* * * ...В песке нашли окованный сундук; Взорвался город криками, ненастьем. Пересчитали: ровно тридцать штук Серебряных монеток нам на счастье. И было счастье, с неба падал снег — Сухие хлопья сладкой манной каши. Какой-то очень старый человек Делил ее на наше и не наше. Напуганы тревогой этих дней, Подобно небу, разделились воды; И не было отчаяния сильней, Чем это ожидание погоды. И даже спирт мы выпили не весь, И слепо пулемет дрожал прицелом, И принесли безрадостную весть, Что у дороги пойман кто-то в белом...  * * * Из жерла трубки — клубами клубы, Сегодня я — паровоз, И кольца дыма — мои рабы — Бегут свой обычный кросс. Боев не будет. Хватит. Устал. Смело зовите рать. А то, что когда-то не понимал, Мне и теперь не понять. Метанья — мелки, гордыня — грех, Смиренье — стебель ослов. И руки цепки у вас у всех, Но я пьянею от слов. Прекрасна водка, и ночь тиха, И Грин, собака, был прав; Я тоже когда-то тихо вздыхал, Гитару нежно обняв, Но все. Вам песен? Их нет. Уймись. Ляг на колени. Спи. Спасибо, налито. Кто за жизнь? Кто тут еще не пил? Здорово, разум, хай, старина, — Ты, как всегда, не зря Тихо всплываешь ко мне со дна Третьего пузыря. И ты проснулась? Сладок улов... Я и с улыбкой груб. Да, улыбаюсь — но это от слов. Я не пьянею от губ. ПЬЕРО ...Закурил на полу Пьеро В мизансцене веселых весел И со шляпы своей перо Или темное что-то сбросил. Раскадровка из «да» и «нет» Превращается в «либо-либо», И осиной торчит в спине Поразившее влет «спасибо». Бог любви — в десяти ветрах. В десяти стаканах — две нормы. Бесприданницы детский страх Вынимает меня из формы. Беспринципные, без принцесс, Тушью глаз превращаем в призму; Нервно-сладкий психоинцест, Исходящий из нарциссизма. Разговор и маска воров Тушью, тенью и словом шиты. Белой ниткой пошил Пьеро Бесприданницы детский ритм. Бесприданницы детский взгляд Провожает меня, как бога... Мне «спасибо» вслед говорят, Но «спасибо», конечно, много...  * * * ...И вот тебе крест, вот порог, Дорога и скатерть, но все же — С тобою, наверное, Бог; Со мною, наверное, тоже. Раз в небе ни свет, ни заря, Ни миска пришельцев, ни манна, Ни белый орел с пузыря, А строгий орел Иоанна. Разляжемся лужей у ног, Раскрутим богов на обеты, Разделим лепной потолок На восемь сторон того света... ...Чтоб брызнули слезы и сок — Березовый — чистым и грязным!.. Ей-богу, теперь с нами Бог. Но с каждым, наверное, разный... МАСТЕР, УЧЕНИК И СМЕРТЬ Не услыхать, не рассмотреть, — Вошел или возник. Чуть слева тихо встанет смерть, Чуть справа — ученик. Есть мастер, но ни там, ни тут — Ни вечности, ни дня, Лишь свечи тихо отдадут Приветствие огня. Сенсей безумен, как всегда, А ученик — любим, Но смерть зовет его туда, Где он непобедим. За счастьем — боль, и больше след За следом не пойдет; У ста путей один ответ, Одна тропа — в обход. Безумный мастер в свой черед Подавит чей-то крик, А смерть тихонечко шагнет Туда, где ученик. Послушен, мягок, словно воск, Свободен от мечты, Так плавно впитывает мозг Науку пустоты. Вот, разделя с самим собой Свечей прохладный свет, Сенсей ведет последний бой, Забыв, что смерти нет. ...Но, глупый замысел планет Ломая на века, Неотвратимо свистнет смерть В руках ученика... ПРОЩАНИЕ С ЕВРАЗИЙСКОЙ КУЛЬТУРОЙ ...Зацветает осиновый кол, За околицей Лета струится. Это мой небывалый прикол — Не коснуться священной водицы. Не последний, а просто хромой, Покачав недоверчиво рогом, Тихий зверь разольет по одной И подкову прибьет над порогом. Расслоенный на нити времен, — Инь и ян, то канава то яма, — Мир не сложен, а просто длинен, Словно имя Омара Хайяма. Расстоналась в полтона струной, Раздразнилась, грозится весною; Стоп, рогатый; еще по одной. Все не вечно под этой луною. Вещь, не вещь,— баш на баш, не смотри, Обменяем, не глядя, а где-то Дева Ратри помножит на три Отзвук флейты хмельного поэта. Не гоните на други своя, Загоняя иголки под ноты, Я согласен: я просто не я. Nota bene. Печальное фото. На осенний до жути пейзаж Друг положит вчерашние краски, Кровки, слезки, вошедшие в раж, Одичавшие к старости сказки. Да осину питает родник... Проигравшийся в бисер, на дрогах Уезжает наш барин под крик Перебравшего единорога... ДЗЕН Примерно так вот и оставь, не завершай движенья Плеча и кисти над холстом и кисти на холсте. Незавершенное — живо, и в дзеновском паденье Кричит Икар, и лишь перо кружится в высоте. Оставь творимый нами мир на стадии обмана, И прямо с неба с черенком оборванной мечты; Пускай Горыныч будет прав, а дураки Иваны Сжигают сдуру за собой калиновы мосты. Оставь по-дзеновски простым касание ладони, Не усложняй его ни сном, ни духом, ни кивком; И только ветер обвиняй в чудовищном уроне, Что он наделал, принеся меня со сквозняком. Примерно так. Примерно здесь. Примерно тем же жестом Останови, оставь, остынь!.. Но ты не видишь стен. Покуда вертится инь-ян — мужское тонет в женском. Останься здесь — и не вставай — пока — с моих колен... МАРАФОНСКИЙ БЕГУН Угрюмый Гелиос молчит на лезвиях фрамей, Бездельем точатся мечи и кажутся прямей. Хватившись тяжести клинка, он криком торит путь, — Не вспоминай его, пока он хочет отдохнуть. А сладких шишек — словно звезд у сосен наверху, И просыпает синий клест на ветви шелуху. За тем ручьем зайдут в бока колючие ежи, — Не вспоминай его, пока он думает, что жив. Никто не ждет — а он, живой, бежит и дышит ртом. Слоны качают головой земной горелый ком... Девчонка, брось, — твоя тоска — чума на этот век. Не вспоминай его, пока он знает только бег. Осколки боли, глина, грязь — ладони к небу брось! А кровь со словом запеклась — не выплюнешь порознь. О, облака! О, та река, что к Родине бежит!.. Не убивай его, пока он бег не завершит.  * * * В неведении пьяный муэдзин Печально раскрывает старый требник; Под минаретом мучится кочевник — С оружьем не пускают в магазин. Аллаха взгляд жестчает, и небес Хрустально-высока немая проседь; Хватая за колени, слезно просит Гроша на водку покоренный Крез. Идут рабами полные суда, Идут туда, где на пути неторном Курчавый ангел пробует валторну Ко дню победы страшного суда. Предельно прост и счастлив во грехе, Окутан мир огнем полдневных зарев; Кочевник, наконец, вошел, оставив Кривую саблю в чьей-то требухе. Мечтая, как появится в седле Пред очи цареградовой девицы, Идет к лотку, и «veni, vidi, vici» Начертано на бронзовом челе. Что сны ему мои? Какой кретин, Таращась вниз, миры соединяет? В неведении я, и — уверяю! — В неведении старый муэдзин...  * * * Ни моего, ни твоего решенья Не отменяет это «не хочу»; Я слишком много посвятил мечу, Чтоб не уметь любить на пораженье. Ни способа признать, что ты права, Мне не дано, ни выдержки воловьей; Я слишком много посвятил словам, Чтоб не уметь назвать любовь любовью. Ты думаешь, со мною можно петь И вечерами зажигать лампаду? Я слишком много посвятил себе, Чтоб не уметь держать себя за падлу. Я буду гнать пинками миражи, А водку пить с тобой, и не на вынос. Я так недавно научился жить, Что больше не хочу любить на вырост. ЯЗОН Я вылетаю на сырой песок Сквозь палубный настил вперед ногами; Вокруг — «Арго», как медленное пламя, Баюкает сирены голосок. Герои вдаль уходят без оглядки, И то — чего глядеть на полутруп? Лишь с небосвода Солнца хмурый пуп Сощурился на бледные лопатки. Они вернутся — те или другие — Состряпать миф и доски распихать. А небу на героев начихать, У неба на героев аллергия. Но, как ни странно, право слово, бля, — Меня корежит хохот резонанса; Я вылетаю, подчиняясь танцу Разбитого ребенком корабля. Не доживу до новых пробуждений, Хоть в полный рост имейте эту тишь. Весь мир давно, давно погиб, и лишь Евксинский беспонт хлещет на колени...  * * * ...Все, что выше пятого ребра, — Улетает далеко и звонко; ДНК кольчужная плетенка Обеспечит новое вчера. Лучший друг ни капли не поймет, Женщина не разомкнет колени, Старый враг из новых побуждений Меч перекует — на пулемет. И корона древних королей, Как в зубах навязшая коронка, Не замедля, ласково, легонько, Влюбчиво советует: пролей. Не пролью. Ни капли, ни слезы; Дьявол с тем, что вышибло Адаму. Лучше прогуляюсь по садам у Тихого бродяги Лао-Цзы. Дальше — больше. Лучше я умру, Улетая дальше, звонче, пуще, — Бог с тобою, дьявол. Так что — пусть же Будет хуже пятому ребру... НЕПОКОРЕННЫЙ СНЕГ Шесть лет назад медвежий этот город Хотел зимы, но получил меня; В тот день плотинку снежная броня Покрыла несмываемым узором. На льду следы от чьих-то легких слег, Но ужасу тому я был свидетель, Как ни один прохожий не заметил: На город шел непокоренный снег! Еще не скован снежной слепотой, Еще морским, еще соленым глазом Я наблюдал, как город был размазан Под гексагоном искры ледяной. Почесть аборигенов дураками Конкистадорам свойственно порой, Словесной затуманиться игрой И годы слепо исчислять «летами»... Какие лета — оглянись, Европа! Аборигены празднуют беду, Я знаю — я три месяца в году Шесть лет подряд жду нового потопа! Снег — мастер отпечатывать следы. И заносить. Навечно. В книгу судеб. И мир не бомбой уничтожен будет, А точкой замерзания воды... Мы все равно проскочим в новый век, Я напишу про лето очень звонко... ...Нас занесет не вьюга, не поземка — Не ваш, не мой — непокоренный снег. URBAN FANTASY Седые бомжи — мастера порассказывать сказки Про то, что над миром цветет одинокий баньян. Божественно курят гашиш хиппари в «синеглазке», И тихо тинэйджер поет, набирая баян. Блуждает впотьмах одинокая тихая гопа, Меся сапогами крутой полицейский заслон; А шрам на асфальте, прожженный ступней Робокопа, Разверзнется хлябью, впуская на улицы клон. Стальная тревога; собака юлит у порога, Почуя, что «Тэ-одна тысяча» сменит лицо. На улице Вязов окошко горит одиноко — Там Фредди сопит, разбирая по Фрейду свой сон. Угроза ползет сквозь подвальные двери из ада; Потешную ночь обещают кривые клинки. ...Вселенная на волоске, и все то, что ей надо, — Находится в ножнах на голени правой ноги...  * * * Зарядивши с утра и прокисших небес Бекасиною дробью дождя по затылку, Не господь вразумил нас, а мелочный бес, Оплетая хандрой, как лозою бутылку. Хоть бы матицу в щепы — не встану с софы, Милый мой государь, говорю вам с лихвою, — Чтоб все ночи не слушать советов совы, Я из «тулки» вчера рассчитался с совою. У тоски и у неба цвета — глинозем, — Это ныне, а завтра, затеплится день лишь, — Голубая тоска полонит окоем, И соседи наедут, а их не застрелишь... Мелкотравчатой твари настала пора! Нам вольно, и не я эту волю нарушу... Васька, геть!.. Подавай-ка на стол, а с утра — Заложить экипаж!.. И именье. И душу...  * * * Погода говорит: займи и выпей. Уже тоскливо даже тосковать, И тулово, упавшее в кровать, Увидит сон — песка морского зыби. Все точки равновесья убежали; Проспоривший угрюмый Архимед Живет вдали от сухопутных бед, — Горгиппия не ведает печали. Погода говорит: займи и выпей, И снова выпей, и опять займи; Вино людей не сделает людьми, Но сменит стиль — с животного на рыбий. И поплывем хмельными косяками В тяжелую распаренную тьму, Чтоб трезвыми не взяли на дому Никто из тех, которые за нами... ...У неба — жар и россыпь звездной сыпи. И есть с кем пить, и есть где занимать; С погодой вот хотел потолковать, А у нее одно: займи и выпей...  * * * Меня трепещет пламя фитиля, Я зеркала ничем не потревожу, И тень моя, упав к тебе на ложе, Нисколько не темнее, чем земля. Он увидал, что это хорошо, Ему плевать на то, что было дальше. А нам зачем-то не хотелось фальши, И мы стирали время в порошок. Я до сих пор лелею этот жест, Случайно отрицающий итоги. Так в Шао-Лине был придуман шест, А на Руси любили на пороге. Твой дуб не переделан на гробы, Кассета никогда не доиграет. Меня — как привидений — не бывает. Играй в меня. Твой мастер — вне судьбы.  * * * Из нас никто не вскрикнет; Под шорохи травы Мы спим в едином ритме, Подобно всем живым. Дыханием колебля Побеги ковыля, Растем единым стеблем, Воздушным, как земля. Похоже, мы — растенья. Как тень на парафраз, Как сон на сновиденье, Как я похож на вас. И снится: мы проснулись, И вспомним, что за дверь Однажды распахнулась, Да так, что и теперь Зенитом и надиром Назваться не спеша, Висит над сонным миром Одно сплошное «ша...».  * * * Куда б тебя ни занесло, Но на исходе дня Оставь любое ремесло, Послушайся меня: Поймай момент, и оглянись, И вдруг пойми уже, Как плавно смерть влетает в жизнь, Звеня на вираже. Ей не по-детски хорошо Скользить в крутом пике И жизнерадостный смешок Таить на языке. Летит — и небо не вертись, Вслепую, наповал, И попадает точно в жизнь — Ты так не попадал!.. Поймай момент, открой и склей Осколки за собой. Придет Харон. Ему налей — Он не пошел на бой, Он тоже хочет сторожить Момент, когда с небес Так плавно смерть влетает в жизнь С судьбой наперевес. Куда б тебя ни занесло, К концу любого дня, Когда Харон пошлет весло, Тебя, себя, меня — Поймай момент — и погрузись В него заподлицо... Так плавно смерть влетает в жизнь, Смеясь твоим лицом...  * * * ...Сегодня не будет ни пьяных, ни просто уставших; Сегодня со мной лишь такие, которые мимо, Которым давно одиноко, печально и страшно Под небом, которое вечно, светло и любимо. Сегодня не будет ни споров, ни песен, ни судеб, Священного чая в стаканах, поправки на ветер, Поправки на возраст, простите, уж точно не будет. Возможно не будет меня, но уж в это не верьте. Вы все почему-то запомнили только паденье Туда, в горизонт, головою прорвав оболочку, И лишь позвоночник гудит ожиданьем ступени, На шаге седьмом вылетающей прямо под почку. Сегодня со мною такие, каких не пугает Ни крест, ни осина, поскольку страшней отключиться, Но знать безвозвратно, как тень на плече нарастает, Костлявый катетер ногтя заводя под ключицу. И я бы сказал что-нибудь, что бы не было грубо, Но ныне со мною такие, какими я не был, Танцуя с мечом и целуя усталые губы, Скорбят от того, что их любит печальное небо... ГОРАЦИЙ Господин Квинт Г. Флакк встанет часе в шестом, И надует щеку для бритья, и увидит, Как вдали гондольер ловит воду шестом, Как с попойки бредет обессилевший квирит. Он увидит все то, что еще не видал, — Что оливкова тень, что при северном ветре По-особому жесток дорийский портал, А ладони каштанов смыкаются в петли. Господин Квинт Г. Флакк съест плохое пюре. Меценату напишет, чтоб был осторожен, Что, мол, иды... зима... и вообще на дворе Неспокойно чего-то, печально, тревожно. На скамейке рабы, округляя слова, Составляют из них то куплеты, то слухи; Господин Квинт Г. Флакк подпоет, и молва Разнесет, что опять он напился от скуки. «Славна доля твоя! — он рабу подмигнет: — Ну их в термы!» — махнет и напишет про лето, А молва, как надгробье, за ним понесет Неуклюжее, тяжкое имя поэта. Хмурый Август глядит с окантовки гардин. Христиан еще нет, но испита цикута. Господин Квинт Г. Флакк, сын раба, гражданин, Вспоминает войска и пожатие Брута... * * * ...Закат тростник качнет печально; Дорожке лунной снясь, отчалим. И дао снова безначально, И даос новый безначален. Нет неофита вне купели; Поверь Голгофе, и обнимет Тебя доверчивей метели И Иисус, и иже с ними...  * * * ...Глоток воды, прошедшим водоносом Оставлен, отливает серебром; А вечности осколок под ребром Толкается, не смея стать вопросом... КУКЛОВОДЫ. УТРЕННИЙ НАМАЗ ...