Из цикла: Ладные Хроники. Алиса: А жизнь – это серьёзно? Чеширский Кот: О да, жизнь – это серьёзно! Но не очень… Льюис Кэрролл Ступень первая Якутия вибрировала от трескучих сорокоградусных морозов, когда на лету замерзает кончик носа, и недели две багряной плешью орган обоняния бросает вызов правилам очарования и законам привлекательности. Наконец метели отгуляли, градус упал, небо затянули снеговые облака. Вот уже два дня они заливали ртутным светом широкий зал, разбитый на игровую и обеденную зону. За высокими окнами высились гигантские ледяные скульптуры Морозко и Снегурки. Добродушная полнота волшебного деда была выкрашена красной краской, пубертатная грация заиндевелой девы – голубой. Группа шестилетних малышей, лениво разбросав игрушки на бордовом ковре, собралась за завтраком. Маленькие столики, крошечные стульчики. Дети, не сговариваясь, недовольно ковыряли вилками пышный омлет, жёлтым кирпичиком сияющий на толстых фаянсовых тарелках, усыпанных зелёным горошком. Молоденький педагог, словно администратор кафетерия, прохаживалась между низенькими столами, уговаривая группу проглотить ещё кусочек ненавистного, взбитого с молоком яйца. - Дети! – воспитатель удивлённо застыла у ножки очередного столика. Посмотрели все на новенькую девочку! – она громко хлопнула в ладоши. – Внимательно посмотрели! Как она кушает!.. Тарелка действительно была пуста. Почти. Лишь одинокая горошина застыла на фаянсовом аэродроме, так и не пойманная неуклюжей вилкой. *** После завтрака. - А ты что, любишь омлет? – мальчик с большими чёрными глазами, сросшимися над переносицей бровями, тонким осетинским носом внимательно вглядывался в её лицо. - Люблю… – она угрюмо кивнула – повышенное внимание группы угнетало последние пятнадцать минут: на неё шли поглазеть, как на редкостный музейный артефакт. – И чё?.. - А как тебя зовут? – встречный вопрос был проигнорирован. - Лада… – буркнув. - Лада! Какое потешное имя… - Ничего не потешное… – с вызовом, – это – богиня, между прочим! - Богиня?! – протянул мальчик с уважением. – Чья? - Богиня не бывает чья, – с достоинством. – Она – сама по себе. А тебя-то… как зовут? – со снисходительностью богини. - Тимур… – тоже с гордостью, – Тимур Исаев… – и вдруг заговорщицки понизил голос, бессознательно пытаясь увеличить градус и своей значимости. – Я внук штандарт… штандартер… щас… два дня учил… – почти по слогам с выделением четвёртой позиции, – штан–дар–тен–фю… рера Штирлица! - Штирлица?.. И ты ещё говоришь, что моё имя потешное?! *** - Дети! Все смотрим на сугроб! Малышня столпилась у коленок воспитателя. Последнее время Тимур Исаев тенью следовал за Ладой. Вот и сейчас он дышал ей в затылок, пытаясь нарастить на пыжиковой шапке-ушанке, скреплённой резинкой на макушке, тоненькие, игольчатые кристаллики льда. - Тимур, не отвлекайся! – воспитатель всегда всё видела, и ей всегда до всего было дело. Они наблюдали, как в прямоугольную деревянную коробочку, выкрашенную розовой пастелью, педагог зачерпнула чистую, аппетитную пригоршню снега. Вприпрыжку гоняя наперегонки по территории сада, разгорячённые, краснощёкие, с пересушенными языками, они часто на бегу черпали вязаными рукавицами снежную горсть, слизывая с ладони пушистые комочки. - Внимание, дети! Как вы думаете, чист ли снег в коробочке? - Чист! – раздались нестройные голоса. - Не видно, что ли? – Лада нахмурилась: в словах педагога чувствовался подвох. - Дети, посмотрели все на Ладу, – воспитатель положила ладонь на Ладину голову. – Лада, как и многие из вас, считает, что снег чистый. Это так? - Так… – потянулись неуверенные голоса. Лада упрямо молчала. - Лада, это так? - Да так… так! – Тимур вылез из-за Ладиного плеча, явно пытаясь разрядить обстановку. Воспитателю было достаточно гипотетического согласия. - Сейчас наша группа проведёт научный эксперимент. Мы заберём эту коробку с её содержимым в помещение и после сна перед полдником поглядим, что