Человек, во многом, сам хозяин своей судьбе. Он сам решает, сам определяет, и сам строит свою жизнь по своему разумению, характеру и принципам. Но иногда судьба тащит человека против воли по одной ей известному пути, зачастую просто не оставляя выбора. Она треплет его по выжженной судьбами земле, продирает по кущам лжи и испытаний, касается льдом страха, выбивает им двери устоев. Каждый человек при этом меняется. Кто-то ищет выход, часто переступая через себя, а кто-то переступает через других.

Какими бы ни были превратности рока, никто не заставит измениться результат кроме самого человека, и только от него зависит, как будет выглядеть пройденный им путь и какими усилиями он был преодолен.

 

1

 

Дряхлая старушка с некрасивым уставшим лицом и потускневшими глазами подоила корову, вымыла холодной водой старые, но еще крепкие руки, и уже собиралась идти варить обед, как услышала гул машин. Место здесь было глухое – край деревни, второй дом от леса, и сюда мог никто не заезжать месяцами. Она, оставив кастрюли, вышла к воротам и прислушалась – давно ждала собиравшихся навестить ее детей вместе с семьями.

Дом был просторный. Дед с войны сельским плотником работал: разместиться всем всегда место было. К тому же сын ее любитель поохотиться, вот только времени вырваться из города никак нельзя было выкроить – работа, да заботы.

Из-за ближайшего бугра, под глухой рокот двигателя, выглянули знакомые автомобили, а когда подъехали к дому, к радости хозяйки из дверей гурьбой посыпался народ. У ворот до слез растроганная старушка встретила и расцеловала дочь и зятя, обняла сына и невестку. Последним вышел из машины и как-то скромно и рассеяно поздоровался со своей бабушкой внук ее – Егор. Он, как и остальные давно хотел приехать, но никак не мог вырваться в деревню на волю. А как только вышел из машины, никак не мог оглядеться, почувствовать себя после города раскованно и спокойно. Нужно было привыкнуть.

Наконец, Егор смог осмотреть повторно за лето зарастающий травой двор с гнилым заваливающимся забором, чуть покосившуюся от времени большую избу с маленькими окошками, посеревший от старости сарай недалеко от дома, приглушенно издающий квохчущие звуки домашней птицы. А там – дальше, за изгородью, пестрящий на солнце частоколом березовых стволов, верхушками елей и сосен расстилался на небольшом холме лес, на который Егор долго смотрел, стоя посреди двора с расслабляющим ощущением нахлынувшей свободы. Необъятное чувство вольного пространства, заразительное своим величием в деревенской тиши, постепенно овладевало им.

Тайно, для себя, любящему наши старые русские деревни, с грязными развороченными дорогами и покосившимися заборами, после долгого отсутствия, часто долго приходится привыкать к окружающей обстановке. Так и Егор только к вечеру присмотрелся к окружающему двору, лугу и лесу, к сараям, заржавевшему умывальнику рядом с прогнившей скамьей, к старому колодцу, к серой избе, с ее скрипящем полом, тусклым светом внутри в полдень и паутиной по верхним углам, запаху сырости и земли с весны и до осени, а бабушку искренне стал считать членом семьи. Егор подумал, что, как и все вокруг, он просто со временем меняется, и не в худшую, но и не в лучшую сторону.

Разложив вещи, сменив одежду на походную и переобувшись, он вышел на маленькую, с трех сторон застекленную небольшими квадратами оконцев террасу, где добрую половину места занимал большой семейный стол. Обед больше был городским, быстро состряпанный женщинами из привезенных с собой продуктов, и молока с картошкой. После дороги у Егора разыгрался аппетит, и он с удовольствием поел, запив все горячим чаем, после чего, не отдыхая и широко потягиваясь, вышел за ворота на улицу, думая осмотреть забытые окрестности.

 

Природа действует на человека в зависимости от того, как он к ней относится, но и само отношение человека к окружающему миру складывается из силы впечатления произведенного природой. Сила действия одного и зависимости от него другого происходит от места, в котором находится человек и его личного отношения к этому месту.

Егор любил и саму природу как источник жизни, но, кажется, еще сильнее соскучился по родным местам и, выйдя на луг, к лесу, попал под еще большее впечатление окружающей красоты чем только по приезду.

Все вокруг казалось прелестно. В еще теплых лучах солнца местами в тени поблескивала невысохшая с холодного утра роса на траве, открывшийся перед ним луг пестрел поздними цветами, а недалеко, метрах в ста от деревни, за ручьем, начинался темный и влекущий таинственностью лес, донося до деревни резкие голоса невидимых птиц и легкий шум верхушек крон на ветру. Умилял и сельский пейзаж: выделяясь черными полосами колеи в траве, старая дорога лентой вилась от двора ко двору, исчезая где-то за далекими поворотами. Местами покосившиеся смоляные столбы, будто внося крупицу цивилизации в устаревший пейзаж, нитями проводов цеплялись за жилые избы, еле заметные в тени заросших кущами садов. Забытая деревня тихо вымирала, но в эту минуту торжества дикой природы Егор подумал, что странно было бы видеть здесь новые, освежающие вид, кирпичные дома с блестящими металлом крышами, яркими крепкими заборами и современными городскими автомобилями во дворах. Нет, именно такой, богом забытый пейзаж заброшенности настраивал романтические ноты в душе, казался естественным, и Егор, все чаще будто беспричинно улыбаясь, в приподнятом настроении, решил пройтись по деревне.

Дома от дороги стояли справа, а слева около леса петлял и струился искрящейся на солнце ключевой водой ручей, местами поросший ивняком. От каждого двора к нему, и дальше, в лес, вели годами набитые тропинки, пересекая речушку множеством малых пешеходных мостков. По виду этих тропинок и мостиков можно было определить жил ли кто в доме, и если жил, то бабка или дед, престарелые или уже совсем немощные, потому как мостки были крупные, с парой опор, или совсем малые – из неумело сколоченных досок, гнилые и кое-где подделанные, с редко торчащими свежего древесного цвета прибитыми дощечками. Одни тропинки, от дворов, где жизнь еще теплилась, были сильно протоптаны, у некоторых даже выкошено по обеим сторонам, а другие еле заметно петляли среди зарослей крапивы и шеломанника – так можно было увидеть наличие и силу жизни в каждом дворе.

Дома были все похожи – из старого, осыпающегося кирпича, с деревянными пристройками, но по степени хозяйствования сильно различались. Если напротив первого попавшегося по ходу двора из-под ног Егора разбегались в панике одни лишь куры, то у второго пришлось согнать с дороги еще и стаю гусей, провожавших его немигающими взглядами шипящих голов на изогнутых шеях; в саду затаились тени схоронившихся индюшек, а на лугу, перед речкой, были привязаны два настороженно следящих за Егором ушастых теленка.

Радуясь ясному дню, Егор уже собирался угадать, какие виды народного хозяйства откроет ему следующий двор, скрытый за кустами черемухи, но когда обогнул их, то увиденное никак им не ожидалось. У кривой калитки на мелкой траве сидел белобрысый малыш и играл с перепуганными цыплятами в ящике. Он был так восторженно занят пищащими птенцами, что не заметил Егора. Когда же мальчик обернулся и увидел прямо перед собой высокого незнакомого парня, то сначала сделал большие глаза, а потом чуть было, наморщив лоб, не разревелся, но так и остался сидеть с застывшим выражением на лице, моргая большими голубыми глазами.

Немного озадаченный произведенным впечатлением, Егор присел на корточки и как можно спокойнее поздоровался с малышом, протягивая для приветствия руку.

- Привет!… Как тебя зовут?

Реакции не последовало.

- Э-Эй!… привет! Я Егор, - он показал на себя пальцем. - А твое имя как?

- Его зовут Сережа, – произнес тихий голос справа. Егор резко обернулся, встал и так и замер с застывшей улыбкой.

За изгородью стояла, скромно улыбаясь, девушка на вид лет семнадцати. Одета она была по-простому, но во внешности были заметны черты горожанки. Егор совершенно растерялся, не зная как реагировать и что делать перед первыми сегодня в деревенской глухомани встречными людьми, и еще даже ничего не сказав, уже ругал себя за несообразительность и слабость.

- Привет… значит, Сергей?.. – показательно усмехнувшись, сказал он. - А я Егор, из дома на окраине, только что к бабушке приехал.

- Лена. А это брат мой, - она указала взглядом на тут же быстро вскочившего с земли малыша.

В голосе ее чувствовалась приветливость, Егор почувствовал облегчение и просто, по-дружески, сказал:

- Никак не ожидал вас здесь встретить, одни куры и гуси кругом…

- Да я вот, тоже, к бабушке приехала на выходные. А ты… (она немного смутилась, но, все же утвердив голосом это «ты», более уверенно продолжила) а ты из последних домов, деда Васи или Марьи Федоровны?

