Вам приходилось когда-нибудь оказаться в чужой компании? Нет, не просто среди малознакомых людей, а в чужой, скорее, чуждой компании, где все привыкли к тому, к чему никогда не смогли бы привыкнуть вы? Где любят и восторгаются тем, что вам представляется пошлым и бездарным? Где до самозабвения бьются над решением проблем, которые для вас таковыми не являются?..

Одно дело, если вы оказались в такой среде случайно – тогда уже завтра вы об этом забудете, как забывают неприятный, тревожный или дурной сон. А если это произошло волею судеб или ещё того хуже – по чьей-то злой воле?..

Вам нужны примеры? – пожалуйста, вот хотя бы один из них.

Девушка чуть старше двадцати, умница, интеллигентка в четвёртом поколении, театралка, ещё ребёнком училась в музыкальной школе по классу скрипки, начитанная, тонкая натура, окончила школу с медалью. Затем она благополучно поступает на филологический факультет Государственного университета, который тоже заканчивает с отличием. Приходят какие-то новые люди в Министерство образования и решают, что необходимо внести коррективы в записи, которые делаются в дипломе о высшем образовании. И вот в красной книжице, которую вручают девушке по окончании университета, появляется нижеследующее: «Специальность – филолог. Решением Государственной экзаменационной комиссии присвоена квалификация преподавателя русского языка и литературы, звание учителя средней школы».

Вместе с дипломом, согласно распределению, которое на сей раз оказалось так называемым всесоюзным, ей вручают, причём в торжественной обстановке, направление в среднюю национальную татарскую школу большого села, затерявшегося в глубинке Нижегородской (тогда – всё ещё Горьковской) области. До ближайшей железнодорожной станции - не меньше пятнадцати километров. Правда, добраться до неё можно только на тракторе, так как по бездорожью машина не только легковая, но и грузовая не пройдут. И проходящие составы на этой станции стоят не больше трёх минут. Вот и выходит, что нашу девушку отрезают от мира, который для неё был единственно знакомым и привычным. Жилья, понятно, в общепринятом, цивилизованном смысле, нет. Зато есть возможность поселить молодую русскую учительницу на квартиру к хозяйке, ни слова не понимающей по-русски, к тому же очень набожной мусульманке, строго держащей уразу, несмотря на жесточайшую язву желудка, и ежедневно молящуюся в положенные по Корану часы.

Комната в доме одна. Правда, есть ещё два помещения: кухня – это часть той же комнаты, отгороженная тонкой фанеркой, не достающей до потолка, и оклеенной обложками журналов, и холодные сени, в которых хранились брикет, дрова, вёдра и, почему-то, многочисленные тазики и кувшины. Метрах в ста от дома, за картофельным полем, особняком стоит дощатый туалет с дверцей в половину человеческого роста, видимо, для лучшего проветривания.

Директор школы, этакий добродушный, маленький и толстый человек неопределенного возраста, внешне больше похожий на завхоза или заведующего складом, на почти понятном русском языке, сразу же после приветствия, радует молодого специалиста большой нагрузкой в тридцать два часа в неделю, в классах с четвёртого по десятый, обучающихся в двух разных зданиях. Чтобы успеть к первому уроку, наша выпускница должна была выходить из дома не позднее шести утра, а в дождь или в снег, или тогда, когда необходимо было перед уроком подготовить наглядные пособия или исписать вопросами и заданиями доску,- и того раньше. Классы оказались переполненными – в каждом сорок, а иногда и более учащихся, так что с демографией в селе был полный порядок, и большинство семей были многодетными.

С позиций дня сегодняшнего подобное деяние государства в отношении личности человека, наверное, можно бы было квалифицировать как нарушение прав человека. Это сегодня. А тогда? Тогда во главу угла ставился долг молодых перед Родиной. Хотя, как и сейчас, детки тех, кто стоял у кормушки, чувству долга обучались на иных примерах, на других книгах, на какой-то только для них писаной истории отечества. А сколько судеб подобным отношением к молодым специалистам было тогда искалечено! Скольких классных и даже талантливых специалистов лишила себя Родина, столь нерачительно распорядившаяся своим интеллектуальным капиталом. За два обязательных года, которые должен был отработать молодой специалист по окончании высшего учебного заведения, даже сильный духом человек порой ломался. А ведь это были совсем молодые, не до конца окрепшие и сформировавшиеся личности, весь жизненный опыт которых до этого состоял в добывании знаний – и только.

Возможно, государственные мужи полагали, что таковой должна была быть плата за бесплатное высшее образование? Кому-то из вас приведенный мной частный пример покажется нетипичным, неправдоподобным даже, поверьте мне на слово – я об этом знаю не понаслышке.

Вот так я пришла к выводу, что государство, хотим мы того или нет, - это вершитель судеб большинства своих граждан. Вы, скорее всего, поторопитесь поправить меня – «было, а не есть».

А в сущности, что изменилось с тех пор? Мне кажется, очень мало или почти ничего, если иметь в виду тех моих сограждан, кто продолжает работать на государство, преумножая его богатства, воспитывая и обучая детей и подростков, сохраняя и развивая национальную культуру и искусство.

По большей же части отсутствие радикальных перемен коснулось тех, кто продолжает верой и правдой служить отечеству, защищая его границы, создавая надёжный щит обороны во имя обеспечения мира, оберегая покой сограждан и следя за соблюдением законов, в том числе и главного закона страны – Конституции. Конечно же, я веду речь о людях в погонах.

Вы, наверное, снова хотите мне возразить, мол, они сами сделали свой выбор. Отчасти вы, конечно же, правы. Но не забывайте, что речь идёт о семнадцатилетних мальчишках, а теперь иногда и девчонках. Много ли они к этим годам научились понимать? Не слишком ли рано им доверили делать столь ответственный, а главное, - судьбоносный выбор? Вы об этом когда-нибудь задумывались?

Впрочем, выбор сделан. Всё то, что последует дальше, - это выполнение долга перед Родиной, которая, увы, не всегда и далеко не для всех оказывается доброй и заботливой матерью. Нередки случаи, когда она, почему-то избирательно, превращается для своих детей в жестокую и бессердечную мачеху, как ни горько и ни прискорбно это сознавать…

 

* * *

 

Отзвенело лето с его радующим душу и тело теплом. Так, увы, всегда неожиданно быстро заканчивается всё хорошее в жизни. Наступил сентябрь. Ах, как часто напоминает он мне сорокалетнюю женщину! Он всё ещё красив и бодр. Он так же способен увлечь посулами жаркого полдня, когда можно продолжать нежиться под ласковым астраханским солнцем, и даже плескаться в Ахтубе, не успевшей остыть после знойного лета. Сентябрь так же капризен и непредсказуем, как женщина осеннего возраста – вдруг остудит всё твоё существо внезапно набежавшей хмарью или первым косым дождём или заставит печалиться при виде рано начавшегося увядания листвы во всё ещё пышных кронах, не приготовившихся морально терять свою летнюю красу.

Не успеешь оглянуться – в окна уже стучится оранжевыми гроздьями рябина, потревоженная колючим дыханием северного ветра. Ещё немного – и вот все мы зачехлились в теплые свитера, наглухо застегнули куртки и обмотали шеи шарфами. Вот уже и на улицу начинаем выходить нехотя, лишь в случае крайней необходимости, предпочитая общению с природой возлежание с книжкой на диване, укрывшись пледом.

Несмотря на то, что сентябрь в этом году уже перевалил за середину, вдруг неожиданно вернулось тепло, причём, не традиционное короткое бабье лето, а тепло, которое тянется вот уже две недели и, похоже, не собирается нас покидать. Как жаль, что не всегда состояние погоды напрямую связано с состоянием и настроем человеческих душ.

В доме Галактионовых давно уже назревало нечто, чему пока никто из домочадцев не подобрал нужного слова. Это нечто обнаруживало себя в тягостном молчании, порой длившемся сутками, в редких совместных чаепитиях по вечерам, некогда бывших традиционными. Оно чувствовалось в завтраках наспех и ещё в чём-то неуловимом, что сулило если не беду, то, по крайней мере, обязательное выяснение отношений. Вот уж чего Игорь Георгиевич, глава семейства, не выносил смолоду, и пока ему удавалось умело избегать семейных разборок, хотя всякое за двадцать лет бывало и у них в семье, впрочем, как у большинства. Тем не менее до конфликтов, а тем более семейных ссор и драм не доходило. Но в этот раз, казалось, что даже воздух в квартире был наэлектризован до какого-то максимума – ещё немного, и заискрит.

Проснувшись в субботу раньше обычного, он решился на то, чтобы сделать «ход конём» и разрядить обстановку. Приняв душ, он направился на кухню, чтобы приготовить завтрак, чего не делал уже много лет. Однако, открыв холодильник, он, к своему удивлению обнаружил, что тот был совершенно пуст. Лишь два яйца покоились на одной из полочек. Казалось бы – ничего страшного, можно сделать яичницу, но не на чем было жарить. Изучающим содержимое холодильника его и застала на кухне жена Татьяна.

- Ну, и как ты думаешь, Игорёк, что из столь богатого ассортимента продуктов можно приготовить сегодня к завтраку?

Он никогда ранее не видел жену в такой не свойственной ей позе. Татьяна Ивановна, всё ещё моложавая, хотя и слегка пополневшая к своим сорока годам женщина, стояла в проёме кухонной двери, подбоченясь, широко расставив ноги – так обычно актрисы изображают стереотип сварливой жены, коей, впрочем, она сама никогда не была.

- Да, дорогой муженёк,- продолжила она в том же тоне,- это всё, чем мы на сегодняшний день с тобой располагаем. Одно утешает – сын на казённых харчах.

По всему было видно, что и поза, и выбор лексики дались Татьяне нелегко и раздражали её ничуть не меньше, чем Игоря. Именно поэтому она выдавала свой монолог порциями, словно выдавливая из себя заученные отрывки, боясь сбиться или что-нибудь из запланированного пропустить. Она ничего не могла с собой поделать – ни тело, ни язык ей не подчинялись, они, словно сами по себе, стремились не выпасть из образа и соответствовать некоему киношному клише.

- Не понимаю, Танюша, просто не понимаю,- недоумевая, произнёс Игорь,- неужели вчера по дороге с работы нельзя было зайти в магазин или на рынок, он, кстати, тоже по пути? Наконец, могла бы меня послать, если что…

- Что «если что»? Неужели ты не догадываешься, что у нас в доме нет ни копейки? Я на самое необходимое на прошлой неделе у Оксаны занимала.

- Так ты что-то крупное купила? Почему мне не сказала? - я бы у ребят занял. Валерка Щеглов в пятницу как раз выходное пособие получил.

- Да как ты не поймёшь, что совершенно неважно, у кого одалживать? – Татьяна вдруг заглянула в глаза мужа и с ужасом поняла, что он на самом деле не понимает, в какой они оказались зависимости от постоянной нехватки денег на самое элементарное, без чего просто невозможно было обходиться.- Похоже, ты не соображаешь, о чём идёт речь! Не покупала я ничего такого ни в прошлом, ни в позапрошлом месяце, ни три, ни четыре месяца тому назад.

- Тогда почему?..

Тут Татьяна не выдержала и, не дав мужу договорить, по-бабьи, с надрывом, чуть ли не крича, выпалила:

- Конечно, откуда тебе знать, «почему»! Ты бы хоть раз в жизни поинтересовался, сколько мы платим за квартиру, за кабельное телевидение, газ, телефон, сколько я отношу в «Мир техники» за купленный в кредит холодильник! Я, наконец, просто не знаю, зачем он нам нужен, если в нём хранить нечего. В начале месяца ты заплатил за свою «автогражданку», прости Господи, выдумают же такое дерьмо, не понятно, зачем и для чьей пользы! Вчера вечером ты заявил, что теперь тебе снова нужны деньги на техосмотр. Ты, может быть, забыл, что с моей последней зарплаты мы послали деньги Антону на день рождения, остальное – твоей матери на лекарство. Сложи всё перечисленное, думаю, с твоим академическим образованием это нетрудно сделать, или ты только в сферах высшей математики можешь находиться, где простых арифметических действий не выполняют? - всё набирая темп, громкость и раздражительность, продолжала Татьяна, теперь начав ещё и размахивать руками, словно в этом ища себе поддержки. - А на рынке, дружок мой, ты давно был? Молчишь? Сто лет ты уже там не был! Игорь, ты хоть представляешь, сколько нужно выложить, чтобы купить мясо, колбасу, сыр, творог?

Игорь попытался как бы зацепиться в разговоре за последнее сказанное женой слово:

- Что творог? Уж это, по крайней мере, недорого, так ведь и его в холодильнике нет. А было бы прекрасно творожок на завтрак поесть – и ты его любишь, я разве не прав? Что, трудно на него десять рублей найти, честное слово?

- Да ты издеваешься, каких десять рублей? Килограмм творога стоит шестьдесят! И сметана к нему – столько же!

Татьяна Ивановна так разнервничалась, что голос её стал срываться; от переполнявших чувств начало сбиваться дыхание – к горлу подступили слёзы. Разрыдавшись, она выбежала из кухни, не в силах выдерживать далее столь сильный накал эмоций.

Игорь не ожидал от жены ничего подобного – он никогда не видел её плачущей, а тем более рыдающей в голос. Он был ошарашен этим настолько, что какое-то время не мог сдвинуться с места – ноги были словно ватные. Но он взял себя в руки и бросился за женой в ванную. Вошёл и, не говоря ни слова, обнял её за всё еще вздрагивавшие плечи. Однако ни слова утешения, ни тем более слова оправдания за своё непонимание сложившейся ситуации на ум не шли. Игорь не смог ничего придумать и сказать, кроме сакраментального «прости». И лишь услышав в ответ: «Никогда не прощу!»,- начал неумело оправдываться.

-Ну, дурак я, полный дурак, что взвалил на тебя весь дом, не вникаю в расходы! Но ты и меня постарайся понять. У нас на службе в последнее время столько всего навалилось. Ты же у меня умница, Танюшка, знаешь сама, как мы стали загружены работой после того, как половину должностей сократили. А объём-то работ остался прежним, мы даже новое изделие разрабатываем.

Казалось, Татьяна стала потихоньку успокаиваться, по крайней мере, она перестала всхлипывать, и плечи больше не вздрагивали, а руки её опустились словно плети вдоль туловища, голос обмяк, и она как-то совсем бесстрастно произнесла, как давно отрепетированное:

- Я тоже работаю, тоже устаю. Но до сегодняшнего дня ты всегда был накормлен, обстиран…хватит! У меня нет больше сил!- даже последние слова она проговорила тихо и спокойно, после чего повернулась к мужу лицом, резко сбросив его руки со своих плеч, посмотрела в его встревоженные глаза и медленно направилась в спальню, войдя в которую, закрыла за собой дверь на ключ.

Игорь же возвратился на кухню. Сев за кухонный стол, он обхватил голову руками и услышал, как стучит в висках кровь.

«Ну что я делаю не так? - словно ища оправдания, спрашивал он сам себя,- я не выпивоха, не гуляка, всё, что зарабатываю, - домой приношу». Ему стало тошно от своих собственных, таких банальных и чем-то пошлых мыслей, тем более что каким-то седьмым чувством он понимал, что до него что-то не доходит, и жена имеет в виду нечто большее, что-то более значимое.

- Ты, Игорь, наверное, решил, что этого достаточно, чтобы быть главой семьи,- услышал он неожиданно появившуюся на кухне жену.

- Я что, вслух говорил?

- Нет, дорогой. Просто за двадцать лет совместной жизни женщина чаще, чем мужчина, научается читать мысли супруга, даже тогда, когда они очень глубоко запрятаны. Честно говоря, я не думала тебя этим удивлять, надеялась, ты давно об этом догадываешься.

- Ну, и ну, тогда ты у меня, Танюша, опасный человек, и тебя бояться нужно – шучу.

-Ты ещё и шутишь!

- Таньчик, родненький, давай не будем ссориться, лучше сядем, чайку попьем и спокойно обо всём поговорим.

- Чаёк, конечно, дело хорошее, вот только заварка у нас кончилась. Думала, что ты вот-вот заметишь, что всё на исходе. А ты словно слепой!

- Нет чая, и Бог с ним. Давай я из ниши твой любимый персиковый компот достану – там же у нас полно всяких закруток.

- И туда ты, похоже, также давненько не заглядывал. Кроме консервированных огурцов да нескольких банок с томатами ничего не осталось. Ты меня, конечно, прости, Игорь, я не хочу тебя ни обижать, ни тем более, унижать, но я никак не могу понять, почему так происходит. Тебе уже всё-таки сорок два. Ты целый подполковник - на службе, говорят, умница, но откуда в тебе такой инфантилизм берётся, когда речь заходит о делах домашних? Ты прости, если обидела, но постарайся хоть что-то понять – просто терпение лопнуло.

- Ну уж, нет, дорогая, тут ты явно перегнула палку. Я что, по-твоему, полный дурак?

- Я не сказала, что ты дурак. С дураком я бы столько лет рядом прожить не смогла. Похоже, зря мы этот разговор затеяли. Видишь ли, я никогда не оглядывалась на то, как живут другие, если честно, мне это казалось ханжеством, а может, просто воспитание не позволяло. А последнее время поневоле стала задумываться, почему все вокруг живут нормально, а мы, как видишь, еле концы с концами сводим. И вдруг для себя поняла – наверное, мы с тобой не от мира сего. Оказывается, чтобы выжить сегодня, недостаточно быть порядочным, умным, воспитанным и начитанным человеком. Мало того, совсем не обязательно иметь хорошее образование и быть классным специалистом в своей области. Вернее, подобного набора качеств совсем не нужно ни тебе самому, ни твоим работодателям, ни твоему окружению. Выясняется, что нужно «уметь крутиться» - так наши с тобой современники называют способность обеспечить для себя и своей семьи нормальную жизнь. И как бы наше нутро не противилось этому феномену, хочешь выжить – признай его как аксиому. Теперь ты понимаешь хоть, о чём я с тобой говорю?

- Нет, представь себе, не понимаю. Не понимаю, как я должен «крутиться». Может, на ночную работу устроиться? Так я и этого не могу – Устав, видите ли, не позволяет, как и заниматься параллельно со службой в армии предпринимательской деятельностью. Значит, остаётся одно: воровать, грабить, заниматься разбоем. Так я что ли, по-твоему, должен «крутиться», чтобы в холодильнике, будь она неладна, появилась еда?

Татьяна слушала мужа так, как будто заранее предугадывала каждое последующее слово, поэтому ничему не удивлялась, и на лице её не дрогнул ни один мускул. Где-то в глубине души она чувствовала, что в его протесте наличествует нечто, что и для неё является истиной в первой инстанции, но, увы, всё это было так далеко от реалий жизни, в жерновах которой они сейчас смалывались по-живому, что ей ничего не оставалось, как довести начатый разговор до логического конца. Иначе зачем она вообще всё это затеяла?!