стало с нашим снегом. *** После сна перед полдником. - Вот гадость-то… – Лада сморщила нос. Талая вода прикрывала тёмно-серый песок на дне розовой коробочки. Они с Тимуром заговорщицки переглянулись. - Будем лопать снег, когда захотим отравиться, – Лада была взволнованна. - Ага… – Тимур согласно кивнул. – А зачем нам травиться? Это если пытать будут? – густая, флибустьерская кровь шпиона Штирлица била ключом. - Нет, глупый, – злючка злилась: она сегодня проглотила пару добрых пригоршней мороженой воды. – Просто… пусть им будет хуже. *** Маленькие коттеджи сбегали с горы ровными горизонтальными линиями-улицами. Лада жила в домике с большой застеклённой верандой на второй линии, Тимур Исаев – линией ниже. Она, застыв с влажной тряпкой у окна гостиной, с любопытством наблюдала, как вороватый кот Яшка упрямо карабкался на облезлую ель в палисаднике на заднем дворе Тимуркиного дома, горя желанием разорить очередное гнездо желтобровой овсянки. По тропинке между домами под ностальгический минор Кобзона: «…Где-то далеко идут грибные дожди», – вываливающийся из репродукторов, между сизыми тенями снеговых проплешин, в весенней курточке и резиновых сапогах к Ладе радостно поднимался Тимур. Лада торопливо провела по подоконнику тряпкой, где на деревянной панели так и остались пятна от грязных Яшкиных лап – кот-бродяжка возвращался к обеду только через форточку. Зинуля всегда торжественно награждала Ладу тряпкой для вытирания пыли и грязи, но никогда не следила за выполнением наказа – не было времени на воспитание у зам. главврача по леч. части. …На дворе завилял седым хвостом овчарка Волчок – умница, охотник, живая географическая карта близлежащих и дальних вилюйских угодий. - А давай он будет ездовой собакой! – Тимур сиял, как начищенный пятак – он всегда сиял рядом с Ладой. Лада без лишних слов, сопя и кряхтя, взгромоздилась на широкую спину Волчка. Интеллигентный Волчок судорожно сжался, качнулся в сторону и случайно задел эмалированную крышку гигантской кастрюли, зачем-то приставленную к стене коттеджа. Крышка с визгливым грохотом опрокинулась. Волчок шарахнулся. Лада повались в грязь верх ногами. А освобождённый пёс виновато опустил морду и тихо заскулил. Тимур расхохотался – подружка выглядела весьма комично: - Дети, посмотрели все на Ладу! – передразнил Тимур детсадовскую воспитательницу. – Я же говорил о ездовой собаке, а не… лошади. - И чё?.. – Лада сморщилась, потирая ушибленную задницу. – А зато мы богатые… – она нуждалась в немедленной компенсации. Тимур удивлённо распахнул чёрные глазищи: - Что-то я не видел у вас особенного богатства… - А книги? - Э… да разве это богатство? - Папа сказал, что книги – наше богатство. Ступень вторая Почтовая улица стрелой уходила вверх. С двух сторон её сопровождали деревянные двух- и одноэтажные дома, кусты цветущей по весне кашки и пыльные деревянные тротуары. Ладино крыльцо выходило к лесу, где за трубопроводом, обкрученным стекловатой, в маленькой земляной пещерке она хранила свои сокровища: плотную, ребристую стереооткрытку с подмигивающей китаянкой и баночку от Зинулиного болгарского крема с душистой уже чуть отжёванной сосновой серой. Сера пахла лесом, хвоей, розовым маслом и оставляла на пальцах жирный след. Достойная альтернатива искусственной жвачке, о существовании которой, впрочем, Лада и не догадывалась. Именно здесь, в длинном доме на четырёх хозяев, затаив дыхание, как неуловимый самурай, Лада прокрадывалась в гостиную к телевизору «Рубин», у которого над книгами лежала припрятанная Зинулей, до чесотки притягательная, объёмная коробка с космическими конфетами «Метеорит» – шоколадными, мягкими, ореховыми кругляшами. Вывезенными вместе с варёной колбасой и сосисками, по окончанию родительского отпуска, с «материка». И считавшимися бесконечно изысканным деликатесом на Вилюе, где кроме оленины, муксуна, налима и сырокопченостей нечем было побаловать семейство. Будто