Я проснулся с восходом солнца. Потом, открыв глаза, долго смотрел в окно. Я видел как за лесом медленно, но грациозно разгорается рассвет, небо становится ярче, как оттуда где минуту назад ничего не было, исходит все больше света, пока диск солнца цвета жизни, не показался над верхушками чернеющих на его фоне деревьев.

Тогда я встал. Разогрев воду, заварил чаю, а потом, сидя на пороге дома в тишине рождавшегося дня, наблюдал как все вокруг, вот-вот выйдя из тени, только и ждет первых лучей, что осветят этот мир, давая жизнь, пил горячий чай и думал. О своем – и обо всем.

Мне чего-то не хватало. Чего-то не сразу заметного, даже не видимого, но очень для меня важного. Без этого я не чувствовал свою цельность, будто часть меня была еще где-то, но звала к себе, и я очень, больше всего на свете, хотел найти ее, ощутить, что я – человек, и у меня есть все, что должно быть для жизни. Это, чего не хватало, было моим другом; оно, чувствовал, звало и вело куда-то, где я не был, где ничего не знал, но понимал, что чтобы получить недостающее, ощутить его в себе, надо обязательно пойти туда, и видел, что, оставаясь на месте, я останусь тем, кто я есть сейчас – со своими мыслями и свои будущим, и даже, как будет казаться, может быть буду счастлив, но потом, когда уже мое время пройдет и я снова останусь один, пойму, что я не тот, кем хотел быть, я не то, чем желал себя видеть, потому как во мне чего-то не хватает – от того, что я раньше, когда мог, а главное – когда желал, не пошел тем путем, куда звала душа для того, чтобы обрести всего себя.

Как хорошо, подумал я, что я понял это сейчас, когда все впереди, и время будто есть, и я все могу. Надо было спешить, тянуло меня сильно, но я не торопился. Взбодрился холодной водой, вернулся в дом, решая, что же взять с собой.

Солнце окончательно поднялось, осветив все вокруг. Потеплело. Роса высыхала на глазах, когда я вышел из дома почти в таком же виде как когда сидел на пороге, лишь сменив обувь и взяв на первое время воды. Я не взял с собой ни вещей, ни оружия. Я знал, что должен вернуться и не собирался ни с кем воевать. Смысл моей жизни был правдив и прост. Я хотел мира и знаний. И лишнее мне было ни к чему. Уходя, я дал себе слово, что надо обязательно вернуться к вечеру, до того как солнце скроется за другим краем земли и вокруг снова станет темно.

Когда ворота старого, мною же бесцельно заброшенного дома остались позади, мне вдруг стало не по себе – первый раз в жизни я уходил из дома. С каждым шагом становилось все страшнее, я все больше сомневался в том, стоит ли мне идти, и не лучше ли все оставить как есть. Не так уж все плохо и было, даже хорошо – тихо и мирно, и не остаться ли тем, кем я был, ведь таким я родился, и не мог вот так сразу себе сказать, зачем мне куда-то идти и почему надо изменяться, обретая что-то новое, чего мне вроде как не хватало. Но чувствам и мыслям хотелось большего и лучшего, и именно поэтому я назывался человеком.

Сомнения же не оставляли, и я даже чуть было не повернул обратно, стоя на пригорке, перед тем как повернуть за угол и потерять свой дом из виду. Но что-то тянуло, что-то звало и, хоть и вернуться было так легко и – знал – будет мне дома снова хорошо и тепло, я увидел, что тогда ничего не изменится и я, оставив все как прежде, со временем почувствую, как дом мой станет для меня уже не тем, увижу, как он будет стареть, трещать и осыпаться, пока я тихо не уйду из него, став здесь совсем чужим, и не понимая, что он есть для меня. Представив все это, я отвернулся от дома и еще решительнее, еще смелее, хоть мой страх и остался со мной, повернул за угол и пошел.

Сначала было весело: светило солнце, пели птицы, дорога была прямая и даже чуть под гору, и будто сама толкала меня вперед, и я удивлялся тому, как все хорошо получалось, думал, что ничего страшного в этом нет и что так теперь и будет, и что я, найдя в себе силы уйти из дома, в награду за смелость получу ровную, до горизонта видимую дорогу без поворотов, прямую как стрела, и путь мой будет полон радости, и я получу все, чего хочу.

