Этот мир не добрый, и не злой.

Он чужой.

 

Вместо предисловия

Любой цикл бесконечен, лишь человеческое существование как цепь, которая имеет свой конец. И свои пороги: за рождением стоит застой…. За застоем следует катарсис…за катарсисом - перерождение. За перерождением стоит великая победа. За великой победой - смерть...

Небо… Наше прошлое и настоящее соединено в этом небе. Мы страдаем от губительной юности, и однажды понимаем, что наши тела не способны больше держать в себе наши души. Нет Божественного откровения - это мы обращаемся к себе, и наше Я отвечает.

Voila une belle morte, - этот мир разлагается до шуршания песка, до стука ударяющегося о ноги щебня. Соединяется, и разрушается, найдя выход в предсмертном крике… вздохе.

От щелчка и до щелчка - от дискретного к синкретизму.

И лишь немногие прозревают...

Кто знает, как тяжело быть зрячим, и следовать за слепыми.

Как тяжела ночь... и ожидание рассвета

 

Глава 1

 

Тест Люшера.[Ключ: 10|+7-0] Сергей

Форм-фактор: 1

Боязнь, что ему могут помешать добиться того, чего он желает,

заставляет его пользоваться любыми возможностями, которые только может

предложить жизнь, но только для того, чтобы доказать, что ни одна из них

не представляет никакой ценности. Это разрушительное глумление становится

для него средством скрыть свою беспомощность и глубокое чувство

безысходности.

 

1. Первая...

 

Образы мелькают в окне, не успевая запечатлеться в памяти. Усталое лицо женщины, провожающей сына на остановке, дома, сплошная цепь заборов, ворот, газовых труб.

Лишь небо смеялось. Розовыми облаками. Оно было неподвижно, будто бы указывая на то, что дома, люди и газовые трубы под гнетом времени, а небо – вечно.

Из радио неслась песнь

- Русская попса - это трэш-культурное образование, на мой взгляд. Ибо столько дерьма на головы потребителей не смогли бы вывалить ни Сорокин, ни Масодов, ни их совместное творчество под воздействием Уэлша.

- Что вы, есть еще шансон, - двое пьяных несли милую чушь, вводя в экстаз Серегу, и в недоумение - обосновавшихся позади салона гопников.

Здесь они были неуместны - но разбавляли нудность обстановки.

Впрочем, вскоре эти интеллигенты замолкли. Что не скажешь об остальных.

- Мобилу.… Дайте мне мобилу, пацаны…

В автобусе было душно. Дачники, уставшие за день в своих огородах, теснились молча, апатично двигая глазами. Пенсионеры разговаривали между собой, жалуясь на жару, давление и Правительство, прерываясь изредка на надсадный кашель и оханья. Люди среднего возраста предпочитали молчать.

Молодые люди тоже не изменяли своим привычкам; в задней части салона автобуса стоял гул, разрываемый громким смехом, или развязным пьяным окриком.

- Пацаны, я вернусь… вернусь обязательно! – настойчивый голос выделялся среди всех, громкий и бессвязный. – Дайте телефон… я позвоню Таньке..

Друзья крикуна были заняты другими, более насущными для них делами; лениво потягивали пиво, обсуждали перипетии пьянки, произошедшей накануне, и дорабатывали нынешний план действий. Девушки поддерживали беседу своим смехом, подразнивали самых тихих в компании, и кивали на шутки сильных.

- Извини, зема, - один из компании пребольно задел Серегу локтем, что-то выуживая из кармана. “ Да, сама интеллигентность, только бы не попасться на их глаза потом, когда они выполнят хотя бы часть своих намерений”.

Серега еле сдержал тошноту, подкатившую к горлу; девушка, одна из компании, отрыгнула содержимое своего желудка на пол, и неловко упала на бок, явив собой самый неприглядный вид: растрепанные черные волосы, пустые глаза, скомканный топ, и задравшаяся юбка. Треугольник трусиков, “Что ж ты дура?”. Пассажиры поспешили отвернуться от такого зрелища, и все разом притихли. Кто-то из компании подал подруге платок. Та приняла знак помощи, так же медленно вращая глазами, как и дачники. Между ними было что-то общее, в этот летаргический день, где желтый как стены дома для душевнобольных “Пазик” вез сомнамбулических горожан и селян.

“И правильно… кто после конопли пиво употребляет. Видимо, городская особа, раз не выдержала”, - Серега уткнулся в окно. Сельские девахи крепче в этом отношении, у них стойкий иммунитет: интересные наблюдения лета, не омраченного снобизмом и мраком города. Только экзотика. Нет смысла искать запредельные дали и туземцев, когда под боком есть сельская местность.

- Лен, ну ты и перебрала, - несчастный попрошайка мобильного телефона безжалостно острил, и гогот компании снабдил эту фразу отменным перцем.

- Пошел ты! - Лена же не была настроена на прием в свой адрес колкостей, несмотря на незавидное положение сохраняя чувство собственного достоинства хоть в своей куче единомышленников. Сереге даже стало ее жаль: ударить по лицу этого весельчака, устраивающего пародийные представления над девушкой. В конце концов, на непредсказуемые и безумные поступки Серегу все равно тянуло неимоверно, и защита чести дамы, пусть даже и не неприглядно выглядящей, не было мезальянсом.

Очередной взрыв гомерического смеха вернул Серегу к строгой реальности, и ему показалось, что смеются над ним. Он тоже усмехнулся, понимая ненужность своей дерзости. Драка будет очень короткой, учитывая габариты одинокого как перст героя, и каждого из будущих противников. Да еще глупой.

Битвы не получится, драки тем более.

Оставалось лишь терпеть эту оргию веселости и скабрезных шуток.

- Пацаны.… Дайте телефон, - весельчак даже после минутного осветления своего разума от попыток выклянчить телефон не отказался. – Я вернусь… Я хочу к Светке…э-э-э... я хочу к Таньке… я хочу к Таньке.

Исправившегося крикуна поддержали бурными одобрительными криками.

- Бери, Димок, - парень, задевший локтем Серегу, протянул страждущему телефон.- Только на счету совсем ничего… Сам смотри.

- Еще дунем, пацаны, и обратно вернусь… Сяду на последний автобус, и вернусь, - его кадык судорожно дергался, взгляд был потерянным - он точно не вернется в свое вожделенное село, где Танька, Светка , самогон и дискотека. И до дома он сам не дойдет – дотащат друзья. “Таня! Я вернусь… мне пофиг на ментов, Танька… Пусть убивают…”.

Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети…

…Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети…

…Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети….

То, что этот одурманенный пассажир пытается сказать, уйдет вместе с ним в глубокий сон… Уже сейчас не может сообразить, что голос на том конце провода – не голос его знакомой Тани, любезно удостоившей Димка поцелуем.

По воздуху плыл кислый запах. Девушка, сидящая перед Серегой на пассажирском сиденье, наморщила нос. Смешное расстояние в три километра до города покажется ей долгим, мучительно долгим. Это не могло не побеспокоить эту девушку, и ничуть не заботило возмутительницу спокойствия Ленку, которая вытирала губы и натужно икала. “Обычно, девушки благоухают более приятными запахами”, - подумал Серега, и в продолжение мысли начал сравнивать этих двух девушек.

Сидящая перед ним была похожа на Аню: крашенная блондинка, с длинными подведенными ресницами, голубыми глазами; Ленка была ее явным антиподом, брюнетка, карие глаза. Если у “Ани” было овальное лицо, то Ленку отличало округлость, полнота лица. “Будь она потрезвее, была бы посимпатичней”.

На город опускался вечер, солнце ушло раньше, чем обычно. Виной тому тучи.

Тучи над городом.

В открытую форточку дунул прохладный сквозняк, и Серега вздохнул с облегчением. Девушка, сидящая напротив, улыбнулась.

Парень присмотрелся к ней… Он хотел найти в ней те черты, которые ему были необходимы, чтобы жить.

Ее цвет глаз, длинные волосы и чуть выпуклый лоб.

… розоватого цвета губы, строго очерченные, как изваянные мастером…

… кожа нежного молочного цвета…

… и ее кокетливая, застывшая на лице улыбка.

Огненно-рыжее солнце все еще оставалось в наших глазах.

 

И шум, яростный шум.

Автобусные остановки, машины, гул людских голосов, крики и гневная площадная ругань. Серега пробирался сквозь толпу, выходящую из автобуса, и равнодушно отталкивал людей. Бабуля, что-то перебирающая в огромной сумке, в ответ на этот толчок смерила парня испепеляющим взглядом. Единственная, кто испытал по отношению к Сереге хоть какие-т чувства: жители городов больше преисполнены равнодушия.

Сильнее ненависти равнодушие,

твори, твори равнодушие, плоди его вокруг себя, сплевывай, оставляй черные дыры в душах тех, у кого должен был оставлять лучик света; что ты желаешь, разглядывая мертвое время, бессилие, страх в глазах, и тьму; да, будет ли хуже или лучше, в их руках, но они не смогут сделать ничего - все написано в зеркалах их души; то, что написано в их книгах судеб - надпись в книги регистрации загса, еще одна пометка - Член Общества, номер; законом станет для них Общество, и скрытая ненависть к самому себе перерастет в открытую войну.

Выберешь ли ты себе остров, на котором ты будешь один - спасен, но один? или одиночество для тебя - безысходный страх?

Чувство того, что сумасшествие близко настолько, что безумие становится разумным. Начался дождь, и ветер бил хлесткими каплями в лицо. Приходилось глубоко закрываться в капюшон толстовки, которая не раз становилась причиной неприятностей для него. Каждую неделю к нему непременно подходил коротко стриженый субъект, и развязными манерами речи спрашивал: “Ты чо, нифер?”. Молодежным субкультурам, объединившимся общей любовью к тому или иному музыкальному течению, было сложновато существовать в провинциальном городе. Они оказались маргиналами, чаще всего по своей вине - чтобы быть отличным от других, надо сначала побыть среди этих “других”. Сереге удавалось находить компромисс в уличных спорах – объясняя, почему он так одет, почему он слушает тяжелую музыку, и почему его трогать опасно. Драки были, но без победителей.

И сейчас его с интересом разглядывали кучки уличных стражей беспорядка, но не останавливали. Как показал опыт уличной борьбы, уже грозный внешний вид в определенных ситуациях мог обеспечить психологический перевес. Противник не рисковал лезть на тех, кто смотрит нагло и бесстрашно.

Теория, однако.

Серега зашел под навес автобусной остановки и полез в карман за спичками – невыносимо мерзли руки, которые надо согреть хоть чуточку. В кармане зашуршала бумага. Тут Серега вспомнил о заветной пятисотрублевке, которую необходимо бы разменять на два диска и сдачу, триста рублей с копейками. До дома было метров четыреста, до музыкального магазина – полтора километра.… Но что погода, если слущать нечего? Серега шагнул под дождь.

 

- Да, новый завоз, - продавец деловито вытер усы. Сорокалетний Вадим, продавец, невзрачный мужичок, чьим отличительным признаком были старые роговые очки с дужкой, перевязанной изолентой. Все остальное в его облике было тривиально до скукоты: усы, землистого цвета лицо, непричесанные темные волосы… Единственным утешением этого человека была музыка и секта адвентистов, открывающая двери для таких как Вадим, одиноких в своей беспросветной жизни, жаждущих конца света.

И пока конец света не придет, продавец так и будет ютиться в съемной однокомнатной комнатушке с окном, выходящим на сосновый бор, в которой ценен только новенький CD|MP-3 плеер, да и лимонное деревце, своими листьями сводящее жилищные претензии номинального хозяина квартиры до минимума.

Город страшен не убийствами, а безысходностью, которой он щедро одаривает своих детей.

- Новый завоз, - Вадим достал пряник из пакета и кивнул в сторону своего стеклянного лотка. – В этом месяце из новинок мало что есть… Только старенькое.

Взгляд Сереги упал на диск “Кино”. Что-то шевельнулось в нем, забытое, но не утерявшее значения. Он вспомнил, что некогда по-настоящему фанател от этой группы – потому что кроме магнитофона его больше никто и не поддерживал – неодушевленное становилось воодушевленным, когда несло в себе смысл существования, импульс к его продолжению. Но эти времена прошли… хотя... вряд ли…

Он расплатился за диск, и вышел из павильона. Дождь прекратился.

Однако, несмотря на сырость, идти было приятно.

 

- Стойте, молодой человек! – какой-то мужичок полубогемного вида приближался ко мне. Сейчас снова начнется сценарий интеллигентного выуживания денег их моего кармана. Надеюсь, мелочь у меня есть… Запах перегара у него достаточно ощутимый, чтобы не верить в его страдания.

Пришлось остановиться и ждать.

- У меня к вам дело личного, религиозного характера, - он был не один, этот похмельный проповедник, осеняющий меня запахом табака и водки: позади него стоял долговязый парень лет двадцати двух, как-то заискивающе улыбающийся, и разминающий руки.

…. И встретил меня Лукавый, Искуситель, Совратитель, Угодник.

- Вот, весьма интересное чтение о Библии, обязательно прочитайте, - полубогемный мужичок деловито наслюнявил палец и вытащил из стопочки бумаг маленькую брошюрку. – “Почему нам надо знать Библию”.

Почему нам надо знать Библию? Чтобы твой спутник не улыбался, глядя исподлобья со лживой застенчивостью проститутки, пойманной на спекуляции любовью и верой… чтобы рухнуло гнилое царство безумие, и наши глаза больше не видел друг друга, - это самое прекрасное, что может сделать для нас Бог. Я не верил в Бога, но позже понял, что только святое у человека поддается наибольшему осквернению.

Я выкинул эту бумажку на глазах у этих людей.

- Молодой человек, вы должны быть свободным – и отдать сердце и душу Богу. Пойти навстречу его посланцам. Превозмочь себя.

 

Ты можешь позволить быть себе полностью свободным, если уверен, что в силах избавить себя от рабства... Тебе выхода нет.

Стань птицей, желающей неба

Стань небом, желающим птиц

Стань

 

2 Непознанная необходимость

 

Никогда не задумывайся, почему в городе, где живет свыше двухсот тысяч человек, тебе так одиноко.

Почему в доме, где живет больше ста человек, тебе не с кем перекинуться парой слов.

Почему в квартире, рядом с тобой живут родные, кои чужды по душе.

 

Мерное постукивание клавиатуры.

- Одиночество сводит с ума. Ты остаешься один на один со своим “Я”, ты заглядываешь в себя, ты сходишь с ума.

- А что? Изучение своего “Я” обязательно закончится сумасшествием? – Дарина насмешливо посмотрела на Серегу.

Серега кивнул. Он твердо верил в это.

Девушка улыбнулась, и сочла, что сосед заигрался в свою игру, и поэтому в пылу игры пытается поговорить на отвлеченные темы, выуженные из учебника философии; небольшое их число всегда громоздилось на столе этой комнаты. Впрочем, замшелостью от этой комнаты не несло, скорее, безумием гениальности. Вещи разбросаны по всему периметру комнаты: “Камасутра”, порок босоногой юности, забавные сувениры, хоккейная клюшка, одежда, плакаты и диски. Компакт-диски всегда были аккуратно сложены в стопочку и отсортированы.

Соседка Сереги по лестничной площадке, Дарина, типичная набоковская нимфетка, лет тринадцати от роду, с ярко накрашенными губами и эмбрионально – зачаточной сексуальностью. Пирсинг на губе “ужас, я думала будет больно”, “Доченька, что ты с собой сделала!”. Она иногда заходила в гости к своему странному соседу – девушкам, нравятся парни, на порядок их старше. Они играли в шахматы, смотрели телевизор и разговаривали по душам. Девочка была не по годам умна, но не гениальна, чтобы вникать во все рефлексии Сереги – он использовал соседку как живой манекен для своих разговоров, и хорошо, что она кивает, и с участием разглядывает его лицо. Родители Дарины верили в благоразумие своей дочурки, и вполне спокойно относились к частным визитам к парням.

- Она не станет спать с соседом, даже и не думай, - увещевала соседка тетя Варя соседа дядю Гошу, вдруг засомневавшегося в благонадежности Дарины. Тот пожимал плечами, и недоверие выражал кряхтением на кухне, за чашкой кофе.

Конечно, не станет. У нее есть свои два парня, которые удостаиваются секса раз в месяц, и думают о единичности своей персоны в личных контактах любимой, вследствии чего у оборотистой девушки все получалось как нельзя лучше. Серега не понимал, и не осуждал Дарины – быть для него ханжой и моралистом было глупо, и ниже достоинства; тем более, уже половозрелая соседка была самой невинностью в разговоре со взрослыми. И она все еще наивна. Дарина любит Че Гевару, секс и учебу. Отбирать эти развлечения у нее никто бы не смог, ибо каждое поколение выбирает свои развлечения; в свои тринадцать лет Серега развлекался драками, курением в подъездах, распиванием водки в загаженных каморках и за гаражами. Из интеллектуальных развлечений было периодическое посещение школы и игровая приставка Dendy.

Между этими двумя людьми не было дружбы, но существовало взаимопонимание.

====================

Дарина знала о моей лояльности к своей персоне, и поэтому делилась своими проблемами и девичьими секретами, которые вследствии насыщенного образа жизни копились в избытке, требуя немедленного вербального выхода. Подругам такие рассказы бы не пришлись по душе, пока для окружающих девочек ее возраста это табуированная тема. Не всем, но большинству из элитной школы.

Сейчас мы обсуждаем практическую магию. Нас столе лежат три книги, касающиеся предмета нашего спора – что-то о хиромантии, некромантии и сборник гаданий сомнительного свойства. Некогда я пытался узнать будущее от этих страниц, но из штудирования этих опусов вывел только одно: будущее стремятся узнать только те, у кого нет настоящего. Поэтому я без сожаления подарил эти книги Дарине, снабдив ее необходимыми комментариями:

- Не вздумай гадать парням – они подумают, что ты со сдвигом, и будут шарахаться от тебя. Или смеяться над тобой. Прозвище дадут.

Занятие некромантией очень заинтересовало мою деятельную соседку. Решила оживить Че.

- Нельзя беспокоить дух мертвых, - я не смог убедить Дарину в мифичности ее успехов в некромантии, и уже сам отбивался от ярых нападков в скептицизме и приземленности моего сознания.

- А дух Че и не успокаивался, - Дарина положила книгу в свой рюкзак.

Я махнул рукой.

- Как у тебя с парнями… делишки? – я перевел разговор на более щекотливую для нее тему.

- Со своим Ринатиком я рассталась…

- Каким? Гариповым? – я не мог не подколоть его.

- Ой, ну не факт, что мы еще с Гариповым встречались, так, один раз поцеловались, но он не в моем вкусе…

Пространно она объясняла мне то, что и так было понятно. Но лишний раз ее смутить было очень и очень забавно.

- А что все обо мне, да обо мне… Ты мне ни разу не рассказывал о своей личной жизни, только рассуждаешь об отвлеченных вещах. Вот, например, кто сейчас твоя девушка, или в кого ты сейчас влюблен.… Ведь у тебя же кто-то есть, да? Нет, какая твоя самая удивительная любовь… Ты помнишь? – Дарина неожиданным образом вышла из щекотливого положения, поставив меня в еще более незавидное. Как объяснять еще ребенку то, что сам себе не можешь объяснить уже сейчас?

- Любви нет, есть удивительные события, которые мы ждем, но не знаем, когда они произойдут. А поэтому наша любовь – непознанная необходимость.

- Чего?

- Ладно, закрываем тему, ты еще маленькая…

 

========================

Первый день моего двадцатилетия начался со звонка; вежливый мужской голос позвал меня в качестве понятого на участие в проведении оперативно – розыскных мероприятий, чего-то там…. Я быстро оделся и вышел из дома – у родителей назревал очередной скандал, а любое вмешательство в их брань было чревато тратой нервов. Их было уже невозможно исправить.

Через двадцать минут к подъезду дома подъехала темная “девятка”. Я сел в нее.

- Присаживайся поудобнее, - мордатый парень, чуть старше меня, протянул руку.

 

Как работает милиция: “Откройте, милиция!”. Дверь открывается, все цивильно.

Сотрудники наркоконтроля и подобных звонят в дверь, играя роль обеспокоенного соседа или пьяного, попутавшего двери. Когда дверь открывается, всех кладут на пол, не забывая пнуть пару беспокойных тел.

СОБРовцы выламывают дверь вместе с петлей и в образовавшуюся щель влезают чудо-богатыри, встреча с которыми не сулит ничего хорошего.

- …. Поэтому, когда чувствуешь, что тебя берут – сразу ложись лицом вниз, - поучал Серегу Коля, уголовник со стажем. - Бьют ведь сначала по животу, а потом кладут. Сразу ложись – и попадет меньше.

Серега кивнул.

- Они ведь заразы УК не чтят, принципы не соблюдают, бьют чем попадя. Ты кстати как, УК знаешь?

- Нет, наизусть не знаю, - признался Серега.

- Тогда следаком не будешь, а только опером. Я вот одного следака знаю – УК наизусть знает. Все нормальные люди перед сном молитвы читают, а он УК и УПК.

Через некоторое время Коля переключился на тему скученности зеков на квадратный метр в обычной камере.

- Веришь – нет? В одной камере чуть ли не шестьдесят человек, - бывший участник тех событий ностальгически разглядывал свои наколки. – Поэтому и спали по очереди. А чтобы одному на бок повернуться, надо было всем переворачиваться… да, лихо было в те времена. В психушке еще хлеще, там вообще полундра. Пока в туалет пробьешься, все штаны обмочишь…

- Тихо! Вон торговец, - Уразов подался всем телом вперед и сообщил по рации: “Шестой! Объект движется по направлению к дому пять. Будем брать при заходе в квартиру… Как слышишь?”.

“Слышу отлично. Вас понял”.

- Значит, берем, - Мишаня Уразов достал мобильный телефон и начал набирать номер.

- Кому звонишь? – спросил водитель служебной машины, Трухин.

- Даценко. Просил сообщать о всех наших действиях.

- Пора.

Оперативники вышли из машины и неспешной походкой вошли в дом. Свою обыденную работу они выполняли без сильного напряжения, но всегда держали в уме, что даже безоружный и безмятежный с виду торговец зельем может учудить, и натворить дел.

Когда Серега зашел, клиент криминальной милиции уже был основательно закован в наручники, и затравленно разглядывал лицо каждого вошедшего.

Молодой парень, лет двадцати, волосы темно-русые, глаза светло-зеленые. Взяли при входе в квартиру – кроссовки все еще на ногах, куртка была с порванным воротником. Коврик в прихожей беспорядочно скомкан.

Обычный парень, коих много встречается на улице.

- У меня мать очень беспокоится… У нее сердце больное, позвонить надо, - что-то говорил оперуполномоченным задержанный парень.

- Ну и? Когда наркотики продавал, о матери думал?

Задержанный парень замолчал.

- Фамилия. Имя. Отчество.

- Бартемьев Станислав Олегович.

- Год рождения.

- Тысяча девятьсот восемьдесят пятый.

- Родился…

- Местный.

- Живешь…

- Ленина тридцать пять – сорок один.

- Прописан…

- Там же.

- А здесь что делаешь?

- С девушкой своей живу… и ее мать с нами тоже.

- Где они.

- Мать сейчас должна прийти, Аня – через три часа.

- Где работаешь?

- Нигде.

 

- Пойдемте кто-нибудь со мной. Диман, понятые…

- Это дочь моя, - причитала тетя Вера. Придя домой, она была в шоке, застав закованного Объекта в наручниках, с расхристанным взглядом, шмыгающим носом и повторяющим без конца: “ Тетя Вера, это не я, подкинули мне.… Не было у меня, мне подкинули”. Обняться ей не дали сурово выглядящие сотрудники правоохранительных органов, а следователь терпеливо зачитал ей постановление об обыске, не терпящем отлагательств.

…. – Это дочь моя, с работы пришла.

Я шел за своим тезкой – оперуполномоченным, с интересом, который завуалировал миной равнодушия. Говорят, красивые девушки предпочитают хулиганов и людей, увидевших свет и жизнь во всех ее проявлениях. На моей памяти всегда стоит бывшая одноклассница, отличница, покинувшая дом и институт ради уголовника, цыгана. Прожив в таборе три года, она села в тюрьму за распространение наркотиков. А ведь это была настоящая красавица. Что ж, феномены сейчас в моде. И я ждал то, что у этого Бартемьева невеста будет недурной. Как я узнал, он сидел в детской колонии. За нанесение тяжких телесных повреждений. И все тело его было в наколках. От классических надписей до ультрасовременных.

Серега открыл дверь.

В квартиру зашла девушка. Мои догадки оправдались – она была красива, великолепно красива. Будь я художником, самую главную картину своей жизни я бы писал с этой девушки, подруге уголовника.

Она была удивлена и испуганна одновременно. Ее взгляд не останавливался на ком-либо, зрачки ее стали беспомощно блуждать по комнате, не фокусируясь на чем-либо. Я уверен и сейчас, что она никого не запомнила в тот злополучный день, кроме следователя, позже допросившего ее.

Десять секунд, чтобы прийти в себя.

Десять – понять, о чем причитает мать.

Десять – разглядеть лица, встречающие ее на пороге, и тут же забыть: на территорию ворвались враги, и битва проиграна. Победителю не смотрят в лицо.

 

Говорят, красивые девушки предпочитают преступников...

 

- Классная у него баба. Работает в “Арсенале” продавщицей парфюмерного отдела. Вместе с Бартемьевым и жили, о его деятельности, якобы, не наслышана. Хотя, может, и действительно не знает о его роде деятельности.… Но баба классная, я бы с ней познакомился. Сама как парфюмерная лавка пахнет, я уж про груди молчу, они вообще высший класс, - следователь рассказывал занятные историйки своему помощнику, а тот кивал, и доливал пиво в стакан.

 

- Обнаружен учебник математики, из которого вырваны страницы - пластилин был завернут в тридцать шестую, здесь как раз ее нет, - следователь достал из чемоданчика карандаш. – Тут еще страниц нет, так что нет пределам моему служебному рвению.

Из глаз Ани лились слезы, она уже не сдерживала себя. Бартемьев стоял, и также не мог сдержать слез. Он уже забыл, что просил покурить и расслабить наручники; что оперуполномоченный, производящий обыск, с циничными шутками обыскивал их кровать и рылся в личных вещах.

- Больше ничего запрещенного нет? – Удав рылся в бельевом шкафу.

- Нет, - выдавил Объект.

- Ну смотри, - Дима отодвинул трюмо. – опа! Пакетик!

Двое оперативников и понятые подошли к нему.

- Семена растительного происхождения.

Аня все еще всхлипывала – в зале, на диване. Под зорким, и не лишенным интереса взглядом следователя. Серега тоже позабыл о своем “профессиональном” долге, красива она была, но красивей и свет видывал, и чище – а не то, чтобы сожительствовать с продавцом анаши.

Общественная мораль противна этому, ибо чистота должна быть чистой во всем. Но даже у каждого безобразного явления есть своя эстетика; запах сточной канавы имеет свой непревзойденный аромат.… Эта девушка, казавшаяся Сереге сущим ангелом, имела половое сношение с неудавшимся наркоторговцем, но ничуть не теряла достоинств в глазах понятого. Ему только было жаль, что ее горячее дыхание грело не его.

 

- А я вспомнил, где видел Бартемьева. Гляжу – лицо знакомое, - мой тезоименный оперативник вытащил сигарету и похлопал по плечу закованного в наручники задержанного, о котором и шла речь. – В кафешке, около качалки. С друзьями стоял, дорогие сигареты курил, “Миллер” потягивали. Я еще подумал, что это компания мажоров собралась, отдыхает. Ан-нет, вот мы и встретились, друг.… Нельзя жить иллюзиями о хорошей жизни, коли рядом правоохранительные органы и конкуренты, - машина гудела на поворотах.