фокусник, Лада запускала руку под крышку, нащупывала липкую сладость и выскальзывала во двор, где её ждали соседские мальчишки, вожделенно обменивающие свечи для торта на лакомство. Вечно голодные на милые мелочи дети семидесятых. Ладе, кровь из носу, хотелось насобирать девять свечей. Охота была пуще неволи. Она, как белка, любила окружать себя экзотичными сувенирами, которые в советской стране добывались с большой натугой. Привлекали её и кудрявые имена, вырывая из тусклой одинаковости Тань-Ир-Наташ – немецкую куклу, наряженную в голубой дирндль с белым вышитым фартуком, звали Олимпиада. Но когда однажды Зинуля решила попотчевать приятельницу кондитерскими изысками, коробка оказалась пуста, что незамедлительно отразилось на Ладином представлении о пространстве, как репрессивной мере, ограниченной декартовой системой координат во время двухчасовой полудрёмы в углу родительской спальни. *** Крутил метелями лютый февраль. Полярная ночь висела над Вилюем. Школьные парты были выкрашены в неприятный бледно-салатный тон. Электрический свет давил на глаза. Из грязно-белых, заляпанных детскими пальцами, радиоприёмников неслись отрывистые куплеты успешного нанайца Кола Бельды: «Увезу тебя я в тундру, увезу к седым снегам…» - А на звёздочки делиться будем? – девчонки стайкой сгрудились у классной доски. Рядом стояли позабытые швабры, мётлы и вёдра с грязной водой – предпраздничная уборка была в разгаре. - А зачем?.. - Ну, тогда девочки каждой звёздочки будут дарить подарки только своим мальчикам… - Нет! – дружно заревела аудитория. – Не будем, не будем, – видно подобная перспектива выглядела совсем не привлекательной. - Давайте напишем на бумажке имена всех мальчиков класса, положим их в шапку, хорошенько перемешаем и будем тянуть жребий… Кому какой фант попадётся… Лада молчала и внимательно слушала девчоночий щебет. Как же ей хотелось подарить подарок толстому Олежке с первой парты! Но получить заветный кусочек тетрадного листа практически нереально. Фарт слишком зыбок – раз, соперниц слишком много – два. Олежка нравился почти всем девочкам класса, и, чего греха таить, каждая мечтала в День Красной армии вручить свой сюрприз именно ему. Второклашки по очереди тянули бумажки, жадно их разворачивали и с разочарованным видом отходили прочь. В чёрной кроличьей шапке оставались две бумажные трубочки. - Лада, а ты будешь участвовать? – староста класса почти враждебно глядела на Ладу. По недовольным лицам одноклассниц она быстро сообразила, что одна из двух трубочек – точно Олежкина. - …Будешь участвовать? Лада спрыгнула с парты и заносчиво сморщила нос: - Ага… После тебя, – она шла ва-банк, понимая, что рискует упустить свою единственную возможность, свой волнующий, сосущий под ложечкой, ухающий внизу живота, шанс. Староста напряглась, сузила глаза и, опустив руку, пальцами медленно перебирала два оставшихся фанта: чёт и нечет. Девчонки застыли в возбуждённом ожидании: - Ну, давай уже… Староста осторожно вытянула из шапки долгожданный миниатюрный свиток. - Разворачивай, разворачивай… – от нетерпения подружки притопывали ногами в оленьих унтах, сжимали ручки у груди и перемигивались. - Ах! – по классу пронёсся томный вздох. Все с любопытством повернули головы к Ладе: - Тебе достался последний фант, и это… Девчонки завизжали, запрыгали вокруг Лады, трепля её за каштановые косички и угольные оборки школьного фартука. Лада демонстративно вытянула свой фант из шапки. Староста позеленела от ярости. Колючий взгляд жалил, губы же растянулись в дружеской улыбке: - Поменяться не хочешь? – она наигранно беспечно хмыкнула. - Не-а… Воцарилось зыбкое молчание. Староста бросила бесполезную шапку на парту: - ...