Так думал я пока не заметил, что солнце над головой светит не так уж ярко, да и дорога идет в гору. Впереди показалась полоска темной зелени, и скоро я стоял на опушке леса, в тени первых деревьев и смотрел на уходящую в темноту леса дорогу. Я подумал, что это как-то не правильно, не так как я представлял себе линию судьбы нового дня, и тут понял, что далеко не на многое я сейчас влияю, и правлю моей судьбой не я сам, и что здесь я по-настоящему один, даже если бы был в толпе таких же, как и я, и что вижу совершенную ошибку: я смотрел на свою дорогу под ногами, радуясь солнцу, что светило над головой и надеялся на лучшее, совсем потеряв из виду вопрос, куда ведет и куда может привести меня моя дорога. И теперь в совершенной растерянности я стоял перед темнотой неизвестного леса и не знал, как мне быть дальше и что делать. Снова сомневался и чем больше страх разрастался во мне, думал: а не остаться ли хотя бы здесь, здесь еще светло и вокруг хоть что-то видно, и там ли, во тьме, то, что я ищу и, может, это совсем не та дорога (больно уж внезапна и неприятна становится), по которой мне надо идти, если я уже раньше, только под ноги себе смотря, мог сбиться с пути?

Но тут я понял, что не знаю что делать, потому что делать нечего. Где я есть – там я и есть, и теперь не важно, сам ли я пришел сюда или меня привела судьба, но что есть, то есть, обратно не повернуть, время прошло, и надо идти. Стоя, я теряю свое время, а еще ни до чего не дошел, и дорога у меня теперь одна – вот она, впереди, и куда бы я не шел – все не зря, все моё, и надо верить – к лучшему, все всегда что-то даст, что-то свое принесет, нужное и неповторимое, и может быть это и окажется тем, что мне нужно или я когда-нибудь пойму, что искал именно это, а просто не знал того сначала, не было у меня опыта видеть.

В лесу было тише, и птицы пели другие и где-то далеко. Лишь на опушке с соседнего с дорогой дерева сорвалась сорока и диким криком оповестила лес о моем приходе. Хотя лес, казалось, об этом уже знал. Здесь было страшно, я ничего не понимал, мало что видел, но с первых же шагов стало очень интересно и загадочно. Старая дорога часто петляла между массивами леса, все куда-то поворачивая, и часто, свернув, я уже не видел места где только что был. Я знал, зачем я иду, но не знал, куда иду и лишь догадывался, где нахожусь.

Лес, обступив, поглотил меня, и хоть с виду места все время менялись то березами, то соснами, то дубравой, все здесь было наполнено царившим вокруг влажным древесным духом, и я скоро привык к нему. По ходу своего пути я свыкся с темнотой и тишиной, с внезапностью поворотов, резкими короткими звуками леса и манящей неожиданностью дороги. Даже больше: со временем я стал ловить себя на мысли, что начинаю понимать эту темноту и тишину, ощущать застывшее время и сам ход дороги, да и вообще – весь лес в целом, и могу объяснить себе, зачем это все здесь, так как оно есть, что я здесь и к чему иду. Я не знал, куда иду, но чем больше шел, тем лучше представлял себе место, куда должен прийти и даже будто узнавал его черты.

На пути встречалось очень многое и разное, и я никогда не угадывал – что, хоть и знал, что что-то быть должно, но чем больше изучал, познавал, тем больше понимал, и видел пользу и для себя, и для мира в каждом встречном дереве или кустике, бугре или яме, в любом порыве ветра или случайном и редком луче солнца, вдруг пробившемся через потолок листвы и на миг осветившим дорогу впереди. Я понял, что все здесь не зря, все это здесь было очень давно, все имело скрытую силу и истинные знания, и учило меня, когда я приходил к нему. Я только должен был хотеть ощутить и понять. Во мне должно было гореть желание дышать жизнью. И тогда я постигал.

Уверенно проложенная кем-то ранее дорога в поле и лесу, сворачивая и петляя, стала все больше зарастать, до меня пробитые стопами и колесами колеи исчезали, и скоро трава все окончательно скрыла, и я теперь ориентировался лишь по прорубленной в лесу просеке. В один момент дорога, постепенно исчезая в траве, растворилась в лесных зарослях и больше не подталкивала и не направляла меня, а я, не в силах вернуться, все шел, пока хоть как-то, по каким-то приметам и следам людей было куда идти.