 

- Здесь что? – Диман вытащил массивный целлофановый пакет из шкафа. Его сердце все предвкушало еще десяти килограммов конопли, найденных при обыске одного наркоторговца.

- Волосы, - тетя Вера вытерла слезы. – Мы когда волосы стрижем… не выбрасываем их, примета плохая. Я их в пакет складываю, а потом сжигаю.

Диман не стал интересоваться, что это за примета, и брезгливо отложил пакет.

- Ну, все, я думаю, - следователь закрыл чемодан. – Можете попрощаться, возлюбленные, и мы уезжаем.

Аня подбежала к Бартемьеву, обняла, и зарыдала, повиснув на его шее. Серега терпеть не мог сентиментальных сцен, боясь ненароком прослезиться и опозориться, тем более, девушка задержанного ему искренне нравилась, и обоснованная эгоистичными чувствами ревность скребла его душу. Оперуполномоченные и следователь ничуть не стеснялись, даже ухмылялись такому зрелищу, с вполне обычной для людей видевших многое склонностью к бесстыдству и вуайеризму, прикрытому служебным долгом.

- Чемодан взяли, деньги взяли, изъятое взяли, - следователь топтался у порога и проверял карманы.

- … пистолеты взяли, “Максим” взяли, - подтянул Диман, нахлобучивая бейсболку на голову.

- А задержанного не забыли? - голос шофера из подъезда.

Серега улыбнулся. Он был немного рассеян – споткнулся на чужом пороге, испачкал обои в прихожей. И взглянул на прощание, покидая квартиру, в зал, где плакала девушка.

В машине было темно, и Бартемьев постоянно всхлипывал. Диман безуспешно бил себя по карманам, пытаясь найти пачку сигарет. Серега смотрел на огни ночного города.

 

В автомобиле было темно, и дико хотелось спать – почему-то мы не поехали сразу в отдел, а томились около автостоянки. У входа в дом, был задержан второй подельник Бартемьева, Сорокин, и сейчас он, скрученный, угрюмо молчал, уставившись в пол. Не до конца выяснено, будет ли задержание еще одного торговца, непосредственно связанного с этим – вот, что выяснилось в ходе переругиваний между Трухиным и Мишаней.

- Ирка тебе подруга, или как? – Трухин прилепил жевательную резинку на панель бортового компьютера.

- Это лично, вообще-то, - попытался поднять голову Сорокин.

- Лежать! – Мишаня ударил задержанного по спине.

- А ты знаешь, что Ирка Бартемьева, сестра твоего друга, наркоманка пробитая? – Мухин продолжил экзекуцию.

- Нет, не знал. Она же при мне, ничего, не кололась… И не слышал я об этом.

Мишаня склонился над Сорокиным:

- А при сексе с ней презервативы использовал?

- Не буду я на ваши дебильные вопросы отвечать! – дернулся задержанный, и снова получил оплеуху.

- Говори, дурак, - Трухин закурил сигарету.

- А ты знаешь, что у нее ВИЧ?

Сорокин молчал. Только при провождении его в следственный изолятор, только выходя из машины, Трухин услышал всхлип. Оперуполномоченный взял за ворот задержанного, и потащил к свету фонаря, который горел у входа. Все лицо Сорокина было искажено в гримасе отчаяния, и залито слезами.

 

- Это Ирка, что, сестра Бартемьева?

- Как видишь.

На копии паспорта Серега увидел вполне симпатичное лицо молодой девушки.

- С виду симпатичная, да? – следователь продолжал яростно печатать протокол допроса. – А сама колется, сколько себя знает. И как на нее Сорокин попал? Из армии только пришел, два месяца, бывший десантник, а уже влип по самые уши.

- Любовь она самая и есть, - Серега задумчиво разглядывал фотографию на паспорте, и думал о своем. О своей.

- Любовь... Обычное дело у нас. Обивают тут пороги управления, Ромео и Джульетты, с плачем, воем, без документов. Им – любовь, нам – лишние проблемы.

Пробьемся через боль

дорогой к смерти

там, где ждет любовь

 

3. Розы Содома

 

Радость благополучно закончившейся сессии переполнила душу Вани: он по полной программе оторвался в ночном клубе, подравшись с секьюрити, и вволю пообнимавшись с танцовщицей на сцене, что простым смертным недозволено. Потом он вылетел из места утех и танцев, и направил свои стопы домой. Прошедший ранее дождь оставил на земле не только прохладу и свежесть, но и изрядно окропил землю, из-за чего гуляке пришлось помесить грязь, и два раза упасть, не удержавшись на ногах.

До дома оставалось пятьдесят метров ходьбы, когда его, вымазанного с ног до головы, задержал бдительный милицейский патруль.

Посмотрев на внешний неприглядный вид задержанного, дежурный лаконично заметил “Испачкался как падла”, однако в протоколе указал: “Нарушал общественный порядок”, и прочитал целую лекцию о вреде алкоголизма. На другого задержанного, совершенно пьяного молодого человека, был составлен протокол с фабулой “Лежал в луже в районе соцгорода и нарушал общественный порядок”, причем лекций не читали, и даже не пытались привести в чувство. Возможно, дежурный инстинктивно помнил, что главенствует в России не функция наказания гражданина, а его воспитание; пьяный молодой человек был невменяем, и воспитывать его было бесполезно.

Впрочем, и Ваню долго не продержали: вытрясли сто пятьдесят рублей, и предупредили, что если за ним никто не придет, то ночевать он будет в весьма неприличной компании.

- Будешь с колдырями в одной постели лежать, чтобы в следующий раз неповадно было водку и пиво пить, - усатый сержант хрипел как полузадушенный, но в разговоре с другими задержанными тембр и модуляции его голоса постоянно менялись, что удивляло.

Нельзя было терять ни минуты: вытрезвитель был полон, и почитатели зеленого змия лежали чуть ли не штабелями друг на друге.

…. Серега пришел в четыре часа утра и вытащил товарища из заведения. Ваня сосал фильтр сигареты и лелеял встречу с курящим прохожим в столь ранний час, ибо прикуривать было не от чего, а злой и невыспавшийся спутник не прихватил сигареты и спички.

- Вот и Укольчика засадили, - полупьяный Ваня чувствовал себя виноватым перед товарищем, и продолжал яростно грызть фильтр. - За разбой пришили.

Серега не ответил. Надо бы спросить о самом главном, этот ярый гуляка знал всё обо всех, и даже больше. Правда, информацию эту вытянуть из него трудно, но сейчас подходящее время. Тем более, уже столько времени прошло с момента первого “свидания” с Аней, а он даже ни на сантиметр не продвинулся в своих поисках ее знакомства. Надо было брать быка за рога.

- Слушай, Иван, а ты не знаешь такого парня… Бартемьев фамилия. Он неподалеку живет.

- Знаю, - в глазах Ванька блеснул беспокойный огонек. – А зачем он тебе?

- А Аню знаешь, которая работает в “Арсенале”, и живет в соседнем районе? – и Серега вкратце обрисовал суть своих чувств к этой девушке. Плюс, еще добавив, что этот тип ее недостоин, и лучше бы ей быть с ним.

Ванек остановился и выплюнул сигарету.

- Достал, Серега. Знаю, знаю их, но ты забудь вообще, кто они такие, и откуда. Шайка у этого Бартемьева больно матерая… да, бабца она красивая, Анька эта. Но что тебе, девушек в районе мало, что ты на эту глаз положил. Хочешь, с Ленкой Баглай познакомлю, от нее сейчас парень ушел, она как раз ищет себе партию. Ну что ты набычился?

Серега свирепел от отчаяния и обиды, он хотел добиться любви только Ани, а его товарищ не может оплатить услугой за услугу, и познакомить его с предметом обожания… и с доплатой ему эта Ленка не нужна.

Серега злобно сплюнул. Зря только душу открыл. Хоть и Ванек не сболтнет, но посторонние не должны знать его тайны.

 

=========================================== ======

Они сидели в летнем кафе, и, несмотря на ранний час, около восьми, половина столиков были занято. Ванек пытался что-то объяснить Сереге, но выходило плохо, так как собеседник все еще не желал разговаривать, а сам говоривший переживал кризисную стадию похмелья.

Неизвестно, что потянуло их сюда – скорее, нежелание Вани идти домой, когда родители собираются на работу, как и все честные люди; а не как их отпрыск, на автопилоте переставляющий ноги. Он еще догадается, и оперевшись об дверной косяк и, выдаст: “ А вот и я”. Сереге уже не хотелось спать. Погода располагает к приятному времяпровождению: но спутник мешал этому идиллическому настроению.

За соседним столиком кто-то смеялся. Лена Баглай и подружки, собственной персоной.

Тут уже не до сентиментального любования природой. Еще не хватало посещения этого места каким-нибудь преподавателем, или прощелыгой из деканата.

Серега встал и резко поднял товарища.

- Пошли, Иван, пора просыпаться.… Поговорим как-нибудь в другой раз, а пока учиться. Опоздаем сейчас.

К счастью для репутации Сереги, Ваня нашел в себе силы изобразить подобие невыспавшегося от ночного изучения конспектов студента, и, не без спотыканий, они покидали это место.

Баглай и ее товарки, завидев их, засмеялись.

- Идиотки, - проворчал тихо Ваня. – А я вас еще скрестить хотел...

- Спасибо, что не спарить, - вздохнул Серега.

Ваня ватными пальцами набрал номер службы такси. И пьяным голосом пролепетал адрес, откуда его бесценное тело следовало забрать. Голос в динамике с хрипотцой выспрашивал, более точные данные, нежели одно название улицы, и через несколько минут все-таки допытался.

Ванек спал в такси, на плече товарища. Серега хмурился, и отходил от приступа внезапно проснувшейся ненависти, на грани параноидальной мизантропии. “Надо задуматься, что со мной”.

 

- Главное – расслабиться, а остальное само прибудет, - отрезвевший к вечеру Иван агитировал на новое развлекательное мероприятие, кромсая между делом чехол мобильника. – Сегодня в девять собираемся у Робота. Между прочим, просил и прихватить тебя. Не надо товарища обижать, я думаю, дружбой сейчас дорожить надо, все друг другу пригодимся.

- Мне не сильно впирает идти к товарищу, которого не видел три года, - Серега отрицательно мотнул головой, пытаясь избежать такого неприятного для него времяпровождения, как дружеские тусовки. Но Ваня был неумолим, как берсерк. Формула “оттянись молодым., дабы было что на старости вспомнить” радовала его, и манила наличием пива, водки и распутных девушек.

Наконец, он уговорил друга, но ценой активной жестикуляции и повышением тона. Главное было – не остаться должным. И плевать, что Серега не любит тусовок – он ее полюбит, в нее надо втянуться, стать ею, через ритуальные алкогольные пары и дым сигарет.

 

=========================================== ===============

Девушки во фривольных нарядах, хаус и пиво. Это уже целый пласт существования – нет, скорее культурная парадигма. Робот чувствовал, что модно нынче на миру, и старался не отставать от времени. Да и сам он был первым модником в своем обществе, достаточно большом.

Но и в постоянной его компании не было лишних людей – сладкие мальчики и сладкие девочки, гламурные розы среди городского навоза. Они одевались так, как певцы в клипах, их сердце бьется в такт новой волне популярной музыки, а пирсинг – как опознавательный знак их “тусни”. Родители не жалели на них денег, их чада кэш тоже не передерживали.

Сейчас, правда, день рождения, и постоянную компанию необходимо разбавить – кто знает, может и из этих людей ему кто-нибудь пригодится.

Серега узнал много знакомых лиц: весь цвет местной крутизны, некоторые из которых сопоставимы по моральным качествам с воландовскими гостями, и прочий бестиарий. Конечно, набился народ, живущий где-то между альмой-матер и ночными клубами, и каждый из этих людей искренне доказывал, что знает хозяина вечеринки, хотя сам Робот – Витя некоторых из них впервые их видел.

- Да ладно, пускай заходят за компанию – была бы рожа протокольная, - смеялся он. Сыну главного прокурора города все можно.

Набилось в просторный коттедж человек пятьдесят, из них тридцать парней и двадцать с лишним девушек. Постоянных гостей. Плюс, забегали знакомые Робота, знакомые знакомых...

Девушек все-таки катастрофически не хватало. В силу таких обстоятельств часть парней смотрела друг на друга волком, и буравили взглядом стройные девичьи тела. Серега же был далек от этой праздной мишуры, и примостился на кресле в гостиной с пивом в руках. Робот носился рядом и искал отцовские порножурналы, но откопал только подшивку “Playboy”, чему тоже был рад несказанно - хоть что-то можно бросить на стол, выявляя порочность сегодняшнего мероприятия. Впрочем, не все девушки разделяли его мнение.

Гости расположились по компаниям, и кто-то уже разбил тарелку. В коридоре валил сигаретный дым. “Вот он, пошлый провинциальный глэм”, - Серега рассуждал, разглядывая розовую юбчонку Аэлиты, учащейся местного техникума, некогда подрабатывающей проституткой. Сейчас она поймала на свой крючок богатого “спонсора”, и живет в полный рост как законная жена и ветреная партнерша. С прошлым ее связывает только страсть к водке, мужчинам и подружки, с потасканными лицами и короткими юбками, под которыми можно узреть, какого цвета у них стринги, и есть ли они вообще.

“Откуда Робот их набрал?”. Серегу пробивало веселье от такого зрелища, хотя наличие здесь таких бэрроузовских девушек не предвещало ничего эстетически прекрасного и познавательного.

Выбрав для себя тихий и укромный уголок, парень удалился от житейских половозрелых забот, и со скукой на лице листал один из журналов, подобранных на столе. Ваня, получивший афронт от аэлитовой клики в полном составе, ждал новую жертву, искренне и небезосновательно беспокоясь, что так и без партии в этот вечер можно остаться. К столику, за которым скучал Серега, подошла девушка с низко посаженным лбом и кривыми ногами. Она ловко откупорила бутылку пива о край стола орехового цвета, и неспешно продефилировала в одну из комнат, где ее уже ждали. “Начинается”.

Дым сигарет продолжал валить из коридора, уже более густой. Игривые девичьи крики стали учащаться. Прибыли две заказанные проститутки: кто-то не выдержал тотального одиночества. Зашуршали деньги, и хозяин вечеринки с двумя друзьями пошел за пивом. Грохнули двери.

На колени Сереги села достаточно симпатичная девушка; этому предшествовал короткий разговор, знакомство, затем выяснение общих знакомств и прочей подноготной. Расспросы не помогли, но наглость берет и танки. Серега был абсолютно трезв, что нельзя было сказать об Инне, этой девушке – брюнетка, с очень выразительными глазами.

- Что ты, я не такая, - коронная фраза, но здесь нет “нетаких”.

Они удалились в освободившуюся комнату.

Все, кто случайно заходил, тут же покидал помещение, понимающе кивая головой, или с раздосадованные удалялись в ванную комнату или в уборную. У вошедшего Вани лицо было вытянулось как у семги. Он держал в руках початую бутылку пива и силился сказать что-нибудь путное. Товарищ так бы и стоял на пороге, если бы его не вытянули из нее.

Они заперли дверь, и сняли одежды. Их объятия сомкнулись, и волна удовольствия прокатилась по его телу.

Затем все кончилось.

Сереге стало плохо. Отвратительное настроение, и как следствие, равнодушие ко всему. И даже к той, что лежала рядом. Она быстро и отрывисто дышала, и, видимо, была вполне удовлетворена. Серега чувствовал, что она смотрит на него, и ждет… слов, действий, движений. Но тишина была ответом.

- Ну, что скажешь? – первым молчание нарушила Инна.

- Ничего, - он сел на край кровати, и стал одеваться.

- И все? – она разочарованно отвернулась, и села с другой стороны кровати.

- А что ты хотела? Море любви и безоблачное счастье?

- Ну, было бы неплохо... для начала, - ее губы дрогнули.

- Нет уж... Не в этот раз...

– А мне говорили о тебе как о хорошем – прехорошем. Добром, отзывчивом, и любящем…

Серегу разбирало любопытство, кто мог допустить такую шуточку.

- Интересно, в таких вечеринках есть честные и хорошие? – Серега понял причину заинтересованности этой девушки к своей персоне, и прекратил одеваться. – Ты что здесь, женихов ищешь?

- А почему бы и нет? – Инна повернулась к нему. – Где хочу, там и ищу. Мне между прочим восемнадцать лет, где хочу там и ищу, - снова повторилась эта фраза, для акцентирования внимания именно на этом, и стало понятно, что девушке еще нет восемнадцати. И что она из небогатой семьи, ищет свою удачу там, где произрастают Розы Содома, и их распускающиеся бутоны не только пьянят слабой истомой, но и дурманят. Навсегда.

- Дура, - Серега встал с постели. Перед тем как выйти, он обернулся – она сидела сгорбившись на кровати, все еще раздетая, и смотрела в окно.

Интересно, что там можно увидеть?

- С приличными девушками не знакомятся в таких местах... Сегодня со мной спишь, завтра с другим... Да кому нужна такая девушка? Подрасти!

Она по-прежнему игнорировала Серегу, но руки ее задрожали.

- Дура! – повторил парень, и вышел, громко хлопнув дверью.

=========================================== =============

Два часа ночи – и пустой, спящий город. Здание администрации, каменный Ленин с протянутой вперед рукой. Быть дождю – свежело. В руке торчала бутылка пива, оставлять которую не было смысла. Вообще, оставлять что-то за спиной не имеет смысла. Города, дороги, поезда, лица.

Девушек, сидящих на кровати, и наблюдающих, как хаотично разбросанные звезды закрывают мрачные тучи.

Мы так и будем идти одни, в темноте, под ночным дождем. И впереди будет дорога

Цитата

“И эта дорога никогда не кончится, наверное, она опоясывает весь мир”

 

=========================================== ====================

А утром Робот влип.

Глубокой ночью, в разгар вечеринки, он дорвался до какой-то сонной девицы, с кем-то уже переспавшей, и не раз, и воспользовался ее податливостью; убеждение о том, что именинник – это особый разговор, и отказывать ему не пристало.

…В отделении Робот яростно оказывал сопротивление. Был он нехилым, но с сотрудниками милиции спор всегда бесполезен – власть она и в Африке является таковой.

К середине допроса Ваня был загнан дубинками под стол и отчаянно вопил, призывая своим зычным голосом о помощи. Проходящий мимо кабинета оперуполномоченного, где происходил допрос, следователь молился, чтобы задержанному не пришлось зашивать раны и освидетельствовать травмы. А повесить дело – задача второй важности. Пострадавшая “изнасилованная” усердно курила, вытравливая следователя из кабинета.

Через час приехал отец Робота.

Девицу наградили эпитетами об ее низком моральном облике, но никуда не отпускали; у милиционеров теплилась надежда, что она вспомнит хотя бы одного из своих партнеров. Тогда можно и не губить перспективное дело.

- Ты, главное, накатай заяву, найди, с кем спала, а там мы сами, - уверял Агнию (весьма редкое имя, хотя девица была тоже редкостного сорта) худощавый лейтенантик, “служивший” то ли дипломатом в переговорах с клиентурой, то ли мелким бесом, подбивающим на подвиги сомнительного свойства.

- Ну, его же посадят, - ревела белугой Агния, и силившаяся вспомнить будущего счастливого обладателя путевки в СИЗО.

- Ты не бойся, дело ты мы заведем, и в суд направим, а там вы помиритесь... Деньжат он тебе выплатит... Дело закроют.

- А если не сознается?

- У нас есть Анохин, во всем все сознается.

Анохин – богатырского телосложения старший лейтенант, чье появление перед очами задержанных уже наводило неподдельный ужас; говорят, в семидесяти процентов случаев силу применять не приходилось, и подозреваемый становился обвиняемым после первого же вопроса, заданного дюжим правоохранителем.

А непутевого сына передали в руки Антона Станиславовича, после чего беседа продолжилась дома. Но стены квартиры приятнее грязных стен изолятора, что про себя отметил еще не полностью протрезвевший Робот.

 

Сегодня я буду твоей любовью,

Сегодня я буду тобой

 

4. Контрапункт I.

 

Возвращаясь домой, Серега еще раз проклял свои модные туфли, оказавшиеся негодными к дорогам и тропам, по которым ходил парень. Оказались слабы, при всем при этом водопроницаемы - не без оснований можно заметить, что обувь из модных магазинов в этом городе разлагается на глазах.

Он пришел домой вовремя – родители уже уснули, а значит, будет много времени для ночного туалета, можно будет посмотреть что-нибудь в холодильнике, и подумать о планах на будущее за чашкой чая.

 

Решусь. Стать новым человеком - уходя из этого дерьма.

Попробовать изменить жизнь стала моей idea fix, но что-то не хватало в этом построении. Скорее - уверенности в том, что мне это надо.

Идти в какой-нибудь клуб по интересам - где в аллегорической форме тебе поведают, что ты дурак; особенно в поэтических кружках;

податься в модники, и влиться в гламурную тусовку - нет, все-таки мозгов у меня больше, чем денег;

податься в бодибилдинг - потом дойти до последней стадии деградации, и оставлять полжизни в тренажерных залах, по команде тренера быть готовым утащить гантели домой и там продолжать занятия на выносливость, чихая на девушек и все вокруг.

Я допил свой чай, и явственно понял, что теориями не стал сыт даже Ленин, получив вместо коммунизма полную феню. Поэтому желание лечь и уснуть стало единственным благоразумным, на данный момент, желанием.

Переживая кризис за кризисом, я продвигался за рамки прошлого сознания, пытаясь изменить себя; я был грешником и Сатаной, карающим грешника, беспомощным стариком и всемогущим Богом.

Каждая деталь моего мира доведена до совершенства мной, но я же в состоянии сделать его хаосом; лежа на кровати я уже не верил в то, что мою руку удерживает стена, я сходил с ума, но каждый рецептор дремал - разрывалась только моя душа.

Я увидел себя, каждый свой поступок, и вышел за рамки своих представлений; возненавидел себя, и захотел себя изменить. Унизить и растоптать я бы себя не смог - страшнее было бы сочувствие окружающих ко мне, и предложение помощи - вот самое страшное поражение в жизни.

Где выход? Возможно, там же, где и вход. Или я сам - рамка своего представления?

 

Утро.

Мерный, но тяжелый стук этажом выше, затем галопирующие удары по батарее. Брань в соседней квартире, которую слышит не только Доктор.

В общем, годовой ремонт соседей сверху стал бессрочным, и возобновляют они его время от времени, пробуждая в остальных жильцах дома агрессию. Хозяйка ремонтируемой квартиры на все жалобы отвечала не лаконичнее своего французского бульдога: два-три рявкающего слова, и красноречивое выражение лица.

Ванная – легкий завтрак – улица.

Пришлось потратить денежные сбережения на автобус.

Впереди него сидел пьяный мужчина, при выходе навернувшийся в лужу.

Первым желанием было ему помочь, но тот самостоятельно встал на ноги, и отправился восвояси.

- Где же ты, мразь? - Серега обернулся. К нему подходила старая растрепанная женщина, с дешевой сумкой в руках, одетая небрежно; по виду можно сказать, что белая горячка, но нельзя и отрицать иных факторов.

- Мальчик, ты не видел здесь высокого двухметрового мужчину с белой кепкой?

Серега признался, что никого наподобие на своем пути не встречал.

- Тогда помоги мне, пожалуйста, будь добр, христаради...

Парень выдал "Ладно", и стал ожидать всяческих просьб денежного свойства, хотя алкоголем от старухи не пахло.

- Займись со мной сексом, малый, горю...

"Период сексуального обострения у некоторых больных протекает весьма и весьма явственно. Они начинают интересоваться парнями, заигрывать с ними, а затем предлагают вступит в половой контакт - психически больные женщины не сдерживают того, что прячет в себе условно психически здоровые женщины", - в голове Доктора вмиг завертелась лекция его знакомого врача психиатра, который нередко рассказывал об особенностях человеческой психики забавные историйки.

- Решайся, молодой человек, через презерватив не грех, - ноги сами уносили Серегу от такого места, дальше и дальше.

- Псарня долбанная, а не город! - на остановке пять разъярившихся шавок напали на парня, чуть старше Сереги. Он опинывался от оравы, и те весьма комично отлетали, но продолжали свою атаку. Помощь уже запыхавшемуся парню с разорванной штаниной пришла в виде мужчины с палкой, который живо разогнал этот зверинец, от души приложившись по каждой из собак.

- Булавку бы, штанину прицепить, - парень шарил глазами по округе, пытаясь найти хоть одну запасливую девушку, ибо у Сереги и мужчины с палкой такой полезной мелочи не было.

Народу, несмотря на то, что автобусы переполнены, на остановке было немного, и сочувствующих зевак не оказалось.

Частный дом неподалеку предоставил только одного свидетеля событий. За всем этим концертом наблюдала женщина с котом в руках - хотела выпустить своего питомца погулять, но до сих пор не уверена, стоит ли это делать. Кот жалобно мяукал.

 

Ботинки вообще потеряли всякий пристойный вид.

При подходе к университету он встретил сладкую влюбленную парочку.

- Будь мужиком, - небольшая и симпатичная брюнетка, Настя (Серега знал ее), допекала своего парня.

Настоящий мэн должен многое. Но функции его не определены. Мачо - накачанный до отказа стокилограммовый здоровяк, наивно полагающий, что девкам это от него и надо, и они будут за ним бегать; либо считающий, что настоящий мужчина никогда не следит за модой, и одевается всегда строго в классическом стиле, типа костюме, черных брюках, лакированных ботинках и деловой походке. Плюс еще невдалеке маячат образы милитари-мэна, отличающегося от мачо только одеждой цвета хаки, и душещипательный образ Димы Билана и Брэда Питта.

Поди - объясни. Смешно полагать, что возможно все. Но невозможного нет, и некоторые от этого исходят. А некоторым плевать.

Но все-таки Настя хороша. Миниатюрная брюнетистость, стройность, немножко колючий взгляд голубых глаз. И вообще, все его миниатюрные подруги чем-то хороши. Он не раз переживал любовным томлением, и все опасался выкинуть фортель, после которой бы досталось от парней этих девушек.

Однако это уже стало мелочами жизни - как он, обучая девушек искусству завязывания галстуков, ненароком целовал их. Девушки в школе обращались к нему с этой просьбой - энное время Доктор щеголял с галстуком, смеха ради нацепляя его поверх спортивного костюма; удивил, но и сделал себе рекламу иного свойства. Они просили научить их завязывать галстук.

Да и красиво это

если надеть девушке галстук поверх белой рубашки - вылитые ангелы новой технократической эры.

 

Кафельный пол туалет устлан мусором, и нога уборщицы давно не ступала в эти места. Опять кого-то уволили за пьянство, а убираться все некому - хорошую техничку найти труднее, чем преподавателя. Образованные люди нужны миру, но и за ними тоже кому-то прибирать надо.

- Эта математика у нас вообще ни к селу, ни к городу стоит, - из одной кабинки туалета бубнил приглушенный голос.

- Ага, - отозвался голос из другой кабинки. На вскидку - два младших коллеги - студента из юрфака; точно, они самые.

По виду - третья пересдача.

Они деловито моют руки, и выходят из туалета, высказав еще пару неприятных уху эстета слов о необходимости логарифмов в повседневной жизни.

 

5 Пляшущие скелеты

 

- Это очень важно! Запишите! – натужно кряхтел Михалыч, и бил мелом по столу. Крошки разлетались в разные стороны. – Право собственности… Это право собственности… Право собственности – это… тире… это…

Преподаватель гражданского права опять закряхтел, и начал формулировать пространное и путаное определение, поражающее своей витиеватостью слога и заумностью. Лекция Виталия Михайловича Гуляева всегда выделялись этим; несмотря на заверения о “заимствовании из наиважнейших источников”, в умы студентов закрадывалась мысль, что эти творения Михалыч кропал сам. Поэтому – то, в целях донесения своей гениальности до целевой аудитории, через каждое предложение он и кричал: “Запишите! Это важно!”, и бил мелом по столу.