А твоя мама, как стирает бельё …наизнанку или так? Лада была застигнута врасплох: она никогда не вникала в тонкости стирального ремесла. Задумавшись на мгновение: - Или так… мм… может быть. - Ну… и дура твоя мама! Лада долго не думала – староста с разорванной губой полетела к широкой тумбе учительского стола, следом за ней на влажный пол скатилась рассвирепевшая Лада. *** В День Красной армии Лада, конфузясь и злясь на себя за несвоевременное смущение, грубовато сунула Олежке в руки белоснежную чашечку с лазурной каёмочкой, бережно установленную на фарфоровое блюдце и упакованную в скрипучую прозрачную бумагу. Они с Зинулей долго перебирали чайные наборы в промтоварах, пока их не приметила заведующая отделом – Зинулин благодарный пациент, и не вытянула из-под прилавка эту нежную красоту. Пухлые Олежкины скулы вспыхнули от удовольствия. И счастливой Ладе было абсолютно безразлично, что 23го февраля 18го года Красная Армия позорно бежала из-под Нарвы. Расцарапанная Ладина щека болезненно зачесалась: сухая корочка, трое суток терзавшая лицо, негаданно отвалилась. Ступень третья Юный северный город на сваях, залитый солнцем. Стрела Ленинградского проспекта, упирающаяся в квадратную площадь с горкомом партии и Дворцом культуры. Белые пятиэтажки. Ледяные горы и крепости под разноцветными гирляндами и голубыми фонарями к Новому году. Расписные картонные печи ленивца Емели, запряженные в оленью упряжку, и покрытые водяной коркой сосновые столбы с сапогами на крестовине к Масленице. Градусник за окном, где спиртовой столбик падает далеко за цифру сорок, завершающую вертикальный цифровой ряд. А как следствие – отмена занятий в школах, и переполненные детские сеансы в кинотеатрах. Заваленный снегом март и жаркий континентальный июль. Они дружили большой командой, где мальчишки и девчонки перемешались и чуть нивелировались. После второй смены оставались у огромного, залитого ламповым светом школьного крыльца, кувыркались в сугробах, хохотали и бились в снежки. В это время школьные рекреации с тюлевыми занавесками, паркетом и большими цветочными кадками отдыхали от гулкого шума, визга и беготни. Всклокоченные, вспотевшие, домой возвращались тёмным вечером к вящему огорчению родителей, и к своей радостной уверенности, что завтрашний день будет таким же адреналиновым. *** Всё начиналось, как и полагается, по весне на выложенной квадратными плитами площади с гранитными клумбами и широкими ступенями горкома, где однажды все четыре этажа вздрогнули от возбуждённого детского голоса, прорвавшегося в чиновничьи кабинеты: «Посмотрите, какие красивые бумажные цветы у ребят: розовые, жёлтые, голубые! Какие красивые транспаранты! Какие красивые шарики! Да здравствует колонна школы №7! Да здравствует 4ый-Б класс! Ура, товарищи!» Отец тогда снял Ладу прямо с трибуны конференц-зала, где она, в упоении тыкая кнопки и дёргая рычаги на встроенной деревянной панели, случайно подключилась к громкой внутренней радиосвязи… Всё начиналось, как и полагается – по весне. Они играли в салки, когда пробуждение природы внесло свои коррективы. Теперь нужно было не просто ухнуть приятеля по спине. Нужно было чмокнуть ладонь и запустить пощёчиной в друга. Над площадью вибрировали детский смех, громкие хлопки оплеух да заушин и звонкий голос Аиды Ведищевой: «…Умчи меня Олень в свою страну оленью». *** Не, они не целовались. Они садились кружком вокруг бутылки, глаза горели, ладони потели. Каруселью крутилось послушное бутылочное стекло. Пара, застенчиво улыбаясь, удалялась в смежную комнату и, прикрыв дверь, стояла не дыша, прислушиваясь к болтовне друзей и подружек, а затем гордо выходила на свет божий и чинно усаживалась на собственные места. - Вы целовались? А? Целовались?.. – роем кружились щекотливые вопросы. И серьёзные лица: - Ну, конечно! *** 4-Б той весной сошёл с ума от любви! А фишка была вот в чём: пишешь записку о своей страсти, заворачиваешь валиком и перевязываешь белой ниточкой. Без ниточки эпистола теряла свою принадлежность навсегда, и восстановить её статус было едва ли возможным. Зинуля как-то невпопад среди бела дня находилась дома. Она с утра до ночи