Но вот впереди показался просвет, и я вышел на большую лесную поляну всю поросшую колючей малиной. И сразу заметил, что дальше поляны прорубленной просеки в лес не было, как не было дальше и ничьих следов. Проложенная ранее старая дорога кончилась. Но пути назад не было, легко и потеряться и запутаться, и надо было либо оставаться здесь на поляне, где было и солнце, и тепло, или идти дальше в лес, где я ничего не знал, в еще большую темноту и неизвестность, туда, куда меня что-то, но уже тише чем раньше, тянуло, и где должно было быть то, чего мне не хватало.

На поляне было хорошо, и я присел отдохнуть. Только пить хотелось, а вода, что я взял с собой, заканчивалась. Я набрал горсть сладкой малины в рот и, разжевывая ягоды, зажмурился от удовольствия. Ягоды были в самом соку, и придавали силы. Среди бушующих раскидистых кустов я вдруг наткнулся на большой, старый и гнилой пень. И тут понял, откуда среди таинственного леса взялась эта светлая, греющая и полная сладкой малины поляна, на которой заканчивалась дорога. Это была огромная старая вырубка. Годами люди на тракторах и машинах, визжа пилами, валили здесь лес, обрывая рост вековых громадин и прочищая себе дорогу срезом тонкого молодняка. Потом люди ушли, и время стерло их следы. Остались только диски старых пней от тех деревьев. Среди них молодой лес разрастался очень неохотно.

На этом лесном кладбище теперь было так хорошо. На сколько хватало глаз, надо мной было единственное место в лесу, где светило солнце, грея прямыми лучами тело, и от этого окружающие края леса казались еще темнее. От уже некоторой усталости я прилег отдохнуть и немного разомлел на солнце, сидя на мягком, приятном и сухом мху.

Через некоторое время очнулся и сказал себе, что вот уже сколько прошло, солнце в зените, и скоро начнет склоняться к западу, а я еще не только ничего не нашел и не обрел, но даже не догадывался что же такого, самого на всем белом свете нужного, мне найти надо.

Тогда я протер глаза, огляделся, встал и снова вошел в тень леса.

Стало еще тяжелее: никакого подобия дороги не было и в помине, все поросло самыми густыми, какие я только видел, совершенно невообразимыми зарослями, через которые надо было со всех сил пробираться, обдирая руки и царапая лицо. Было очень жарко и душно, с меня ручьями катил пот, и страшно хотелось пить. Со всех сторон приставали вечно голодные комары-кровососы, а чуть ли не на каждой ветке висящая паутина лезла в лицо, отвратительно прилипая к коже.

Так я продирался, двигаясь по ровной местности, но тут, когда кущи резко исчезли и я было обрадовался концу мучений, вдруг почувствовал как куда-то проваливаюсь, даже лечу, и покатился вниз с крутого склона по крапиве и кустам.

Очнулся я на дне глубокого оврага в хлюпающей грязи, проклиная тот миг, когда решил вообще куда-то идти, и понял, что еще никогда не оказывался в таком гадком и низком месте.

Кругом было гадко, и вокруг ползали одни гады. Стало страшно, страшно при мысли, как я, всегда себя высоко держащий в прямом смысле, скатился так низко, и стыдно перед собой за ту наивную радость, когда увидев в стене кущей просвет, я, ни о чем не думая, ненужно торопливо рванулся вперед. Никогда я себя так плохо не чувствовал, но как человек многие годы мыслить себя заставляющий, вдруг… заинтересовался.

Интересно, подумал я, как ты, ко всему, казалось, готовый, по виду – далеко идущий, и по паспорту – самостоятельный, считающий себя вполне взрослым для того, чтобы идти в лес, поведешь себя здесь, как справишься, что победишь или перед чем-то сдашься, что придумаешь или чему ужаснешься, а главное – выберешься ли? Так что же делать?

Во-первых – встать!