Сейчас, “для закрепления пройденного материала”, он начнет рисовать схемы, такие же запутанные, как и его определения, которые окончательно затмят мраком всю науку гражданского права. И Михалыч обязательно покроется толстым слоем мела, увлеченный своей гениальностью. Он точно забудет всё и вся - в эти минуты можно заниматься всем, чем угодно. По обыкновению, так ведут себя только преподаватели – математики... физики, но и в среде гуманитарных наук нашлись свои индивиды.

За окном ковылял молодой калека, поливаемый моросящим, противным дождем; темный лес, и тускло блестят окна магазина. Это все зрелища, предоставляемые экраном окна, не считая хмурого неба, постепенно обволакиваемого сумерками. Быть в числе счастливчиков, и лежать дома на диване, ожидая ночь, и смотреть телевизор. Отдыхать. Это все, что больше всего хотелось во время этой лекции.

- Это очень важно, Маресьев, а ты не пишешь! – вопил Гуляев задремавшему Костику на “камчатке”. Лицо преподавателя приняло тоскливое выражение – попался неблагодарный слушатель его лекции. Серега почувствовал всю безысходность своего положения – смотреть в окно скучно, в аудиторию – тошно до полусмерти: “Вот оно, казус бытия, и фокус существования”. Пять рублей и коробок спичек. Если бросить курить, то можно нехило сэкономить. Можно купить пару дисков и отсрочить приближение смерти на пару годков.

По улице идет Сентябрь – Малиновый Король.

До конца пары оставалось жалких сорок минут, и рука непроизвольно прекращала писать. Все мысли переключились на оформление матерного послания соседу по парте, а затем и на сочинение произвольного любовного письма Ане. Но писать было не о чем.

Оставалось думать о постороннем… или о будущем. Либо о своих сокурсниках, одногруппниках…Которых до сиз пор не понимаю. Их внутренняя дружная жизнь шла мимо меня. Все шло мимо меня. Я втайне смеялся над ними: на задней парте отличница осмысливает “Алхимика” Коэльо с леденцом во рту, изобразив подобие просвещенности. Пятьдесят процентов группы дремлют над мобильными телефонами – ждут эс-эм-эс. Кто-то по старинке обменивается записками и тычками. Я всегда чувствовал настороженность к этим людям. Амбиции, которые они взращивали для будущего, были непонятны мне. Это, наверно, делало меня в глазах окружающих дегенератом. Поэтому смысла заучивать нормы и дефиниции у меня уже не было.

И проявлять рвения к учебе тоже.

На первом курсе было легче – ибо сидел рядом со мной Миша Савостьянов, милейший сосед по парте, которого можно придумать. Будучи весьма общительным и находчивым, он быстро нашел общий язык со всеми, и был авторитетнее старосты. Подсел он ко мне благодаря тому, что мы некогда учились в одной школе.

Правда, первые две недели он в вузе не появлялся. Праздник первого сентября у него сильно затянулся, и даже на третью неделю он пришел пьяным. Вдобавок ко всему, он был обладателем наколки на руке: позже девушки рассказывали ему, что сначала приняли его за уголовника, только откинувшегося из мест, где отеческая опека государства сильнее всего. Что еще можно сказать о Мише? Был обладателем экстравагантного поведения: мог выйти отвечать к доске в одних носках, в знак протеста против школярских замашек в стенах альма-матер, развлекал преподавателей стихотворениями на листке, где должна быть написана самостоятельная работа, и несколько раз ругался с директором. При этом сессию он сдал лучше всех, проявив неординарные способности. Такое соседство было мне на пользу.

Затем Миша поменял вуз, и заодно выбрал специализацию по вкусу. В искусствоведческой среде его замашки будут не так безумны. Ко мне подсел новый сосед, нудный, и вечной ноющий Диня. Он сопел над учебниками и визгливо требовал ничего у него не списывать, чего некто и не думал делать; дело неблагодарное, и бесполезное, учитывая ущемленный багаж знаний и неразборчивый почерк моего нервного соседа. Писанину его больше всего ненавидели учителя.

Кто–то стал красивее, кто-то подурнел за эти два года, которые мы учимся вместе, но одно остается: все стало безотрадным и привычным в этой компании. Поэтому моя университетская жизнь ограничивается только посещением занятий. Видеть знакомые до боли лица сверхлимита времени было бы безумством для меня. Наверно, это мизантропия.

Никого не хочу видеть.

 

Видеть тебя. Только тебя.

Любовь – это истина в последней инстанции. Непреходящая ценность. Далее нее нет ничего – только пустота. Единственное, что поможет мне обрести смысл, может меня погубить.

 

- Звонок! – крикнула отличница на задней парте, окончательно заскучавшая над Коэльо, чьи произведения оставляли больше ответов, чем вопросов, перегружая мыслительную деятельность. И тут же зазвенел звонок.

Все сорвались с места, а Гуляев, оторванный от заоблачных далей теории гражданского права, собирает чемодан. Собрав мел, до самого крохотного куска, завернул его в газету, и вложил в карман.

Зазвонил телефон.

- Серег! Зайди, блин, поговорить надо. Да ладно, на том свете отдохнешь. Жду, жду. Делов-то на несколько минут.

 

Его прозвище Скрипач – некогда действительно был подающим надежды музыкантом. В тринадцать лет попытался создать электроскрипку – затея не увенчалась успехом, но занятия с электроникой захватили молодой неокрепший разум , и с тех пор он стал активно посещать различные технические кружки. Сейчас он работает на трех работах: сразу в двух газетах, которые воюют между собой (в сочинении пасквилей у него обычно проблем не было), и в компьютерном сервисе.

В его комнате фиксированный беспорядок (“Я знаю, что с виду это бардак, но я точно знаю, на каком месте у меня лежит та или иная вещь”). Рабочая машина, как гидра, раскинула по столу бесчисленные шлейфы-провода, нагло расположив видеокарту на опусе Громыко, а винчестер – в добром соседстве с клавиатурой.

Он твердо убежден в своем таланте программиста, и подтверждает заявления обширными знаниями, грамотами, и привычками, чудаковатыми и несносными.

- Прикинь, настраивал Линух… а тут скрипт на скрипте, и на каждом прог по десять висит. Ставишь еще один скрипт – нужные проги не работают… меняешь другой – ни музыки, ни фильмов, голая безысходность. И вот… эта прога нужна, а другие двадцать удалять неохота, они тоже позарез, - Серега вежливо прослушал речь, усыпанную эзотерическими словечками и сленгом.

- Идешь сегодня к Ершу? – наконец перешел к сути визита Скрипач. – Он тебя вообще звал?

- Это Морозов-то? – Серега не мог вспомнить обладателя этого благозвучного прозвища, и надеялся на то, что собеседник догадается об отсутствии товарища в числе приглашенных. Собеседник не подвел.

- А, нет, это Арбенин, - Скрипач поправил трико. – Вот мы в прошлый раз…

----------

Почему-то всех моих собеседников распирает от гордости, когда они начинают рассказывать о вчерашней пьянке, или о том, как он удачно взгромоздился на бабу нонесь. Они догадываются, что мне это неинтересно, но стараются говорить об этом смачнее, будто их приключеньица являются объектом зависти с моей стороны. Я угадываю поведение таких людей; сейчас он упивается собой, рассказывает множество занимательных вещей, не забывая заметить, однако:

- и вот, сидим короче во дворе, водочку пьем. Уля-то пьяненький уже, стакан уронил, свой пластиковый. Поворачивается ко мне – и говорит” Стаканом не поделишься?”. Ну, я, ясный пень, согласился. Так и пили из одного стакана. Прикинь, братвы вокруг много, а просит у меня… Телефончик свой оставил… лафа.

Местный авторитет Уля действительно стал напиваться до зеленого змия в глазах, этот факт не, кажется таким неправдоподобным. Он мог напиться и спать в свинарнике, не то, что просить стаканчик у Скрипача. Не знаю, краснел ли он по утрам, если вспоминал, что делал накануне.

Мне оставалось только кивать из вежливости.

Далее он рассказывал басни о своих сексуальных похождениях. Здесь я уже проникся здоровым скептицизмом, потому что верить этому было нельзя, тем паче, его тактика знакомств уже наблюдалась воочию, и была неэффективной, провальной, и тупиковой.

С: Ты что мне не звонишь?

Д: Вообще-то, девушка не обязана названивать парням.

С: а что, я тебе уже неинтересен? У тебя хотя бы мой телефон есть?

Д: Нет.

С: Тогда я тебе позвоню, а ты сохрани его.

Д: Хорошо.

С: А ты звонить будешь?

Д: Нет, я же говорила, что приличные девушки не названивают парням.

С: Тогда не нужен телефон… Не надо…

Динара, красивая девушка, испытала шок от несколько прямолинейного разгильдяйства Скрипача. Ее лицо стало удрученным: ее вовсе не сильно волновали серьезные отношения с этим комедиантом, поклонников у девушки было выше крыши. Удручил ее факт такого обращения к себе – как обращается парвеню к уличной девке. Я же, будучи свидетелем этой душераздирающей сцены, готов был заплакать от идиотизма товарища Скрипача, Максима Долгова. Этот случай заставил меня по-другому взглянуть на часть его рассказиков.

Динара была действительно красива. Я даже взял ее телефон. Пригодится… в ее подругах значится та, которая интересует меня более всего.

 

6. Грехи оплатит Сатана.

 

Врезка

Особую проблему представляет рост преступности несовершеннолетних. В 2005 году, по сравнению с 2003, ее темпы увеличились с 9 до 14 %

Из лекций по криминологии

 

- Раньше, - еще не старый Сутяга лениво раскуривал сигарету, при каждой значительной фразе вынимая ее изо рта.

… в наше время, все было просто – ты заходишь на территорию, и если ты в ней чужой – получаешь. Потом можно было собрать своих, и опять началась бы драка. Сам понимаешь… По дворам все равно с опаской ходили, и на своем дворе лишних не пропускали – хоть крутые, хоть простые…

…. Но все было просто – драка, кровь… мокрухи бывали, не спорю. Сам помнишь, что с Увальнем учудили…

… а сейчас в дело вступили большие бабки, и все стало сложно. Решили, что жизнь слишком простая – “Бригады” насмотрелись, еще чего, баб пощупать захотелось, как всем нормальным браткам. Решили, что время ихнее пришло, и все просто…

…подумали, значит, что легче не деньгу из бедных школьников в подворотне выбивать, впятером на одного, а крышевать этих бедных овец, героин толкать и налеты устраивать, по-крупному. И сильные мира сего почувствовали, где безопасней, и деньги легче…

… согласись, и тем и этим легче так заработать, чем кулаки попросту кровить, территории защищая, типа…

… вот оно, лицо времени, - окурок с оплавленным фильтром полетел в урну. Сутяга, двадцати пяти лет отроду, уже стал чужим среди своих, и своим среди чужих; милиционер, блондин, с короткой спортивной стрижкой, с озорным блеском глазах. После армии он пошел в милицию, и все из его семьи и окружения немало удивились такому поступку; приводов не было, но по счастливой случайности, так как о его драках, дебошах и полетах души были наслышаны все обитатели его района. Его приняли, и он работал в ударном темпе, был даже награжден премиями. Впрочем, позже он признался, что его коллеги ничем не отличались от него в бурной юности, даже были похлеще.

- Поэтому сработались, - хмыкал Сутяга, он же Игорь Сутягин.

Окружению было неизвестно, по какой причине он выбрал данное поприще, но ходил устойчивый слух, что после армии он допился до белой горячки, и в таком состоянии пришел в милицию “добровольцем”. Там его приняли с распростертыми объятиями, и ничего крамольного не заметили – недобор, до кадров не придирались.

Впрочем, в приватной беседе Сереге, он рассказал о причине своего выбора.

- Ты свой, будущий юрист – тебе можно, - подмигнул Сутяга. – А чушь эту Ленка толкнула, моя бывшая. Я к ней пару раз пьяненький завалился, ей-то не понравилось. Наскандалила, а потом предкам начала телефон разрывать своими истериками и историями. Дошла до того, что заявила о беременности. Это-то ее и сгубило. Батю чуть инфаркт не срубил – “от кого это она залетела? Ты ж все это времени в армейке был!”. А она сама не понимала, что порет, а как дошло до нее – поздно было. Не люблю дур. А слухи обо мне до сих пор распускает. Сейчас никому не нужна, вот и шипит. Как бы колдовством не занялась… мало у нас чокнутых ведьм… Вот ты смеешься, а у меня волосы выпадать начали.

Наконец он начал рассказ, закурив новую сигарету.

- Окончил я свой технарь, в армейке отбарабанил – а идти некуда… Спину гнуть за гроши у станка, или ходить пороги обивать… ниже моего достоинства. В милицию решил податься. Сейчас молодежь не сечет, где сила, “мент, мент”… за ними власть и правда.

…А почему пошел.… До армии, да как пришел, и не думал, где работать буду. Гулял, пил, веселился, диплом обмывал. Два года служил – вола пинал. Полгода в Чечне, даже в ногу ранило, маленько. Приезжаю – новость. Миху-то, Савосьяна, моего лучшего друга, убили. Порол две недели… Миху жалко, не понять вам…мы как браться были… один за всех, и все умрем… Обещал после армии с ящиком водки приехать – и выполнил обещание… а его нет. И вот, пью я неделю с горя, вторую… и каждый божий день на могилу к нему хожу, крыша съезжать начала. Ходил днем, вечером напивался дома, или у друзей.

… Как-то напился я очень сильно, растворителя какого-то, и проснулся аж в семь вечера. Ну и прямиком к могиле Мишки. Сторож меня знает, вместе пили, впускает без разговора… тоже, кстати, Мишей звали, но алкаш алкашом. Присел я на могилу друга, достал бутылку, сижу, пью… Долго сидел, сам не знаю, почему. Вспоминал детство, плакал даже. Знаю, сейчас это на идиотизм тянет, но тогда не до шуток мне было, реально крыша съезжать начала. Потемнело. Вдруг слышу крики, стон. Я испугался, но решил проверить, что там за ботва. Может, думаю, насилуют кого… Женский крик, истошный, причитания. И голос вроде немолодой. Кладбище в одиннадцатом часу никто не посещает, ну кроме меня в тот день, дурака…

… Я в руки пустую бутылку, и пошел в ту сторону, откуда голос шел. Бочком, бочком, и за могилами старался скрыться…

…Темно было, но эту картину навсегда запомню – на одной из могил лежала женщина, старуха почитай – и что-то вопила, нечеловеческим криком – никогда не слышал такого крика; одета бог знает как, в ночной сорочке, волосы седые, и растрепанные в разные стороны – чистая ведьма. Не знаю, какого меня дернуло туда, но подошел я ближе – уже не таясь. Слышу..

… слышу: “Алеша, сыночек, ну выйди! Выйди, сыночек! Зачем же ты меня бросил одну, сыночек, выйди, сыночек!”. Сама плачет, и руками могилу раскапывает. Выпала у меня из рук бутылка – и столбняк хватил. Обернулась она на шум, и смотрит на меня; не видел я лица страшнее этого ,никогда не видел. Искаженная болью, отчаянием гримаса. Даже тела после самых зверских убийств у меня не вызывали такого содрогания – а я их много видел…

Цитата

-- Ей больно. У нее нет ни цветов, ни песен. Теперь давай я

лягу на тебя. -- Мне тяжело, мне страшно. -- Мы мертвые,

ложимся на живых. Тепло тебе?

-- Тепло. -- Хорошо тебе? -- Я умираю. -- Проснись и

крикни. Проснись и крикни. Я ухожу...

( Леонид Андреев, Красный Смех)

И смотрит на меня, и орет. Я чуть не умер от страха, сердце молотило, из горла выскакивало. И рванул я из этого места, бежал под собой, земли не чувствуя. Начал в сторожку ломиться, чуть дверь не сломал кулаками и ногами. Разбудил старика, ругается он, ружьем махает – до сих пор не пойму, зачем оно ему, ружье-то… от мертвецов что ли? А вандалов у нас пугачом распугать можно…

“Чего, говорит, чего такой испуганный, призраков увидел?” – все спрашивает у меня, а я слова членораздельного выговорить не могу, изо рта крики только лезут. Он мне водки налил. Выпил, успокоился…

… Он смеется: “эээ, а еще солдат бывший!”. А у меня уже истерика начиналась.

… Это мать солдата. Погиб парень, молодой еще, двадцати не было. Дезертир из части бежал, и подстрелил в панике сослуживца. Матери и пришел груз… с сыном. Как похоронила, в здравом уме долго не держалась – сошла с катушек.… По ночам приходит на могилу, к сыну, пытается все раскопать ее. И зимой. Сначала ловили ее, родственники, опекуны.… А потом замучились – глаза сомкнешь – уже сбежала. В больничке мест нет…

… Первое время и старикашка – сторож побаивался, а потом и привык. Говорит, что после нее каждый раз могилу в божеский вид приводит – неудобно, когда земля разбросана…

… я успокоился после его рассказа, еще водки выпил. Хватило сил и вопрос задать:

- А что ж, домой сама идет?

- Да вон она, возвращается.… Домой идет сама.

-------------------------------

 

Из темноты шла эта женщина; она была больше похожа на беспокойного кладбищенского духа, бормотала что-то несуразное, всхлипывала. Парень смотрел через окно сторожки, и, затаив дыхание, наблюдал, как она покидала кладбище. Затем Сутяга сел за стол и целую ночь пил со сторожем. Сначала им было не до разговоров: Игорь отходил от шока, а сторож молчал как рыба, не нарушая покоя своего ночного гостя.

Сутяга думал, искоса поглядывая на сторожа.

Спиться, сидеть в какой-нибудь сторожке или кочегарке, ковыряться на дне, и ругать жизнь; видеть не только грязь существования, но и быть ею; стать преступником или самоубийцей. Есть другие дороги. Отомстить за Миху. Быть ценным для окружающих, для общества – внезапно подумалось ему.

- Меня учили всякому, но целой толпой на одного нападать… не… - Сутяга уже опьянел, и откровенничал со сторожем, а тот, опять же, не прерывал собеседника. – У меня другие понятия… принципы… А на Миху напали, убили… Эта поганая молодежь… Они не правы, поэтому и кучей на одного напали. Миха их развел, стопудово, они и озверели.… Вот стану ментом, и буду всех жизни учить – авторитет, во.… И за Миху буду мстить. По-черному.… Возьму ствол, и всех положу…при исполнении.

- Грешно мстить, - сторож чмокнул губами, и выпил водку. – Бог наказал любить, а ненавидящего – наказывает. Он наказывает… и наказывает.

- Если мне не поможет Бог, грехи оплатит Сатана, - Сутяга встал, и пошатывающейся походкой вышел на улицу, в дождь. Он шел по грязи, и город казался ему чужим, уродливо чужим. Он думал о Михе, но думать о мертвых нельзя.

Ведь мертвые ложатся на живых…

Проснуться и крикнуть… проснуться и крикнуть…

 

Серега перепрыгнул через лужу. Сутяга все знал. Это у него не отнимешь. Поэтому советы лучше всего спрашивать у него.

- В суд иду – свидетелем, - Серега помахал повесткой, и подумал, что он ЕЕ обязательно встретит. Без этого никак – но он обязательно придумает, что делать. Жизнь не движется без мысли, а для мысли нужны провокации … Бартемьев на скамье - вот главная провокация. Потопить…Тут же вспомнился трагикомический процесс, в котором участвовал один из его товарищей, Синька. В суде тогда было жарко - на скамье было трое подсудимых: брат Синьки, и двое его товарищей. Эти двое у кого-то отняли куртку, и, не мудрствуя лукаво, решили сплавить ее брату Синьки – Костику. Тот сам был рад хорошей куртке, проданной за бесценок, но через месяц Колесо Правосудия наказало его за легкую наживу.

Разбирательство длилось к концу, дело оставалось лишь за показаниями Синьки, как важного свидетеля покупки и всех перемещений брата.

Так не разорялся на слова в защиту прав человека только Кони, а Цицерон мог искренне завидовать обличительным словам Синьки; в таком случае Цезарь бы уже не вернулся бы в Рим никогда, гонимый позором и совестью. Суд продлился еще на три часа, в силу полемичности и накала страстей. Брату Синьки дали условный срок, а двоим юным грабителям по реальному сроку: несмотря ни на что, Синька потом достаточно долгое время ходил гордый, напуская на себя ореол величия и всезнайства, а брат страдал от частых визитов инспекторов, вместо того, чтобы наслаждаться свободой действий.

Серега улыбнулся.

- Правое дело, - кивнул Сутяга. – Только воду не лей, по существу болтай.

“Недалек все же тот час и момент, когда я встречу Аню”, - с маниакальной постоянностью думал Серега, постоянно прокручивая этот момент в голове. Начнется война, но победа решится не в очной встрече: гашиш отбросит Бартемьева на нары – такая вот реальная сила вещей. Отрезок полимера – союзник Сереги, устраняющий соперника. Осталось за малым… малым.

- Только смотри – не свидетельствуй усердно, а то подумают, что ты из друзей оперов, и из зоны достанут.… Достанут, брат. Длинные руки у этих людей, очень длинные. Не переходи им дорогу лишний раз.

Серега немного погрустнел. “Не переходить дорогу лишний раз.” И задумался, стоит ли овчинка выделки?

- Сначала сходи в отдел, возьми свои показания, которые в деле. Часто бывает: либо забываются напрочь, либо их приходится менять слдователям… в зависимости от течения следствия…

Или плод бредовых фантазий никогда не дозреет?

- И что, любовь, или бредовые фантазии? – произнес Серега вслух, но тут же прикусил язык, осознав, что говорит лишнее. Сутяга не понял его.

- Причем здесь любовь? Странные у тебя мысли…

Серега промолчал: внешне не подавая вида, он сгорал от стыда и злобы к себе. Хорошо его товарищи не знают, кто объект его вожделения; в противном случае поддержка с их стороны будет проблематична.

 

Врезка

Характерной чертой преступности среди несовершеннолетних становится насилие, немотивированная агрессия и жестокость. ( Из лекций по криминологии)

Страх перед темными подъездами – не детский страх темноты; там его мог ждать кто угодно. И он сам теперь ждет противника, затаившись, по-детски все еще играя в разведчиков, прятки, но игра эта приобрела более взрослый характер. Ну что ж, взгляни любому взрослому в глаза – и увидишь ребенка. Вечного ребенка, с его страхами и комплексами.

- Сука, где эта мразь! - Лошадь бушевал, и постоянно сплевывал слюну, накопившеюся от частого курения. Серега сидел рядом и дрожал от холода. Сначала он пытался унять свою дрожь, опасаясь, как бы это не приняли за проявление страха окружающие его товарищи. Однако, скоро он перестал сдерживаться: холод пробирал до костей. Его товарищи тоже тряслись, словно в лихорадке – конец ноября, а они одеты легко.

Своего противника они ожидают давно. Вонь загаженного подъезда, постоянная ходьба людей и гудение лифта надоели до ужаса. Между третьим и четвертым этажом мало проходящих мимо людей, это облегчало жизнь ребятам. На лестничную площадку третьего этажа несколько раз выбегала бойкая тетушка в байковом халате, и грозилась вызвать милицию. Но этими старыми, как мир заявлениями уже никого не прошибешь, да еще в этом районе: регулярные части органов правопорядка и на убийство с опозданием выезжали, сто раз спросив, точно ли у подъезда труп лежит, или это пьяный навернулся…

У женщины был верный спутник - мелкая псина, болонка. Как обычно, выступали оба - женщина вопила мерзким фальцетом, а болонка дико тявкала из-за спины, то выбегая вперед, то прячась за столбы ног своей хозяйки. От такого дуэта было тяжко на душе.

- Заткнись, дура! - Мороз гневно кричал, и пинал стену. Эта картина повторялась несколько раз, сценарий не менялся. На третий раз разгневался и Лошадь: он бросил бутылку в сторону тетки; стеклотара пролетела в считанных сантиметрах от головы женщины и угодила в щиток электроприборов; Серега сжался в углу, и слышал только визги, и звон стекла. Хлопнула дверь, и все прекратилось.

- Ну, вот че мы ей, мешали что ли? - возмущался Мороз. – Ладно, покурили... Да тут и так помойка! Что с нами, что без...

Врезка

Несовершеннолетние, как правило, не в состоянии почувствовать чужую боль, у него занижен, либо вовсе отсутствует страх перед смертью. ( Из лекций по криминологии)

- Если этот урод не придет через полчаса, тебе кердык, - Лошадь ударил Спелого кулаком по спине. Тот, доселе молчавший как рыба, в ответ разразился нецензурной бранью. Никто не смел его прервать, даже ударивший его. Все знали, что внешне спокойный Спелый в неистовстве превращался в берсерка, крушащего все и вся на своем пути. В этом качестве он копия дяди; задевший их неосторожным словом противник в ходе короткой стычки ложился плашмя, и долгое время не приходил в чувство.

- Доктор, успокой-ка его, - прошипел Сереге Мороз. – Башка болит, сил нет... спать хочу...

Серега посмотрел в глаза товарища.

Мороз был одурманен “Моментом”, который всегда находился при нем; дикая ярость при стычке с женщиной сменилась полной апатией ко всему. Он хотел уйти, но не смел покинуть товарищей, все еще надеясь на свои силы, которые его оставляли.

- Слышь, а никак палево? – вдруг осенило Серегу. – У Степы баба напротив живет. Может, у нее сидит и за нами наблюдает. Ему там нефигово, наверно, в тепле и сытости. А мы тут дубеем.

- Ты смотри, варит котелок у Доктора, - Спелый достал сигарету и закурил. – Урод этот скорее всего действительно у своей подружки завис. Надо ждать его у подъезда, где он сейчас торчит. Перехватим, и дадим положенных...

- Умник! – Лошадь злобно выругался. – Он же просечет, что его у подъезда ждать будут. Надо скрыться так, чтобы он не догадался о засаде.

- А как? – Серега пожал плечами.

- Заходим в соседний подъезд, а оттуда через крышу в этот подъезд обратно. Он на девятом живет, от души, далеко спускаться не надо. Только быстро все надо делать, чтобы неожиданно.

- А за каким чертом мы в соседний подъезд попремся? – заворчал Спелый.

- Ты идиот, там же Мороз живет, - взвыл Лошадь. – А за каким чертом мы идем к нему, пусть Степа башку и ломает, ему все равно на хате у подружки недолго сидеть осталось, потому что вечер уже, а маманька у этой девицы в десять, наверное, уже тихий час закатывает.

- Сделаем вид, что Мороза тащим, - вздохнул Серега. Его товарищ был уже действительно невменяем, и сам дойти бы не смог.

Степа здорово насолил компании Лошади. На школьной перемене, во время обычной давки у столовой, разсадованный Степка назвал Мороза токсикоманом. Правда жестоко подействовала на последнего, и тот накинулся на языкастого однокашника не иначе как забить до полусмерти. Их разняли, но разборка перешла на улицу; через пару дней Мороза подкараулили у подъезда, и попинали всласть. Впрочем, опьяненный Мороз и не сильно чувствовал побоев – он даже сначала не понял, что произошло. Потом он заорал от боли, ибо пинок достался прямо в горло, что весьма болезненно. Благо, он жил на первом этаже, и его чудом услышала мать, выбежавшая из квартиры и поднявшая шумный гвалт. Злоумышленники сбежали, но из соседних квартир никто не выглянул; семья Морозовых была крайне неблагополучной. Глава семейства дышал на ладан со своим циррозом, все еще потребляя растворители, мать не отставала от супруга, при этом еще пропадая на двое-трое суток из дома. Сестра быстро вышла замуж, и уехала в соседний город, где продолжила бесславный путь предков. А Мороз... Морозу было все равно. У него был клей....