- Нет, ты ещё инфантильнее, чем я думала. И, прошу тебя, не надо утрировать – никто тебя на преступление не толкает и на ночные работы, кстати, тоже. Но ты всё-таки попытайся и меня выслушать, как хозяйку, которая не в состоянии заниматься домашними делами, не имея на это денег, – не может, не должна семья подполковника жить так, как живём мы. Вон Оксана, соседка наша, замужем за слесарем – он вместе с «левыми» в два раза меньше твоего жалованья получает. А у них, заметь, трое детей. Ты видел, как они одеты? Хотя, куда тебе на людей простых смотреть, - ты у нас «белая косточка». Тебе даже зайти к ним по-соседски, просто так, без особой нужды, прости, Бога ради, - погоны мешают, жмут, наверное. Я понимаю, что говорю обидные для тебя слова, прости, конечно, но ты сам вынуждаешь меня скатываться до подобного. И, тем не менее, ты все-таки посмотри, как они живут – как одеваются, что едят, ведь не воры, не грабители.

- Ты полагаешь, что мне заняться больше нечем, кроме как фотографировать соседей глазами и заглядывать им в рот. Да и вообще, нашла, чью жизнь с нашей сравнивать. Они же местные! У них родители в соседнем селе, а у тех сад, огород, наверняка, живность. Вот оттуда и продукты дармовые – мясо, молоко, овощи, фрукты. Неужели бы нам наши родители не помогали, если бы вот так рядом жили, да ещё свое хозяйство имели?

- Ну-ну, значит, по-твоему, всё дело в родителях. Кстати, мы тоже родители, ты об этом не забыл, надеюсь. Подумай, мы бы – будь у сына семья, причём рядом с нами – могли бы стать ему помощниками? А ты знаешь, сколько у Оксаниных родителей, кроме неё, детей? Сообщаю – трое. У каждого ребенка своя семья, и в каждой – дети. Думаешь, они избирательно своим чадам помогают или исключительно Оксане? Нет, друг мой, дело вовсе не в этом. Просто мужики в этих семьях добытчики. Тебе объяснить, что сей термин означает?

- Зачем объяснять – это даже такому инфантильному, как я, понятно: мужик мамонта забивает, а баба детей рожает и очаг поддерживает. Одумайся, любимая моя жёнушка, на дворе ХХ1 век!

- За «любимую», конечно, спасибо. Но вернёмся к нашим баранам, как говорится. Ну-ка, открой ещё раз холодильник. От твоей позиции что-нибудь прибавилось к двум яйцам? Вот то-то и оно!

- Тогда не ходи вокруг да около. Если знаешь, прямо скажи, что нужно делать, чтобы изменить ситуацию!

- Пожалуйста. Например, у нас есть машина, а что она даёт семье, кроме дополнительных расходов, и весьма немалых, заметь. Молчишь, даже не хочешь мне возразить? А у них машина для семьи работает: они на ней и овощи заготавливают, кстати, в том числе и для родителей, у которых, да будет тебе известно, сад и огород расположены за домом на трёх сотках. На машине же рыбу возят и в дом, и на продажу. Вот тут родители действительно помогают – по соседям продают. Муж Оксанин металл собирает - и всё на машине. Если всё суммировать, вот и получается, что на такие доходы можно прожить, а на наши копейки …

- И об этом говоришь мне ты, интеллигентная женщина, моя жена? Танюша, я тебя не узнаю. Может, ты готова стать торговкой на рынке?

Татьяна, словно испугавшись, что на прямой вопрос нужно будет давать прямой ответ, выпалила:

- Просто кушать сильно хочется. Скоро морозы, не успеешь глазом моргнуть, как цены на овощи подскочат. А у Корочиных, между прочим, в гараже подвал, что закрома Родины. Чтобы, как ты говоришь, не ходить вокруг да около, скажу: вчера вечером зашла к ним по-соседски, так вот, Иван предложил тебе с ним за картошкой съездить. Он завтра собирается. Если ты согласен, зайди к нему сегодня, можно через часик – наверное, к этому времени проснутся. Попробуй с ним договориться, не сочти только это унижением собственного достоинства.

- Не понял: он, что, приглашает меня помочь картошку выкопать, а за это хочет рассчитаться частью урожая? Прямо, как в старину получается – расчёт натуральным продуктом. Что ж, мне ничуть не трудно – я согласен.

- Ну и тон ты избрал. Вот видишь, ты даже в подобном предложении усматриваешь оскорбление.

- Да нет, почему? Мне, правда, нетрудно помочь соседу. Просто мы не настолько близки, обычно местные на такое дело родственников приглашают или друзей семьи. А уж у них, судя по твоему рассказу, родственников хватает.

- Ты не совсем понял. Нет у них никаких картофельных делянок. Видишь ли, те, кто на продажу картошку выращивает, почти все её выкопали, так как было предупреждение, что на той неделе, что прошла, должны были быть заморозки на почве – вот они и поторопились, а морозов не было.

- Точно, у нас два прапорщика в среду отпрашивались картошку копать. Только я что-то не въезжаю…

- Всё очень просто – Иван с братьями знают в округе все картофельные поля. На неделе они были в пойме на рыбалке и видели, где урожай собрали. Вот так каждый год они по перекопанным делянкам, до того, как поля перепашут тракторами, добирают те клубни, что пропустили хозяева.

- Вот бы никогда не поверил, что таким образом можно что-то на зиму заготовить!

- Представь себе, можно. Даже на такую большую семью, как у них, хватает. В следующие выходные они собираются на брошенные корейцами чеки поехать – там и лук, и морковь, и свёкла с капустой. Попросись, может, и туда тебя возьмут. Ты, я думаю, вполне можешь на своей машине с ними поехать.

- Знаешь, что мне интересно? Когда это ты сколько интересного узнать успела – вроде ты с ними не очень-то часто общаешься?

- Действительно, я узнала об этом совершенно случайно. Как-то Оксана зашла и попросила меня помочь своей старшей дочери подготовиться к экзамену по английскому языку. Ты должен был заметить эту девочку – она одна у нас в подъезде такая красавица: высокая, стройная, с шикарной копной светлых вьющихся волос.

- Вообще-то, дорогая, на малолеток не заглядываюсь, вроде видел похожую. Правда, хорошенькая. Я тогда ещё подумал, что в гости к кому-то приходила.

- Ну, вот, значит, заметил, а говоришь, на красивых девушек внимания не обращаешь – это бы было просто противоестественно для такого ещё вполне моложавого мужчины.

- Спасибо за комплимент, родная. Надеюсь, что на этом наша ссора закончилась.

- Ну, вот, ты опять! Мы не ссорились. Просто нужно искать выход.

Едва Татьяна договорила, в дверь позвонили. Вошёл Иван Корочин, сосед Галактионовых по лестничной клетке.

-Ну, привет, что ли, соседушка. Чо, как, уговорила своего на добычу поехать?

- Здравствуй, Иван, так ведь сегодня только суббота, а ты говорил, что в воскресенье собираешься.

- Собираться, точно, собирался. Я ж думал, что ещё и Лёха поедет. Он с Анькой по субботам, значит, на рынке торгует – у них там палатка. А как его Анька в Турцию съездила, они вовсю развернулись, и, ишь ты, носы воротить от родни, значит, стали. Я, если честно, его бабу сразу не взлюбил, как ещё поженились только - У них, у Мотченков этих, вся порода продажная. Им бы только торговать, да за счёт людей наживаться. Вон, моя у ней для дочери кофту покупала, так ведь содрала так, как с чужой. Я специально на рынок заходил посмотреть – ни копеечки не скинула, спекулянтка и есть спекулянтка. Родня называется! Но с брательником я ещё разберусь – это наши, семейные дела,- продолжил сосед сердито, сразу было понятно, что чем-то его брат обидел. - Прикинь, на неделе, как заморозок пообещали, он с тестем ездил его картоху копать. У того не три ли делянки в займище. Нет бы меня пригласить, я, чо, не помог бы? Глядишь, и нам бы какой мешочек за это подкинули. Так нет, всё втихаря. Он, точно, у Аньки под каблуком. А вчера звонит, мол, мы себе, значит, картохи накопали, так что с тобой в воскресенье не поеду. Во, гады, пожадовали со мной поделиться. Так я же не за Христа ради, я бы вкалывал с ними наравне. Да это его всё жёнушка подначивает, наверняка намылилась торговать своими тряпками в Ахтубинск ехать в воскресенье, а она без Лёшки никак не обойдётся. Кто ей палатку поставит и вещи разгрузит?.. Хрен чего теперя у меня попросят, а то всё: «Ванька, помоги, Ванька, привези». А как свою картошку копать, - так на-ка, Ванька, выкуси!

Ну, а ты со своим разобралась? Поедет, или как? Если надумал, скажи, пусть собирается. Сегодня поедем, и точка, раз такое дело.

В это время в прихожей появился Галактионов. Он слышал весь их разговор. Сухо поприветствовав соседа, он тут же согласился ехать:

- Я хоть сейчас готов. Вот только не знаю, что на ноги обуть – там, наверное, сыро с утра, да и роса холодная.

-Ясное дело – сапоги бери. Не вздумай только еду брать – Оксанка полнехонькую сумку харчей собрала, будто мы на неделю собрались. Говорит, вы, мол, с соседом мужики здоровые – съедите. Ты, Татьяна, не забудь ему ведерко с собой дать, чтобы было с чем по полю ходить, да парочку мешков.

- Пакетов?- уточнила Галактионова,- где-то у меня из-под Антошкиного спортивного костюма были два плотных пакета, сейчас поищу.

- Интеллигенция, блин, каких пакетов? Мешки нужны, ну, хотя бы из-под сахара.

- Вань, нет у нас таких – мы ничего в мешках не покупаем, а сахар – тем более. Зачем нам столько?

- Ну, ладно. Я пошёл в гараж за машиной – там поищу, наверняка, должны быть. А ты, давай, Игорь, выходи через полчасика, я уже не буду к вам больше заходить, договорились?

- Договорились,- однозначно ответил Галактионов, так пока ни разу не назвав соседа по имени.

- Послушай, Игорь,- обратилась к мужу Татьяна, как только за Корочиным закрылась дверь,- ты, может быть, считаешь, что я должна была вас официально представить, и тогда бы ты соблаговолил к соседу по имени обратиться? Будь проще, в конце-то концов! И откуда вообще в тебе этот снобизм, мне казалось, что ты никогда этим не отличался, или я ошибалась?

- Танюш, ну, прошу тебя, не читай ты мне нотаций. Правда, он мне совершенно чужой мужик, я с ним, может, пару раз всего и здоровался, когда в подъезде встречался. Я ведь даже лицо его сегодня впервые разглядел. Ну, ладно тебе, теперь будем знакомыми, и я буду его узнавать на улице.

- Игорёшка, какой ты вздор несёшь! Как такое, в принципе, может быть, чтобы соседа в лицо не знать?

- Так и может. Не разглядывал я его. Давай эту тему закроем – ты меня и так сегодня нагрузила по самые уши. Будет о чём думать в поездке.

- Так ты, что, с ним даже в машине не собираешься разговаривать? Тогда, знаешь, милый, оставайся-ка ты дома, а с Иваном лучше я поеду.

- Хватит, прошу тебя, не начинай всё сначала. Решено – я еду. И вообще я пошёл. Лучше на скамеечке у подъезда подожду, а то опять рассоримся.

- Пожалуй, и вправду, лучше, хотя я не считаю, что мы ссорились, кажется, мы этот вопрос уже обсудили.

* * *

 

Не было ещё и восьми утра, когда Галактионов, экипированный по-походному, в резиновых сапогах, старых форменных брюках и военном бушлате, вышел из подъезда. Ждать пришлось недолго. Буквально через несколько минут из-за угла показалась «Волга» Корочина. Это была добротная, солидная машина «ГАЗ-22», некогда выкупленная им в сельской больнице, где она больше пятнадцати лет использовалась в качестве неотложки. Взамен отслужившей своё колымаге, как нередко называл её главврач Сахнов, родственник Корочиных, из области прислали долгожданный новый, современный автомобиль. Хоть и оборудован он был, пусть и не по последнему слову техники и медицинской науки, но, тем не менее, содержал в салоне всё то, что необходимо для оказания срочной медицинской помощи. Старый же автомобиль больнице разрешили продать по остаточной стоимости.

Иван был мастером на все руки. У него хватило знаний, сноровки, а главное, - терпения довести машину, что называется, до ума. Мало того, что он сам перебрал весь двигатель, заменил пришедшие в негодность детали и узлы в ходовой части, - он перекрасил «Волгу» в благородный бежевей цвет, который очень подходил этому авто. Но и на этом преображение старой неотложки не прекратилось. Корочин съездил на авторынок в соседнюю область, где умудрился раздобыть почти новые никелированные бамперы, такие же обода для фар, новые ручки на двери. Труднее всего было найти замок и ручку для пятой двери, которая открывалась сзади. Но в одной из очередных поездок ему повезло – продавали на запчасти точно такую же машину. А замок и ручка у неё оказались весьма в приличном состоянии. Кстати, он в этот раз много всяких мелочей прикупил, на случай, если что придёт в негодность.

Теперь старый автомобиль, который был больше похож на антикварный, выглядел так, будто только что сошёл с конвейера.

Увидев Игоря у подъезда, Иван едва сдержался, чтобы не расхохотаться:

- Во-первых, почему так рано, я же сказал, через полчаса. Мне ещё из дому вещи в машину перетаскать надо. А во-вторых,- он все-таки не выдержал и хихикнул,- что это ты так вырядился? Упаришься. Там ведь пахать нужно, а не прогуливаться по бульвару – вмиг взопреешь, да и тяжело в этакой вате, она, поди, не меньше пуда весит. Бросай ты свой бушлат в салон, может, пригодится, как знать, а я за шмотками пойду, скажу Татьяне, чтобы тебе какую-нибудь куртёнку дала. А ты, давай, в машину садись, а то совсем-то без куртки с утра прохладно. В машине обе передние двери открыты.

Итак, волей-неволей, Игорь был обречён ехать рядом с водителем на одном большом и очень удобном сиденье, больше напоминавшем мягкий домашний диван. Пока Галактионов сидел на переднем сидении в ожидании Корочина, он пытался осмыслить всё то, что произошло в этот день утром, его нелицеприятный разговор с женой. Он вдруг подумал, насколько обстоятельства сильнее самого человека, раз они заставляют делать такие вещи, которые в другом месте и в другое время показались бы ему не только странными, но немыслимыми и невозможными. И то верно. Ну скажи ему кто-нибудь лет двадцать тому назад, что он будет заготавливать на зиму картошку, притом, таким более чем странным способом, он наверняка бы посмеялся над тем, кто смог бы такое выдумать.

- Заждался? - отвлёк Игоря от раздумий голос соседа, протягивавшего ему через открытое окно легкую куртку, переданную женой,- на-ка, одевайся, да окно прикрой, если курить не будешь, а то пока что даже в салоне прохладно. Как думаешь, сосед, дождя не будет, а то что-то утро невесёлое, видишь тучи на горизонте? - не умолкал словоохотливый Корочин, садясь за руль.

- Утро, как утро. Кроме тех двух тучек, всё небо чистое,- постарался Игорь поддержать разговор, памятуя о наставлениях Татьяны.

-Ну, да чего там, раз собрались, поехали, с Богом! А то неровен час, завтра морозец прихватит землю – и прощай дармовая картошечка!

- Поехали! Ваня,- наконец-то назвал соседа по имени Галактионов,- я хотел спросить, если это не тайна, конечно, откуда ты знаешь, где картофельные поля расположены?

-Ну, и горазд ты смешные вопросы задавать! Мы с брательником всё лето и осень на рыбалку ездим. Примечаем, что где растёт, смотрим, где какая картошка уродилась – по ботве обычно видно. А тут как-то на неделе в Пологое за раками ездили, остановились у стана корейцев на обратном пути, ох, я тебе скажу, и землицы они в аренду взяли! Всё выращивают! Копошатся, как муравьи с самой весны, зато и урожай почти всегда хороший. И ведь со всем сами, то есть своими силами управляются. Ты вспомни, когда там колхоз имени ХХ11 партсъезда был, да ты ведь не здешний, вряд ли знаешь - что ни осень - школьников всё на уборку брали. Сельских ребятишек не хватало, так и городских привлекали – одних только автобусов сколько тогда на это дело нужно было. Я это доподлинно знаю – я тогда в комбинате коммунальных предприятий работал, шофёром в гараже. Господи, сколько в те годы одного горючего на эти поездки списывали!

- А толк-то хоть был?

-А кто его знает? Но только все земли были запаханы – свободного клочка землицы не сыскать было. Сажали и по ту, и по эту сторону дамбы. Другой вопрос - всё ли сберечь удавалось, но убирали всё – это факт. Да ты вспомни, только в городке сколько было торговых точек, загороженных рабицей, где выращенными в совхозе овощами торговали. И чего только там не было – и помидоры, и огурцы, и синенькие, и капуста – всего не перечислишь. И цены были смешными. Но тот, кто горбатился в поле, мать моя, к примеру, - гроши зарабатывали, правда, своих огородов не сажали, как теперь. Всё в совхозе брали. Только, как я посмотрю, эти нерусские чертяки куда лучше наших сельчан работают. Пока сезон, не пьют совсем, не то, что наши. Нашим-то даже в уборочную всегда самогон что вода был. Так вот, когда, значит, на обратном пути мы на стан-то завернули, там с одним стариком разговорились – чудной такой старикашка, шустрый, маленький, жилистый. Я когда его про пьянку, из любопытства, спросил, он рассмеялся, что-то по-ихнему сказал, а потом, вроде как, перевёл: «Мы своё зимой возьмём». А сейчас, говорят, в совхозе вообще стало невыгодно овощеводством заниматься, рентабельнее землю в аренду сдавать. Работают они, конечно, много, но и деньжищи немаленькие гребут. Как ни посмотрю, около них всё время фуры стоят – оптом всё скупают, а номера не наши, не из ближайших областей машины.

- Иван, а я слышал, что они какие-то недозволенные удобрения применяют, по крайней мере, поговаривают об этом. Представляешь, если износят землю в течение нескольких сезонов, а потом она вообще родить не сможет. Им, что, - это не их земля. Не по-государственному это как-то, и за державу обидно.

-А где ты, сосед, державу видел? Вот вы, вояки, и остались одни представителями от державы, а всё остальное давно распродано. Появись на вас выгодный покупатель, - и вас продадут. А вам куда деваться – вы люди подневольные.

Корочин ещё что-то рассказывал о своём видении государственных проблем и о том, как бы он стал их решать, будь он у власти. Галактионов же думал о своём, с горечью сознаваясь себе в том, что в словах соседа много истинного, хотя и говорил он обо всём как-то колюче, не по-доброму, будто сам не является гражданином государства, которое так безжалостно критикует.

- Так вот, узнали, что они завтра-послезавтра поля побросают. Ты как, поедешь со мной, если сегодня понравится?- услышал Игорь вопрос соседа, обращённый к нему.

-Не будем загадывать. Да и потом, я могу только в выходные, а до следующих выходных вряд ли тепло продержится, я уверен, что подморозит – какие уж тогда на полях овощи?!