Лежа в кустах в болоте на спине, я ощупал лицо и увидел на ладони вязкую смесь черного и красного – крови и грязи. Потом повернулся, оперся рукой на землю и привстал на колени. Перевел дух и немного огляделся, насколько хватало глаз. Вокруг было очень тихо, и ни единый кустик не шелохнулся. Тогда я сделал еще одно, сложнейшее сейчас и такое легкое в обычной жизни усилие и, вздохнув и вздрогнув, встал на ноги.

Почувствовал себя слабым, грязным, больным, но живым и все же свободным. Увидел впереди струившийся тонкой лентой ручеек, растекавшийся под ногами в лужу грязи, и пошел по низу оврага, вдоль ручья.

Чуть пройдя, увидел бьющий в стороне из-под земли родник, нагнулся, и стал долго и жадно пить. Полегчало. Ноги крепче стояли не земле, и я пошел быстрее и увереннее. Идя вдоль потока воды, я должен был хоть куда-то прийти и, правда, в конце концов, вышел к небольшому лесному озеру. Воды в этом озере было хоть и много, но от застоя она вся испортилась, покрылась ряской и травой, и эту воду не то что пить, но даже мыть руки в ней было противно.

Озеро находилось как бы на дне огромной чаши. От всех ее берегов вверх шли крутые склоны подъемов и, чтобы продолжить путь, надо было обязательно карабкаться по склону наверх. Не то чтобы выбора совсем не было, но любой из вариантов был подъемом: положе или круче, но тут хоть деревца, не колючая малина, не жгучая крапива и не склизкая почва под ногами, да и посуше кое-где, и коренья. И не обойти, и назад никак – еще там, в овраге поклялся не возвращаться, пока не поднимусь – и думать, думать надо, на какую кручу карабкаться. Тут не ошибиться надо, тут возможностей не так и много, тут упал, так второй раз можно и не подняться – силы человеческие не бесконечны.

Но подкупила все же пологость справа: не так круто, и хоть и трава, не ветки, но того же света как будто больше. И я полез. Все силы собрал и полез, только не остаться бы, только бы не в болоте, только б без жижи под ногами, там где нет вони, не вместе с гадами ползучими, не среди уродов. Вон сколько их тут: и не все, вроде, мерзкие, а глаза – скользкие, предательски холодные. Этим гадам болото их кажется центром мира, прекраснейшим местом на Земле; им и света не надо – хладнокровным, они на солнце ссыхаются, задыхаются, свет их слепит. Но я-то болото от чистого поля и свежего ветра, слава богу, отличаю, а потому – лезу, карабкаюсь, руками землю загребаю...

Но просчитался, не угадал. Не земля подвела – за стебелек маленький, полусухой схватился, на неживом – доживающим – удержаться решил, и слету – вниз снова, в болото, в грязь, к гадам.

Как очнулся и не помню, вода видно в нос затекать стала, дыхание, на вздохе, прервалось, тут уж не сила, сама жизнь на дыбы встала, взбунтовалась, и рывком вытащила из воды, на берег, на склон, и руки и ноги шевелиться заставила, а голову – думать.

Полежал, пришел в себя, снова встал. Подумал, что просто повезло: как головой не на камень, как не захлебнулся, как на ноги встать смог?..

Но встал, вдоль по берегу прошелся, гадов, шипящих и трещащих, послушал, и даже смешно стало над собой; нервический такой смешок. «Дурак ты, - говорю себе, - что ж ты, простак, полез туда где ниже? Лезть-то надо туда, где ухватиться есть за что».

К другому склону подошел, вверх посмотрел – и высоко, и круто, но и деревца, и веточки, и корни торчат из-под земли – как-никак помощники верные мои. Но и тут не сразу полез, присмотрелся, как лучше ногу куда поставить, за какой корень старый рукой зацепиться, за какую ветвь ухватиться, как ползти лучше – не по прямой оказалось, а извилисто надо. Даже наверх прямой путь оказался не всегда верен.

Не было бы внизу болота, махнул бы не глядя, а тут и так сил нет, и время заканчивается – кто знает, сколько у меня времени осталось? А тут идти надо, не сидеть. Хорошо это слишком – сидеть, заснешь тогда среди мерзости, в болоте; так можно и не проснуться.