-... Лошадь, я об твою грязь руки испачкал, ты боты чисть, гнида, - Спелый опять завелся, испачкавшись о лестницу, ведущую на крышу. Сереге было страшновато – на улице стояла непроглядная тьма, лил промозглый дрянной дождь. Мороз, что-то мыча под нос, поднялся на крышу последним – его явно тошнило, но он старался не показывать своей слабости. Однако, взгляд его был пуст, и как боец Мороз никчемен.

Лошадь нащупал люк, и открыл его. В другом подъезде было немного чище. Спускаясь вниз, Мороз наделал много шума; он неловко ухватился за лестницу, но руки его соскользнули, и он упал на пол. Встав на ноги, Мороз уже напоминал робота с поврежденной микросхемой, путался, ориентирование в пространстве для него составляло проблему. Лошадь отвернулся от товарища - Серега догадывался, о чем сейчас думает лидер его компании. Все понимали, что Мороз не выдержит постоянного употребления “Момента”, и в один день он прикажет долго жить. Все уже настолько свыклись с этой мыслью, что уже не переживали за него. Ему уже ничем не поможешь.

На лестничной площадке стоял гул шум; в квартире, по соседству со степкиной, играла музыка, и сварливые женские голоса о чем-то перекрикивались друг с другом. Потом какофония приутихла, за счет выключения магнитофона, но голоса усилились.

- Шухер! - тревожно отозвался Спелый. Дверь по соседству с квартирой Степки отворилась: оттуда сначала вышли два ребенка, а потом тетка в пальто. Пошел спертый запах. Друзья сморщили носы, и встали поближе к тени, а Мороза вообще прикрыли силуэтам своих тел.

За этой троицей вышла полноватая женщина лет сорока, в рубашке, чуть прикрывающей бедра, и колготках. Дети послушно выслушали ругань в свой адрес. Никто даже не обратил на парней внимания, и компания загулявших шумно распрощалась.

Снова тишина.

Через десять минут, минув череду частых вызовов на нижние этажи, лифт остановился на восьмом этаже.

. Послышались оживленные голоса.

- Эти придурки к токсику пошли, - голоса приближались, и, выглянув из-за угла, Лошадь увидел, что Степа идет не один, с ним было еще трое друзей. Силы неравны, Мороза не брали в расчет. Отступать было некуда – вся надежда возлагалась на неожиданность нападения.

Лошадь думал недолго; воспользовавшись тем, что на восьмом этаже не было света, он разбил лампочку и на девятом заранее припасенной бутылкой из-под пива, которая изначально предполагалась для изготовления “розочки”. Площадка тут же погрузилась во тьму. Серегу захлестнула ярость- он остервенело кинулся в предполагаемое место нахождение соперника, не заботясь о том, что может задеть одного из своих. Два раза промахнувшись, он все-таки прилично приложился по одному из противников. Тут же Сереге досталось по скуле, и он упал, больно ударившись затылком о лестничную перегородку. Когда Доктор поднимался на ноги, вспыхнул яркий всполох огня: весь этаж мгновенно осветился, в воздухе стоял резкий запах растворителя. Поднялись крики, но громче всех был вопль Степы.

Серега схватил уже бесчувственного Мороза и, отпинываясь от одного из степиных друзей, чуть ли не кубарем полетел по лестнице вниз. Спелый сбил с ног ближайшего преследователя, и помог спустить вниз одурманенного виновника этого события. Выскочив из подъезда, друзья побежали в подвал соседнего дома, где было безопасней всего, как казалось им – милиционеры брезговали залезать в такие места. Укромное место, где можно было перевести дух, обсудить происшествие и дальнейшие планы.

- Ты Молотова бросил? – Спелый ткнул Серегу в живот своим заскорузлым пальцем. Тот был не менее зол произошедшим, и излил душу нелицеприятным матом.

- Я бросил, - послышался слабый голос Мороза.

Все обернулись к нему.

- Я взял на всякий случай... вот.... пригодилось...

- Придурок, - Лошадь вытер кровь с губы. - Я уже Степе рыло ногой чистил, а его кореш уже в углу раздолбанный лежал... А ты тут со своим факелом...

- А если бы человека убил? – Серега достал сигарету из кармана, и протянул ее Морозу.

- Кого волнует чужое горе, - Мороз взял слабыми пальцами сигарету, но тут же ее выронил. Он не стал поднимать ее – взгляд уставился в серую стену, на котором играло пламя свечи...

 

------------------------------------------- ------------------

 

- О чем задумался? – Сутяга протянул Сереге сигарету.

- Юность вспоминаю, - Доктор глубоко затянулся.

- Хана у нас была, а не детство. Подвалы, самогон и вечно серое небо. Плакать охота – ненавижу, а ностальгия пробирает. Сейчас уже от компаний останки остались, и то друг на друга как на врагов смотрят, а раньше все как братья были... Дурацкое время было... но веселое.

Серегу все время веселила одна групповая фотография с участием Сутяги – там, где он и его класс позировали на фоне школьного двора.

Нелепо одетые, по-пролетарски, так же нелепые в своей серьезности; в объектив фотоаппарата смотрят те, кто в скором будущем получит ярлык “гопник”, “поц”, и т.д.

Потертые серые костюмы с кроссовками, простецкие свитеры со старыми джинсами, старые кожаные ремни, дерматиновые куртки, светлые рубашки, заправленные в треники. Сейчас эта фотка, представляющая собой отрывочек воспоминаний из странного времени, вызывал только улыбку.

Их накажет не настоящее, где они были счастливы по-своему, и по-своему страдали.

------------------------------------------- -------

 

- И сколько дали?

- Семь лет.

- Сбыт?

- Нехилый, я бы сказал. Конвейер шел без остановки, счет на тысячи шел. Ну вот, цапнули.

- Значит, насидится еще...

- С этим вопросов нет.

- Сообщники есть?

- Да, но их еще не поймали за руку. Все равно, рано или поздно их всех пересажают.

- Старые?

- Какой! На пять - шесть лет старше от силы.

 

Нас окружает смерть

за миллионы километров одни

Нас окружает Вселенная

Глава 2

Врезка

" ... демоны, подобно ангелам, не особые существа, они человеческой

породы. Это те люди, которые после смерти избрали ад. Там, в краю болот,

безлюдных пустынь, непроходимых лесов, уничтоженных огнем городов

борделей, мрачных вертепов, они особого счастья не испытывают, однако в

раю они были бы еще более несчастны. Временами с горных высот на них

падает луч небесного света; он жжет демонов, им больно, им кажется, что он

источает зловоние. Каждый из демонов мнит себя красавцем, однако, у многих

звериные морды или же вместо лиц бесформенные куски мяса. Они живут в

состоянии взаимной ненависти и вооруженного насилия и если сходятся

вместе, то лишь ради того, чтобы сговориться против кого-то или

кого-нибудь уничтожить."

(Х.Л.Борхес. Книга Вымышленных Существ. Ад Сведенборга)

 

7. Постав

 

Май. 1998.

 

- Мирон, у тебя чиркач есть?

- Бери!

- Бежим! – “Черная Смерть” полетела в унитаз.

Через десять секунд раздался оглушительный взрыв. Открылась дверь кабинета литературы. Побледневшая, испуганная учительница с мелом в руках.

- Я... я не могу больше вести русский язык в этом кабинете, вы понимаете, я не могу давать уроки около этого злачного места... Здесь все время сигаретный дым – а вы знаете, у меня на него аллергия, - чуть позже Анна Павловна захлебывающимся полушепотом донимала директора. Она выглядела, пожалуй, бледнее мела, кусок которого она крошила в руках в нервном припадке. – Теперь еще и петарды взрывают. Завтра здесь взорвут бомбу... Дайте мне другой кабинет.

- Везде подрывают, - глубокомысленно заметил директор, пнув ногой осколок, - Вопиющий случай. Я просто поражаюсь наглости этих хулиганов. Надо принять меры, немедленные меры. Завтра собрать всех в актовом зале и устроить головомойку – иного выхода нет... Виноватых надлежит найти – любой ценой

Он уставился в оконный проем, где давно не было стекла, а торчал картон, испещренный неприличными надписями, в основном в адрес директора и завучей.

Анна Павловна кивала.

- Безобразие вообще, - директор школы номер шестнадцать, Мухин, назначенный совсем недавно, решил рубить сплеча, и “нагнать дисциплину”, как он любил делать на военно-полевых сборах. – Два месяца работаю, а дисциплина – черт-те что... Недавно дверь снесли в раздевалке – домой они, видите ли, торопились. В дворника из окна кабинета мебелью и сочинениями Ленина кидались – и ведь виновных не нашли. Пожалуй, объясняй теперь хулиганам, что парты и стулья денег стоят, и на них сидеть надо, а не в рабочих кидать. Ленин в наше время за святого почитался, а сейчас – вот, в окно кидаются... И последний вопиющий случай, беспрецедентный просто, слов нет – помочиться в туфли завуча, Ирины Самойловны.

Анна Павловна снова кивнула, и, выслушав обещания “с кабинетом посмотрим”, с недовольной миной удалилась обратно, успокаивать школьников до конца урока.

В это время возмутители спокойствия стояли за складом школы (в народе – будка), где хранился школьный инвентарь и ненужный хлам в виде поломанной мебели, и курили, радуясь успеху и произведенному шуму.

Пятеро неразлучных друзей – Серега, Мирон, Илюша, Дон и Мартик.

- Ты бомбочку как, здоровую купил? - спросил Мирон у Дона.

- “Черную Смерть”... Еще с браткой поколдовали, из других мощных бомбочек пороха добавили, чтобы классно жахнуло.

Мирон удовлетворенно кивнул.

- В прошлый раз Вадя “Черную Смерть” грохнул на втором этаже – стекла в толчке повылетали, это последние были. Трандычиха потом неделю заикалась, пока свою биологию вела.

Серега напряженно курил – ему не хотелось, чтобы его увидели взрослые, неважно кто. Его семья переживала не лучшие времена: раздоры, ссоры и крики происходили каждый день. Нет денег, нет любви, нет надежды. Младшая сестра плачет – ей через год в первый класс. В эту школу.

- Говорят, мы мажорику ногу серьезно подбили, еще Мороз своей бутылкой кому–то руку спалил, - Мирон протянул Сереге вторую сигарету. – Недавно третью операцию сделали.

- Жить будет. А не будет – похороним, - буркнул Серега, и взял сигарету.

- Компания Мартына Соколка довела, - решил продолжить разговор Дон. - Все время по голове его учебниками били, а теперь у Коли – Соколка рак, говорят, не жилец. Вся башка опухла. Кудрявый был, сейчас побрили. Это они, конечно, зря...

- На фиг ему эти кудряшки? - рассеянно спросил Мирон.

- Да нет, я говорю зря Соколка Мартын бил.

Все замолчали. Постоянно сплевывали слюну, выбирали нарочито деловые, вызывающие позы, если кто-нибудь подходил – покурить, обменяться парой слов, поздороваться.

- Смотрите, Сиплый! - Дон вынул изо рта неизвестно какую по счету сигарету. – Вчера настучал Семенихе, что мы на уроки не ходим... долбаный староста! Пошли разберемся.

- Тащи сюда. Под окнами Семенихи разбираться не будем, она наверно свою химию ведет. Она когда зудит свои формулы и правила, все время в окно пялится.

- Пошли, Илюш, - Мирон позвал товарища, и они вышли. Через минуту они привели за будку Сиплого, старосту “8 Г”. Это был долговязый, тихий паренек, с наивным, даже детским выражением лица, что редкость в школе, где грубеют и взрослеют достаточно рано. Не выживешь – выживут. Вдобавок ко всему у него были кудрявые волосы, которые он не стриг (Соколок за них поплатился). Был он набожен, даже пел в церковном хоре – но разговаривал тихо, стараясь не повышать тона.

 

.....................................

 

Через пять лет я встречу его – студента, или послушника духовной академии, возможно, будущего священника. Я скрывал всегда, и буду скрывать, уважение к нему – он знал древнерусский, латынь и бог весть какие мертвые языки, сотни молитв, прошел конкурс без проблем, хотя количество людей на одно место было до пятидесяти.

Но тогда он был всего лишь восьмиклассником, школьником.

Он понимает это, не ему одному доставалось в школе. Но наверно Сиплый, Ваня Сипленко, искренне не понимает, наверно, в силу своей живучей наивности, почему его ровесники были так жестоки... Дети – цветы жизни.

Он тихо поздоровался и прошел мимо.

Я сам этого не понимал.

Дело не в воспитании... Не в благополучии семьи...

Наверно, в блуждающих коридорах наших школ, в серых неуютных классах, дети впитывают в себя новую, таинственную энергию, вырождающую всю детскость.

Там, в недрах сознания, вырывается на свободу Повелитель Мух.

--------------------------------

 

- Ты зачем нас сдал, урод? – Мартик ударил Сиплого по ноге. Тот отпрянул.

- Мне... Мне Ирина Алексеевна сказала всех называть, кого нет, - светлые глаза несчастного старосты наполнялись слезами, и голос дрожал. Другой участи для него быть не могло.

- А если тебе Иришка в окно прыгнуть скажет, ты выпрыгнешь? – Мирон ударил старосту по щеке.

Тот молчал.

Его повалили на землю и стали пинать. У них не было злобы, как таковой, в обычном представлении – скорее равнодушие к этому скорчившемуся на земле человеку, удовольствие от того, что у тебя есть сила и власть. Над кем-то. Поведение первобытного человека.

Из носа Сиплого брызнула кровь – топтали его не сильно, но все же задели.

- Вы чего творите, ублюдки! - к ним подбегал охранник, Леха Тихонов. Это раззадорило компанию – встреча с сильным соперником, а не с безропотным Сиплым, над которым тут же прекратили экзекуцию. Дюжие Мирон и Мартик повалили охранника на землю, и дружно начали пинать.

- Зря мы его так, - Серега закурил. – Пойдет еще, настучит Мухе.

- Не настучит, - Мирон был уверен, как никогда. – Так он тебе и признается, что его какие-то восьмиклассники отпинали. Молчать будет. А если проговорится – с работы уволят. Кому нужен такой слабак. Так что пусть сидит себе в углу, и баб наших тискает. Мы его не просили вмешиваться не в свои проблемы. А Сиплого зря так отпинали, ну да ладно, в следующий раз будет молчать побольше. Сегодня еще надо сходить к Леньке, у него предков дома нет. Завтра к Раковой на урок. Факт. Она всех в лицо помнит, и даже если староста не скажет, все равно пальнет.

Мирон методично распланировал все грядущие дела компании. Не то, что бы он был лидером - просто он обладал аналитическим умом, не без практической смекалки, и всегда все соображал за всех. Такая у него была роль в компании.

Надвигались тучи.

- Ты домой, Серег, или с нами? – спросил Дон на подходе к многоблочному кошмару, где жил Серега.

- Ладно, если что, мы у Лени. Предки будут доставать – бегом к нам, адрес знаешь. Лачуга у него тихая, оттопыримся, видак посмотрим. Самогон будет. Бабы тоже. Хватит книжки читать, черепушка лопнет, - Дон не выслушивал ответа товарища, и выпалил эту фразу скороговоркой.

Серега поднялся на свой этаж и встал у двери.

За ней доносились крики, и плач сестры. Это уже не в первый раз. Это даже не разгар драмы – это обыденность. “Им вечно чего-то не хватает”, - слезы душили Серегу. Отчаяния и злобы. Ключ входил в скважину, но не сделал два обычных оборота. Паренек не зашел к себе домой, не бросил пакет с тетрадками на стул... не вошел в комнату, которая отнюдь не была детской – у родителей была привычка скандалить при детях – может быть, они пытались доказать свою невиновность чадам, “разоблачая” друг друга обвинениями.

Он вытащил ключ и вышел из своего ненавистного дома.

Дом, потерявший статус приюта от угроз и давления внешнего мира, становится жалким помещением, что-то вроде сарая для скота, которые ждут момента отправки на бойню.

- Че, предки совсем уж с порога достали? Даже пакет не оставил, - Дон улыбался.

Он все время улыбался, но это никогда не раздражало. Это талант.

=========================================

 

У Лени было всегда весело. Видеомагнитофон со всеми боевиками Ван-Дамма и Шварценеггера, и куча всего интересного и труднодоступного для обыкновенной семьи тех лет; постоянные запасы самогона и спирта, с помощью которых и озолотились родители Лени Кучеренко. Отец был скромным инженером, мать – бухгалтером; работала супружеская пара на одном заводе. Кроме основного, легального дохода у них был побочный, более прибыльный, даже в самые тяжелые времена.

Дома, кроме компании молодых людей были три девушки – одноклассницы. Их-то Серега и не ожидал увидеть. Ему казалось, что Наташка, Катя и Софка самые норовистые девки с классе, и предпочитали “иметь дело со взрослыми и деловыми мужчинами”. Однако, факт их снисхождения был на лицо. А то и падения. Неформальная встреча одноклассников удалась, только Леня был из техникума, но на правах хозяина дома он воспринимался как свой в доску. До прихода Сереги компания уже разогрелась; опоздавшего Серегу усадили на диван, и налили штрафную.

- Сегодня ночевать будем, - зашептал Дон, пока девушки что-то щебетали между собой, и подвинул к Доктору закуску. – Предки у Лени на даче окопались... Может, и этих уговорим.

Как бы в ответ на эту фразу раздался звонкий девичий смех – Мирон уже принялся веселить почтенную публику.

- Катька и Наташка пробитые, а Софка... не знаю, маловероятно. Вообще, неизвестно, как они в одну компанию затесались. Не пьет, не курит, и насчет секса с ней мертвый вариант... Ну – да ладно, эти уже идут, сейчас разогреемся после Ван-Дамма, и что-нибудь стоящее включим.

Под “стоящим” Дон, конечно же, подразумевал порнографический фильм, которым был единственным в видеотеке семьи Кучеренко, и наиболее часто просматриваемый Леней.

Зашли девушки.

Серега сидел и смотрел на стакан с мутноватой жидкостью. Пить не хотелось, но еще больше не хотелось идти домой. Из двух зол выбирают меньшее – стакан выпит. Неприятная горечь подкатила ко рту, и он откусил соленый огурец. Захотелось воды, но ее не оказалось на столе. Самогон – это вообще дело тонкое. Туда даже карбид могут забросить, дихлофос добавить – лишь бы при минимальной дозе алкоголя был максимальный эффект. Нужно еще учитывать, что этот популярный напиток могут еще налить в неподходящую тару; выпитый самогон имел привкус бензина.

- Лень, ты самогон из канистры что ли налил? – крикнул Серега.

- Пей, не боись, посуда дезинфицированная, - вещал из зала Леня.

Серега направился в ванную. Он открыл кран и мелкими глотками пил холодную, но приятную воду.

- Сереж, освободи, пожалуйста, помещение, - на пороге стояли Катя и Наташа с пакетом в руках.

Серега вышел из ванной и уселся на кухне – уже пить из чайника.

- А где бабы? – загремел Мирон в коридоре, видимо опасаясь, что предполагаемые пассии могут сбежать из их скромного обиталища.

Серега кивнул в сторону ванной.

- Похмеляться готовят, - улыбнулся Мирон и удалился в зал.

Две подружки вышли из ванной. В их руках была бутылка из-под водки, с темной жидкостью. Они положили ее в холодильник, и вышли. Серега подождал, пока они чуть ли не с визгом усядутся у парней на коленях, и для проверки предположения решил понюхать, что же это за чудо. Открыв пробку, он почувствовал резкий запах одеколона, плюс еще “ароматизированным” лимоном. “Все понятно, “Тройной” и “Лимонный””, - Серега убрал от греха подальше этот коктейльчик.

Когда он уже заходил в зал, его чуть не сшибла спешащая куда-то Софка.

- Я пока выйду, - она была бледна. Видно, порнографический фильм включили, не дождавшись конца боевика.

Одевалась девочка быстро - чуть не забыла сумочку, которую протянул Серега уже на выходе.

Вышла... Контингент девушек поубавился, Серега понял, что ночевать он уже точно не останется.

Фильм продолжался. Чувствовалось уже возбуждение в компании, глаза девиц начали блестеть. Серега выпил еще два стакана, и основательно захмелел. Надо было набраться духу, и сказать, что он уходит. По крайней мере, Мирон, Дон, Мартик, Илюша и Леня были готовы к оргиастическим церемониям. Девушки чувствовали это, и старательно их раззадоривали своими движениями; то поправляли блузки, то юбку.

- Ладно, я пошел, - Серега встал, и чуть не упал – голова резко закружилась.

- Чего так рано? Еще стаканчик выпей, посиди, - Дон говорил это неискренне, тихим голосом.

Серега махнул рукой и вышел. Все равно верховодить будут Мирон и Дон. Подбирать “остатки”... Еще неизвестно, поделятся ли этими “остатками любви” девушки, даже в беспорядочном групповом сексе выбирающие партнера получше и покрепче. Можно было бы воспользоваться их опьянением... Но Серега не хотел иметь с ними дела. Одноклассницы, за два часа упавшие в глазах... ладно, все это уже устарело

. Да и лишним он тут был явно – никто его не удерживал, только Дон мямлил, и в его уговорах слышались нотки утешения.

 

“Доктор, придет твое время”. Серега ненавидел, когда его утешают. Это обнажало его слабость; для человека, стремящегося к независимости и превосходству, утешение является констатацией поражения. И через пять, шесть лет, будучи уже повзрослевшим и вполне приемлемым вариантом для постельных отношений, Доктор будет вспоминать эти моменты – и втайне презирать своих партнерш, инстинктивно, и часто не контролируя внутренние бури. Словно скромного телосложения мальчишка из прошлого просыпался в нем, глубоко внутри, и кричал, мстил, напоминал прошлое. “Помнишь, они не принимали тебя всерьез? Плати им той же монетой... “.

 

Серега спускался по лестнице, проигнорировав грязный и вонючий лифт. Спустившись на два этажа вниз, он увидел сидящую на ступеньках Софку, угрюмо рассматривающую миниатюрное зеркальцо, с дымящейся сигаретой во рту.

- Чего уселась-то? Сюда кто только не плевал, на эти ступеньки, - Серега встал над ней.

- Катьку и Наташку жду, - Софка была нарочито груба. И курить она не умела.

- Они ночевать здесь будут. Так что пошли отсюда, если не дура, - Серега сам закурил сигарету. Вот и встретились два одиночества.

- Не пойду. Иди, куда шел, Доктор, - пепел упал ей на платье и прожег дырку.

- Как хочешь. Сиди... и курить научись, а то всю одежду до завтрашнего утра спалишь, и будешь голая ходить, - Серега спускался вниз, чувствуя, что если не произойдет что-нибудь радостного, он разрыдается. Настроение было весьма дурным. Не повеселился, заработал на себя гнев родителей – запах могут и не почувствовать, но за позднее появление дома обязательно взгреют. Да еще с желудком начались нехорошие процессы – заречься пить эту дрянь.

Еще Софья окончательно настроение испортила. Наверно, она за счет своих подружек хочет самоутвердиться, и уйти от своей прошлой жизни вперед – любимый стереотип одиноких и малопривлекательных: для своих ровесников Софа была слишком зажатой, для молодых людей более старшего возраста слишком маленькой... По крайне мере, для ее возраста она выглядела слишком молодой, хотя личико вполне смазливенькое. Идти вперед... Интересно, что произойдет с раком, если он все-таки перестанет пятиться и поползет вперед?

- Сереж, подожди, - парень оглянулся. За ним семенила Софья, собственной персоной. “А она ничего... Красивая. Если убрать толстый слой макияжа, будет еще прекрасней. Надо ей посоветовать”.

- Ой, я тут подумала, Сережка... не проводишь меня до дома? Просто, Катя и Наташа долго там будут, так каждый раз бывает, а мне скучно... Вот, - сама простота, опустила глаза. И показалась Сереге еще красивее.

- Вот это другое дело. Пошли... Где живешь-то? – дела пошли на лад, дела пошли на лад... Повеселевший подросток вытащил из кармана правую руку. А вдруг, удастся за руку взять? Или обнять?

 

Мы гуляли до позднего вечера, и я выбрал свою тему беседы – с ее молчаливого согласия.

Не помню, о чем я говорил в ней, но не отвечаю, что полностью контролировал поток своей речи “Лишь бы было о чем говорить”. Она слушала меня внимательно, и не перебивала.

И внезапно, я понял, что она растеряна - ночь, и я, со своей полусумасшедшей речью.

Ночь, глазастые фонари освещали ее лицо наполовину, она стояла ко мне лицом.

Я притянул ее к себе.

Ее лицо окончательно исчезло в ночи.

Со страхом я поцеловал Темноту. Но я почувствовал на своих губах ее горячее дыхание, и во мне что-то изменилось.

Тьма сгущается перед рассветом...

Твое дыхание рядом.

 

10. День Поминовения

 

Мобильный заливался соловьем. Мелодия звонка определяет ритм жизни.

- Да.

Серега поднял голову. Девять утра, выходной, весна. Седьмое число.

- Слышь, Серега, это я, Инка! Сегодня встреча в Ривьере, не забыл?

Речь продолжалась – ее не волновало, что Серега больше не проронил ни слова. Инке главное было сказать, а остальное - по барабану: придет, не придет, прямо сейчас пошлет. “Ментов нет, драк нет, музыка хорошая, кормят сносно, спиртное дешево – рай”.

Несмотря на то, что летнее кафе у водоема, комаров нет... В летних кафешках не бывает хорошей музыки, не обходится без драк – а, следовательно, как же не быть ментам? Но если это так… Странный рай. Надо избегать странных мест.

Связь прекратилась.

Ловкий ход – собрать старых друзей. В дни, когда ход набирает организованная преступность, и компания людей, знающих друг друга давно, и объединившихся для выполнения одной цели – мощное и опасное оружие. Серега задумался, на кого нашло такое прозрение. Кто бы это ни был, они (он) явно ошиблись. Из двадцати человек их крепкой компании осталось десять – те, кто живет в городе, и имеет относительную свободу передвижений. Остальные либо умерли, либо мотаются по тюрьмам.

Еще один звонок. Миша. “Давно не виделись, братишка”, - подумал Серега.

- Доктор, приходи, поговорим, - вечная привычка вопить в трубку.

- С чего вдруг так рано?

- Неважно... Если твои старые кореша зовут тебя выпить, ты должен встать в одних трусах и бежать хоть на край света, - продолжал разрывать мобильный своими криками Миша. – Мы сейчас в “ Оазисе” зависаем.

- Ты в курсе, что сегодня мы вечером идем в “Ривьеру”? – закралось сомнение о вовремя не предупрежденных товарищах.

- В курсе... Меня и на “Оазис” хватит, и на “Ривьеру”, и потом еще по бабам в другой район пойду. Ты только подходи, а потом сообразим.

Голос, полный энтузиазма, замолк, короткие гудки, шепот радио на кухне и рев грузовой автомашины во дворе. Дома никого не было. Записка, лежащая на столе: “Мы на даче, сажаем. Не забудь, что завтра идем на могилу к твоей сестре. Приедем завтра в шесть или семь – за тобой”.

Серега вздохнул. Вот и прошло пять лет, как погибла сестра. Не думал, что родители переживут эту трагедию вместе. Родственники устроили войну, обвиняя друг друга, беготня, “Корвалол”, похороны. Серега приготовился к разводу родителей. Хотя было ему все равно. Но нет. Они успокоились.

 

Смерть – “Вольво” темного цвета. Смерть в каждом закоулке города. В каждом подъезде, дворе. Она нашла Люду.

 

Самое тяжелое – похороны. Земля падает на гроб, в воздухе висит тяжесть. Некоторые равнодушно стоят в стороне. Крики, плач – и ласточки на небе. В тот день на небе кружилось много ласточек. Было дождливо. Но они все равно летали. Они прилетели за ее душой.

