Рельсы жизни.

Рассказ.

 

Был май. Всё оживало из забвенья зимы. Всё и всея желало, стремясь, набрать утерянное, наверстать, возобновиться в жизни, расцвести, как можно пышнее. Недавно были праздники. В том небольшом городке отмечали с размахом, но мирно. Все были друзьями друг другу, все, словно, почувствовав меж собой что-то, стали будто бы друзьями. Почти не стало грабежей и убийств. И лес оживал. Всё было в цвету. Светило солнце, лучами своими озаряя всё и всея. Лес был густ зеленью. Вековые сосны и стройные берёзы высились к небу, протягивая ветви. Тут и там гоготали, чирикая, покрикивая, распевая, напевая, птицы. Звери достраивали жилища. Речка, что текла поперёк того леса, кишела рыбой и синью вод своих. Небо было синее-пресинее при белых кучевых облаках, а солнце во главе всего того сияло золотом своим.

В посёлке пахло свежей гарью из бань. Трубы их, как и котелень, выбрасывали дым серый, накрывающий, стелящийся над посёлком. Селение жило, процветая. Люди после зимы стали подобрее.

Тут, вдруг, надвигаться стали тучи серые, тёмные и хмурые, обволакивая синь неба. Солнце же, хоть и виднелось лишь слегка, но светило ярко из тех щелей, что были в небесном частоколе туч. Пошёл порядочный ливень, что взял сразу власть над всем собой, словно из ведра поливая. Народ внизу замешкался, как и всегда, начал бегать, суетиться, прятаться по углам земных низин.

При железной дороге, что пересекала поперёк посёлок, была станция, а уж при ней была беседка, или навес над дощатым полом, что была недавно выкрашена. Там было много народа, что набился в неё, люди отмокали, ожидая, выжидая.

В уголке была небольшая скамеечка. На ней сидел парень, поправлявший то шнурки, то ботинки, то штанину, а рядом стоял ещё один, облокотясь об столбик опоры крыши, которая начала немного протекать, каплями падая на его плечо.

- У-у-у… Да у тебя штаны то совсем промокли – обратился тот, что был стоя.

- Да, немного. А вот у тебя – нет… – ответил другой.

- Да вот так-то вот… Успел вовремя… Я только что приехал…

- Я тоже, но успел отойти к дому, в сторону. Пришлось сюда бежать. Тебя, кстати, зовут как?

- Александр. Саня.

- Миха. Ты здесь живёшь?

- Нет, я здесь от дождя спасаюсь – хихикнув чуть, ответил Александр.

Миха хихикнул тоже.

- Я в городе живу. Здесь родители. А ты? – продолжил Александр.

- Так же.

- Ты чем занимаешься?

- Журналист. Начинающий, подающий надежды, ещё не испортившийся.

- Пригодный к употреблению?

Михаил и Александр рассмеялись.

- А я вот – продолжал Александр – философ, но многое чем занимаюсь.

- А например? – как-то, облокотясь об стенку беседки, спросил Миха.

- Ну, я и лектор, и там и сям…

- Кручусь, верчусь, запутать хочусь…

Они чуток похихикали.

 

. . .

 

Железная дорога была ниже посёлка, а тот, возвышаясь над ней, стоял, словно навеки вкопанный, поставленный на это возвышенное место.

Миша и Саша шли вместе.

- Слышь, может в кафе… За знакомство, тебе ведь некуда? На работу в понедельник, послезавтра – спросил Миша…

- Да, пойдём.

Кафе в селе было единственным на всю округу, оно же – столовка, оно же – место встреч. Они пошли по-над обрывом, умещавшим в себе железную дорогу. Погода была всё так же чудна, как и до дождя, что уж перестал идти. Роса спадала тихо. Плакучие берёзы, что были у станции, оправдывали своё название: вода стекала с листьев веток, падая каплями вниз. После, оба вышли на дорогу в селе. Проходя мимо одного из домов, с настежь раскрытыми окнами, услышали они слова Высоцкого, сложенные в песню:

 

Если друг оказался вдруг…

 

Немного погодя, недолгое молчанье между ними было прервано Александром:

- Слушай, а ты как к поэзии относишься?

