Мир, изменяясь, меняет нас самих. Иногда перемены приносит что-то крупное, вроде очередной войны, но чаще это бывает такое мелкое событие, что и не замечаешь, что что-то стало другим, и в первую очередь в нас самих.

 

Раньше это была обычная деревня, рядовая и ничем не примечательная. Да она и до сих пор остается такой, ни на что не влияет, ничего в ней не происходит, деревня просто существует себе, и все. Единственное, что случилось здесь за много лет – небольшое землетрясение, после которого на окраине появился широкий и глубокий разлом – ни перепрыгнуть, ни перелезть.

По несчастливой, – а в какой-то мере и счастливой случайности в тот день погиб лишь один человек. Другие люди давно уж забыли его имя, помнили только, что называли его в свое время душой деревни, и везде, где проходил он, было веселье, забывалась грусть, и лица людские освещали улыбки. Но в тот злополучный день он скатился в пропасть, и никто больше не объединял деревню так, как он.

А через разлом все же выстроили мост, ведь по обе стороны его жили люди. Но мост не смог вновь стать тем, что сделало бы деревню единой, какой некогда делал ее тот, кто упал в пропасть, – а никто даже не заметил этого. Жизнь шла своим чередом, и ничто не изменилось в мире из-за этого разлома, даже для деревни.

Кроме того, что она разделилась на две части.

Основную, крупную сторону со временем стали называть Эта Сторона. Центр, окраины, связанные временем проверенными узами – вот она, Эта Сторона. Та же часть, что оказалась на противоположном краю разлома, стала Другой Стороной, там стояло мало домов, это был совсем небольшой кусок окраины, и то землетрясение, тот разлом оторвали его, и ничто, даже мост, не смогло эти узы вернуть.

И вместе с деревней разделились на две части люди. На Другой Стороне стали селиться те, кто уже не мог жить на Этой, те, кого другие жители прогнали от себя. Изгои.

Изгои.

Изгои.

Это слово я слышала множество раз, и всегда так говорили о Другой Стороне. А я не понимала этого слова. Я думала, там живут нищие, прокаженные, всякое отребье. Но таких и на нашей стороне было много. А потом я увидела тех, кого звали изгоями. И они оказались обычными людьми, совсем ничем не отличались от остальных, кроме какого-то особого молчания и странного взгляда, глубже, чем у всех, кого я знала. Мне было тогда всего пять лет, но я навсегда запомнила этот взгляд. В тот день я утонула в нем, в безбрежном океане боли, ненависти и отрешенности, в безбрежном океане, наполненном невыплаканными слезами…

Тогда прошла секунда, но я, маленькая девочка, провела в ней вечность.

 

***

Я смотрела на парившую в небе одинокую орлицу. Даже сидя в доме, у окна, я видела, какие рыжие перья у нее на голове, и как они становятся все темнее к хвосту. Орлица покружила над деревней, а потом улетела куда-то.

- Бетта, почему люди не летают? – спросила я свою подругу, что сидела рядом со мной.

- Летают, только не вверх, а вниз, - буркнула Бетта. Она не глядела на небо, а сидела, погруженная в работу. Я вздохнула и вернулась к вышивке, умело вырисовывая узор. Мне порой говорили, что я легко могу стать лучшей, если не буду все время пялиться в окно. А я продолжала отвлекаться, чтобы вдохновленные облаками руки делали работу, как сейчас. И глаза мои все равно возвращались к небу, ожидая вновь увидеть орлицу, – я была почему-то уверена, что в небе парила орлица, а не орел. А еще мне почему-то казалось, что у орлицы серые глаза… Странно, я всегда считала орлов кареглазыми…

- Интересно, а у орлиц бывают серые глаза? – ни к кому не обращаясь, сказала я.

- Санна, с чего ты задумалась об этом? – Бетта, которая сидела ближе всех ко мне, оторвалась от пялец. Еще три девушки, работавшие с нами в одной комнате, тоже взглянули на меня.

- Там, в небе, парила орлица… - начала я, но я заметила, как они смотрят на меня. Даже Бетта, с которой мы были вместе с детства, глядела на меня так, и это остановило меня.

И я, может, впервые в жизни по-настоящему испугалась. Не потому, что они как-то странно на меня посмотрели сейчас, нет… Просто я вспомнила, что они уже слишком давно на меня так смотрят. Слишком давно пытаются скрыть, что я им уже надоела, слишком давно терпят меня во имя пресловутой вежливости. Когда я пересказывала им свои сны, когда шутила, даже когда просто сидела у окна и улыбалась своим мыслям, их лица осуждали меня, а я не знала, за что. Вслух мои подруги укоряли меня за то, что не могу найти себе парня в деревне, что в девятнадцать лет витаю в облаках, вместо того, чтобы думать о семье... Они ведь все готовились идти под венец, а Бетта уже была замужем. И нам всем по девятнадцать лет… Я думала, их взгляды укоряют меня за это.

А теперь я поняла, резко, ясно, неожиданно даже для себя, что означает это осуждающее выражение лица, этот немой упрек в глазах. Поняла – и испугалась.

Но никто ничего не сказал. А после работы я шла по улицам, по деревне, где все всё знают, и видела даже на незнакомых мне лицах то же осуждение, тот же упрек, и все эти люди укоряли меня, а затем отворачивали взгляд, пренебрежительно, словно брезговали смотреть на меня, именно на меня – уже некому было сомневаться в этом.

В нашей деревне это означает одно.

Быть может, я бы всю ночь плакала дома, в одиночестве, а на рассвете, незаметно для всех, совершила бы должное. Но я не стала оттягивать этот миг.

И еще до захода солнца переехала на Другую Сторону.

- Что со мной не так? – шептала я, покуда шла с вещами к мосту. – Почему я стала лишней? Почему я стала изгоем? Почему?

Но никто меня не слышал. Да и если бы услышал, не ответил бы на вопрос. Просто потому, что есть вещи, которые люди никогда не решатся сказать в лицо.

Да, на Другой Стороне селились изгои. Бездонная пропасть отделяла их от деревни, и лишь один мост – соединял. И люди иногда уходили туда жить. Порой они навещали Эту Сторону, но те, кто переходил пропасть, уже не возвращались прежними.

Я никогда не понимала, почему люди становятся изгоями. Зато знала, как это происходит. А теперь это произошло и со мной.