- Да, Марьи Федоровны, - улыбнулся Егор.

И так слово за слово они разговорились. Егор, оказавшись на шесть лет старше – Лене было шестнадцать, не отнесся к ней как к привлекательной знакомой, хотя она, бесспорно, была достаточно красива. Дело, конечно, было не в разнице возраста, а в том, что он теперь хотел просто отдохнуть в деревне как у себя дома, ни на что не отвлекаясь и ничем себя не нагружая. Сразу решив относиться к новой знакомой как к младшей сестре, почувствовал, насколько легче вести беседу и не напрягаясь, шутить.

А потом Егор предложил составить ему компанию, и они пошли гулять по деревне. Лене он, в общем, понравился – вежливый, нерезкий и неглупый. Она сразу отметила не только разницу в возрасте, но и в опыте, и поэтому иногда стеснялась вести беседу, что, правда, с лихвой покрывалось хорошим настроением Егора.

Ярко светило стоявшее высоко солнце, но для конца второй декады августа было ничуть не жарко, ветер играл листьями яблонь в садах, и тихо кудахтали по сараям куры – день для приятных деревенских прогулок по свежему воздуху был самый подходящий. Они никого не встречали: все в этот час были на работах и в огородах: начиналась пора сбора урожаев. Почти дойдя до конца череды домов, Егор вдруг увидел вышедшего на дорогу, стоявшего и смотревшего на них, не двигаясь, человека. Егору он, когда был еще далеко, как-то сразу не понравился резко окаменелой позой, а потом, как поравнялись – и пристальным подлобным взглядом, направленным на Лену. Казалось, необъяснимая, но вызывающая отрешенность от всего и ото всех была в нем.

В такой день, когда все так хорошо, не хотелось испытывать неприятные ощущения неизвестной встречи, и когда Егор решил предложить ей окольным путем вернуться назад, то Лена вдруг сама настойчиво-испуганным голосом попросила вернуться по лесной дороге, и они, перейдя речку, опушкой пошли обратно.

Слово за слово возобновился угасший было разговор и скоро они дошли до дома Лены, которая вдруг неожиданно просто и весело пригласила Егора зайти познакомиться с бабушкой и угостить его чаем.

Так Егор, неожиданно для своей привычной робости, очутился на мягком старинном диване террасы ее дома, со стаканом крепкого горячего чая в руках, отвечая на любопытство юркой старушки в цветастом платке. Ему хотелось быть чутким и добрым с этими простыми и светлыми людьми. Своих же ровесников ему наоборот распознать было сложно – всегда заняты, нервно напряжены, разбросанно различны, и даже сами не столько скрытны и всем озабочены, как хотят это показать. Но в этом доме все смотрели просто, открыто и уверенно – как на своего. Расспрашивали обо всем, но так внимательно к нему относясь, что отвечать было даже интересно, всегда с увлечением ожидая реакции на тот или иной, неожиданный и удивительный для них ответ.

Так за разговорами и обсуждениями Егор пробыл в гостях добрых пару часов и, найдя подходящий момент, замечательно со всеми распрощался, даже с широко улыбающимся теперь малышом. Встретиться они договорились завтра: Егор обещал проводить Лену и Сережу на пруд, куда они давно хотели сходить, но их одних не пускали, а с ним было как-то спокойнее.

Придя домой и застав все семейство в таком же замечательном расположении духа, как и у него, Егор откликнулся на призыв к ужину и умывшись и вымыв руки, уселся вместе со всеми за стол.

 

Диск солнца свалился в сторону леса, когда за поздним ужином на террасе подводились итоги дня, насыщенные впечатлениями природной чистоты, рассказами бабушке о городском быте, а ближе к ночи все темы постепенно слились в дружное планирование завтрашнего дня. Порешили, что с утра Егор с отцом пойдет на охоту – знали они одно хорошее болотце за лесом и давно уж про него думали. Дядя Витя собирался на рыбалку, мама Егора решила остаться с бабушкой, по хозяйству помочь. Егор рассказал о приятном сегодняшнем знакомстве и обещании прогулки на пруд, после чего предложил утром всем сначала прогуляться вместе с Леной и Сережей, а потом они с отцом сходили б на охоту.

За разговорами досидели допоздна, в бликующей пламенем тишине жгли после ужина костер. Каждый делился своими деревенскими впечатлениями: одни говорили о страшной разрухе, другие больше склонялись в сторону освобожденной от человека природы. Каждый как всегда остался при своем, а когда все уже собирались расходиться спать, бабушка окликнула мужчин:

- Ребята, вы только не забудьте все машины получше закрыть, а я дом запру.

- Да ладно, - сказал дядя Витя, - что им будет-то? Кому мы тут в деревне нужны!

- Нет уж, вы обязательно все заприте, а то, - она перешла на шепот, - у нас тут недавно вернулся один из тюрьмы, Алешка Коровин – пьянчуга и вор, всю деревню уже замучил. Своего ничего нет, вот он по другим дворам и лазит. Ко мне на днях приходил, так я еле отговорилась и спровадила его – страшно. А то он, знаете, убьет не думая – дурак совсем. За убийство и был в тюрьме… – добавила старушка со вздохом и перекрестилась.

Все сразу автомобили заперли, но после такого замечательного, лучшего за последние несколько недель дня, ничто не могло испортить Егору настроения, и он успокоился.

Закат медленно потухал за черной полосой границы неба и земли, дневные песнопения постепенно растворялись в наступающей темноте, и только из леса иногда раздавались новые голоса неведомых птиц.

 

2

 

После такого прекрасного дня, проведенного в превосходном настроении, Егор спал крепко. Ничего ему не снилось и только утром сознание вздрогнуло от далекого то ли хлопка, то ли удара, где-то кто-то будто что-то крикнул, Егор, проснувшись, прислушался, ожидая продолжения, но все стихло, и он снова заснул.

Сон ушел много позже. В комнате слышался приглушенный, но в тоже время сильный говор, будто кто-то хотел кричать, но боясь нарушить тишину, говорил приглушенно.

- Как это могло случиться?

- А кто знает? Он, говорят, пришел с утра…

- Хорошо, что хоть в милицию сразу позвонили. Да и что? Вся деревня уж знает. Дед-то как?

- Да ничего. А вот она, говорят, не очень.

- Ну, еще бы! Такое! Девчонка ведь совсем! Да и ей-то всего… сколько?

Сначала Егор, лежа тихо, хотел, как в детстве нравилось, сквозь дремоту слушать других с закрытыми глазами, ничем себя не выдавая, но голоса были настолько резкие и нервные, что он стал прислушиваться и вдруг расслышал имя Лены. Моментально одевшись, он выбежал в соседнюю комнату, ведущую в сенцы, где у стола разговаривали отец с матерью.

- Что случилось? О чем вы?

Родители быстро переглянулись.

- Да… случилось тут вот…

- Ну что? Говори же скорее!

- Помнишь, бабушка нам вчера рассказывала про какого-то бывшего зека, который из тюрьмы вернулся?

- Да, да, я сам его видел.

- Да… Ну, так вот. Сегодня утром он, пьяный видимо, напал и хотел, как говорят, то ли избить хотел, то ли изнасиловать знакомую твою вчерашнюю.

- Лену?! – лицо Егора в миг стало маской, а внутри все затрещало.

- Ну да, – отец отвел взгляд в сторону. – Дед на ее крик выскочил с ружьем, ну и этот, короче… отобрал у него ружье, избил деда… и выстрелил даже раз, к счастью мимо, и с ружьем убежал в лес.

- Как убежал? Ну… поймали? – Егор говорил как во сне. Его накрыла растерянность и потрясение.

- Кого?.. А, этого? Нет, ты что! Это только что как час назад случилось.

- А как она? Ты ее видел?

- Нет. Но, говорят, с ней вроде как все в порядке, хоть он ее и ударил. Ну, нервный срыв и все такое…

Егора заколотило. Напуганный и опустошенный, он стоял посреди комнаты и смотрел в пол. Но почти сразу потрясение сменилось волной нахлынувшего гнева, возобладало желание крушить и ломать, но в то же время Егор чувствовал большую слабость во всем теле – еле стоял на ногах и не сразу пришел в себя.

Он не знал что делать, понимая лишь, что делать что-то надо. Сначала хотел бежать к Лене – успокоить, увидеть и узнать – что с ней, как она? Да что толку? Там сейчас родные, да и знают они друг друга всего ничего, пару часов, хотя за то время и порядком сблизились. И вряд ли сейчас пустят… Дед чуть не погиб, спокойный такой, рассудительный – хороший человек.

Все же держа себя в руках, Егор решил сначала все неторопливо обдумать, а потом уже что-то как-то решать. Все вчерашние планы на сегодня были отложены. Бабушка и мама с тетей собирались к Лениной бабушке. За завтраком он узнал, что уже вызвали милицию, и те вот-вот должны приехать, и что все мужики местные, как говорят, собираются сами прочесать лес. Услышав такое, Егор тут же собрался идти к ним, понимая, что этого он пропустить не может.

