, интересней.

Кроме этого, он видел себя художником, работы которого будут восхищать людей, сделают их добрее. В мечтах у него возникали фантастические сюжеты будущих картин. Он твёрдо не знал, что больше любит и чем будет заниматься во взрослой жизни - радиоделом или живописью. Он одинаково был увлечён тем и другим. Заканчивая занятия радиоделом, после небольшого перерыва, самозабвенно принимался рисовать. Красок у него не было и он рисовал карандашами. В посёлке, где он жил, не было кружков, где бы он мог в полной мере постичь тайны своих увлечений. Он рисовал всё, что его окружало: сапоги, калоши, ботинки - небрежно брошенные на пол, яблоки, груши, огурцы, лежащие в глубокой тарелке, миски, кастрюли, вёдра - всё что попадалось на глаза. Не плохо у него получались портреты с натуры. В школе знали о его пристрастию к рисованию и часто поручали написать тот или иной лозунг к празднику или оформить стенную газету.

... На улице зима, мороз, темно. Спать хочется страшно. Чьи-то руки осторожно ложатся на плечи и слышен тихий шёпот матери:

-Вставай, мой мальчик. Надо собираться в школу.

Потянувшись, он открывал глаза, опираясь на локоть руки, смотрел на бледный , жёлтоватый свет, падающий от стоявшей на кухне керасиновой лампы. В нос ударял приятный запах испеченных в печке блинов и жареного сала с луком.Он быстро вставал, умывался , зачерпнув холодной, колодезной воды из ведра обдав ею заспанное лицо, с удовольствием фыркал. После этого садился за стол. Мать заботливо ставила перед ним тарелку, на которой возвышалась аккуратно сложенная гора блинов и горячую сковородку, на которой лежали поджаренные лук и сало, с прорезями мяса. Моисей брал сврерху приятно пахнущий блин, отрывал от него пышный кусок и опускал его в горячий жир, перемешанный с зажаренным луком и с удовольствием поглощал это. Иногда на завтрак мама подавала прямо с печи только что сваренную, рассыпчатую , с поджаренными боками, приятно пахнущую картошку, с ароматными, малосольными огурцами и, по желанию, стаканом рассола...

От этих воспоминаний у Моисея во рту появилась обильная слюна и ему очень захотелось есть. Он несколько раз сделал глотательные двежения и, заставив себя забыть что он голоден, продолжал вспоминать.

...Он всегда удивлялся, что мама вставала "с первыми петухами". Когда она его будила, то в давно разгоревшейся печи, не только завтрак и обед для семьи, но и еда для коровы, свиней.

...Позавтракав, Моисей одевался, брал набитую книгами и тетрадями сумку и открыв набухшую от мороза входную дверь, окунался в морозную темноту зимнего утра. В лицо ударял ветер со снегом и он подставлял своё лицо им навстречу и чувствовал на лице освежающие уколы колючих снежинок.

Он с удовольствием вспомнил, как наступало непонятное волнение, когда приходило время убирать с огорода урожай: Спелые, в пупырыжках, огурцы с жёлтыми цветочками на конце. Спелые, с надутыми красными щеками и зелёной шапочкой с хвостиком, помидоры. Он физически ощущал, как острая лопата, словно в масло, входила в чернозёмную землю при копке картошки. Какой приятный, тёплый дух исходил из потревоженной земли. Как разбуженный дождевой червяк извивался в разрыхлённой земле. Как приятно было брать в руки картошку и бросать её в плетённую карзину. Потом, сгибаясь под её тяжестью, идти высыпать её в кучу, которая постепенно увеличивалась. И хотя во всём теле чувствовалась усталость, глядя на результат своего труда, он был удовлетворён тем, что помог своей семье в заготовке продуктов на зиму. Среди своих братьев и сестры он был старшим и не по возрасту серьёзным. Он всегда чувствовал ответственность за них и всегда их опекал. Он с готовностью брался за любую домашнюю работу, показывая этим пример для младших. Он это делал не ради этого, это была его сущность, его характер и душа. Глянув в вагонное окно мчавшегося поезда, Моисей с удовольствием продолжал вспоминать довоенную жизнь. В памяти всплыли летние школьные каникулы.Как он со своми друзьями, шумной стайкой, шли на речку купаться. Как с радостными криками бросались в воду, поднимая вверх мириады брызг. От этих воспоминаний его лицо преобразилось, в глазах появились радостные огоньки. Уголки его губ, раннее скорбно опущенные, приподнялись вверх и, казалось, что едва пробивающаяся улыбка вот-вот озарит это юное лицо. Он оторвался от окна, посмотрел вокруг, вспомнил несостоявшееся прощание с матерью и его лицо сразу стало мрачным. Он тяжело вздохнул и опустив голову, отсутствующим взглядом, стал смотреть на проходивших по вагону людей.

...На улице незаметно стало темнеть и вскоре через окно вагона, едва можно было что-либо различить . В вагоне зажгли свет, который тускло освещал лица сидящих в нём молодых людей. Постепенно у всех спало волнение от расставания с родными и мысли всё настойчивее обращались в недалёкое будущее. В вагоне постепенно стих оживлённый разговор, только кое-где был слышен тихий, короткий говор, который неожиданно обрывался. В наступившей тишине был слышен только равномерный стук вагонных колёс, да изредка, где-то далеко раздавался гудок паровоза. Кто-то, опёршись о стенку купе, опустив голову, дремал, а кто тихо сидел, устремив взгляд в одну точку, думал о чём-то своём. По вагону медленно прошёл сопровождающий новобранцев офицер, рассматривая будущих защитников Родины.

... Поезд медленно стал сбавлять ход. Многие новобранцы прильнули к окну вагона, стараясь сквозь темноту что-нибудь рассмотреть. Поезд всё медленнее проплывал мимо платформ, на которых еле угадывались, сквозь брезент, силуэты танков, орудий.При свете редких фонарей, можно было рассмотреть стоящих на платформах часовых с винтовками за плечами. Вскоре поезд стал резко тормозить и по составу пробежал скрежет колёс останавливающихся вагонов.Новобранцы отошли от окон и сели на свои места. Их лица стали ещё более серьёзными, сосредоточенными.Увиденное произвело на них сильное впечатление. На них, как-бы дохнул, обжигающий ветер войны, предстоящей для них войны. Прозвучала команда "выходи" и все, торопясь, стали тесниться к выходу. Время было за полночь. На улице было очень темно. По крайней мере, Моисею так показалось, так как он вышел из освещаемого вагона в ночь и глаза еще не успели привыкнуть к темноте. Прозвучала команда "всем построиться". После небольшой толкучки, разношерстная масса людей приняла более или менее организованную группу.

- На пра-а-во. Левое плечо вперёд, шагом марш.

Наталкиваясь друг на друга, колонна медленно потекла в ночь, только был слышен беспорядочный топот многочисленных ног. Шли с каким-то безразличием и даже обречённостью, довольно долго, с одним лишь желанием, - поскорее придти к намеченной цели. Через некоторое время привыкшие к темноте глаза, стали различать не многочисленные, одноэтажные строения. В колонне послышались оживлённые голоса.

Новобранцев ввели в большой зал и приказали ждать. Люди разбрелись по залу, с удовольствием садились на редкие скамейки. Кому не хватало места, садились прямо на пол, положив возле себя "сидор", у кого он был.

Моисей подошёл к окну и стоя прислонился к подоконнику. Он с облегчением подумал, наверное, как и все остальные, об окончании пути.

"Сейчас, наверное, нас поведут в баню, переоденут и объявят спать?"

В актовом зале, где они находились, горела одналампочка, поэтому было полутемно и в дальних углах зала едва различались лица людей. В ожидании прошло довольно много времени. Среди новобранцев послышались недовольные голоса, немногочисленных русскоговорящих призывников. Вторя им, зароптали на своём языке узбеки:

-Почему за нами так долго не приходят? На улице уже давно ночь.

Переминаясь с ноги на ногу, Моисей тоже с огорчением думал об этом. Но время шло и ничего не менялось. Люди почти потеряли надежду, но вдруг дверь зала неожиданно открылась и в полутёмном просвете показалось несколько офицеров. Все зашевелились и с облегчением смотрели на вошедших.

-Встать. Всем построиться - прозвучала команда.

Один из офицеров сказал:

-Чьи фамилии будут зачитаны, три шага вперёд, ясно?

-Ясно - прозвучало несколько голосов.

Офицер стал зачитывать фамилии. Моисей, с некотым напряжением, ожидал когда назовут его фамилию. Офицер вызвал уже многих, но своей фамилии он не услышал. Отобранных новобранцев вывели из зала. Другой офицер стал называть следующих призывников и Моисей,

наконец, услышал свою. Группа, куда входил Моисей, состояла из пятнадцати-двадцати человек. Офицер скомандовал:

На пра-а-во. На выход шагом марш.

И небольшая колонна двинулась к выходу из здания. Моисей подумал:

-"Значит служить будем не здесь, а в другом месте. Опять куда-то идти...".

Они прошли метров триста и сразу дорога пошла лесом. Высокие, толстые сосны, медленно раскачиваясь, грустно поскрипывали, навевая безисходную грусть, на и так не очень расположенных к веселью людей. В лесу было темно. Чтобы никто из новобранцев не споткнулся о торчащие из под земли корни деревьев, впереди колонны шёл офицер и освещал дорогу фонариком. Первая шеренга шла за офицером, а остальные, почти не задумываясь, шли нога в ногу. Шли долго. Вскоре лес расступился и перед собой они увидели одноэтажные дома, в некоторых окнах, в это позднее время, горел электрический свет. На улице, по которой они шли, стояли редкие столбы, на которых, слегка покачиваясь, горели фонари. По новобранцам прошёл вздох облегчения, они поняли, что пока их мытарствам пришёл конец и их служба начнётся здесь. Помывшись в бане, переодетые в солдатскую форму, вновь испеченные солдаты, с интересом смотрели в зеркало, удивляясь своему необычному виду. Одевшись, Моисей тоже подошёл посмотреться в зеркало. Из зеркала на него смотрел юноша в мешковатых, не по размеру штанах, длинной, почти до колен, гимнастёрке и больших, с тупым носом ботинках. Голени ног были туго "запеленаты" в обмотки.

Переминаясь, он поднял одну ногу, вторую и почувствовал, что ботинки довольно тяжёлые. " Да. Тяжёловато будет их носить,...да и с обмотками намаешься...". Он тяжело вздохнул, посмотрел на окружающих солдат, уже солдат, и подумал: - " Здесь все в одинаковых условиях. Что будут переносить все, то и мне придётся. Думаю, выдержу... Должен выдержать...".

Наконец, они пришли в казарму. Перед строем пахнущих чистотой и новым обмундированием солдат, ходил всё тот же старшина, который в бане много раз показывал и до хрипоты рассказывал как пользоваться обмотками. Старшине было лет сорок. Он был строен, подтянут и перед солдатами гарцевал, словно арабский скакун. Чувствовалось, что он на зубок знает и и с завидным рвением выполняет требования устава. На службе он был строг, требователен. Но сегодня, перед строем этих мальчиков, только что одетых в военную форму, он говорил тихо, в его словах временами слышались нотки теплоты, отеческого напутствия.

- Ну вот, ребятки, вы впервые надели форму - форму солдат нашей армии. Сегодня я не буду требовать от вас выполнения устава. Сейчас вы тихо разойдётесь, разденетесь и ляжете спать, почти как у мамки. Утром начнётся ваша настоящая армейская служба. Думаю, сынки, не подкачаете. Чего носы повесили? Носы не вешать, орлы, - с некоторой иронией проговорил он. Потом строже:

-Спать вам осталось несколько часов. Подъём будет по установленному распорядку - в шесть ноль-ноль. Всё. Отбой-, тихо проговорил он.

Моисей, вместе с другими, бросился к кроватям. Кровати стояли в два яруса и Моисей старался занять нижнюю, но другие оказались более расторопными. Немного огорчившись, он занял кровать наверху. Раздевшись, он подтянулся на руках, запрыгнул наверх и лёг. Влажное постельное бельё, непривычно жёсткая, набитая соломой подушка, лежание наверху, всё пережитое за последнее время, тяжело отразилось на настроении Моисея. Он тяжело вздохнул и в это время в казарме потушили свет. Только в конце коридора горел электрический свет, - там дежурил дневальный. Моисей повернулся на бок, закрыл глаза и тревожно подумал:

-"Сейчас, наверное, часа три ночи, а в шесть подъём. Надо постараться уснуть".

...В глаза резко ударил яркий свет и очень громко прозвучала команда:

-Взво-о-оод. Подъём.

В казарме все задвигались, послышались негромкие, ругающие себя голоса:

-Фу, чёрт... Да как это...

-Быстрее, поторапливайтесь...-послышался властный голос.

И совсем через короткое время:

-Взво-од. В две шеренги, становись!

Толкая друг друга, солдаты бросились строиться - кто с одной, обмотанной вокруг ноги обмоткой, другую держа в руке. Кто-то, не успев намотать их полностью, бежал строиться, а за ним тащились длинные хвосты незамотанных обмоток. Кто-то успел надеть только ботинки... Старший сержант, объявивший подъём, прошёл вдоль строя:

-Выровняться...Равняйсь!... Смирно!.. Вольно!..

Глядя на строй полуодетых солдат, старший сержант еле сдерживал улыбку. Моисей, услышав команду "подъём", вздрогнул, открыл глаза и с сильно бьющимся сердцем соскочил вниз к своей одежде. Торопясь, он быстро одел брюки, ботинки и услышавкоманду "строиться", держа в руках обмотки, вслед за остальными побежал в строй.

-Что это? В строю стоят солдаты или сборище бродяг?

В шеренгах послышался негромкий смех.

-Что? Самим смешно? Сейчас будем тренироваться до тех пор, пока не научитесь становиться в строй подтянутыми и в строго определённое время.

-Приговиться к отбою!.. Отбой!

Все бросились к кроватям, на ходу сбрасывая обувь, а подбежав к табуреткам, которые стояли при кроватях, наспех бросали снятые штаны и быстро ложились в кровать. Кое-кто умудрялся прыгать в кровать в брюках, но опытный глаз старшего сержанта это замечал и подойдя к кровати хитреца, заставлял его снять штаны. Потом вновь раздавалась команда:

- Приготовиться к подъёму! Подъём!