«Волга», столь крупная и тяжёлая машина, шла по шоссе легко, не издавая никаких посторонних звуков – слышно было лишь специфическое шуршание шипованных колёс. Мимо проносились ровные желтеющие луга, на которых уже недолго осталось пастись стадам коров и отарам овец. Многочисленные степные пичуги сидели на проводах, тесно прижавшись друг к другу, вдоль всего пути следования. Прямо у дороги в кювет сиганул заяц, испугавшийся приближавшейся колонны «КамАЗов». От восточного горизонта вслед за солнцем потянулись, словно стайки, облака, подгоняемые усилившимся ветром. Пятнистая, в подпалинах, степь умиротворяла и радовала глаз всё ещё буйной растительностью.

- А вы, Корочины, молодцы, как я погляжу,- неожиданно для самого себя вдруг почему-то вырвалось у Галактионова,- не зря моя Татьяна вас так нахваливает. Настоящие добытчики! Мне бы и в голову не пришло заготавливать картошку на зиму таким образом, или к корейцами за овощами ездить.

- Так у тебя, видно, голова другим забита, я же говорю, что вы в армии люди подневольные – целую неделю на службе, а бывает, и в выходные дежурите. Да и потом, у вас один сын, да и то в училище. А мне девок одевать нужно. Да и школа, японский бог, что ни неделя, всё на новые нужды собирает. Сейчас и пацану, не то, что, к примеру, в моё время, то кроссовки помоднее подавай, то джинсы новые, то куртку, чтоб не хуже, чем у других. Давно ли в коляске лежал, Толян-то наш, а вот уже двенадцать – совсем парень стал. Не успеем оглянуться – с девчонками гулять начнёт, опять деньги готовь!

Да и Ксюха у меня совсем молодая. Ей ведь всего семнадцать было, когда она Светку родила. Вот теперь она наравне с дочерью навёрстывает упущенное, так сказать, и мазилки всякие, и разные дамские штучки на двоих покупает – вот и верчусь, как уж на сковородке – а куда деваться?

- А родители хоть как-то помогают? - решил-таки спросить Игорь, словно желая проверить истинность утверждений своей жены.

- Как сказать. Поросят держат – а так больше ничего у них нет. Но, опять же, кормежка вся наша: мы и зерно, и комбикорм покупаем, правда, уход весь ихний. К рождеству каждый год кабанчика режем, но на всех поделим – не так уж и много получается.

- Честно говоря, я не представляю, как бы мы с троими детьми управлялись. Я имею ввиду не воспитание, а так, чтобы одеть и накормить…Хотя и на воспитание столько сил душевных, а главное, времени сколько нужно, а где его взять, если работать так, как мы с Татьяной? А если ребенку чего-то в детстве не додать, разве воспитаешь его честным человеком, добрым, порядочным, наконец? Нет, вы всё-таки молодцы!

- Э. брат-соседушка, тут ты не прав. Будь хоть сто раз воспитанным и порядочным, а денег нет,- всё твое образование и воспитание – пшик один. Вот представь, пойдёт девчонка в плохонькой одежонке на уроки, хоть и умнее всех будет, а отношение к ней – не то. Вот и вырастет она забитой, неуверенной в себе. Нет, нынче можно взять только нахалкой.

- Я что-то, Иван, не пойму, а причём тут нахальство?

- Не нахальство, а нахалка – ну, смелость, что ли. Сегодня что главное? – уметь себя показать. Всё сделать, чтобы заметили, выделили, признали, значит. А у вас, офицеров, разве не так? Вот и отличниками кто нынче становится, думаешь, тот, кто толковее и знаний больше имеет? Ничуть! Я по Светке знаю. Кто смелее или тот, кто богаче, тот и отличник. А отличнику – везде дорога. Ты на нашу Светку посмотри – сколько мы в неё вложили! Не хуже иной полковничьей дочки выглядит. И умом девку Бог не обидел, понятное дело. Но не вложи мы в неё столько деньжищ, разве бы дали ей такую характеристику для поступления в институт? – любой позавидовать может! Вот и твоей Татьяне спасибо большое,- с английским помогла. Теперь, значит, Светка наша студентка пединститута.

- Послушай, Иван, ты сам себе противоречишь. Говоришь, что деньги и «нахалка» твоя – это самые главные условия успеха, а дочь в пединститут отправил. А учителя у нас мало получают, разве ты не знаешь? На их зарплату не то, что одеться прилично, сытно поесть не всегда удаётся, если учесть, что нужно за квартиру платить, а книги, знаешь, как нынче дороги? У меня, вон, жена только в последнее время стала их меньше покупать, а раньше, точно, четверть зарплаты на книги и канцтовары уходило.

- А ты смекни, подполковник, на какой факультет мы её определили? То-то и оно – на английский, значит, будет хорошо учиться, да язык знать, не только в школе работать сможет. Сейчас в больших городах столько фирм, куда со знанием языка берут. Опять же, замуж соберётся… вот вы, офицеры, кого в жёны берёте? – медичек и учительниц, разве не так?

- Ну, Ваня, ты и насмешил! Нашёл выгодную партию. Сегодня офицер не очень далеко от нищего ушёл.

- Знаешь, я тебе так скажу – всё может измениться, и, дай Бог, может, ещё при нашей жизни это произойдёт. Я, думаешь, не понимаю, что с военными что-то не больно справедливо государство наше обходится? Раньше военные самыми выгодными женихами были. Наши сельские девчонки всё в городок на танцы в Дом офицеров бегали. Но за Светку я не боюсь. Она у нас хваткая – за дёшево себя никому не отдаст. Другое дело наша младшенькая – Юлька. Честное слово, как будто от других родителей. Утром – в школу, после обеда – в музыкалку. Погулять - не выгнать. Уроки сделает, музыкой позанимается, а всё остальное время только книжки читает. Оксанка у девчонок в комнате генеральную уборку делала – дневник Юлькин нашла. Оказывается, она у нас стишки сочиняет – во чего удумала! Лучше бы спортом занялась, а то хилая, бледная. Мать ей костюмчик к школе купила – она ведь в сентябре в девятый класс пошла. И шмотка дорогая, не какой-нибудь китайский ширпотреб. Светка – та бы от радости прыгала, да перед зеркалом вертелась, а эта, прикинь, даже померить отказалась, япона мать. Как-то, значит, попытался с ней поговорить по душам, спрашиваю, мол, кем после школы стать хочет, а она отвечает так серьёзно: «Человеком стать хочу, папочка!» Ну вот, как с ней говорить прикажешь, когда она на контакт идти не хочет?!

Иван, когда распалялся или говорил о том, что его особенно волновало, вспоминал попеременно то японскую мать, то японского городового, то японского бога, видимо заменяя этими словами крепкую русскую матерщину, к которой привык, общаясь с сослуживцами или своими братьями – тоже любителями посквернословить. Игорь не раз слышал, стоя на балконе, как круто выражаются Корочины, выходя из подъезда после очередного семейного торжества с застольем. Однако в присутствии Галактионова сосед был осторожен в выражениях и следил за своей речью. Тем самым, он словно выказывал уважение к его офицерскому чину, за что Игорь был втайне благодарен своему соседу, так как не выносил матерщину и попросту не знал бы, как себя вести, если бы Иван стал выражаться нецензурно.

Тем времени асфальт под колёсами сменился просёлочной грунтовкой, что сразу же стало чувствоваться по подрагиванию автомобиля на каждой кочке и выбоине.

- Знаешь, Иван, а мы своего Антона даже отговаривали от поступления в военное училище, но не смогли, хотя нашли много разных аргументов «против». Он школу без четверок окончил, хотя и без медали – мог бы в университет поступать, но вот не захотел – пошёл по моим стопам. Мне кажется, что он уже видел, когда учился в старших классах, как всё в армии стало непросто. Его от армии даже мой отец отговаривал, сам будучи потомственным офицером. А Антошка - ни в какую, упрямец, на своём настоял. Как у него, интересно, сложится, захочет ли после окончания служить, может, повзрослеет - изменит свои взгляды?..

Так за разговорами о житейском соседи доехали до первого поля, ещё не распаханного на зиму. По тому, как ровными рядами лежала не успевшая завянуть ботва, было ясно: копали не более суток тому назад. Солнце уже давно взошло, наполовину утонув в поперечных сизых тучках. По низинам стелился припозднившийся туман, который в жаркое время года тает, едва солнце выскочит из-за горизонта.

Картофельное поле растянулось на несколько сотен метров. В бороздах, даже издали, можно было заметить то тут, то там розовеющие клубни картофеля, вывернутые наверх и оставшиеся не замеченными сборщиками.

В полукилометре от поля ровными рядами росла небольшая узкая тополиная посадка, за нею, на взлобье, далеко отстоящие друг от друга, расположились дома и низкие, вросшие в землю, избы небольшого хутора. Справа и слева до самых дворов тянулись озерца и ерики, поросшие камышом и осокой, всё ещё не тронутыми осенней позолотой.

- На красоту здешнюю засмотрелся, сосед? Да, здесь кругом красотища – мы тут с брательником каждый метр облазили. Здесь и рыбалка, и охота отменная. Да и до Ахтубы отсюда недалеко, так что в жару летом есть где искупаться. Правда, сегодня нам с тобой красотами некогда любоваться – дни вон какие короткие стали, а мы и так поздновато выехали, я обычно на такие дела часом раньше выезжаю. Бери в багажнике ведёрко и давай, с правого края прочёсывай поле, а я с другой стороны пойду. За работу! Ты только кусты не дергай, если попадутся случайно не выкопанные, а то окажется ботва – в руках, а картоха – в землице. Кусты нужно лопатой подкапывать. Вешки какие-нибудь у них ставь – мы их в последнюю очередь возьмём, а сейчас соберём то, что просто по недосмотру оставили.

Буквально под каждым пучком ботвы Игорь находил по два-три мелких клубня, а, разгребая руками землю в ямках, он доставал порой и весьма крупные розовощёкие картофелины – в здешних краях преимущественно этот сорт сажают. Когда встретились на середине поля, пройдя первую борозду, у Ивана было меньше полведра картошки, а у Игоря ведро было не просто полное, сверху картошка была уложена горкой, так что ему приходилось то и дело наклоняться, чтобы поднимать с земли без конца падавшие сверху клубни.

- Игорь,- удивился сосед,- ты зачем такую мелочь берёшь? Смотри, как бы Татьяна не заругалась. Ты на мою взгляни – картошечка к картошечке, загляденье, да и только!

- Не знаю, но по мне, и мелкая хороша. Мне очень нравится, как вот такую крохотную картошку Танюшка готовит. Она её в кожуре отваривает, потом чистит, обваливает в ржаных сухарях с приправами и жарит до золотистой корочки вместе с кольцами репчатого лука. А к столу подаёт с укропчиком – пальчики оближешь!

- Ну, ты даёшь, сосед, как заправский повар или кулинар расписал своё блюдо, надо будет Оксанке рассказать – пусть попробует такое сделать. Что ж, тогда учить не буду – собирай и мелкую, раз такое дело, только тогда мешков бы хватило.

Однако остальные борозды оказались совсем не такими «урожайными». Пройдя всё поле - борозда за бороздой, Галактионов насобирал четыре ведра, так что один мешок оказался почти что полным, что называется, под завязку. Игорю нравилось, что, выполняя, в сущности, одно и то же дело, они шли с Иваном не рядом, а находились весьма на почтительном расстоянии. Таким образом, не нужно было поддерживать разговора с человеком, который, хотя даже чем-то понравился подполковнику, казался ему не очень удобным собеседником. Он был не всегда ему понятным, как в случае с его пресловутой «нахалкой», где-то – не интересным, порой раздражал своей чрезмерной практичностью и тем, что буквально всё сводил к деньгам. Чувствуя себя, словно не в своей тарелке в компании малознакомого человека, Галактионов даже не порывался с ним полемизировать и спорить, а тем более что-то доказывать, несмотря на то, что по многим вопросам, затронутым Иваном, у него было чуть ли не противоположное мнение.

Казалось, по всему, что он должен был испытывать чувство благодарности к соседу за то, что тот пригласил его с собой «на картошку». Однако с этим чувством постоянно соседствовало другое – более сильное и гнетущее: неодолимое чувство стыда за то, что он, русский офицер, в силу обстоятельств, вынужден заниматься делом, ему не свойственным, и, как ему казалось, унижающим его человеческое достоинство. Где-то в глубине души он понимал, что такая его позиция сильно попахивала уничижением простых людей, выходцев из деревень, которым работа на земле – это не унижение, а труд, достойный уважения, как любой другой. Но, словно в оправдание, к нему на ум приходила мысль о том, что его воспитали таким образом, что он чётко усвоил: каждый должен заниматься своим делом. Строитель должен строить, учитель – учить, портной – шить, овощевод – выращивать овощи, и если каждый будет делать своё дело хорошо, то это будет выгодно всем – у всех будет жильё, хорошее образование, ладно сшитая одежда, прекрасные овощи на столе.

Уже садясь в машину, чтобы переехать к следующему полю, Игорь продолжил размышлять, но уже вслух, всё-таки пытаясь наладить более тесный контакт с соседом:

- Нет, Ваня, что ни говори, я, наверное, всё же чертовски устарел, раз ничего не понимаю в этой новой жизни. Я почему-то уверен, что возврат к натуральному хозяйству, к этим дачами, огородам и прочим курочкам-уточкам на балконах городских квартир - это путь назад от прогресса, кто бы и как бы меня не переубеждал.

- Я чего-то не понял – это ты о чём, Игорь? Кончай лучше философствовать, приехали. Вон, видишь, чуть поодаль от дороги две делянки, выбирай, на какую пойдёшь?

Галактионов выбрал ту, что подальше от машины. Как оказалось, оба поля были тщательно выбраны, так что поживиться никому из двоих не удалось.

Не намного успешнее складывались дела и на следующем месте – собрали только по ведёрку картошки на брата. Лишь четвёртое поле, что было на пригорке над красивым круглым, что блюдце, озером, оказалось настоящим «Клондайком». Видимо, хозяева сильно торопились, а может, слишком активно «обедали» - на полянке, у самого края обрыва, лежала гора пустых бутылок из-под водки, и повсюду были разбросаны объедки и обертки от продуктов.

А картошка здесь была отменная – клубни розово-фиолетовые, чуть удлинённые и, за редким исключением, очень крупные. То и дело Иван, словно подгоняя сам себя, вслух проговаривал: «Ай, да картошечка! Ай, да красавица!» Потом он начал что-то напевать. Игорю тоже нравилось поле, нравилась картошка, нравился сам процесс её собирания, но это не заставляло его душу радоваться, и тем более ликовать. «Может, я просто не такой эмоциональный человек, как Иван, - и в этом всё дело»,- успокаивал он себя, продолжая воспринимать то, чем он теперь занимался, скорее, как разминку в спортивном зале, где он тренировал мышцы ног и спины.

Не прошли соседи и четверти поля, как по макушкам тополей, что стояли вдоль дороги, с шумом пронёсся порыв ветра, увлекая за собой стайку опавших жёлтых листьев. Неожиданно набежала одинокая, правда, весьма тяжёлая сизая туча, закрывшая солнце, отчего сразу же стало сумеречно, словно поздним вечером. Ещё через несколько минут закапал дождь, частой, мелкой дробью застучав по брошенным бутылкам.

-Ваня! Мне что-то этот дождик совсем не нравится, видишь, как сразу со всех сторон тучи заторопились. Видимо, там, наверху, ветер значительно сильнее, чем по-над землёй. Представляешь, что будет, если все эти тучи соберутся в одну? Точно, быть ливню. Как бы нам с тобой на обратном пути не увязнуть, до шоссе далековато добираться, а дорога и так не ахти была, что скажешь?

- Не боись, выберемся как-нибудь, ну, в конце-то концов, не бросать же такую картошку, в самом деле. Давай лучше поторопимся, и пока дождь не очень разошёлся, постараемся сразу не по одной, а по нескольку бороздок проходить – так быстрее будет. Так что пошевеливайся, нечего разговоры разговаривать! - закончил Иван, словно выдавая команду и себе, и соседу.

Работа вновь закипела. Все мешки заполнили. Разложив заднее сиденье, стали ссыпать картофель прямо в салон. Тем временем ходить по полю становилось всё труднее – грязь липла к подошвам, отчего сапоги отяжелели, будто кто их залил свинцом. Клубни тоже постепенно обрастали скользкими комьями земли, порой выскальзывая из мокрых пальцев, задеревеневших от холодного дождя.

Увы, прогнозы Галактионова сбылись много раньше, чем он предполагал ещё полчаса тому назад. Небо стало чёрным – ни одного просвета. Дождь сразу же усилился, став ещё более холодным и хлёстким. Капли его теперь срастались в длинные струи, которые, казалось, таким образом объединяли низкое небо с землёй в некое единое целое. На глазах стали появляться лужицы - вода не успевала впитываться в землю. В одночасье полегла трава. Заблестела дорога, напоминая своим видом неудачно затонированное стекло с многочисленными пузырьками и рябью, создаваемыми дождём и ветром, всегда становящимися идеальными партнёрами в таком деле, как ненастье.

- Поспешай, Игорь!- закричал Иван, бросившись к машине с последним ведром, доверху наполненным картошкой. Он скользил по траве, как по льду,- я тебе так скажу,- уже более спокойно продолжил он, увидев, что сосед раньше него оказался возле машины,- это даже хорошо, что мы под завязку нагружены - не будет задок заносить.

Через минуту машина взревела, как зверь, оставляя за собой облачко синеватого дыма, который тут же был прибит дождём к земле. Метров через сто, вопреки ожиданиям водителя, «Волгу» стало заносить. Тем не менее, до первой гатки доехали относительно удачно. Иван старался правыми колёсами захватывать придорожную траву, что успела, однако, промокнуть до самых корней. Саму же гатку пришлось преодолевать враскачку. Колёса юзили, несмотря на то, что резина была новой и к тому же шипованной.

- Ух, японский бог, и быстро же развезло – ничего не скажешь! А впереди ведь ещё две гатки. Не пришлось бы толкать, так ведь мою махину черта с два столкнёшь – если только с горы. Одному с ней никак не управиться – факт! Слушай, а давай-ка гатки по лугу объезжать – как-то раз мне такое удалось, правда, на той стороне Ахтубы. Мы тоже тогда с рыбалки домой торопились.

Не проехали они по мокрому лугу и километра, как перед автомобилем, словно из-под земли, в накинутых на головы холщёвых мешках выросли фигурки старика со старухой, чем-то напоминавших лесных человечков из сказки братьев Гримм. Они казались маленькими, худенькими и беспомощными, освещённые фарами. Старики размахивали руками и что-то кричали, хотя разобрать их из-за шума двигателя и дождя было попросту невозможно. Иван притормозил и открыл окно:

- Подвезти вас, старики, что ли? Полезайте назад, на картошку. Если сами выберемся, то и вас, значит, довезём.

Старики, однако, не торопились садиться в машину, они переминались с ноги на ногу, смешно топоча высокими калошами, привязанными к ногам веревками. Из-под калош во все стороны летели брызги, так как вся земля в округе уже успела набухнуть, пропитавшись водой.