Сам Егор боялся растеряться, но мысли его, на удивление, четкими рядами проносились в голове: «У бабушки ведь здесь, дома, тоже два ружья, на охоту ведь идти собирались и почти два десятка патронов – от деда осталось… Нет. О чем он думает… Не убивать же они его собрались?..»

Наслышавшись о деревенских порядках, Егор вспомнил, что не раз рассказывали, как на деревне, хоть и живут все вместе поколениями, часты драки и избиения, да и пара глупых убийств по пьяни вспоминалась. Да, собравшись и решив обойтись своими силами, местные мужики могли пойти на все, и не то что бы Егор был с ними сейчас согласен, хотя понять – понимал, но все же был за узаконенное, честное решение. Это, хоть и зол очень он был, все же казалось ему ближе, чем групповое зверство, даже если и, может быть, справедливое.

Надо было определиться, а времени совсем не было. Подойдя к дяде с отцом, Егор просто предложил присоединиться к собравшимся мужикам – тех и так было немного. Дядя, обращаясь к стене, как бы про себя, сказал: «А мы то тут причем?», а отец попросил для начала успокоиться.

Они, конечно, были по-своему правы. Но нет, Егор был готов на все, только бы не ждать. Ему хотелось действовать, делать что-то, добиваться своего, но только не сидеть на месте. Зная, что мужики собираются у дома где-то в середине деревни, который ему вчера показывала Лена, он схватил старую дедовскую двустволку, до отказа набитый латунными головками гильз патронташ и пошел к мужикам.

Егор был страшно раздражен, даже трясло всего. Странно, но его никто не удерживал. Уже торопливо шмыгая по деревенской дороге, вдруг понял, что все вокруг в этот момент искренне сожалели, вытирая вырвавшуюся слезу, предлагали чем-то помочь и сочувствовали, как могли, но никто не был способен на четкие, решительные действия, будто ожидая, что все или разрешиться само собой, или кто-то другой все сделает. В этом было что-то такое слабое, очень похожее на все, что когда-либо происходило вокруг, что-то очень характерное для людей в его городе. Он вдруг понял, что родные, кто-то в больше, кто-то в меньше, попросту струсили. Но, трусость ли это – страх перед опасностью? А обязаны ли они? Но что тогда трусость? И у каждого были свои ответы на эти вопросы! Но все же, сказал он себе, можно найти множество всевозможных объяснений, чтобы не участвовать, но сейчас, перед фактом, для Егора, полного решительности и стремления, все они были ничтожны.

В том доме, кроме самого хозяина старика Петра Васильевича, никого не оказалось. Мужики ушли уже. По рассказам деда, два человека из соседней, за рекой, деревни, и трое – из их. Трое из этой пятерки – такие же старики. Все, правда, с ружьями, но как и кого они там собираются искать? Лес, конечно, не огромный – километра два на полтора, но смешанный, бурелома хватает, дорог толком нет, и спрятаться там никакого труда не составляет. Разве пять человек найдут там одного, отчаянного и готового к тому, что его будут искать? Сейчас, когда мужики уже ушли, все кто остался, кажется, начинали думать, что наверное и правда надо бы было милицию подождать и не спешить. Но вот милиция-то как раз и не объявлялась.

В расстроенных чувствах неучастия Егор огородами возвращался домой, решив по пути все же проведать Лену. Бабушка его с матерью в передней хлопотали по хозяйству и, услышав, что она в порядке, как всегда говорили в таких случаях, оставив в сенях ружье, он вошел в дом.

Рядом с лежавшей в сумраке зашторенной комнаты на кровати Леной сидела бабушка и тихо плакала. Бальзамом на сердце пролилась еле заметная легкая улыбка на лице девушки, появившаяся при его появлении, и Егор решил, что правильно сделал что зашел. Увидев Егора, старушка, тихо вздохнув, встала, посмотрела на него и, вытирая платком мокрые глаза, тихо вышла.

Егор молча присел рядом на стул. Он, не отрываясь, смотрел на нее, пока Лена не отвернулась.

- Привет.

- Привет, - ответила она, лежа лицом к стене.

- Я только хотел спросить как ты... - сказал Егор и запнулся. -

- Со мной все нормально, - голос ее звучал глухо и бесцветно. - Родителям уже позвонили, они к вечеру приедут, или завтра, папа когда с работы отпросится.

- Ты знаешь... все-таки, ты пойми... Могло быть и хуже. Ты не против, если я еще с тобой посижу…

- Нет, не надо. Да, я знаю, могло быть и хуже, но потом, все потом…

Он, понимающе кивнув, встал и уже был в дверях, когда она его тихо окликнула:

- Егор, ты очень хороший…

- Конечно, конечно, - проговорил он быстро и с жаром, - ты отдыхай, пожалуйста, сколько надо… Не подумай будто я… нет, я ничего. Сделаю все, ты говори. Только помни, что я рядом и если что – зови. Я буду… - он вдруг замолчал, понимая, что достаточно слов.

С печалью и нежностью Лена улыбалась ему из темноты. Ответив такой же улыбкой, Егор как-то неловко чуть махнул ей рукой и вышел.

 

Его задумчивое разглядывание у террасы еще пушистых, но уже отяжелевших темно-серых августовских облаков прервала мать:

- Егор, ты зачем ружье с собой принес?

- Да так… – и, немного помолчав, добавил. – Хотел… с мужиками на поиски в лес пойти, да не успел, они уже ушли.

Мать ничего сначала не сказала, но потом, подойдя, быстро, тихо и четко произнесла:

- Ты что? Что делаешь? Куда идти? А ты подумал, что там может случиться? Приедет милиция, и его объявят в розыск… найдут, - она сделала паузу и уже тверже продолжила. – Даже не вздумай ничего такого делать! Знаю – тебе начальников нет, и ты взрослый, но этот… убийца, даже не человек, он убивал уже и убьет еще. Я о нем еще с института слышала, он тогда в школе был. Его уже тогда по милициям таскали. Он так и недоучился…. Такие и сидят по тюрьмам всю жизнь, но все сделают, чтобы туда больше не вернуться. Говорили даже, что его по «психике» проверяли. Он же больной. Сам видишь – чуть деда не убил и ружье забрал. Теперь, если отсидится, снова по деревням пойдет. Надо бы сегодня уехать, но теперь милиция появится, спрашивать всех будут, так что ничего страшного… отец меня убедил, останемся пока, а завтра тогда уедем домой.

Егор на все это только ответил, что теперь ничего не остается, как ждать милиции, и собирался отнести домой ружье, но прежде, отыскав в саду старика, сидевшего на скамье с забинтованной рукой и опухшей половиной лица, и на всякий случай спросил, что же случилось. Старый дед взглянул на Егора и глухо проговорил:

- А я ведь, старый дурак, патроны не снял, не думал ведь… Ружье с ним, с патронташем, так всегда и лежало, и я, растяпа, так его и схватил, – он немного помолчал, а потом добавил: патронов там, кажется, три было, или четыре... пара дроби мелкой, а остальные «нули», да и лисиц я тут иногда гонял… Так вот. Ну и в стволах два было. Сейчас бы у него один остался, без патронташа бы, а так на два дуплета еще…

«Нули» это плохо, подумал Егор. Это почти картечь. Убить ими легко, даже издали, метров с тридцати – не убьет, так покалечит. Да еще и «утиный» – с близи и убить может, а расстояния – ранит. Ишь, дед! Охотник, тоже.

День был ужасно испорчен. Егор не знал что будет, помочь ничем никому не мог, и делать что-то было глупо и бессмысленно; да и не знал он, что можно сделать. Надо ждать милицию, и может, мужики с леса вернутся…

Надо же, сказал он себе, вчера такой прекрасный день, все хорошо, а сегодня – сплошная тьма и кошмар, не знаешь, что и думать, и неизвестно как еще все кончиться.

Егор и раньше часто замечал, что события чернополосицей на белом фоне меняются изо дня в день, в неясной зависимости друг от друга, то наставляя уроками, то награждая за правду, но видимо совсем не случайно, как могло показаться и как раньше думал он сам, а обязательно почему-то и зачем-то. Несколько незаметно пролетевших ночных часов сна отделили прекрасный вчерашний день от непонятного и страшного сегодня. И надо держаться, подумал Егор, иначе, что же это тогда будет?

 

Дома в прохладе комнат он ощутил, как обида за Лену и ярость к захватившему его кошмару давяще разливаются по телу. Егор был в совершенном упадке, на него нашла вялость и непонятная усталость от нервного потрясения. Как хорошо было в спокойствии и размеренности городской занятости! Как ровно и стабильно! Как всегда уверенно и предвидено!