И так продолжалось до тех пор, пока новички становясь в строй, не имели более или менее нормальный вид. После этого звучала команда:

- В колонну по одному на выход шагом марш!

После перекура у туалета, строились и началась первая в их солдатской жизни физзарядка: бег, физические упражнения на плацу. С непривычки, от такой нагрузки, раскрасневшиеся солдаты, оживлённо разговаривали и шли умываться. Одевшись ждали следующей команды. Вскоре команда раздавалась (как позже солдаты узнали, самая приятная - в столовую):

-Выходи строиться!

Подходя ближе к столовой, проголодавшимся солдатам, в нос ударил аромат вкусно приготовленной пищи.

...Начались будни армейской службы: строевые занятия, физическая подготовка, изучение материальной части радиостанции, азбуки Морзе, работа на ключе.

Прошло полгода упорных занятий. Моисей хорошо усвоил работу и устройство радиостанции, свободно принимал и передовал учебные радиограммы. На занятиях в полевых условиях, взяв с собой блок питания и приёмопередатчик, быстро добирался до намеченного в лесу места, распологался под раскидистой ёлкой и разворачивал радиостанцию для работы. В наушниках слышался многоголосый хор передаваемых радиограмм, в котором нужно было отыскать позывные своей радиостанции и установить с ней надёжную связь. Моисей осторожно поворачивал ручку настройки, чутко прислушиваясь к какофонии звуков в эфире. Вскоре его пальцы застывали на месте,- он услышал знакомые позывные. Взявшись за ключ передачи, он начинал отстукивать свой позывной. Установив связь, долго принимал учебные радиограммы, а потом работал на передачу. У Моисея сложились не плохие отношения с командиром отделения и взвода. Да это и не могло быть иначе. Моисей был дистиплинированным , исполнительным и хорошо успевающим курсантом. По натуре скромным, распологоющим к себе человеком. Несмотря на пережитое, при разговоре на его губах всегда можно было увидеть приятную, еле заметную улыбку, а глаза излучали тепло и доброжелательность. Однажды, находясь на очередных полевых занятиях, работая на радиостанции и перейдя в режим приёма, он принял радиограмму о том, чтобы он срочно прибыл в расположение части, так как к нему приехала мать. Волнуясь и не помня себя от радости, он в считанные минуты собрал радиостанцию в походное положение и бегом бросился в часть. Он бежал не чувствуя тяжести радиостанции.

-" Мама приехала... Скорее... Она ждёт... Я бегу к тебе, мамочка..."

Не разбирая дороги, тяжело дыша, он бежал вперёд. Его сердце радостно стучало. Казалось, что ноги сами отмеряют метры трёх-четырёх километровой дороги. Весь в поту, запыхавшийся, он вбежал в казарму и прерывающимся голосом спросил:

-Где мама?

В ответ раздался дружный хохот сидящих вокруг стола сержантов. В первые минуты Моисей растерянно смотрел на командира своего отделения, - он понял-его обманули. Что это было шутка. Командир отделения, видя как расстроился Моисей, с доброжелательной улыбкой сказал:

-Извини. Но, я хотел проверить, как скоро ты прибежишь. Молодец. Ты перекрыл все нормативы.

Огорчённый Моисей отошёл от сержанта. "Ему не стоило так шутить"-подумал он.

Потом он вспомнил то радостное настроение, то чувство которое он испытал, неожиданно получив известие, что к нему приехала мать. Он понял, что за месяцы, которые он находился в разлуке с родными, с матерью, время которое он потратил на дорогу, к месту расположения части, где якобы его ждала мать, было радостно- волнительным и счастливым. Позже, в его душе осталась печаль и горькое чувство сожеления от того, что второй раз, он всей душой хотел увидеться сматерью, попрощаться, но она оставалась где - то в недосягаемом далеке. Сержант, как бы угадал его самое сокровенное желание, собственно это не трудно было сделать. Ведь увидеть мать, мечта любого солдата, того же сержанта. Моисей стоял у окна казармы и смотрел на улицу. Вводную, выражаясь военным языком, которую дал ему сержант, взбудоражило ему душу. Он вспомнил мать, братиков, сестру. "Как они там? Здоровы ли? Надо написать им письмо". Письма домой он писал не очень часто. В "личный час" часто не было сил писать- слишком велика была нагрузка, для не совсем ещё окрепшего Моисея. От матери письма он получал регулярно. В последнем письме матери, он отослал свою фотографию и успел уже получить ответ. Мать писала, что она часто смотрит на его фотографию и не имея возможности его поцеловать, целует его фотографию и просит Бога, чтобы Моисей возвратился домой живым и здоровым.

Погрузившись в воспоминания, Моисей явственно увидел сгорбленную над плитой фигуру матери, голодных и исхудавших братиков , сестру. Его сердце сжалось от любви к ним, от тех трудностей, которые они испытывают, вдали от родных мест, в эвакуации.

...Была вторая половина ночи. Моисей вместе с другими солдатами своего взвода был в карауле. Час назад он сменился с поста у караульного помещения. И теперь, как и остальные сменившиеся с поста, спал в комнате отдыха, на жёстком деревянном топчане, где стоял удушливый запах давно непроветриваемого помещения. В комнате слышался громкий храп уставших солдат.

...Караульная смена, подъём! - прозвучала команда.

В полутьме, спящие солдаты зашевелились и, сонно вздыхая, садились на край топчана. Моисей открыл глаза, потянулся и встал. Очень хотелось спать, но пора было идти на пост. Взяв винтовку, он вместе с остальными солдатами, вышел на улицу. На улице было темно, только одинокая лампочка, на столбе у караульного помещения, бледно освещала небольшой кусочек земли, на котором стоял часовой.

-Караул, строиться! - прозвучала команда разводящего. Равняйсь! Смирно! На пра-а-во! Шагом марш!

И караул, в составе разводящего и трёх солдат, двинулся в темноту ночи. В лицо солдатам подул не сильный, но порывистый и освежающий ветер, который прогнал остатки короткого солдатского сна. Впереди, как и положено, шёл разводящий сержант, за ним шли солдаты. Моисей шёл вслед за разводящим Он знал, что на его пост они придут последними. Сначало смена постов произойдёт на ближних объектах, а потом наступит его очередь. Склад боеприпасов и взрывчатых веществ, где нёс караульную службу Моисей, был наиболее удалённым и ответственным постом. Склад находился километрах в трёх от караульного помещения. Участок, на котором был расположен склад, с трёх сторон примыкал к лесу. Четвёртая сторона была открыта необъятному полю танкодрома, земля которого была вся перекопана танковыми гусеницами. Склад был обнесён двумя рядами колючей проволоки, между которыми ходил часовой. Против вьездных ворот стоял "грибок", под крышей которого висел телефонный аппарат, который в случае необходимости, мог связать часового с караульным помещением. Точнее, часовой, покрутив ручку телефона, мог дать сигнал в караульное помещение, если ему, а значит и охраняемому объекту, угрожает опасность. По периметру поста стояли столбы, на которых висели электрические фонари. Они были так расположены, что освещали, в основном, не склад с боеприпасами, а часового, который со всех сторон был виден, как на ладони.

Все солдаты, которые несли караульную службу на этом обьекте, жаловались на опасность такого освещения, но всё оставалось по старому.

-Стой, кто идёт? - раздался хриплый голос часового, когда караульная смена была в метрах десяти от поста.

- Разводящий, со мной смена - ответил сержант.

-Разводящий ко мне,остальные на месте - по уставу,- бодрым голосом ответил часовой, радуясь долгожданной смене.

... С надетой на плечо винтовкой, с отомкнутым штыком, который поблёскивал от горящих фонарей, Моисей медленно ходил между рядами колючей проволоки и с некоторой опаской смотрел в темноту таинственного леса. Как уже упоминалось раньше, полоса по которой ходил часовой, в данном случае Моисей, была хорошо освещена и часовой был виден издалека. Это облегчало задачу преступникам, в случае нападения на пост. "Кто так организовал охрану такого ответственного военного склада?" - в который раз огорчённо думал он. Вокруг была кромешная темнота,- как со стороны леса, деревья которых находились и на территории склада, так и со стороны танкодрома. От порывистого ветра кроны высоченных сосен покачивались, изредка издавая треск, от которого становилось не по себе. Поёживаясь, Моисей глубже втянул шею в воротник шинели и настороженно посмотрел на склад, лес и пугающую темноту со стороны танкодрома. Он вспомнил, как много им говорили о том, что хотя фронт от них довольно далеко, надо быть всегда на чеку, особенно при охране военных объектов. Немцы забрасывают в наш тыл диверсантов, которые нападают, в том числе, и на охраняемые объекты. Приводились примеры происшедших случаев.

Оставалось полчаса до смены. От постоянного хождения чувствовалась усталость. Моисей подошёл к толстому стволу старой сосны и прислонился к её шершавой, приятно пахнущей поверхности. Неожиданно прогремел выстрел и пуля прожужжала над головой Моисея. Вслед за первым выстрелом, прозвучал второй, пуля которого ударилась о ствол сосны и обсыпала Моисея кусочками коры. В первые секунды он ничего не успел понять и инстинктивно бросился на землю. Он посмотрел в сторону от куда стреляли и в полумраке ночи увидел две полусогнутые фигуры, которые бежали в сторону его поста. Волнуясь, Моисей быстро снял винтовку с плеча, наспех прицелился и выстрелил. Он увидел как фигуры упали и слились с землёй. "Надо сообщить в караульное помещение о нападении на пост", - подумал он и ползком двинулся к "грибку". Он полз медленно, плотно прижавшись всем телом к земле. Нападавшие, видимо, поняли его намерение и начали вести по нему автоматный огонь. На какое-то мгновение Моисей замер на месте, потом несколькими бросками достиг "грибка". Он приподнял голову посмотрел в сторону откуда раздавались выстрелы и ничего не увидел. На всякий случай он выстрелил в ту сторону. С той стороны была полная тишина. Моисей понимал, что так просто они уйти не могли. Он осторожно, прикрываясь небольшой толщиной столбика "грибка", приподнялся, быстро снял трубку телефонного аппарата и стал крутить ручку. Он знал, что в это время в караульном помещении прозвучал сигнал тревоги и весь состав караула идёт ему на помощь. Он снова бросился на землю и в это время, переместившись немного левее, нападавшие снова открыли огонь по Моисею. Одна пуля по касательной пробила рукав шинели. Лёжа наземле, под прикрытием столбика "грибка", Моисей напряжённо вслушивался и всматривался в темноту, с замиранием сердца ждал своих. Но вокруг стояла напряжённая тишина. Вдруг, с права и слева поочерёдно прозвучало несколько выстрелов, и пули недалеко от Моисея взрыхлили землю. Моисей понял, что нападавшие изменили тактику, решив нападать с разных сторон. В ответ Моисей не целясь, несколько раз выстрелил в темноту и стал ждать. Вдруг он услышал частую стрельбу и с облегчением подумал:"Наши пришли, слава Богу. Теперь им не уйти..." Через несколько минут всё стихло. Моисей осторожно приподнялся, прислушался и встал, оставаясь под ненадёжным прикрытием столбика. Через некоторое время он услышал приближающийся топот ног и вскоре увидел бегущих в его сторону солдат во главе с начальником караула. Моисей был сильно взволнован и с навернувшимися на глаза слезами радостно смотрел на бегущих к нему на выручку солдат. Он бросился к воротам и приподняв их, немного приоткрыл. Первым в открытое пространство вошёл старший лейтенант-начальник караула. Запыхавшийся от быстрого бега, он радостно воскликнул, обращаясь к Моисею:

- Живой, солдат?

Потом он обнял растерявшегося Моисея и под дружный смех окружавших их солдат, держа Моисея за локоть, сказал:

-Молодец! В этой опасной обстановке ты держался хорошо. Думаю, что все наши солдаты держались бы не хуже,-и с улыбкой добавил - только, думаю, на всех диверсантов не хватит. Потом серьёзно добавил: - Один нападавший в перестрелке нами уничтожен...лежит там...сволочь. Другой... успел скрыться. Часть нашей группы его преследует, надеюсь, не должен уйти. Сейчас усилим охрану объекта. На посту остаются,- он назвал фамилии двух солдат. -А ты,- он обратился к Моисею,- снимаешься с поста, будешь отдыхать. Небось заслужил. А вообще, наверное, забоялся, когда произошла эта петрушка? Признавайся, боялся?

-Когда над головой , неожиданно, просвистели пули, испугался. А потом как - то...забыл про испуг.

-Как это зыбыл?-спросил кто-то.

- А так, забыл. И как-то даже обозлился...

-Хорошо злишься,-сказал офицер.

Потом обратившись остающимся на посту солдатам, сказал:

- Будьте бдительными. Если что, действуйте по уставу, так как действовал он,-офицер указал на Моисея.

Потом добавил:

-Никто не знает сколько их здесь, нападавших. И совершенно не исключено, что не нападут ещё раз. Поэтому, будьте внимательны.

В один из дней, после завтрака был построен весь батальон. После каманды "смирно" командир батальона зачитал приказ командира полка об объявлении

Моисею благодарности и поощрении его тремя внеочередными увольнениями вгород. Моисей стоял перед батальоном и всё его лицо, от волнения, , покрылось красными пятнами, он часто моргал, боясь заплакать от переполнявших его чувств.

...Группа, которая преследовала второго нападавшего, вернулась ни с чем.