- Дёргайте скорее за ручку, открывайте дверь, - крикнул Корочин, высовывая голову из окна и подставляя её под дождь.

- Эва, како дело-то,- постарался дедок перекричать шум дождя и рёв двигателя,- нам бы картохи два мешка до первого двора довезть – последнюю ноне выкопали. А то намокнет совсем. Подмогните старикам, Христа ради, голубчики.

- Иван, давай поможем – не бросать же их одних, на самом деле.

- Бог с вами, давайте, где ваши мешки?

- Так энта, не дотащим сами-то. Мы кума ожидали, обещался, чёрт конопатай, да, поди, зенки залил,- тоненьким голоском попыталась объяснить сложившуюся ситуацию старушка.

- Да ладно те, старуха молоть, что не попадя. Он мужик обязательнай. Можа, с кобылой чо приключилось, она, ить, старая кляча – навроде нас с тобой. Можа, сам прихворнул – он надысь на спину жалился.

Игорь, не дожидаясь, пока Иван примет какое-нибудь решение, вылез из машины и побежал так быстро, насколько позволяла непогода, к тому месту, куда указывали застигнутые в поле дождём горемыки

- Тудой, тудой, под кустики иди,- не переставая кричал старик, семеня ногами перед Галактионовым, то и дело, оглядываясь, следует ли тот за ним.

Подполковник с трудом взвалил на спину мешок и, согнувшись почти до земли, чтобы не потерять равновесия на скользкой траве, медленно, шаг за шагом, начал продвигаться к машине. Дождь всё не унимался, было по-прежнему темно, хотя едва перевалило за полдень. Не передохнув, Игорь отправился за вторым мешком. На обратном пути он всё-таки поскользнулся, и чуть было не выронил ношу в одну из луж, коих становилось всё больше даже среди кустиков пойменной травы.

- Вот ведь какая проблема – вас-то теперь как разместить в салоне?- обратился к старикам Корочин, заталкивая мокрые мешки, наполненные картошкой, и пытаясь поставить их стоймя, чтобы выкроить хоть немного свободного места.

- Да мы маненькие обое – туточки у мешков клубочками и свернёмся – вот и вся недолга,- смешно прошепелявила старушка. Она использовала в этой маленькой фразе, казалось, полный набор местного диалекта, вобравшего в себя много наречий и говоров, некогда привезённых предками с необъятных просторов России-матушки, когда те, по царскому указу, заселяли эти земли, богатые солью, которую им и надлежало добывать.

Как только дед с бабкой залезли внутрь, Корочин попытался стронуться с места, но сделать это удалось лишь с третьей попытки. Буквально захлёбываясь, «Волга» начала медленно набирать скорость. Иван крепче вцепился в баранку, будто это могло помочь колёсам, не прокручиваясь впустую, цепко держаться за жёсткие стебли колючек, коих, по мере приближения к хутору, слава Богу, становилось всё больше, что облегчало продвижение автомобиля вперёд. Когда до первого двора осталось не более двухсот метров, - именно там жил кум стариков, машина встала. Как ни пытался водитель сдвинуть её с места, чтобы преодолеть подъем, после которого дорога сворачивала прямо во двор, машина юзом сползала вниз, всё глубже увязая в промокшую суглинистую почву.

- Ну, всё, блин, влипли. Игорь, ты у нас тут, что ни говори, самый умный, включай соображалку – что делать станем?

- Погодьте, сынки,- вдруг скороговоркой чуть ли не прокричал старик,- хоть я тута, среди вас и не самый умнай, а знаю, что делать! Я мигом до Васьки сбегаю. У него трахтур, он сам-то, Васька, хущь и пьяный – с ранья лыка не вязал - а всё равно, в горку вас, то бишь, нас, вытащит. Он как в трахтур свой садится, - враз тверёзым становится, факт. Так я побёг!

Не дожидаясь согласия на предложенный им план, старик выбрался из машины и стал подниматься по насыпи, пытаясь преодолеть дамбу. Он так быстро перебирал ногами, что наверняка уже не слышал, как ему вслед, хихикая, кричала жена:

- Игнашка! Ты костылями-то не шибко части, а то в портках запутаишьси, да в саму грязь своей старой рожей и угодишь!

- Во, бабулька-то нам попалась какая - с юморком,- прокомментировал Иван, обрадовавшись тому, что появилась, пусть и призрачная, но надежда выбраться и доехать хотя бы до хутора.

- Да, сынки, я такая: с девок шуткую, за то и Игнат полюбил и посватал,- зашамкала старушка, кокетливо поправляя платок, и поудобнее усаживаясь между мешками, довольная, что с ней заговорили, сразу было видно, что она была из словоохотливых, если не сказать больше. – А вы не больно-то горюйте. Васька, тот непременно до двора дотягнет. Там кум наш Матвей живёт – у него и перекантуетесь, покуда дождик не уймётся. Не доехать вам нонче до большака, нипочём не доехать – это я вам говорю, которая за свой век стольки навиделась, как тут машины застревали.

- Ну, вот, Игната, Матвея и Ваську теперь знаем по именам, а Вас как звать-величать?- спросил Галактионов, повернувшись к маленькой сухонькой старушонке, впервые рассмотрев её. На крохотном круглом лице старушки, испещрённом мелкими морщинками, выделялись крупные, как большие блестящие пуговицы, тёмные глаза, в которых светился совсем не старушечий огонёк, а в уголках губ угадывалась лукавая улыбка.

- Настя я, баба Настя. Теперь докладывайте, как вас зовут – и будем, значит, знакомы.

Сморщенный, небольшой рот старушки почти не двигался, когда она говорила, и только верхняя губа, до сих пор чётко очерченная, смешно подёргивалась, поднимаясь кверху. По всему было видно, что в молодости она была хороша собой, улыбчива и приветлива – никакие другие качества не могли оставить на её увядшем лице печати добродушия и миловидности, что сразу же бросалось в глаза, едва она с кем-то заговаривала.

- Я – Игорь, а это – Иван, хозяин машины.

-Порядок теперя, вроде как не чужие стали. Во, гляньте-ка, гляньте, никак Васька едет на своей тарахтелке.

Вниз под горку, впереди трактора, как на лыжах, съезжал на калошах дед Игнат, размахивая руками, словно крыльями. Ветер и дождь делали своё дело – голос старика был едва слышен, по крайней мере, разобрать слов было попросту невозможно.

- Неужто оглохли, али для роздыху присели да притаились в машине? Никак куковать здеся наладились? Знамо, в машине-то сухо, тепло, и мухи не кусают. Васька, вон, велит вам вниз съезжать,- во всё горло выпалил он, поравнявшись с автомобилем,- не то раздавит ненароком, да и не прицепиться на горе-то.

Иван снова сел за руль, снял колёса с ручного тормоза и переключился на задний ход, после чего не без труда сполз на более пологое место, справа от обочины.

Василий, дюжий молодой мужик с небритой рыжей щетиной на лице, вылез из трактора и вприпрыжку подбежал к «Волге», словно ему не была помехой скользкая липкая грязь и глубокие лужи. Игорь сразу же для себя отметил, что не зря в народе говорится, что пьяному море по колено. Хотя, когда тот подошёл к автомобилю вплотную, ни Иван, ни Галактионов не заметили, чтобы тракторист был пьян, как о том предупреждали их старики. Неужели дед Игнат не придумал, когда утверждал, что Василий трезвел, садясь за руль своего боевого железного коня? Тракторист не стал подходить к дверцам, а буквально распластался на капоте, словно обмеряя машину своими могучими руками, и заглянул в лобовое стекло. Его лицо поражало какой-то нелепостью, несуразностью, что ли: необычайно широкое и скуластое, оно было сплошь покрыто яркими медно-красными крупными веснушками, которые не могла скрыть ни густая рыжая щетина, ни темень ненастного дня. Особенно яркими веснушки казались на блестящем курносом носу. При свете включённых фар он вообще засиял, будто неожиданно появившееся из-за туч солнышко. Широко улыбаясь щербатым ртом, Василий обратился к сидевшим в машине:

- Ну, что, поехали, мужики и старушка? Я вас подцепил. Вы только не дрейфьте, прорвёмся – не такие машины вытягивал!

Игорь с Иваном никак не ожидали, что у столь огромного и колоритного мужика может быть такой нежный, высокий и тоненький голосок, очень похожий на девичий. Видимо, задумавшись о столь необычном сочетании, они даже не успели почувствовать, как их вдруг тряхануло как следует, а затем потащило вверх.

Через несколько минут «Волга», от колёс до крыши покрытая густыми ляпушками грязи, налетевшей из-под трактора, уже стояла на бетонной площадке первого двора под навесом.

Когда-то давно это место было специально оборудовано для проведения свадьбы дочери хозяина, бетонные плиты были привезены с ближайшего аэродрома, где его будущий зять тогда служил на испытательном полигоне, а теперь это место стало стоянкой для мотоцикла хозяина и трактора Василия, который приходился Матвею внучатым племянником. Впрочем, на хуторе все между собой были хоть какой-то, а родней.

Васька, его здесь иначе редко кто называл, почитая за молодого, хоть и непутёвый был детина, и за воротник заложить горазд, слыл безотказным, добрым и очень весёлым малым. Без его гармошки и песен его голосистой дородной молодухи - Галины ни один праздник на хуторе не обходился. А когда они начинали петь «Страдания» вдвоём, да на два голоса: Галина – низким, бархатным, а Васька – высоким и задушевным, редкая бабушка могла удержаться, чтобы не всплакнуть, вспоминая свою молодость. Как знать, возможно, за песни прощали хуторяне Василию все его грехи: и пьянки, и буйство, следовавшее практически за каждой попойкой.

О многом узнали Корочин и Галактионов от выручивших их жителей хутора, пока все они стояли под навесом, курили, очищали от грязи машину и вытаскивали мешки с картошкой, принадлежавшие старикам. Как это нередко бывает в маленьких хуторах и деревнях, где преимущественно остались жить одни старики, они были рады-радёшеньки поговорить с кем-нибудь из приезжих, поделиться с ними своими радостями и горестями, так как, находясь между собой в постоянном тесном контакте, всё давно переговорили и обсудили, знали мнение каждого по любому вопросу.

Даже помогая вычищать из-под крыльев «Волги» грязь, Василий не переставал тихонько напевать. А старики щебетали, словно пичуги, перебивая друг друга, рассказывая о своём житье-бытье. Оказывается, здесь, когда на хуторе жило много молодежи, работал клуб, который организовывал и проводил праздники чуть ли не каждый месяц. А теперь старые праздники стали потихоньку забываться, а новые никак не приживались. Так что в хуторе по-прежнему праздновали лишь старые праздники. Фактически, их было всего три: День Победы, 1мая и 7ноября. По старинке последний из перечисленных праздников называли не иначе, как Октябрьские. Иногда в такие дни, как в незабвенные старые времена, устраивали коллективные застолья. По праздникам кум Матвей вставал, как правило, ни свет – ни заря и вывешивал трехметровое красное полотнище на длинном деревянном шесте, что был прочно прибит к тыльной стороне дома и имел внизу специальное колесико, на которое была намотана бельевая веревка для поднятия флага. Кумач за годы сильно выгорел на солнце, но серп и молот, что красовались в верхнем правом углу, он каждый раз тщательно подкрашивал серебрянкой, которую держал в доме исключительно для того, чтобы в поминальные дни подновлять крест на могилке жены.

Выезжая на рынок с мясом или овощами в соседний городок, Матвей всё намеревался купить новую красную ткань, готовый потратить часть вырученного на рынке на благое, как он считал, дело. Но подходящая яркая, алая ткань ему всё никак не попадалась: то цвет был слишком блёклым, то материя толстовата. Прознал как-то про его нужду тамошний дедок, с которым Матвей познакомился на рынке. Тот тоже приторговывал, только не продуктами, а старыми запчастями для велосипедов, мопедов, мясорубок, всякими болтиками, винтиками и прочей мелочью, скопившейся у него в доме за годы жизни. Взялся он помочь хуторянину. Не обманул. Однажды, в базарный день, они встретились, и городской старичок принес-таки настоящий флаг России из трёх полосок, нынче именуемый на иностранный манер – триколором. Бери, говорит, старик, на добрую память, и денег я с тебя за это не возьму. Мол, ткань у флага прочная, любую погоду выдержит, а вместо платы попросил, чтобы его, как дарителя, добрым словом поминали. А Матвей, как флаг-то развернул – тогда и увидел, что он ему подсовывает.

- Ты чтой-то мне суёшь?- возмутился хуторянин, как скверну отталкивая свёрнутый вчетверо флаг, - али мы с тобой и отцы наши такому флагу присягали? Мне красное нужно – кумачом называется, с которым фашистов побеждали и других всяких врагов. А это вроде и не наше вовсе!

- Ну, ты и дремуч, старикан!- тогда в сердцах выпалил даритель,- уж больше десяти лет, как этот ваш красный флаг отменили. Дети, и те про это знают, хоть правнучку мою спроси - а она ещё в детсад только ходит.

- Эко, ты беспамятный какой, как там тебя?- не на шутку распалился кум Матвей,- учить он меня вздумал!

Голос старика, хоть и дрожал, становился всё громче, привлекая внимание к себе прочих торговцев, что тоже расположили свои незамысловатые товары по ту сторону забора, надеясь, что там, за пределами рынка, их не заметят контролёры, обойдут их стороной или просто пожалеют брать со стариков плату за место.

- Меня-то Фёдором зовут, а тебя как?- спросил городской старик.

- А я – Матвей,- зло буркнул хуторянин.

- Ну, вот и познакомились, слава Богу.

-Ты, Фёдор, Бога-то не поминай всуе, потому как нет в тебе никакой веры, если флагу нашему изменил, старый ты предатель.

- Эй, дедок, ты прости, что встреваю,- подключилась к разговору пожилая женщина, торговавшая вязаными носками да варежками из овечьей домашней шерсти, разложив свой товар прямо на земле, рядом с железками Фёдора, подстелив под своё рукоделие газетку,- а ведь ты чтой-то путаешь, голубчик! И злишься так зря. И кричать тута ни к чему. Вот ты хоть и старый совсем, а не понимаешь, что криком ничего не докажешь. Что ты там про веру-то говорил? Так вот, как раз, как Ельцина поставили, он энтот самый флаг России-то и возвернул, а с ним – и веру в Бога возвращать стали. Сколько только храмов отремонтировали! Вон даже у них, в военном городке, храм строить начали. А красный-то твой флаг как раз против церкви был, а значит, и против веры всякой – его поднимаючи, старые церкви громить ходили. Православные никогда этот красный флаг не жаловали, потому как на нём крови человеческой много – и своей, и чужой. Видать, поэтому и цвет такой выбирали, чтобы на нём кровь меньше видна была.

- Тьфу на вас, окаянные,- не унимался Матвей, потрясая жиденькой бородёнкой,- туды-сюды, верть-переверть кажин раз, когда власти меняются, нешта, ума нет, чтобы своё отстоять, аль вы и мнениев своих не имеете вовсе!? Я так скажу: вы самые антихристы и есть, потому как настоящие православные да путёвые люди Бога, дом отчий, флаг да жену по сту раз за жизнь не меняют, если…если только менялы продажные, навроде вас.

- Это я-то продажный?- возмутился Фёдор, не в силах выдержать такое оскорбление, вытягивая вперёд беспалую левую руку,- вот, гляди! В сорок пятом немец проклятый отхреначил – я на передовой был!!!

- Ну-ну, неделю каку побарахтались по окопам до первой царапины, и туды жа - участники они, едри вас в кочерыжку! Знаю я вас таких! Немало на своём веку повидал!-махнув с досады рукой, конечно же, не попрощавшись с городскими, повернулся Матвей и торопливо пошагал прочь к автобусной станции, так ни разу и не оглянувшись, слыша только, как в спину ему сыплются негодование и даже проклятия.

Однако надежды прикупить красной ткани на новый флаг он не терял. Каждый раз, когда кому-то из хуторян доводилось принимать городских гостей, он обязательно заходил и обращался к ним с просьбой выполнить его заказ. Вот и сейчас, рассказав «картофелезаготовителям» о своих мытарствах на городском рынке, он не преминул попросить их посодействовать в приобретении алого куска материи.

- Дед Матвей,- решил порадовать старика Иван, выслушав рассказ о его злоключениях,- а ведь у нас дома как раз найдётся советский флаг!

Все увидели, как буквально засияло лицо старого хуторянина:

- Мил человек, неужто не жаль будет с таким флагом расстаться?

- Да он, видишь ли, нам как-то ни к чему – у нас и вывесить его негде. Это жена брательника, когда Союз развалился, в уценённом магазине нейлоновых флагов аж целый мешок хапнула – считай задарма взяла. Там всякие были: и грузинские, и литовские… моя тогда у неё с десяток красных продать попросила. Ксюха у меня мастерица шить,- не забыл Корочин похвалиться перед стариком своей женой,- вот детям ветровок и понашила – ткань-то на них, что ни на есть, самая прочная. Мне тоже предлагала, да я не захотел, как попугай, в красном ходить.

- И правильно сделал, сынок! Не гоже из знамён одёжу шить – грех это!

- Так что, дедуля, как в эти места на рыбалку поеду, или мимо когда проезжать буду, когда в Ахтубинск поеду, обязательно завезу, сколько осталось – все и привезу. А может и специально заеду – вот дорога просохнет.

- Ох, и уважишь старика! Ты только не одмани, а то знаю я вас, городских, - многие обещали, а ведь никто так и не привёз. Вот так наобещаете с три короба, а опосля и забудете про деревенского старика.

- Да какой же я городской, дедуля!? Неужто по мне не видать? Это Игорь – тот городской. А я родился и вырос в селе. Когда ПТУ закончил, в военном городке устроился, там же через десять лет и квартиру получил, а родители мои до сих пор в селе так и живут. Так что я настоящий деревенский,- подытожил Иван, словно подливая бальзаму на сердце старика.

- Вон оно что,- поглаживая жиденькую бородёнку, медленно проговорил старик,- а так, по внешности, вроде как из городских, хотя теперя вас, молодых, не больно-то поймёшь.

От Галактионова не ускользнуло, как интонацией выделил Корочин слово «настоящий», словно давая соседу понять, что настоящим может быть только деревенский мужик, и что он всем этим хуторянам намного ближе и понятней, чем подполковник российской армии. Хотя, если честно, Игоря это не очень-то взволновало. Он сразу же сообразил, что все переговоры по поводу их дальнейшего пребывания здесь, пока не распогодится, будет вести с местными жителями Иван. Впрочем, это его вполне устраивало, так как, что ни говори, он, в отличие от Корочина, был для них, на самом деле, чужаком.

- Ну, хлопцы, чего под навесом-то доле стоять, вродя колёса от грязи ослобонили. Закрывайте машину, да пошли в дом. По всему видно, придётся вам у меня куковать.

Иван с Игорем переглянулись, без слов понимая, что оба думают об одном и том же: если дождь к ночи не прекратится, и не усилится ветер, выбраться отсюда, в лучшем случае, они смогут не раньше полудня следующего дня.