пропадала у себя в хирургии, а потому редкие часы отдыха казались драгоценностью. Лада ковырялась в детской у рабочего стола, сросшегося чёрным металлическим каркасом с гигантской книжной полкой, на деревянных досках которой красовалась разноцветными корешками отцовская гордость – семейная библиотека. Дверной звонок надрывно всхлипнул и захлебнулся. - Дочура, открой… Лада выпрыгнула в узкий коридор якутской хрущёвки и щёлкнула задвижкой. В приоткрытой двери зияла пустота. Далёкий топот четырёх ног отозвался гулким эхом. Она вытянула шею, разглядывая лестничный пролёт, и краем взгляда уловила колыхание белого пятнышка на ручки двери. Сердце ёкнуло. Скулы вспыхнули. Спина вспотела. Она сразу же сообразила, что перетянутый ниткой свиточек – письмо для неё. И только для неё… - Дочура, кто там?.. - Это ко мне… Она, как была в хлопчатобумажных сереньких колготках, так и выскочила на лестничную площадку, скатилась со второго этажа по пролётам к подъездному тамбуру и вывалилась босиком на крыльцо. На другой стороне двора в подъезд соседнего дома взбегал со своим верным Санчо Панса Алёшей Ореховым мальчишка – высокий, черноволосый, с пронзительным взглядом и дискретно разбитой на боксёрском ринге бровью или губой. Многие девочки класса сохли по Эрику. Сохла и Лада. Вот только виду не показывала. А теперь, дрожа от восторга, сжимая в горячей ладони заветную бумажку, крикнула пронзительно: - Когда моя мамка дома, ко мне не приходи! От напряжения и счастья она едва дышала, переступая порог родного коридора. Проход в комнаты загородила многообещающая тень. Зинуля хмуро свела брови и облокотилась на дверной косяк: - Значит, не приходить? Вот так, да?.. Ну-ну… *** Лада была репрессирована прогулками на неделю. Но школа в процесс репрессалий не укладывалась. Для Зинули посещение школы было священной коровой, а потому, как бы Лада не выкручивалась, как бы не представлялась – школа оставалась её всегдашним, неотвратимым уделом. Строгость регламента, порой, доходила до абсурда. Год назад, перепив абрикосового сока, она проснулась поутру, и не смогла разлепить склеенные аллергией веки. Зинуля не слишком разбиралась что, у кого и зачем: - Не сахарная… – заключение доктора. …Клиника была молниеносной. Лада притащилась в школу покрытая мелкой сыпью. В ужасе, стараясь не касаться Лады руками, педагог выпроводила её на улицу: - Домой, немедленно домой, а вдруг у тебя заразная инфекция? Дома её встретила удивлённо-взыскательная Зинуля: - Чего? К обеду шею, щёки и уши раздуло так, что родная мать не узнала бы своего отёкшего детёныша. Ладина внешность теперь щеголяла типичными чертами малых народностей республики Саха. До первой клизмы. *** В школе, переполненная восторженными эмоциями, Лада долго не решалась рассказать своей приятельнице, верному товарищу по игрищам, о записке на ручке двери. В мечтах она держала Эрика за руку, и сердце выпрыгивало из груди. Не выдержала, не хватило хладнокровия и уравновешенности. В физкультурной раздевалке, цепляя за крюк форму, она нагнулась к Вичке: - Поди сюда, что скажу… Реакция Вички была удивительной: - Вот нахал!.. Не разговаривай с ним!.. Будь гордой!.. В спортзале, где мужская и дамская раздевалки объединялись попрыгать на батуте, полазать по канату, поиграть в баскетбол, на призывный взгляд Эрика Лада театрально нахмурилась, показала язык и вызывающе вскинула подбородок. Неожиданный Ладин демарш обескуражил и расстроил. Эрик, сумрачный и ошеломлённый, скрылся в дверях мужской раздевальни. Они так и не смогли подружиться, чтобы не толпой, а вдвоём, и за руки, как грезилось в мечтах Ладе. И Вичка немым укором всегда стояла за спиной: - Не сдавайся!.. *** Худышка Алка тыкала пальцем в чёрно-белый журнальный лист: - Гляди, у нас гости были, тётя Лёля танцевала и обронила… - А что это? - Да я сама толком не пойму, но я слышала, как тётя Лёля шептала тёте Свете, что это инструкция… - Инструкция? Алка