... Моисей сидел на табуретке, возле застеленной кровати и в который раз впоминал довоенную жизнь. Ему вспомнился родной дом, который был построен не задолго до начала войны. Вспомнил натёртый веником, до желтизны помытый, пол, цветы в горшках на всех окнах дома, небогатая , но такая знакомая мебель. Вспомнил зелённый дворик, по которому гордо вышагивали куры во главе с голосистым петухом. Сарай, наполовину забитый сеном, в котором была корова, лениво жуя "жвачку" и от которой исходил умиротворяющий покой, тихое, довольное похрюкивание сытых свиней. Он вспомнил, как бежал с пустыми вёдрами, за водой к колодцу. Как с поскрипыванием опускалось в темноватую глубину колодца ведро и заполненное поднималось вверх, на ходу разбрызгивая часть воды. Как он, с полными вёдрами, сгибаясь под их тяжестью, задавался целью, через силу, донести их до намеченого им места. И хотя в какой-то момент ему казалось, что он не сможет донести вёдра до намеченного места, стиснув зубы, с подкосившимися ногами, доносил. Отдохнув немного, он вновь намечал себе сверх расстояние и всё повторялось снова. Принеся воду домой, весьв поту, запыхавшийся, содился и доволный, что выдержал придуманное им самим испытание, улыбался... Он с сожалением оторвался от своих воспоминаний, так как прозвучала команда строиться. Сегодня впервые предстоял кросс на три километра. Моисей волновался, немного сомневаясь,что сможет пробежать их в нормативное время.

...Он пробежал, примерно, чуть больше километра, но уже тяжело дышал, а ноги казались ватными. Желание остановиться и хоть на одну минуту сесть, лечь, становилось всё сильнее и в голове всё чаще сверлила мысль:

-"Всё. Сейчас остановлюсь и гори оно всё".

Он поднял голову и увидел, как впереди, бежал командир отделения, который чуть обернувшись, крикнул ему:

-Ну, как?... Нормально?...

-Нормально,- неожиданно для себя, прерывающимся голосом ответил Моисей. "Буду держаться сержанта",- решил он и через силу ускорил бег. Он вспомнил вёдра с водой, которые нёс несмотря на то, что силы покидали его. Какое-то время это помогало. Но постепенно он стал замечать, что усталость всё более и более овладевает его телом и он понемногу начинает отставать от сержанта. Моисей всегда был фантазёром и мечтателем, и в это время ему в голову пришла почти фантастическая мысль:-"На финише фашисты собираются расстрелять мать, сестру, братиков".

Эта мысль пронзила всё его существо, она показалась такой реальной - "Если я вовремя не успею добежать до финиша, то они будут расстреляны". Эта, пусть придуманная им ситуация, придала ему силы.Его ноги, постепенно, стали пружинистыми, лёгкими и быстрыми. Дыхание стало ровным, глубоким. Он бежал и всё его сознание было охвачено одной мыслью:- "Скорее.. скорее. Я успею...я спасу их. Обязательно спасу". Впереди показался поворот, а за ним дорога пошла вниз. Бежать стало легче, ноги, как-будто, сами несли его вперёд. До финиша оставалось метров триста. Вдруг зазвучали звуки марша,- это заиграл полковой оркестр. Под звуки марша, от нахлынувших на него чувств, по телу "пробежал мороз", и ему показалось, что он, словно пёрышко, парит над землёй....

Впереди сержанта, на несколько метров, он пересёк линию финиша, с него мгновенно спала физическая и психологическая нагрузка, которую он испытал за это время. Поэтому закончив кросс, он рассмеялся. Он был счастлив чувством выполненного долга. Немного позже он узнал что пробежал на "хорошо". Как будто это в действительности, он удовлетворённо подумал: - " Я, всё-таки, успел их спасти. Успел бы, если это, не дай Бог, происходило бы в действительности"- поправился он.

...Моисей сидел на полу товарного вагона и в полуоткрытую дверь смотрел на пробегающие мимо посёлки, леса, перелески. Потом всё чаще стали попадаться сгоревшие дома, и стоявшие, словно памятники, столбы печных труб - всё,что осталось от домов. Сиротливо стояли на параллельных путях металлические остовы сгоревших вагонов... Чем ближе поезд приближался к фронту, тем чаще встречались страшные следы войны. К полуоткрытой двери подошли другие солдаты и полностью открыв дверь, смотрели на обожжённую войной родную землю. Да. Бывшие курсанты, освоив специальность радиста, направлялись на фронт.

День клонился к вечеру... Моисей расслабленно лежал на полу теплушки, прикрыв глаза. Под равномерный стук колёс многие солдаты спали. Моисей не то, что уснуть, даже подремать у него не получалось. Помимо воли в голову шли всякие мысли, воспоминания. Незаметно он всё-таки уснул, каким-то поверхностным сном, - равномерное покачивание вагона сделали своё дело. Во сне ему привиделась мать, которая как-то парила параллельно поезду и с протянутыми вперёд руками, кричала:

-Моисей... мой мальчик... Постой, не уезжай, я сейчас...

Но поезд ускорял ход и фигура матери всё время удалялась, таяла, пока совсем не исчезла.... Моисей подошёл к открытой двери, посмотрел на быстро убегающую назад землю, у него закружилась голова, но несмотря на это, желая догнать мать, он прыгнул и ... проснулся. Сердце сильно колотилось, настроение-хоть плач. Он встал, подошёл к закрытой двери и немного отодвинул её. В лицо ударила сильная, но не холодная струя ветра. На улице было совершенно темно. Моисей поискал глазами надеясь найти хоть какие-то признаки жизни, но не увидел ни одного огонька. Казалось, что это совершенно безжизненное пространство погружено в глубокий сон. И только грохот эшелона, да изредка раздававшийся в ночи тревожно-зовущий гудок паровоза, разрезал эту таинственную темноту. Постояв немного у открытой двери, Моисей немного успокоился, осторожно прикрыл дверь и вернулся на своё место. Он лёг, закрыл глаза и попытался уснуть. Но, что-то мешало ему, что-то беспокоило. Но, что? Он открыл глаза и стал внимательно прислушиваться. Он не услышал, а скорее почувствовал, приближение чего-то необычного, угрожающего. Несколько минут спустя, к звуку грохочущего поезда, пока ещё еле слышно, но всё настойчивее вторгался какой-то другой, тревожный звук. Вскоре еле слышное пчеленное жужжание превратилось во всё нарастающий гул, который перекрыл грохот эшелона и Моисей, да и все остальные, поняли, что это летят самолёты. Но, чьи они? И только когда гул самолётов достиг труднопереносимой для ушей громкости и к нему прибавился звук, похожий на сотни сирен, слившихся воедино, хоть и с опозданием, все сразу поняли - фашистские самолёты. Вслед за этим послышались взрывы. Паровоз, часто издавая короткие гудки, увеличил скорость, пытаясь уйти от бомбёжки. По вагону, где был Моисей, скорее всего и по другим вагонам, ударила пулемётная очередь, которая прошила насквозь стены теплушки. Солдаты повскакали с мест, и в это время они услышали несколько мощных взрывов, от которых эшелон сильно дёрнулся и резко сбавил ход. Солдаты бросились к дверям вагона, открыли их и, высунувшись, увидели в середине эшелона пылающие вагоны. Из горящих вагонов и остальных, на ходу выскакивали люди, на некоторых из них горела одежда.В это время, поезд скрежеща тормозами, остановился. Моисей, вслед за остальным, выпрыгнул извагона, скатился с высокой насыпи и побежал подальше от эшелона. Фашистские самолёты на бреющем полёте стали стрелять по салдатам. Бегущий, рядом с Моисеем, солдат неожиданно упал. Моисей на ходу обернулся, думая что солдат споткнулся и сейчас поднимется, но он лежал неподвижно. Моисей резко остановился, подбежал к лежащему на земле, упал на колени и приподнял повёрнутую в сторону голову. Он с ужасом увидел застывшие, широко раскрытые глаза, полуоткрытый рот, а своей рукой ощутил жидкость - тёплую и липкую. Придержав солдата другой рукой, он посмотрел на руку, только, что державшую голову солдата - вся она была в крови. Моисей подставил колено под плечо убитого и несколько мгновений смотрел на свою руку, из которой медленно капала кровь убитого. Мало сказать, что Моисей был в шоке - он до глубины души был потрясён. Впервые он увидел человеческую кровь, бившую как из фонтана, увидел так близко смерть.

-Кровь, - растерянно проговорил он. Его убили, помогите! - прокричал он. Но из его горла вырывался только хрип. Он поднял голову и как в тумане, увидел бегущих, от эшелона, солдат. Один из них, не останавливаясь, крикнул Моисею:

-Брось его... Ему уже не поможешь, потом с ним разберёмся. Спасайся сам.

Моисей, как под гипнозом отпустил тело солдата на землю, несколько раз оглянувшись на него, побежал вслед за остальными. Вскоре на пути бежавших солдат показался кустарник и солдаты тяжело дыша бросились на землю. Моисей лёжа возле куста рядом с ещё несколькими солдатами, поднял голову и посмотрел в сторону эшелона. Весь эшелон горел. На фоне ночного неба было видно как высоко поднималось пламя, а искры разлетались в разные стороны. Фашистские самолёты, словно стая кровожадных хищников, продолжали низко летать над пылающим эшелоном. Они сбрасывали бомбы пытаясь поджечь, пока не тронутый пожаром, паровоз. Но бомбы падали мимо, что, видимо, их злило и они заходили на повторную карусель смерти. Вдруг в небе, что-то произошло. Фашистские самолёты, развернувшись на повторное бомбометание, будто передумав, стали набирать высоту и пропали в бездонном пространстве ночного неба. Лежавшие на земле солдаты, скорее почувствовали, чем увидели, что вслед за ними полетели наши истребители. Послышались радостные голоса:

-Наши самолёты прилетели, если-бы они появились раньше - поднимаясь с земли сказал солдат, лежавший рядом с Моисеем. Сейчас они им дадут жару.

В небе послышался сильный вой самолётов и хлопки пулемётных очередей - шла охота за фашистскими самолётами.

-Встать! - послышалась команда. -Всем на тушение пожара.

Все солдаты побежали к пылающему эшелону. Но тушить было нечем, да и не имело смысла. Огонь с жадностью сжигал остатки дерева, и через его огненные языки уже просматривались железные каркасы вагонов. Решено было ждать пока огонь уменьшится и можно будет подступиться к тому что останется от вагонов, чтобы сбросить это с путей и освободить железную дорогу. Через некоторое время это было сделано. Теперь надо было отдать последний долг убитым.

С тяжёлым сердцем молодые солдаты стаскивали трупы к месту их погребения. Вскоре, недалеко от железнодорожного полотна, вырос холм братской могилы. Солдаты, с непокрытой головой, прощались со своими товарищами. Через несколько часов, на освобождённый железнодорожный путь, прибыл эшелон, в который погрузились солдаты, чтобы продолжить движение на фронт. Товарный поезд медленно тронулся с места. Солдаты молча, с посуровевшими лицами, стояли у открытых дверей теплушек и смотрели на свежий холм, под которым лежат их товарищи. Каждый из них думан о чём-то своём. Но с полной уверенностью можно сказать, что все они думали о том, что как бесценна человеческая жизнь и как легко её можно потерять, в это военное время. Поезд набирал скорость и вскоре холм остался далеко позади. А впереди их ждала... тревожная неизвестность.

 

Конец декабря 1943года.

 

...На улице была ночь. Батальон Моисея выдвигался на передовые позиции. Батальону предстояло к рассвету преодолеть около десяти километров и занять там оборону. Солдаты, нагруженные оружием и боеприпасами, шли медленно при полной тишине зимней ночи. Мороз был не большой, а при полной выкладке он вообще не чувствовался. После всех мытарств, люди очень устали и валились с ног. Очень хотелось спать, но дул довольно холодный ветер и он прогонял сон.

Моисей шёл в середине колонны, нагруженный радиостанцией в полном комплекте и винтовкой. От долгого пути от тяжестей болели плечи, трудно было повернуть голову - болела шея. Очень хотелось хоть немного отдохнуть, сбросить с себя груз, снять шинель и подставить потное тело освежающему ветру. Но колонна шла упорно вперёд. Моисей, глядя в спину впереди идущему солдату, почти автоматически переставлял ноги, в не по размеру больших и тяжёлых ботинок. Казалось, что конца этой дороги никогда не будет, что они всё время будут идти, идти во мраке этой бесконечной ночи. Моисей подумал: -"Хорошо, что я написал письмо домой. Теперь неизвестно когда смогу написать". Казалось, что совсем недавно он писал:

-"Дорогая мамочка и дорогие братики. Скоро буду на защиту родины..." - а он уже шёл на боевые позиции.

На востоке небо начинало светлеть, когда батальон прибыл на место, где ему предстояло держать оборону. После трудного перехода, бессонной ночи, объявили небольшой отдых. Сбросив с себя тяжести Моисей с удовольствием, почти, упал на слегка припорошенную снегом землю. Он на минутку прикрыл глаза, прислушиваясь как приятно расслабляется тело.

...Бледное зимнее солнце поднялось уже высоко, когда были вырыты окопы. Уставшие, мокрые от пота солдаты инстинктивно подставляли себя бледному, зимнему солнцу. Моисей с радиостанцией был прикамандирован к командиру батальона. После того, как были вырыты окопы, Моисей по команде комбата, пристроился в одном из окопов и развернув радиостанцию в рабочее состояние, стал востанавливать связь с командным пунктом полка. После установления связи он, не снимая наушников, внимательно прислушивался к многоголосому хору передающих радиостанций.

Когда были полностью закончены землянные работы по оборудованию командного пункта для командира батальона, оставалось сделать сверху несколко настилов из брёвен, чтобы при обстреле командир батальона был надёжно укрыт и мог беспрерывно руководить батальоном во время боя. Хотя вряд ли можно говорить о надёжности укрытия в боевых условиях. Но вокруг простиралось бескрайнее поле с изредка видневшимися редкими кустами и кое-где замёрзшими в низинах болотцами. Солдаты, строившие блиндаж, вопросительно смотрели на командира батальона, а тот, поняв в чём дело, сказал:

-Леса, как мы видим здесь нет. Поэтому натяните брезент и сверху набросайте веток.

Вскоре, не совсем надёжный блиндаж был готов.

- Радист,- приказал комбат Моисею, - перебирайся в блиндаж. Связь для нас очень важна.