Я снова дышу, как рожденные женщиной, Зеркало бьет ключом; Там кто-то, застрявший из прошлого дэйджина, Целится в мой зрачок. Забытый рефлекс, глубина, я без маски, и — Лето, Анапа, бриз! — Размазав движенье мазками-отмазками, Переступил карниз. Но он, киловольтами меря отчаяние, Знает мои ходы, И мне, не дослушав итога молчания, Взором попал под дых. И вновь разгибаюсь, спокойный от бешенства, — Здравствуй. Люблю. Умри... И чую затылком, как криками «режь его!» Давятся фонари. И комкаю в крошево окна и комнату, В липкий, как губы, скотч; И снова дышу, как рожденный и проклятый Женщиной. Ну точь-в-точь... ЛЕВША Сегодня среда, и в палате ума — неполадки, Весь мир наготове бежать до угла за бедой. Ну что ты сидишь предо мною, дитя опечатки? И ты окружен окружающей этой средой. И явно, как весь этот город изогнут подковой, Урал неисправен, а может, и неисправим. Я просто Левша, поглощенный блошиной обновой, Я тихо усну — и уже не умру молодым. И сон, как ни странно, спокоен, но несколько мрачен: Шитье генеральских сапог заскрипит за версту, И эта блоха, персонажем из белых горячек, Конечно же будет скакать, наводя суету. Даосский святой шибанется с вершины Тибета, Поскольку на первом пути по средам — товарняк; А где-то матросам поднявшего якорь корвета Во славу Британии грянут с причала «Good luck!». Не в три апельсина, которые любят от жажды, Не в этот святой, по земле промахнувшийся снег Однажды уйти, чтобы снова проснуться однажды, И снова уснуть, и однажды проснуться навек. Но вновь не святым, и — господь упаси! — не поэтом. Когда, словно дробь, начинаешь делиться чертой, — Я просто Левша, и в прокуренном брюхе корвета Английский матрос распивает со мной четвертной...  * * * Мы — детища сапог и сапогов, Невыверенной, бросовой удачи. Уходит поколение врагов, Которое могло хоть что-то значить. Хоть волосы с отчаянья порви; Горячая слеза висит на усе. Последний, самый трезвый визави — Он тоже наш, но попросту не в курсе. И вот уже который недолет Взрывает снег — а все, казалось, сердце, И драйвер, несмотря на гололед, Услужливо распахивает дверцу. И выдержать нашествие пурги Ни я, ни Спас давно уже не в силах, А молодые, сильные враги Который день бухают на могилах...  * * * ...А утренний цинизм вскрывает нам глаза, Объятия легки, и кофе греет душу, И слишком легких губ шальная стрекоза Садится на гортань, ласкается и душит. На полчаса вперед спешат твои часы, И есть пяток минут дойти до остановки. Пяток простых вещей... Куда там Лао-Цзы До этой простоты предмета обстановки... ПУСТОТА Отнятую руку, как известно, Чувствует до смерти инвалид; И в моей душе пустое место Также кровоточит и болит. Трещина, разрыв, пустая руна, Путь от «не хочу» до не могу. Пустота. Окно среди тайфуна, Гонящего эту вот пургу. Мне опять при всем честном народе Каяться и очи возводить: Этот мир — опаснейший наркотик, — И какая ломка впереди! Погибали, поднимая дозы, Но понять, наверное, смогли — Только слезы, только кровь и слезы Выкристаллизуют соль земли. Так пиши, сгибаясь от маразма, И соси проклятый «беломор», Пустотой, зашедшею за разум, Чувствуя заточенный топор. Напиши не ярче, не сильнее, И не так, чтоб сопли по усам, Напиши не проще, не сложнее, А немного ближе к небесам. И маши руками, разгоняя Кровь, и осушая на лету Каждую слезу, и понимая, — Что опять не смог про пустоту. NON NОMEN В мире вечных вещей я рожден называть имена, Обрекая Икара упасть, а хрусталь — расколоться, И шальную звезду приковать неподвижностью Солнца, И, пройдя через стену, закрыть ее словом «стена». Называть, вызывая из неба и небытия; Незакрытая клетка кошмарна иллюзией воли, — Мы встаем на больную судьбу, и от этакой боли Даже люди, как вещи, кричат, называя себя. И тем более странно, что я, как хмельной куролес, Разнеся все вокруг, но, не выцеля сердца мишени, Лишь к тебе не могу применить ни имен ни имений, — Даже птицей дрожа над тобой в переломе небес. Все, чего в этом мире касались глаза и рука — Начинало звучать и навеки меняло дыханье; Но касаюсь глазами, и имя не вторит касанью, И касаюсь ладонью, но имя нейдет с языка... Да и ветру, звеня в камышах, не назвать камышей; Я устал называть, и усталость моя незаконна, — Я ступил на слепое пятно моего лексикона, На четырнадцать тысяч четырнадцатых этажей... ВЕРМЕЕР Как здорово дойти — допиться ль? — до итога, Когда на полотне любого образца Я снова вижу тень потрепанного Бога, Что на мое плечо с улыбкой оперся. Де Гильотена тень, Бойкота или Линча Помянут знатоки, но я шепчу во снах, Что мастер не солгал, и женщины да Винчи И Бога, и меня видали в зеркалах. Красавец Рафаэль, не жалуя обновку, Шлифует мастихин о новенький колет; Взор полон до краев, но глянь — за лессировкой Видны Его следы, и я иду вослед. Игрушечный Икар в игрушечные волны Стремится головой; а Брейгель, ренегат, Ушел, чтоб не видать, как свято и упорно Мы с Богом топчем снег в четыре сапога. Кляня себя в душе за тот еще характер, С винтовкой на плече, в кресте оконных рам Шагает в никуда уайетовский скваттер; И я ушел за ним, а Бог и ныне там. Я в тысяче холстов сжимал его десницу, Закинув на плечо последний ветер дня... И лишь на полотне вестфальской кружевницы Вермеер не нашел ни Бога, ни меня...  * * * ...Словно вера в цветок, обратившая пепел, Словно длящая слово, разящая длань, Засыпает твой голос — волос этих ветер; Засыпает твой голос волос. И тих ветер, Словно длящая слово «разящая» длань, Словно Вера, в цветок обратившая пепел...  DSS ...Где сразу под табличкой «не курить» Гора бычков – ищи меня вчера. А если не смогу перезвонить – То не ищи. Заполни вечера Верчением больших вокруг себя. Не приезжай. Скучай. Пеки пирог, И, ленточку тропинки теребя, Не попади в паучью сеть дорог. Твой город – стратегический запас Дурацких шуток с ночью и со мной. Дурацких, но смешных – как в этот раз, И мне смешно, что я такой смешной. Я промахнусь – фисташковый родник, Слепой подсолнух, солнечная грусть... И только, как последний ученик, Лишь мокрою щекой не ошибусь. Возникнет утро. Город на дыбы Подымется и выхлестнет аккорд. Как человечьи силы не слабы, Мне хочется дослушать анекдот. Он прост: в начале небо и земля Безвидны и пусты, как да и нет. Чуть позже – город, прост, как три рубля. Чуть позже – ты. Чуть позже – тьма и свет. Еще лишь вдох, тугой, как взлет во сне; Оглохнуть! Сердце? Уберите звук. Задержка, выдох. Абрис на стене. Dum spiro spero. Следующий круг. …Быть может, наверное, даже, скорее всего Я чей-то – ничьим не могу, а своим – не желаю. Лишь чье-то прозренье, которое вдруг оживает, Как только пространство и время ломают его. Простой атавизм, третий глаз, что не нужен в быту, Мешает собачьим хвостом и упрятан под платье; Но падает небо, и ты, размыкая объятья, Очнувшись над пропастью, чувствуешь вдруг слепоту. Мной трогают ветви у глаз и траву у подножья, И дуют, коснувшись горячих углей очага, Я так же порой затекаю, как та же рука, Я в лунном ландшафте морщин и в пыли бездорожья. Так важно ли, кто и зачем подымает ресницы, Раскрыв предо мною залитый огнем небосвод, Кто мною чужую любимую руку возьмет, И вздрогнет порой, резанув меня краем страницы. Есть такие места, где кончается вера в надежду; Вера – функция воли, а вовсе не сладостный приз. И, как не обязательно мастером станет невежда, Так тебя, может быть, не обнимет твой утренний бриз. Здесь и смена ветров не приносит желанного мига, - Огонек не повиснет в ночи недотрогой, не жди; Потому что пора, потому что раскрытая книга – Только тормоз судьбы – не читай, не ищи: уходи. Привыкай к замыканию нервов – так будет светлее, Привыкай уходить, с чем пришел – это лучше, поверь, И не ждать от людей ни цикуты, ни сна, ни елея, Потому что надежда – лишь функция наших потерь. Есть такие места, где кончается вера в законы – Там закон воздаянья работает наоборот. Я нашел лишь одно – этих мест на земле миллионы, Но и это одно вслед за мной никого не убьет. Это, видимо, только меня и надежда и вера Все бросают бесцельно по свету назад и вперед… Вера – выкидыш воли, надежда – потеря прицела. А любовь… Будь уверен – однажды она не умрет. ПЕНТАГРАММА О ЛИВНЕ И НОЖЕ ...Дождь не считает себя несчастьем – Просто подарком считает славным. Нож, разделяющий на две части, Любит и ту и другую равно. Пишущий – пишет, искатель – ищет, Пьющий – в мускате находит пруху. Ливнем сечешь ли, блестишь ножищем – Просто люби то, на что ты рухнул. Бей кулаком, но не будь протезом; (Пал, положивши на ливень, шает). Нож, сомневающийся что резать, Режет того, кто его сжимает. Встань, исчерпавши в себе усталость, Не обернись под напевы гимна – Только любовь, словно страх и старость, Все не рискует быть не взаимной. Значит, ты небо собой достал, и, Всласть фибриллируя битой мошкой, Сердце, нанизанное на жало, Тоже однажды полюбит нож твой… ЗЛАТОУСТ Привстав на ложе, Златоуст приветствует знаменье, Скользнувшее в протяжный миг, меж выдохом и днем. Туман ночует у дверей, и – каждого по жмене – Семь видов зерен на столе, не тронуты огнем. Знаменье даже не стучит – рукой отодвигая Больную явь, тяжелый сон и немочь с языка, Вокруг патлатой головы кружит – и возлагает Не два луча, а целых три ромашковых венка. Пещера слишком высоко, чтоб можно было думать. Лишь говорить, - и то ему, и то – едва-едва. Со звоном рвутся лепестки ромашек, и чугунной Веригой падает венок – обычная трава. Второй, как липкий мед, увяз на пальцах, не готовых Постигнуть дрожь; а чей-то смех колечком катит вниз. У Златоуста на устах не золото, а слово, А слово – только серебро, им зажигают птиц!.. Не тронув третьего, шагнул; и смотрит вниз, не веря, Что Божья Матерь может так смеяться и скакать. Сейчас бы шаг еще и, - но деревья, камни, звери… И не догнать уж, и ступни босые не обнять. Из вязи слов сплетая вязь молитв бессчетных, тщетных, И раз за разом лепеча ромашковый триптих, Он смотрит сверху на нее – несчастный из бессмертных. Она сбегает вниз, смеясь – земная из земных… * * * ...