заговорщицки понизила голос: - Ну, да… Как соблазнять мужчину с утра. - А почему с утра? - …Да вечером-то все уставшие, спать хотят. Лада с интересом уткнулась в мятый журнальный лист. По бокам листа на белом фоне застыли одна под другой мелкие сплетённые в один узел фигурки. Одна была явно мужская, другая – явно женская. Текст на загадочном языке заполнял всю центральную часть печатного полотна. - Здорово… – Лада покосилась на Алку. – А что это они делают? - Да не знаю… – Алка пожала плечами. – Что с утра делают? Гимнастику, наверное… Но мамке такое показывать нельзя. Точно… Лада согласно кивнула. У неё уже был опыт – мамке вообще ничего показывать нельзя. - Кстати, знаешь новость? Вичка по уши втрескалась в Эрика. - В какого Эрика? – она сначала даже не поняла, о чём говорит Алка. - Ну, не будь дурочкой! В нашего Эрика. У Лады похолодели ладони. По спине скользнули холодные росинки. Глаза зачесались. Свет померк… - Эх, Вичка… тоже мне – друг. Ступень четвёртая Он был рыжий, как апельсин, с длиннющими ногами, с зелёными глазами, с веснушками на носу, щеках, шее. И имя у него было под стать – Боня… Богдан. Проходя через пустые школьные коридоры, лестничные пролёты, рекреации, они с Южанкой доползли до раздевалки, зияющей полыми клетками. Подружка была смуглая, крепкая, ширококостная: дитя юга в синем форменном платье. Лада была долговязая, со вздёрнутым носиком, длинными каштановыми волосами и высокомерным, дерзким огнём в карих глазах. Узкий ход к парадному преградили тонкие Бонины ноги: - Проход закрыт! Его друг Юрий в овчинном тулупе криво усмехнулся. - Не думаю… – Лада с силой залепила кулаком по костлявой коленке. - Ай, – завопил рыжий. – Ты что? Ты же мне ногу сломала! Он хромал неделю, и всегда недалеко от Лады. Ей было двенадцать, ему – пятнадцать. Он казался таким большим и взрослым, что Лада терялась в его присутствии. Он приходил после школы, в обеденное время, когда родителей не было дома, усаживал Ладу подле на диван и начинал гладить её руки, плечи. Потом тянул книзу, опрокидывая на плед, и тихо лежал рядом, а напряжённая Лада скашивала глаза, следя – не заснул бы, не понимая его поведения, стесняясь вопросов. Трудно сказать, что ощущала она в такие минуты – пытка пополам с гордыней: её выбрали. Он казался большим и взрослым не только Ладе. Папа с ужасом разглядывал длинные худые ноги, чёрную куртку, огненную шевелюру: - Понимаешь, ты уже совсем взрослый… А Лада – ребёнок. Она у нас единственная… И я настаиваю, чтобы вы перестали видеться. Он встречал её в школе, тянул в углы, где склонялся в желании поцелуя. Спина покрывалась мурашками. Лада морщилась. Брезгливо вытирала щёки. Сказать «нет» она не смела. И всегда в самый неподходящий момент из-за угла выныривала маленькая, субтильная Александра – её классный руководитель: негласно приставленный папкой соглядатай. Характер Александры был жёсткий и прямолинейный: - Вам запретили видеться! Немедленно в класс… История закончилась бесславно. - Ты стала какая-то другая… Запуганная… Мне неинтересно. Лада, наконец-то, вздохнула свободно. Ступень пятая Чёрный февральский вечер бился студёным ветром в эркер. Одинокий фонарь на насыпи освещал путь единичным прохожим, кутающим носы в шарфы и воротники. Он загодя договорился о встрече. Телефон был не просто средством общения, а Ладиным другом, тайным поверенным, восхитительным в своей известности и неизвестности. Лада часто забирала аппарат с длинным шнуром в свою комнату и, порой, до середины ночи шептала в трубку легкомысленную всячину. Ей шёл пятнадцатый год. Родители кутили в ресторане по случаю собственного юбилея. Кутили они раз в десятилетие, но нынче весьма кстати. Комната тускло освещалась зелёным торшером. Рядом в прозрачном цилиндре, напоминающем летательный модуль на стапелях, плавали мягкие шарики белой пены – осветительный изыск югославского дизайна. Лада ждала неизвестно кого. Из краткого