Моисей осторожно перенёс радиостанцию в блиндаж и вновь стал настраивать радиостанцию на волну командира полка. В эфире зазвучала, многочисленная дробь азбуки Морзе, в которой только чуткое ухо натренированного радиста могло различить знакомые позывные. Дробно простучав ключём, Моисей ответил на запрос нужного радиста и удовлетворённо прислонился к холодной и влажной стене блиндажа. Через некоторое время он почувствовал холод и, отодвинувшись от стенки, закрыл глаза. Убаюкиваемый однообразными звуками эфира, он незаметно задремал. Во сне ему привиделась, будто мать сидит возле него и ласково говорит:

- Спи, сынок, я посижу возле тебя...

Его лицо озарилось слабой улыбкой, и в продолжении сна всё нарастающий, нестерпимый гул, который вносил в его душу тревогу и неподдельный страх. Он попытался спрятать голову, уткнувшись в колени матери, но этот назойливый звук всё больше и больше овладевал его существом, что становилось совершенно нестерпимо. От невозможности бороться с этим, не просыпаясь, он замахал руками, стараясь отогнать от себя его. Не в силах это сделать, он, вздрогнув всем телом, проснулся. И в это время землю сотрясло несколько взрывов. "Самолёты бомбят", - успел подумать Моисей, и в это время очередная серия взрывов на мгновение перекрыла звуки ревущих самолётов. Одна бомба разорвалась рядом, у блиндажа. Огромные глыбы замёрзшей земли, перемешанные со смертоносными осколками, обрушились на брезентовую крышу блиндажа. От этого удара брезент сильно прогнулся, кое-где в нём зияли дыры от осколков, из которых сыпалась дымящаяся земля. Во время бомбёжки в блиндаже был только Моисей. Комбат, начальник штаба, в это время находились в подразделениях. Когда прозвучали первые взрывы, Моисей инстинктивно лёг на радиостанцию, прикрыв её собой от возможных повреждений, Он лежал на ней до тех пор, пока не услышал удалявшийся гул фашистских самолётов. В такой позе его и застали неожиданно появившиеся командиры. Комбат внимательно посмотрел на

лежавшего в неудобной позе Моисея и с усмешкой сказал:

- Ты, сынок, лежишь словно с невестой. А вообще молодец, что бережёшь своё оружие. Да! Это твоё главное оружие. Оно, для нашего батальона, очень дорого и может быть приравнено к многочисленным солдатским штыкам. А, вообще, что это у тебя? - с тревогой в голосе спросил он. Моисей поднялся с земли, дотронулся до левой стороны лица и посмотрел на свою руку - вся рука была в крови. Только теперь он почувствовал ноющую боль в ухе. Верхняя часть ушной раковины висела и кровь забила ухо так, что он стал плохо им слышать.Растеряно посмотрев на комбата, Моисей сказал:

- Вот, чёрт, не повезло, - и прижал руку к уху, стараясь остановить кровь. Но она продолжала течь сквозь пальцы руки, ручейками стекала под воротник гимнастёрки.

- Быстро санинструктора, - приказал комбат.

Посыльной, стоявший у входа в блиндаж, побежал искать санинструктора. Буквально через несколько минут в блиндаж вбежала санинструктор - светловолосая и голубоглазая Наташа, или как её ласково называли в батальоне "наша Таша". Вслед за ней появился посыльной. Он хотел доложить о выполнении задания, но комбат жестом руки остановил его. Но посыльной полушёпотом проговорил:

- Я её встретил недалеко от блиндажа. Она шла сюда.

Наташа сразу подошла к Моисею:

-Дайте ему на что-нибудь сесть! - выкрикнула она и посадив Моисея на принесённую табуретку, сказала:

- Да. Здесь без шитья не обойтись.

Достав из сумки всё необходимое и подготовив место ранения к операции, она, закусив губу старательно стала пришивать висящую на коже часть раковины уха. Покончив с этим, она обработала рану.

-А ты говоришь, что тебе не повезло, - сказал с улыбкой комбат, обращаясь больше не к Моисею, а ко всем присутствующим. Моли Бога, что осколок не отклонился, а то...будешь жить долго,- добавил он. И ещё. Если бы не ранение, разве ты бы мог, даже подумать, что такая красивая девушка будет так ласково с тобой обходиться.

В это время Наташа заканчивала забинтовывать раненое ухо. Голова Моисея была забинтована так, чтобы здоровым правым ухом он мог продолжитьработу на радиостанции, всё слышать. Прощаясь, Наташа сказала то, что обычно говорят в таких случаях:

- Будь здоров. До свадьбы заживёт, - она тряхнула головой и вышла из блиндажа.

После её ухода, Моисей рукой осторожно притронулся до забинтованного уха, одел поверх повязки наушники, а потом шапку и стал слушать эфир. Потом с корькой усмешкой подумал: -" Прямо наваждение какае-то. Стоит мне вздремнуть, как немцы начинают бомбить. Это уже случилось два раза. Первый раз, когда бомбили эшелон, а теперь уже второй раз. Тогда обошлось, а теперь всё-таки зацепило. Это, конечно, совпадение, а там, чёрт его знает. Начинаю бать суеверным. Не знаю, что мне теперь совсем не спать, что-б не бомбили? Это ,конечно, ерунда но надо будет проверить" - с горькой иронией подумал он,- в нём вновь проснулся фантазёр.

-...Сволочи, пустили танки, - проговорил комбат наблюдая в бинокль. Он подошёл к Моисею, возле которого стояли телефонные аппараты, связывающего комбата с командирами рот и командиром полка, взял трубку одного из них, прокрутил ручку, прокричал:

-Орёл-2, я орёл. Танки подпустите ближе, на сколько можно, чтобы бронебойщики могли наверняка подбить их. Пехоту, как всегда, отсекайте от танков.

Комбат поочерёдно брал телефонные трубки с других аппаратов, связывался с остальными ротами и повторял тот же приказ, что говорил раньше, только менял позывные рот: -"Орёл-1", "Орёл-3".

Вскоре можно было услышать редкие разрывы снарядов. Потом послышались хлёсткие выстрелы свинтовок, длинные пулемётные очереди. Спустя несколько минут всё слилось вместе, нельзя было различить ни рёва танковых моторов, ни выстрелов пушек - всё гремело в едином хоре грозного и беспощадного голоса войны. Разрывы снарядов слышались то в далеке от командного пункта батальона, то взрывы раздавались так близко, что комья земли обрушивались на дырявую, брезентовую крышу блиндажа. Сквозь гром боя, Моисей услышал приказ комбата:

-Радист, срочно свяжись с полком...

-Беркут я Орёл. Прошу подбросить орехов, - попросил комбат командира полка, имея ввиду, чтобы полковая артиллерия помогла батальону в бою с танками противника. Через некоторое время послышались мощные разрывы снарядов, полковой артиллерии и раздались удовлетворительные возгласы комбата и начальника штаба.

-Так. Это совсем другое дело, - сказал комбат, увидев как несколько немецких танков остановились и запылали огромными факелами. Вдруг раздался шипящий звук снаряда, раздался взрыв, мощной взрывной волной сорвало брезент, который служил крышей блиндажу. Комья земли посыпались на комбата, начальника штаба, Моисея. Как только они услышали противный свист , они бросились на пол блиндажа, не жалея крепких слов в адрес фашистов. Опираясь на одну руку, Моисей приподнялся и сел. Он был без шапки, с его стриженной, забинтованой головы, с плеч, медленно сыпалась земля. Белоснежный бинт, лицо, были в грязи. Только белки глаз, блестели на фоне грязного лица. В голове его стоял сплошной шум и он не понимающим взглядом смотрел вокруг. Он что-то проговорил, но своих слов не услышал. Вопросительно посмотрев на стоявших недалеко от него офицеров, увидел шевелявшиеся у них губы, понял, что он ничего не слышит. Он отчаянно замотал головой, пытаясь сбросить с себя давящий на него гул и частично услышал разнообразие земных звуков. Но гул не проходил, а в ушах, казалось, были затычки. Он неуверенно поднялся с пола блиндажа и пошатываясь пошёл к стоявшей у стены скамейке. Сев на скамейку, он наклонился, опёрся локтями о колени ног, обхватил голову обеими руками и стал раскачиваться из стороны в сторону. Начальник штаба подошёл к нему и рукой дотронулся до его плеча. Моисей выпрямился и посмотрел на него. На лице офицера мелькнуло сострадание и испуг,- он увидел как у Моисея, со здорового уха и с носа, струйкой текла кровь.

 

Стоял конец февраля 1944года.

 

Моисей вышел из медсанбата, остановился, поднял голову и посмотрел на небо - небо было голубым без единого облачка. Неяркое солнце скупо освещало землю. Но, тем не менее, под его лучами, было заметно, что в замёрзших лужицах, медленно подтаивает лёд. Был полдень и солнце отражаясь в болотцах, слепило глаза. Лёгкий, по весеннему тёплый, насыщенный неповторимым запахом пробуждающейся природы, тёплый, ласковый ветерок, безотчётно волновал душу. Моисей глубоко втянул в себя воздух и медленно пошёл вперёд. По пути он иногда останавливался у сгоревших хат и с тоской смотрел на оголённые, чудом оставшиеся живыми, кусты сирени. Потом, проходя мимо повстречавшейся на его пути берёзы, остановился и посмотрел на сиротливо висевшие ветки, на которых виднелись многочисленные "серёжки" засохших бутонов, грустно покачивающихся от слабого ветерка. Всё это его настраивало на воспоминания, мечты. Моисей явственно представил, как придёт весна и эти спящие до поры кусты и деревья, оденутся в нарядный, зелёный убор. Вспомнил, как в то мирное время, которое теперь кажется таким далёким, он под кустом цветущей, ароматной сирени, лежал на траве возле дома, смотрел на бездонное, безоблачное синее небо, в котором весело кружили и щебетали ласточки. От этих воспоминаний у него на душе посветлело. Но вспомнив последние события, которые произошли с ним, его лицо нахмурилось, на лбу прорезались несколько глубоких морщин, которые с некоторых пор у него появились..

...Полк Моисея находился на территории Винницкой области, а батальон распологался километрах в трёх от медсанбата. В медсанбате он пробыл около недели, где его более или менее привели в порядок. Несмотря на это у него ещё были "остаточные явления", как сказал врач, которые со временем должны пройти. В ушах стоял шум, который неприятно влиял на общее состояние. Неожиданно появлялось головокружение, начинало мутить. Моисей шёл медленно, как бы боясь разбудить неприятные ощущения. Дальше дорога шла полем, на котором лежал почерневший снег. На редких, оголённых кустах, греясь под скупым солнцем, небольшими стайками сидели нахохлившиеся и громко чирикающие воробьи. Моисей остановился и с любопытством стал смотреть на шумные, мелко дрожащие, пушистые комочки. "Они живут своей жизнью,- подумал Моисей. Им не нужна война, не нужны чужие жизни, чтобы отобрать у побеждённых их дома, землю, их небо - всё в их распоряжении. Раставил крылья и лети как хочешь далеко, как хочешь высоко. Вот людям научиться бы жить в полной гармонии с природой, с самим собой. А может это когда-нибудь случится? Вот было бы здорово". Он улыбнулся своим фантазиям и ещё раз посмотрев на чирикающих воробьёв, медленно пошёл дальше. Солнце поднялось выше и ярче светило, отчего грунтовая дорога, по которой он шёл, подтаяла так, что ему приходилось ступать в небольшие лужицы. Вскоре он почувствовал усталость. Он остановился, посмотрел вокруг, где можно было бы присесть. Но вокруг простиралось поле с редкими кустами, на которых кое-где сиротливо трепетали от слабого ветра прошлогодние пожелтевшие листочки. Он поднял голову и посмотрел на небо, - и ему вдруг захотелось, взмахнуть руками, как крыльями, оторваться от этой грешной земли и парить в этом бездонном просторе. Тяжело вздохнув от несбыточности этого желания, он опустил голову, постоял немного и медленно пошёл дальше...

По прибытии на место, Моисей узнал, что его часть переводят во вторую линию обороны и через несколько часов полк должен передислоцироваться на новое место. А значит, снова рыть окопы, строить оборонительные сооружения. Радиостанцию ему ещё не выдали и он в напряжённом ожидании занимался нехитрыми сборами в предстоящую дорогу. Неожиданно его вызвали к командиру батальона.

- Получен приказ, временно вы откамандировываетесь к артиллеристам и направляетесь в распоряжение камандира артдивизиона,-сказал комбат. В расположение артдивизиона скоро пойдёт машина, она вас туда подбросит. Хоть и временно, но жаль мне с тобой расставаться,- привык я к тебе, - перешёл он на "ты". Надеюсь, что скоро увидимся. Иди собирайся.

... До расположения артдивизиона было километров пятнадцать. Моисей с двумя солдатами артиллеристами сидел в кузове полуторки, которая с трудом преодолевала ухабы, временами грозя перевернуться. Надрывно гудя, машина упорно двигалась вперёд. Моисей смотрел на ещё дымящиеся пожарища, проносящиеся мимо и глубокая грусть, перемешанная со злостью на фашистов, переполняла его душу. У одного из сгоревших домов беспокойно вертелась собака и зло лаяла, оскалив зубы, подняв высоко голову. Лай был громким, временами в нём слышались завывания, которые как бы оплакивали происшедшее и призывали невидимую стаю, дать бой ненавистным поджигателям. От этого воя по спине у Моисея пробежали "мурашки", он повернулся лицом к кабине. В лицо подул ветер, который, казалось, выдувал с его души сентиментальность, которая, он знал, мешали ему в его суровой, фронтовой жизни. "Что я могу встретить на дорогах войны? - подумал он. Кровь, смерть, жестокость, ничего не стоившая человеческая жизнь. Это так. Поэтому мне надо быть готовым вынести всё это, пережить, не очерстветь и если повезёт выжить. Смогу ли я? Не знаю."

-Буду стараться, - проговорил он вслух и как бы очнувшись, обернулся на своих попутчиков. - не услышали ли они. Но нет. Они дремали.Звук двигателя машины, шум ветра, заглушили голос Моисея. Он повернулся спиной к кабине и задумчиво смотрел на быстро убегающую дорогу.