Корочин тут же последовал за стариком, а Галактионов остался во дворе, чтобы выкурить ещё одну сигарету, в надежде, что хоть это его как-то успокоит. Перспектива оставаться надолго с этими чужими людьми, хотя те отнеслись к ним весьма доброжелательно, его никак не устраивала, поэтому он решил-таки потолковать с трактористом, который, на удачу, всё ещё был в кабине своего железного коня.

- Василий,- начал он,- я, смотрю, ты с трактором возишься, может, поехать на нём куда собрался?

- Да нет, пока никуда не собираюсь. А сижу тут, потому что баба Настя велела сидеть и ждать, покуда она мне поллитру не принесёт.

- Это, никак, парень, ты такую плату берёшь за то, что нас дотащил?

- Обижаешь, мужик – барыга я тебе, что ли, какой?! Ишь, чего выдумал! Да она просто пожалела меня, что я промок насквозь и заболеть могу. Если я заболею, они тут все без меня пропадут, потому как без меня старики, как без рук Я тут им первый помощник. А вы, пришлые, больно круто людей сельских судите, скажу я тебе.

- Ну, прости, Василий, не подумав, сказал. Не хотел я тебя обидеть, честное слово – не держи на меня зла, пойми, в такую катавасию попали – нервы сдают.

- Да ладно, я что ли, не понимаю, а ты чего остался, никак спросить меня о чём-то хотел?

- Знаешь, о чём я подумал, до шоссе чуть больше километра осталось, может, всё-таки попробуешь нас дотащить? Я вообще-то не планировал здесь до следующего дня торчать, да и людей неудобно стеснять.

- Скажешь, тоже! Неудобно портки через голову одевать! Сельские-то намного проще вас, городских, будут – никого вы не стесните. А что до того, чтобы дотащить вас, сразу видать, что машина не твоя – свою, небось, пожалел бы. Доволочь - я вас запросто доволоку, хоть до шоссе, хоть ещё куда подальше. Вот только, боюсь, пока я по нашим колдобинам тащить вас буду, вы не только глушак оторвёте, пока на пузе нашу грязь утюжить будете, а ещё чего-нибудь посерьёзнее. Не жалко машину – пожалуйста, я с превеликим удовольствием, но, думаю, хозяин не согласится.

- Ну, нет, так нет. Прости меня, Василий, неловко как-то вышло.

- Да что ты заладил, прости, да прости – проехали! Бог простит - а я и не обижался вовсе. Ты, давай, иди, горожанин, а то дед Матвей, поди, уж свой знаменитый самовар раскочегарил. Я же до бабки Насти и деда Игната добегу, посмотрю, как дошли, не попадали ли по дороге. И чего это я их до дому на тракторе не довёз – они ж масенькие, поместились обое бы в кабине, а я, дурень, сижу тут бабку с поллитрой жду. Видать, с головой у меня чтой-то не в порядке. Пошёл я!

Не успел Игорь подняться на крыльцо, как лампочка под козырьком погасла. «Перегорела, наверное»,- подумал Галактионов. Он открыл дверь, издавшую пронзительный, скрипящий звук, и оказался в тёмной душной комнате с пятью небольшими узкими окнами, не задёрнутыми шторками, сквозь которые едва пробивался сумеречный свет с улицы. Включив подсветку, Игорь посмотрел на часы. Не было ещё и трёх часов пополудни.

- Тьфу ты, чёрт, что за напасть, давненько в выходные свет не вырубали, совсем, что ли, нас за людей не считают? Или думают, что деревенским можно и в потёмках жить? – заворчал хозяин,- будто энтот самай Чубайс получил приказ нас загодя к темноте могилы приучить! Вон, по радио его скольки ругают, а он всё в почёте и в чести, как я погляжу. В прежнее-то время его бы в два счёта скинули – тогда не таких с постов сковыривали, если что супротив народу делали. А щас - тем, что на верхах, народ без интересу, словно неруси у власти сидят,- дед Матвей продолжал ворчать по-стариковски, тряся головой, отчего кончик его бородки смешно подрагивал, как у царя из сказки А.С. Пушкина «О золотом петушке»,- а я, старый дурень, как-то и карасину не припас. Того, что в лампе, на час всего хватит, а то и на того меньшее время. Давайте-ка, гостюшки, покеда видать чудок, я вам постели достану. Надюха моя покойная, царствие ёй небесное, больно охоча до шитья была – одёжу всю и себе, и мне, что летнюю, что зимнюю, сама ладила, даже тулупы да зимние кафтаны на вате умудрялась шить. Вот после неё целый сундук всякого добра и остался. Там и одеялки лоскутные, и бельишко кой-какое имеется, а подушки, не поверите, ещё от нашего с ней приданого остались, только что и есть, что наперники пару раз поменяли. Вот положить только вас кудой? Одному, ясно, на топчанчике постелю, а второму придется на полу, на тюфяке стелить – вы там уж сами выбирайте, кто куда ляжет. А я на кровати привычнай. В другом-каком месте – ну, ни в жисть не усну, только проворочаюсь всю ночь, так что не обессудьте, что на кровать никого не кладу. Иван, ты лампу возьми со стола, да мне над сундуком посвети-ка.

Подойдя к хозяину с лампой, Иван так чихнул, что пламя запрыгало, готовое вот-вот потухнуть.

- Ох, худая моя голова. Мне б вам сразу переодеться предложить, вы, поди, промокли наскрозь. Сымайте одёжу. У меня исподнего много – всё чистое. Тольки всё не глажено, так это, думаю, не страшно – девок тут нет, осудить некому. А свои-то вещи на печь побросайте. Я её с утряни малёк протапливал, когда щи варил, да поросёнку.

- Дед Матвей, а баба Настя со своим Игнатом куда подевались? Неужели по такой дороге домой пешком пошлёпали? Нам бы додуматься их проводить. А дом-то у них хоть рядом? – вдруг вспомнил о смешных маленьких старичках Иван.

- А за них что переживать, что им сделается – друг за дружку держась, дошкандыбают как-нито. Иха изба через семь домов. Дошли уж, поди, и спать увалились,- успокоил постояльцев хозяин дома, заканчивая стелить вторую постель и ловко взбивая пуховую подушку.- Вот и готово, можна теперича и самоварчиком заняться. Чайком побалуимся. Самовар у меня настоящий – тульский, не новоделка какая. Сейчас быстрёхонько загудит – щепочки да уголёчки у меня для энтава дела всегда наготове за печкой. Двигайте, мужики, лавку к столу - тут, у света лампы, всё веселее, а то поглядите, кака на улице темень.

-Дед,- вспомнил Иван,- у нас в машине харчей целая сумка! Да, видишь, Игорь, как чувствовала Оксана, что мы тут застрянем, дай твою зажигалку – у неё пламя посильней горит, пойду подсвечу, чтобы ключом попасть. А то машину-то я запер.

Пока Корочин ходил за едой, Галактионов молча сидел на лавке и наблюдал, как старик колдует над самоваром. «До чего же странные эти старики, особенно деревенские,- подумал он,- сколько с ними ни сталкивался, они что-то непонятное с речью творят. То вдруг начинают говорить правильным литературным языком, тщательно подбирая и не менее тщательно произнося даже сложные для артикуляции звуки и их сочетания в словах, то почему-то начинают использовать мало понятную для горожанина лексику, которая, казалось бы, давно канула в лету». Поскольку Иван что-то задерживался, Игорь продолжал размышлять над этим странным феноменом – своеобразием речи местных жителей. Ему стало казаться, что они с помощью только им понятных словечек словно нарочито отгораживаются невидимой стеной от пришлых, не пуская из в свой внутренний мир. По всему чувствуется, что большинство из них знает, что «теперя», «туды», «откеда», «маненький» - это не только безграмотно и несовременно, но и неблагозвучно, но, как нарочно, используют исключительно этот набор слов, разговаривая с чужаками. Хотя иногда вдруг словно забудутся, и в следующей же фразе произнесут эти слова в таком варианте, будто только что вычитали их в орфографическом словаре. Причём это касалось не только лексики, но и оборотов речи, сравнений, всяких поговорок и прибауток.

В городе ему тоже встречались такие люди, кто словно специально, для какого-то ничем не оправданного форсу, что ли, коверкал или изменял слова, пытаясь продемонстрировать, как близки они к народу, и как далеки от простого народа те, кто всю свою жизнь прожил в городе.

Впрочем, может, Игорь чего-то не понимал, может, это ему только казалось? Почему не предположить, что дело тут было совсем в другом, а старики, таким образом, пытались связать себя с той, прежней жизнью, когда они были молоды, красивы и счастливы, когда им всё или почти всё удавалось. А ведь в те поры именно так, а не иначе разговаривало большинство взрослого сельского населения, будучи малограмотным, но, тем не менее, родители в деревне всегда почитались образцом и примером для подражания своим детям и внукам. Галактионов, чем глубже проникал мыслями в столь сложную для анализа проблему, всё больше и больше раздражался, так как продолжал видеть в этих странных манипуляциях с языком что-то противоестественное, надуманное и неискреннее. Подобным образом можно бы было расценить поведение здорового крепкого мужика, который, когда ему заблагорассудится, ходит, прихрамывая, изображая из себя калеку, а при виде миловидной девушки начинает вышагивать, чеканя каждый шаг.

Ивана же, наоборот, казалось, в стариках ничего не раздражало. Может, он просто чувствовал себя среди них своим, в отличие от Игоря?

Наконец, Корочин вернулся в дом с дорожной сумкой, содержимое которой тут же выложили на стол. Там были и пакет с пряниками, и бутерброды с колбасой и сыром, дюжина пирожков с разной начинкой и даже судок с котлетами и кастрюля с вареной картошкой.

- Вот сейчас с чайком и поедим сытенько,- выпалил он, характерно потирая ладонью ладонь, предвкушая трапезу,- а термос с кофе, пожалуй, доставать не будем. Лучше с утряни кофейку-то попить, ты как думаешь на этот счет, Игорь?

- Да мне как-то всё равно,- равнодушно ответил Галактионов, совершенно не испытывая голода и не разделяя радости соседа по поводу предстоящего не то обеда, не то ужина.

- Ну, тогда так и порешим – кофе оставим. Он в термосе до утра тёплым останется. А вы догадываетесь, почему меня так долго не было? Я на небо смотрел. Дождь-то прекратился, и туч поубавилось, и ветер поднялся нешуточный. Если так всю ночь дуть будет – рано выедем, может, лужи повыдует, и земля суше станет. Надо будет Василия попросить, чтобы подстраховал, он как, дед Матвей, с зарей поднимается, али будить надо?

- А то, как же, не с зарёй? Ему с утряни деньгу зарабатывать – поедет по озёрам таких бедолаг, как вы, вызволять. Кому жа захочется тут нескольки дён торчать, чай, людям на работу в понедельник. А кто подальше заехал, без трахтура, ну, ни в какую не обойтись – это как пить дать! Ваське такая непогодь – это самое доходное время. Заработает - потом неделю гулять будет.

Загудел, зашумел пузатый великан. В комнате стало теплей и уютней и от этих звуков, и от огоньков, что зайчиками прыгали по бревенчатым стенам, выскакивая из-под самовара.

Прихлёбывая чай из глубокого блюдца, больше напоминавшего полупорционную тарелку для первого, дед Матвей периодически делал паузы. Он рассказывал о своей прошлой и теперешней жизни пространно и обстоятельно, словно давно ждал того часа, когда к нему пожалует кто-нибудь, готовый слушать его бесконечно. Старик поведал горожанам о своих соседях, о том, как хлопотно стало держать скотину на селе, когда корма такие дорогие, а цены на мясо низкие…

- А ноне, как жить зиму будем? - продолжал он, не особенно, в сущности, задумываясь над тем, слушают ли его вообще и интересно ли пришлым людям то, что так волновало и тревожило его самого. По-видимому, просто настала пора, когда душа его требовала обязательно выговориться, и лучше всего - перед чужими, потому что со своими всё уже говорено и переговорено.- Не в пример, противу прежних годов, картошки приспело тьма-тьмущая. У меня, вон, ещё целая делянка не копана. А куды её девать, картошку-то? Такой урожай, вроде бы, должён быть в радость. А сбагривать-то её некуды. Раньше, как было – колхозу чем больше сдашь, тем лучше. Пусть и почти задарма отдавали, а всё навар, и голова не болела, как её продавать, хотя, конечно, и лишки оставляли, чтобы иной раз на базар свезть. Но зато тем, кто больше сдаст, от правления и зерно, и уголёк перепадали, да и потом, почёт был тому, кто передовик. А в энтом годе что делать? Если к чёрту на кулички везть, чтоб, значит, подороже её продать, - себе дороже выйдет! Бензин всё сожрёт да наём машины – никакого навару, одни убытки. Летось хорошо было – приехали москвичи на фуре – всё, как есть скупили: и фрукты у кого, и овощи, и картошку, но тогда и уродилось всего не стольки, как ноне. Да и потом при такой дороге, что развезло после дождей, кто ж энта схочет сюдой сворачивать? Побоятся, что и развернуться не смогнут. А нам, старикам, до большаку кажин раз не натаскаешься, да и то больше двух ведер не унесёшь, по любому. Даже если донесёшь, хоть в два приёма, а коли не продашь всего, опять жа, придётся Ваську всё назад по дворам везть. Он хоть и безотказнай, а всё равно наворчится – мало не покажется. Он, вроде, как и шуткует, а стал поговаривать: мол, вам, старые, мне скоро зарплату платить нужно будет.

Дед Матвей замолкал лишь на короткое время, пока прихлёбывал горячий чай да смачно чавкал, прожёвывая городскую еду.

- А скажите-ка вы мне, люди добрые, правду ли говорят, что в городу люди заместо мяса всё больше резиновых кур едят? Бабы бают, что теперь таких кур не только в Америке, но и у нас наладились делать.

- Ну, ты, дед, и насмешил! Кто же это тебе такую ерунду сказал? Чушь всё это несусветная!

- По радио, ясное дело, правды не скажут, а люди бают.

- Мы, конечно, едим импортных кур и индеек – они подешевле наших, но они, дед, вовсе не резиновые, хотя и вкус, и запах у них специфические,- попытался внести ясность Галактионов.

- А вот у меня Оксана чаще покупает цыплят, что привозят из Иловли – это в Волгоградской области. Они, понятное дело, подороже, зато больше на настоящие похожи.

- Эк, я тебя подловил, Иван. Никто за язык не тянул, сам сказал, что похожи на настоящие. Значит, всё жа, не совсем настоящие? Знамо дело, их, поди, химией всякой кормят – вот они и скрипят, как резиновые. Правду, видать, говорят.

Дед Матвей захихикал, прикрывая рот рукой, явно довольный тем, что вывел горожан на чистую воду. Гости тоже засмеялись, растроганные, а ещё больше умилённые рассуждениями старика.

- Ой, гостюшки, лампа-то щас сдохнет, так что доёдывайте скорее, да будем в постелях дальше разговоры разговаривать. Батюшки святы, погодьте, который из вас побойчее будет, сходи-ка к соседу – его дом ближе к моим задворкам стоит. Там у нас пришлый живёт, мы его все Чужаком зовём. А чо, Чужак и есть, коли мы даже имени его не знаем, - ни разу никому не сказывался, как его звать-величать. Дом-то его даже к столбу не подключенный, поэтому и свечи он партиями закупает – сам видел собственными глазами, как он в автолавке цельный ящик брал. Я, ить, к нему иногда захаживаю, когда приспичит. Правда, мы Чужака не больно-то жалуем – не наш он человек, факт, не наш, хотя вот уж три годочка исполнилось, как он в Варварином дому поселился. Он так-то вроде ничего, если кто подмогнуть попросит – никогда не отказывал. Однако всё равно с ним чтой-то не то – и всё тут! Представь, на земле живёт, а огороду не саживал, а у Варвары-то, почитай, соток десять вместе с садом за домом будет. Одни только деревья по весне и окапывает, да стволы белит, а чтоб больше чего, - никакой деревенской работы не делает. И зачем тогда сюды приехал, не понять!?

- И откуда он такой взялся?- поинтересовался Галактионов.

- Да как Варвара померла, сын её, человек он военный, приехал, значит, похоронил, крест и оградку сладил – всё чин-чинарём, ничего не скажу. Дом заколотил – и укатил дальше службу несть. А тут, по весне, на-ко, приезжает, да не один, а энтого с собой привозит, Чужака, значит. Хотя, постой, кажись, на Чужаковской машине приехали удвох, а можа, на двух машинах сразу приехали, врать не буду – запамятовал. Вот тогда он его в материном дому и поселил. Его оставил дом расколачивать, а сам по хуторским пошёл, как раз помянущая приспела, так он по всем дворам гостинцы разносить стал – он и раньше так делал, когда мать его жива была, хороший мужик, ничего не скажу. Ну, всем конфет, печенья, да ещё кой-чего из сладкого надавал и говорит: вы, мол, моего командира не обижайте – он тут пока поживёт. А я, значит, смекаю, коли командир, то почто от хорошей жизни сбежал, как пить дать, - что-то неладное натворил, а можа, скрывается от кого. По виду-то вроде не бандюган, а там леший его знает! Но по всей его наружности я сразу приметил, что что-то с ним не того… ну, так который из вас за свечками к соседу пойдёт?

- Игорь, тебе идти следует, если этот Чужак и вправду командир, ты, как-никак ему родственная душа, раз офицер, - тебе, значит, и свечки в руки. Мой-то сосед, дедушка, тоже командир,- непонятно зачем добавил Корочин, повернувшись к деду Матвею.

- Эй, командир, - быстро подхватив сказанное Иваном, окликнул старик переступавшего через порог подполковника,- ты бы, энта, что-нито накинул на себя, хотя и к Чужаку идёшь, а то неудобно в исподнем-то – всё по улице идти надо – по задворкам не выйдет – там враз увязнешь по колена. А вдруг каку бабёнку встретишь, – напугаешь до смерти, потому как, что голым, что в исподнем,- для наших баб всё равно,- смешком объяснил старик.

Игорь совсем забыл, что на нём хозяйские кальсоны с завязочами да широкая рубаха изо льна. Наверное, потому и забыл, что было в этой одежде и тепло, и уютно, и как-то по-особенному комфортно. « И всё-таки, увидела бы меня в таком виде Татьяна – то-то смеху бы было»,- подумал Галактионов, накидывая кожушок.

Игорь вышел на крыльцо. После пребывания в душной маленькой комнате ему хотелось поскорее вдохнуть свежего воздуха, почувствовать дуновение прохладного последождевого осеннего вечера. Он обратил внимание, что на выдохе изо рта пошёл парок. «Видимо, к утру подморозит – значит, выедем»,- с облегчением подумалось ему. Подняв голову, он увидел необычайно яркую, светящуюся неземным светом, холодную Луну, что тоже свидетельствовало о приближении первого заморозка на почве. Игорю с трудом верилось, что за разговорами, а точнее, за рассказами старика, прошло так много времени, и сумеречный день стремительно сменился сумерками. «Значит, с керосином хозяин не угадал – вон на сколько часов хватило!»- вспомнил Галактионов. Разорванные ветром чёрно-зелёные тучи, разбросанные по всему небу, то смыкались, то вновь разлетались в разные стороны, словно совершали некий ритуальный танец, сверкая, благодаря лунному освещению, своими извилистыми кромками пронзительной неоновой белизны. Лунный свет разливался на землю порциями, высвечивая, словно прожектором, то чернеющую на горизонте полоску лесопосадки, то свинцовую гладь озерца, застывшего в ожидании холодов рядом с последним домом хутора. Представшая перед взором Игоря картина чем-то напомнила ему своей палитрой полотна Куинджи, которые он помнил и любил с детства.