Наверное, ночь покрывает наш грех – Грешно не грешить в тишине. Как хрупко скорлупка скрывает орех – Так ты исчезаешь во мне. Как тихо уходят, сжигая мосты, По режущей ноги судьбе, Как в память и пыль исчезают цветы – Так я исчезаю в тебе. Сквозь крыл веера проступает хитон – Плетенка в манере Дали – Бессмертная Страсть и Крылатый Дракон Друг в друга упали с земли… Арс. Ли. Мирок из бреда: неба круглый стол, И плавленое солнце на подложке, И клетка на щеколде, в ней – щегол. И сторожат свободу когти кошки. Уж слишком, сволота, красиво пел, И потому – достоин заточенья. А кошка… У нее другой удел – Не дать смолчать от гордости и лени. Ты пой, дружок – от страха, от тоски, О счастье, о реальности нерезкой, О том, что, видно, будешь на куски Нарезан счетверенной птицерезкой. И получай от жизни тумака! Не отвечай; вступивший в бой – не воин. Достоин будь и клетки, и замка, И кошки будь, пожалуйста, достоин. Плевать, не про меня высокий слог; Любой певец однажды смерть разбудит, Но я тебя люблю, и любит Бог, Ведь если бьет, так значит – точно любит. За наших женщин звездные глаза, Твои стихи, баррэ в моем аккорде, За что, черт побери, не зная сам!.. …А ты, щегол – молись своей щеколде… * * * …Мы – лакомая цель для ангельской винтовки, Раз вечер безнадежно неживой. Красиво, как дельфин, ныряет к остановке Троллейбус, - но не твой, не твой, не твой… А твой застыл вдали, захлопнут, словно книга, Усилием ладоней и ресниц, - Он просто запрещен на те четыре мига, В которые зрачки пересеклись. Но после он придет, рогатый и конкретный… Уедешь, - ну, а мир и пуст, и цел… Лишь ангел в вышине, планируя, как бэтмэн, Все ловит нас в оптический прицел. ДАМОКЛОВ ДОЖДЬ Коль смыкается перед глазами Диафрагма родного лица – Все трудней уходить от касаний, Если ты не сенсей, а сюцай. Если емкость привычная снова Переполнена заподлицо, Словно самое емкое слово Самым крепким залито словцом. Ежевика, жердела, черешня – Раньше снились, а ныне привык. Знать, кого-то обидел мой грешный И не вырванный к месту язык! Видно, снова на сон на грядущий Выходить без ножа, как борец, В буреломные райские кущи, – Шелковица, терновка, чабрец И кизил. В многоточие ливней Не отпущен, как грех, как никто; Как никто понимая, что ныне Разливающий щелкает ртом. Уходящим не будет приюта – Лишь сует маета, что ни день. Да пронзающий холод под утро, Ветровая зеленая тень… …Щекот звуков за пазухой деки, Пачка дыма – взапраздничный кошт. Да стальные сизифовы веки, И дамоклов отточенный дождь… Свободой ключа открывается русло, И дверь, и секретный файл; Но ключ ускользает меж пальцев, он тускло- Серебряный, как кефаль. И, наоборот, ключевая свобода – Оболом на языке, Повсюду с тобою, и, Богу в угоду, Вполне приведет к реке. А имя твое подчиняется роду, А тело твое – уму; Но дядюшка Смерть понимает свободу По-своему, чтоб ему… Пространство и время – мечта кукловода, Бессмертие – их удел, И пальцы стоят диссонансным аккордом В позиции «Ctrl-Alt-Del». Когда в кольца дыма ты шепчешь «Liberte!..» - Неважно, что это бред, Но если подсел на свободу от смерти… Спасения просто нет! ...Что Желтая Морда, что Белая Морда – Гапиды в моей руке. Две истинных вещи: мой шепот «Unmortal!..», И клавиша «ANY KEY»… ОЧАРОВАННЫЙ ОХРАННИК …У снегов – иная память, нежели у тех, кто топчет, Словно пулями прострочит первоснежье башмаком. Если снег однажды встанет – развернется, как захочет, И не вовремя, и ночью, позапрошлым ноябрем, И окружит, ляжет. Звезды не видны в окно лицея, И, в полете крыши брея, не мелькнет парад планет. В этот час, конечно, поздний, сторож спит у батареи, Как она горяч, и греет сон о сон, не зная бед. Но, раздвинув толщу шторы, молодой глядел охранник – Камуфляж, дубинка, ватник, без особых, - ну, так вот, Он глядел на снег, и скоро память снега, точно валик Раскатав, согнув в рогалик, прошептала: «все пройдет». Где-то хрустнуло, разбилось – наплевать, никто не слышал, Не видал, как вместо крыши расцветала темнота… Потому, что так случилось, потому, что тихо вышел Смысл, как воздух тех, кто дышит, донеся стакан до рта. Обломись! Ушел титаник – как мотив ушел во фразу, Размываясь на алмазы океанскою волной. Очарованный охранник из обреза бьет заразу, Как-то весело и сразу попадая в головной… * * * ...Воитель тени, рыцарь тишины, Едва поднявшись, заплетает косу И чалого седлает мериноса, Какие-то досматривая сны. И, видимо, досмотром увлечен, Считай, что все углы собрал, неловок; Но балки, как положено спросонок, Проносит невесомо сквозь плечо. Вот он в седле; и он вооружен, - Щитом вчерашней утренней газеты Он отражает происки рассвета, - И клацают ворота за хвостом. Хоть слух подслеповат, и глух зрачок, Но он заметен в озерной округе, - Хмельной сарыни шустрые уструги Сквозь бейдевинд сигналят кумачом. Мой милостивый рыцарь! Мой двойник (Бог упаси, по зеркалу – по крови!), На шляхе он кустам полыни вровень, Но тянется, бамбука ученик. Когда тебя раздавит тишиной – Спасешься только следуя за мной, А если набегут толпой враги, - Я сам приду, до крика «помоги!». Смешную штуку «страх» пошли ко мне, И я ее поглажу по спине. И боли, что с рожденья мне сестра, Напомни, кто дурак, и где скала. Не бойся гостьи той, что не порок, - Она не покидает мой порог. Да, кстати, - чуя совести укор, Скажи, чтоб заглянул – есть разговор. Отчаянью, как другу, передай, Чтоб было тише со своим «маст дай!» И я тебя – запомни навсегда! – Ни смерти, ни гордыне не отдам. ...