Все начинается с невзначай брошенных фраз, после которых люди сразу ойкают и извиняются, а у тебя кровь холодеет от осознания их значения. Взгляды, жесты, вздохи – именно этим пользуются люди, делая тебя изгоем. Они отторгают тебя, как что-то ненужное, отмахиваются, как от назойливой мухи, а ты пытаешься исправить это, но делаешь только хуже, а под конец это становится настолько невыносимым, что ты ищешь, куда бы сбежать…

У нас в деревне есть куда. У нас изгои бегут на Другую Сторону.

Но ни один из них…

Ни один из нас этого не хотел.

С Другой Стороны нет пути назад. Изгой – это выжженное на челе клеймо, оно остается с тобой до смерти, ты уже никогда не сможешь его сбросить. Изгой – это пропасть в глазах и пропасть в груди, как та, что разделяет Стороны.

На Этой Стороне живут настоящим и будущим. На Другой Стороне будущего нет.

 

***

Мне сразу нашелся там дом. Еще утром никто не знал, что я сюда перееду, а вечером я уже раскладывала свои вещи по комнатам. Словно на Другой Стороне уже ждали… Кого-то. Мне не хотелось думать, что здесь ждали именно меня.

Я обустроилась в доме и ушла. Не то чтобы новое жильё мне не понравилось, нет… Просто мне не хотелось сейчас привыкать к нему. Я села в одиночестве на самом краю пропасти и стала смотреть на закат. Днем было солнечно, а к вечеру ветер принес тучи, и багряное небо иногда проглядывало в разрывах между ними. Мне хотелось дождя, но он так и не пошел.

Сзади послышались шаги, но я не оборачивалась.

- Ты только переехала?

Та девушка, что подошла ко мне, спросила это как-то по-особому. Она знала ответ, и скорее утверждала, чем спрашивала, но в её голосе была забота. На Той Стороне так не говорили, вспомнила я.

Девушка присела рядом со мной. У нее были темно-рыжие, немного взлохмаченные волосы, доходившие до плеч, очень красивые серые глаза, прямой и немного длинноватый нос. Она выглядела моей ровесницей, но вполне могла быть на несколько лет старше.

- Меня зовут Санна, - сказала я. И она в ответ назвала свое имя. Я уже не помню его, но до сих пор храню то чувство, появившееся во мне при его звуках, ощущение чего-то легкого, светлого и нежного, так могли звать мою мать, или сестру, или богиню.

- За что тебя изгнали? – спросила она, улыбаясь заходящему солнцу. А что я могла ответить? Вот и сказала первое, что пришло в голову:

- За то, что любовалась полетом орлицы.

- Значит, за то, что была не такая, как все, - ответила она. И я заметила ее взгляд. Глаза улыбались, но сквозь слёзы, которые, как дождь, уже не пойдут. Я вспомнила этот взгляд – я однажды утонула в таком же.

- Так вот за что люди изгоняют себе подобных, - отозвалась я.

- Себе не-подобных, - поправила меня моя новая подруга. – Но не все уходят.

Солнце уже почти скрылось за горизонтом, становилось все темнее и темнее.

- Я всегда думала, что изгои – это бродяги и нищие, - поведала я. Хотелось еще что-нибудь сказать, но слова не шли.

- Прогуляйся по Другой Стороне, и не найдешь ни одного. Те бродяги – такие же изгои, как и мы, но они испугались жизни здесь, они цепляются за Ту Сторону, и вот, что с ними стало.

Я не отвечала.

- Хочешь быть такой? – спросила она.

Я помотала головой. Я боялась, что открою рот – и зареву, глупо, стыдно. Но потом этот страх прошел.

- А ты давно живешь…здесь? – спросила я, чтобы заполнить тишину, которая на этом краю пропасти была невыносима.

- Восемнадцать лет, - она снова улыбнулась.

"Не может быть! – подумала я. – Её изгнали такой маленькой девочкой? Ей должно было быть не больше пяти!"

- С самого рождения, - закончила она.

- Ты родилась…тут?

- Да, - она смотрела на небо, и ветер трепал её короткие волосы. – Мою мать изгнали за то, что она забеременела мной. А я всю жизнь прожила здесь.

Почему-то мне захотелось утешить её. Она не знала, каково это – жить на Этой Стороне, она всю жизнь провела на Другой… Но потом это желание ушло и уже никогда не возвращалось. Я видела, что она не жалела об этом, что она не стесняется того, что родилась здесь… Я вдруг осознала, насколько сильно мы отличались тогда. Я родилась обычным человеком и всю жизнь провела среди людей, а теперь стала изгоем и не знаю, как мне быть… А она всегда была изгоем и всю жизнь встречала лишь презрение в чужих глазах, но научилась жить с этим.

Я поняла это по тому, как она улыбалась. И я даже сама не могла сказать, смогу ли я еще когда-либо улыбаться так же.

- Расскажи мне о Другой Стороне, - попросила я. Она же легонько, словно ветер, засмеялась и ответила:

- Я не могу рассказать о Другой Стороне. На Той ею пугают детей заботливые мамочки, там шепчутся на базаре, когда один из нас заглядывает туда, разве что в кабаках о нас не складывают анекдоты... А те, кто живут на Другой Стороне, не могут о ней рассказать.

Она закрыла глаза и продолжила:

- Другую Сторону нужно понять самостоятельно, без чьей либо помощи. Жизнь здесь почти не отличается от той, что есть по ту сторону моста, но это только внешне. Однажды, Санна, ты поймешь это.

Так она впервые произнесла мое имя. Почему-то в её устах оно звучало по-особому, сказанное ею, оно наполнилось доселе неведомым смыслом, хотя… Мне просто могло так показаться. Но в ответ я назвала по имени её – тогда я еще помнила, как её зовут – и спросила:

- Как же я теперь буду тут жить?

- Жить? Забудь это слово. Оно осталось на Той Стороне.

- А… - попыталась что-то сказать я, но выдавила только это. А она, вновь улыбаясь, ответила, и теперь её улыбка казалась немного жутковатой, но голос был весел.

- Кое-что надо понять сразу. На Той Стороне живут. На Другой Стороне – умирают. Здесь люди просто доживают отпущенный им срок. Ни живы, ни мертвы.

Мир наконец накрыла ночь, и мне все так же хотелось дождя, а он не шел. Я вновь произнесла её имя и сказала:

- Я не верю, что люди могут быть так жестоки. Меня прогнали за то, что я много мечтала… Да, наверно, за это. А почему это плохо? Почему из-за этого от меня отвернулись даже друзья? Оставили меня одну, зная, что у меня больше никого нет?.. Зная, что на Той Стороне мне некуда идти, если я потеряю их?..

- На Той Стороне люди заботятся только о себе. Там нет настоящей дружбы, - вдруг сказала она.