Егор вдруг подумал, что раз всё немного успокоилось, то еще даже может получиться сходить прогуляться и отвлечься. Охотиться, продираясь по кустам и болотам, желания, конечно, не было – здесь нужно было особое чувство – проснувшийся охотничий азарт, редкое состояние души, но надо было буквально куда-то деть себя, и хоть что-то делать. Не было сил вот так продолжать сидеть на месте и делать вид, будто все в порядке. И раз здесь он не мог никому ничем помочь и ничего путного ни для себя, ни для Лены сделать не мог, надо было хотя бы просто пройтись. Казалось, что он здесь кому-то мешает и этот кто-то, похоже, был он сам. Он ослабел и стал противен себе, раз ничего не мог сделать.

Лежа на скамье в саду и пытаясь прийти в себя, он разглядывал зеленые шары дозревающих плодов на старых, с обвисшей корой, яблонях. Пытался услышать теплый ветер, что легкими порывами трепал волосы. В небе над деревней контурами теней кружили ястреба. Облака то приобретали замысловатые, будто кем-то слепленные формы, то вдруг расползались, украшая небо смелыми мазками чьей-то кисти. И над всем этим стояла бесподобная синева, своей небесной прозрачностью невидимо отражая в себе мир на Земле.

Егор боялся думать, задавать себе безответные вопросы, но не мог остановить как из рога изобилия льющийся поток будоражащих сознание тяжелых, как свинец, мыслей, и с тоской грудь рвущих чувств.

Приехала милиция. Быстро собрали со всех сведения, опросили свидетелей и соседей. Просили сообщить «если что», обещали «все необходимое» сделать, немедленно приступить к делу, и уехали. Всем было ясно, что в лес идти они и не думали, и на милицию была надежда только в том случае, если преступник появился бы сам. Но все же, как рассказала мама, приехавший с ними фельдшер снял с Лены описание гематом, да еще, к слову, сказал, что этот самый, и правда, не только «сидел», но и временно лечился в районной психиатрии.

 

Небо серело, все больше покрываясь слоем сплошных облаков и надо было ждать дождя. Пришедших с нулевым результатом из леса местных мужиков милиционеры разругали на чем свет стоял за самоуправство, на что те, правда, не обратили никакого внимания, а больше расспрашивали про здоровье Лены и деда. Одного из них, Владимира Алексеевича из соседней деревни, Егор спросил, как и где ходили, и тот ответил, что прошли они по основным дорогам леса и прочесали часть ельника на опушке – все обойти, конечно, было нельзя. Этот мужик так просто рассказывал о поисках преступника, что Егор очень удивился скрытой доброте и простой, даже примитивной его самоотверженности. Как будто он точно знал цену жизни, а об опасности никогда и не думал. Егор понял, что люди здесь не гибнут, как про них говорят, а что, наоборот, как ему казалось, именно здесь погибающий может возродиться. Плохо же все так, потому как не нужны они никому, всегда про них все забывали и забрасывали их, только лишь используя. А как в одиночестве и без помощи? Вот и кажется, что гибнут.

Для любого городского человека Егорова круга, для его родных и знакомых, при взгляде со стороны подобный поступок самоуправства казался бы не только чуждым и непонятным, но и диким, преступным самосудом. И хоть по всем государственным законам Егор должен был быть против такого разрешения и сторониться этих мужиков, всем своим нутром, немного даже стыдясь своего мнения, он чувствовал правду совести на их стороне.

За обедом, где никто почти не ел, обычная болтливость сменилась тишиной подавленного настроения и только изредка кто-нибудь из взрослых, тихо, короткими отрывистыми фразами, повторял или спрашивал детали случившегося, и осторожно прогнозировал по поводу ведения уголовного дела. Видя моральную участливость Егора все прогнозы были, конечно, положительны и в том, что преступника поймают никто не сомневался. Егор, безучастно помалкивая, сразу разгадал желание старших отвлечь его внимание на что-то легкое и лучшее, тем более всего опасавшихся после его попытки принять участие в поисках, поэтому под конец обеда он заставил себя заговорить о повседневных делах в деревне, о городских заботах, об институте и выказал желание отвлечься в оставшееся свободное время выходного и все же сходить на охоту. Действительно, говорил он себе, чтобы ни случилось, а из двух случайно выпавших выходных один почти прошел, завтра уезжать, а он нигде так и не побывал, и сиди теперь в каменных стенах еще год, зубри лекции и об охоте и не мечтай. В институте, прослушивая в пыльных кабинетах скучные лекции, он часто скучал деревенскому детству, по тихим деревенским речкам, озерцам и болотцам, широким, вольным полям и темнеющим, таинственным лесам. Только тогда он понял, как хотелось вновь ощутить тяжесть ружья на плече, возбуждение интригующего страха ожидания. И Егор делал все возможное, чтобы снова и как можно раньше очутиться в деревне. Самое же интересное было то, что Егор постоянно пытался совместить в себе твердую практику и чистую романтику, и всюду следовать только им самим выведенным, проверенным совестью принципам. Иногда казалось, что это у него получается.

Все же было решено, что после обеда, отдохнув, он пройдется по знакомым местам, тем более, что погода, несмотря на сливовые тучи, стояла совсем не плохая, и солнце временами, в просветах, еще пригревало землю остывающими к осени лучами. Думал, что и отец пойдет с ним, но тот устал, выглядел нехорошо, и Егор не стал настаивать.

Допивая после обеда чашку чая, Егор составил план прогулки по маршруту небольшой речушки, что за лесом, на пути у которой в одном месте было небольшое озерцо, где они с отцом раньше часто поднимали уток.

Одевшись, подготовив боезапас и оружие, Егор почувствовал знакомый трепет и радость ожидания перед предстоящей охотой. Матери сказал, чтоб не волновалась и, попрощавшись с бабушкой, вышел за ворота по направлению к полю. Обогнул, пройдя метров пятьдесят, старый сад, соседний заброшенный двор, перешел по шаткому мостику ручей и направился к лесу. Отец знал, куда он идет, Егор не рискнул ему не сказать, но еще сразу после обеда они решили матери ничего не говорить.

Погода для конца августа была вполне терпима. Дул северо-западный несильный ветер, и хотя тучи на небе в течение дня тяжелели, средь них часто показывалось солнце. Жесткие травы шелестели под ногами, а птицы, растеряв былой азарт, уже не пели, а лишь изредка перекрикивались, ожидая в погоде перемен. В сентябре еще должно было быть тепло, но обстановка в природе была уже не та, что летом. Чувствовалось нарастающее дыхание осени.

Добравшись до леса, Егор свернул налево, прошел опушкой, а метров через двести, дойдя до угла, свернул вправо, где была старая, когда-то наезженная, а сейчас заросшая дорога, ведшая его вперед двумя глубокими, чернеющими среди вороха лесных трав колеями. Дорога шла чуть в гору до вершины холма, а за ним, на другой стороне, в низине, протекал тот самый ручей, куда Егор и направлялся.

Идти было хорошо – Егор давно ждал этой поездки и теперь старался наслаждаться каждой проведенной на природе минутой, вбирая в себя ее энергию и чувствуя прилив сил. Так внутренне приятно просто оттого, что он шел, не было уже давно.

По краю леса росли березы, перемешанные с елями. Из леса доносились голоса невидимых птиц и иногда одна из них неожиданно срывалась с дороги и, махнув на прощание крыльями, исчезала в темнеющей чаще. Поднявшись на вершину холма и оглядевшись, Егор вышел на другую сторону леса. Впереди перед ним расстилалось превратившееся в луг заброшенное поле, кое-где поросшее молодыми деревцами и заканчивающееся внизу, где, выделяясь зеленеющей цепочкой ветел и кустарника ив, петляла небольшая речка.

От леса, тихо напевая что-то про себя, Егор стал спускаться по лугу к ручью, часто вздрагивая от неожиданности при виде вспугнутых им маленьких полевых птичек, что взлетали из-под самых ног. Спуск был недолгим, и уже скоро он стоял у края глубокой поймы, оглядывая заросли ивняка по берегу, а затем сошел к воде и направился в сторону любимого озерца, по пути переступая через стволы упавших деревьев, огибая поросшие крапивой островки берега и бьющие из-под земли ключи.

В стволах ружья плотно «сидели» два утиных патрона, за спиной болтался чуть не забытый небольшой рюкзак. Никакой интересующей дичи пока видно не было, и Егор спокойно шел вдоль ручья, пытаясь радоваться вольному ветру, свободному дню и живой, не тронутой человеком природе.