Он ещё немного постоял на крыльце, вдыхая полной грудью чистый после дождя и бодрящий всё его существо воздух, в котором растворились деревенские запахи сена, печного дыма и ещё чего-то пряного, незнакомого и дурманившего.

Аккуратно перешагивая через лужи, он направился к дому, который подробно описал старик, благодаря чему отыскать его было совсем несложно. При свете луны Галактионов сразу же заметил, что двор вокруг дома не обнесён забором. О том, что он здесь всё-таки когда-то наличествовал, напоминали лишь два врытых в землю столба с перекладиной наверху; к одному из столбов и крепилась калитка. Подойдя ближе, Игорь, к удивлению своему, обнаружил, что калитка заперта изнутри. « По-видимому, Чужак этот на самом деле человек, по меньшей мере, странный. Интересно, зачем ему понадобилось запирать калитку, если её всегда можно обойти - хоть справа, хоть слева»,- промелькнуло в голове у Игоря, тем не менее, он решительно обогнул калитку, поднялся на крыльцо и постучал в дверь.

На стук, не заставив себя долго ждать, с фонарем в руке вышел среднего роста мужчина, чей возраст определить сразу было невозможно даже при ярком свете лампы. Черты его смуглого калёного лица – высокий, без морщин лоб, крупные воловьи глаза, опушённые длинными ресницами, правильной формы нос, тонкий в переносице, вполне могли бы принадлежать даже юноше. С другой стороны, его иссиня-чёрные, блестящие волосы с широкими полосками проседи, почти белая, в мелких кудряшках, аккуратно подстриженная борода, вполне соответствовали облику благообразного старца. Одет он был в просторную фланелевую рубаху, чуть ли не до колена, чем-то напоминавшую толстовку, в клетчатые домашние брюки и фетровые, по всей видимости, самодельные, шлёпанцы на босу ногу. Одним словом, для отшельника он выглядел вполне нормально. Но что действительно поразило Галактионова в Чужаке, так это его голос: при всей своей хрупкости, тот говорил сочным и густым басом:

- Добрый вечер! Вы, я так понимаю, ко мне.

- Здравствуйте! Я от Вашего соседа, деда Матвея, вернее,- Игорь почему-то сбивался и начал даже немного заикаться, что выдавало в нем волнение,- вернее, мы застряли, вот, вынуждены у него пережидать, пока можно будет беспрепятственно добраться до шоссе,… а тут, как назло, свет выключили. Он просил, то есть, мы просим. В общем, если у Вас, конечно, есть лишние, одолжите, пожалуйста, парочку свечей. Говорят, со свечами у Вас проблем нет.

Чужак спрятал едва заметную улыбку в усах и пригласил Игоря пройти в дом. Ноги словно не слушались Галактионова – он всё пытался вспомнить, кого этот незнакомый ему человек напоминает. То он казался ему похожим на Овода с репродукций к книге Войнич, то на Мцыри М.Ю. Лермонтова. И тут на Игоря словно нашло озарение, будто он вспомнил и этот голос, и эту скупую улыбку. Следуя за незнакомцем, в спину ему, он робко спросил:

- Простите, а мы с Вами, случайно, раньше не встречались?

- Не останавливайтесь в сенях, проходите в комнату, а то, я смотрю, Вы налегке – не простудились бы,- предложил он гостю поторопиться,- а свечи я Вам, конечно же, дам, и то верно – они у меня не переводятся. Я только ими и освещаю своё жилище, так как столб, от которого некогда тянулись сюда провода, давно сгнил – ещё задолго до меня.

Ответа на свой вопрос Игорь так и не дождался. Перешагнув через высокий свежеструганный порожек, он ступил в просторную, освещённую несколькими свечами комнату. Массивный письменный стол, парочка стульев, низкая широкая тахта – вот, пожалуй, и всё убранство жилища, если не считать обложенной красным кирпичом буржуйки, что стояла в углу.

- Странно,- решил нарушить тишину гость,- с улицы дом кажется совсем маленьким, а комната у Вас, замечу, что царские палаты.

- Скажете тоже! Какие там палаты,- просто убрал всё лишнее. Я, видите ли, не люблю ничего лишнего.

Пока хозяин дома доставал из-под тахты свечи, гость стал рассматривать стены, потолок, окна – всё вокруг, и был сильно удивлён увиденным, что не ускользнуло от глаз Чужака, наконец-таки доставшего ящик.

- Не удивляйтесь. Это мой маленький каприз, как напоминание о прошлой жизни. Я когда-то живописью увлекался, нет, не в том смысле, что писал картины, хотя акварелями баловался. Просто я изучал творчество художников, читал их биографии, воспоминания о них современников, собирал репродукции. Каждый раз, бывая в крупных городах, ходил в галереи, музеи изобразительных искусств, если удавалось, посещал выставки. Вот я и решил здесь, с помощью репродукций, сделать домашние, так сказать, свои собственные, Третьяковку, Русский музей, Эрмитаж. А вот тут, между окнами, у меня Лувр и Дрезденская галерея. Ну, а рамки – это моё хобби. На хуторе, сами понимаете, нечем свободное время занять. Так и «езжу» по вечерам то в Москву, то в Париж, то в Петербург. У меня и свои запасники есть. Я вижу, Вы так внимательно всё рассматриваете, если интересно, я могу поближе подсвечник поставить, хотя, на мой вкус, репродукции лучше всего смотрятся при естественном освещении. Они особенно хороши утром, на восходе солнца, видите, у меня все окна на восток смотрят.

Кстати, вот вам свечи, думаю, до утра хватит,- после некоторой паузы произнес Чужак, протягивая Игорю внушительную связку белых стеариновых свечей.

Гость взял свечи, но, переминаясь с ноги на ногу, похоже, уходить не торопился.

- Простите, Вы на мой вопрос не ответили. Теперь я почти уверен, что мы с вами где-то встречались.

- Вполне возможно. Несмотря на несколько странное обмундирование, в Вас угадывается офицер, по крайней мере, по выправке. Я не ошибся?- и, не дождавшись ответа, словно зная его наперёд, продолжил,- мне кажется, я тоже видел Вас у нас на площадке, три года тому назад я служил там, в первом отделе у полковника Буганова.

- Точно. Я ведь действительно многих ваших знаю: Серова, Юрку Дёмина, правда, по фамилиям не всех помню. Вспомнил! Вы – Стас, а вот фамилия, подождите-подождите, как-то с паровозом связана. У меня, видите ли, лучше других ассоциативная память развита.

- Ну, почему же с паровозом?- неожиданно громко хохотнул Стас, - Позвольте представиться: Станислав Гудков,- имя и фамилия были произнесены так тихо, словно сам произносивший их не ожидал услышать подобного сочетания слов.

- Игорь Галактионов. Будем знакомы,- сказал гость, протягивая хозяину руку.

Рукопожатие было крепким, но коротким, будто оба они куда-то торопились, хотя Игоря и на самом деле наверняка заждались дед Матвей с Иваном.

- Спасибо за свечи. Я пойду, а то меня ждут, скорее всего, уже лампа потухла – там керосину мало оставалось. Приятно было познакомиться,- закончил Галактионов дежурной фразой, приличествовавшей завершению знакомства.

- Если это сказано не из соображений следования протоколу, и Вам на самом деле было приятно со мной познакомиться, предлагаю Вам отнести свечи и вернуться, чтобы вдвоём скоротать вечерок. Кстати, у меня и переночевать есть где. Несколько лет тому назад я случайно попал на шведскую выставку в Москве, где после её окончания была распродажа представленных образцов. Мне посчастливилось приобрести два совершенно чудных надувных матраса с высокими бортиками – лучше любой современной кровати. Ну же, возвращайтесь.

По всему было видно, что Гудков соскучился по общению с людьми своего круга из той, другой его жизни, которую он, вероятно, когда-то оставил по очень серьёзным причинам. А может, просто пришло нежданно-негаданно пресыщение одиночеством, в коем он искал покоя своей душе? Игорь почувствовал это в одночасье. А так как спать на полу в душной комнате со спёртым воздухом непроветриваемого помещения было перспективой не из приятных, он с радостью согласился на предложение Стаса.

- Я приду. Только пообещайте поводить меня по залам своих музеев и галерей, а то я что-то давненько в Парижах не бывал,- улыбнувшись, напоследок бросил Игорь.

- Замечательно – буду Вас ждать. И экскурсию обещаю.

Передавая свечи из рук в руки деду Матвею, который брал их наощупь, так как фитиль в лампе уже давно потух, Игорь выслушал упрёк старика:

- Больно долго за свечками ходил. Чужака долго будил, али до городу в магазин летал? Тебя, как я погляжу, только за смертью посылать – там ты как раз сгодишься.

- Да нет, друзья, - чуть ли не торжественно и радостно, и вовсе не оправдываясь, начал Галактионов,- я сослуживца встретил. И никакой он не Чужак. Зовут его Станислав Гудков. Он майор в отставке, Так что, простите, я ухожу. Он меня в гости пригласил – там и заночую. Кстати, на улице совсем распогодилось, похоже, под утро подморозит, так что выберемся, даст Бог, - Игорь замолчал, испытывая некоторую неловкость оттого, что он не приглашает с собой Корочина, но тот сам неожиданно пришёл соседу на помощь, и чувства неловкости - как ни бывало.

- Ступай, конечно, тем более, раз сослуживец. Ой, только не вздумай меня с собой звать, а то я уже спать наладился. Мне с утра за руль, сам понимаешь, выспаться нужно. А ты тоже не больно-то засиживайся, а то начнёте всякую всячину вспоминать – до утра протрепитесь, а завтра нам ни свет - ни заря выезжать. Бабы-то наши, того и гляди, в розыск подадут, и чего я трубу с собой не прихватил – позвонили бы, чтобы не беспокоились, честно, я на тебя понадеялся, думал, ты взял, поэтому и не вернулся за мобильником, когда обнаружил, уже сидя в машине, что его в другой куртке оставил. Ну, иди уже, что стоишь?- поторопил своего соседа Иван, у которого и на самом деле начали слипаться глаза.

Ещё не выйдя из двора, Галактионов издали увидел горящий фонарь, который держал в поднятой руке Стас Гудков, стоявший на крыльце в ожидании гостя. Свет от фонаря был подобен лучам маяка, пронзавшим темень ночи. На них и пошёл Игорь, ускоряя шаги.

- Честно говоря, до конца не был уверен в том, что Вы вернётесь, думал, не отпустят. Вы ведь наверняка не один здесь,- заговорил Гудков, едва гость обогнул запертую калитку.

- И то верно – не один,- ответил Галактионов, в нескольких словах поведав о своих «картофельных» злоключениях и о том, как он вообще оказался в компании Корочина. Не забыл он сказать и о том, каких усилий стоило его жене Татьяне подвигнуть его на такой подвиг.

- Вот-вот, всё зло в подлунном мире от них.

- От денег? Позвольте с Вами не согласиться.

- Причём здесь деньги? От женщин, конечно.

- Ну, Стас, если этот вывод родился оттого, что я вам только что рассказал, то либо я что-то не так преподнёс, либо ты что-то не так понял,- незаметно для самого себя перешёл на «ты» Игорь.- Что ни говори, а моя Татьяна права. Это жизнь наша нынешняя вынудила её и разговор такой затеять, и на картошку, будь она неладна, меня послать. А так она у меня дивная женщина – умная, добрая, терпеливая, умеет выслушать, понять, а когда надо, - простить.

- Что ж, тогда тебе можно только позавидовать,- вторя Игорю, заговорил на «ты» хозяин, тяжело вздохнув.- И всё-таки, давай больше не будем о них, ладно? Слушай, а что если по кофейку? Не предлагаю ничего другого, так сказать, «за знакомство», потому как спиртного принципиально в доме не держу. Это, конечно, если ты сразу спать не собираешься.

- Какое спать, а по музеям?- решил Галактионов сменить тему.

- Раз такое дело, кофе будет в самый раз! У меня тут целые запасы и кофе, и чая. Старики здешние говорят, что автолавка только на меня и работает, потому что привозит всякую ненужную ерунду, вроде кофе, орехов, шоколада и фруктов, которых они не едят, довольствуясь тем, что выращивают в собственных садах. У меня здесь никакого хозяйства, понятно, нет, так что приятель мне привозит каждый раз концентрированные супы в пакетиках. Наши стали такие выпускать – не хуже прежних, югославских – те-то я хорошо по студенчеству помню.

- Постой, так ты, значит не кадровый, а « двугодичник»?- удивился Игорь.

- Ну, да. А ты разве нет?

- Нет, я самый, что называется кадровый офицер – после Академии сюда попал. Ну, так что там с этой вашей автолавкой?- выразил Игорь заинтересованность в предмете наметившейся беседы, чтобы не переходить к проблемам службы и армии вообще, к чему он в этот вечер почему-то не был предрасположен.

- Собственно, автолавки никакой тут и в помине нет. Мне кажется, они плавно исчезли вместе с эпохой социализма. Просто есть у меня знакомый, кстати, тоже наш отставник, - так вот он развозит с базы товары по торговым точкам у нас в городке. Мы с ним и договорились, чтобы он, когда будет проезжать мимо, заезжал в этот забытый Богом уголок. Сельские его машину по старой памяти автолавкой и называют, говорят, что раньше к ним похожий микроавтобус продукты возил два раза в неделю. Я вообще поражаюсь, как они всё до мельчайших подробностей помнят – ведь здесь одни древние старики живут. И никто, заметь, на склероз не жалуется.

Так вот, благодаря своему приятелю, я и не умираю тут с голоду – это, конечно же, шутка. Так-то я у местных и овощи покупаю, а яблок в саду за домом столько собираю, что их до следующего урожая с лихвой хватает, и хранятся они в подполе прекрасно. Знаешь, никогда раньше не думал, что минимум еды – это не только возможность избежать лишнего веса и тяжести в желудке, но, что много важнее, именно отсутствие излишеств в еде – залог ясной головы, способной рождать трезвые мысли.

Он продолжал жадно и торопливо рассказывать об особенностях своей жизни в отшельничестве – так обычно бывает после долгого затворничества и вынужденного молчания. Между тем, он не забывал священнодействовать над кофе, который варил в большой колбе над спиртовкой, отчего, видимо, этот процесс и был столь долог.

Временами Галактионов лишь делал вид, что слушает, уходя глубоко в себя, пытаясь разгадать тайну майора. Две вещи он понял наверняка, по крайней мере, он так для себя решил: во-первых, армия для Стаса все годы службы была в тягость, во-вторых, по судьбе ему встретилась роковая женщина, перевернувшая, возможно, всю его жизнь.

- Ну, вот и готово! Каков аромат?- вывел Игоря из раздумий торжественный голос хозяина.

Комнату словно окутал давно забытый запах старых кофейных, который помнился Галактионову с того времени, когда он однажды побывал в отпуске в Прибалтике, где каждое маленькое кафе зазывало, манило прохожих вот таким же густым и насыщенным дурманным запахом. В те поры он уже служил здесь, где настоящий кофе в военторге раскупался, растворялся, испарялся, одним словом, исчезал – до того, как ему следовало появиться на прилавках магазинов. Вот уж когда они с Татьяной оторвались, что называется, по полной. Потом, правда, обоим пришлось расплачиваться за неумеренность в употреблении крепкого кофе несколькими бессонными ночами и барабанным стуком сердец. Но они об этом не жалели, наверное, потому, что оба ещё были молоды, беззаботны, и, получая возможность испытать удовольствие или наслаждение, совсем не думали о возможных последствиях.

После первой чашки Гудков показал своему гостю собственноручно изготовленные альбомы с репродукциями картин Рериха, Рембрандта, Поленова и Коровина, словно пытаясь на контрасте заинтересовать Игоря всей коллекцией. Самыми маленькими по количеству страниц были альбомы, которые просто пленили Галактионова. В первом из них была графика Красаускаса – многозначная и лаконичная одновременно, заставлявшая не просто смотреть, а всматриваться и вдумываться в каждый штрих, а потом – в каждый запечатлённый художником образ. Во втором содержались репродукции с таинственных, красочных, поющих, а порой звучащих, словно симфонический оркестр, картин Чюрлёниса.

Стас на какое-то время оставил Игоря одного, чтобы тот мог наедине с самим собой осмыслить увиденное, а сам же в это время решил зажечь больше свечей, чтобы в комнате стало совсем светло. Прошло достаточно много времени, прежде чем гость сказал срывающимся от волнения голосом:

- Спасибо, Стас. Это что-то, вернее, нечто! Давненько я не испытывал ничего подобного, честное слово. Дух захватывает, сердце учащённо бьётся. Вообще, как ты до этого всего додумался?

- Сказать – не поверишь. Во-первых, я сам когда-то рисовал и увлекался живописью, но я тебе, кажется, об этом уже говорил. А вот о собирательстве сейчас попробую рассказать.

Несколько лет тому назад у одного нашего прапорщика умерла мать, может, ты помнишь такого - Житникова, но не Виктора - тот приезжим был, а местного, Николая. Мать его всю свою жизнь прожила вот в этом самом доме. Я уговаривал его продать мне дом, а он, ну, ни в какую. Привёз меня сюда и говорит: « Вот смотри – это моё маленькое Отечество, а им, как ты понимаешь, не торгуют. Если надо, живи так, сколько хочешь». Забрал он тогда что-то из вещей – фотографии, иконы, какие-то документы, часть посуды, а остальным разрешил распоряжаться на моё усмотрение. Я спросил, можно ли лишнее в сарай или в подвал убрать, а он разрешил то, что свой век отжило, даже выбросить, сказав, что у самого на это рука не поднимется, хотя умом он понимал, что от вещей, которым не будет найдено применения, всё равно следует избавляться рано или поздно. Вот я на своём «Москвиче» в несколько ходок всё и вывез. Сначала поспрашивал у соседей, где тут поблизости есть свалка, но большинство даже вопроса моего не поняли, ответив, мол, выбрасывай на зады – так здесь задворки называют. Я и подумал, что же это у себя под носом помойку устраивать. Тогда и отправился на нашу городскую свалку.

- Ничего себе – ближний свет!- изумился Галактионов, не заметивший, как увлёк его рассказ Гудкова, прогнавший сон прочь, хотя, возможно, в том был виновен вовсе не его рассказ, а крепкий кофе.