- Нет! Это не так! Люди заводят семьи, заботятся друг о друге, помогают!..

- А потом друзья прогоняют сюда друзей, матери перестают узнавать попавших сюда детей, и мужья не бегут за женами, если те пересекают мост. Быть может, мое суждение однобоко, но я видела отвергнутых жен, отвергнутых мужей, стариков и маленьких детей, и таких, как ты, мечтателей и мечтательниц. Я даже видела их слезы. Я видела, как мужчины плакали, потому что любимые женщины переставали узнавать их, видела, как старики с утра до вечера сидели у моста, все ожидая, что дети придут их навестить, видела детей, бегавших по Той Стороне и искавших родителей… Я много их видела. А некоторые решались и переходили пропасть не по мосту.

- Переходили…не по мосту?..

- Так здесь говорят о тех, кто прыгнул вниз.

Холодало. Ночной ветер приносил запах близившейся осени. Я поёжилась и спросила:

- А много…таких?

- А никто не считает, - ответила она. – Но вот что – здесь, на Другой Стороне, узы дружбы получаются намного крепче. Причина изгнания может быть разная, но горе общее. Изгоя не поймет никто, кроме такого же изгоя.

- А кто-нибудь вообще хотел вернуться на Ту Сторону?

- Все, у кого там были друзья, любимые, родные… А разницы никакой. Помнишь бродяг?

Я зябко передернула плечами. Стало совсем холодно, и я уже думала, что стоит уйти в свой новый домик, но мне не хотелось покидать новую подругу. Однако она сама собралась уйти, а напоследок добавила:

- Если хочешь, дам совет, - а когда я кивнула, она продолжила. – Поменяй местами названия, чтобы здесь для тебя была Эта Сторона, а там – Другая. Некоторым помогает.

- Не хочу, - еле слышно ответила я.

- Кстати, Санна… У пропасти всегда два края, и один другого обязательно выше. А какой край выше у этой пропасти?

Я закрыла глаза. Для меня ответ был очевиден.

- Тот. Конечно же, тот. Тот, где нас нет.

 

Я сидела у себя в новом доме. Я думала, что сразу засну, но ошиблась. На столе стояла свеча, которую я нашла в этом домике, она прогорела уже почти наполовину, хотя была совсем новой. Я сидела, подтянув колени к груди, – лежать мне давно надоело – и смотрела на трепыхающийся огонек. Кто-то давно сказал мне, что ветер есть везде, даже там, куда он не может проникнуть. Я никогда не придавала этому значения, но сейчас невольно вспомнила эти слова. У меня были закрыты все окна и двери, в доме было тепло и ночной уличный холод не проникал внутрь. А огонек свечи все трепетал, и мне показалось, что единственный ветер, который может его волновать – это мое дыхание.

Я слабо улыбнулась этой мысли. За окном все же шел дождь, и по стеклу стекали крупные капли, а в доме было тепло и сухо. И этой ночью шум дождя был особенно приятен, он казался более ласковым, чем раньше. Я встала и налила себе воды.

Одиночество здесь, на Другой Стороне, было все же особенным. Я часто сидела одна в своем бывшем доме, и все время мучалась им, я ненавидела быть одна, мне все время хотелось выйти, присоединиться к тем, кто еще не спит ночью, лишь бы не мучиться стенами своего дома… А здесь мне этого не хотелось. Мой новый дом казался мне необычайно уютным и очень родным. Его не хотелось покидать.

А еще тишина. Я никогда не боялась темноты по-настоящему, но тишина меня всегда пугала. Мне все время казалось, что тишина означает беду. На Той Стороне всегда было шумно, можно было услышать редкие выкрики даже ночью, когда почти вся деревня засыпала. Всегда был кто-то, кто бодрствовал под луной, а человек не может быть абсолютно неслышим… Но на Другой Стороне этого не было. Я слушала тишину и ждала, когда кто-то вскрикнет, или залает чья-нибудь собака, но этого не было. Однако меня это уже совсем не пугало. На Той Стороне я бы мучалась, думала, что что-то случилось, а здесь такие мысли меня не посещали. Тишина казалась такой же уютной, как и пока что незнакомый мне новый дом.

На востоке небо стало меняться, появилась тонкая полоска, предвещающая скорый восход солнца. Я затушила свечу, и вдруг в последнем трепете огня мне почудилось что-то знакомое. Однако это ощущение быстро ушло, словно и не было его. Я выпила воды, взяла плед и, закутавшись в него, села на подоконник и открыла окно. Дождь уже закончился, тучи давно ушли, чтобы проливать слезы над другими землями и другими людьми, освободив небо для солнца в первые дни осени.

И, сидя на подоконнике этим прохладным утром, я ощущала весь мир перед собой, готовый обнять меня. Ветер принес мне чей-то шепот, и я шепнула что-то в ответ. Пять звуков, легких, как ветер, как взмах крыла… Высоко в небе раздался клич орлицы. Взошло солнце.

 

Около полудня я пошла на рынок за едой. Надо было наконец осесть в доме, и первый поход за покупками с тех пор, как я переехала, казался мне символичным. А у моста… У моста я снова встретила её. Она сидела на обочине дороги, что шла от моста, на нашей Стороне, и что-то рисовала. Я поприветствовала её – тогда я еще помнила имя – и подошла ближе.

Моя новая подруга рисовала девушку, над которой парила орлица, и девушка на рисунке была очень похожа на меня.

- Я решила нарисовать тебя, - сказала мне художница. – Вспомнился твой рассказ про полет орлицы.

- Какой рассказ? Я ничего особо не…

- Ведь тебя изгнали за то, что ты любовалась орлицей? – подняла она на меня свой взгляд. Я смутилась и промолчала.

- Я его подарю тебе, когда закончу, - продолжила она. – А ты куда идешь?

- На базар, - ответила я. – Пора устраивать свою жизнь на Другой Стороне.

- Все же на Другой? – она улыбалась, как солнце.

- Да. Есть что-то особенное в том, что мы – на Другой Стороне, и раз я здесь, я не буду отказываться от этого. Я уже не там – я здесь…

Да, она, наверное, именно это и хотела услышать. И я искренне верила во все, что говорила тогда, я верю в это и сейчас, но в тот день мне еще было очень сложно произносить это. И она заметила это, но не стала ничего говорить. Вместо этого она спросила:

- Санна, а кем ты была на Той Стороне?

- Вышивальщицей. Нас там пятеро было…

- Не горюй об этом, - сказала мне та, чье имя я забыла. – Все пройдет.

- Думаешь?