 

Серега быстро привыкал к плохому. В тот день он понял, что смерть всегда близко.

Смерть близко, и ветер...

... и ветер над нами....

Мы нуждаемся в свете, любви и страданиях....

....но смерть, и ветер...

...над нами.

 

Зазвонил домашний телефон.

- Привет, Серега, это Дон! Надеюсь, ты придешь? Нас не так много осталось, хочу увидеть старых друзей. В одном городе живем, а года два-три точно не встречались наши пути. Ты как там? Еле твой телефон нашел. Через справочник... Ты занят? Уходишь? К кому? А, эти раздолбаи! Ты их доставь в сохранности до “Ривьеры”. Ладно, бывай, до вечера!

Серега быстро поел. Телевизор лил информацию об очередном катаклизме. Пел об улучшении жизни. Новостей слишком много на наши головы. В общем, все было как и всегда. Иногда он внимательно следил за выступлениями политиков и известных личностей по новостям; те всегда зажигательно несут околесицу, а иногда, в качестве бонуса, падают в обморок, дерутся и сыплют оскорблениями.

Новостей много не только по телевизору. Вчера, только вчера, его окончательно сбрендившая подружка, обучающаяся в параллельной группе в одном университете (далеко не ушел) заявила, что разрывает отношения... “Я нашла новую любовь, прости...”. Не сказать, что Серега сильно переживал – в конце концов, у него была любовь, хоть и не состоявшаяся, платоническая, но глубже. Маришка нашла нового друга жизни, отбывающего срок в колонии за убийство. По теплой переписке, состоявшейся не без подачи не менее чокнутых подружек “а давай попробуем!”. Он еще не старый – двадцать семь лет – и сидеть ему немного... три года еще. Но он хороший, и добрый, это в каждом письме заметно. “Верно, ждет от этой дуры бандеролей и посылок, да еще время убивает такой перепиской... а жена у него есть”, - Серега остервенело отдирал макароны, прилипшие к сковороде. Мучной привет из Италии с русским гонором прилип к днищу посуды, и отказывался покидать теплое местечко.

“А ей это знакомство зачем? Приключений захотелось, веселой жизни, или зек в мужьях сейчас модное явление?”. Серега не разговаривал с Маришкой по душам, его и не тянуло на такой подвиг. Он пробормотал что-то типа “твое дело” и вошел в свой кабинет – досиживать занятия. Пара одногруппниц узнали все новости личной жизни Доктора намного раньше него, так что всю пару он мрачно следил, как в его сторону украдкой смотрят любопытные взгляды.

Главное – плюнуть на эти переживания, особенно если ни черта в человеке не видишь.

Все равно от нее любви не ожидалось, хотя ее слова и движения буквально излучали заверения в этом. Я вижу ложь в каждом человеке - каждое произнесенное слово, каждое произведенное движение. Он не верит в то, что говорит, он знает свою ложь, но обманывает - себя и других. Трансплантаты - в наш мозг внедрена жизнь, в наши души внедрена совесть и мораль,

в каждом из нас - Ты, архетипы Твоего, жизнь между небом и землей.

Можешь не вспоминать, что было между тобой, и твоей подругой; можешь не переживать горечь разлуки - тебе встретятся другие трансплантаты.

Такие как ты, такие как я.

Таких как ты, таких как я... можешь не вспоминать.

 

Через час Серега подошел к “Оазису”. У входа в кафе, где была назначена встреча, Шарик и Миша были не одни. Драка была в самом разгаре, и друзьям Доктора противостояли трое соперников. Одного можно было уже вычеркивать – коренастый крепыш лежал пластом на асфальте и охал, схватившись за живот. Двое других его товарища уже пошатывались от затрещин Миши и Шарика, являя собой жалкое зрелище.

В дело вмешалась милицейская сирена. Все драчуны разбежались, даже лежащий на земле коренастый крепыш из последних сил побежал в сторону дворов, предчувствуя, что от милиционеров может достаться еще хлеще. Подъехала милицейская автомашина с забавной надписью “Телефон доверия”. Ловить уже было некого. На всякий случай щуплый сержантик с дубинкой зашел в помещение кафе, и чуть поговорив с продавщицей, занял место у игрового автомата. Его напарник кисло расположился на переднем сиденье и задымил дешевыми сигаретами.

Высокий, почти двухметровый Шарик, с постоянными “фонарями” под глазами и шортами, которые болтались на нем как на вешалке. Невысокий, полный Миша, с засаленными джинсами и серьгой в ухе. Эта парочка умела привлекать драки, и от оных не отказывалась, тем более победителями выходили часто, как ветераны уличных боев. Сейчас, правда, они скрылись в лабиринте дворов.

- Вы где?

- В доме, где Манька живет.

- В подъезде?

- В подвале... да ты иди сюда. Поговорим.

- В подвале?

- Да нет, мы выйдем... да смотри, чтобы без палева.

Серега чертыхнулся. Не хотелось лишний раз попадать в эти подвалы, с которыми связаны тяжелые воспоминания. До сих пор удивляться, как в те времена, выпивая вместе с пьяницами и наркоманами, он, подростком еще, не заразился гепатитом или туберкулезом. Как он не стал токсикоманом, и не опустился...

Сейчас их конечно мало – от такого провинциального рэйва жизнь укорачивается до минимума.

- Я приду, но из подвала своего вылезайте, не полезу я туда.

- Ладно, - Шарик засмеялся, и прекратил связь.

Серега подошел к дому, где прятались двое бойцов. Шарик сидел на скамейке в самой живописной позе, одну ногу заложи в позе лотоса, а другую опустив вниз. Миша сидел на корточках и курил. Неподалеку от них, прямо около подъезда, стояли четверо местных пьяниц, и о чем-то таинственно перешептывались. Это был настоящая кунсткамера, по части деформированных от пьянства лиц: Молодой, Старый, Чернявый и Смурной – так Серега окрестил их, ориентируясь по внешнему виду.

- О, Серега, сколько лет, сколько зим! – Шарик поднялся навстречу своему товарищу.

Друзья поздоровались.

Алкоголики перестали перешептываться. Один из них подошел к троице друзей...

- Это...

- Не, вали колдырь, не дам денег. Иди у других клянчь на свой одеколон, - Миша отвернулся от подошедшего.

- Да нет... Земы, дайте прикурить. Мы не пьем, - отозвался “колдырь”. Старикан лет шестидесяти с очень сиплым голосом, и бурыми как двухлетняя прелая солома волосами.

- Да, по тебе видно, какой ты трезвенник... А чего не пьешь-то? – усмехнулся Шарик, и протянул сигареты.

- Друг у нас умер... Вчера пили... Сегодня заходим за ним, а он весь бледный, болеет, говорит... Ну, и это... лечиться собрались, - алкоголик сделал характерный жест рукой. – Оделся, значит, а он заорет у входа, и упал на пол. Изо рта кровь... Печень, наверное, выблевал...

Голос рассказчика дрожал. Тут Серега и заметил неестественную бледность этих пьяниц, вместо обычных землистых рож.

- Возьмите, - Миша подобрел, и протянул пачку остальным. Те подошли, и, предварительно отблагодарив подателя, взяли по сигарете.

- А вы чего ждете-то? – Шарик закурил сам.

- Сейчас его вынесут... санитары, - последнее слово было сказано тихо, и после непродолжительной паузы; видимо, и сам говорящий эту фразу собирался в морг, смирившись со своей участью.

Тут же открылась дверь подъезда. Вышли санитары с носилками. Тело, покрытое грязным покрывалом.

- А где машина? – сурово спросил у собравшихся друзей покойных один из санитаров, тощий тип в очках, будто они отвечали за доставку транспорта.

- Это... Шофер сказал, что сейчас подъедет... На станцию вызвали... другой транспорт пришлют, - самый неприметный из компании, блажного вида опухший парень лет двадцати семи робко подошел к санитару.

- Да что же вы, раньше сказать не могли?!? – в сердцах крикнул второй санитар, седоусый.

- Дык... Не пускали к вам!

- Тьфу! Молодые люди, отойдите, - гаркнул Седоусый. Миша и Шарик отошли от скамейки. Носилки положили туда – тело всколыхнулось, как желейное. В окна домов таращились любопытные. Их было до неприличия много в этот час.

- Смотрите за телом, а мы наверх сходим – вещи свои заберем. Поднимать наверх носилки уже бесполезная трата времени и сил, так что стойте здесь – в следующий раз будете предупреждать, - строго сказал Тощий Санитар, и удалился вслед за коллегой. Непонятно, что он подразумевал под словом “следующий раз”: один из алкоголиков перекрестился, и прошептал “Ни дай Боже”, а Опухший Парень скривил рот, и начал ощупывать печень. Никак, цирроз искал.

Собутыльники уже десять минут переминались с ноги на ногу, исподлобья поглядывая на труп своего товарища, вернее, на бесформенные очертания под покрывалом. Серая, грубая простыня, видимо, специально использовалась для таких “VIP-клиентов”.

- Сейчас квартиру почистят, - осторожно сказал Самый Старый Алкоголик из этой компании, а поэтому самый безобразный.

- Там Федорыч, сосед-то Ванькин, - еще тише заметил Опухший Парень.

- Плевали они на твоего Федорыча...

- Да что там красть-то? – унял обоих Чернявый Алкоголик. – Все пропил Ванька, царствие ему...

Трое друзей собирались уходить. Предложение подал Серега, остальные его поддержали. Быстро договорились о месте ожидания встречи товарищей – квартира Шарика. Когда друзья уже собрались уходить, Миша вдруг повернулся и подошел к скамейке, где лежал труп. Он окликнул алкоголиков, находящихся от этого места на почтительном расстоянии – все-таки, была жара, и тело начинало попахивать. Проходящие жильцы дома морщили нос – было весьма неприятно.

- Смотрите... вот до чего ваша пьянка доводит! – и Миша поднял покрывало. На лицах забулдыг отразился ужас и отвращение. Одного из алкоголиков стошнило, кто-то вскрикнул – очень тонким голосом, даже по-бабьи. На них смотрела искаженная гримаса, с запекшейся кровью на губах, и закатившимися глазами. Лицо их бывшего товарища было неузнаваемо. – А потом его вскроют, а в башку вместо мозгов забью ветошь. Вам бы тоже такую операцию надо, колдыри.

Миша отошел от мертвеца, оставив его неприкрытым. Алкоголики уставились на эту гримасу, как бандерлоги на Каа, и, казалось, в ужасе не могли и пальцем шевельнуть.

- Вот тебе такие ужас охота показывать... Сам-то не боишься? – Шарик с улыбкой расспрашивал Мишу.

- Нечего пить так много... Шоковую терапию им провел. А мертвецов чего бояться... Я в морге прошлым летом подрабатывал. Сначала противно, особенно когда живот разрезают, или утопленника привозили, а потом ничего... привык. Живых надо бояться, а не мертвых. Люди ведь, на какую категорию делятся: те, кто умрет скоро, и на тех, кто все равно умрет. Патологоанатом умный мужик, он все ясно объяснил.

------------------------------------------- -

Ночь была душной.

- Ты не бойся, милиционеров здесь нет, - голос Шарика все больше терял уверенность, и походил на самоутешительный монолог – у входа в кафе стоял милицейский “уазик”, темная машина с голубым огоньком. Даже вечно горланящий Миша притих – хотя обычно даже с представителями органов правопорядка не церемонился в речах.

Из-за территории “Ривьеры” вышла рыдающая девушка. За ней три милиционера вели молодого человека, побитого и поцарапанного – видимо, это был ее парень.

Серега облегченно вздохнул.

- Ребята, стойте! – вдруг обратился к ним один из милиционеров. Шарик побледнел как мел – в кармане был коробок марихуаны и кастет. “Придется бежать”.

- ...помогите машину завести...

Шарик старался больше всех, даже испачкал рукав рубашки, но от протянутой шофером тряпки отказался, мол, моя вина, сам вытру.

- Кому расскажу – не поверят. Заводил ментовскую машину с толкача, с такой фигней в кармане. Комедия! – балагурил он позже, чуть не обезумев от счастья.

- А ты вообще без палева на улицу выходишь? – зашипел Миша. – Ходишь здесь, проблемы притягиваешь. Если тебя застукают, мы паровозом пойдем, идиот.

- Да у меня со свадьбы еще остались эти вещички, только недавно заметил – я как парадную одежду снял две недели назад, так к ней и не прикасался, - оправдывался провинившийся.

В “Ривьере” было достаточно много посетителей. Большинство танцевало под музыку, в основном заказную: ди-джеи уже понимали, какие ритмы впитывает в себя эта публика, основной контингент которой составляли молодые люди, “блатные”, все как один со вздутыми венами на руках, загорелые, с неотесанными лицами, в белых кепках; голытьба, навсегда окутанная парами “Бригады” и “Бумера”, считающая себя очень крутой частью населения.

Девушки, стремящиеся к “реальным знакомствам”, шли именно сюда, и таких здесь было много.

Компания, в которой Серега узнавал всю горечь и страх улицы, собралась именно в этом заведении – здесь не было посторонних любопытных, в этом месте чувствовалось знакомое. Как и предполагалось, собрались не все – никто и не верил, что Мартик избежит тюремного заключения; что постоянные пьянки не повредят Ячменю, который в восемнадцать лет, не сумев побороть похмельный синдром, выпрыгнул из окна своей квартиры. За все время функционирования этой компании только смерть Илюши вызывала удивление. Кроме того, несколько человек нашли успокоение за колючей проволокой и под землей. Не то, чтобы все из них были бандитами – просто они получили “свое воспитание”, жили по заветам старших товарищей, во дворах и подвалах.

- Мартик в одиннадцатом классе Ульку пырнул, вот засада...

Сейчас будут воспоминания. Это традиция. Перекличка живых, и поминки по усопшим. В общем гомоне молчали двое – Санек Синька и Серега Доктор. Серега всегда молчал, а Санек, раньше выделяющийся завидным остроумием, сейчас угрюмо сидел в уголке и пил водку. Несколько лет назад он пытался срезать провода на ЛЭП, его ударило током, и Санек около трех часов провалялся на сырой земле, чудом оставшись жить – правда, руку Синьке все же ампутировали. С тех пор незадачливый искатель цветмета постоянно пил. Понятно, что жилец из него никудышный.

- Доктор у нас будущий Юрист, - воскликнул Дон, но виновник момента даже не понял, почему его упомянули – наверно, разрабатывали план будущей защиты. Все подтрунивали над Серегой, желали удачи.

 

------------------

 

Друзья расходились. Серега не ушел раньше, как было у него по обыкновению. Он сидел и слушал своих старых знакомых – соратников, сокамерников по двору и убогому городку. Он до сих пор не представляет себе иной жизни кроме той, которая здесь и сейчас, и которая осталась в прошлом.

 

=========

- Смотри, Сережка... Это целая сигаретка! Мужик - дурак, не докурил ее, и бросил... Но это целая сигарета! – Илюха восторженно подбежал к товарищу, и протягивал ему руку с лежащей на ней помятой сигаретой – настоящим артефактом взрослой жизни.

- Да ладно, не будешь ты ее курить, сейчас опять при каждом шорохе тушить будешь!

- Да нет, пошли, сейчас спички купим, и все!

- А вдруг не дадут?

- Не дают только сигареты, а спички дадут. Ими же не только сигареты прикуривают.

========

 

И уже полночь – мне поминать сестру и лучшего друга.

Ловкий план о нерушимой бригаде развалился – непонятно, чьего ума это идея, но не очень хочется знать; расстаться с ними без разочарований, помня о том, что лучший друг – дальний друг, которого видишь не часто, но с удовольствием.

- И я не выходил из дома – это мне нафиг не упало! Из уха пахло, страх... Нагноение, ходить позорно, вот и дома сидел целыми днями, пока не выздоровел, - раскрасневшийся Ярик размахивал руками подобно заправскому дирижеру, а его злой гений и лучший друг Синька внимательно слушал товарища. Они были как Исав и Иаков: творил один, плоды пожинал другой. Как правило, пользовался успехами товарища Синька с лихвой, но времена изменились. Исав – Ярик благополучно работал инспектором, что-то по части пожарной службы, а Иаков - Синька – однорукий инвалид. “Бог ненавидит меня!” - плакал Санек в больничной палате, шевеля культей. Но он был не прав.

Цитата

... Как странно сие место... это не что иное, как дом Божий, это врата небесные (Быт. 28:11)

Оставшийся народ не думал расходиться. Веселье в разгаре: если есть драки, значит, веселье в разгаре.

- Сереггга, я тебя уважаю! – Дон в пьяной полуулыбке морщил лицо и обнимал товарища. – Вот... Я знаю, у тебя нет бабы... взгляни сейчас в кафе, и будет тебе любая, какую захочешь. Они все наши, Доктор, ты должен это понять, только они еще этого не понимают, но каждая из них наша... Возьми любую, хоть эту, хоть ту, - он беспорядочно тыкал указательным пальцем по сторонам.

Серега понял, что самое время уходить. Время не терпит – надо выспаться, и утром ехать к сестре на могилу.

Он вышел из оцепления оставшихся товарищей.

Старый друг - знакомый незнакомец. Уже не знаешь, что и сказать - каждое слово как меченая карта шулера, возвращает в прошлое, и создает иллюзию давней близости, хотя от старой дружбы почти ничего не осталось, кроме той же старой памяти. Поэтому он предпочитал молчать.

Пробираясь сквозь толпу, он видел пьяные, возбужденные лица, и ненависть росла в нем – он не знал причины, она становилась неконтролируемой. Серега боялся того дня, когда он не сдержит эмоции, и ударит стоящего перед ним.

А пока аллеи ночного города звали его к себе. Почтить эту ночь.

----------------

Мать вздыхала, пытаясь сдержать слезы. Отец хмуро красил ограду.

- Растет кладбище, - полушепотом заметил отец. – Когда дочку хоронили, на отшибе могила стояла, считай. А сейчас, смотрю, центральная часть кладбища. Мельчает город... Вымираем как динозавры.

Позже глава семейства выпил. Он стал частенько выпивать после смерти дочери. Мать бранилась, но не получала ответных реплик и упреков, ничего; отец сидел за столом, и угрюмо думал о своем. Выпив “больше положенного”, он становился излишне разговорчивым.

- Я же ее... И искусственное дыхание делал... Ни дай Бог тебе такое испытать, сынок... Вот, этими руками нести своего мертвого ребенка, кровь свою, - он задыхался слезами. Но чаще он был молчалив.

 

А иногда родители перебирают старые игрушки сестры, тайком от меня и друг от друга. Я это знал – сам несколько раз ловил их на этом. Отец переживал больше матери – перед рождением мать говорила, что он перед Богом ее вымаливал, мол, подари мне дочь. Коллапс.

Стук часов. Вздохи матери. Звук падающей на пол пробки.

- Хватит пить! Завтра на работу! – крикнула мать.

Отец молчал.

 

11. За радугой

 

- Ты не видел Шикотана, брат, - дядя Сереги закрыл глаза, и улыбнулся. – Потрясающие места – восходящее солнце, предрассветная дымка, корабли... всю службу любовался.

Софа тоже улыбалась, но иронично. Она точно была похожа на ведьму: темные волосы, цвета воронова крыла, зеленые глаза, какая-то загадка в ее сущности, притягивающее и отталкивающее одновременно. Единственными ее слабостями были две любимые подружки и желание стать стервой. В остальном, Софа была независима от окружения. Ее родителями были богатые и респектабельные люди, могли выполнить любую прихоть дочери, но она не искала в этом утешения, а стремилась достичь желаемого самостоятельно. Хотя, и была избалована.

Дядя прекратил свою болтовню. Он посмотрел на часы и удивленно присвистнул.

- Вот, уже на работу опаздываю. А вы куда в такую рань собрались? Каникулы, не учитесь вроде...

- На дачу, - Серега и Софа ответили одновременно.

Дядя Ваня засмеялся, и понимающе кивнул. Мол, знаю я эти дачи, сам молод был.

- Ладно, молодежь, пора мне, - и пожав руки обоим, он удалился прочь.

Влюбленная парочка села на убогую, полуразломанную скамейку, которых было достаточно много на вокзале, и, шурша билетами, стали ожидать автобуса. Из раскрытых дверей буфета легкий ветерок принес аромат печеного хлеба, и Серега, оставшийся без завтрака вследствии очередного домашнего скандала, проклинал свой нищенский бюджет. Софа плотно потрапезничала дома, и на данный момент находилась в весьма благодушном настроении. Ее руки лежали на юбочке салатового цвета, пухлые губы шевелились, видимо, напевая песенку, и, пожалуй, она могла восхитить любого художника своей невинностью. Серега же не являл собой ничего ангельского и невинного, и, полностью следуя бытующему мнению об облике обыкновенного городского отпрыска из пролетарской семьи, был одет в неброскую выцветшую футболку, белые, широкие шорты, и старые стоптанные кроссовки. Загорелый, коротко стриженный, с абсолютно равнодушным ко всему лицом. И его девушка, прямая противоположность. Да, она была спокойна и жизнерадостна, и не преминула подарить Сереге надежду, заверив, что на даче имеется провиант.

- Родителям сказала, что еду с подругой, - кокетливо заметила Софа. – Много будут знать – состарятся. А насчет соседей не беспокойся – тамошнее старичье только вечером приезжает на свои дачи. Так что погуляем и позагораем вдоволь. А ты что своим родителям сказал?

- Ничего, - буркнул Серега.

- Ух, как тебе повезло. Родители не контролируют. А меня замучили – завтраком чуть ли не с ложечки кормят, - Софа говорила о своем, наболевшем, а ее спутник готов был заплакать от отчаяния; и тут несправедливость...

На остановку подъехал древний, с облупленной краской по бокам, ЛИАЗ. Народ гурьбой повалил в раскрывшиеся двери автобуса, ругаясь друг на друга, и активно работая локтями. Несмотря на то, что это транспортное средство предназначалось для поездок на ближние расстояния, и конечный пункт находился всего в десяти километрах от города, количество ежедневных рейсов не превышало трех, и число пассажиров, желающих совершить путешествие, не всегда совпадало с возможностями автобуса. Поэтому дефицит мест был явным. Чтобы получить сидячие места, надо было сильно постараться. За стоячие места также шла настоящая борьба - пенсионеры охали, но в двери залезали достаточно шустро, штурмовали места, освобождали места для своих сумок. ЛИАЗ покачивался от столь мощного давления. Водитель зычно матерился, и бегал вокруг своего Росинанта, ожидая какой-нибудь досадной поломки.

- Сережка, поехали на такси! – чуть ли не кричала Софа, видимо, не часто попадавшая в такой поток.

- Какое такси, если билеты куплены! – в сердцах закричал Серега, взбешенный всем: галдящими вокруг людьми, их горячим дыханием, когда и без того жаркая погода, неприятными запахами бензина, пота, табака и лука.

- Фу, какой мелочный. Да я их еще штук десять могу купить, еще и на такси останется, - скривила рот Софа, немного обидевшись на такое обращение.

- Молчи, а то тебе еще карманы почистят, - зашипел паренек. – Потерпишь, всего-то ничего с этой деревенщиной километров семь проехать, а потом слезем, и пешочком пройдемся.

Всю дорогу они молчали. Гомон вокруг не утихал. Треск раздираемой материи, кого-то укачало.

“Куча идиотов!” – Серега сжимал руку подружки. Так ему было приятнее, и даже некая гордость переполняла его сердце: встречали по одежке, и по спутнику; по крайне мере, красота и опрятный вид Софы были существенным бонусом в глазах окружающих. Учитывая, что здесь присутствуют молодые люди, пусть даже в малом количестве.

Становилось невыносимо душно.

От этого запаха кружилась голова, словно эти люди не потеют, а разлагаются.

Их дыхание было тяжелым; все обливались потом и кляли погоду. Софе тоже было некомфортно, но она не подавала вида. Был существенный плюс в этой ситуации – народ прекратил галдеж. Однако, тишина недолго услаждала слух: водитель включил свой магнитофон, пожалуй, являющимся ровесником этому автобусу; надтреснутый динамик, выдающий какое-то подобие Михаила Круга, продолжал добивать психику.

- Скоро там остановка? И окошка не видно, - пробурчала Софья. Серега ничего не мог поделать, чтобы освободить место для своей подружки; ему пришлось бы потолкаться, услышать в свой адрес грубую ругань, а такой оборот дел мог окончательно погубить настроение на этот день.

- Скоро, еще минут пять – десять, - заверил паренек, впрочем, сам не верящий в такое счастье; автобус не производил впечатления быстроходного транспорта, да еще перегруженный людьми.

- Если бы не этот отвратительный запах бензина, было бы легче, - высокий толстый мужчина, как башня возвышающийся над остальными пассажирами, вытирал пот с лица, надвинув очки на лоб.

Через пятнадцать минут раздался крик, разбудивший Серегу от полудремы, вызванной монотонным гудением двигателя автобуса и хрипом магнитофона:

- На дачах выходит кто?

Настроение улучшалось. Софа, напротив, шла по проселочной дороге со страдальческим лицом, и мяла сумочку в руках. Ей хотелось пить, есть и искупаться, и временная невыполнимость этих желаний стала виной Сереги – благо, он флегматично выслушивал все жалобы и обвинения, и изредка посмеивался, отпуская шуточки.

- Вот, ноготь сломала. А еще этот дядька толстый... ффу, от него противно пахло!

Пейзажи становились симпатичнее. Унылое, заросшее сорняками поле сменилось редкими, но достаточно частыми островками березовых деревьев. До дач было около километра, но идти уже не так тяжело; тем паче, Серега смог убедить спутницу в том, что даже в этой грустной ситуации есть свой плюс – загар станет шикарным, и никакого солярия потом не надо будет.

- Все равно, от солнечного загара кожа слазиет, - Софа наморщила лоб, но эта фраза была сказана уже из вредности.

- “Слазиет, слазиет”, - передразнил ее Серега, - По-русски научись разговаривать, а потом вредничай.

Софа не ответила на эту реплику, но через минуту закричала, указывая пальцем в сторону лесопосадки:

- Смотри, Сережка! Он, наверное, умер! – на том месте, куда она указывала, лежало нечто бесформенное, как показалось парню. Приглянувшись, он увидел, что у края дороги лежит мужчина, причем в самой живописной позе: на голове у лежащего было ведро, руки сложены на груди. На одной ноге у этого субъекта красовался ботинок, на другой - кирзовый сапог. Около распростертого тела стоял густой запах алкоголя, и было понятно, что до места назначения выпивоха не дошел, а старое и потемневшее ведро служило ему спасением от жары.

- Эй, мужик, вставай! – Серега дернул лежащего за штанину. Тот что-то пробормотал несвязное в ведро.

- Ну не дергай его так сильно, Сережа, а вдруг он умирает! – Софе было не смешно, в отличии от спутника. Девушке было все равно, мертвецки пьян был этот мужик, или трезв – лежащий на земле человек вызывал у нее одну ассоциацию, пусть даже с ведром на голове. Святая простота. Серега, более привыкший к такому зрелищу, с иронией взирал на происходящее. Но просто уходить тоже не хотел - пьяный чудак лежал у дороги, и любой проезжающий мимо трактор мог его случайно переехать, ведь трезвых трактористов в такой погожий денек тоже маловато. А может этот пьяница и сам тракторист? Поэтому, молодой человек счел нужным приступать к более радикальным методам. Он со злобой пнул ведро, покоящееся на голове пьяницы.

- Ээээй! – тот проснулся, и стал медленно подниматься, а в это время влюбленная парочка быстро убиралась с этого места; Серега сгибался от хохота, а Софа била его по спине за такие штучки, но и ее рассмешила эта ситуация.

Через несколько минут ходьбы за деревьями показались первые дачи. Проходя мимо сторожки, Серега увидел сторожа, старика, безмятежно раскуривающего самокрутку. Он ничего не ответил на приветствие.