... Моисей полз за лейтенантом. За собой он тащил радиостанцию и винтовку, а лейтенант с автоматом не далеко впереди. Время было за полночь. Оттаявшая за день земля, была мокрой. Не успевшие до конца оттаять болотца, покрытые тонкой коркой льда, под тяжестью тел ползущих людей, с негромким хрустом трескались и выступившая вода впитывалась в одежду. Ночь была на редкость тёмной. Это было удобно для благополучного выполнения задания. Небо было покрыто низко плывущими, чёрными облаками. Изредка, со стороны фашистов, в небо взлетали ракеты, бледным светом освещая окрестности, да напуганные темнотой немцы, на всякий случай, постреливали.

Моисей и лейтенант уже ползли по территории занятой немцами. Позади остались наши, нейтральная полоса, которую вместе с сопровождавшими их разведчиками, преодолевали короткими перебежками. Прощаясь, один из разведчиков сказал:

- Ползите прямо, никуда не сворачивая, а то можете напороться на минное поле. Через некоторое время наткнётесь на одинокий дуб - он растёт на небольшой возвышенности. Дуб может быть хорошим наблюдательным пунктом. Там сами сориентируетесь. Ну, земляки, бывайте. Как говорят в таких случаях: - ни пуха...

На прощанье он помахал рукой. Сопровождавшая их группа поползла обратно. Моисей и лейтенант поползли дальше. Моисей тяжело дышал и был весь мокрый от пота. Да и лейтенант, чувствовалось тоже устал, хотя продолжал ползти довольно резво. Моисей старался не отставать от лейтенанта, но ему это удовалось с большим трудом. Неожиданно Моисей не увидел лейтенанта. Он стал смотреть вперёд, по сторонам, но лейтенанта нигде не было, кроме окутавшей его со всех сторон темноты. На минуту он растерялся, хотел позвать его, как вдруг услышал впереди негромкий голос лейтенанта:

-Ползи сюда. Только осторожно, впереди окоп.

Моисей подполз к окопу и спрыгнул в него. Раздался плеск воды и ноги Моисея оказались, почти по колена, в воде. Про себя он чертыхнулся. Лейтенант знаком показал, что надо ползти дальше. Моисей с трудом подтянулся на руках о край окопа и, вслед за лейтенантом, пополз дальше. Мокрые ноги создавали дополнительные сложности и стараясь согреться, в этой промокшей от воды и пота одежде, он быстрее заработал локтями и ногами. Казалось этому пути не будет конца. В вынужденные короткие остановки, когда немцы пускали осветительные ракеты, шипение которых было слышно издалека, не давали отдыха, а наоборот всё тело напрягалось, стараясь слиться с землёй. В душе он злился, что они вынуждены останавливаться. Наконец, в ночи они рассмотрели темнеющий силуэт дерева на фоне ночного неба. " Дерево о котором говорил разведчик", - подумал каждый из них с облегчением. Не доползая метров десять до дерева, они замерли, прислушиваясь к малейшим шорохам, но ничего подозрительного не услышав, они поползли вперёд. Когда они подползли к дереву почти вплотную, по знаку лейтенанта они остановились ещё раз и лейтенант стал внимательно рассматривать пространство вокруг дерева и оголённую вершину дуба. Потом они подползли к самому дереву и тяжело дыша прислонились к его старому, толстому стволу. Дуб одиноко стоял среди поля, словно богатырь в дозоре. Несколько минут спустя, лейтенант посмотрел на свои часы и прошептал:

- Сейчас четверть третьего. Давай переобуемся, немного отдохнём. Когда начнёт светать, тогда и начнём.

Моисей снял телогрейку и стал её выжимать. Когда с телогрейки вода перестала капать, он с видом обречённого, одел. Потом размотал мокрые обмотки и сделал то же самое, что и с телогрейкой. Снял оттяжелевшие от воды ботинки, вылил из них воду, потом носовым платком вытер их внутри и подержав несколько минут на ветру, стал обуваться. Потом они сидели на земле и прислонившись к дубу поочерёдно дремали. Моисей вспоминал, как по прибытии в артиллерийский дивизион его отдали в распоряжение этого лейтенанта, который был старше его годо на два-три, не больше. Им был дан приказ пробраться как можно ближе к противнику и корректировать огонь нашей артиллерии. "Скоро нужно будет настроить радиостанцию и связаться с "Громом-1" и по команде лейтенанта передавать координаты огневых точек немцев. По этим координатам наша артиллерия нанесёт удар по немцам". Здесь его мысли прервались и он провалился в приятную темноту, где ему привиделось, будто он куда-то идёт, но движение ног какое-то необычное - они скользят по земле так быстро, как ему хочется. Ему только нужно внутренне, больше или меньше напрячся. Вдруг ему стало сниться, что кто-то или что-то непонятное хочет его догнать и он инстинктивно напрягшись увеличил скорость своего движения, но стал, почему-то, двигаться поднявшись на несколько сантиметров над землёй. Испугавшись этого ...он проснулся. Открыв глаза, он посмотрел на бледнеющее небо, потянулся. Посмотрел на лейтенанта и увидел, что тот спит склонив голову набок. Моисей присел возле радиостанции на корточки и немного повозившись, включил её. Настроив на работу микрофоном и на нужную волну, он услышал свои позывные:

-Гром-1, я гром-приём.

Моисей почти судорожно нажал клапан телефонной трубки и громко ответил:

-Гром я Гром-1, слышу вас хорошо. Приём.

В это время проснулся лейтенант. Он быстро посмотрел на часы и как-бы про себя, проговорил:

- Фу, ты чёрт, чуть не проспал.

До начала "работы" оставалось полчаса. Лейтенант окинул взглядом голую вершину дуба, сказал:

-Попробую залезть на дерево. Оттуда будет лучше всё просматриваться.

Он по мальчишески подпрыгнул, схватился за сук , рывком бросил ноги вперёд и уцепившись ими за сук, легко на него взобрался. Потом полез выше, осторожно ставя ноги на очередной, скользкий сук. Он залез почти до самой вершины, поднёс бинокль к глазам и стал внимательно изучать местность, на которой окопались немцы. Закончив осмотр, он слез немного ниже, на высоту, примерно, в три человеческих роста от земли, оседлал толстый сук и по мальчишески болтая ногами, весело сказал:

-Сейчас, фрицам, дадим жару, - он посмотрел на часы и приказал:

- Связывайся с "Громом".

Моисей связался и стал повторять в эфир координаты которые ему говорил лейтенант. В небе раздался гул и невдалеке от расположения немцев, раздались взрывы, от которых дрожала земля. Лейтенант, стараясь перекричать громоподобный обстрел нашей артиллерии, с перекошенным от напряжения лицом, смотрел в бинокль и называл Моисею уточнённые координаты расположения огневых точек и живой силы противника, которые Моисей с не меньшей натугой в голосе, кричал в трубку. Так продолжалось около получаса. Немцы, застигнутые в расплох в первые минуты, после пришли в себя. Они, видимо, поняли, что довольно точный обстрел их позиций не обошёлся без корректировщика и осмотревшись, начали интенсивный обстрел в районе дуба, поняв, что там может находится корректировщик. Разрывы ложились всё ближе и ближе, обдавая комьями земли лейтенанта и пригнувшегося к земле Моисея. Время от времени лейтенант переставал смотреть в бинокль и передавать новые координаты, а прятался за ствол дуба от разрывов мин. Через некоторое время и с нашей стороны и со стороны немцев обстрел прекратился. Лейтенант припал к биноклю и прокричал:

- Плохо дело, браток. Немецкая пехота идёт по нашу душу, - немного помолчав, сверкая глазами, крикнул, повернув голову в сторону немцев:

- Ну, сволочи, держитесь. Вы так... и мы...

Он не успел договорить, как почти у самого дерева, почти одновременно, раздалось несколько взрывов и лейтенант, вскрикнув, упал на землю. Оглушенный, стряхивая с себя комья земли, Моисей бросился к лейтенанту. Он увидел, как гимнастёрка на его животе, становилась красной от крови.

-Сейчас, потерми, я быстро...- волнуясь, говорил Моисей, доставая из сумки бинты.

-Ты там смотри,- прикрывая глаза и корчась от боли,- проговорил лейтенант. Там немцы нас окружают... вызови "Гром" - теряя сознание, прошептал лейтенант, отстраняя руку Моисея, заканчивающего перевязку. Скорей...

Моисей бросился к радиостанции и прерывающимся голосом прокричал:

- "Гром", я "Гром-1". - как слышно, приём.

Словно чувствуя критичность ситуации "Гром" сразу ответил. Лейтенант слабым взмахом руки попросил телефонную трубку и медленно поднёс к уху и как - то торжественно, по крайней мере Моисею так показалось, твёрдым голосом проговорил:

-"Гром", я "Гром1", нас окружают немцы. Вызываю огонь на себя... вызываю огонь на себя... - он назвал координаты где они находятся и продолжал, - "Гром", я "Гром-1" вызываю огонь на себя, огонь на себя. Огонь...

Телефонная трубка выпала у него с руки, и он, склонив голову, потерял сознание. Моисей склонился над ним и стал его осторожно трясти, но лейтенант не подавал признаков жизни. Моисей, сквозь неожиданно появившиеся слёзы, стал просить его очнуться:

- Пожалуйста, очнись. Очень тебя прошу. Не надо. Всё будет хорошо. Только живи, пожалуйста, -повторял он размазывая по лицу слёзы. Я сейчас. Я сделаю, чтобы тебе было удобно.

Он схватил лейтенанта под "мышки", подтянул его к дубу и прислонил его к нему. Дрожащими руками он растегнул у лейтенанта верхние пуговицы гимнастёрки, потом поднёс к его губам фляжку с водой, но вода потекла на землю, не попадая ему в рот. Подсознательно Моисей понимал, что лейтенант мёртв. Но он не хотел этому верить, не хотел смириться со смертью совсем ещё молодого человека, своего недавнего командира и товарища. Вдруг, у самой головы Моисея, просвистели пули. Моисей бросился на землю, схватил лежавший на земле автомат лейтенанта и посмотрел вокруг. Немцы были совсем близко. Моисей выпустил в их сторону несколько очередей. В это время, как бы нехотя, "заработала"наша артиллерия. Огонь был такой скорости и плотности, что вокруг ничего не было видно. Вздыбленная от взрывов земля, похоронила под собой наступающих немцев, и огромной стеной двигалась туда, где находились Моисей и мёртвый лейтенант. В этом вихре смерти казалось, что сама земля поднялась, чтобы похоронить в своих недрах фашистскую нечисть, посягнувшую на самое чистое, свелое, дорогое, что есть в жизни, - на наше будущее, на молодость. Моисей как бы сросся с землёй. Он прикрыл обеми руками уши, чтобы как меньше слышать этот нестерпимый грохот разрывающихся снарядов. Несмотря на это, у него в душе было удовлетворение, что это бьёт наша артиллерия, сметая на своём пути фашистскую нечисть, что эта мощь, пытаясь защитить его, может убить. "Жалко погибать от своих, но такова непредсказуемая, грозная логика войны". Моисей приподнялся и успел увидеть отброшенного от дерева, взрывной волной, лейтенанта лежащего в неестественной позе. Мельком посмотрел на вспаханную снарядами, в воронках землю, подумал:

-"Как изранена земля. Но, несмотря на примесь дыма, какой приятный, тёплый запах исходит от неё".

Он глубоко вздохнул, посмотрел на кусочек голубого неба, видневшийся сквозь облако дыма и неудержимо, почти по детски заплакал. Он оплакивал погибшего лейтенанта, тысячи других юных хлоптев, уже погибших и которые ещё погибнут, он оплакивал себя, как и многих других, не познавших любви, сладости первого свидания и поцелуя. Он плакал навзрыд, не стыдясь своих слёз. Он отдавался им как единственно спасительному и успакаювающему, его исстрадавшемуся сердцу... Придя в себя, он достал фляжку с водой и стал жадно пить.

Наша артиллерия уже перенесла огонь вглубь обороны противника. Моисей осторожно встал и невдалеке увидел тела убитых немцев. Потом он посмотрел на лежавшего лейтенанта и решительно направился к нему. С непокрытой , склонившейся головой, в задумчивости постоял над ним. Потом положил его на спину, сложил его руки на груди, прикрыл ему лицо шапкой. "Обстрел закончился. Да и немцы молчат. Возможно наши войска скоро пойдут в наступление", - подумал он. Моисей встрепенулся и стал искать радиостанцию. "Сейчас передам нашим, что случилось", - подумал он и в это время увидел разбитую осколками еами радиостанцию. Он чертыхнулся:

- Вот неповезло. Теперь придётся ждать наших. Я даже не знаю точно, в какую сторону идти, ведь ползли мы ночью и ничего не было видно. Да и проводники у нас были.

Он опустился на дно не большой воронки и закрыл глаза. Он находился в тревожном забытьи. Сколько времени он находился в таком состоянии, он не знал. Вдруг в воздухе раздался свистящий звук и вслед за ним взрыв. "Минами бьют, сволочи",-подумал он. Несколько мин разорвалось совсем близко от Моисея и осколки пролетели совсем рядом. "Очухались, гады",-усел подумать он. Он почувствовал неприятный гул, раздался треск и он с какой-то безразличностью погрузился в непроницаемую бездну тьмы...