Его, восхищенного окружающей чудесной простотой жизни, иногда до ярости возмущало наше человеческое отношение к природе, но не в масштабах промышленных выбросов кислот и газов, не выхлопов миллионов автомобилей, а в случаях необъяснимого поведения отдельных людей. Видя кучами наваленный хлам, Егору становилось как бы совестно за людей перед Землей. А это очень грустно – чувствовать стыд за других, когда ты вроде и ни в чем не виноват, но причастен, как причастен любой сознательный человек. Однажды найдя в красивом весеннем березняке на месте свежего костра большой ржавый мангал, похожий на какого-то грубого зверя, он, как-то вдруг на себя разозлившись, схватил сломанную сухую березку и долго катил, переворачивая, тот мангал по лесу, пока не свалил в глубокий болотистый овраг…

Крича, над головой закружил пестрый ястреб, сорвавшись с соседней, стоящей на бугре березы. Не став раздражать птицу, Егор безнадежно махнул рукой и пошел дальше – какие тут утки, раз ястреба повсюду! Но, не пройдя и ста шагов вздрогнул от рядом взлетевшего коростеля, который, вяло махая длинными коричневыми крыльями, перелетел через кусты ивняка и скрылся на другом берегу. От неожиданности Егор даже не успел вскинуть ружье.

Он продолжал идти по высокой осоке, раздвигая ногами траву и не спуская глаз с петлявшего рядом ручья. Справа, на бугре, тянулся лес, и Егор уже поравнялся с его серединой, когда вошел в небольшой березняк, растущий на склоне поймы. Березы в большинстве своем были старые, корявые и от переизбытка воды потрескавшиеся и полусгнившие. Почва под ногами была мягкой, поросшей мелкими папоротниками и мхом, всюду встречались старые, трухлявые, похожие на ворохи серых опавших листьев сыроежки и как кривые блины свинухи-переростки. С дерево на дерево перелетали крикливые сороки. Когда березняк закончился, Егор проверил патроны и теперь понес ружье в руках – до озерца оставалось недолго.

Солнце окончательно зашло за тучи и не показывалось. Надо же, вчера такой ясный, светлый день! – думал он. – А сегодня, хоть и еще по-летнему тепло, но только вроде просветлеет, как вдруг задует сильный ветер с севера, набегут тучи, станет холодно и промозгло.

Скоро Егор увидел впереди старый, рослый вширь, невысокий дуб, поражающий видом природной мощи. Это был условный знак, который давно ожидался им и который еще с детства, с первых недалеких от дома походов с отцом на охоту, запомнился ему. Егор подошел к дереву. Старая кора сморщенными волнами охватывала подножье и уже более гладкими пластами поднималась вверх, расходясь по ветвям, равномерно раскинувшимся во все стороны от ствола. Дуб стоял на пригорке, и никакая тень не загораживала его от солнца. Листья его еще не начали темнеть, и снизу чудная крона дерева казалась правильной шарообразной формы. Егор провел рукой по стволу и почувствовал всю скрытую под корой силу и мудрость дерева – он с детства любил этот дуб за его вечное одиночество и гордый вид.

Метрах в ста от дуба возвышалась пара сухих берез, росших из одного корня, на которые и надо было идти, чтобы оказаться на берегу озерца. Заметив скрытое в кущах начало воды, Егор, не доходя, спустился к ручью и медленно, сняв ружье с предохранителя, начал подходить к пустому отрезку берега, где впадал еще один ключ, и с которого открывался свободный вид впереди. Егор подошел к воде и за густотой растительностью бушевавших слева кустов почувствовал болотную сырость.

Вдруг послышалось громкое хлопанье крыльев по воде, и несколько невидимых глазу уток поднялись в воздух и скрылись за кустами другого берега. Егор в сердцах громко выругался, проклиная собственную неосторожность, излишнюю пугливость птиц и жуткое невезение. Он быстро дошел до открытого берега. По воде еще ходили волны от взлета уток. Озерцо было небольшое, сильно заросло ивняком с кое-где торчащими из-под воды сухими ветками. Он опустил ружье и уже поднимался на пригорок, когда снова услышал предвзлетное хлопанье крыльев. Резко обернувшись, он увидел четыре белых хвоста улетающих маленьких потрескивающих чирков. Утки, скрываясь, отлетали все дальше, но приклад ружья в развороте плотно впечатался в плечо, мушка будто сама легла под одну из птиц, и Егор навскидку выстрелил.

Один из чирков резко замер в воздухе и камнем упал в кущи на дальнем берегу. Раскатистый гром выстрела прокатился по темнеющей озерной глади, отразился от воды, пошел по лощине, и дальше, распространяясь все шире. В ушах свистело. Не может быть. Ну, наконец-то! Наконец-то повезло! Наконец-то полоса черного невезения пройдена и все позади! - Егор готов был плясать на месте. Радость переполняла его. Весь день все было так плохо, что он и надеяться почти перестал. И вот долгожданная удача! Все здорово, все хорошо! Можно облегченно вздохнуть и расслабиться. Теперь осталось только подобрать взятую красивым, с разворота, выстрелом битую дичь и с гордостью вернуться домой. Там и родители, должно быть, уже ждут.

Чтобы перебраться на другой берег надо было пересечь полосу сплошных густых зарослей, непроходимой стеной сплетавшихся пред ним. Егору ничего не оставалось, как ринуться туда, в эту гущу. Первые метры дались еще по силам, но чем дальше, тем труднее было передвигаться, кущи перед самыми глазами сплетались в какую-то единую застывшую массу, а земля под ногами стала превращаться в болотную жижу, которую обойти не было никакой возможности. В этой суетливой толкотне с самим собой ноги постоянно в чем-то заплетались, руки рвали ветки, хлеставшие по лицу и вся живая стена впереди будто упиралась в грудь, не давая пройти. Но все же Егор продвигался вперед, пока вдруг не провалился в скрытый высокой травой тот самый ручей, вдоль которого он шел. Перемазавшись в грязи, ругаясь на все и всех вокруг, но он снова на ногах и снова – вперед.

Через несколько минут с исцарапанными руками и лицом, уставший и обозленный, Егор оказался в зарослях на другом берегу, в месте, куда упала утка. Но где ее тут искать? Ничего и так не видно в полуметре. Только бы не подранок! Это хуже всего…

Егор начал прочесывать все вокруг. Хуже всего было искать в траве переплетенной с ветвями густого ивняка, где в движениях он был сильно ограничен, и повернуться оказалось совсем не просто. Чирка нигде не было. Но он же видел – тот камнем упал прямо сюда, на край берега! Вот, кажется, сейчас он повернется, раздвинет вот эти ветки, примнет траву и увидит птицу! Но ничего не получалось. Сколько он себя ни успокаивал, что сейчас найдет чирка, но ничего не находил. Сердце упало, Егор подумал, что наверно так ничего не найдет, и стал воображать ситуации, как раненая птица, пока он продирался сквозь заросли, отползла в сторону, спрятавшись в траву, где ее, такую маленькую, в пестром оперении, было совсем не заметить, или как она, добравшись до воды, отплыла в другое место и скрылась из виду. Скоро, грязный, уставший и обозленный, он потерял всякую надежду и повернул обратно. Теперь надо было проделать точно такой же путь назад, к своему берегу.

Выбравшись из кустов, весь как нарочно измазанный грязью, он упал в траву. Что же это такое? – спрашивал он себя. – И зачем я только стрелял? Лучше бы промахнулся! Теперь раненая птица все равно погибнет, попав кому-нибудь в виде падали на обед. А он снова остался ни с чем!

Это была какая-то черная полоса. Рок. И что может быть хуже? Каждый раз, пытаясь хоть что-то сделать, что-то исправить, он натыкался на бесконечную череду неудач, все рушилось и валилось из рук. Проклиная про себя свое невезенье, Егор сидел в траве и смотрел на расстилающуюся перед ним поросшую травой гладь воды, отражавшую в себе весь чуждый для него сейчас окружающий мир.

Солнце клонилось к закату, и надо было скорее возвращаться домой. Выйдя в поле, Егор перезарядил ружье: в правый ствол зарядил мелкую дробь – на боровую дичь, а в левый – картечь, на зверя.

От ручья он пошел прямо к лесу. Идти было приятнее, чем просто глупо сидеть на земле и сразу стало легче. Промокшая одежда скоро просохла на ветру и грязь кусками сама начала отпадать. Через полчаса, снова оказавшись на опушке, страшно уставший и с отравленным настроением, желая только скорее добраться до дома, Егор решил пройти прямо через лес, по одной из множества ему хорошо известных старых брошенных дорог, что сокращало бы путь почти вдвое. Лес всегда нравился Егору своей тишиной и спокойствием, а в поле как раз, все нагоняя тучи, начинался сильный ветер. Немного пройдя вдоль опушки, он нашел заход дороги в чащу, заметным пятном черневший в зеленой стене листвы.

И сразу оказался под склонами густых крон, окруженный тишиной и темнотой, к которой глазам некоторое время пришлось привыкать. После сухого ветреного поля в лесу было особенно хорошо: беззвучно и неторопливо. Клены и березы, покачивая верхушками где-то наверху, тянулись к небу. Сначала непроглядная, темнота расступилась, и в смешанных зарослях проявились очертания мощных стволов с зеленеющей сетью ветвей и листвы, у подножья которых скрывались, сливаясь в единое, цепкие кусты и тончайшие нити молодняка. Вокруг стояла потрясающая атмосфера надежного своим постоянством мудрого молчания. Кое-где перекликались редкие птицы и пищали назойливые комары.