- Ну-ка, отсюда! – крикнул он кому-то за спинами молодых людей, и помахал арматурой, до этого мирно лежащей у старика под ногами. – Бомжи лазят, покоя не дают.

И, выполнив свой долг, он снова углубился в свою безмятежность.

- Где же твоя знаменитейшая дача? – спросил Серега у подружки, когда они прошли уже с десяток убогих дач, хибар, с полуразрушенным забором и буйно растущей коноплей в садах.

- Здесь еще не начинаются главные дачи, здесь заброшенные, - констатировала она.- А дальше уже поселение нормальное. И охрана тоже. Этот старик здесь для проформы. А на той стороне омоновцы, и оплачивают их специально. Вот.

Софа не обманула ожиданий спутника. Пожалуй, эти здания условно назывались дачами; в них можно было бы спокойно жить, не заботясь о том, что можно замерзнуть или остаться без воды. Дача родителей Софы тоже была достаточно хорошо отделана как снаружи, так и изнутри, и являла собой роскошное место для долговременного проживания. Старая мебель и старая бытовая техника, которыми была обставлена дача, были еще совсем новыми на вид. И не потеряли своего шика.

Софа указала своему парню, где лежат шезлонги, которые надлежит вытащить на свет божий. Серега, кряхтя, вынес их, и расположил в саду. Софа в это время сетовала на отсутствие бассейна, и расставляла напитки, припасенные родителями в холодильнике, на столик.

Наконец, они разлеглись.

Не было бы никого, кто бы нарушил их идиллию, кроме родителей, чей приезд был возможен, но казался аморфным.

Она лежала рядом, и старалась выглядеть cold girl рядом с hot prince, но получалось все наоборот: Серега не был знаком с нынешней модой молодежи, не читавши фэйшн мэгэзинс, и бестолково лежал рядом; как казалось Софе, это портило общую картину, заставляло быть естественным.

- Солнце палит, - молодой человек поднялся с шезлонга, и налил себе минералки.

- Это напоминает мне Испанию, - Софа зажмурилась, и предалась сладостным воспоминаниям. - Вот где я хотела бы жить... Жаль, что это нескоро еще повторится.

- А мне все это напоминает выкапывание картошки в прошлом году в селе отца, и там я вовсе не хочу жить, ни за какие деньги. Прискорбно, но поеду я туда совсем скоро.

- Кому что, - девушка скривила рот и поправила темные очки, кои были слишком большими для нее.

Сереге совершенно не ощущал комфорта в таком времяпровождении. Он привык к более деятельной жизни, и ощущал себя лежащим глупым тюленем. Лучше купаться в прохладном водоеме, или ловить рыбку. Но терпел – ибо рядом с ним лежала любимая.

Через полчаса начало темнеть. Небо стали заволакивать тучи.

- Странно, прогноз погоды обещал жаркий денек, без дождя и облачка, - обеспокоенно заметила Софа.

- Ну, если уж прогноз погоды обещал ясный жаркий день, то жди такого дождя, что наш Верхний Пруд из берегов выйдет, - засмеялся Серега.

- И лежать в тени неинтересно, - Софа отбросила темные очки.

- Гораздо интереснее лежать на диванчике... вдвоем, - улыбнулся Серега. Подружка удивленно посмотрела на него, но тут же рассмеялась.

Закрапал дождь. Пока Серега, ругаясь, собирал шезлонги, Софа уже вытирала свое тело от микроскопических капель, и беспокоилась за тушь. Подошел Серега.

- Может, пошли наверх? - спросила Софа.

- А можно? - парень заталкивал шезлонг в кладовку.

- Чудной, а кто увидит? Ключ я взяла, родители думают, что я у подружек.

- Пошли.

.... Я до сих пор удивляюсь бестолковости моей первой любви. Она была прекрасна своим примитивизмом, хотя все это мы пытались изобразить "как у взрослых", усиленно смотрели "фильмы для взрослых", давились похабными журналами, краснели, но что-то пытались доказать друг другу, а втихомолку - своим подружкам и друзьям. Это было безобразно для меня сейчас, но было прекрасно тогда, когда деревья были большими, а жизнь была понятна.

Люди, находящиеся на разных полюсах, имеющие разные общественные и материальные положения, рассуждающие разными стереотипами - любили. Привязанность, а не любовь... пожалуй. Но есть сомнения.

.........

Ну вот, - мир со второго этажа дачи, точнее, загородного домика. Дождь усилился, родители точно не приедут, да и не должны были, сегодня не их день природной любви, как было начертано на одном из журналов о счастливой и богатой жизни...

Серега стоял, обняв за талию Софу, и как обычно, задумался о своих родителях; его пассия тоже думала, но наверно об Испании, где такого казуса, как резкая смена погоды, не существует.

- Как ты думаешь, мы еще сегодня позагораем? - робко спросила она.

- Вряд ли... во-первых, я устал возиться с этими шезлонгами. Во-вторых, дождь мне не нравится, скорее всего, похолодает... но кто знает.

- Я тоже так думаю, любимый, - она крепче к нему прижалась.

Дождь заканчивался.

- Смотри, радуга, она начинается совсем близко, побежали! - вдруг радостно вскрикнула она, и выбежала из каморки. По лестнице застучали ее шаги. Серега закрыл дверь на ключ и побежал следом.

- Ну же, пошли быстрее, - они побежали туда, где могло быть основание радуги, как казалось ей.

Парень пытался отговорить Софу, но было тщетно.

- Вот, в этой реке, за теми камышами, - кричала она, но мелкая речушка вставала непроходимым препятствием для обоих. Растительность, мусор и грязь на берегу.

- Да, сама лезь, если обман хочешь увидеть, - ворчал Серега, бросая камешки в речку. - Вон, здесь может и рыба вся сдохла, а ты собираешься в эту воду лезть. Кожа прыщами покроется, будешь как динозавр ходить.

Это умерило пыл Софы.

- Ты дачу на ключ закрыл? - спросила она.

- Да.

- Ну, давай кто быстрее до нее, - и девушка с громким смехом побежала в сторону загородного домика.- Догонишь - я твоя.

Серега усмехнулся, и побежал за ней.

На поляне он догнал Софу, и повалил ее на мокрую траву.

"Как во взрослых фильмах",- подумал он, и поцеловал ее в губы.

- Мы будем счастливы завтра? - она открыла свои глаза.

- Да, - зашептал Серега.

- А через год?

- Да.

- А через три года?

- Да...

- А если я уеду... далеко.

- Я не потеряю тебя.

- Клянешься?

- Клянусь...

 

- - - - - - - - -

Помнишь, ты меня поцеловал тогда, на поляне? Я думала, мы будем вместе навсегда, до конца жизни. Это было очень здорово, такого в жизни я больше не испытывала... Да, такие слова с моей стороны, наверное, как лицемерие, или попытка сгладить вину за побег - но это правда. Это очень радостные воспоминания, и я действительно вспоминаю тебя, особенно в этом городе... Нет так часто, как раньше, у тебя наверно не осталось наших фотографий, ты обещал все сжечь.

Живу хорошо, у меня есть парень, респектабельный и из хорошей семьи. Ты правильно замечал, я живу по журналам. Но что поделаешь... Ты тоже жил в своем мире; наверно, ты до сих пор одинокий волк - я не понимаю, зачем тебе была нужна я... Наверно, чтобы доказать свою состоятельность перед друзьями, возможно, ты действительно меня любил.

В тот день, когда мы последний вечер разговаривали по телефону, я все-таки заплакала. Не выдержали нервы. Хотела быть грубой, сказав тебе, что мы не пара, а вышло как блеяние. И вышло все наигранно. Жалею, но сейчас я понимаю, Сережка, другого выхода у нас не было. Просто не было.

я рада, что ты мне все-таки написал ответ на письмо, пусть даже по прошествии трех лет... не побоявшись, что я переехала, или уехала навсегда. Сереженька, ты всегда был странным. Не знаю, что тебе стукнуло в голову. Это уже не имеет значения.

Сначала жизнь без тебя была не мукой, но все же одинокой; до поры до времени, пока ты из любимого человека не превратился в воспоминание.

Что тебе еще сказать...

Иногда меня мучают счастливые сны.

 

-----------

Иногда они нас мучают. Софья, Софья... Ты забыла нашу клятву. Я не бросаю слов на ветер.

Дешевые любовные романы, грош вам цена, вы воплощаетесь в жизнь. Но жизнь проверяет вашу ценность, и ставит свой вердикт.

Но я никогда не потеряю тебя... Хоть и не люблю

 

Мы переживем свою любовь

Свою свободу, жизнь и вечность

Как остаток дня

 

12. Мушкетеры немного лет спустя.

 

- Тоже мне нафиг, открой дверь! - вопил пьяный Дон, молотя кулаком в дверь. - Пришла братва - отворяй дверь, старуха.

Серега поежился от такого обращения к бабулькам.

- Ну чего, чего ты орешь, бесстыдник! Сейчас соседей соберешь! - сдавленным шепотом возмущалась баба Валя, сначала не желающая открывать дверь приемышу своего сына. Дон был другого мнения, не испугавшись ни закрытой двери, ни бабы Вали, ни соседей, ни отчима, не бог весть кого еще.

- Открывай дверь вовремя, старая карга, и будет тихо, - грохнул дверью Дон, и швырнул пакет со спецовкой в угол. - Кормишь вас тут, еще указываете, что делать, что нет.

- А может тебе напомнить, в чьей квартире живешь?

- Я ттебе сейчас... - баба Валя шмыгнула за угол. С виду она была очень похожа на описанную в 'Преступлении и наказании' Достоевского старуху - процентщицу Алену Ивановну - это всегда приходило на ум Сереге, при каждом визите в эту квартиру.

Друзья зашли на кухню. Дон достал бутылку водки из-за пазухи, и начал рыться в буфете.

- Что за дрянннский дом, посуды нет выпить.

- Да ладно, пошли из чашек пить, - махнул рукой Серега.

- Нет, из чашек мы будем пить чай, а водку - изволь, из стаканов, - Дон с треком захлопнул дверцу буфета и вышел в зал. И там он изрядно погремел, но, судя по молодецкому мату, подходящей посуды не нашел.

Затем он что-то кричал и доказывал в спальне бабы Вали. Вернулся из ее спальни с двумя гранеными стаканами в руках.

- Старость- дурость,- проворчал он. - Думает, раз стаканы прячет, значит, я пить брошу. Как бы не так, сковородка пучеглазая.

Они уселись за стол. Пришел с работы отчим Дона, но на кухню не вошел.

- Мы с ним поцапались с малость, да и ладно, не в первой, чей...

Зато на кухню заглянула баба Валя.

- Заканчивай пить, и спать ложись, завтра прахтиха, - заворчала она.

- Какая практика, старуха, я уже как месяц работаю, - рассердился Дон. - Закрой дверь.

- Быстрее б тебя в армию взяли, кровопийцу, - она прикрыла дверь.

- Ждут не дождутся, как меня загребут, а сами на мои деньги, считай, живут. Отчиму то что - получил свои три тысячи, половину пропил, половину за квартиру отдал. Эта карга свою мелочную пенсию куда то шкретит, тайком на сладости тратит, и на одежку себе, зато каждый божий день пилит, что жрать дома нечего, и я всех проедаю. Да я сам вот готовлюсь уходить - после армейки квартирку себе найду, бабцу под боком пригрею, по-другому заживу, как человек, без этой нервотрепки.

- Да уж, сейчас наша жизнь - не сахар, - кивнул Серега.

- Да. Не будь меня здесь, отчим все бы подчистую бы пропил, ну я иногда покрикиваю, он и держится.

Снова зашла баба Валя.

- Да хватит ты своим басом спать мешать! - гневно каркнула она.

- Не мешай нам разговаривать. Слушаешь, небось, за углом-то.

- Нужны вы мне со своими разговорами, много чести! - заверещала она и выскочила обратно.

- Она не со зла, у них у всех к старости крыша едет. Вот, я хатку снимал с друзьями, у старухи одной, в районе "Восхода"...

Серега кивнул.

- Так она каждый день молилась, да не как обычные люди, а чаще, раз двадцать за день. Вся квартира чуть ли не страницами из Библии обклеена вместо обоев, святой воды наверно цистерна, пьет как прорва. Батюшка ее знакомый, поп-то, каждую неделю заглядывал. У нас с пацанами башка гудела от этих молитв.

- Повезло, значит, с бабулей. Божий одуванчик, - улыбнулся Серега.

- Как же, жди, - Дон отпил из стакана.- Грешила так, как я не мог. Не то, что пьяная ходила, дралась, или по дедушкам помышляла... Сидим на кухне, чай пьем, а она соседей перемалывает, про каждого истории сочиняет, хоть книжку пиши. А с соседкой, тоже старушенцией, войну устроила - та вроде к нашей бабуле хорошо относится, по-соседски, а наша то на дверь плюнет, то обвиняет в колдовстве.... Так и жили мы с ней, пока не задолбались - ушли через месяц.

Повествование прервала бабуля Валя.

- Да вы прекратите...

- Да заткнись! – и Дон, опрокинув стул, схватил швабру, стоящую у спины, и ударил ею бабу Валю. Удар был несильным – даже взбешенный парень контролировал себя. Бабка охнула, и выбежала из комнаты. Тут же на кухню забежал отчим, с ремнем в руках. Серега понял, что приближающаяся драка закончится не в пользу сорокапятилетнего мужчины, ибо разница в комплекции была достаточно ощутимой. Однако Дон не стал устраивать долгие разговоры по душам, и с ходу нанес удар шваброй, на сей раз посильнее и пожестче. Орудие возмездия с треском сломалось. Отчим попятился:

- Да ты что... с ума сошел?!?

- Да какого банана вы мне мешаете разговаривать!?! - злобно кричал Дон и махал деревянным куском, оставшимся от швабры. Пожалуй, его трудно было остановить, и наставник понял это.

- Псих! - он выбежал из кухни, и долго гремел в зале, видимо, выискивая свою вожделенную заначку.

Серега сел на стул, и перевел дух. Дон, в отличие от своего отчима, был спокоен, и отпивал из стакана с таким видом, будто ничего и не произошло, а в этом доме царила идиллия и райский порядок. Словно не было ничего того, что мешало бы ему жить.

- Давай, допьем, и выйдем отсюда к чертям собачьим, - остатки водки были аккуратно разлиты по стаканам.

- Жестоко ты их, - Серега мелкими глотками допил свою водку.

Дон залпом выпил свой стакан.

- Я не жестокий... жизнь такая. Мать у меня черт знает, где мотается, братья и сестры по бабулям и дедулям прячутся, до меня им дела нет, да и мне до них. Настоящий отец умер – задохнулся в своей блевотине, когда мне было девять лет – да и Бог с ним, я кроме побоев от него ничего не видел. Сам помнишь, как мы на улице целыми днями околачивались... Как о такой жизни добрым стать?

- Надо пересилить себя, и подняться на новый уровень.

- Хы, ну ты ввернул! – усмехнулся Дон. – Вот ты рассуждаешь о новой жизни... А сам в нее веришь? Рожденный ползать летать не умеет. А если уж родился человек несчастным, как ему предначертано, так и будет он страдать. Счастливые люди счастливы с детства. И до конца жизни... А мы что?

- Мы… ничего… все будет харэ. Вот я на юриста учусь…

- Ты ж все время среди нас белой вороной был. Вынужденный гопник, типа. Выживал. Да и сейчас такой.

Они вышли из подъезда. Светлая, лунная ночь.

- Жизнь прожить - не поле перейти, - Серега закурил.

Дверь подъезда открылась. Из нее вышли две девушки, волочащие мужчину за волосы и рубашку. Они были взбешены, словно фурии. Бросив несчастного на землю, они начали его пинать.

- Вот. Опять дядя Вася что-то не то своим дочерям сказал, - усмехнулся Дон. – Как напьется, мелет чушь всякую, и получает. Думал, раз пацанов в семье нет – значит жить можно вольно... ага.

Серега узнал этих двух разгневанных девиц. Одна училась в одном университете с ним, но была на курс младше, а другая была лауреаткой городского конкурса красоты. Экзекуцию они проводили не стесняясь посторонних глаз, и было непонятно, что мешало им сделать это в квартире. Их изящные руки рвали одежду и волосы на мужчине, имевшим несчастье быть их отцом, а красивые лица, наверное, радующие окружающих своим мягким светом, сейчас превратились в жалящие морды ядовитых гюрз.

Ничего нового – уродство жизни смиряет нас с мыслью, что она такая и есть, а красота всего лишь несбыточная мечта.

Ничего нового...

... ничего нового...

...ничего нового.

Они шли по шпалам, освещаемые тусклым светом фонарей. Ночь.

Серега выкуривал уже третью сигарету. Потребность выговориться росла в нем все больше, но он видел в Доне человека, неспособного ни понять, ни помочь в данной проблеме. Интересен был другой вопрос - верит ли он в любовь. Но и об этом Серега не решался спрашивать, памятуя непрошибаемый цинизм Дона.

- Ночевать у меня не будешь? - спросил Серега у товарища, и зевнул.

- Нет, - улыбнулся Дон. - Я сейчас к бабище своей заверну.

- Любовь - морковь? - засмеялся Доктор.

- Ага, и прочие овощи, - буркнул Дон. - Чтобы не заскучать себе зазнобу завел. Да и подружки у нее ничего, под стать ей - богатенькие, красивые, и дуры на всю голову. И еще у них есть хорошая слабость - секс.

И он засмеялся.

- Ну-ка, об этих подружках поподробнее! Имена, фамилии, явки, места жительства! - для хохмы выпалил Серега.

- Что-то не помню, Доктор, момента, когда тебя интересовал противоположный пол... Белое в голову дало? - саркастически рассмеялся Дон. - Ладно, называю, только фамилии не у всех не помню...

Он перечислил несколько фамилий, ничего не говорящих собеседнику. Все таки, Серега давно не появлялся в таких компаниях.

-... ну еще особый случай - тоже в этой компании тусуется, но типа девки по вызову - угощаешь ее, бабки суешь - и она на ночь твоя. Правда, опасно с ней говорят, парень у нее в тюрьме... Поэтому с ней связываются только совсем уж отчаянные, которые не боятся, что будет потом.

- Это кто? - Серега начал понимать, во что превратился его прикол. Сердце забилось еще чаще...

- Анька вроде зовут. Такая смазливенькая, блондинка крашенная. Ну, и нас остальное пофиг... Вот парня ее хорошо знаю - за наркоту загремел, Барт кликуха. Вместе пили, помнишь? Хотя нет, ты тогда с дискача рано ушел. Но так то он свой. Жаль, что загремел...

Секунды раздумья.

- Где они тусуются?

- Да ты никак роги намочил туда? В “Кино” иди - там мажоров полно, вот там и пасутся. В принципе, если оденешься покруче - за желанный объект примут. Да нет, серьезно, без обид.

- Да я там, в принципе, многих знаю... правда, давно не был в тех палестинах... И сколько денег... надо?

"Не догадался бы... все равно узнают, даже если не выгорит... эх, Анюта, прощай любовь, но... надо проверить. Если все получится, от меня отвернутся друзья, знакомые."

- Штукарей пять - шесть возьми, - и Дон в подтверждение своих слов начал обстоятельно раскладывать будущие расходы товарища в этом заведении. - Не факт, что этих клушек подцепишь, они с норовом. А на Аньку даже не смотри - если с башкой не дружишь, можешь с ней зажечь.

Серега молчал. Он уже был уверен, что познав такую сторону его любимой, забудет о ней, пресытится любовью, и найдет другую. Но что-то восставало против этого - голос, кричащий глубоко внутри...

Деньги уже не представляли для него ценность, жизнь тоже. Казалось, он больше ни о чем не думал, как об этой будущей встрече; не задаваясь вопросом, что она может заболеть или уехать, отказаться от его предложения, или умереть. Им овладела не страсть - скрытое отчаяние. Те полгода переживания, которые терзали его душу, были темным спокойствием, затишьем перед бурей. Теперь он в пламени, прожигающем душу.

Дон даже не подозревал, какую реакцию вызвали его слова. Но понимал, что с Серегой в последнее время творится неладное.

Они доходили до дома, где жил Серега.

Навстречу им попался Руслан, сводный брат умершего Мороза. Впрочем, даже сводными братьями их можно было бы назвать с натяжкой - когда мать привела нового ухажера к себе домой, на место почившего мужа, сам Мороз тоже был не жильцом, и плохо понимал, кто эти люди, и что они делают. Его даже не сильно волновало, кто спит на соседней кровати.

Через несколько месяцев Мороз приказал долго жить, а Руслан стал его достойным продолжателем, только по части алкогольных возлияний. С каждым новым годом число дней, когда он ходил трезвым, резко уходило на убыль. Он пропивал, все что видел, посетил и переночевал во всех притонах в районе; отец отчаянно лупил неудавшегося отпрыска, и его мачеху заодно, но бороться было бесполезно. Впрочем, глава семьи и сам был не прочь выпить. Но пытался держаться.

Руслана мотало из сторону в сторону.

- Ты где так выпил? - усмехнулся Дон. - Ты ж с утра трезвым был! В магазин шел, в новой рубашке. За мукой...

- Ага, а я подумал - на фиг мне мука? - рассмеялся пьяным циничным смехом Руслан.

- А отец что?

- Я еще дома не был с утра...

 

- Ладно, Серега. Пора нам расставаться.

- Слушай, Дон, а ты не обманул насчет Ани? Эта вообще та, баба Барта? Может, ты ошибся?

- Да нет, я не мог ошибиться!

- Но Анька работала в торговом центре продавщицей, и по уши в Барта влюблена была... Не могла она опуститься.

- Могла - не могла... мне пацаны говорили, а они не будут гнать. Опустилась, значит. Может, разочаровалась, или во все тяжкие пошла...

- Да, жизнь меняет.

Мы проходили мимо Нового Района – так называемого, нового. Ему уже лет семь, но он все еще новый.

- Хоть книги пиши о нашем прошлом, для будущих поколений - улыбнулся Серега.

- Книги… Смысл пересказывать, если все потом сам увидишь. Вот напишешь ты для своих будущих поколений, а на хрен им это надо? Для нас это предпенсионные воспоминания, для них – еще неизведанное. А когда изведают – для них это тоже будет предпенсионный маразм. А Мартика жалко.

 

Мы вышли из дома, когда во всех окнах

Погасли огни, один за одним.

Мы видели как уезжает последний трамвай...

 

- Когда этот идиот выключит эту песню, он уже раз сто ее гонял! – бушевал Мартик, и на всякий случай ударил в дверь кулаком. Ноль внимания. Песня продолжает дербанить из советских усилителей.

Обычный день в Новостройках.

Красные, кирпичные, красивые дома.

Один подъезд, два лифта, по обеим сторонам здания по девять квартир, двенадцать этажей.

Новостройки.

Новостройки, за пару месяцев превратились в засранные общежития.

Выбитые в первую же ночь лампы в подъезде.

Разрисованные стены, аммиачный запах, подозрительные личности.

Мы шли туда, ибо там было здорово; вся шантрапа из барачных нор, лачуг в самых отвратительных районах города, общежитий пришла жить сюда, и принесла с собой все привычки. Все наши друзья, собутыльники и соратники.

Так то квартиры были предоставлены рабочим местного предприятия, и то не обмануло - раздало тем, у кого неблагоприятные условия для проживания, и у кого нет квартир.

Остаток был продан богатым гражданам.

Те сначала обрадовались, а потом уже поняли, где им предстоит коротать жизнь, и среди кого.

Мы собирались и уходили от жизни в этих коридорах. Я убегал от своих родителей, другие – от каждодневных проблем в школе, с милицией, ровесниками. Располагались в узких коридорах, матерились, пугая проходивших жильцов.

Мы расставались со страхом.

Таблетки, спиртное, марихуана, героин. Клей.

- Бабы, - склабился один из нас, обязательно завидев подходящих подруг.

А смерть наша - в либидо. Или в игле.

Мороз сначала не был полным кретином из-за своего клея, и приударял за девицами больше всех, иногда, потом и кровью, добиваясь успеха.

- Девушки, хоп-хоп! - включал свой плеер и веселили "Стрелками", шансонье, зарубежной танцевальной мутью, привнося в бред аромат веселья. Те смеялись, и стеснялись танцевать, хотя отличались вольностью поведения.

Иногда нас набивалось много, и шанс перебрать больше обычного неимоверное возрастал, ибо толпа будит в каждом из нас бессловесное животное, без индивидуальности и отрицания противоестественного, неспособного отказать и остановиться вовремя. Чудом - из-за жадности начинающих нарков - я тогда не ширнулся.

Бензин, растворитель, "Звездочка".

Бегство от жизни.

Падали, вставали - блевали.

Я перепробовал все способы уйти от этой жизни через "улучшайзеры", но лучше было только на короткие мгновения. Я держался, чтобы не сорваться в небытие, и не стать такой же грязью под ногами, как эта девчонка, лежащая под нашими ногами в луже желудочного содержимого, стонущая.

Ее ведь никто не поднимет.

- В падла, - пожал плечами ее парень, и отошел, с равнодушием раскуривая травку.

Все шло обыденно. Собирались большими компаниями нечасто, маленькими кучками - частенько.

Я приходил, как станет невмоготу - раз в две-три недели, ближе к вечеру, когда все приходили с работы.

Мимо продрейфовал Семен Александрович, вернее его живот, а он сам был рудиментом своего живота, определяющий его правовой статус, служебное положение и склад характера (добродушный взяточник с бархатным смешком)

Здесь еще один взяточник проживает - худой и бледный. От алкоголизма развилась желче-каменная, но он все равно взяточник, даже опаснее. У толстых есть непрошибаемая флегма, смягчающая злобу и излишнюю корысть, у худых и малых ростом иногда начинаются приступы безудержной тирании.

Чаще всех появляется в этом бардаке Лиза Шкерц, только-только приехавшая из Мурманска, но быстро освоилась в нашем городе. Сначала все думали, что Шкерц - это ее прозвище, но выяснилось, что это действительно ее фамилия.

- В Мурманске тоже есть евреи, - подытожил Дон.

Самая примечательная деталь ее характера - она начисто лишена стыда перед голым мужским телом, сальными шуточками, и вообще, всеми проявлениями нашего гендера. Ее батя часто напивался до синюшного дыма, раздевался и ползал по квартире абсолютно голый. Или вообще, в таком виде лез ее обнимать.

Так что она привыкла.

Но это не стало определяющим фактором в ее сексуальных отношениях - она по-прежнему оставалась неприступной, как скала, а дерзнувший вступить с ней в половую связь получал прямым ударом ноги в пах.

Чаще всех получал Мороз.

- Глупо, глупо тупая тварь, - под гогот толпы он отпрыгивал, и долго морщился.

 

Бывало, мы тусовались с Мартиком вдвоем.

Обычно я приходил к нему, брал заначку на пиво и шел в магазин.

Мне попался сосед Н... - вечно обдолбанный. Я хожу здесь уже целый год, и пили вместе, но он меня до сих пор не узнает - конченый нарк.

- Здорово, парень... У тебя сигарет нет?

Я делился.

- Спасибо, - он вставал у подоконника и дымил.

Я снова возвращался, с пивом - он стоял у лестничного парапета, и смотрел то вниз, то вверх.

- Парень, откуда шумят? - его глаза были растерянными.

- Это в лифте, бабы какие-то шумят, - я протягивал ему сигарету.

Он брал.

- А мужика там не было?

- Нет, только две бабы.

Нарк столбом стоял с зажженной сигаретой, и я отходил.

- Это у него приход, - Мартик принимал пиво из моих рук. - Вечно наколется или обожрется чего, и чудится ему, что его предки друг с другом дерутся. Он на этой почве и стал торчком.

- А родители где?

- Да с ним живут... Пьют и дерутся.