Сколько прошло времени с тех пор, он не знал. Когда пришёл в себя, на улице уже смеркалось. "Уже вечер. Почему никто не пришёл за нами? Наверное подумали, что мы погибли. Но, думаю, было бы правильно, если поинтересовались бы судьбой своих солдат. Что же делать? Ждать больше нельзя, -решил он. Лейтенанта придётся пока оставить здесь. Я не знаю дороги, да и сил у меня не хватит его нести. Если повезёт и я приду в свою часть, то тогда заберём его и с честью похороним". Он подошёл к мёртвому лейтенанту, снял с него телогрейку, накрыл её его, потом руками немного присыпал его землёй. Постояв над ним немного, взял свою винтовку и подумав в какую сторону идти, не твёрдым шагом двинулся вперёд. Сразу же прозвучало несколько выстрелов. Пули зло просвистели возле самой головы. Моисей бросился на землю: "Совсем забыл где нахожусь. Так не долго и голову потерять. Придётся ползти". Полз он медленно и часто останавливался. Местность, по которой он полз, была вся изрыта снарядами. Местами попадались проволочные заграждения с поваленными столбами и порванной колючей проволокой. В эти просветы он осторожно проползал и часто попадал в глубокие воронки, на дне которых обычно была вода. Моисей с остервенением вскарабкивался вверх, весь мокрый, в грязи, продолжал ползти дальше. На улице уже давно было темно. Моисей шатаясь встал на ноги и пошёл дальше. Идти было легче, чем ползти, а глаза привыкшие к темноте различали "дорогу". " Что-то не видно нигде наших. Я уже давно иду - часа четыре, наверное. А что если я иду не в ту сторон? - тревожно подумал он. Да нет. Не может быть. Я сориентировался от дуба, так что всё должно быть правильно... Как бы от дуба, не дать дуба, -с горькой иронией подумал он. А лейтенант? Он погиб как герой. Но погиб... как герой... молодой... Дорогой... Твой, мой...У него, конечно, есть мать, родные...А может невеста?.. А он...погиб".

В голове Моисея пошла какая -то путаница, возникали бессвязные мысли. В какое-то мгновение он почувствовал - больше он идти не может. "Как хорошо...лежать и смотреть...в небо",- расслабленно подумал он. Но это длилось совсем недолго. Он встрепенулся, в нём возникло то, мальчишеское упорство. Он дойдёт, доползёт до своих, умрёт, но дойдёт. Обливаясь потом, тяжело дыша, он спотыкался и поднимался, упорно шёл вперёд. Временами он останавлился, впадал в полузабытьё, приходил в себя и шатаясь продолжал идти.

-...Кто такой? Из какой части? Почему один? Откуда? Куда? - посыпались вопросы на Моисея. Их задавал капитан средних лет, сидя на табуретке, зло прищурив глаза. Моисей стоял в блиндаже, недалеко от входа, весь вымазанный грязью, с опущенной головой. Позади него стоял автоматчик - один из группы разведчиков, которые его подобрали лежащим, когда они возвращались с задания. В блиндаже, кроме капитана, находился майор и старший лейтенант. Они пристально смотрели на Моисея и тоже ждали ответа на вопросы заданные капитаном. Моисей был рад, что дошёл до своих. Поэтому на его измученном и грязном лице, блуждала слабая улыбка, а глаза блестели от радости. Он как-то сразу почувствовал, что попал не в свою часть. И даже не в часть к которой был временно прикомандирован. Он был уверен, что как только он всё расскажет, его сразу же отправят в его часть. Он посмотрел на капитана, неуверенно сделал шаг вперёд и желая, что-то сказать протянул руки вперёд.

-Стоять! - фальцетом прокричал капитан. Отвечайте на поставленные вопросы.

Моисей, как-то по детски, обиженно посмотрел на капитана и неожиданно для себя, да наверное и для присутствующих проговорил заикаясь:

-М-м-ы... с-с ллей-т-т ен н -н -нт- т-ом... к-к-коман-довали арти-лле-рией, - выдохнул он.

Офицеры переглянулись и засмеялись. От их смеха он разволновался ещё больше. Он понял, что ему не верят. Он обозлился, что он говорит заикаясь и что ему не верят.

-А-а чч-то ззз-десь сс - мм-еш-ного? Тт-ак ббыло.

-Слушай, командующий артиллерией, - с издёвкой проговорил капитан, - или говори правду или... сам понять должен. Нам некогда возиться с дезертиром.

-Вв-ыы нне ссмме-ите тт-ак гго-вворить. Я гго-вворю пправ-ду. Лле- те- нанта убби-ли, а я вот... жжи-вой. Я пп-рав-ду гго-ворю Я ввсппомнил...- его лицо осветилось радостью, - я ввссппомнил, -повторил он. Ммоя ччасть нномер ттриса шшессддесят ппять и ддвесте ддвадцать ппервая ддивизия. Или ннаобборот? Нно нноммера тточччные.

На лицах офицеров появилось удивление.

-А может проверить? Действительно, на левом фланге нашей дивизии находятся такие части соседней армии. Вроде он говорит правду, - сказал старший лейтенант, обращаясь к майоку и капитану. Майор промолчал, а капитан, глядя на майора проговорил:

-Какая разница - есть такая часть, нет такой части. Почему он оказался один, так далеко от своей части?

-Он сказал, что командовал артиллерией. Может с лейтенантом, о котором он говорил, корректировал огонь артиллерии, вот и...-Ответил старший лейтенант.

Но ему не дал договорить капитан.

-Бросьте это. Абрам корректировал огонь. Я этому не верю и вам не советую. Короче. У нас на всё про всё остался один час. Так майор? Нам некогда разбираться с одним, довольно подозрительным солдатом. Ему надо воевать, а не шляться чёрт де где. В конце концов, какая разница, где он будет воевать. Так, что иди,дорогой, защищай Родину.

- Дда я с ллейтеннантом ккорректтировал оггонь аартиллерии, я рраддист. Я ххочу в ссвою ччасть,-проговорил Моисей. Ччто пподдумают в ччасти?

-Здесь армия, а не бордель - "хочу, не хочу". Короче, хватит говорить. Вы свободны, - с железной ноткой в голосе, прокричал капитан. Будешь служить там где тебе прикажут, всё.

Моисей повернулся и медленно шагнул за порог блиндажа. Правда, справедливость, честность - эти неотъемлемые качества любого добропорядочного человека, он впервые в своей жизни подверг сомнению, хотя для него они всегда были святы. Это произошло после того, что он услышал в блиндаже. "Справедливость, - подумал он. Вот она справедливость. А может на войне не может быть справедливости? Война сама по себе, не справедлива по отношению к отдельно взятому человеку. Любая война аморальна. На войне убивают, калечат морально и физически. Человеческая жизнь на войне ничего не стоит. Для того, кто посылает людей на смерть, какая разница - убивают десять, сто или тысячу человек. Главное, чтобы выполнить поставленную вышестоящим начальником задачу. Кто будет считать какой ценой, сколькими человеческими жизнями, сколько молодой крови пролито за этот холмик или хутор. Говорят о моральной ответственности командира за жизнь простого (слово то какое) солдата. А если у того или иного нет не только моральной ответственности, а простого человеческого милосердия? Скажете, что таких офицеров нет? Или на войне нет и не может быть милосердия. Если командирам быть милосердными, то не будет выиграно ни одно сражение. Милосердный командир не сможет поднять солдат в атаку, наверное зная, что многие, после атаки будут убиты, покалечены. Это аксиома. Думаю, что милосердие командира заключается в том, чтобы он старался выиграть бой или крупное сражение минимальными потерями. А это зависит от его совести, чувства ответственности за жизнь каждого солдата. Командир всегда должен помнить, что в конечном итоге любое сражение, его исход, решает солдат. У этого капитана нет ни того, ни другого. Ему наплевать на жизнь солдата. В данном случае своим решением, он, возможно, посылает меня на смерть или сделает меня калекой Такое его решение не вызванно какой-то особой необходимостью. Он это делает сознательно и понимает, что нарушает не только воинский устав, закон, но и все нравственные устои присущие настоящим офицерам, нормальным людям. Этим поступком, этот капитан показал полное пренебрежение к судьбе солдата и ненавистное отношение к человеку другой, не русской национальности. Чёрствый, бездушный человек, этот капитан. Сволочь, одним словом", - с возмущением подумал Моисей.

...Прошло несколько дней с тех пор как Моисей, после встречи с капитаном, был направлен в штрафроту. За это время, от пережитого, он выглядел на много старше своих девятнадцати лет. За несколько дней пребывания здесь, от роты в живых осталось несколько человек, в числе которых был Моисей. Это было счастливой случайностью или его оберегала любовь матери. Но всё это время он оставался невредимым. В редкие затишья между боями, прямо в окопе, держась за своё оружие, солдаты могли вздремнуть. Несколько суток не спавшие, они застывали в том месте и в той позе, в которой находились до сна. Боеспособность роты поддерживалась за счёт почти ежедневного пополнения. За это время Моисей видел такое, что раньше не мог себе представить самых страшных снах. Его глаза блестели нездоровым светом, они излучали боль, покорность судьбе и одновременно смотрели с какой-то детской непосредственностью. Его лицо было покрыто юношевским пушком и было похоже на лицо святого, спустившегося с небес, чтобы принять на себя все тяготы кровавой войны. За всё время боёв он был легко ранен в левую руку, хотя вокруг него падали убитые солдаты, с которыми он несколько минут назад разговаривал или прислонившись друг к другу, забывались в коротком, тревожном сне. В одном из перерывов между боями, раздался голос командира взвода:

-К нам приехал фронтовой фотокорреспондент. Кто желает фотографироваться, идите в тот разрушенный дом, он там.

Моисей подумал:

-"У меня такой страшный вид. Но надо фотографироваться, Когда ещё представиться такой случай? Его может больше и не быть". Он вылез из окопа и направился к указанному дому, на ходу отряхивая грязь с ботинок, стуча ногами по земле. Войдя на первый этаж разрушенного здания, он увидел несколько солдат ожидавших очередь к фотографу. Когда подошла его очередь, Моисей подтянул ремень, поправил гимнастёрку, посмотрел на прилипшую грязь к ботинкам, на брюки, с оттопыреными коленками, поправил шапку и стал к светлому брезенту, который служил фоном. Перед объективом фотоаппарата он стоял прямо и непринуждённо. Если надо было бы изобразить настоящего труженика войны, прошедшего через всепожирающий огонь боёв, через кровь и смерть, его не надо было долго искать, стоило только взглянуть на стовшего перед объективом фотоаппарата Моисея. Весь его вид говорил о том, что он много пережил: хмурое, исстрадавшееся лицо, в глазах боль и ужас. Вид этого юноши был превращён войной, почти в старика, что вызывает жалость, одновременно гнев и боль. Хочется кричать:

-НЕ НАДО ВОЙНЫ ! НЕ НАДО СМЕРТИ ! НЕ НАДО КАЛЕЧИТЬ ЮНЫЕ ЧИСТЫЕ ДУШИ !

После того как Моисей фотографировался, он попросил фотокорреспондента отослать фотографии домой, по адресу, который он ему дал.

-...Приготовиться к атаке! За Родину ! За мной! - прозвучала команда и сильно поредевшая за последние атаки рота, с криком "Ура" бросилась вперёд. Моисей бежал в середине атакующих солдат, с отомкнутыт на винтовке штыком. Впереди себя он видел спину бежавшего солдата, который вдруг, будто споткнувшись упал, ткнувшись головой в землю. Моисей бросился в сторону, чтобы не споткнуться об убитого и с каким-то остервенением, не помня себя, подхваченный общим порывом, побежал вперёд. Вокруг рвались снаряды. Слева, недалеко от Моисея, раздался взрыв и боковым зрением Моисей увидел, как там где бежало несколько солдат, в небо взметнулся огромный столб земли, похоронив в этом смертельном вихре бежавших солдат. Вдруг Моисей почувствовал, будто какя-то страшная сила, подняла его над землёй и словно во сне, медленно паря стала опускать его на землю. Небо и всё вокруг стало кроваво-красным. Не долетев до земли, ему показалось, что вокруг быстро темнеет, пока сплошная тьма не поглатила всё, вместе с упавшим на землю Моисеем. Падая в бездну тьмы и безмолвия, его губы тихо прошептали:

-Мама...

... На улице было ещё темно. На ночном небе ярко светили звёзды, и казалось, с удивлением смотрели на истерзанную, исстрадавшуюся землю. Несмотря на это, чувствовалось приближение рассвета. Со стороны немцев, как бы нехотя в небо взлетали ракеты и, рассыпаясь на искры, потухали, не долетев до земли.

Со стороны наших окопов послышался тихий говор и вскоре на поле, где вчера шёл бой, появились солдаты. За плечами у них были винтовки, в руках у одних были лопаты, у других - насилки. Командование отдало приказ, до рассвета убрать и похоронить солдат павших накануне в бою. Одни солдаты стали копать могилу, другие - стаскивать убитых туда где они будут похоронены. Всё происходило при полной тишине и траурном молчании солдат похоронной команды. Иногда слышались глубокие вздохи могильщиков. Вдруг в стороне, где лежали ещё не убранные убитые, раздалось хлопанье крыльев и громкое карканье. От неожиданности все замерли. Обычно, после боёв, в эту местность ещё долго не прилетали птицы, а здесь, на тебе... Двое солдат пошли туда откуда раздавался шум. Подойдя к месту, где это происходило, они увидели следующую картину: Почти сливаясь с темнотой, на груди одного из распростёртых на земле солдат, сидела галка и хлопая крыльями, громко каркала. При приближении солдат, она взлетала вверх и, громко каркая, стала кругами летать возле лежащего на земле солдата.

-Удивительная вещь, - сказал один из солдат. Почему она не улетает и не боится нас? Почему она не садится на других убитых, а всё время кружится возле одного и того же? Как будто она хочет обратить наше внимание именно на этого солдата. Но, почему? Это очень странно.

-Дурная птица, - ответил другой солдат. Просто её, что-то привлекло в этом месте. А может у убитого есть такое, что и привлекает её внимание?

Он безразлично махнул рукой и они повернулись, чтобы уйти. Галка с криком опустилась на грудь лежавшего на земле солдата и так громко и призывно прокричала, что у солдат пробежал мороз по коже, они испуганно переглянулись и направились к лежащему на земле. Шумливая галка сидела на груди убитого до тех пор, пока солдаты не подошли почти вплотную к телу солдата. Когда солдаты наклонились над лежавшим, галка не далеко отлетела, села на землю и стала беспокойно вышагивать, как бы наблюдая за солдатами. Солдаты потрогали убитого и почти одновременно проговорили:

- Да убитый он.

А один, повернувшись в сторону галки, сказал:

Ну, чего расшумелась? Видишь убитый. Вон их здесь сколько.

Потом оглянулся по сторонам и сказал:

-Тихо. здесь святое место, шуметь нельзя.

Галка расправила крылья, несколько секунд держала их в таком положении, потом взмахнула ими, взлетела и стала кружить возле самых голов солдат, чуть не ударяя по ним крыльями.