Одну руку сюда, ногу вот здесь, шаг за шагом, метр за метром, в землю вжимаясь, света не видя. Тяжело, боже, как же все так тяжело! Кто бы мог подумать? Я себе и представить не мог, как страшно и тяжело может быть. Кажется, никогда это не кончится, и ты вот сейчас не выдержишь. Особенно один. Гады болотные вокруг одни только.

Снизу смотрел – высоко было, когда лез впереди ничего не видно, да и сил не было смотреть, а только думал, как еще шаг сделать, продвинуться как. И не заметил, как подъем кончился, и вот я вдруг и сам на верху, на ровном светлом месте сижу, руки и лицо об траву вытираю, и – дышу, дышу чистым, свежим, ароматами цветов и лесных смол, пропитанным воздухом. Как же хорошо! Руки не двигаются, ноги от усталости не ходят, но как же хорошо после подъема, после грязи всей этой, подняться и вздохнуть, лечь на землю и смотреть на небо, сил для дальнейшего набираясь!

Сколько лежал, не помню, не до счета времени было, но как встал с облегчением, как только вокруг посмотрел, так и понял, что понятия не имею, где нахожусь, совершенно не представляю, куда идти, и так устал, так вымотался и столько всего насмотрелся, что теперь хочу только одного – домой.

И уже не до чего, не до того, что было, и не до того, что так искал и обрести хотел, дела не было, а только до дрожи жутко домой хотелось, в духом Родины пахнущие места, к той земле, от которой тепло, к тому ветру, что так свеж, к зеленой траве, к чистой воде, к жаркому огню, к уюту дома, к месту, где я был самим собой, где всего хватало, и ничего не надо было, и где я видел себя свободным и счастливым.

- Господи, вот оно, вот! - сказал я себе. – Что же это я раньше до этой простоты не додумался? Все время о чем-то себе думал, все какие-то вопросы и проблемы решал, все кого-то слушал и с кем-то спорил, а самого главного и такого ясного не понимал! Как же это я?

И что же теперь? Не знал зачем и к чему идти, но чувствовал куда мне надо, и шел, и ноги несли… Куда идти – знаю, зачем – понимаю, а идти не куда, вокруг все – одно, все массивы, все деревья, все места, и сторон света я не вижу здесь. Я долго стоял и думал. Только не вниз и не наверх мне, не сидеть и не кружить, прямо идти надо, только прямо, и ни за что не сворачивать, четкий вектор должен быть. И дорогу искать надо, если сам не знаешь куда идти. В лесу любая дорога куда-нибудь выведет. А дорог по склонам и по болотам нет. Только по земле. Значит, прямо – просто прямо.

Вслух себе повторил, подтвердил, и пошел. Снова кущи густые, сушняк, бурелом, но проходить теперь их легче, я уже знал, как здесь надо идти, как с крапивой обходиться, как за колючки не цепляться. И комары кусали и мошка в глаза лезла, и паутина липла, но насколько теперь это было легче, когда привык этому, что и внимания почти не обращал… И шел все быстрее, и хоть и дороги не было, не малые расстояния пересекал, единое направление находил по стволам деревьев, по длине ветвей, а главное, чутьем, знаниями, что обрел, и опытом, что пришел ко мне со временем. Овраги переходил по стволам упавших деревьев, по лесу шел как можно тише. И прямо, не сворачивая, по заданному себе направлению.

А как сомневался! Сколько гадал: не ошибаюсь ли? Как свернуть хотелось туда, где лес реже, где казалось просветов больше. Но чувствовал, не скоро еще конец леса, не конец еще моему пути, и не так вот тебе всё и сразу. Дорогу найти ты еще должен. Не видел я ее и не знал, есть ли она и где, но верил, что должна быть, не может ее вот так просто не быть, не для того я столько прошел, столько в себе и для себя открыл, чтобы теперь заблукать здесь и погибнуть средь нескончаемых деревьев и кустов. Не справедливо это, не по той, высшей, справедливости… Польза еще должна быть, если жив.

И вышел. Не увидел, а просто света вокруг стало больше и под ногами земля тверже. Хорошая дорога – проезжено, протоптано. И повеселело, полегчало, понял, что не зря все, все для дела.

Идти вот только куда? «Никого слушать не буду, - решил себе строго, - доводились, добегались, допрыгались… ни на какой луч света или тень впереди не куплюсь! Нагляделся, набродился! Себя слушать! Только себя! Свой голос, голос божий внутри. Ни на что внимания не обращать, тут и свету и солнцу доверия нет, столько фальши!»