Если вы были когда-нибудь в настоящем глухом лесу, вы поймете – это особая, интригующая атмосфера, наполняющая душу волнением и скрытым умиротворением, и в тоже время заставляющая быть всегда настороже, потому как здесь начинаешь понимать всю одинокую слабость человека перед окружающим. Никак нельзя назвать лесом те рощицы и лесополосы, в которых горожане так любят отдыхать: в них не было этой неприступной, уходящей в глубину леса настороженной неизвестности, одновременно тихого и в тоже время наполненного неведомыми звуками особого мира. Вы не были в лесу, если шли по нему не одни. Только один, наедине с собой, человек прислушивается к лесу, к неожиданной его загадочности и чтобы не потерять в нем себя, пытается понять звуки леса.

По своей городской жизни Егор одиноко гулял по лесу всего два-три раза, еще тогда научился не бояться, находясь здесь, и теперь по пути домой просто наслаждался. Старая, дождями размытая дорога все время петляла, желая скрыться с глаз. Во все стороны смуглых просветов между деревьями в глубину леса уходила волнующая неизвестность. Постепенно Егор успокоился и немного расслабился. Вся суета, все проблемы стали отходить на задний план, и внутри разлилась волна умиротворения. Егор никогда не любил шуметь в лесу, предпочитая слышать, а не быть услышанным. Думая о том, как хорошо здесь, на родной земле, вспомнилось, как всегда мечтал и боялся увидеть кого-нибудь из лесных обитателей, но, зная их несравненный слух и настороженность, никогда и не надеялся застать зверя врасплох.

Росшие на краю леса вперемешку с редкими елями березы сначала сменились большим сосняком, а затем Егор вошел в царство дубов, которые, в отличие от его старого знакомого у озерца, были высокими, со стройной кроной, начинавшейся метров в шести-семи над землей. Дубрава тянулась довольно долго, и Егор не переставал удивляться то громадной толще вековых деревьев, в два обхвата, то рано высохшим молодым тонким дубам, проигравшим борьбу за место под солнцем.

Пару раз свернув на лесных перекрестках, Егор вошел в особо темную зону могучих елей, вскоре снова сменившихся мачтовыми, поражающими своей величественностью соснами, среди которых было немного светлее. Уже недалеко оставалось до дома, когда он увидел впереди еще один лесной перекресток и вышел к месту схода двух дорог, образовывающих небольшую поляну.

Аккуратно ступая между наваленными сухими ветками сосен, он хотел было уже пересечь поляну и идти дальше домой, как вдруг какое-то движение слева заставило его резко повернуться. На краю поляны, метрах в двадцати от него кто-то стоял. До этого человек сидел на стволе упавшей сосны и только что, увидев его, вскочил. И Егор его, несмотря на лесные сумерки, сразу узнал. Только теперь у того из-за спины торчали стволы ружья. Егор что делать от растерянности не представлял и, замерев в испуге, просто стоял не шевелясь. Он все стоял и молчал, пока, почти неуловимо для себя самого, не кинулся на землю, чутьем среагировав на резко вскинутое ружье. Тут же тяжелым ударом прозвучал выстрел. Егор бросился под корень ближайшей сосны и сразу после выстрела перескочил на другую его сторону. Ни о чем не думая, он только знал, что еще был жив. Как-то сразу вспомнив о ружье за спиной, Егор сдернул его с плеча и снял с предохранителя.

Наступило затишье. Егор пытался заставить себя осмотреться. Зачем он стрелял? Просто мог уйти. И я бы ушел, наверное… Внезапно он почувствовал прилив трясущей его холодной, с ужасом перемешанной ярости, заслонившей, казалось, даже страх. Странно он себя вел. Знал, что вот сейчас надо бежать, хотел бежать… и не двигался с места. Можно было попробовать заговорить, сказать что-нибудь, но он молчал. Стало вдруг жарко – Егор понял, что тоже может стрелять… Что же, я могу убить его? – думал он. – Нет, конечно. Просто пугнуть, показать, что и у меня есть оружие. Пугнуть и он уйдет.

Стоя за деревом и стараясь смотреть по сторонам, Егор вдруг заметил на другой стороне поляны тень у земли, которая медленно двигалась в кустах. Преступник хотел обойти его. То ли осознав свое положение, то ли вдруг на что-то решившись или очнувшись от какой-то поражающей безумием мысли, Егор, сам себя не слыша, вдруг вскинул ружье и выстрелил в темное пятно человека в кустах. Черный силуэт упал на землю. Под волной ужаса, не в силах справиться сам с собой, Егор услышал сдавленные стоны в кустах. Он уже было вышел из укрытия, встав в полный рост, как из кустов снова раздался выстрел, но заряд прошел мимо, намного правее – стреляли не целясь, просто в его сторону.

Может, сейчас побежать? А если он лишь поцарапан и выстрелит в спину? Все смешалось в голове у Егора, он перестал не только понимать, что вокруг происходит и как он мог выстрелить в человека, но и воспринимать что-либо. Но он здесь! И он не должен идти за страхом. Надо было сделать шаг вперед.

Отдышавшись и осмотревшись, Егор вынул отстрелянный патрон из правого ствола ружья и заменил его. Он все четче осознавал, что, если хочет жить, нельзя так вот сидеть – надо что-то делать, и боялся верить в реальность, но не мог не действовать – от страха. Он все еще не понимал, как и что есть то, что он делал. Выглянув из-за дерева, Егор, пригнувшись, перебежал к соседней сосне. Определился и прислушался. Его трясло, и он ничего не различал, а только чувствовал, как в этой тишине где-то высоко шумит ветер.

В месте, где лежал преступник, и видна была толстая упавшая береза, Егор вдруг услышал четкий металлический скрежет ружья. Надо что-то делать, иначе он перезарядится и снова будет вооружен. Но как снова стрелять? Стрелять в человека! Вздрогнув от собственной мысли, но овладев собой, Егор, по какому-то звериному чутью, стал пригнувшись тихо пробираться вокруг поляны от дерева к дереву. Останавливался, прислушиваясь и приглядываясь, и постепенно приближаясь к упавшей березе.

Между ними оставалось не больше пятнадцати шагов, и Егор почти добрался до большой сосны, но тут внезапно, когда он только зашел за укрытие ствола, из-за упавшей березы как бы вынырнул с поднятым ружьем преступник, встал на колени и выстрелил. Из-за дерева Егор слышал, как дробь с хрустом врезалась в кору дерева. Послышался сдавленный хрип, Егор чуть выглянул из-за сосны и увидел торчащее над упавшей березой лицо человека. Ружья видно не было. Лицо было грязное и сморщенное, по щеке текла кровь.

- Ты погоди, друг, не стреляй, поди сюда… поговорим, - голос преступника дрожал. - Погоди, парень, все в порядке, я тебе ничего не сделаю. Выйди, поговорим…

Егор выглянул, на половину высунувшись из укрытия, и тут же отпрянул назад – в глаза огненной вспышкой полыхнул выстрел, эхом пройдясь по сосняку и скрывшись в глуши. Как же я еще жив? – подумал вдруг Егор. Его спас какой-то миг, и ему безумно повезло. В глазах мелькали искры пламени от выстрела, внутри плавился лед ужаса.

Все это произошло в мгновение после выстрела. Потом Егор услышал яростный рык не то человека, не то какого-то животного и, наконец, пришло главное, что решало все. Он понял, что у преступника не осталось зарядов в ружье. Он выстрелил два раза. Егору невероятно повезло – он был жив, спасся чудом, но это был последний шанс – у них обоих.

Услышав шорох листвы на земле, и выскочив из-за сосны, Егор на ходу поднимал ружье и бежал на уползавшего в кусты человека. Тот, стоя на коленях, вдруг обернулся к нему и приподнялся. Егор на миг остановился и выстрелил в упор – отлетев назад, тело человека упало на спину. Медленно, на трясущихся ногах, Егор перешагнул через лежащую березу и подошел к упавшему человеку, тело которого в этот момент судорожно дернулось. Хрипя, Егор дернулся назад, споткнулся о лежавшее дерево и упал за него на землю, выронив из рук ружье.

Нельзя было сказать, сколько Егор, иступлено про себя хрипя, дергая руками и ногами, пролежал, но когда снова поднялся, тело уже не двигалось. Подойдя, он увидел, что вся одежда на груди преступника порвана и красна от крови. Цвет крови не подходил к лицу мертвеца и неестественно смотрелся на нем. Глаза его были закрыты. Егор отвернулся и сел на бревно, из-за которого только что на него глазами человека смотрела смерть.