телефонного разговора она вынесла лишь информацию о возрасте и имени. Евгений смуглый, хорошо сложённый, с чёрными кудрями оказался таким же восьмиклассником, как и Лада, только с малознакомого параллельного класса. Она особенно не парилась: запоминать всех подряд – жизни не хватит. Лада ценила себя и берегла мозги. - Ты не представляешь… Антон очень хочет с тобой познакомиться. Он отличный парень и мой хороший товарищ. Ты ему нравишься, сильно… Вечер плавно перевалил в ночь. Вначале встречи они сидели поодаль в креслах, затем Женя неспешно переместился ближе и присел на ковёр у Ладиных ног, следующий этап – тугой подлокотник Ладиного кресла. - Ты не будешь сожалеть… Он замечательный друг… В отличие от меня. Несколько часов беседы, шуток, смеха и серьёзных диалогов растопили Ладино сердечко. Впервые в жизни она по-взрослому ощутила, как горячая волна подкатывает к ключицам. Какой он всё-таки красивый! А какой умный… и нежный… Они уже целовались… Ой, что это! Так неожиданно. Сами не заметили… Она испуганно отодвинулась, приглаживая волосы. Женя сконфужено переместился в дальнее кресло: - Я не должен был… Я – предатель. Они напряжённо молчали мгновение, потом глянули друг на друга и сразу же забыли о дружбе, о предательстве, о чёрной метели за окном, о родителях, загулявших за полночь. Это были первые подлинные поцелуи, такие сладкие и незабываемые. Нет, она, конечно, иногда целовалась с мальчишками, но именно эти поцелуи жгли и рвали грудную клетку, горячили кровь, стучали в висках, замирали аритмией в сердечном бое. *** Телефонные бдения ночи напролёт – люблю, люблю, люблю! Заспанные, красные веки поутру. Уроки? Какие уроки! К чёрту уроки, к чёрту весь белый свет! Трепетные прикосновения. Страстные ссоры. Блаженные примирения. И счастье звёздами в глазах... Антон был терпелив и деликатен. Лада в тайне дивилась твёрдой воле. Они с Женькой ни словом, ни жестом не выдали тайны. Словно и не было давнего разговора о чувствах приятеля. У Антона появилась подружка – весёлая и ласковая Ксенечка, пухленькая и медововолосая. Как хороши были эти встречи на четверых, как всеми ожидаемы. Под ритмы потока сознания `The Wall` Пинка, разделяя бунт личности, отвергая устои и традиции общества, под щемящие вопросы Smokie `What can I do` они проглядывали очередные кремлёвские похороны. Шёл 1982… *** Они напились шампанского. Голова кружилась. Женька и Ксенечка потерялись где-то в лёгкой метели, и Лада с Антоном медленно брели под фонарями, подставляя лица таинственному снегопаду. - Если смотреть вверх, в темноту, вот здесь, у световой границы, то благодаря снежинкам кажется, что ты летишь… – Лада задрала голову, обнимая фонарный столб. Антон осторожно коснулся её руки: - Я никогда бы не сказал… Ради Жени. Но ты всё равно забудешь это завтра. Мы столько шампанского выпили. Ты мне очень нравишься… очень. - Считай, что я ничего не слышала, – но иголочки приятно кололи шею, подгибали колени, скребли плечи, растягивали губы в лукавой улыбке. – Ничего не слышала! – Лада вдруг рассмеялась. Утром она помнила всё, и это щекотало нервы. Искусная лицедейка. Антон остался в полном неведении. *** С Антоном Лада дружила. Приятельски. Насколько она любила приходить к нему домой, где чувствовала себя вполне уютно, настолько ей не нравился дом Женьки: полупустая комната с вязаными половиками, пышногрудая, выбеленная перекисью мачеха с беспорядочной копной волос на затылке. …Они забрались на большую, прикрытую атласным покрывалом кровать в спальне Антоновых родителей, где напротив – роскошь по тем временам – стоял цветной телевизор. Антон нажал кнопку старта. На экране замелькали разноцветные кадры. - Правда, здорово? – Антон покосился на Ладу. - Мм… ага, – Лада мучительно стеснялась признаться, что близорука. Экран для неё представлялся большим пятном с мелькающими цветными тенями. - Вот здесь особенно интересно… – не унимался Антон. - Ага… – Лада