- Знаю. Я уже много раз это видела, - она тряхнула волосами – одна непослушная прядь упала ей на лицо. И вдруг в игре света на её волосах мне почудилось что-то знакомое, что-то, что я уже видела где-то, но не у нее… Но потом это ощущение опять ушло. А она, глядя на меня своими серыми глазами, посоветовала:

- Когда вернешься, не забудь познакомиться с соседями, - и она вернулась к своему рисунку, а я отправилась на Ту Сторону.

На нашем рынке мне никогда не нравилось. Слишком шумно, тесно, запахи смешиваются, да и найти нужное очень сложно, а если и найдешь, торговец за товар такую цену запросит, что с ума сойдешь, пока будешь с ним торговаться. А сейчас у меня была еще одна причина туда не заглядывать – я ведь теперь с Другой Стороны.

Но моя память в тот день сжалилась надо мной. И потому я помню, что та самая орлица вновь летала в тот день над деревней – а чужих взглядов не помню. Я помню, как орлица кружила над Той Стороной, как она кричала что-то друзьям, которых у нее нет, как она опять улетела от меня за горизонт… А то, как люди смотрели на меня на рынке, как сторонились, ворчали или просто не замечали – совсем забыла. Уже потом, через пару дней, когда я немного привыкла к жизни на Другой Стороне и к своему новому статусу, и когда вновь пришла на рынок, я столкнулась со всем этим презрением к изгоям, почувствовала его на себе, потому что небо больше не отвлекало меня.

А в тот день, мой первый день изгнания, я вернулась на Другую Сторону и пошла знакомиться с людьми, что жили там, как мне посоветовала та, чье имя я уже не помню. Возле моего стоял дом одинокой женщины, я запомнила её еще со вчера, когда вселялась. Она тогда поприветствовала меня и отдала ключи. Я решила сначала зайти к ней.

- Санна, значит? – улыбнулась она, узнав мое имя. – А меня можешь звать просто Аника.

Мы немного поболтали. Аника была такой же мечтательницей, как я, и потому десять лет назад попала на Другую Сторону. Она работала швеей, шила одежду для всей Стороны. Я предложила ей свою помощь, и Аника не стала отказываться. Еще она рассказала, что иногда продает сшитую одежду купцам с Той Стороны, чтобы заработать на ткань и нитки. Это меня немного удивило, я думала, что Та и Другая Стороны совсем не общаются.

- Но выгоднее выполнять её заказы, - вдруг сказала Аника. – Она, кажется, отправляет их в другие места с другими купцами.

- Ты о ком? – спросила я.

- О ней, конечно же. Девушка с короткими волосами, её тут все знают, и она знает всех.

- А-а, - я поняла, о ком говорила Аника.

- Она ведь душа Другой Стороны…

- Душа Стороны? Ей же всего…

- Восемнадцать, верно? И мне было восемнадцать, когда я попала сюда. Вот только мне уже двадцать восемь, а ей все так же восемнадцать.

- Забавно, - улыбнулась я. Но весело мне не было. Аника наверняка заметила это, но ничем не показала, она спросила о другом:

- Санна, а ты помнишь её имя?

- Да, конечно же, её зовут…

И вот тут я остановилась. Как же так? Всего три часа назад мы виделись у моста, и я помнила её имя, а теперь вдруг забыла? Почему?

- Быстро. Быстрее всех.

Я вопросительно посмотрела на Анику.

- Никто на Другой Стороне не помнит её имени. Все её знают, но ни один не может её позвать. И чем ближе она тебе, тем быстрее ты забываешь её имя. Года три назад тут был парень, он утром пришел, а на следующее уже бегал и искал того, кто скажет ему её имя. Не нашел.

- И что?

- Прошел не по мосту, что. А ты здесь со вчерашнего вечера. Прошло еще меньше времени, чем у него. Неужели она уже стала тебе так дорога, что лишилась имени?

- Что?.. Как же так?.. Аника… Как так может быть, что ты забываешь её имя, если она становится дорога тебе?

- Точно не знаю, - ответила Аника. – Есть у меня одна мысль, но я не уверена…

- Скажи.

Аника молчала.

- Скажи, - настойчиво повторила я.

Аника вздохнула и ответила мне:

- Её называют Душой Другой Стороны. Наверное, ты забываешь её имя потому, что она становится тебе настолько близка, что тебе уже не нужно имя, чтобы думать о ней, говорить о ней, видеть её… Она становится частью тебя, и поэтому ты узнаешь её не потому, что знаешь её имя или лицо, а потому, что чувствуешь её сердцем… Как-то так.

- Вот оно что… - выдохнула я, глядя в пол.

- Но я не уверена, что это так на самом деле, - продолжила Аника. – А где правда – тут уж только она знает. Вот только её об этом никто не спросит. И ты не спрашивай.

- Почему?

- Поймешь когда-нибудь. Ты ведь тоже мечтательница.

 

Этой ночью я тоже долго не могла уснуть. Сон сморил меня только на рассвете, но перед этим я долго сидела у окна – та ночь выдалась теплее предыдущей, поэтому я позволила ветру побыть в моем доме. Когда небо наконец посветлело, я вновь увидела ту самую орлицу, которая была со мной еще на Той Стороне. Я улыбнулась ей и пожелала доброго утра, а потом взяла кружку с недопитой еще со вчера водой. И вдруг я обратила внимание на глаза, отраженные в воде. Я знала, что это – мои глаза, но я не узнавала их. Они были глубже, чем раньше… Я ведь часто смотрела на себя в зеркало, а вода тоже отражает лица. Но я не могла никак узнать свое отражение в кружке, словно там были чужие глаза. Серые, как мои, но не мои. Чьи?.. Я не знала ответ.

Я мотнула головой, чтобы развеять эту иллюзию, и допила все, что осталось в чашке со вчерашней ночи. Солнце показалось из-за горизонта, и я наконец почувствовала себя уставшей. Уже лежа в кровати, я вспоминала недавний разговор с Аникой, и думала, почему же так быстро забылось имя моей новой подруги? Почему мне нельзя спрашивать об этом её? Я решила хотя бы узнать её имя. Вспомнить его, записать где-нибудь, чтобы никогда не забыть, спросить её хотя бы об этом. За окном уже взошло солнце, орлица в небе радостно поприветствовала его, и я услышала её клич, почти погрузившись в сон. И в этом кличе я услышала ответы на все вопросы. Но я уже не могла их осознать.