Он долго так сидел и не мог встать. Смотрел на редкий сухой мох, на листья берез, ветки черемухи рядом, на сосну высоко над головой, но ничего из этого не видел, и казалось, о чем-то думал, на самом же деле просто глядя в пустоту перед собой.

Я убил человека, который чуть не убил меня. Я виновен? Этот человек не может быть человеком, в нем уже все умерло, еще до того как я выстрелил; тогда я убил зверя, животное, врага… И это не по моей вине? Что же это, как и охота, охота на зверя? У него лицо человека, руки, ноги, тело – все как у человека, но значит ли это, что он человек? Кого я убил? И имел ли право по закону? Но по какому, государственному или людскому, юридическому или моральному праву? В любой момент я мог встать и побежать, и неизвестно, что бы было, но я бы не убил. Как же он хотел убить человека? Возможно ли это? Он этого не понимал, боялся думать, но не думать не мог, а теперь и понял. Это страшно, я – убийца. И я жив.

Пришла вдруг мысль, что никто и никогда не даст ему ответы на эти вопросы.

Вечерело, а Егор все сидел на стволе упавшей березы и смотрел на тело перед собой, на землю, на августовский лес вокруг и, все реже, на торчащий среди верхушек купол небес. Потом вздрогнул, будто очнувшись, взглянул еще раз на убитого преступника, встал, поднял с земли ружье и медленно, покачиваясь на застывших ногах, пошел в деревню.

Минут через пять Егор стоял на опушке леса и смотрел на свой дом. У мостка через речку стоял отец.

- Мы слышали выстрелы, здесь, близко совсем. Что случилось?

Егор ничего не ответил, и все время пока они шли к дому молчал. Хотелось все забыть, от всего уйти, но этого не получалось и он чувствовал, что вряд ли получится, а еще понял, что не может так бросить тело. Это и бесчеловечно и небезопасно.

- В чем дело? Что случилось? – продолжая повторять, у ворот во двор отец взял его за руку.

Тогда Егор обернулся и сказал:

- Я встретил его. Он стрелял в меня, и я убил этого человека, - сказал быстро и тихо. На большее не хватило сил.

Отец весь вздрогнул, но ничего не сказал, и они снова пошли к дому. Войдя во двор, Егор увидел на скамейке курящего деда Лены с дядей, а навстречу ему выбежали женщины. У матери в глазах ужас и паника.

- Все нормально! Все в порядке! Спокойно! – прикрикнул на них отец, но, видя его выдающее состояние лицо, Егор понял, что мать отцу не поверила и не успокоится.

Егор, не останавливаясь, прошел мимо них, дошел до ворот у другого конца двора и повернулся к отцу.

- Пап, мы… я не могу его там оставить. Он весь в крови…

Немного помолчав, отец тихо произнес:

- Берем лопаты. Пока совсем не стемнело.

Им было очень тяжело, но оба, без лишних слов, точно сговорившись, понимали, что вот сейчас надо выдержать и не сорваться.

Тяжелые тучи плотно покрывали небо, грозясь развернуться потоками воды, когда Егор с отцом, с лопатами в руках вошли в лес. Солнце не показывалось уже с час. И без того темный лес к вечеру казался почти черным, и разглядеть что-либо было очень трудно.

Егор никак не мог найти то место. Сбившись с дороги, они рыскали между черными и изредка седеющими в темноте громадами стволов, и Егору всюду мерещились просветы и поляны на перекрестке старых дорог с упавшими на них березами.

Пошел дождь, смывая с лица земли все следы прошедшего дня. Подобный каплям воды сверху, поток тяжелых мыслей хлынул в голове Егора. Все больше промокая, яростно пробираясь сквозь сеть хлестких ветвей, он не переставал задавать себе страшные вопросы и твердил под нос безумия. Когда дождь перешел в ливень, и стало почти ничего не видно, идя впереди, Егор вдруг вышел на тот самый перекресток, сразу узнав его. Он не смотрел на отца и ничего не сказал, а просто быстро пошел туда, где лежало тело. Оно осталось в том же положении что и раньше, но Егору все казалось, что с ним может что-то случиться, и оно могло куда-то пропасть.

Они стояли под дождем и смотрели на убитого. И одна мысль, все не переставая, набатом продолжала греметь у Егора в голове: «кто тот, что перед ним: человек или зверь? Кто он сам: убийца или жертва?» Внутренне Егор почувствовал, что из его души вырезали часть, и на том месте осталась пустота. Но внешне он всеми силами старался держать себя в руках.

- Давай здесь, - сказал отец, указывая на пустое рядом с упавшей березой место.

Егор молча кивнул и, зайдя с разных сторон, они начали копать. Страх сковывал движения Егора, но он стерпел, даже казалось привык, переборол в себе отвращение и ужас своего положения, стал копать быстрее и смелее, и по мере того как набрасываемая куча земли все возвышалась, яма становилась глубже и шире. Дождь достиг уровня хорошего, почти стеной, ливня. Скоро грязная могила стала длиной чуть больше человеческого роста, а поперек – чуть шире, и Егор подумал, насколько она должна быть глубока.

- Как думаешь, насколько еще вниз? – стоящего на дне выкопанной ямы человека скрыло б в земле по колено.

- Ну, давай еще «на лопату», - ответил отец.

Насквозь промокший, Егор дождя уже не чувствовал, мешала только затекавшая в глаза вода. Когда они закончив, наконец, остановились, вокруг почти стемнело. Егор, среди массы воды, в темноте вечернего леса очень размыто видел покойника. Он так и не соприкоснулся с убитым, пока тот был жив, и не мог заставить себя дотронуться до холодного чужеродного тела теперь, когда тот был мертв.

Надо было что-то делать и, увидев нерешительность Егора, отец сказал:

- Давай аккуратно, лопатами.

Сдвинуть напрямую, толчками, мертвеца не удалось и, подсовывая под склизкое от дождя тело совки лопат, они перевернули его лицом к земле, к краю ямы, а затем, повернув еще раз, скинули на самое дно могилы, в размытую дождем грязь. Покойник лежал на спине, лицом к небу, и это показалось Егору лучшим, если б он лежал лицом к земле. На фоне черной, омытой водой маслянистой грязи выделялась ярко окрашенная кровью одежда, картечью изорванная на груди.

Негласно спешили, и Егору очень нелегко давалось забрасывать мертвеца тяжелой, вязкой грязью. А холодный дождь все лил. Когда на месте ямы образовался небольшой, вытянутый поперек упавшей березы холмик земли, Егор почувствовал, как с него вместе с дождем схлынула громадная тяжесть, красно-бурой пеленой стоявшая перед глазами, и навалилась волна другой тяжести – безмерной опустошенности и нежелания делать хоть что-то. То была слабость совести, отвращение ко всему, отрешенность от самой жизни, когда стало пусто не только все вокруг, но и пусто внутри. Он видел себя одного в лесу, и никого кроме, и так, съежившись под ливнем, в первый раз узнал настоящее одиночество.

К счастью, это продлилось не долго. Странно, но как только они закончили, разгулявшаяся было буря начала стихать, ливень превратился в тихий мелкий дождик, а ветра совсем не стало. В лесу немного просветлело. Казалось, Земля будто повеселела, когда с нее убрали тело, и Егор подумал, что они с отцом правильно сделали, что похоронили покойника. Но могилу они так и оставили безызвестной.

Тут же рядом валялось старое «дедовское» ружье. Егор поднял оружие и выбросил на землю гильзы стрелянных в него патронов. Неизвестно, есть ли мне оправдание, но в этой схватке со смертью я все же победил, с тупым презрением подумал он. Тут он первый раз почувствовал, что промок до нитки и страшно замерз.

Утерев от воды лицо и посмотрев на блеснувшее среди туч темнеющее голубизной небо, где загорались первые звезды, Егор вскинул на плечо лопату и, держа в руке ружье, последний раз оглядел всю поляну. Слов не было. Помолчав, они пошли в деревню, а Егор в этот момент как-то весь согнулся, сжался, и все время смотрел на землю, себе под ноги.

А кто хоть что-то знает? – думал он. – Никто не знает, как убить того, кто убивал. Как это все у нас вообще получается – то, чего мы никогда не хотим, боимся и потом мучаемся. Это стоит пред нами, и ничем этого не смоешь. И мстить нельзя, нельзя! Но как можно не мстить?.. Как сказать себе, что он должен жить? Или просто он сделал то, за что заслужил смерть? И может ли такое быть? И что же теперь делать? Не знаю. Не то все. Когда стоишь перед выбором, то всегда делаешь его в зависимости от себя самого. Я сделал, и жалеть нельзя и судить нельзя, иначе начнешь судить и жизнь.

Все это было таким длинным и тяжелым, что Егор ни говорить, ни думать больше не мог. Через несколько минут, когда дождь совсем прекратился, а ночь в полной мере уже взяла своё, они вошли во двор.