нахмурилась – спектакль затягивался. - Подожди минуточку, – Антон склонился над прикроватным комодом, вытягивая из тёмных недр прямоугольную картонную коробку. – Держи. Это тебе… Лада с любопытством откинула крышку… Мой бог! Коробка доверху была заполнена очками всех расцветок и форм! Такого Лада ещё не видала. Она смутилась. Чрезвычайно. - Примерь, – Антон улыбался. – Плохое зрение – не порок, главное, чтобы человек был хороший. *** Отец отсутствовал уже два месяца. Он сорвался в поисках нового места для своей неугомонной журналистской натуры. Они жили вдвоём с Зинулей. Почти дружно. Зинуля, как всегда, пропадала в медсанчасти дни и ночи напролёт, а Лада наслаждалась свободой и независимостью. Иногда они выясняли отношения. Громко. А потом опять длительное перемирие… С подростками всегда проблемы… Ах, не до того нынче – поступила тяжёлая женщина, острый живот, кровотечение, готовьте к операции. В полночный час, когда Зинуля умчалась на очередное дежурство, в дверь резко позвонили. - Это я… – Антон опять напился. И чего притащился на ночь глядя? Лада с вопросом в глазах застыла на пороге. Антон молча прошёл в комнату. Лада, туже запахивая фланелевый халатик, удивлённо последовала за ним. Он сморщился и сжал горло. Выпитая бражка рвалась наружу. Неуклюже распахнув фрамугу окна, он перевалился через подоконник, подставляя лицо тридцатиградусному морозу. Лада с пониманием протянула стакан молока, и пока Антон пил, уселась в кресло. Немая сцена затянулась. И вдруг Антон, резко отставив стакан, повалился у Ладиных ног, укладывая свою русую голову на худенькие Ладины коленки. Они напряженно сидели в тишине, не шелохнувшись, минут десять. Потом он тяжело поднялся, также молча прошёл в прихожую и захлопнул за собой обитую дерматином входную дверь. Лада потёрла переносицу, задумчиво пожала плечами. Сумасшествие… *** Весна ворвалась ледоходом на Колыме, черным корявым лесом за окном детской, посеревшими сопками в голубой дымке, протоптанными тропами в грязно-жёлтых снежных сугробах. Они почти не виделись с Женькой. А если виделись – всегда ссорились. Из-за пустяков. Он давил на неё, она не желала уступать и покоряться. Несносный характер. Он пришёл в своём вечном, расстёгнутом полушубке, вызвал её за дверь, потянул на этаж выше – так спокойнее. Они опять ссорились. Он грубил, она жёстко хлестала словом в ответ. - Всё… Я ухожу! Надоело! - И мне надоело! Проваливай… Она не ожидала, что он круто развернётся на каблуках и спуститься на пару ступеней. Ей казалось, что вот сейчас он оглянется, улыбнётся, вернётся… Белый полушубок, словно в замедленной съёмке, удалялся всё дальше. Ей бы крикнуть, позвать… Нет. Лада гордая девочка. Она ждала два дня, изнывая от боли в груди, от бурлящих эмоций. Скажи сейчас – беги, зови: и побежала бы, и стала бы надрывно звать и плакать. Какая, уж, тут гордость… Зинуля с беспокойством потрогала влажный лоб, заглянула в тусклые глаза: - Да у тебя, дочура, температура! Немедленно в постель! Не дай бог ангина… Горло покажи! Обессиленное, на грани стона: - А-а-а… Бедная Зинуля… Милый доктор… Что ты понимаешь?!.. Это не тело раскалывается, жжёт, саднит, это трещит по швам влюблённый дух. Они больше не встретились, не бросили друг другу пустых слов приветствия, ни соприкоснулись случайно ладонями, чуть краснея от волнения. Ни разу. У Женьки тоже… характер. Лето маячило за студёным бортом привычным крылом старенького Ила с любимым пайком: варёной курицей, белоснежным рисом, газировкой «Буратино». Они всегда торопились от суровых, каменных глыб, обкатанных мутными колымскими водами, к черноморским, прогретым солнечным жаром, голышам. Лишь мельком видела Лада Женьку в узких школьных коридорах, украдкой наблюдала за ним из-под руки на экзамене русского языка: предложения… сложноподчинённые, сложносочинённые… Такие же сложносочинённые, как первая любовь. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