Проснулась я поздно, солнце уже перевалило за полдень, и сейчас оно освещало мое лицо. Я поморщилась и встала. Наспех позавтракав, хотя уже было время обеда, я пошла к Анике, она обещала посмотреть, как я могу ей помочь. За день я украсила узором несколько детских рубашечек, и Аника сказала, что эта одежда – заказ Души. Невольно у нас завязался разговор о ней.

- Откуда она пришла, Аника?

- Я слышала, она была подругой Того, кто свалился в пропасть. Не возлюбленной, просто подругой. Когда произошло то землетрясение, она очень горевала, но ничего уже не могла поделать, но потом кто-то обвинил её в том, что она не уберегла друга. Деревня ополчилась на нее, и её прогнали от себя. Она ушла на Другую Сторону, и о ней, естественно, забыли. А она стала Душой Стороны и покровительницей изгоев, чтобы защищать нас от Той Стороны и людей, что живут там.

- Значит, она ненавидит Ту Сторону? – спросила я.

- Раньше, может, ненавидела, - ответила Аника. – А теперь – вряд ли. Уже очень много времени прошло.

Когда я вернулась к себе домой, на столе меня ждала записка и набор ниток и иголок. У меня, конечно, были свои материалы, но то, что лежало на столе, мне тоже очень понравилось, правда, я сама не смогла бы себе такое позволить. Мои родитель умерли, когда мне было всего десять, и я жила одна. Бетта много помогала мне, но денег всегда было мало… Подарок, лежавший на столе, напомнил мне слишком о многом, на глаза навернулись слезы. Чтобы совсем не заплакать, я взяла записку.

"Я не ненавижу Ту сторону, - было написано там. – Даже не так, я её на самом деле очень люблю. И всегда любила. Но я бы туда уже не вернулась, даже если бы могла".

А внизу было написано её имя. И, прочитав его, я уже не смогла сдержать слез.

- Ты действительно Душа Стороны, - и мои губы прошептали еще что-то, и я тут же забыла, что. Я вздрогнула и взглянула на листок бумаги, что держала в руке. Имени не было.

И тогда я поняла, что уже не вспомню её имя. Даже если спрошу и запишу. Даже если буду его постоянно повторять. Я не смогу его запомнить. Я поняла это отчетливо, и долго лежала и плакала, так долго, что даже не заметила, как заснула.

 

Утром я решила еще немного погулять по Стороне. Аника сказала, что сегодня я могу не приходить, ведь она будет отдыхать, и поэтому я решила не докучать ей и знакомиться с теми, кто живет на Другой Стороне. Но втайне я надеялась, что встречу ту, чье имя я уже никогда не запомню.

У моста я увидела старика. Он сидел на том камне, на котором я недавно видела её. Я подошла и поздоровалась.

- А меня все зовут Дед Сорро. Приятно познакомиться, - сказал он, когда я представилась.

- Вы… Тоже с Другой Стороны?

- Хе-хе, все мы и там и там побывали. Вопрос в том, где для тебя Та, а где Другая Сторона, - ответил Дед Сорро.

- Другая для меня здесь.

- Не отрекаешься. Это хорошо. Значит, и с ней подружишься.

- Можно, я рядом присяду?

- Конечно, - сказал Дед Сорро, и я опустилась на землю рядом с ним.

- Вы здесь свою семью ждете? – спросила я, вспомнив, как она мне говорила о стариках, целые дни проводящих у моста.

- Нет, Санна, я детей и внуков уже лет пять не жду. Сослали они меня за старость, я поначалу приходил, думал, раскаются да придут за мной, а потом понял – им и без меня хорошо. Я сюда по привычке уже хожу. Кости старые размять, да воздухом свежим подышать.

- Не скучаете?

- Скучаю, как же иначе. Ты разве по родственникам не скучаешь?

- Да нет у меня родственников. Отец сбежал из деревни, только чтобы сюда не попасть, а мать умерла от болезни почти десять лет назад… Привыкла уже без семьи жить.

- А по друзьям? – спросил Дед Сорро.

- А они меня сюда и сослали, - я обняла руками колени.

- Обижаешься?

- Нет. Не сильно.

Мне даже не хотелось обижаться. Почему-то изгнание далось мне легко, словно так и должно было быть. Не было злости, только спокойное желание спросить Бетту, чем же я ей так надоела. Но я даже не обижалась. Наверное потому, что ничто и никогда в мире не происходит зря. Я давно живу с этой мыслью.

- Дед Сорро, а вам не обидно умирать здесь, а не в кругу семьи? – мне почему-то захотелось это спросить.

- Сначала жалел, что не увижу их перед смертью. А сейчас вся Другая Сторона – моя семья. Так что будет кому проводить меня в последний путь. И я счастлив.

- Счастлив? – эхом, еле слышно повторила я. Мне казалось, что я уже не буду счастлива никогда, ведь я потеряла друзей, с которыми мы так долго были вместе, и вместе веселились, вместе грустили. Но они же сами прогнали меня прочь. Выкинули, словно мусор, словно ненужную вещь… Но я все равно не обижалась на них.

- Дед Сорро, - сказала я, - научите и меня быть счастливой.

- Попроси её. Позови её по имени. Это именно то счастье, что тебе нужно.

- Я… Забыла её имя.

- Тогда вспомни его, - улыбнулся мне Дед Сорро.

- А вы помните его?

- Нет. Но я месяц его забывал.

- А хотите вспомнить?

- Она пообещала мне, что назовет свое имя перед моей смертью, - я бы смотрела в небо, говоря это, но Дед Сорро глядел мне прямо в глаза. – Я готов ждать.

 

Возвращаясь домой, я прошла мимо одного дома, он раньше показался мне безлюдным, а сейчас я увидела человека, работавшего в саду при этом доме. Мужчина, лет тридцати, может старше. Он заметил меня и выпрямился.

- Привет, - сказал он. Его звали Ари и он жил тут уже три года.

- Санна, так ведь? Да я слышал уже о тебе, только переехала, верно? О, прости, не удержался. У нас не принято упоминать об этом, - и он улыбнулся.

- Ари, а что вы тут делаете? Может, я помогу чем? – мне все равно нечего было делать, а поговорить с ним подольше хотелось.

- Последнюю клубнику собираю, - ответил он. Урожай хороший, только запоздалый уже… Пойду сейчас всю Сторону угощать. Ты тоже попробуй.

Я съела пару ягод и поблагодарила Ари. Хотелось еще, клубника была очень вкусная, но надо было еще и другим оставить.

- Возьми еще, - сказал Ари. – у меня все посчитано, по четыре ягоды на каждого на Стороне.

- Нет, - я помотала головой. – Пусть кому-то еще достанутся.