И повернул. Не куда-нибудь, а так, просто, куда захотелось, где самому показалось. И пошел, не быстро и не медленно, как самому лучше было, чтобы все узнать, важное понять и нужное запомнить.

Вспоминал я теперь, что и учили, и говорили, и даже читал я об этом, и ощутил, и внял, и помогало во многом, но вот в самом главном, пока сам носом не ткнулся, в кровь пока не разбился, не ошибся, не упал, а потом не поднялся, не увидел, где свет, а где тьма, где дьявол, а где ангел, где ложь, а где правда, где истина моя – ничего так и не понял.

И шел теперь к счастью, к идеалу, где все – оно. Без вмешательства со стороны, без влияния извне. Без отклонения, без предпочтений, без привычек и без подчинения. Свободным в окружающем мире и с верой внутри. Мне не надо было как-то идти, с кем-то и в чем-то быть согласным, чтобы шел я туда, куда хотел. Внутренне я был с собой, и в этом была вся правда. Правда была в свежем ветре, в синем небе, в теплом солнце; в простоте и смысле; в душе и разуме.

Скоро, и снова для себя неожиданно, я вдруг вышел из леса. Впереди до горизонта стелилось чистое поле, и я, задохнувшись от этой чистоты пространства, побежал по нему. Невдалеке, на самом пригорке, рукой подать, я увидел мой родной дом. За ним, выводя контуры крыши и стен, садилось солнце. Я смотрел на мой дом за сегодня уже второй раз, но теперь совсем другими глазами.

Немного пройдя вперед, я оглянулся на лес. Верхушки крон краснели на закате. В глубину леса уходил неизвестная темнота. Я сказал ему «спасибо». За все: за грязь и рвань, за падения и подъемы, за острые камни, за втягивающее болото, за темноту и за тишину, за редкий, но сладостный луч солнца сквозь ветви, за родник воды средь непролазных, неизвестных кущей… Ты был строг и суров, но ничто большему меня не научило, чем твоя вопрошающая, требующая неизвестность. И за это – спасибо тебе. Тихое, ясностью отвечающее спасибо.

Я смотрел на дом перед собой и шел к нему. Никогда я не чувствовал себя лучше. Сколько же надо пройти, чтобы научиться дышать? Сколько понять, чтобы почувствовать вкус свободного ветра на губах? Всем существом своим ощутить наличие в жизни смысла? Не понять, не узнать его – почувствовать!

И не важно, сколько шагов до дома, что передо мной – я уже видел себя в нем. Видел, как подхожу к стареньким воротам, как рукой земли касаюсь и чувствую тепло этой земли.

Я дома. Наступил вечер и я вернулся. Успел. Чувствую тепло моей земли, дыхание знакомого ветра, кожу ласкает приветливый луч солнца на закате. Много в этом дне было, потому что пошел – не остался. Он – как кусок жизни. Много прошел, никогда столько не ходил. Сколько чего видел – не пересказать, сколько чего познал – словами не передать.

Здесь для меня что-то изменилось, и не то что стало другим, а как-то я сам себя здесь не так как раньше теперь ощущал. Стал искать чего раньше не хватало, за чем, казалось, и пошел, и – не нашел, но не потому что этого нового не было, а потому как все настолько сильно наполняло меня, и так все переменилось, что увидеть и выделить хоть что-то бы невозможно. Я был полон, насыщен, и без прошлых изъянов. Я улыбнулся – это было так важно.

В доме кто-то был. Я никого не встретил, но ощущал его присутствие во всем окружающем. Этот мой друг – в нем я не сомневался – еще не пришел, он был еще в пути, но уже чувствовался здесь, все для него было готово, и я ждал его появления в своей жизни. Слишком долгим было одиночество. Я воссоздал и восполнил себя, был свободен, но по-прежнему одинок, и не кому было сказать всё о чем я думаю, и я помнил о нем, он был мне нужен, я представлял его себе и ощущал его рядом.

Я сел за стол, достал бумагу, взял ручку и подумал о том, что если когда этот друг появится в моей уже более полной жизни, мне будет что сказать ему, или дать прочесть.

 

апрель 2007. Узловая