 

В теплом доме стояла подавленная тишина. В печи шумели дрова, мать с бабушкой тихо сервировали поздний ужин, а остальные сидели кто на скрипящих стульях, кто на лавке, и молчали. Егор только что переоделся в сухое и теплое, но не чувствовал этого тепла, и теперь, сидя отдельно от всех, не двигаясь, смотрел на сверкающие искры пламени за дверцей печки. Там горел огонь. Горел он и в груди Егора.

Как же так? Он был человеком, жил как все. Убил человека – потерял часть души. Или все же еще был человеком? Где эта грань, за которой нет возврата? Или смерть человека по его вине стерла последнее? Но приходили же люди после тюрем, даже наших, страшных, людей в людях убивающих тюрем, и жили же по-человечески? Не знаю. Теперь я убил его – значит, тоже потерял часть души? Очернил ее? Или он потерял душу, потому что убил, желая убить, а я убил, потому что хотел жить? Оправдание ли это? И потерял ли я себя? Но это плата за жизнь…

- Давайте к столу, - тихо позвала с кухни мать и все неохотно принялись за ужин.

Бабушка расставила рюмки и когда разлила своей давно привычной, крепкой ягодной настойки, все, не чокаясь и без слов, выпили. Спиртное, разливаясь по жилам, приятно согревало остывшее нутро. Вдруг Егор почувствовал, что чего-то не сделал и вспомнил, что надо найти силы сходить к Лене.

Зайдя к ней в дом, Егор увидел на лавке у стола замерших стариков. Было видно, что все уже всё знали. В соседней темной комнате, на кровати, выглядывала из-за угла Лена. Маленький Сережа играл у не разожженной печи с желтой резиновой лошадкой. Это был красивый розовый жеребенок с большими голубыми глазами.

Егор поставил ружье в угол:

- В лесу оно больше никому не понадобится…

- Да, - хрипя, ответил старик, - ты правильно сделал, что принес его. Оно может еще пригодиться…

Егор стоял и смотрел на Лену, чье ярко освещенное лицо в дальнем углу резко выделялось на фоне стены.

- Как ты? – не подходя, приглушенно спросил он.

- Все хорошо, - тихим и испуганным голосом быстро произнесла она и исчезла, отвернувшись в темноту.

К нему, чудаковато шлепая босыми ногами по полу, как умеют только малыши, подошел Сережа:

- А что ты раньше не пришел? Я думал ты раньше придешь. Мы на пруд пойдем.

- Не мог раньше… - присев к нему шепотом сказал Егор. - Да и вода очень холодная, купаться нельзя.

Малыш сразу потерял к нему всякий интерес и побежал назад к своей всегда веселой, красивой лошадке, а Егор, встав, уже собирался уходить, когда старик сказал:

- Завтра утром приедут ее родители и заберут домой. Может, снова появится милиция. Дождь пролил – все грехи земные смыл. Так, я думаю, на днях по деревням пройдет слух, что его видели в соседнем районе, и что он ушел из наших мест, - старик говорил неловко, но твердо, чуть прищурившись.

Егор не знал, что ответить и, только кивнув напоследок, вышел из этого печального дома навстречу холодной ночи, завершающей этот удивительный и ужасный, все перевернувший день.

Когда вернулся домой, все ложились спать. Ужасаться больше сил не было, думать он не мог. Накатила очередная волна усталости, но Егор боялся закрыть глаза. Боялся, что если закроет, может не проснуться. Как жить? Умереть всегда легко, бороться всегда тяжело. Но он выжил, значит, в борьбе тоже есть своя жизнь; может, по-своему, даже нужная…

 

3

 

Егор очень надеялся, что вместе с кошмарами прошедшего дня в историю памяти уйдут и все мысли, сомнения, рассуждения, бившиеся у него в голове, но жизнь человека не разделена по часам, дням и суткам, она единым течением скользит по реке времени, а память человека – целостна, и чем ярче для сердца прошлое, тем четче воспоминания остаются для уроков будущего.

Так что на следующее утро Егор почувствовал, как напряжение пластами вчерашних картин всплывает в мыслях, и всё те же вопросы теребят рассудок. Неужели это никогда не закончится? Он поднял глаза к небу и, как мог, попросил спасения от самого себя. Поможет ли? И тут понял – никто и ничто, кроме него самого, ему не поможет. Он сам управляет собой, и значит, сам может направить ход собственных мыслей.

Если мы сами управляем нашим разумом и сила мысли – великая сила, грань возможностей которой не определена, значит, мы сами себе хозяева. А раз так, значит, ничто кроме развитой силой мысли не может изменить то, что есть.

Егор вышел на улицу и остановился посреди двора.

Но я просто не мог сделать по-другому. Из нас двоих я больше заслужил право жить, потому что ни в чем невиновен перед будущим. И все так считают, иначе бы давно отдали б меня общественному правосудию. Не знаю, что они про меня думают, но я все же на свободе! По людским законам. И пусть это займет недели и месяцы, но все же я начинаю верить – силой разума, при понимании совестью своей правоты, я добьюсь уничтожения в себе чувства вины, которое так часто стирает людей. Была борьба со зверством, теперь борьба с собой – борьба более сложная и, похоже, более долгая. Но я знаю, как бороться – и в этом мое спасение. Главное, что совесть права.

Решив это, Егор почувствовал, как на душе у него немного полегчало. Да и сама природа как будто улыбнулась – было раннее утро, погода со вчерашнего дня наладилась, и солнце только что показалось над макушками свежего леса. Егор понял, что обрел настоящую силу – не силу страха или инстинкта, а силу знания, понимания, которое ведет по дороге к истине. Великая сила человека.

Егор поднял глаза к небу и удивился: эта мысль о силе и совершенстве разума пришла почти сразу после его просьбы к небу – может, она и есть – та помощь. Духовное чувство может дать движение мысли, понимание. Так может, эта мысль и есть помощь, светлая мысль, указавшая выход в нужный момент? Он дает нам направления, а мы выбираем? Он помогает не растеряться и собрать растерянные силы? И надо жить – чувствуя себя, стремясь к лучшему, к свету – и тогда мощь духа будет с тобой в моменты колебаний и сомнений. И там, в лесу?.. Хоть я об этом тогда и не знал?

 

Он застал Лену за сборами. За ней должны были вот-вот приехать, и бабушка помогала с укладкой вещей. Когда он вошел на террасу, обернувшись, она немного по-девичьи вздрогнула и, замерев, ничего не говоря, стояла и смотрела на него. На террасу из дома вышла старушка, с которой он поздоровался и пошел вслед за уходящей Леной. Девушка шла в сад, к увядающим цветам и старым раскидистым яблоням. Егор следовал чуть позади, говоря себе, что она теперь, наверно, еще долго будет такой молчаливой, с ощущением какой-то натянутости внутри. Лена остановилась под старым полусухим деревом с редкими желтоватыми яблоками в ветвях, обернулась и быстро-быстро, местами сбиваясь, заговорила:

- Ты знаешь… ты извини, что я так, но я не могу. Тебя, конечно, не виню… если бы ни я, ничего бы не случилось, я знаю. Скоро приедут родители, я уеду, и все пройдет. – Она чуть ли не плакала, но даже со слезами в ее чудных глазах казалась взрослой и смелой.

- Ты что такое говоришь! – тихо крича, произнес Егор. - Ты забудь, ты ни в чем не виновата! Все хорошо. И не смей так думать! Я это сделал не из-за тебя.

Лена так посмотрела на него, что он замолчал.

- Ничего не говори. Я уеду и все.

Она дотронулась тонкими холодными пальцами до его руки и убежала в дом. Это было их первое прикосновение друг к другу.

Больше Егор ее не видел. Хуже всего было то, что Лена не могла понять самое важное, дорогу к чему он почувствовал в себе сегодня утром, и хоть и говорила, что все знает – он видел – ничего она не знала, а только хотела успокоить его и себя.

Возвращаясь домой, он подумал, что если она не поймет в чем спасение, то может пропасть: она страдала, но не боролась, и он боялся, что, не успев расцвести, завянет, и лепестки ее красоты и доброты опадут, окрасив душу в траурные цвета вины.

 

Остаток утра прошел в угрюмой пустоте. Тяжесть вины убийства постепенно сменилась страхом ответственности за будущее Лены и горечью собственной беспомощности. Перед самым отъездом он долго стоял у ворот и смотрел на лес, прощаясь с ним уже не как с незнакомцем, а как с соратником, помогающим сохранить жизнь, свободу и укрыть собой тайну смерти.

Эти два дня были самыми разными днями в его жизни, поверить в них было очень сложно, а понять их – просто невозможно. Но, как бы горько ни было бы все произошедшее, главное, он понял то, о чем раньше никогда не задумывался – ничто так не учит как борьба за жизнь.

 

март – апрель 2006. Узловая