В моей голове всплыло знакомое лицо с серыми глазами. Я хотела отдать клубнику ей, хотя часть меня говорила, что Ари и для нее приготовил ягод, но ведь другая часть уверяла меня, что это не так… Мы с Ари разговорились, я узнала, что его жена сюда сослала в свое время.

- Хотя я даже сам немного хотел сюда попасть, – Ари улыбался. – Она стала на сторону ходить, и если бы все узнали об этом, её бы отправили сюда. А я не такой человек, чтобы так просто отвергнуть свою жену, так что позволил ей настроить деревню против меня. О, здравствуй. У меня последняя клубника созрела, хочешь?

Я обернулась. Я обернулась и встретила серые глаза, о которых только что думала. Та, чье имя я не помню, опиралась на забор, окружавший дом Ари и улыбалась.

- Спасибо, - сказала она и взяла четыре ягоды, даже не спрашивая. А потом она повернулась ко мне: - А почему ты только две съела?

- Я… Вдруг кому-то не достанется?

- Не бойся, Ари все верно посчитал. Я тебя искала, Санна, - и она протянула мне конверт. – Откроешь его дома.

Она подмигнула мне и ушла. Я некоторое время стояла на одном месте, сжимая в руке конверт, а потом бегло попрощалась с Ари и побежала… Но не домой. Я побежала искать её. Наступил уже вечер, становилось все темнее, и я не выдержала и, стоя прямо посреди Другой Стороны, открыла конверт и достала из него тот рисунок, с девушкой, которая любуется орлицей.

 

На Другой стороне живет много людей. Это только на первый взгляд кажется, что она безлюдна и пуста – с Той Стороны видно лишь эту угрюмую пустоту. Но Другая Сторона и не цветет. Она полна людей, выкинутых из судьбы, из жизни, из мира. Другая Сторона – это всего лишь очередная остановка перед смертью – только уже последняя. С Другой Стороны уже некуда уходить, но изгои изгоев не гонят прочь. Больно, когда тебя начинают презирать близкие люди. Больно, когда прогоняют. Больно, когда в твоих глазах открывается та пропасть, которая отделяет нас от Той Стороны.

На Другой Стороне это понимают очень хорошо. Все мы прошли через это. Но мы все равно боимся заводить друзей, но уж если находим себе друга или подругу, то эта связь становится крепкой, крепче всего, что только есть. Только пропасть может разделить тех, кто подружился на Другой Стороне – если один перейдет её не по мосту.

Когда я увидела этих двоих, шел дождь. Осень вступила наконец в свои права и проливала слезы на засыпающий мир, прокрытый мертвой листвой и чахлой травой. Прошел уже месяц с тех пор, как я переехала, но общалась я только с Аникой да с Дедом Сорро, с Ари я почти не виделась, а больше я никого на Другой стороне и не знала, только их троих – и её.

Я возвращалась с базара, с Той Стороны, сжимая в руке зонтик. Я старалась обходить грязь и слякоть, воцарившуюся на улицах, но мои ноги все равно промокли. И тут я увидела двух мальчиков, бегавших по Стороне под дождем, и они задорно смеялись, подставляя лица каплям дождя. Они играли в какую-то игру, обычную мальчишескую игру, которую я не могла понять – мое детство было почти лишено игр.

Мальчики пробежали мимо меня, чуть не задев, и один из них натолкнулся на стоявшее рядом дерево с уже давно пожелтевшей и наполовину облетевшей листвой.

- Ой, простите, пожалуйста, - сказали они почти хором, извиняясь. С дерева, которое один из них задел, упал еще один желтый лист, и опустился мне прямо на ладонь.

- Вы поймали лист с Дерева Дружбы, - вдруг сказал один из мальчиков. Он выглядел помладше, но был выше своего друга.

- С Дерева Дружбы? – спросила я.

- Да, - кивнул второй мальчик. – Вы не знали?

- Что? – удивилась я.

- На Другой Стороне растет Дерево Дружбы, - сказал тот из мальчиков, который был повыше. – И если осенью ты поймаешь с него лист…

- Значит, тебя где-то ждет друг, - послышался сзади голос. Я оглянулась.

- Здравствуйте, Дед Сорро, - хором крикнули мальчики.

- День добрый, Лус, Амано, - Дед Сорро подошел ближе. Зонтика у него не было, но он прикрывал голову большой широкополой шляпой. Когда Дед поприветствовал мальчиков, тот, что был пониже, надулся и сказал:

- Дед Сорро, Лус – это девчачье имя. Ну пожалуйста, зовите меня Лука.

- Хо-хо, не дорос ты еще до Луки, Лус. Санна, вы уже успели познакомиться?

- Н-нет, - выдавила я. Меня не покидало ощущение, что не должен сейчас дождь идти. Здесь и сейчас, с Дедом Сорро, Лусом и Амано, мне казалось, что солнце сейчас выглянет из-за облаков и улыбнется нам, но небо продолжало лить слезы неизвестно по кому.

- Значит, вас Санна зовут? – улыбнулся мне сквозь дождь более высокий Амано.

- Да. Вот и познакомились, - улыбнулась я из-под зонтика в ответ. – Так что это за Дерево Дружбы?

- Это дерево, которое соединяет людей, - весело сказал мне Лус. – Если два друга придут к нему и вырежут свои имена на его коре, то они уже никогда не расстанутся.

- А если одинокий человек поймает опавший лист Дерева, то он скоро встретится с очень дорогим ему человеком, - абсолютно серьезно сказал Амано.

- Дед Сорро, неужели это правда? – моя рука, державшая лист, дрожала.

- Может, и правда. Но верят в это только дети. Пойдем, Санна, дождь усиливается, я тебя до дома провожу. И вы, мальчики, тоже бегите.

- Хорошо, - кивнули Лус и Амано и побежали куда-то. Мы тоже пошли своим путем, и тут ветер донес до нас голос Луса:

- Санна, просто шепните листу имя, и он приведет вас к другу!

Я пошатнулась и чуть не упала, но Дед Сорро поймал меня. Я знала, кого мне хочется увидеть больше всего, я знала, кого могу назвать своим настоящим другом, но… Я не знала её имени. Я его забыла.

 

Зимой мы с Аникой пошли на базар. Нам надо было много всего купить, и для работы, и для жизни. Я переехала почти осенью, а в это время года уже поздно учиться выращивать себе еду, поэтому приходилось ходить на рынок. Бывало, Аника или Ари меня чем-нибудь угощали, иногда прибегали Лус и Амано и приносили диких ягод, а Дед Сорро готовил очень вкусный чай, если я его навещала. Когда я жила на Этой стороне, я зарабатывала для себя денег достаточно, чтобы не голодать, но на Другой Стороне это было невозможно.