- Там всё и началось. В первый раз повёз старые тюфяки, матрасы, кучу всяких мелочей, связав их в узлы. Собрался, было, возвращаться за второй партией, как увидел поодаль большие картонные коробки, похоже, из-под телевизоров. Дай, думаю, посмотрю, что там, просто любопытство взыграло – ну, не трупы же там расчленённые, в конце-то концов. Первую коробку открываю, - а там подшивки журналов «Огонёк», «Смена», «Наука и жизнь» и множество других, менее популярных изданий за несколько лет. Здесь же, в отдельных папках, аккуратно перевязанных шпагатом, были репродукции, вырезанные из каких-то иных журналов. В двух других ящиках, представляешь, находились книги – и какие! Собрания сочинений русских классиков! Это уже потом, разобрав всё дома, я обнаружил, что в собраниях не хватает тех томов, где содержались произведения из школьной программы. А сколько там было отдельных книг наших и зарубежных авторов. Господи, думаю, что с людьми стало!? Лет двадцать пять, нет, даже двадцать тому назад подобные книги только из-под полы можно было достать, да и попадали они чаще всего в руки, а ещё точнее, в дома тех, кому служили украшением интерьера – не более того. Читающий же люд должен был довольствоваться книгами из публичной библиотеки. Таким образом, сделав три ходки, я, вышло, совершил неравноценный обмен, поменяв старый хлам на настоящее сокровище. Теперь здесь у меня во второй комнате, скорее, чуланчике, ничего, кроме полок с книгами нет. Я порой сам себе завидую – и не только тому, что я полноправный владелец библиотеки, но и тому, что могу запросто взять с полки и прочитать Уайлда, Байрона, Кафку, Пастернака, Бунина. Поначалу хотел на хуторе открыть первую частную публичную библиотеку. Даже по дворам прошёлся, предлагая услуги своей библиотеки, но люди здесь, оказалось, к чтению не приучены. Тогда я предложил им в одном из брошенных домов организовать избу-читальню. Решил, буду читки вслух устраивать, о писателях и их творчестве рассказывать. Ты думаешь, как они отреагировали?

- Наверное, не поняли твоих ликбезовских порывов.

- Не совсем так – они открыто смеялись мне в глаза, сказав, что всё это бредни, даже из-за этого прозвище мне какое-то придумали.

- А я знаю, какое. Зря ты боишься, что оно обидное – ничуть, я бы сказал.

- Ну-ну, и какое же, интересно?

- Они между собой все тебя Чужаком зовут, и, похоже, употребляют это прозвище, как имя – не более того. По сути, они ведь не очень-то далеки от истины. Ты на самом деле для них чужак, тем более, они даже имени твоего не знают, а ты не додумался им представиться. Кстати, сельчане этого не любят – они привыкли всё друг о друге знать. Тут ведь все, как на ладони – не спрячешься, не скроешься. А ты, тоже, выдумал стариков и старушек к книгам приучать, чудак-человек – скорее, они тебя приучат огород сажать да скотину держать. И всё-таки, скажи честно, как тебе удаётся без общения жить. Электричества нет, значит, нет ни радио, ни телевизора, так можно и речь человеческую забыть, мне кажется. Хотя, нет, я что-то не то сказал. Послушав тебя, я убедился, что с этим у тебя всё в полном порядке. Но лично я бы без общения не смог – ну, ладно денёк-другой от всех отдохнуть, чтобы побыть один на один со своими мыслями, со своим «Я», запрятанным где-то от постороннего глаза, а чтобы так, как ты, - это не для меня, факт!

- Опять же, книги выручают. Я ведь порой вслух читаю, чтобы от своего голоса не отвыкнуть. Причём, как правило, выбираю либо чьи-нибудь воспоминания, либо авторские отступления в художественных произведениях. Согласись, что по молодости, когда читаем, нередко именно эти места в книгах опускаем, а оказывается, они-то и есть самое ценное, потому что в них содержится позиция автора, ощущается дыхание того времени, когда писалось то или иное произведение.

- Я об этом что-то никогда не задумывался,- вставил Игорь, приготовившись дальше слушать Гудкова.

- И вот что удивительно, мне иногда бывают так близки отдельные мысли писателей, что начинаю чуть ли не воображать себя самого автором. Думаю, почему он, а не я эти мысли записал, если они и в моей голове бродили.

- В таком случае, что же ты сам не попробуешь писать?

- Да я пробовал – получается нечто, вроде дневника, так сказать, сугубо для личного прочтения – не более того. Но дело это, я тебе скажу, жутко заразительное. Боюсь только, не превратиться бы в графомана, а я никогда к ним уважения не испытывал. Тем не менее, последнее время дня не проходит, чтобы не садился за стол.

Вот ты спросил, не скучно ли мне без общения. Представь себе, нет. Я, кстати сам с собой часто разговариваю, спорю, полемизирую и всё такое. Нет, мне ничуть не скучно,- продолжал Игорь всё более уверенно, красиво артикулируя звуки, произнося каждое слово чётко, словно выступал перед публикой. А Галактионову стало казаться, что в этом кроется нечто другое – Стас хочет не только его, но и себя, и видимо, не в первый раз, убедить в том, что ему здесь хорошо.- Я впервые в жизни так много общаюсь с природой, совершаю многочасовые прогулки, хожу на реку, иногда ловлю рыбу. Но чаще просто так сижу на берегу – я люблю глядеть на воду, она успокаивает.

- Ну, вот, значит всё-таки успокоение душе и здесь, в одиночестве нужно?- подловил рассказчика Игорь.

- Душа, она всегда покоя требует, на то она и душа,- после некоторой паузы, явно задумавшись над неожиданным вопросом гостя, отреагировал Гудков,- нет, что ни говори, а здесь хорошо! Осенью вообще чудесно, особенно когда появляются в посадках грибы. Я не только собирать их хожу, но и нюхать лес – он тогда так наполнен осенними ароматами, что буквально пьянеешь!

- Звучит красиво, Стас, не спорю. Но не самообман ли всё это? – услышав свой собственный вопрос, Галактионов тут же пожалел, что озвучил то, что не должен был озвучивать. Он заранее настроил себя таким образом, что не будет копаться в душе этого совершенно чужого ему человека – и не только потому, что он не считал себя вправе делать это, но ещё по каким-то не вырисовавшимся до конца причинам. Но язык, тем не менее, продолжал, не слушаясь рассудка:

- Мне показалось, что ты немного лукавишь. Ну, неужели тебе, например, не хочется посидеть в милом уютном ресторанчике, выпить бокал хорошего марочного вина, наконец, просто вкусно поесть за красиво сервированным столом?

Едва дав договорить гостю, Гудков, с нескрываемым вызовом и лёгкой усмешкой отпарировал:

- А сам-то ты часто бываешь в хороших ресторанах, дружище?- на красивом лице Стаса появилась маска, выдававшего в нём человека, сильно сомневавшегося в том, что сидевший рядом с ним подполковник является завсегдатаем ресторанов. Его вполне устраивало то, что Игорю пришлось задуматься, прежде чем ответить ему.

- Если честно, то нет.

- А ещё точнее?

- Пожалуй, теперь ты меня подловил – не помню, когда в последний раз обедал или ужинал вне дома. Видишь ли, много проблем житейских навалилось, выезжать стали редко. Впрочем, Танюша устраивает, порой, и дома семейный ужин со свечами – очень даже торжественно получается. Мы специально по этому случаю наряжаемся, включаем хорошую музыку, делаем друг другу подарки. Я в такие дни всегда дарю жене цветы…

- Положим, что касается свечей, то ими меня не удивишь – у меня каждый ужин при свечах,- улыбнувшись Игорю, сказал Гудков.

- Прости за неприличный вопрос, а на что живёшь?

- Почему неприличный? - нормальный житейский вопрос, ничуть меня не обижающий. Хоть мне нет и сорока, я уже военный пенсионер. Первые несколько лет, сразу после института служил за Полярным кругом. Когда туда угодил, ужаснулся, ну, думаю, всё, жизнь закончилась, не начавшись, а оно вон как обернулось. Говорят же, что нет худа без добра. Это мне и добавило несколько лишних лет выслуги, чтобы можно было пенсию получить.

- А, это потому, что там год за два идёт?

- Ну, да, так точно. Но я деньги редко с книжки снимаю – только когда по какой-нибудь нужде в городок езжу. Сам понимаешь, на питание мало трачу, а больше здесь их и тратить некуда. Меня ведь старики здесь подкармливают здорово: кому огород вскопать помогу, крыши, печи ремонтирую, заборы, опять же. Этой осенью не одно новое крыльцо сделал, да и потом, по мелочи многое просят помочь, я ведь говорил тебе, что здесь одни старики живут, и дети к ним крайне редко приезжают, да и то, только те, что в Ахтубинске или у нас в городке поселились. Первое время всё деньги совали за мою работу, но я их от этого, слава Богу, отучил, так теперь у нас с ними натуральный обмен: мой труд – их продукты. Я и от этого порой отказываюсь, а они всё равно несут то яйца, то фрукты-овощи. А под Рождество вот уже три года балуют свининкой. Но мясо я ещё и прикупаю иногда. Я настоящий ледник соорудил – на озере льда наколол крупными кусками, заполнил им бочку в подполе – чем не холодильник?

- Как хочешь, а мне такой жизни не понять – я до мозга костей городской житель. А тут что? Глухомань, тоска зелёная. Оказывается, что ещё и свет вырубают, а у тебя его и вовсе нет. Честное слово, прямо-таки задворки цивилизации. За что можно себя так наказывать - не пойму? Ну, да, во все времена были и отшельники, и затворники, но, насколько мне известно, в прошлом это делалось из соображений веры, из потребы искупить свои и чужие грехи, вымолить прощения у Бога за содеянное или очиститься. Может, я чего-то не понимаю. Ну, ладно бы, будь ты до мозга костей сельским жителем, тяготился городом и, наконец, вернулся к истокам. Но в тебе от деревенского жителя, прости, даже повадок нет.

Воцарилось долгое молчание, будто Гудков, в который раз, раскладывал всё «за» и «против» того, стоит ли ему и дальше откровенничать. В нем шло какое-то давно не испытываемое им борение. Галактионов же, в эти минуты тишины мысленно корил себя за то, что всем, что он высказал вслух, он исподволь провоцирует хозяина вывернуть свою душу наизнанку, тогда как, похоже, это не было нужно ни одному, ни другому.

Тишина становилась гнетущей. Пламя свечей колыхалось от взволнованного дыхания ночных собеседников, слизывая края свечек, отчего те словно плакали горячими стеориновыми слезами, остывавшими на подставленных под свечи блюдцах. Они превращались в причудливые фигуры, которые с помощью воображения и благодаря обстановке, превращались в нечто таинственное и мистическое – хоть гадай!

- Игорь! А у тебя сердце крепкое? – нарушил тишину бас хозяина

Надо сказать, вопрос Стаса застал Галактионова врасплох, и он подумал, уж не хочет ли Гудков поведать душещипательную историю своего падения или, не дай Бог, преступления, повергнув его в ужас и вызвав сердечную боль.

- Сердце?- переспросил Игорь,- а при чём тут моё сердце?

- Ты никак испугался?- удивился Стас,- хочу предложить ещё выпить по чашечке кофе, ты как?

- А легко!- по-молодежному ответил гость, обрадованный тому, что его худшие предположения и опасения не подтвердились.

- Послушай, пока закипит вода в колбе, пойдем покурим на крыльцо, кстати, ты куришь?

-Да, курю, вот только я сигареты в куртке оставил.

-Ну, это не проблема – у меня здесь в запасниках несколько блоков лежит. Видишь ли, я здесь практически не курю, одно время, было, совсем бросил, а вот недавно опять что-то потянуло. Выходи. Я захвачу сигареты, да дверь открою, чтобы комнату проветрить, а то свечи весь кислород выжгли – дышать трудно. Кстати, удобства у меня сразу за домом, если нужно возьми фонарь – он в сенях.

- Удивительно, ты меня так увлёк разговорами, что я о куреве забыл. Я ведь обычно пачкой в день не обхожусь, а тут о сигаретах даже не вспомнил ни разу,- сказал Игорь, затягиваясь.

Через несколько минут они уже сидели в проветренной, несколько выстудившейся комнате за единственным во всём помещении письменным столом. Кофе бодрил и освежал одновременно. Пока пили первую чашку, обжигаясь и торопясь согреться после холодной улицы, в основном молчали, изредка, между глотками, обмениваясь малозначительными репликами. Теперь стало окончательно ясно, что спать ложиться они не будут до утра. Вторую чашку, уже несколько остывшего кофе, они оба выпили залпом, как пьют водку, после чего Станислав, словно подстёгнутый временной передышкой, начал сразу же:

- А знаешь, я ведь и сам порой признаюсь, что лукавлю,- вдруг выпалил он, весьма удивив подобным откровением Игоря, которому совсем недавно доказывал обратное,- да, наверное, лукавлю, когда принуждаю себя верить в то, что о такой жизни я мечтал с пелёнок или, по крайней мере, с молодых лет. Я иногда даже физически, кожей и мускулами ощущаю, как совершаю над собой насилие, но всякий раз нахожу что-то, что бы отвлекло меня от таких мыслей. Наверное, ты прав, ставя под сомнение мою искренность. Однако у меня есть одно оправдание – я не только перед тобой, но и перед собой точно так же лукавлю. Просто я, как бы это поделикатнее выразить, - жертва обстоятельств, не более того... представляешь, озвучил это признание, и не пойму пока, что произошло – во рту какой-то приторно-горький вкус стал ощущаться, и голова закружилась.

- Успокойся, Стас,- хоть что-то попытался вставить обескураженный услышанным Галактионов,- у меня тоже есть похожие ощущения – это наверняка от избытка крепкого кофе.

- Спасибо, конечно. Но ты меня не успокаивай. Я должен сам, без посторонней помощи, успокоиться.

…Три года тому назад мне пришлось сделать два самых роковых шага в моей жизни: оставить армию раньше положенного срока и уйти из семьи, - Гудков начал говорить очень медленно, растягивая сова, словно вымучивая их из себя, доставая с нечеловеческой болью из каких-то необозримых глубин и тайников души. Он то и дело останавливался, делая кратковременные паузы, словно для того, чтобы самому проанализировать вдруг вырвавшееся наружу, или дать Игорю осмыслить услышаное,- я ведь себе зарок давал, никогда не вспоминать об этом. А вот сейчас, когда стоял на крыльце, посмотрел в это бездонное небо над головой так, словно вглядываясь внутрь самого себя, и подумалось: «Похоже, всё отболело, и даже зарубцевалось, как будто стёрлось в прах». До чего же мудр был тот, кто первым понял и озвучил, как аксиому для потомков, что время – великий лекарь. Память, конечно же, сохранила факты и подробности. Но вот что главное - острота, а главное, боль, словно улетучилась. И дай-то Бог, чтобы навечно!

Гудков поднялся из-за стола, сначала заходил, как маятник, из конца в конец комнаты, потом сел на крышку буржуйки, покрытую пледом. Лица его почти не было видно, зато, когда он продолжил свою печальную историю, стало очень хорошо слышно, так как голос его стал резонировать:

- Мне кажется, теперь я готов рассказать всё. А ты готов меня выслушать от начала до конца?

Галактионов ответил не сразу, надеясь, что Стас поймёт его нерешительность:

- Конечно, готов,- сказал он после довольно продолжительной паузы,- надеюсь, это не твоя тайна? Видишь ли, однажды, лет десять тому назад, мне довелось быть хранителем чужой тайны. Поверь мне, это очень ответственно. Боюсь, во второй раз мне столь непосильной ноши будет не вынести. На такое способны лишь духовники и священники, которым исповедуются верующие. Но те, кажется, по этому поводу какой-то обет дают, обязуясь хранить тайну вечно, а я…

- Да нет тут никакой тайны – всё намного банальнее и прозаичней, хотя совсем ещё недавно я был уверен, что наступил конец света.

Видишь ли, я долго не женился. Причин тому было множество: то с места на место кидали, бывало, только по полгода в одной части и задерживался, это когда я на севере служил, а тут, надо же, подфартило – прибило к вашему полигону, как к желанной пристани прибивает потерявшее управление судно. Здесь, сам знаешь, как чаще всего бывает: приходит молодой летёха после училища – и до самой отставки его не трогают. О таком офицеры из других гарнизонов только мечтать могут.

Прибыл – сразу дали комнату в общаге. Друзья, весёлая холостяцкая компания, правда, большинство в моём окружении были помоложе меня, но меня это ничуть не смущало, наоборот, я с ними и сам помолодел. А девчонок в городке – тьма, и на любой вкус, но, вот, такой, чтобы зацепила и вызвала серьёзные чувства, такой не было. А уж потенциальной женой мне ни одна из них не казалась. Время шло, и я уже, было, решил, что останусь пожизненным холостяком. А тут получаю капитана, и, дай, думаю, в отпуск к родителям хотя бы один раз в военной форме съезжу, тем более что они меня в ней никогда не видели. Понятное дело, гражданку тоже с собой взял, потому, как в форме не очень-то разгуляешься, а планировалось и в ресторанчик сходить, и на пляже позагорать. Домой нагрянул, как снег на голову, даже из аэропорта не позвонил. Купил матери её любимые белые лилии, прыгнул в такси - и вот я уже в подъезде родительского дома Дверь своим ключом открыл. На шум в прихожей выходит отец, чуть ли не на цыпочках. Рукопожатия, объятия, то да сё – и всё беззвучно. Потом отец начал говорить, но шёпотом. Ну, думаю, сын в кои веки приехал, надо громко и бурно радоваться, а он мне ещё пальцами у губ показывает, чтобы я не шумел. А я в толк не возьму, что за дела! Сразу грустные мысли в голову полезли, решил, мама заболела, лежит, может, только что заснула, а отец, понятное дело, её будить и тревожить не хочет. Тут, слава Богу, видимо, по моей испуганной физиономии, отец сообразил, что я что-то явно не так понял и говорит: «Давай, бери вещи, пошли на кухню,- дальше почти крадёмся по коридору на кухню, отец плотно прикрывает дверь и только тогда начинает говорить громко,- ставь, сынок, цветы в вазу, накроем на стол, и будем ждать, когда эта пигалица, наконец, оставит мать в покое. Представляешь, как мама обрадуется, когда зайдёт сюда, - а здесь такое!» Я, естественно, спросил, что за пигалица такая, которая мне, сыну, может помешать войти в комнату и обнять мать, которую я вот уже несколько лет, как не видел. Мне отец попытался объяснить, в чём было дело: « Представляешь,- говорит,- обнаглела студенточка – домой к преподавателю повадилась, всё ходит и ходит. Сегодня выходной, а она опять с самого утра тут, как тут. И вот уже целый час сидит, нахалка. Хвостов зимой понаделала – теперь её до летней сессии не допускают. Вот и пришла Марию уговаривать, чтобы та устроила ей в понедельник переэкзаменовку. Думает, будто можно зарубежную литературу (они в том семестре французов проходили) за один день осилить, на что надеется? Тем более, что на неделе уже была одна попытка, Маша сказала, что ничего девка не знает. Вот как можно такой бессовестной быть, скажи?»