Часто Нарк (имени его я не знал, и не спрашивал) не доходил до квартиры, и падал в темном коридоре, чтобы всяк проходящий спотыкался об его тело, и ругался. Я сам пару раз падал, в потемках, а пьяный Крысолов, жилец соседней с Нарком квартиры, так вообще плашмя упал рядом с ним, и не смог встать. Так вдвоем и спали, пока по утру соседи Нарка по лестничной площадке не устроили галдеж.

Громче всех матерился Мартик - в его почтовом ящике лежала повестка от следователя.

В один день Нарк умер, свалившись в зияющую дыру проема между лестницами - видимо, сильно перегнулся через парапет, или уже от безысходности бросился сам. Единственным, кто сожалел об этой смерти, был следователь.

- Сколько на него материала собрал, и тут - на тебе. Навернулся, - сокрушался он над скрюченным телом. - Что собрались, свидетели происшедшего нашлись?

Народ, который собрался было вокруг, моментально сдуло, и шарканье ног удалялось все дальше; завершающим аккордом звучало громыхание закрывающихся железных дверей, и скрип деревянных.

 

Укажи мне, где ад, и возрадуйся:

Значит, поблизости где-то

находится рай

 

13. ЛюБящиЕ.

 

Жизнь шла для нас своим чередом: мы упивались своей любовью, знакомые смотрели с восхищением и завистью, а родители – с опаской. Дочь, как объект воспитания, полностью заняла все личное время у богатых предпринимателей, чего раньше и в помине не было. Частое появление в поле зрения пасынка улиц и пролетарского гавроша не вызывало энтузиазма у четы Ермилиных. “Вступление в фазу переходного возраста, баловство!” – гласил мудрый глас главы семейства, даже когда я сидел у них. Я понимал нарочитость всего этого, но старался отмалчиваться, и не искушать злодейку судьбу. А что я мог сделать?

Я посвящал ей стихи - подростковые любовные вирши сгорали также быстро, как и появлялись. Воистину гений, кто может выразить свои чувства в строчках. Для вдохновения вглядывался в ночной город, спокойный и безмятежный, в кипящий полдень - но не любовью питал меня этот город.

Она была моей проводницей - в другой мир, где царит утонченность и шик, хотя Софа являлась имитацией всего этого, но из нее растили даму из высшего общества. Она этим гордилась, но я догадывался, что стоит ее самолюбию встречаться с плебеем.

- Ох, дойдет дело до края, - нервная Ирина Анатольевна гладила мужу рубашку, и постоянно жаловалась на мигрень.

И тут, как по заказу, в классе, где учились Софа и Серега, произошла оказия – забеременела их одноклассница. Родители 8 Г тут же проявили необычайную активность, организовав собрание, и до позднего вечера в классной комнате шли жаркие дебаты. Благо, каждый предлагал что делать, и было для всех очевидно, кого винить во всех несчастьях. Классный руководитель, молодой педагог Олег Семенович, находился в кабинете в качестве пассивного участника, и изредка краснел, когда чья-нибудь реплика вылетала чересчур экстравагантно.

- Предлагаю как в советские времена – запретить всякие амуры в школе. Молодые еще крутить любовь, молоко на губах не высохло, - предложил радикальный метод один из присутствующих, отец Шурика Костюшина. Шурик был в числе номинантов в счастливые отцы беременной одноклассницы, учитывая, что сама носительница цветка жизни еще не определилась, кто являлся ее партнером в тот злополучный день. В любом случае, многие родители, осознающие возможности своих отпрысков, находились в предынфарктном состоянии.

Позже, после ряда гневных откликов и сальных словечек, инициативное предложение о наложении вето было отвергнуто. Это было понятно, ибо школа грозилась превратиться в казармы, что отрицательно бы повлияло на психику детей. Результатом собрания стало отсутствие единого мнения, и каждый остался при своем.

А любовные истории продолжали ходить по школьным коридорам неуловимым призраком. Казалось, препятствий для любви между Серегой и Софой нет – родители на время капитулировали.

---------------------

Нам бы смеяться как детям, и делиться счастьем друг с другом. Жить спокойно, пока нет забот и хлопот, пока мы одеты и накормлены. Но мы учились в школе – там проявление чувств признание слабости для парней, а девушки хоть и восхищались друг другом, но могли задеть самолюбие, хвалясь своими парнями.

 

Как и ожидал Серега, одноклассники грубовато встретили их любовь, впрочем, без непристойностей. Но поведение было уже другое – ироничное, или завистливое.

Перед Серегой стоял, пожалуй, жестокий выбор. Перемена - выходить покурить с парнями, постоять на крыльце... или обнять Софу и сидеть за партой? После уроков провожать Софу, или идти с друзьями? Дилемма, когда Софа, едва заслышав звонок, поворачивается к нему, а Мартик достает сигареты, и кивает в сторону улицы. Серега понимал, что здесь компромиссных решений быть не может, потому что Софа не станет стоять рядом с ним, когда он курит, а парни явно не поймут любви: для них это чувство было ограничено сексом и гулянием с девушкой в парке, чтобы она быстрее соглашалась на этот самый секс.

Скандалы, ссоры были неизбежны, шуршала пачка "Явы", и что-то говорила Софа.

= Да ладно, нашел кого слушать - ты мужик, или нет? - рявкал под ухом Куприян, и смолил свою "Яву".

- Софа, слушать мужиков нельзя, а то рабыней останешься, на всю жизнь. Им сейчас секс нужен - добьются, и бросят, - устами младенца гласит мама Люды Кранцовой.

= Скажи: или так, как я сказал, или вообще никак. Покажи, кто в доме мужик, - зубоскалил Лошадь, протягивая сигарету. - Стукни кулаком по парте, можешь даже сломать. Прижми ее в углу, покажи дикий секес...

- Покажи, кто ты есть, не поддавайся.

= Блин, у тебя же рабочая семья - один удар кулаком, и все пучком...

- Ты же из нормальной семьи...

= ......

-........

=....

- ...

Они советовались со своим окружением, но не доверяли себе. В остальном, это были обыкновенный влюбленные. Каждый день они гуляли по парку, и целовались. Упиваться тем, что дано только раз в жизни - первая любовь... первая девушка, первый парень.

-----

Конфликт все же назревал.

- Короче, все покупаем билеты на дискотеку, "Пульс", - Пиня размахивал пачкой, и смачно сплевывал. Ему доверили роль распространителя билетов, и он с ней справлялся.

Серега купил на двух персон - Софа не была против, и благосклонно приняла предложение.

Вечером, он долго ждал ее у подъезда. Наконец, Серега не выдержал, и поднялся. Тут же навстречу ему попалась заплаканная Софа.

- Чего плачешь?

- Ничего, пошли, - она всхлипнула, и вытащила из сумочки свою помаду - единственное женское утешение в трудные минуты, при наличии зеркальца.

Было понятно, что перед уходом девушка подверглась психологической обработке со стороны родителей.

“Педагоги хреновы, кто бы вас воспитал”, - Серега мял пачку “Оптимы” в кармане.

"Пульс" находился в Доме Культуры, который свободно опровергал это название, ибо по субботам, когда работал этот клуб, культуры было не так уж и много. Вопреки всем правилам, в этом заведении веселилась молодежь всех возрастов, и ценза не было. Были бы деньги. Охрана была только для проформы, и пригождалась только для экстренных вызовов наряда милиции, необходимость в которой назревала часто.

У дверей "Пульса" толпилось человек двадцать парней из соседнего района. Они были порядочно пьяны, и на каждого вошедшего смотрели весьма недружелюбно. Уже было понятно, что драка - это только вопрос времени; достаточно одного неосторожного слова или движения, и порядок пойдет крахом.

В фойе было тесно. В раздевалке также царил полный бардак – вешалок для одежды не хватало; кто-то брал одежду с собой, щеголяя по танцполу в больших, формой напоминающих юрту, шапках, некоторые все же надеялись на бдительность полусонной гардеробщицы. Сереге приходилось освобождать место себе и Софе. Много знакомых лиц - друзей, противников, знакомых. Царит полумрак - но в толпе блестят горлышки бутылок. Кого-то уже вывели для разборок.

- Сережка, моя шубка! – яростно зашептала Софа. Ее верхняя одежда полетела в угол, в кучу, где была уже приличная возвышенность из зимних одеяний.

В зале, где собственно происходили танцы, было еще больше народа. Молодежь всех возрастов скорее лениво шевелила руками, чем действительно устраивала дэнсинг.

- Вот это кумар! - ругался кто-то позади Сереги. – Топор может повесить.

Над танцполом стояла завеса сигаретного дыма, которая смешалась с алкогольными парами танцующих.

- Сережа, пошли лучше домой, - не выдержала Софа, и потянула его в сторону выхода. Первым побуждением парня было идти за ней - впереди него лицо Ильи. И тут Серегу взяла злость - непонятно, что его рассердило.

- Нет. Или оставайся, или вали, - отдернул он руку.

Софа отпрянула. Ничего не сказала, и отошла к стене, где танцующие поджидали желаемую пару.

Илья ничего не сказал, но, видимо, был недоволен таким поведением друга.

- А, плевать, - Серега попытался изобразить безразличие к этой сцене, но голос его дрогнул. Он осознал резкость своего поведения. Хотел подойти и попросить прощения... передумал, и развязной походкой подошел к друзьям. Он с удовольствием танцевал в толпе, подмигивал девушкам, пытаясь отбросить тяжелые мысли.

Начался медляк. Серега рассеяно заметил, что он опять без пары, и взгляд его начал искать Софу - ее не было в его поле зрения. Зато парня заметила беременная одноклассница, и протянула к нему руки. Отказывать он не стал, но через минуту стал замечать на себе косые взгляды. Да и что Ольга перед Софой? Практически, ничего. Он поймал взглядом Мирона. Тот показал движением глаз на место позади него. Серега обернулся.

Позади него танцевала Софа. Не одна. Ее партнером был Илья. Она улыбалась, он тоже. Ярость захлестнула Серегу. Он шепнул на ухо Ольге, что ему плохо, и выскочил из зала. На улице он достал сигареты - пальцы дрожали. Холодно, но согревала злоба. Сделав несколько затяжек, Серега смог собрать мысли. Конечно, он виноват сам. Но считал, что Софа не должна так поступать... конечно, отомстила. Сигарета быстро кончилась. Спички тоже. Спрашивать у компании, бурлящей нешуточными страстями, было опасно, особенно если сам на взводе.

Не за что драться с Ильей, но он питал к нему ненависть. Понимал причину мести Софы, но хотел видеть виноватой именно ее.

Вышли Мартик, Дон, Лошадь. Что-то говорили. Позвали его в киоск - наверное, за пивом. Ильи не было.

Взяли много пива и сигарет.

- Ну его в задницу, пошли за самогоном! – вопил Лошадь, и взывал товарищей на подвиги. Пивом, мол, пускай мажорики балуются, у нас есть свой стимулятор. Предложение было одобрено, и они всей гурьбой повалили за напитком, по пути стреляя сигареты и мелочь.

- Что ж вы среди ночи-то лезете, повылазило? – шипела старуха – продавщица самогона. – Внучку разбудите, после экзамена она.

- Мы еще к твоей внучке придем, будешь возмущаться, - Мартик протянул ей в своей волосатой лапище измятые банкноты, насмехался.

Старуха проворчала, но от сделки не отказалась, и мутная жидкость была передана в распоряжение товарищей.

- Первый литр выпьем здесь, второй – около дискача, третий – в самом здании, - Дон плюхнулся на скамейку и начал откручивать крышку.

Через час Доктор уже стоял на крыльце и курил очередную сигарету. Он быстро опьянел, и Дон два раза вызывался проводить до дома, но все время получал яростный отказ.

Все виделось сквозь мутную пелену. Тут он увидел, что Софа садится в такси. Он подбежал к ней.

- Ты... ну и где твой хахаль?

Софья хмыкнула, и попыталась сесть в машину. Он схватил ее за шубу. Она резко отдернула. Подбежал Илья. Серега развернулся, и ударил его по лицу.

Илья не ответил. Повернулся и ушел. Хлопнула дверь такси. Серегу ухватили по бокам его товарищи, и отвели в клуб. Усадили на скамейку, и вручили полбутылки пива.

На скамейке, кроме него, сидело еще трое молодых людей лет шестнадцати, но они были трезвы и странно возбуждены, что-то постоянно пряча в руках. На подвыпившего соседа они даже не обращали внимания. "Все, драку заказывали?" - Серега отхлебывал из горла бутылки. Мимо проходили люди. Все как во сне. Чьи-то голоса. Ударили по щеке. Ладно не воспользовался правом ответного удара – всего лишь Дон, принес сигарет.

- Возьми куртку, замерзнешь. Декабрь на дворе.

Серега подошел к столу, где огромной массой лежали куртки. Красть их было опасным занятием - в случае, если узнавалось, кто ее похититель, дело могло закончиться не только кровавыми выяснениями отношений, но и могло лечь несмываемым пятном на воре. Под грудой курток Серега нащупал чью-то руку – спящая девушка, аккуратно припрятанная от охранников, которые все же могли спровадить пьяных и временно недееспособных посетителей. Еле откопав свою куртку, он возвратился на свое место.

Грохнул выстрел. Толпа стремительно повалила к выходу. Серега подумал, что он вовремя ушел со своего кресла, ибо был бы немедленно оглушен выстрелом, и оказался в эпицентре боя.

Драка. Обыденное дело на этих занюханных дискотеках. Прийти сюда с обрезом – никого не удивишь, у противников тоже своего арсенала хватает, да еще “сочувствующие” на подхвате.

Человек на 99 процентов состоит из мяса - один процент его душа. Но главное, что должен ты помнить, когда лезешь в драку - человек на 99 процентов состоит из мяса. А с душой пусть разбирается Бог.

Кто-то больно всадил локтем в ухо. Серега упал, весьма неудачно, попав лицом об выступ танцпола, но тут же сильные руки подняли его. Послышались вопли о помощи, и гневные крики - еще один выстрел, и в фойе образовалась настоящая давка. Вой сирен на улице, и особо осторожные начали выкидывать из карманов марихуану, кастеты и ножи. Остальные верили в скорость своего бега и неуловимость.

Корчатся тела на холодном полу, вбегает отряд ОМОНа.

- Они знали, скоты, о том, что здесь месилово будет, но молчали, - поднявшим его был Мартик.

Бег по пустынным проулкам.

- Кого угрохали, по ходу, - Серега еле шевелил языком.

- Да нет, без мокрухи. Это газовым кому-то в морду шарахнули, - засмеялся Мартик.

Омоновцы, засучив рукава, месили лежащих как тесто, мягкое, податливое и безропотное под руками. Начался форменный погром - два сомкнутых ряда. Было понятно, что не обошлось без жалоб соседей на драку.

Здесь рождается уродство несвободы, выбор между одним страхом и другим.

Штабелями падали жертвы старой проверенной системы - системы подавления.

Импульсы, пробивавшиеся в драках, затухали под действием этой системы на вечер - чтобы завтра вырваться как ураган, и разнести все на своем пути.

И уродство несвободы порождает неограниченную реакцию, процесс, импульс, который невозможно остановить.

иногда становится ясно, в чем причина несусветного карнавала нашей каждодневной жизни - резкая, посезонная смена климата, от жары субтропиков до холода, делает наших сограждан неадекватными, по сути; еще в трудах Фуллье было замечено, что славяне (надо полагать, им ставилась в пример вся российская нация) - весьма нервная нация.

- Серега, у тебя что, ноги резиновые? – засмеялся Дон, волоча товарища по улице. – Такие движения у тебя, будто бы контузило миной.

- Контузило… мина…

Во рту собиралась кровь. Все-таки упал нехило, и без опухшей губы уже никак не обойтись.

Почему же теперь ему абсолютно наплевать?

В голове мутно, было одно желание – спать. Дон вытирал снегом лицо, и крякал от холода.

- Твари, чуть голову не разбили своими дубинками, еле увернулся. Тебе не больно, Серега?

- Нет… Они не хотели мне сделать больно, - Доктор сплюнул кровь.

- Смешной ты, кореш, как монгольский тугрик, - друг взвалил на плечи друга, - Сейчас тебе наверное дома покажут, каково быть самым младшим. Да и надрался ты, смотрю, в хламину. Надо же так из-за бабы переживать – да хрен с ней, я тебе еще штук двадцать подгоню. Ты только до дома дойди…

“Как в фильмах про войну. Тащит, тянет меня, контуженного”, - Серега все больше проваливался в глубокий сон.

И это еще не конец,

то начало конца

 

14. Начало конца

 

Школа давно уже не отапливалась. Было достаточно холодно - руки согревали спичками, которые безжалостно отнимали учителя и завучи.

Серега ходил растерянный.

Конфликт с Софой выбил его из колеи.

Конфликт с Ильей начал рождать в нем депрессию - тоска, которая в нем никогда не разгоралась с такой силой. Хотелось покоя - сбежать от этого окружения, найти тишины и покоя. Новое желание во мраке новых событий.

Ему надоела эта школа. Друзья.

Пепел, Кэмел и Приход стояли в туалете. Серега молча пожал руки знакомых из параллельного класса. Не хотелось сидеть в этом туалете, где в отсутствии вентиляции дышать было проблематично, но в ноябрь сильно не тянуло на улицу.

Мимо прошел Сеня Куприн, новый пришелец из соседней школы. Он был тихим, на него даже не обращали внимания - этого, видимо, для тощего отличника было достаточно. Он с некоторым испугом посмотрел на смолящих парней, и прошел мимо.

Троица одноклассников перемигнулась. Серега понял, что сейчас ожидает Сеню.

Он выходил из туалета, и свободной рукой пытался застегнуть ширинку.

- А, Купря, - голос Кэмела, - Онанист! – подытожил другой и рассмеялись все трое.

-"Только не это! Они же всей школе расскажут", чуть не заплакал Сеня, - Да вы что, пацаны, я же после толчка только ширинку застегиваю!

Ты хочешь сказать, животное, что я не прав? По твоему я неправ? - Пепла было не переубедить.

- Да нет... но я не онанист, - и в ответ ему снова гогот.

- То есть, ты все же хочешь сказать, что я не прав! - прорычал Пепел.

- Да нет...

- Да ты точно скажи, урод! - вмешался Кэмел.

- Ну... в данном случае вы немного не правы, - набрался смелости Куприн, и тут же сильный удар в скулу сбил его с ног. Он отлетел от противника, и больно ударился плечом об угол унитаза.

Серега понял, что проверка новобранца завершена. С этого момента Сеня является полным изгоем.

Никто не поздоровается с ним за руку, будут бросать ему вслед косые взгляды, девчонки смеяться, старшаки натравливать малолеток, не будут бить, но будут издеваться, называть только Чухан... Позор несмываемый – от него не скроешься в этом городе.

Доктор вышел.

В класс возвращаться не стал. Спустился на первый этаж - Мартик разглядывал расписание. Он опоздал на пол-урока и все пытался выдумать причину для оправдания.

- О, Доктор! Химичка не зверствует?

В ходе короткого объяснения Серега попросил Мартика отмазать его. И взять пакет при выходе.

- А ты куда?

- Я здесь буду. Надо несколько дел уладить.

На перемене вышел Илья. И молча протянул пакет Сереге.

- Извини, Ильюха, я просто вчера пьяный был, - оправдывался позже Доктор, но искренности в его словах не было. Вообще, окружающие замечали в его поведении странность. Кто-то записал Серегу в ряды наркоманов, но опять же, в узком уругу собеседников, дабы не потерять зубы в неравном поединке с Доном или Мартиком.

Ильюха понял все. В настоящей дружбе не проверяют друзей.

Все еше было не по себе. Хотя одна проблема была частично решена - осталось, реанимировать себя перед другом за безобразное поведение. К счастью, Илья сам предложил решение.

- Серега, поехали ко мне домой. Выпьем, погуляем, если что, на местный дискач рванем.

- Нет уж, как-нибудь без дискачей, - улыбнулся тот.

Они направились в столовую. Организованные толпы школьников из младших классов послушно ели манную кашу, с завистью поглядывая на старшеклассников, покупающих булочки, и все, что душа желает - явно, не каши.

Переждав пять минут в очереди, Доктор и Илья быстро выпили чай, и вышли в коридор, все еще пустующий. Встретился бледный Купря - Сереге стало не по себе от его вида. "Как приговоренный". Если жаль, и ничего не можешь поделать - забыть.

Ильюха в это время доел свой паек, и с удовольствием поглаживал живот - стародавняя привычка, взятая еще с детского сада.

Подошел Мартик.

- Ильюха, а что это Касым в столовой не ест? Опять на новый велик копит? - спросил он с ухмылкой.

- Нет. Наверно, что-то другое... о мотоцикле все мечтал.

- И его погнем! - загоготал Мартик.

- Ты вес сбрось, тогда тебя прокатим. Не напасешься на тебя техникой. “Прокати, прокати на бардачке”, - потом ходи, сварку ищи после твоей задницы.

 

- На самом деле, он на женщину деньги копит... Ну, ты понял, конечно, о чем я. На Сентябрьской их много, он там приметил одну. Пробил, сколько стоит один раз, и сейчас копит. В столовой даже не ест. Говорит, что на Новый Год ему еще дополнительно денег дадут - часть он в общак вложит, на пирушку, а часть потратит после праздника.

- И охота ему с ней связываться? Баб нормальных в школе мало?

- Пусть покуражится. Зато, есть, что вспомнить будет.

- Будет.

 

Рискнуть - не рискнуть. Сосед по парте, вечный друг и товарищ Илья сидел с абсолютно непроницаемым лицом, слушая гудение Олега Ивановича, учителя права.

Серега вырвал тетрадный листок. Пригладил его, и долго разглядывал. На Софу он не поднимал глаз. Чтобы написать эту записку, нужно перебороть себя - это единственное, что составляло для него трудность.

"Привет, Софа". Листок смят, и положен в карман. "Так не пишут записки, а письма. И что это за идиотская записка?' - рассердился на себя Серега.

"Извини". Нет, подумает, что унижаюсь.

"Давай сегодня погуляем". Нет, как-будто ничего не было, по-дурацки получается.

"Я помню чудное...". Это вообще бред.

Карман набухал от черновиков, а тетрадь становилась все тоньше и тоньше. Серега взял себя в руки. "Здесь писать бесполезно, Ильюха косится, Мартик что-то озирается, Дон... Лучше выйду".

- Олег Иванович, можно выйти?

- Сергей, знайте, что в зале суда вас никто не выпустит справить нужду, так что либо научитесь держаться как скала, либо покупайте памперсы, - отпрашиваться у него было сущей мукой. Отпустит без препирательств, но колкость отпустит обязательно.

Все засмеялись.

Серега вышел в коридор и сложил чистый лист бумаги на подоконник. Он долго собирался с ведрами, и даже гремящая ведрами техничка тетя Саша не нарушала ход его мыслей.

"Надо поговорить после уроков. Срочно. " Можно было еще что-нибудь написать, но этот вариант нравился больше - думать пришлось же над ним изрядно.

- Вы безнадежны, как российское правосудие, - ругался Олег Иванович, провожая взглядом вошедшего ученика. Как бывший судья, он любил порядок во всем, и на этот момент еще не совсем спился. Лишенный статуса судьи, не иначе как за правдолюбие, он провожал свою жизнь в школе, медленно спиваясь. Через несколько лет он похоронит жену, и пополнит ряды нищеты, пропивая всю свою пенсию. Те, кого он бескомпромиссно сажал, отвергая взятки и посулы, будут протягивать ему деньги на растворители и одеколоны. Вряд ли он помнит их лица. Он не мог знать и предугадать...

Но одно он знал точно.

- Не ищите справедливости там, где начинается наша обыденная жизнь, - внушал он школьникам, не понимающим его, но уважающим, несмотря ни на что. Пьющий учитель в школе - не редкость. Даже обыденность. Но это не повод не уважать такого преподавателя – в конце концов, если за то и любить человека, так это за его сущность.

Серега запомнил эти слова надолго.

- Варюш, передай маляву Софе, - девушка, сидящая перед ним, фыркнула, но записку передала.

Ответ, долго не приходящий ответ. Минута, две... Урок подходил к концу. От томительного ожидания начинали сдавать нервы. Прозвенел звонок.

Она подошла к нему. Бросила записку перед ним.

- Нет.

Развернулась, и ушла. Серега хмыкнул, но кровь прилила к его голове. В ушах забили кузнечные молоты. Не знал, как расценивать этот поступок: оскорбление, вызов, призыв к немедленному действию для примирения... или разрыв отношений.

Он быстро спрятал записку в карман, и вышел. На следующие уроки он не пошел, не ожидая никакой пользы от получения знаний в этот день. "Надо позвонить", - Серега шел домой, рыхля под ногами выпавший снег. Холодный снег.

Дома никого не было - тишина, ставшая ценной редкостью в привычной семейной атмосфере.

Он включил телевизор, и уснул во время его просмотра.

Разбудил его громкий стук в дверь. Пришла мать. "Значит, время четыре, и Софа пришла домой. Надо позвонить", - через минуту передумал, недобрав один номер. Пять, шестьдесят семь, сорок ... сорок... шестерка недобрала свой круг, и трубка легла на рычаг.

- Еще рано,- пробормотал Серега про себя.

Отец пришел пьяный - значит, не разговаривая, не ссорясь, придет и ляжет спать. Наверно, решил помириться с женой (он всегда делал это только в нетрезвом состоянии, по-другому не хватало духу), но перебрал норму, а значит, шторм продолжится еще на неопределенное время.

- Учи уроки, сынок, - тенью бродила мать, не знающая, куда деться от одиночества.

Серега послушно взялся за учебники.

Звонок.

- Серега, ты чего так рано ушел? - Ильюха на том конце провода говорил с некоторым беспокойством.

- А что? Нельзя? - вяло переспросил Доктор.

- Ты слышал, Купря повесился?

Сердце Сереги чуть не вырвалось из груди. Все тело обмякло. Он успел нащупать стул, и сесть.

- Как... повесился?

- Так. Сегодня тоже в обед ушел домой, и не вернулся. Класснухе, ну Иришке, обещал ватман притаранить, и не пришел. Она сразу в истерику, сам знаешь, всех на уши поднимает: "Найдите, говорит, и притащите его за руки. Неслыханное нахальство". За ним там Кэмел с корешами рванулся - дома, говорят, никто не отвечает. Позже Купрю нашли - помнишь, запретную зону позади Хлебозавода? Там кругом постройки полуразрушенные... Бомжи металл собирали, его висящим нашли, на ремне. И что это он?

Сереге было плохо. Он с трудом вникал в речь товарища, ужас, отчаяние, приступ жалости и безысходности... Он все видел, но ничего не мог... не хотел поделать.

- Приезжай ко мне, Серега, поговорим еще, выпьем. У меня предки к тетке сматывают, повеселимся...

- ладно, - слезы подбегали к глазами Сереги. Он положил трубку. Сдержался. Ком в горле.

 

Три длинных гудка. Определитель. Невиданная роскошь, но не для родителей Софы.

- Да, - ее голос, недовольный и призрачный. Уже, удаляющийся от нее, ставший для него чужим - этот голос больше не скажет теплых слов.

- Софа... Почему ты не хочешь поговорить?

- Мне нечем с тобой разговаривать! - капризный и требовательный голос. Впервые Серега стерпел такой тон при общении с ней.

- Я... позвонил извиниться. Я был виноват - я признаю это. Софа...

- Вот как? Ты даже пьяный должен себя контролировать! - она кричала. Родители все знают. Надежды теперь уже точно нет - чувствовал это.

- Послушай... ты должна меня понять... я хотел тебя позвать на медляк, но ты уже танцевала с другим... и я не выдержал. Извини, возможно, я виноват, - 'для кого эти слова, для стены? "

- Нет, Сергей, между нами все кончено. Не буду плакать по тебе, страдать - читай эти сказочки в любовных романах. Между нами нет любви - и не будет. Ты только о себе думаешь, - ее голос дрогнул.