Иногда я находила у себя дома посылки. В них лежали рисунки, нитки редких цветов и ткань… Я знала, от кого эти посылки приходят и всегда выполняла работу. Потом мне приходили деньги, на них я покупала себе еду. Аника тоже делилась со мной деньгами, если я помогала ей.

На базар нам все равно приходилось ходить. За три месяца я уже привыкла к тому, как на меня смотрят. Почему-то людям нравилось показывать нам, изгоям, свое презрение, словно бы указывая нас, что мы ниже них, что мы хуже них, что мы недостойны даже дышать одним воздухом с ними… Пытаясь самоутвердиться за счет тех, кого сами же сослали на самое дно, люди всеми силами стараются показать остальным, что они лучше всех, лучше, чем те изгои, которым уж давно не место среди людей, и так они обеспечивают себе хотя бы видимость уважения, не задумываясь, что однажды могут оказаться одним из нас.

Но еще хуже было то, что на базаре нас могли не только унизить, как-то обозвав или просто хмыкнув презрительно, если кто-то из нас пройдет мимо… Нас могли даже побить, если людям что-то не понравиться, если людям не понравится что-то в нас - слишком громкий голос, слишком гордый взгляд… Тем, кто ни разу не испытывал этого, сложно понять, что такое возможно. Раньше, еще когда я жила на Той Стороне, я не так часто захаживала на базар, чтобы стать случайной свидетельницей этого, но теперь, когда я принадлежу Другой Стороне, я смогла увидеть это. Я смогла испытать это на себе.

В тот день Аника не выдержала и начала торговаться. В ответ купец разозлился и толкнул ее на землю, но я успела поймать её и воскликнула:

- Но ведь вы только что то же самое без торга продали в два раза дешевле!

- Знай свое место и не лезь! – какой-то мужчина подошел к нам. Он уже занес руку для удара, он хотел ударить меня! Я огляделась вокруг – все смеялись и показывали на меня пальцем, никто не собирался помогать нам с Аникой, всем было наплевать, что сейчас, быть может, кто-то изобьет нас… И тут в толпе я увидела Бетту.

- Бетта! – воскликнула я. – Ты тоже здесь? Как давно мы не виделись!

И это остановило всех. Никто не нанес удар, никто не стал смеяться, толпа словно замерла в безмолвии, глядя на меня и Бетту. Я встала и помогла Анике подняться.

- Бетта… Я давно хочу тебя спросить, - я улыбалась, говоря это, но в глубине души я чувствовала, что улыбке больше нет места здесь. – Скажи, почему я попала туда?

Толпа расходилась, и мне показалось, что она расходится быстрее, чем обычно, словно они бегут от кого-то. Я еще подумала тогда, что, возможно, я сейчас сделаю Бетту таким же изгоем, каким являюсь я, но мне нужен был ответ.

- Санна, пойдем, - сказала мне Аника, но я не двинулась с места.

- Бетта… Ответь мне. Пожалуйста.

Но Бетта молчала.

- Тогда, - сказала я, улыбнувшись ей в последний раз, - может, ты изгнала меня за то, что я умею мечтать, а ты – нет?

И мы с Аникой ушли, оставив Бетту одну.

- Бетту, теперь, тоже прогонят, наверное, - сказала я, когда мы пересекли мост.

- Нет, - мотнула головой Аника. – Она не ответила тебе, так что сможет выкрутиться. Друзья, изгнавшие друзей, всегда так делают. Когда один человек делает другого изгоем, он больше всего боится последовать за ним на Другую Сторону и держать перед ним ответ. Ты ведь уже должна была понять, что на Той Стороне мы все равно что пыль, но на Другой Стороне мы сильны… Люди боятся нашей Стороны, боятся стать изгоями, и потому доказывают себе и другим, что изгои – это грязь, назойливые мухи… Глупость. Когда-то давно я видела, на третьем году, кажется… Один друг прогнал другого, но потом и сам оказался у нас. Четыре месяца всего прошло. Тот, кто стал изгоем раньше, приветствовал друга, словно ничего не случилось, ведь знал уже, насколько это больно – оказаться среди нас, но его друг боялся его, и в результате утянул того, кого сам же изгнал, в пропасть.

Я никогда не думала о мести. И хоть мысль о том, что Бетта, быть может, узнает, каково это – когда друзья отворачиваются от тебя просто так, без причины, немного утешила меня, я не хотела, чтобы такое случилось.

Уже позже, после заката, я сидела дома у окна – на улице было холодно, так что я не открывала его – и вспоминала… Кое-что еще произошло в тот день, событие мелкое, почти незаметное, как легкое дуновение ветерка или полет облаков по небу… Когда мы с Аникой покидали рынок, я случайно поймала в толпе взгляд маленькой девочки, лет пяти. Поймала и тут же отвела – чтобы она не успела утонуть в моих глазах, как я когда-то. Но мне все же казалось, что она успела. Что она уже побывала в пропасти, что открылась во мне… Изгой – это заразная болезнь. Она передается через глаза.

 

Приближалась весна и празднование Нового Года. Вся Другая Сторона понемногу оживала, словно после зимней спячки. К нам приехал новый мечтатель – почему-то их у нас было много, - но он все сидел дома, ни с кем не общался. Я даже не знала его имени.

Его приезд напомнил мне об одном человеке… Ну вот. Я уже начала думать о ней, как о ком-то давно потерянном и почти забытом. Мы не встречались с ней с осени, с того самого дня, когда она отдала мне свой рисунок. Я скучала по ней, очень сильно. Имя я так и не вспомнила, да и уже, если честно, почти не хотелось. Аника сказала мне давно, что не надо искать Душу, не надо спрашивать… Я, кажется, уже начала понимать, почему будет глупостью – пытаться найти, вспомнить… Хотя порой мне кажется, что я всегда знала причину.

Я смотрела в небо. Была ясная погода, светило солнце, и в последние дни зимы небо казалось кристально чистым, почти пустым… Только голубизна была над миром в тот день, ничто её не омрачало, ничто не мешало ей наслаждаться своей чистотой… Но мне хотелось туч. Мне хотелось облаков, мне хотелось дождя, впервые за долгое время. Я думала, что она снова придет ко мне вместе с дождем, снова улыбнется мне, снова назовет мое имя… Но облаков не было.