-Во, привязалась. Ну, чего ты? - будто разговаривая с человеком, спросил один из солдат.

- А ну потрогай у этого лоб, лицо, -сказал другой.

Солдат наклонился, потрогал и с расширенными, удивлёнными глазами, сказал своему товарищу:

- А ведь, кажись живой. Ей Богу, живой. Без памяти, а тёплый. Во дак птица.

- А, может, это и не птица вовсе, а ягонный ангел хранитель прилетел, чтоб спасти его душу и чтоб не похоронили живого. От этих слов у обоих вытянулись лица, они быстро перекрестились и испуганно прокричали:

- Эй. Идите сюда скорей. Здесь живой объявился.

После этих слов галка, сидевшая немного в стороне, как-то торжествующе прокричала и, взмахнув крыльями, взмыла вверх и полетела в сторону восходящего дня. Оторопевшие от чудесного происшествия, солдаты испуганно смотрели вслед улетающей птице, пока она совсем не пропала из виду.

...Мистика какая-то, -сказал доктор, который оперировал Моисея, когда ему рассказали про этот случай. Да-а. Много ещё в мире непонятного, непознанного. Жить будешь долго, чудо тебя спасло от мучительной смерти, -сказал сказал он, посмотрев на белое полотно, отделяющую голову Моисея от тела. Моисей ничего не слышал, да почти ничего и не чувствовал - он был в бреду. Его губы, что-то шептали, но ничего нельзя было разобрать. Время от времени его лицо искажалось и он начинал кусать потрескавшиеся от жара губы. В медсанбате был дефицит наркоза, поэтому Моисею, ввиду особой сложности операции, дали наркоз, но в недостаточном колличестве, поэтому это ему помогало плохо. Боль проникала через его воспалённое сознание, он жалобно стонал и скрежетал зубами.

-Терпи солдат, -сказал доктор. Жить будешь долго, но жизнь твоя будет очень не простой,- повторил он ещё раз и подставил свой лоб медсестре, чтобы вытерла застилавший глаза пот.

Моисей был ранен очень тяжело. Взрывом ему раздробило всю правую ногу, оторвало ступню левой ноги и правую руку выше локтя. Хирург отрезал ему искромсанную правую ногу, оперировал культю левой ноги и правой руки.... Его давно переправили в госпиталь, в один из городов Украины.

...Долго, очень долго приходил в сознание Моисей. Почти десять месяцев он лежал в кровати окровавленным обрубком, не зная и не чувствуя, что жив. Да это и не была жизнь. Это была борьба, хоть и молодого, но ослабленного, измученного, опусташённого организма, инстинктивно стремившегося выжить во чтобы то ни стало. В этом безсознательном состоянии, стремление выжить не управлялось силой воли, духа, особенным желанием выжить. Настойчивость, внимание и забота врачей, медицинских сестёр, нянечек, помогли его организму, в этой тяжёлой борьбе со смертью, выстоять. Глядя на это юное, отдающее желтизной лицо, на густой, не тронутой бритвой пушок над верхней губой, заострившийся нос, впалые щёки, обслуживающий персонал, да и раненые, смотрели на него с жалостью и сочувствием. Одна из медсестёр Аля, прозвала его "галчёнком", имея ввиду как он выглядит и его чудесное спасение птицей. С тех пор все в госпитале стали его так называть, тем более, что документов при нём не было и никто, да и сам он, не знал как его в действительности зовут.

За долггие месяцы Моисей впервые открыл глаза и осознанно смотрел вокруг. Он лежал на спине и его взгляд остановился на белом потолке. Он долго смотрел на него, ни о чём не думая, сконцентрировав всё своё внимание на вдруг появившуюся муху. Муха взлетала с потолка, тихо жужжала и билась об него. Состояние и самочувствие Моисея было такое, как будто он только, что родился. В сущности это было почти так. Он с большим интересос прислушивался к звукам в палате, коридоре, на улице. Его тело отдыхало, настроение было спокойным. Но чувствовал себя так, словно прошёл без отдыха огромное расстояние или покорил вершину неприступной горы и после этого дал своему телу отдых. Нет. Он не покорял гор и не прошёл, как спортсмен-скороход, заданную дистанцию. Его рекорд состоял в том, чтобы достойно проёти огненные дороги войны и... выжить. И он выжил! Пусть с большими потерями. Но он жив. Он повернул голову и увидел перевязанных людей, некоторые из них сидели на кроватях, а другие стояли или медленно ходили между кроватями. Моисей захотел повернуться на бок, но почувствовал боль в ногах и правой руке. Он простонал и один из раненых воскликнул:

- Смотрите, галчёнок пришёл в себя. Позовите сестру.

Моисей удивлённо приподнял голову и хрипло спросил:

-Где я? Что со мной?

-Ты там, где все мы - в госпитале,- ответил лежавший на кровати раненый. А вот откуды ты, ответить не просто. Вообще ты с фронта, а можно и сказать с того света. А что с тобой, это тебе доктора скажут. Вот так-то, браток., - заключил он, глубоко вздохнул и замолчал.

В палату стремительно вошли двое врачей и медсестра. Один из врачей, который оперировал Моисея, подвинул к себе стоящую не вд алеке табуретку, сел на неё и склонился над Моисеем.

-Ну, наконец, пришёл в себя!? - не то спросил, не то подтвердил он. Ну, как себя чувствуешь? - с полуулыбкой, сочувственно апросил он.

- Не знаю, - полушёпотом, упавшим голосом ответил Моисей. Ничего.

-Сечас у тебя дела пойдут лучше. Главное ержись,не падай духом. Всё у тебя будет хорошо, должно быть хорошо. Да, кстати. Мы не знаем как тебя зовут и вообще...

Моисей посмотрел на доктора, отвёл глаза в сторону, сморщил лоб и, немного помолчав, растерянно, негромко произнё:

- Не знаю...не помню... а вы не знаете? Вы должны знать! По документам...а я не помню! - прокричал он, глядя расширенными глазами на доктора.

-Когда тебя подобрали на поле боя, при тебе никаких документов не было, - ответил доктор.Вот только какой-то адрес, на клочке бумаги. Больше ничего не было. Позже я отдам тебе это. Может это адрес твоих родных? ПОсмотри внимательно, может что-нибудь вспомнишь? - Нет? Но, неужели ты совсем ничего не помнишь? - настаивал доктор. Но моисей, покусывая нижнююгубу, дрогнувшим голосом проговорил:

Не помню... Ничего не помню. Но,почему? Что это со мной? Доктор это пройдёт? - Сс надеждой в голосе, спросил он. Господи, почему? За что?

Он схватился рукой за голову, и проникновенно, с надрывом зарыдал, сотрясаясь всем телом. Все в палате замолчали. Лица присутствующих посуровели и напряжённо смотрели на Моисея. Врачи молча переглядывались, будто сейчас они узнали, ято-то невероятное. Хотя в их врачебной практике такие случаи встречались. В палате стояла напряжённая тишина, нарушаемая всхлипываниями Моисея и не произвольными вздохами некоторых раненых. Доктор осторожно положил руку на вздрагивающее плечо Моисея и ласково, с теплотой в голосе, проговорил:

-У тебя это, сынок, пройдёт.

И тихо, как-бы убеждая самого себя, добавил:

-Должно пройти.

Потом, продолжая смотреть на Моисея, но как-бы обращаясь ко всем присутствующим, громко и как-то торжественно, сказал:

- Наши люди многое пережили. Вы многое пережили. Вы выстоите несмотря на мучения и раны. Мы, медицинские работники, поможем вам в этом.

Он встал с табуретки и, наклонив вниз голову, быстро вышел из палаты. За ним, тихо ступая вышла медсестра и второй доктор. После их ухода в палате, некоторое время стояла тишина. Кое - кто из раненых закурил. В палате запахло дымом, послышался кашель.

- В палате курить нельзя, а то всем нам попадёт - сказал один из раненых.

Во, махорка, так дерёт горло, спасу нет, - проговорил усатый, лет под пятьдесят, с перевязанной головой. С глаз у него обильно текли слёзы.

Дрогнувшим голосом он продолжал:

- Сколько я её, проклятую, не курю, всё никак не привыкну. Не принимает её мой организм и всё, - с этими словами, вытирая с глаз слёзы, он несколько раз плюнул на окурок и выбросил его в стоявшее в углу мусорное ведро. Потом глубоко и надрвно прокашлял, обращаясь к Моисею, сказал:

- А ты, парень, не дрейф. Оно может и к лучшему. Голва успокоится, отдохнёт и мысли сами возвернутся. Голова она знаить, что ей надо. Это дюже сложный организм в человеческом теле. Ты вот мне скажи, - сказал он,- ты живой, аль не живой?

-Да живой. А что толку? - тихо ответил Моисей.

А то толку, мил человечек, что головацела, руки, ноги...извиняюсь... - и он натужно закашлял, а потом продолжил - а раз головацела, то и человек есть. А раз человек есть, живой, то и жить надо, может даже и стиснув зубы. Вот так-то. Мне один умный человек сказал - жизнь, она, значит, даётся один раз и её надо прожить...

- Дед, - проговорил молодой раненый с перевязанной грудью, - хватит врвть-то. Это написано в книжке Островского Николая, а ты...

- Да. Вспомнил. Это дочка моя мне читала, Дуняшка. До войны.

Его лицо разгладилось, в глазах вспыхнул огонёк, и он мечтательно подняв голову проговорил:

- Скоро проклятая война кончится. Эх, и заживём тогда...

Раненые заулыбались, а Моисей проговорил:

-Что-то руки, ноги болят. Позовите сестру.

Все переглянулись, улыбки с их лиц исчезли и они замолчали.

...В палату вошла медицинская сестра и улыбаясь, направилась к Моисею. Она протянула Моисею листок бумаги и проговорила:

На, галчёнок, это записка о которой говорил тебе доктор. На ней записан адрес, какой-то женщины и её имя, отчество и фамилия. Может жена или невеста? Хотя мне кажется, что ты робкий, не целованный. Да и слишком молодой, чтобы иметь жену. Может невеста? - и она заигривающе подмигнула.

- Не знаю, - смущаясь ответил Моисей. А почему ты меня называешь галчёнком? наверное потому, что у меня видптички, а нос похож на клюв?

- А ты разве не знаешь о своём чедесном спасении? И кто тебя спас, чтобы не быть заживо похороненным?

- Не знаю, - удивлённо проговорил Моисей.

В палате смолкли разговоры и все прислушались, что говорит сестра. Она присела на край кровати Моисея и голосом, которым рассказывают детям сказку, начала пересказывать то, что раньше услышала от других. Раненые придвинулись ближе к рассказчице и слушали приоткрыв рты. Моисей слушал, временами закрывал глаза, веря и не веря услышанному.

- Вот почемутебя тогда и прозвали галчёнком, - закончила свой рассказ сестра.

После рассказа сестры, каждый по своему осмысливал услышанное.

- Да, здорово... Вот это да! Здесь не обошлось без его ангела хранителя. А может, это душа его матери прилетела, чтобы спасти сына?

- Да не может быть такого, сказки...

В палате раздался шум. Каждый старался, не слушая других, высказать своё мнение.

- А я верю, - перекрикивая других, сказал раненый с перевязанной головой, которого все называли дедом. А я верю, - повторил он. У нас в деревне была одна старуха, так она...

- Да, такое могло быть, - перебил его дркгой. Человек ещё не всё познал в этом мире. Многое, по крайней мере пока, не подаётся нашему пониманию. Придёт время и многое откроетя. Что сегодня кажется сверхестественным, загадочным - будет понятным, обыденным. Конечно, не верить проще, - продолжал он. НЕ верю и всё. И не надо ничего доказывать. Отрицая чаще можешь оказаться правым. Потому, что вероятность доказать, объективно существующее, очень трудно. Верить, надо обязательно привести убедительные аргументы, доказать на чём основывается твоя вера.,- филосовски заключил свой монолог молодой человек, лежащий на кровати с загипсованной ногой, которого все называли"студент".

Моисей слушал эти разговоры и думал:

- " Конечно, это интересный случай. Может это просто счастливое стечение обстоятельств. Но, всё-таки, благодаря птице, солдаты похоронной команды обратили на меня внимание и выяснили, что я живой. Спасибо тому солдату. В конечном итоге он спас мне жизнь".

До войны Моисей всегда любил читать сказки. Он почти верил, хотел верить в то, что в них происходило. Радовался когда добро побеждало зло. Всегда хотел, чтобы те добрые, волшебные чудеса, которые происходили в сказках, были и в жизни. Он восхищался чудо-богатырями и хотел быть похожим на них. Они всегда дрались за правое дело и побеждали, вставая на защиту слабых, несправедливо обиженных. Он тоже, как в сказке, воевал за правое дело. Он ничего не помнил из прошлой жизни, но эта черта характера у него осталась. И теперь верил, что в жизни могут происходить трудно объяснимые события и не исключал того, что его спасение можно отнести к чуду. Он очень мучился оттого, что никого не помнит, что с ним было до того как попал в госпиталь. Вся его прошлая жизнь была закрыта от него глухой стеной, через которуюего сознание и память не пробивались, как он не старался. В который раз он доставал записку, которую ему принесла сестра, напряжённо вглядывался в написанные слова. Он пытался хоть что0то вспомнить, хоть за что-то зацепиться, что могло бы постепенно раскрыть завесу, которая закрывала его прошлое. Но всё было напрасно. В записке было написано: - "Гуревич РОза Берковна" и адрес. Он не знал, кто эта женщина - мать, сестра, знакомая? Может эта записка попала к нему вообще случайно? Вопросов у него было много, а ответов не было. От этого он страдал ещё больше, чем если бы этой записки не было вовсе.

...В палату вошли доктор и медицинская сестра. Начался очереной обход раненых. Кто мог ходить, того сразу отправляли на перевязку, а кто не мог - увозили на каталке. Наконец доктор подошёл ккровати Моисея. Он внимательно посмотрел ему в глаза и спросил:

-Ну как, солдат, самочуствие?

Моисей грустно посмотрел на доктора и молча пожал плечами.