- Хорошо. Она как-то украшает жизнь…

- Вот. Это правда. Истина. Она и учитель, и помощник, и маяк в серости бытия, который способен разрушить всё вдребезги, суету… И даже если человек куплен по уши деньгами, но в нём ещё жив разум и душа, то поэзия его спасёт, вытащит на верную дорогу…

- Да ты прям философ, Саня!

- А у нас в России много философов. Знаешь, в кабаке напьются и…

- Давай философствовать…

- Но, вот только подчас всё то в пустую…

- Да, и книги понаписали, всякие там Канты – говорил Миша.

- Ну, мужик он был и умный, но не он, никто другой не шибко добьются истины…

- Но смогут приблизиться к ней, а значит и других людей… Вот только…

- Не всем она нужна.

- Точно! Знаешь, о поэзии, был Маяковский, да и другие из его друзей, так всё думали, что создадут поэзию будущего, новое, что будут читать, а сейчас…

- А сейчас попса, неважно.

- И прочее. Я вот всё нахваливаю всяких ди-джеев, певцов, ведь дентги платят, и немыслимые…

- Это не по мне.

- Да уж понятно!

- Знаешь, не стоит тебе этим заниматься, сгубишь себя, и талант свой – сказал Александр – нужно писать о деле, о том, что свято, вкчно, а не свистеть…

- Да ладно! Поживём – увидим!

- Ну, да, поживём!

 

. . .

 

Вечером, когда уж красный, жёлтый были вперемешку, ложась вместе с солнцем в горизонт, когда уж то катилось в неизвестность ночи, новые друзья выходили из кабака на веселее, чуток перебрав, но соображая и стоя на ногах.

- Слушай, а у меня тут девушка живёт, Света, пойдём, я ей цветы в окошко брошу – сказал Александр.

- А чё так скудно?

- Да родители её видеться не разрешают.

- Ну, пойдём.

И они пошли. Александр купил букет. Они тяпнули ещё для храбрости. Подходя к дому, Александр стал искать пожарную лестницу.

- А она высоко живёт?

- Да, на втором этаже, тем более, что он и последний. Слушай, тут лестница, видишь, со второго этажа, а до него ещё ползти…

- Чё же делать? Слушай, давай тебя поддержу.

- Пойдём.

Михаил посадил Александра на плечи, а тот попытался ухватиться за ступеньки-пруты, конечно, выронив часть букета.

- А, чёрт…

- Подожди, у тебя ещё две…

- Ты чё, две – на могилку…

- А ты одну вынь, вторую в зубы, - хихикнув, сказал Миша.

- Ты, там, визу, не хохочи!

- Чё! Давай полезай!

Александр дополз до окна раскрытого, готового к его визиту. Он кинул то, что было в зубах, в окно и… сорвался. Хорошо, что внизу был Миша, он попытался поймать друга, чем смягчил молниеносное, да мягкое падение с высоты полёта любви. Александр поднял Михаила, они отряхнулись, посмеялись, пошли отсыпаться к последнему.

 

. . .

 

Весной, в марте, они вновь собрались в родной посёлок, где договорились встретиться. Многое пережили за это время, много бед, горечи, страданий, да радость тоже была, которую разделяли они меж собой. Дружба их окрепла.

Александр приехал первым. Дошёл до родительского дома, но тут увидел, как идёт электричка к станции, и, решив, что Михаил приедет на ней, пошёл вдоль дороги по направлению её торможения.

Михаил, увидев Александра ещё из окна электрички, пошёл к нему навстречу.

Они шли друг к другу всё так же, по-над дорогой, но ещё не растаявшему, не сошедшему с высоты вниз, снегу. Встретились. Поздоровались рукопожатием. Пошли к реке.

- Слушай, Саня, - подходя уже к реке вместе с другом, сказал Миша, - А как Света?

- Не знаю, расстались. Не любил я её, значит.