Я сберегу тебя, борясь с судьбой, - Я сам приду – к тебе и за тобой… ОДИНОКОЕ ДЕРЕВО ( речитатив к пятому комплексу Бай-Нао ) Одинокое дерево прочно стоит на земле, Вольно раскинуло ветви, ловя пустоту. Сухие корни переплелись, Живые – пьют из глубин. Не ветер качает его, А оно рождает поток. Осколки неба и ласточки – Больше ничто Не движется, не звучит. На той стороне земли рухнет скала – Здесь шевельнется листок, когда Одинокое дерево спит… ...Где брагу плескали на праздничный стол, Где в братинах плавали наши оскалы, Где душу и тело то жгла, то ласкала То песня, то женщина – ныне раскол. Там все попритихло – там курит кальян Столетнее счастье не наших пределов, Цветной телевизор на скатерти белой, Не точат ножи, и не капает кран… Изломы и сколы стыкуем в тисках, Да попусту руки исколоты только, И – то менуэт, то веселая полька Под звуки рояля, который в кустах. * * * ...Не вы ли, принцесса, ловили губами ладонь, И выли мои, тоном выше поднятые, нервы; Не помню пространства: Эллада, Египет, Бретонь – Но день, как обычно, со дня обольщения – первый. ...Из реестра улыбок твоих выбирай, не шутя, То дневной, самый верхний, то мягкий, свечной, приглушенный Синий свет. Выбиваясь из прайда паршивых утят, Я иду, продираюсь, просвиру считаю скоромной, В узел тихо вяжусь, шкандыбая в обод полыньи. Все надеюсь, улыбки ловлю на блесну в пополаме, Словно тот браконьер, что ловил человеков сетями - Дай мне, боже, удачи в дырявые сети мои... * * * ...Это просто морозы время дробят, Это слово – враг языка, Я уже двое суток не видел тебя – Мир кончается, как строка, Затяжным многоточьем, ни да, ни нет, Не на вырост, а на убой... Только очередь стреляных сигарет Не длиннее ночи с тобой... * * * То весна, то нет слов – тонет, словно во сне; Хочешь – выпей вина, или щелкни «винамп». Угадай: если я полюблю по весне – Что останется осенью нам, дуракам? Промываю лоток – золотое лото, Ни крупицы, ни лота – напиться без слов! Слышишь? Шепчется зал моего шапито. Видно, все же, смирение – стебель ослов... * * * ...Научи меня, боже, не ждать, Пропускать неуклюжее справа, Научи обнимать пустоту И в открытые окна молчать – Будет легче сидеть за столом И, глотая земную отраву, Неземные цветы позабыв, Не кому-то запеть сгоряча. Научи гулеванов моих, У которых за пазухой вырос, Позабыть обо мне хоть на час, А получится – так и на срок. Как запущен великий предел, Так пустеют приделы и клирос, В перекрест нетопыреных крыл Заколочены бог и порог. А бескостный твой дар языков Научи заменять именами, И японское нежное «тян» Заменить офранцуженным «ле», Научи говорить не уча, И учить, не дай ты, не словами, Чтоб в двенадцатом кегле глагол На челе выжигало огнем. Покажи, как движеньем плеча Оскорбить календарную осень, Заикание сделать ценой За автобусный белый билет... И за – боже ты мой! – тридцать лет Научи хоть кого-нибудь бросить. Эта пытка страшнее костра – Тридцать, господи, лет, тридцать лет... Научи меня, боже, просить – Я и в этом, как видишь, теленок. Выхожу пред тобой на ковер, И иду по ковру, и дышу. Урезает маэстро дождя Барабанную дробь перепонок... Научи меня, боже, не жить – Ты ведь знаешь – я редко прошу... * * * ...В не ту палату, те головняки, Где вас, друзья, размазал я по стенам, Всех понемногу – было не с руки; Не с той, по крайней мере, где система, Как ниппель, клапан – пан или пропан – В горелке бьется пламени мангуста И, перегаром трогая, друган До боли ломит ампулу, до хруста... Не на твоем ли, что ли, корабле, В твоей больного неба заморочке О том, что нет ни жизни на земле, Ни смерти нет – узнал, дойдя до точки. И снова хороводит, и бушприт Имеет небо усредненным пальцем И, вероятно, спас бы спирт – но спит Хранитель спирта. Солнечного зайца, Как и меня, мазаям не собрать. Я выживал за пазухой у боли, И - то ли, в той палате, где тетрадь, Где вы, друзья, гасили жирандоли... • ...Реки носят тягло мостов на стёртой спине, Как носят целую Землю на тоненьких стебельках цветы. Я умру не в смерть, - я, наверно, умру домой, и в морозном сне Я увижу, как проплывают над головой мосты. Роза ветров тому, кто с утра догадался налить стакан, Словно та из рек, что смог пересечь вдоль, Рассыпает набор страницы, где всего-то и косяка – Две опечатки в буквах, вместо дали ведущих в боль. Выжигая дань-тянь, драконы вдыхают рот-в-рот, - Это знают все рыцари, умершие посолонь. Я далёк от мысли, что вы думаете наоборот: Что драконы дарят нас, выдыхая драгоценный мёд и огонь. ...Опускаешься выше, перелистывая сторону сна На пейзаж, где восьмая краска первым трём поперёк. Как при помощи кулака целует губу десна – Я целую воздух меж бесстыдно раскинутых строк. Доигрался, видимо, дотосковался; даже судьба, и та – Лишь канал драконьего вдоха чуть слева от позвонка, Только радуга семипламенного, скальп снимающего моста, Только взор укоризненно кивающего цветка... ...