- Ты, сынок, солдат. И должен мужественно переносить всё, что встретится на твоём жизненном пути. Главно, ты жив. А для того, чтобы ты жил, мы вынуждены были убрать то, что мешало тебе выжить. На одной ноге сильно прогрессировала гангрена, часть второй была раздроблена, да и рука... Вообщем смотри, - проговорил он и осторожно стал снимать одеяло, которым был укрыт Моисей. ОН внимательно стал смотреть за действиями доктора. Когда одеяло было окончательно снято, он с расширенными от ужаса глазами, закричал:

-ЧТо это? Что с моими ногами? Что с рукой? ,- и он, единственной, левой рукой, стал шарить, стараясь нащупать отсутствующую ногу. Убедившись, что её нет, он впал в шоковое состояние. Но это длилось не долго. Его глаза налились кровью, рот перекосило, горло перехватили спазмы, от чего из него вылетали звуки похожие на стон. Потом он опёрся на единственную руку, сел и словно смертельно раненый зверь, поднял голову кверху, из его горла вырвался звук, от которого содрогнулись все кто был в палате и вне её. Потом он зарыдал и с пеной у рта стал кричать:

-За что? За что? Почему?... Я... ничего не сделал...плохого. Господи...

Потом он поднял вверх сжатую в кулак единственную руку, сощурил глаза и нет не прокричал - проревел:

-Зачем ты спасла меня? А, знаю. Ты спасла меня, чтобы я мучился, страдал. Но, зачем?Кому это надо? Тебе? Это нужно...тебе? На, бери меня. А, не хочешь такого. Я тебе отдал всё. Ты довольна? Молчишь. Нечего сказать. А мне теперь ничего не надо.

Он обвёл присутствующих глазами человека, который находится в крайне расстроеном состоянии, откинулся на подушку и, задрожав всем телом, проговорил:

-Сволочь.

От его слов, у некоторых раненых по коже пробежал мороз. Казалось, что он разговаривалс кем-то конкретно, кого знает. Известная всем история его спасения, приобретала особый смысл его словам. Всем казалось, что он разговаривает с той, кто превратился в галку и настойчиво указывала солдатам на него. Все находились под впечатлением только, что увиденного и услышанного. В палате был слышен только звук поскрипывающей кровати от дрожания Моисея и мелкая дробь его стучащих зубов.

- Поставте ему успокаивающий укол,- сказал доктор вошедшей в палату сестре. Пусть поспит. Ему сейчас это очень нужно. Когда проснётся - увезите на перевязку.

После укола Моисей уснул. Временами во сне он вздрагивал и что-то бессвязно говорил. Он лежал на спине, ничем не прикрытый и раненые, много повидавшие, не могли спокойно смотреть на этого юношу, которого жестокое время превратило в инвалида. Некоторые отворачивались, стискивали, скрежетали зубами и начинали састо моргать глазами, готовые заплакать. Другие ложились на кровать, поворачивались лицом к стене и затихали. Один из раненых, не выдержав, проковылял на костылях к кровати Моисея и осторожно прикрыл его одеялом.

ДОлго спал Моисей. На улице уже стало смеркаться, из открытого окна подул свежий ветерок, подняв кверху оконную занавеску. Моисей, простонав, повернулся на бок и стал произносить несвязанные между собой фразы.

- Ммама... Я не хочу. Где ты? Стойте...стойте я не успел... ммама...

Он тяжело вздохнул и спустя несколько секунд, продолжал:

- Я не могу... не могу...вспомнить... Галка? Галка...

ОН повернулся опять на спину, облизал сухие губы и затих. Он проспал целый день и ночь. Только с рассветом он проснулся и лёжа на спине, стал думать о том, что с ним случилось.

-"Как жить дальше? Кто я? Мало того, что я инвалид, я ничего не помню. Наверное у меня есть родственники? Но как их найти, не зная фамилии? Они меня тоже будут искать, но смогут ли найти? Вряд ли. Надо, обязательно надо, вспомнить хоть что-то".

Но как он не напрягал память, ничего вспомнить не мог. Со стоном он повернулся на бок и единственной рукой стал бить о кровать, со злостью приговаривая:

- Проклятая голова. Думай, вспоминай, вспоминай... Так не бывает, чтобы всё забыть. Так не должно быть.

Он замолчал и вдруг ему вспомнились слова доктора:

-"Мы будем тебя лечить. Но должно пройти время. Сколько не знаю. Может месяц, может год, а может, - он замолчал. Главное ты должен верить, что память

восстановиться".

-"Надо, надо ждать и верить. Верить и ждать", - решил про себя Моисей.

В который раз он подумал о своём физическом состоянии и его сердце сжалось от безисходности и жестокости судьбы. Он сжал зубы и с горечью подумал: - "Господи, почему ты так жесток ко мне? Почему и за что ты так сурово наказал меня? Лучше бы меня убило, чем переносить такие мучения., Я, живой обрубок, лишённый памяти, родных, простых человеческих радостей, обречён, нет не жить, существовать, в этом жестоком мире". Так, лёжа на боку, он незаметно задремал. Через короткое время он очнулся и в его голове, как молния, блеснула радостная мысль:

-"Надо написать письмо на адрес, написанный на бумажке, которую дала мне сестра. Может это мои родственники, мать, сестра? А может знакомая? Даже если знакомая, то, возможно, она сможет подсказать кто я и где мои родные?".

Моисей повернулся на спину, окинул взглядом палату и обратился к одному из раненых:

- Слушай. У тебя не найдётся бумага иручка? Хочу написать письмо.

Моисей сидел на кровати и на его единственной, искалеченной ноге лежала пожелтевшая, с истрёпанными страницами книжка, на которую он положил листок бумаги. В левой руке он держал химический карандаш, который он, уже несколько раз слюнявил во рту, раздумывая как начать писать письмо. Наконец, он решительно ещё разпролюнявил карандаш и как-то неумело, старательно выводя буквы, стал писать:

-Уважаемая Роза Берковна, Я ранен. Если хочешь, я приеду.

Он на несколько секундзадумался и удовлетворённый написанным, решительно свернул бумагу. ОН не мог написать своё имя и фамилию - он их не знал. Свёрнутый листок он положил под подушку и облегчённо вздохнув, опустил на неё голову. " Можетэтот адрес поможет мне найти родных, - думал он. Вот будет здорово, когда они откликнутся. ТОгда я вновь обрету своё имя, родных. Вместе намбудетлегче преодолевать трудности".

На следующий день, утром, он отдал записку сестре и попросил её отправить по указанному адресу. Вскоре сестра сказала, что письмо она отправила. И мОисей стал ждать. Теперь все его мысли были напралены только на одно - скоро ли придёт ответ? Прошла неделя, вторая. Прошёл месяц... Каждый раз, когда в палату входила сестра, он вопросительно смотрел на неё, надеясь, что она, наконец-то, принесёт ему долгожданный ответ. Но она, как бы извиняясь, словно это она виновата, что нет ответа, подходила кего кровати с опущенной головой и посмотрев в его, полные ожидания глаза, отрицательно махала головой.Потом с робкой улыбкой говорила ему:

- Прошло ещё не так много времени. Ответ ещё придёт. Главное не теряй надежду. Всё будет хорошо, вот увидишь.

Прошёл ещё месяц, но ответа на его письмо, всё не было. С каждым днём его лицо всё более мрачнело. Днями он молча лежал на кровати и безучастный ко всему, невидящим взглядом смотрел в пространство. Он уже потерял надежду на ответ. Единственное, что его ешё поддерживало - это вера, что к нему, хоть когда-нибудь, вернётся память. ТОгда он сам найдёт своих родных.

- Слушай, молодой человек. Пока вы не знаете своего имени,- сказал доктор, присев на край кровати, - мы посоветовались и решили дать вам фамилию и имя. НЕобходимо, как-то записать вас в вашу историю болезни. А как вспомните свою фамилию и имя, мы будем рады исправить на настоящие. Ну, как согласен?

- Раз это необходимо, д-давайте, - грустно проговорил он. А как вы теперь будете меня называть?

Как рассказывают, ты, наверное, знаешь,- сказал доктор переходя на "ты", - когда ты был ранен, лежал в поле без сознания, возле тебя шумела галка и тем самым обратила внимание на тебя, находившихся там солдат. Получается, что галка как бы причастна к твоему спасению. Так?

- Говорят, что так было, - ответил Моисей.

-Вот поэтому, мы решили предложить тебе, пока, фамилию Галкин. А так как это происходило в марте месяце, то назвать тебя Маратом. Ну, как? Согласен?

- Ладно. ПУскай Галкин Ммарат, - ответил он упавшим голосом.

-Ну, вот и хорошо. Будем надеяться, что это временно.

 

Э П И Л О Г

Шли последние дни июля 1945года.

 

Совсем недавно закончилась война. Прошёл почти год, После возвращению из эвакуации на родину, Розы Берковны Гуревич, с тремя младшими сыновьями и дочерью. Старший сын Моисей находился на фронте с начала января 1944года. БОльше года от него не было известий. Конечно, встресались случаи, что домой приезжали солдаты, на которых раньше приходили похоронки. Поэтому Розу Берковну не оставляла надежда, что Моисей жив и откликнется или неожиданно приедет домой. Эта надежда согревала ей сердце и давала ей силы бороться с трудностями послевоенной жизни. А заботы о младших детях не давала ей возможности расслабляться. Роза с детьми жила в доме своего отца, которого немцы расстреляли в месте со второй, молодой женой, их четырёхлетней дочерью. Были также расстреляны две сестры Розы, их дети и муж одной из сестёр. Муж Розы ещё находился в армии.

Стоял жаркий, июльский день. НА улице было тихо, как бывает только на сельских улицах. Через открытое на кухне окно, изредка слышался громкий, заливистый голос петуха, да ленивый лай потревоженной собаки. Лёгкий, ласковый ветерок слегка шевелил листья деревьев. Под тяжестью плодов ветви яблонь прогибались до самой земли. Глядя на это обилие, в душе Розы, каждый раз возникало чувство радости и благодарности к щедрой природе. Возившаяся у печи она подошла к отврытому окну, которое выходило в сад. Под окном, где диким образом росли ромашки, старательно жужжа, меняя цветок за цветком, самозабвенно трудились пчёлы. Роза посмотрела на нарядно убранные плодами яблони на аккуратные ряды, с редкими цветками, ботву картофеля и подумала:

-"В эту зиму, даст Бог, голодать уже не будем".

Неожиданно её внимание привлёкло громкое жужжание мухи. Она посмотрела вверх и увидела, как в углу окна, в паутину попала муха и её старательно опутывает паутиной паук. Несмотря на все старания, муха всё больше запутывалась и всё реже сопротивлялась. Наконец она ещё несколько раз вздрогнула и затихла. -" Мы тоже, чуть было не попали в кровавую паутину немцев. Но, слава Богу, обошлось. Очень жаль, что родные неспаслись". Она глубоко вздохнула и отошла от окна. Она подошла к кухонному столу, села там стоящую табуретку и задумалась. Её мысли прервал стук в дверь. Роза испуганно посмотрела на уже открывающуюся дверь, проёме которой показалась знакомая фигура почтальона Клавы. Роза поднялась с табуретки и с тревожно бьющимся сердцем, поспешила ей на встречу. Клава поздоровалась и молча протянула Розе конверт.

После ухода почтальона, Роза некоторе время стояла посреди кухни с письмом в руках. Неожиданно она почувствовала слабость, лёгкое головокружение. Боясь упасть, она медленно двиналась к табуретке. Немного успокоившись, она с тревогой и надеждой смотрела на конверт, не решаясь его вскрыть. Она очень боялась узнать, что-нибудь плохое. Не давно окончившаяся война, ещё часто приносила людям о гибели родного человека. О муже она не беспокоилась, так как знала, что он жив и теперь служит под Москвой. А о сыне она не знала ничего Наконец, она мельком пробежала адрес на конверте. Чуть дрожащими руками она вскрыла конверт, достала оттуда листок бумаги, на котором незнакомым, почти детским почерком, было написано:

- Уважаемая Роза Берковна. Я ранен. Если хочешь я приеду.

-"От кого письмо? - терялась в догадках она. Может оно от Моисея, любимого сыночка? Но почему письмо не подписано? Надо посоветоваться с сестрой Соней", - решила она.

- Ты, что" Моисей написал бы своё имя и фамилию. Это скорее всего от каког-нибудь мужика, который до войны шил у тебя, что-нибудь.

-Но если это мужик, как ты говоришь, то почему он не написал свою фамилию? - спросила Роза.

-Ты же знаешь, что деревенские мужики еле пишут, ты видишь какими каракулями написано письмо.

-Да. Мне не хватало вызвать какого-то мужика. Приедет с армии муж, что я ему скажу? Наверное, ты права.

Немного поколебавшись, она порвала письмо вместе с конвертом и выбросила его в мусорное ведро. Сердце матери не подсказало ей, что это искалеченный и потерявший память сын, прислал безимянную весточку о себе. Материнская интуиция, не подсказала ей, что порвав письмо, она рвёт последнюю надежду своего сына обрести родных, их поддержку и любовь. Она не знала, не догадывалась, что порвав письмо, она рвёт тонкую ниточку, связывающего её сына с ней и навсегда теряет своего первенца, которого в глубине души любила больше остальных детей. К несчастью не нашлось людей, к которым она могла бы обратиться и которые дали бы ей другой совет - ответить на письмо и узнать в чём дело или хотя-бы сохранить адрес. Дать возможность себе спокойно подумать, а детям, став взрослыми, начать поиск брата с адреса указаного на конверте. Но, увы, этого не случилось. На протяжении всей жизни родители были обречены проливать горькие слёзы о сыне, а сыну быть среди живых, а считаться без вести пропавшим.

Только много позже, через годы, пришло осознание того, что это письмо было от Моисея. Выросшие братья Моисея, более полувека, пытаются выяснить судьбу брата, но их поиски пока не увенчались успехом. Ведь его ищут по настоящей фамилии. Конечно, если бы к нему вернулась память, он сам бы нашёл своих родных. Значит, его память уснула навсегда.

И живёт на земле искалеченный войной человек, навсегда потерявший память и близких ему людей.