- Ну, ладно, что уж…

Весна была хоть и не владеющей до конца всем вокруг, но присутствие её , движение её на зиму, чувствовалось во всём. Снег лежал ещё сугробом, но на деревьях его уже не было. Небо было бледно-голубым, но, приобретая темнеющие тона, говорило цветом своим о приближении ночи. Было часов шесть вечера. Они пробирались к уже виднеющийся реке сквозь лес, отталкивая с пути своего ветки деревьев, что плотно сковывали все проходы мимо себя.

- Слушай, Миш. Я недавно статью твою читал, ты там об одном концерте пишешь, какого-то там попсового… Знаешь, ты ради денег работаешь – и только, но мог бы и серьёзной литературой, ведь имеешь талант, да губишь. Это не по мне. Не по мне, когда ради денег всё. Не по мне. Да и когда друг погибает, тоже не по мне. Ты как-то к деньгам охотный стал в последнее время. Смотри! Дружба светла, чиста. Она многого стоит. Она держит на себе многое в жизни. Она спасает, ведёт к цели. На ней и мир стоит…

- И на любви…

- Да! Представь себе! Светлое – дружба не сможет терпеть грязь денег… Тебе же я говорил не раз, и о том, что всё то, что ты восхваляешь, убивает умы, души, да ты ведь согласен! Но, сто с тобой? Но на мою статью никто не отреагировал!

Они вышли к реке. Александр вступил на лёд.

- Сань, может, не надо, лёд ведь, весна?!

- Да, прорвёмся! И не такое видали.

- Слушай, не играй с огнём!

Но Саша его не слушал, он продолжал идти. Тут, вдруг, лёд затрещал. Александр хлопком при треске льда ушёл в воду, под неё.

Михаил сорвался с места. Саша барахтался из-за всех сил, но было тяжело. Жутко холодно. Страх всё-таки выручал, он вёл вперёд, что спасало, давало жизнь. У самого льда Александр уже терять стал силы. Михаил тянул руки, но не доставал до друга. Тогда он снял шарф и с четвёртой попытки докинул до друга. Александр схватился. Вытянул его Михаил, но тот уж был без сил. Михаил помог снять мокрую куртку, надел на него свою.

- Слушай, - лязгая зубами, силясь, говорил Александр – А вот теперь и будет проверка нашей дружбе… Она уже началась…

- Да ладно, что ты так, не волнуйся, всё будет нормально. Давай руку на плечо.

И они пошли. Михаил довёл Александра до села. Там поймали машину, которая понесла их к местному фельдшеру. Но всё было впустую, поздно было, значит – суждено. Александр умер в дороге.

 

. . .

 

Михаил сидел в кабаке вместе со знакомцем. Рассказал он ему и о дружбе своей и о жизни. Допив бутылку, разошлись.

Михаил шёл вдоль оживлённой улицы огромного города. Машины неслись, словно вскачь лошади, люди рядками взад и вперёд метались по тротуарам. Клубы дыма валили из труб заводов. Было серо везде. Люди были друг другу чужими, были волками друг другу.

Михаил бежал из этой суеты. Дойдя до вокзала, купил билет на поезд, не посмотрев куда – неважно, было всё равно.

Михаил стоял в тамбуре последнего вагона у задней дверцы, глядя на уходящие из-под поезда рельсы. Они костылями были прибиты намертво в шпалы, врытые на века. Рельсы шли рядом вдоль. Одно без другого было глупо, было ничем. Одно без другого не могло быть – они неразлучны, они – одна колея, на одних шпалах, одними костылями. «Если один рельс кончается, то глупо быть другому – незачем» - думал Михаил.

Михаил открыл и без того слабенькую дверцу тамбура. Мелькающий осенний лес, воздух его, дуновение вошло в вагон, словно нападая на Михаила, шатая его на месте. Он взглянул на сырую землю, холодную, не желающую боле растить траву, а лишь укрываться снегом, который мелкими-премелкими хлопьями шёл еле-еле наземь с неба. Михаил шагнул в пропасть. Мертвецом скатился в кювет. Снег падал уже и на него, но же становился частью земли.

Поезд нёсся дальше по дороге вдаль, вдоль леса. Снег шёл, кружа, падая, накрывая всё и всея собой. Ветер дул, как и прежде. Всё и всея оставалось, как прежде.