Мой милый Огюстен! Не всё ещё прошло, Не всё ещё в глазах поблекло и намокло. Тебе ещё смешно; а там, где Мажино – Там тяжко бродит Бог и бьёт прикладом стёкла. А он уже рождён, тот самый полицай, Уже растёт, уже скрипит в своей избушке – Тот, что тебя убьёт. Но ты, мон шер, играй На дедовой, на той, на дрезденской игрушке... В ночи не гаснет свет, в ночи не молкнет крик – Привыкни не гадать, контральто, или меццо! Тебе не предсказать блистательный блицкриг, Тебе играть... и петь на плохоньком немецком. И перекошен мир не только на словах. Твой младший из окна стреляет понарошку... Никто не виноват – но ах, мой милый, ах! – Как сладко на ветру звучит твоя гармошка... ... .Здравствуй, мой соловей! Как давно, как некстати. Как рад! Думал, ты не вернешься, узнав про железное чудо. Так давай порычим-посвистим, поболтаем, покуда Перед саммитом в Чу император меняет наряд. Удивляюсь тебе: непричесанный перьев комок, А какое усилие бьется в вибрации горла! Словно бусины горстью в хрустальный летят потолок, И слепой поводырь сямисэна их ловит аккордом. А у нас – видел сам- жестяная игрушка скрипит, Будто ногтем терзают резной кракелит балюстрады – Заводной соловей! ... умереть и не встать от досады! Старый даос, который у босса теперь фаворит, Это он, вечно датый старик, притащил это зло, - Неспроста он так дружен с носатым заморским бродягой. Это варварство через границу едва поползло – И теперь на базаре торгуют заморской бумагой! У меня, если к слову сказать, тоже к даосу счет. Я еще слово «мама» сказать не умел по-медвежьи, Он поймал меня в сеть. И по-своему был даже вежлив – Не убил. Да и мама, наверное, где-то живет. Он твердил мне, что клетка – иллюзия клетки, пока закрывал, Я ревел, а они все смеялись, козлы, до упада! Я не знал, кто я есть – я о зеркало клык обломал: Думал – вдруг, человек?- улыбнулся – нет, все-таки, панда. Впрочем, что это я о себе, как невежа и хам. Нас обоих великое дао по-своему вертит. Кстати, даосу тоже на днях повернется инь-ян: Императору что-то хреново с пилюли бессмертья... Будешь петь для него, несмотря на обиды и грусть? Милый друг, ты замешан и слеплен из странного теста. Я хотел пестовать свою злость, но не лучше ли, вместо – Вместо этого песню твою заучить наизусть? Впрочем, горло не то. Не для песен. И не для картин Мои лапы с когтями, что твердостью равны цирконам. Мы вообще не для сказок – про нас не писал Пу Сун-Лин, - Он все больше по оборотням, и слегка по драконам... Что ж! Лечи императора! А монохромный свой рок Я уж как-нибудь сам. Навещай неуклюжего мишку! Торопись! Я четвертую ночь изучаю замок, И теперь без труда отпираю двойную задвижку. Так что... слышишь, мой даос?.. я знаю, где твой уголок, На янтарном рассвете я тихо приду к изголовью. А поймают... так что ж? всех когда-то поймают, дружок! – Побегу в небеса за своею пернатой любовью... Ты ли ночью стучала в окно, или все, доигрался – мираж? Я не ждал тебя с той стороны – я искал за плечом в зеркалах. Кстати, чуть не забыл: хоть всего-то и третий этаж – Все же будь осторожна, малыш мой, смотри иногда под крыла... Весна отрывает последний купон, И воля – улыбки слабей, И тихо подумаешь: слово скупо. И скажешь его не себе. ...Поднимешь руки – и устанешь. На берегах уральских рек Уральский лось тебе товарищ И самый лучший человек. Ты многограннее стакана, Талантливее, чем Аллах – Но отразишься без изъяна В кривых и тёмных зеркалах. И, с непривычки не пугаясь Слепого, старого стекла, Сперва одна, затем другая Ладонь навылет потекла… А как там встретят зазеркалы – Не всё ли, кажется, равно, Когда читаешь по оскалу, Что ты давно уже, давно Дрейфуешь призрачным порогом, Обняв руками мокрый стан Какой-нибудь забытой богом Дурацкой речки Шегультан... Какие чайки с парусами? Какой прибой тебе, когда Глядишь раскрытыми глазами На карасиные стада... ...Сухое выдохом согрето Стекло. Шагни – и там, внутри Найди в кармане сигарету, И улыбнись, и закури, - И стой, объевшись льда и снега! И знай, что выдернул не зря Одну затычку из ковчега, Один стакан до ноября. Нашарь на закусь барбариску, Облепленную табаком... И снова горы слишком близко. И слишком море далеко... Быль состоит из небыли, Как колесо - из спиц. Мне ли теперь до неба ли? Небо сегодня спит. Серое, полосатое, Словно бы - почеши,- Судорогою сатори Встанет вокруг Чешир. Кот улыбался жабрами, Я улыбался ртом. Кэррола канделябрами Бейте. Меня за что? Я переписан сказками, Сказки разъяты мной. Ручкою ли, указкой ли,- Бился я с ней, одной, Как ее?- на дорожке ли... Милая, ты пойми: Мир уничтожен кошками, Сказками и детьми. Мне остается выстоять, вылежать, перепить,- Небо укрылось листьями, Кошкою серой спит. Калькою ли, копиркою, Номен ли, омен, знак - Серою нетопыркою Тыкается в кулак. И на исходе пения, Как на исходе дня, Истинный звук творения - Вовсе не "аум" - МЯУ... | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