Ну, я тут разошёлся не на шутку, решил, сейчас всему этому конец положу. И вот, весь, начищенный до блеска, в военной капитанской форме, врываюсь в мою бывшую комнату, где теперь для мамы оборудовали кабинет,.. вошёл – и обомлел. У письменного стола стояло хрупкое, чуть ли не эфемерное, изящное создание. В ореоле пушистых огненно-рыжих волос сияло милое, нежное, свежее девичье личико с огромными, широко посаженными глазами, излучавшими изумрудно-сапфировый свет, который и грел, и освещал, и обжигал одновременно.

Галактионов испытывал некоторое смущение, слушая рассказ Стаса, сильно напоминавший исповедь. В который раз он пожалел, что остался. Конечно, будь всё это прочитано в книге, в каком-нибудь рассказе, возможно, он счёл бы его содержание интересным, но сейчас, когда перед глазами человек, сам переживший события, о которых вслух повествовал, оставаться слушателем, почему-то, Игорю было в тягость. Но, памятуя о том, что он дал согласие выслушать историю до конца, ему ничего не оставалось делать, как изображать внимательного слушателя, хотя, на самом деле, он нередко устремлялся мыслями в своё прошлое, в свою молодость, погружался в собственные проблемы, которых навалилось в последнее время немало. Но в чём подполковник был уверен, так это в том, что ему бы и в голову не пришлось рассказывать о них кому-нибудь, кроме самых близких, потому что, как правило, подобные жалобы на судьбу есть ничто иное, как перекладывание своих собственных проблем на чужие плечи. Галактионов заметил, как загорались глаза Стаса, когда тот описывал внешность девушки, которая, похоже, сыграла роковую роль в судьбе рассказчика. «Значит, слукавил, значит, не отболело, значит, всё еще задевает за живое»,- подумал Игорь, теперь уже решивший для себя, раз начал, дослушать всё внимательно до финального завершения, в тайне надеясь, что оно не за горами.

- В её лице было всё необыкновенным,- продолжил Гудков своим колоритным, красивым басом,- её яркие, без помады, пухлые губки имели столь необычайный изгиб, что его можно было принять за неисчезающую улыбку. Наваждение какое-то, казалось, я забыл, зачем ворвался в комнату, хорошо на помощь мать пришла – её голос вывел меня из оцепенения. Она сказала мне какие-то слова, наверное, слова приветствия, подошла и обняла меня. Сейчас думаю, как же так, слов родной матери не разобрал, а её «здравствуйте», произнесённое шёпотом, прозвучало для меня горным эхом. Господи! Какой это был божественный голос – так журчит весенний ручеёк, звенит голубой луговой колокольчик на ветру, шумит лёгкий бриз, шуршит по гальке морская волна - вот с этой самой встречи всё и началось!

Стас замолчал, поднялся и подошёл к тахте. Он достал из ящика три свечи и положил их на стол, потом как-то жадно закурил, и пока Игорь менял в подсвечнике оплавившиеся свечи, успел выкурить две сигареты кряду. Потом он глубоко вздохнул и, вновь усаживаясь на буржуйку, продолжил:

- Я просто потерял голову. Когда она, договорившись с матерью, пошла к выходу, я бросился за ней, чем здорово удивил родителей. А, прощаясь с ней на улице, уже у подъезда, я назначил ей свидание сразу же после пересдачи экзамена. Тогда я даже не понял, как мы оказались на улице, спускались ли на лифте, или все пять этажей шли по лестничным пролётам. Потом она упорхнула, как изящная, лёгкая колибри, а я смотрел ей вслед, пока отец, вышедший на балкон, не крикнул мне сверху, что они с мамой меня заждались.

Помню, день тянулся предательски долго. Я ловил себя на том, что туго соображаю, невпопад отвечаю на вопросы родителей, которым, конечно же, хотелось узнать, как и чем живёт их сын, каковы мои планы на отпуск, не хочу ли я съездить хотя бы на недельку к морю. Мама решила, что я устал с дороги, и предложила мне прилечь. Я согласился, так как был не в состоянии отвечать на их бесконечные вопросы, лёг и закрыл глаза. Когда они вышли из комнаты, я услышал их разговор: «Наверняка, дорога утомила»,- попыталась объяснить отцу моё состояние мама, но отец сразу же сообразил: « Машенька, родная моя, дорога тут ни причём, это твоя вертихвостка нашему парню голову вскружила, неужели не понято?» Потом отец зашёл ко мне один, и попытался, как он выразился, вывести своего великовозрастного сыночка « на чистую воду». Я стал отнекиваться, сам понимая, что делаю это неубедительно и неумело, демонстрировал, как у меня слипаются глаза. Когда отец оставил меня одного, я действительно попытался заснуть, но не смог. Глаза закрою - а перед ними это рыжее чудо стоит, ресницами хлопает, что-то говорит, но как ни прислушиваюсь, не могу понять и слова. Чего только тогда ни передумал! Испугался от мысли, неужели это и есть то волшебное чувство, о котором столько написано, столько сказано, спето. Потом почему-то захотелось разобраться с теми, кто столь необычному состоянию души придумал такое прозаично звучащее название, как « любовь». Заснул только под утро.

Игорь слушал Гудкова, и вдруг время, словно пронзая подсознание, побежало вспять. Всё вспомнилось сразу: первые встречи с Татьяной, тогда тоненькой, удивительно скромной белокурой девочкой, ещё мало похожей на девушку, первый робкий, невинный поцелуй, маленький букетик нежных ландышей, купленный на курсантские деньги. Потом было расставание у проходной училища, когда они просто молча стояли, впервые так близко друг к другу, что он мог видеть, как подрагивают от его дыхания её ресницы - и тогда земля уходила из-под ног…

Потом словно что-то щёлкнуло – и всё исчезло. Оказалось, что это бас Стаса Гудкова зазвучал громче прежнего:

- На следующий день, ещё не было и десяти утра, я побежал в Парк молодёжи, где назначил ей свидание. Больше двух часов ходил взад-вперёд по центральной аллее парка, никуда не сворачивая, словно боялся, что смогу не заметить её в толпе. И вот она появилась! Ну, какой же я дурак, как можно было её не увидеть! Такое было попросту невозможно: она летит прямо мне навстречу! Юбчонка в крупных жёлтых ромашках, лёгкий полупрозрачный белый топик, облегающий тоненькую талию и упругие девичьи грудки. Я стремглав бросился к ней – и вот мы совсем уже рядом. Протянул руки, чтобы взять её ладони в свои. Но, едва коснувшись её пальчиков, я вдруг почувствовал, как сначала между пальцами, потом по всему телу пробежал разряд электрического тока. В позвоночнике что-то горячо покалывало, словно сотни раскалённых иголок безжалостно вонзились в плоть и кости. Ноги стали ватными, ещё немного – и я рухну на землю! И вот уж чего никак нельзя было ожидать – это крохотное создание, будто почувствовав мою немощь, сам думаю, неужели и её пронизал такой же разряд, обхватывает мою талию своей тоненькой ручкой и, игриво заглядывая мне в глаза, щебечет: «Ну, и куда меня сегодня поведут?»

Как же я в те минуты не почувствовал, что нужно было остановиться!? Видимо, у людей неверующих действительно отсутствует Ангел-хранитель!

Так я и пропал окончательно. Дальше всё было, как во сне: досрочно сдаём сессию, переводимся на заочное, без всякой очереди регистрируем брак, благо, тогда ещё шли навстречу военным, хотя, как оказалось, какое же в том крылось благо? Бракосочетание праздновали в тесном семейном кругу, собственно, даже свадьбы, как таковой, не было. Со стороны Яны был только её старший брат. Янины родители как раз в это время гостили у своих родственников в Польше и ограничились лишь поздравительной телеграммой, в которой, кстати, даже имени моего не упомянули. Но я был тогда так влюблён, что не обратил на все эти странности ровным счётом никакого внимания. Я был счастлив! Всё остальное попросту не имело для меня значения. Я так понял, правда, чуть позже, что родители были настолько ошарашены моей прытью, что даже не решились вмешаться, сообразив, что любые отговоры будут бесполезными.

- Подожди, Стас, твои родители – это понятно – они знали девочку и недоумевали, как это их сын не сумел увидеть в ней того, что видели они. Я прав?

- Пожалуй, да.

- А её родители, - как объяснить их реакцию на замужество дочери, тем более, что с тобой они были даже не знакомы?

- Ничего тут объяснять не надо. Я, одурманенный любовью, словно зельем, просто ни о чём не думал, и ничего не соображал. Как мне объяснила Яна, у них в семье прогрессивный взгляд на брак, семью и всё, что с этим связано. Более того, считалось неприличным вмешиваться в личную жизнь кого бы то ни было, даже, если речь шла о детях. А главным кредо в их семье, как оказалось, было: «Живи свободно сам, и не мешай свободе других». Но знаешь, даже после объяснения моей молодой жены, я не задумался о том, каковы могут быть последствия столь демократичного семейного воспитания.

Я не отходил от неё ни на шаг, словно боялся упустить малейшее мгновение внезапно свалившегося на меня счастья.

Ещё не кончился отпуск, я привёз её в городок. Всего через три недели, представляешь, я и мечтать о таком не мог, нам дали комнату с подселением в двухэтажном доме на улице Островского. Сказка продолжалась! Потом – долгожданный первенец, на службе – полный порядок, Артёмке года не исполнилось, нам предоставили отдельную однокомнатную квартиру. «Счастливые часов не наблюдают»,- так, кажется, говорят в народе? Вот я и не наблюдал. Время летело стремительно. Сын в садик пошёл, я майора получил. Я даже умудрился жёнушку пристроить к нам на работу в строевой отдел – она к тому времени свой универ закончила, не без помощи мамы, понятно, но кого это волновало – диплом он и есть диплом, как бы ты его ни получил. Одним словом, всё шло прекрасно. Но тут вдруг на службе черт знает, что началось: командировка за командировкой. Не поверишь, меня даже за молодыми посылали, хотя из наших этого никому до меня делать не довелось – чертовщина какая-то. Потом – того хуже – Артёмка стал прибаливать, вроде, как ему климат здешний не подходил, по крайней мере, так всегда говорила Яна, в очередной раз возвращаясь из детской поликлиники. В общем, уговорила она меня отправить сына к её матери, мол, у них дом большой за городом – там мальчик окрепнет перед школой. Я, если честно, ни в чём подвоха не увидел и не стал перечить. Нет бы, думаю сейчас, самому к педиатру сходить и узнать всё из первых рук. Но у меня не было и тени сомнения в искренности и правдивости жены. А по логике, какая из Яниной матери бабушка?

- А дальше-то, что?- спросил Галактионов не столько из любопытства, сколько из желания хоть таким образом выразить своё участие, а ещё – чтобы немного сбить Стаса с выбранного им темпа – он говорил, порой, задыхаясь и глотая воздух ртом. « Да, а боль-то, похоже, не прошла»,- опять подумал Игорь.

- Спрашиваешь, что дальше? Дальше – всё, как в наипошлейшем анекдоте. Приезжаю я как-то из командировки на два дня раньше запланированного – уговорил тамошних коллег отметочку сделать, чтобы хоть два денька с любимой женой смог побыть, а то мы так редко стали бывать вдвоём. Даже если и выпадал свободный вечер, то всё у нас кто-то в гостях оказывался – в основном из её подружек, которые всё больше без мужей приходили, вроде как на девичник, так что я иногда ощущал себя в квартире лишним. А тут возвращаюсь, счастливый от мысли, что после долгой разлуки произойдет дивная встреча, и мы целых двое суток будем принадлежать друг другу – и больше никому – я так скучал по ней в этих чертовых поездках.

Поезд пришёл, когда не было и шести утра – мне повезло, так как не должен был встретить никого из сослуживцев, спешащих на мотовоз, потому что тот подавали чуть позже.

Я не стал дожидаться автобуса или попутного транспорта – как на крыльях, по улице Астраханской понёсся домой. Залетаю… и застаю своё солнышко в постели в объятьях командира.

- Николая Ивановича???- недоуменно спросил Игорь, чуть не упав со стула, во-первых, от столь неожиданного поворота драмы, во-вторых, оттого, что стал вроде, как невольным поверенным щекотливых подробностей из жизни, в сущности, малознакомого, чужого ему человека.

- Да, ну, нет же,- хоть этим успокоил Стас своего слушателя,- тот, насколько мне известно, мужик порядочный. Поднимай планку выше! Мы оказались птицами высокого полёта,- почему-то во множественном числе высказался о жене Гудков, произнеся каждое слово громко, чётко и с надрывом. - Сначала была немая сцена, потом какие-то совершенно нелепые слова, вовсе не похожие на объяснения, и уж тем более, на раскаяния или извинения Я не стал её слушать – в чём был с дороги, в том и ушёл. На следующий же день рапорт об увольнении написал. Месяц у приятеля в общаге жил, на службу вообще не ходил, ждал, когда приказ подпишут. Я как думал, не хотят по-хорошему увольнять, - пусть по дискредитации увольняют. Мне тогда было всё равно. Правда, обошлось – уволили без осложнений. Решил для себя – один виток жизни закончился, впереди ждёт другой. Надо было что-то придумывать – не поедешь же к стареющим родителям, травмировать их. Тем более, ты помнишь, как они отнеслись к моей скороспелой женитьбе. Представь, солидный мужик, целый майор, хоть и в отставке, пенсионер, хоть и молодой, - и под крылышко к мамочке – никогда! Вот тут-то прапорщик Житников и предложил мне свою помощь. Всё-таки солидарность – это чисто мужское понятие.

- Вот в этом тебе повезло.

- Не понял, в чём?

- В том, что ты с мужской солидарностью по жизни встретился. Но позволь с тобой не согласиться. Далеко не ко всем мужикам это твоё «чисто мужское понятие» подходит. Среди нас, поверь мне на слово, есть такие сволочи, даже среди офицерства, которые способны не только семью разрушить, но и на твоей карьере крест жирный поставить – знавал я таких, и не так уж мало. Иногда это из-за женщин случалось, а порой, - совсем по иной причине.

- Мне на всю жизнь хватит с избытком встречи с коварством и изменой женщины, так что, дай Бог, я не узнаю мужского предательства. Вот и вся история. С тех пор я здесь.

- Постой, Стас, так ты до сих пор не развёлся?

- А зачем? Мне лично штамп в паспорте не мешает. О ней я заставляю себя не вспоминать. Считаю, что она для меня умерла.

- А сын?

- Это и есть самое печальное и трагичное в моей жизни. Через год, как она отправила Артёмку к своей мамаше,- Стас впервые в разговоре позволил себе так назвать свою бывшую тёщу, видимо, сдерживался, пока речь не зашла о сыне,- его не стало. Не уберегла её мать Артёмку - утонул он, когда та вывозила его на Балтийское море. Я узнал об этом от Житникова, Он специально приезжал сюда ночью, чтобы сообщить мне эту убийственную весть. Он же меня и в аэропорт в Волгоград отвёз. Но на похороны я всё равно не успел. Теперь, вот уже два года, как езжу к сыну на могилку в день его рождения – и в день его гибели. Езжу на один только день, и весь его провожу на кладбище, но ни разу этих двоих там не встретил, хотя могила и ухоженная. Наверное, смотрителю платят. Однако, кроме привезённых мною, других живых цветов я там ни разу не видел. Вот такие дела.

-Да, печальная история. Прости меня, я, наверное, прагматик, поэтому и хочу тебе напомнить, что жизнь, твоя жизнь, - она продолжается! Память – это, конечно же, святое, но живые должны продолжать жить и за себя, и за тех, которых безвременно потеряли, мне так думается. И ты зря себя из списка живых вычёркиваешь. Всё можно начать сначала – и дело здесь не в возрасте, хотя ты, как раз ещё молодой. Стоит попробовать! А начать нужно с того, что попытаться, пока, как говорится, поезд не ушёл, получить сертификат. Тем более что официально ты не разведён. Получай квартиру, разменивай её – и живи, где захочешь, но не здесь же, честное слово, оставаться!

- Советовать легко. Но я для себя пока ещё ничего не решил. Слава Богу, хоть боль почти ушла. Но я думаю, тут дело не только в божьем промысле, и в том, что время – лекарь отменный, тут и без тебя, Игорь, не обошлось. Я ведь перед тобой, как перед духовником исповедался – извини мою слабость и постарайся не судить строго. Спасибо тебе за то, что ты так своевременно появился на пороге этого дома – именно тогда, когда подоспела пора всё озвучить…

Слышишь, трактор Васькин затарахтел, видно, готовится вас вывозить на шоссе. Что ж, прощай, может, ещё свидимся когда-нибудь – земля, она круглая, как говорится. Да, и ещё, вдруг захочется хорошего парку, особенно зимой, приглашаю – я отличную баньку срубил прямо на берегу озерца – на сваях, чтобы в половодье не заливало. Для меня эта баня вроде языческого чистилища – я там и тело, и душу очищаю от скверны. Так что, приезжай, я так думаю, год мне, так или иначе, здесь жить придётся. У меня и веников всегда много заготовлено – хоть берёзовых, хоть дубовых…

Игорь тяжело, поднялся со стула, что и немудрено после столь длительного сидения в одной позе в течение ночи. Какое-то время он продолжал стоять возле стола, растроганный, смущённый, не зная, как ответить, какие сказать слова перед прощанием. Он почему-то не хотел проявлять никаких эмоций, но, понимая, что приличия требовали хотя бы каких-то слов, уже стоя на пороге, произнёс:

-Держись, дружище! Держись, и не торопись вычеркивать себя из списка живых!

Для себя же он однозначно решил, что постарается больше никогда не встречаться с этим умным, красивым и интересным человеком, который оказался таким одиноким и несчастным, потому что сам загнал себя в угол, отгородившись от жизни, став чужим не только для тех, кто жил с ним рядом, но, похоже и для себя самого.

 

* * *

 

Вернувшись домой, Галактионов долго отмокал в ванне, словно смывая с себя столь нежданно свалившуюся на него тяжесть чужих несчастий, и пережитого горя. Весь день, несмотря на то, что он практически не спал в эти сутки, Игорь не отходил от Татьяны. Он то гладил её, то, как бы невзначай, касался её начавших сверкать сединками волос, то вдруг осторожно обнимал её за плечи, ничего не говоря, не произнося ни звука, пряча в себе рвавшиеся наружу вздохи.

Вечером же, когда сели за стол, на котором стояло большое блюдо с добытой Игорем картошкой, приготовленной по рецепту, разрекламированному Галактионовым соседу, он долго не мог притронуться к еде. Он продолжал молча сидеть, пристально всматриваясь в милое, родное женское лицо. И сидел так до тех пор, пока в глазах его не заблестели скупые мужские слёзы.

- Что с тобой, Игорёша? Может, ты от меня что-то скрываешь? А молчишь, потому что расстраивать не хочешь? Ну, говори же, что случилось?

- Чудо, родная, просто случилось, чудо.

- Ты о чём? Какое чудо, когда случилось?

- Случилось оно почти двадцать два года тому назад – я тебя встретил,- ответил Галактионов, после чего бережно взял руки жены в свои и прижался к ним дрожащими горячими губами.