Теперь, по прошествии почти полугода, я думала – а сильно ли я изменилась за все это время? Сильно ли изменилась моя жизнь? В доме я все равно жила одна, и на Другой Стороне у меня тоже появились друзья, которые заботятся обо мне. С Аникой мы видимся часто, иногда к нам заходит Ари или Дед Сорро… Лус и Амано и сейчас играли за окном в снежки, скатывая в шарики последний, уже тающий снег. Глядя на них, я радовалась, что они смогли найти друг друга на нашей Стороне, не остались в одиночестве. Им двоим, наверное, было даже хуже, чем остальным… Они - нежеланные дети, родители отказались от них, сначала на Другую сторону пришел Амано, потом – Лус. Я надеюсь, что мы смогли стать им семьей.

Ничто и никогда в мире не происходит зря… Первое время я утешала себя этой мыслю, в те дни, когда еще не привыкла к жизни здесь. Для Луса и Амано изгнание действительно было не напрасным – они нашли друг друга, чего на Той Стороне, быть может, и не сделали бы. Но… В чем же мое "не зря"?

Захотелось пить. Заваривать чай было долго, так что я обошлась обычной водой. На улице уже начинало темнеть, и я зажгла свечу. И тогда…

Как и когда-то давно. Что-то знакомое в трепете пламени, чужие, но знакомые глаза в отражении… Мне вдруг почудилось, что в комнате гуляет ветер, но все окна были закрыты, ему неоткуда было взяться…

Нет. Ветер есть везде, даже там, куда он не может проникнуть. Он может быть и моим дыханием. Но может ли мое дыхание шепнуть мне слово, которое я тут же забуду?..

Меньше всего на свете я хотела это пламя и эти глаза потерять.

 

Та Сторона уж, быть может, никогда изгоев не примет. Когда ты упал на самое дно, тебе невероятно сложно подняться, особенно если те, кто столкнул тебя в пропасть, держат тебя там. И когда в день Нового Года я шла на рынок, я не ждала никакого особого к себе отношения, которое хоть чуточку отличалось бы от обычного. Но один звук, что прозвучал с неба, позволил мне улыбнуться, подарил мне чувство, что давний друг вернулся ко мне… Я посмотрела туда, где жили облака и солнце.

Вновь над деревней кружила та сероглазая орлица. Я улыбнулась ей и пошла вперед.

А на базаре я встретила Бетту. И она… Испугалась меня. Я не знала, почему, но мне показалось, что она… Да нет. Её никто не прогонит. Бетта всецело принадлежит Той Стороне, её место – там. Я не удержалась и спросила:

- Бетта, почему? – я повторила тот вопрос, который задала ей когда-то, хоть и ответ был мне не нужен. Я уже знала причину.

- Потому, что я умею мечтать, а ты – нет? Ты испугалась этого? Ты испугалась меня? Моей силы? Но ведь мечты не бывают силой, если из-за них прогоняют, ведь так делает Эта Сторона? Ты ведь не знаешь, а на Другой Стороне много мечтателей, тех, кто не перестал верить в чудо…

- Вот потому тебя и прогнали, - вдруг ответила мне Бетта. – Не бывает чудес. Сказки это все, - но голос её дрожал.

- Но ведь… Должен же кто-то эти сказки рассказывать? – я говорила громко, не стесняясь никого, я хотела, чтобы меня все слышали, чтобы поняли, чтобы больше никого не прогоняли… Я хотела, чтобы никто больше не испытал ту боль, которую причиняет пропасть, что открывается в глазах и груди.

- Знаешь, Бетта… На Другой Стороне есть одна девушка… Много лет назад деревня прогнала её из-за самой глупой из всех возможных причин. Но она не стала унывать, она вместо этого стала нашей защитницей. Я верю, что она сейчас со мной, хоть я и не вижу её. На Другой Стороне её знают все, но никто не может вспомнить её имя, и чем ближе она к тебе, тем быстрее ты её имя забываешь. Но она становится тебе другом, лучшим, чем все, кто только есть на Этой Стороне. Ведь на Этой Стороне дружбы нет.

- Да ты что? А как же?.. – начала Бетта, но я закончила за нее.

- Как же все те годы, что мы провели вместе? Но ведь теперь я – изгой. Ты своими собственными руками сделала меня такой. И всего лишь потому, что я умею мечтать… А почему ты этого так испугалась? Почему все этого так боятся? Ведь мечты помогают тебе стать хоть немножечко лучше, помогают хоть на секунду отвлечься от мира вокруг, посмотреть внутрь своего сердца! Человек, который никогда не мечтал, не сможет полюбить мир, который его окружает! И именно этой силы вы боитесь? Силы всего лишь собственной мечтой делать мир хоть чуточку лучше?

И тут я увидела. Увидела то, что напоминал мне трепет огонька свечи, увидела в толпе те глаза, что отражались в воде все это время… Увидела ту, кого не должна искать, чтобы не разрушить мечту – я теперь, глядя на нее, поняла эту причину. Но, все равно…

Орлица, что парила в небе над деревней, радостно воскликнула, и я побежала вперед, туда, где мелькнули рыжие волосы и серые глаза моей мечты, побежала только для того… Только чтобы узнать её имя… Чтобы она вновь произнесла эти пять звуков, легких и нежных, как ласковый ветер, как ясное небо, как закат и рассвет, как лето и осень, как шелест листвы, как взмах крыла, как шепот матери, успокаивающей ребенка, как смех и слезы, как солнце, отражающееся в серых, орлиных глазах…

Чтобы произнести их в ответ, с трепетом, замиранием, восторгом, волнением, страхом, мольбой и любовью, словно обращаясь к великой богине…

 

В небе парили две молодые орлицы, две царицы без царства. Две великолепные птицы, они играли как подруги, как сестры, они веселились так, как люди уже разучились.

А мы сидели на краю пропасти, на том, что принадлежал Другой Стороне, на том самом, где мы впервые встретились. Мы любовались этими двумя орлицами. Одна была мне уже знакома – это та самая, сероглазая, что привела меня сюда. А вторую я видела впервые, но она казалась мне такой же родной, как и первая.

- Почему люди не летают? – спросила я.

- Потому что боятся упасть, - как ветер, ответила мне та, чье имя я уже не помню.

Я лишь надеюсь, что она простит меня за это. Я до сих пор не забыла то чувство, что поднялось в моей душе в тот день, когда я впервые услышала его. Я чувствую, совсем скоро это чувство поможет мне вспомнить её имя.

- Санна, какой край пропасти выше? - спросила она.

- Наш. Тот, где мы, - ответила я.

В небе парили две молодые орлицы, две царицы без царства. А мы сидели и любовались ими. И я знала, что однажды мы тоже не испугаемся и полетим.