Пауза. “Будто бы я читал эти долбаные романы, что она меня ими попрекает”, - разозлился Серега.

- Прощай, - это все, что он услышал после паузы.

День завершался. Сумасшедший день. Серега медленно раздевался, и впервые уснул сразу же, как лег. Бессонница в эту ночь не мучила его своим присутствием, и бодрствовование было бы слишком тягостным.

Лишь следующим утром ему приснился сон. У полуразрушенных построек, в ясный солнечный день, плакал Сеня Куприянов. На его шее был рубец, "след от веревки", подумал Серега. Он подошел к Сене - просить прощения, умолять вернутся и все исправить. Но катящиеся слезы падали на землю, сверкая как бриллианты.

Стекла глаз

Разбиваясь летели

Осколками слез.

Как первый снег, холодный снег

 

15 . На минном поле любви.

 

С середины 90-х дискотеки сильно изменились - можно сказать, они регенерировали. Они снова стали местом, где можно танцевать, а не только пить. Они взяли себе имя Ночной Клуб, и также утопали в сигаретном дыму, алкоголе и наркотиках, но теперь Сереге казалось все изысканнее, нежели тогда. Здесь уже не надо заботиться об эттитьюде разбитного уличного жигана, здесь можно отдохнуть от всего, что мешает в жизни. Контингент заметно изменился - в основном, выходцы из избранных кругов, скучающему по светской жизни, еще не дошедшие до Москвы. Говорят, в столичных ночных клубах долларами зажигают свечи...

----------------

Тот самый краеугольный камень моего существования. Точка по иной жизни, которую я не нашел... или боюсь обрести? Девушки и огни ночного клуба, отражающиеся в бокале. Они все твои, они все твои - Дон никогда не шутил. "Делай, как хочешь, и как знаешь, но если не хочешь и не знаешь - делай как я". Улыбаться, сойтись с ними на этом танцполе - они как куклы, без изъяна в своей красоте. Молодость дает много преимуществ: одно из них - бессмертие души. "Они цветут и ждут нас, дружище, их надо только сорвать, пока это не сделали за нас".

Есть ли смысл в том, что я пытаюсь понять? Нужен ли мне этот смысл?

это время не похоже на нас, оно растет в небо.

Ярость, вбивающая ноги в танцпол, неошаманизм танцполов - все слились в едином экстазе, веря в существование сладкой жизни за счет построения плота в море безумия, ловя свое тепло в холоде космоса, делясь им с другими - и ощущать дыхание таких как ты.

то время не похоже на нас, оно растет в небо.

Такт сердца сливается с четким битом и заполняет пустоту.

 

Впрочем, цель визита Сереги основывалась не только в пассивном созерцании веселья и плясках.

Он ждал ее. Он чувствовал, что она будет здесь - именно в эту ночь. Желание обладать, вожделенный ужас, проникающий в подкорковую область мозга не хуже всякого жука-короеда.

Пиво стояло около него, и мелкими глотками отхлебывалось из банки. Глаза уже привыкли в к бешеному свету этого заведения.

Периодически мелькали знакомые лица. Все больше девушек - как обычно. Одетый в белую манишку Лимончик - студент юрфака на работе, в эту неспокойную клубную ночь работает официантом, собирая чаевые от богатых дам.

В кармане завибрировал телефон. Как гласила SMS Наташи, с подружкой она подойдет позже, "встретила знакомых парней". Акцентированное "парней", для вызова ревностных колик, однако, безуспешно. Серега равнодушно прочитал сообщение, и положил телефон в карман брюк. Понимая, что ожидание затягивается, он не спеша закурил сигарету, решив, что еще одна банка пива будет к месту.

Ди-джей продолжал заводить публику, и контингент тусовщиков увеличивался. В отдельные, особенно по праздничным, в "Кино" собиралось столько людей, что даже зажечь сигарету было проблематично, из опасения прожечь кому-нибудь одежду, или волосы.

Уже отыграло два трека. "Пора размяться", - Доктор осторожно встал с места, и продравшись сквозь толпу разгоряченной молодежи, облюбовал место у сцены, где танцовщицы, искушенные в своем деле, окончательно распалили молодежь.

Было приятно и комфортно в толпе людей - незнакомых, но в то же время единомышленников.

Подошла Наташа. Что-то кричала в ухо, но громкость музыки сводила на нет все ее старания. Она сама это поняла - потянула Серегу за рукав в сторону столиков, оккупированных людьми.

- Давай, я тебя со своими подружками познакомлю.

- Ты всегда была верхом коммуникабельности, - усмехнулся Доктор, но знакомая не услышала его.

 

За столом сидела Аня. Серега уже не видел других, автоматически пожимая протянутые руки и кивая на приветствия.

В черной облегающей юбке, колготках, дымящаяся Virginia Slim. Кто-то уступил ему место, и перед ним поставили бокал с шампанским.

Видимо, Наташа вовсю расхваливала его - смотрели уже более дружелюбно, а один из суровых на вид парней, протянул Kent, заодно и представившись Алексом. Семнадцатилетний футболист, однако, намного опередивший по физическому развитию Серегу. Разговор начал клеится, хотя приходилось перекрикивать музыку. Он начинал нравиться компании - и Аня уже улыбалась его репликам. Она не помнила Серегу - это было понятно, но существовали определенные опасения.

Серега молился, чтоб ни один из этих парней за этим столиком не был ее спутником. Это был шанс - дальше мог представиться другой, но терпения уже не было, как и желания ждать.

Время неумолимо текло. Все вышли на танцпол.

Она улыбнулась ему. Женская улыбка всегда загадочна: насмешка ли, легкий флирт, или показатель симпатии?

Зная, что меня ждет,

Но, не зная каков результат

Я шагаю вперед,

Возвращаясь назад.

В этот ад.

Настырности Наташи можно позавидовать - мягкими толчками она пытается привлечь мое внимание. Критическим событием для нее может стать одинокий, без мужской компании, пусть и с подружкой, ночной досуг.

Аня поняла этот ход, но умышленно продолжала свою ловкую игру, переманивая Серегу к себе. Тот поддался - вернее, устремился у своей цели. "Мужчины не поддаются женским чарам, они спасаются в предоставленном убежище", - любил высказываться по этому поводу Дон, заскучавший в армии без женских объятий.

Полночь. Начинается помпезное чествование одного из ди-джеев, засобиравшегося в Англию - получать хай эдьюкэйшен. Поэтому герой дня за пультом нарезал свое любимое и избранное. У него был талант совмещать свои музыкальные вкусы с пристрастиями публики, и поэтому "партер зажигал".

Складывалось ощущение, что из постоянных танцоров они были только вдвоем.

Ее фигура в полумраке ночного клуба казалось, растворялась в толпе, оставляя неясные контуры; движения, поглошаемые беснующейся толпой, но каждый раз возникающая фигура вновь и вновь захватывала его взгляд. Она не танцевала быстро, не спешила за ритмом бодрой хаус-композиции, но все это было гармонично.

"Наверное, она одна в этот вечер" - промелькнуло в его голове.

Аня нагнулась к нему.

- Пошли отдохнем, танцор диско, - то ли ей показалось смешным, как танцевал Серега, то ли это было одобрение - не раздумывая, парень пошел за ней, вернее, был утянут ею за руку. Доктору было приятно ощущать на себе ее касание, экстатическое состояние. "Ты мне нравишься", - вот каких слов не хватало от нее. Впрочем, он и не ждал, будучи честным самим с собой.

Они вошли в чилл-аут, и сели за барную стойку. Народ уже начинал расходиться - Серега только сейчас осознал, как быстро пролетает время. Кануло в Лету еще два часа, осталось еще максимум два - если Она не уйдет. Но она не торопилась. Вежливо отказалась от угощения Доктора, и сама расплатилась с официантом.

- Что скажете, Мой Неизвестный Спутник? - Аня отпила коктейль из весьма недешевой бутылки.

- А что вы хотели бы услышать? - Серега последовал примеру спутницы. Поднадоевшее пиво.

- Ну, во-первых, стоило бы нам познакомиться... Анна, - она элегантно протянуло свою руку.

- Сергей, - и он галантно поцеловал ее длань.

- Боже мой, да вы истинный джентельмен, - засмеялась она. - В нашем городе даже элементарные правила этикета не соблюдаются, а вы решили блеснуть английскими манерами. Что ж, вы завоевали мое расположение своим прекрасным поведением.

"Что ж, сожительство с уголовником не изменило ее".

- Аня... - Серега на доли минуты забылся. - Прекрасное имя... Сколько знаю Ань - и все они прекрасны. Это стоит взять на заметку - если родится дочь, то назвать ее этим именем. И она будет прекрасна.

- Вы мне льстите... Впрочем, что это мы все на Вы? Пора уже установить более тесный контакт, - конец фразы был ею смягчен. Видимо, она опасалась неправильной трактовки данного контекста.

- Я не против нового знакомства с очаровательной девушкой.

- А что, бывают и старые знакомства?. или повторные... просто твоя фраза весьма двусмысленна. Сереге показалось, что она начинает вспоминать его. В груди кольнуло.

- Бывают и такие, но это неприменимо к нашему случаю. Должен сказать, встреть я тебя раньше, то, несомненно, воспользовался бы случаем, чтобы познакомиться, и незамедлительно, - с твердой уверенностью заверил Доктор, спеша развеять все сомнения собеседницы.

- Что ж, Сергей, ты уверенно говоришь - а я люблю уверенных, - она улыбнулась.

Их разговор прервал подошедший к столику изрядно выпивший мужчина, на вид лет сорока. Он вцепился в руку Ани.

- Ты... ты пойдешь со мной, - он осовело водил глазами, но даже приличная доза алкоголя не усыпила в нем сексуальное влечение.

Аня испуганно отпрянула, но он еще сильнее вцепился в нее. Тут подскочил Серега и схватил его за горло. Он сам не понял, как все это произошло - возможно, внезапно нахлынувшее желание уничтожить противника, или дать понять, что даже в случае драки она не станет скоротечной.

- Но-но, братишка, я пошутил, - новоявленный сорокалетний ловелас раскинул руки в стороны, утвердив тем самым безоговорочный акт капитуляции. Серега отпустил горло.

- Однако, ты брутален, Сережа, - отойдя от испуга, заметила Аня. Сереге понравились такие метаморфозы в общении - устанавливался тесный контакт. Он уже не желал тесной связи с ней - он уже был бы доволен тем, что разговаривает с ней; парень с радостью ощутил то, что любовь его уже выросла из простого влечения. Каждое ее слово, обращенное к нему, окрыляло.

- Моим друзьям ничто и никто не угрожает, если я рядом, - с жаром заверил он.

- Спешу тебя огорчить, но дипломатия была бы более уместна в этом случае... Схваченный тобой за горло дядька является директором этого прелестного заведения, где мы успешно прожигаем вечер... ночь.

Ночь, ночь, ночь...

- Мне неважно, будь он хоть Президентом..., - фраза имела свое завершение, но даже в пылу горячей любви Серега не сказал заветных слов, и вместо этого снова отхлебнул из банки.

- Ты меня радуешь своей бескомпромиссностью. Что ж, пора нам идти - зажигает мой любимый ди-джей, а это событие вечера - и мы уходим.

"Мы уходим".

Я ощущал, что модуляции этой музыки передаются ко мне. Она положила свои руки мне на плечи. Я понял, что мы одни - наши друзья ушли, второй час.

Сет закончился.

- У тебя есть единственный выбор... Но он не принадлежит тебе, - они вышли из ночного клуба. - Моя квартира неподалеку. И тебе вовсе незачем возвращаться домой... когда солнце гостит в Америке. Надеюсь, твоей мужской гордости не претит обязательное для исполнения желание дамы?

- Мужчины не поддаются женским чарам, они спасаются в предоставленном убежище, - полушепотом сказал Серега.

- Вот и ладненько. Мы нашли общую точку соприкосновения.

Она прекрасна...

 

Через тернии

будь готов взлететь или рухнуть!

к звездам

 

16. В больнице.

 

Еще побывав в гостях Серега увидел, что Илья обмотал руку толстым слоем бинта, причем крайне неумело.

- Руку недавно порезал, два дня ничего, не беспокоила, а сейчас болит, - с гримасой боли жаловался Илья.

Доктор не придал особого значения этим словам. Да и сам пострадавший не принимал эту боль всерьез: для них вся мирская суета, в виде тщательных уходов за ранами и боль являлась чем-то далеким и обыденным, тому, что не имело значения в жизни. Для закаленных падениями с велосипеда, крыши, лестницы – откуда угодно – мальчишек досадный порез оставался чем-то малозначимым: и совсем бы не имел значения, если бы не боль, жгучая боль.

- Руку бы хоть нормально обмотал, больной ты наш, - улыбнулся Серега.

- Родителей дома нет, а что я могу одной рукой-то обмотать?

Серега помог товарищу обвязать руку, но про себя с удивлением заметил, что из раны Ильи шел неприятный запах.

 

Через несколько дней Илья уже позвонил Сереге.

- Слышь, Доктор, приезжай ко мне в больничку... Рука у меня гноится, и болит страшно... Врачи ругаются, и запрещают даже курить. А мне скучно, хоть ты приди.

Серега не любил больниц. Ненавидел их посещение - здоровый, он не мог видеть больных, видеть страдания и увечья. Почему-то при виде больного он испытывал странное смущение – будто бы больные пеняли Сереге его здоровое тело, и завидовали ему. Неизвестно, имели ли опасения парня под собой почву.

Но отказать товарищу не мог - тем более, одному из лучших друзей.

- Вы к кому?

- К Саенко, - Серега наткнулся на пухлую руку вахтерши, рот которой был испачкан в шоколаде.

- Подождите... Вы тапочки взяли?

- Нет, - Серега опешил.

- Так... А вы что, в больнице ни разу не были? Правила не знаете?

- Нет, - снова был вынужден констатировать Доктор.

- Счастливый вы наш...

- Это почему?

- Счастливые люди по больницам не шатаются, и уж тем более в них не лежат, - глубокомысленно заметила вахтерша, и указала Сереге на ящик в углу приемной. - Вот, там лежат целлофановые пакеты. Наденьте на свою обувь, и подождите.

Серега сел на скамейку, положив пакет с провиантом для друга около себя. В коридоре было темно как в подвале, и не менее сыро.

Рядом примостился еще один посетитель, парень лет двадцати, отосланный гардеробщицей "соблюдать гигиены и чистоты в больнице". Энтузиазма в парне не было, и он ругался, натягивая на свои кроссовки пакет.

- Скоро заставят презервативы надевать, - бранью распространялся беспокойный посетитель.

- А вы к кому? - услышал его тирады проходящая мимо медсестра, видимо сердобольная до таких страдальцев.

- К Марупову, - буркнул тот. - Это который башку зимой отморозил, пока в бейсболке ходил, и сейчас после операции в терапии лежит...

- А вы кто ему?

- Брат.

- Идемте со мной.

Диалоги между персоналом и посетителями были одинаковыми, лишь изредка кто-то ругался, или плакал.

Наконец, очередь дошла и до Сереги.

- К Саенко, кто там?

- Я, - Серега встал с места.

- Сейчас подожди, пусть санитары с больным пройдут, - мимо чуть ли не бегом пронеслись двое здоровых парней с носилками, в которых стонал больной. За ними оставался шлейф крови.

- Куда его?

- В реанимацию... нет, сразу на операционный стол... Черепно-мозговая травма.

Серега поежился, и прошел мимо.

Первый этаж, второй этаж, третий... Просторный коридор, лестницы, стертые до покатости, и представляющие опасность для немощного больного. Прокуренные площадки перед отделениями. Мрачные лица - здесь явно было не до веселья.

Он добрался до палаты, где лежал Илья. Тот сильно изменился - лицо захватила нездоровая желтизна, он постоянно охал. Рядом сидела обеспокоенная мать, и постоянно подправляла подушку сыну.

- Как дела? - подойдя, спросил Серега.

- Дело - дрянь, братишка, - грустно улыбнулся Илья. Он плакал - видимо, давно. Серега опешил при виде товарища. Сказать уже было нечего. Оставались слова утешения, расточаемые как вода. Они разговаривали, и Илье как-будто становилось легче. Он на мгновение забывал о своей боли, и тешил себя прошлым, вспоминал веселое прошлое. То, что имело значение, и то, что никогда не будет иметь значения.

Палату прорезал резкий крик.

- Господи, он опять проснулся,- закричал лысый старик на соседней с Ильей койкой. - Зовите сестру, пусть даст ему обезболивающее… дайте же и мне поспать, я трое суток не спал, не беспокойте мой рак...

- Да что вы, один такой бедный, - в ответ вопил мужчина с иссиня-бледным лицом.

- Что уж спорить, мы тут все конченные...- тихий голос, казалось, прорвал крик страдающего больного.

Говоривший эти слова, полные безнадежности, как показалось Сереге, был уже на последней стадии существования, и находился одной ногой в могиле.

- Да, плохо, когда в жизни все решено.

Серега так и не узнал, кто это сказал - прибежали санитары и медсестры с уколами.

- Воспаление легких, - сквозь боль прошептал Илья.

Парень с этим диагнозом вырвался из рук санитаров и начал прыгать по палате. Он явно сходил с ума от боли.

Но никто не удивился, или испугался, кроме Сереги и матери Ильи.

Потом друзья уже говорили втихомолку - Серега отправил мать Ильи высыпаться, а сам примостился на колченогом стуле, оперев одну сторону на угол кровати. Все спали тяжелым сном. Тяжелое дыхание.

- Любил я одну девушку: ложился - о ней думал. Вставал утром - тоже про нее. Подростковая любовь - несчастна. Потому что мы плохо знаем людей, и видим в них только хорошее - я имею в виду, от любимых. Ходил я за ней долго, но воспринимала она меня как прикол - не более того, - Илья жевал кусочек апельсина.

- А как ты ее разлюбил?

- Ко всему придирался. Ко всем изъянам ее внешности и поведения...

- Ты видишь счастье в том, что ты не добившись ее любви, ищешь в ее глазу соринку?

- Нет. Я сохраняю себя в целостности.

- Ты, помнится, в Таньку был влюблен...

- Не... У нее герпес выскочил. И все лицо около губ в красных пятнах. Целоваться надо с приличными людьми.

- Я тоже был влюблен... но потом я разуверился...во всем.

- Зря... а бы сейчас многое отдал, чтобы сейчас не лежать здесь, с больной рукой, а веселиться на дискотеке, на улице. Я многое понял сейчас - надеюсь, еще не слишком поздно.

Ночью Серега встал. Илья стонал, и больные недовольно загудели.

- Совсем херово, брат, врача зови.

В процедурной никого не было. Дежурный врач курила на лестничной клетке, и с ленцой отреагировала на просьбу. Через десять минут она зашла к Илье.

Рука у него покрылась с испариной.

- Срочно зовите его мать

Илью погрузили в каталку, и увезли.

- Да, такой молодой...

- Да...- в палате вздыхали.

- А что с ним, - спросил невыспавшийся, и озадаченный Серега.

- Гангрена у него... Вот, руку отрезают твоему товарищу...

Никто не просил выключить у него свет. Итак, все заснули мертвым тяжелым сном. Слезы, слезы, слезы... Он всхлипывал, и выходил вон из палаты, но каждый раз возвращался - не зная, зачем.

Утром он уже жал у реанимационной палаты - врач сообщил матери, что удалением руки дело может не ограничится.

- Сепсис, - констатировал врач, и мать Ильи зарыдала.

Больные вылезали из палат. Старики, дети - все были обезличены этом месте.

Рассвет.

 

И мертвые мы,

Мертвый ты

Мертвый я

 

17. Контрапункт II.

 

Мне пока не распроститься с этой ночью.

Как бы я не переворачивался на боку, все равно не хотелось спать. Вдобавок, повадились сюда в последнее время друзья Дарины - неформальная тусовочная шпана с модными джинсами и “гриндерсами”, атрибутивно - цепь и дурной сигаретный смрад изо рта, в особо тяжелых случаях с пивной и коктейльной эссенцией.

- "Скрипнув сталью открылася дверь..."

Так каждую субботу точно, и по предпраздничным дням. В основном безголосые юнцы с худыми, как плети, руками. Иногда гитаристы попадались особенно рьяными, и выдавали немыслимые рулады. Здоровый рык скрывался под рахитичным телом. Воистину, самые горластые певуны – это молодые люди в стадии полового созревания: многие животные в такие периоды тоже могут без проблем выдать добрую сотню децибел.

- "ЗАТКНИСЬ!" Это сосед, пытавшийся уснуть после трудного рабочего дня.

Я вспоминаю те дни до и после событий, принесших мне новый мир. Все-таки, каким бы ты многоопытным не был, и даже если у тебя не было детства самого по себе, все-таки мир не постигается сразу. И слезы не сразу высыхали на наших глазах - из жалости к себе,

... смерти, кровавые побоища, похоронные утренники...

боли,

ночи в больницах, зашитые раны, избиения - конкурирующая шайка, свои, чужие, родители...

страха.

Что посеешь, то и пожнешь.

...ночи на нарах, избиения, допросы среди ночи - закон не ночевал в стенах милиции, когда оперативники избивали моих друзей.

Возможно, поэтому они разочаровываются во мне, когда узнают, на кого я учусь.

Оказывается, молодость прошла, а мы забыли, и не помним этого...

напивался до состояния ризоположения - в драках разбивал костяшки пальцев, и ничегошеньки не говорил домашним - обо всем говорили раны, вопияли... ободранные до крови локти, багровые скулы. Он сидел за столом, напряженно молчаливый, курил дешевые сигареты.

Мать кричала, топала ногами, кидала вещи на порог, "Уходи из дому, зачем мне такой шабольник нужен, окаянный?", но, успокоившись, сама же их собирала. Потом садилась в зале, плакала от тоски и одиночества, и подолгу молчание стелилось по углам.

В чем причина нашей ненависти? Ткни изъеденного паршой пса - он тебя укусит. Он укусит всех, кто подходит, не различая потянутой руки с хлебом от замахивания палкой.

Труп, лежащий на земле, через час покроют всякие личинки и черви, опарыши - и оставшегося ребенка на улице покрывает новая жизнь, съедающая, снедающая, покрывающая. И он станет ими - как зомби.

Их не узнают матери, пустых наркоманов, алкоголиков, уличных бандитов и подонков - людей.

Таких как я - оторванных от детства.

Что было... что было... да хрен его знает?

 

- В армию меня забирают, - у порога стоял Дон, собственной персоной. Из-за его спины вышел Жук - Саша Жуков, которого я давно не видел. Впрочем, он не сильно и изменился.

- Заходи, - новость не сногсшибающая, Дон частенько названивал со своей мобилы из недр военкомата.

Я так и не пойму, как Дон сдружился с Жуком.

Нытье последнего после первый пропущенных доз алкоголя выводило из себя, но, все его жалели. Было зачем... жаловался Саша на насущные проблемы, и их не выдумывал: на неудавшуюся жизнь, честную бедность и неказистый внешний вид, как по части одежды, так и по части лица.

Ближе к двадцати годам возникла еще одна забота: Что делать, если нет девушки?

Истина Агнона, что не хорошо, конечно, быть человеку одному, но и с женой не лучше, ничуть его не утешала.

- Блин... Да что мне делать? Меня даже преподы презирают! А как еще? Я рябой, блондин - да еще корявый.

Гуляли в селе - Дон заверил, что на его даче все есть, и запас самогона бабкин тоже.

Вышли погулять...

 

Двое городских что-то наигрывали на гитаре...

Один бил боем - неплохо, а другой, картавый, играл нехитрое соло на нижних струнах, и пел. жалостливо. И над селом лилась песня - городских условий, но с необычной сельской меланхолией.

Как гхустно и очень обычно все вышло

Ушла от меня и в ночь теперь слезно кхичу

Мне просто обидно - шаги одиночества слышу

И стхашно подумать, и вхяд ли я жизнь доживу

Вахвава! -

вахвава!

Пьяный Жук заскорузлой рукой вытирал слезы, и мычал мотив - народ еле сдерживал эмоции.

- и жизни мне нет - вот такие дела , - уже пел другой гитарист, но картавый забойщик не позволил отнять песню

Вахвава!

Вахвава!

- Самодельное соло, - в середине композиции решил заняться самодеятельностью картавый.

И ждать на кхылечке уже бесполезно тебя

Ох как далеко далеко далеко от меня ты

Вахваха!

Йо-йо!

- Варрваррра! - Жук не смог сдержать рева.

Потом мы еле дошли домой – проваливаясь в сон, я слышал еще стенания Жука.

Не любят меня преподы. Весь такой корявый, блондин, с рябым лицом. Ну как такого жалеть?

 

- …люди смотрели в картон репродуктора - и плакали. Вспоминая, как их близкие гибли, как огонь вздымался с небес и земли, пожирая людей.

Над нами огонь, под нами огонь.

Их уничтожали, но они как Феникс, возрождались из пепла...

Скажи мне, любезный Фагот, какой кошмар способен похоронить Россию?

- Глобальное отрезвление, мессир.

- Скажи мне еще раз любезный Фагот, каков будет итог разведения коробки димедрола в обыкновенной ванной средней димитровградской трехкомнатной квартиры испорченного жилищным вопросом среднестатического димитровградца?

- Кайф, или смерть, мессир.

- А что ты скажешь о жителях городка?

- Они сумасшедшие, чувствую своей инфернальной натурой.

Хотя, откровенно говоря, жить среди здоровых людей тоже невесело. Ни тебе творческого импульса, ни плюрализма. Зато, едва завидев шизофренический блеск в глазах знакомого, можно надеяться, что забавный собеседник обеспечен. Тысячи лет я живу среди этих людей, и тысячи лет они забавляют меня.

- Ответь же, Фагот, я пребываю в неведомом томлении...

Но все же, прежде чем ответишь на этот вопрос... Взгляни на этот мир как на безысходность... тебе станет легче…

 

- Приснится же фигня, Господи! – у Жука были те же проблемы, что и у меня – богатая, неуемная фантазия в сновидениях.

Проводы Дона. Голова побаливала.

Я видел его - построившегося за чертой, смирного, не того озорного парня, с которым можно было оголтело бросаться в атаку. Это уже солдат - смиренный дух смертника.

Провожающие своих друзей устраивали бесчинства, разбивая бутылки и вопя - больше женщины и девушки, но шум стоял страшный. От этого становилось еще дурнее. Жук сидел на скамейке, видимо, в полуобморочном состоянии.

Двое вконец ополоумевших парня залезли на железную ограду, и начали скандировать:

- Се-ре-га! Се-ре-га! Се-ре-га!

Под ними бегали два здоровых лейтенанта с дубинками и камуфляже, явно намеревавшие прекратить безобразие, и как можно быстрее, но нарушители спокойствия отбрыкивались, и в перерывах между скандированием, материли военных на чем свет стоит. Наконец прибежал высокий прапорщик, и чуть подпрыгнув, схватил одного из провожающих на заборе, и стянул вниз. Тот даже не сопротивлялся - кулем повалился на землю. Другой же даже после принудительного выдворения с забора продолжал сопротивляться.

- Я ттебе покажу, как Родину любить, - рыкнул прапорщик, и за шиворот потащил буяна в сторожку. Там его бросили на пол, и стали бить дубинками, для скорейшего возвращения на грешную землю.

Другого, Резинового, оставили в покое.

Дон отбыл через полчаса. Бледный, но решительный. Сереге пытались всучить метлу, чтобы он живо прибрался на территории, но тот вступил в перепалку с майором, увернулся от кулака, и гордо удалился из этого места, оставив Жука, оскверняющего своими рвотными массами параноидальный асфальт территории военкомата.

 

Серега встал с постели и выглянул в окно.

 

Сначала тоже было плохо с девушками, как и этим гитаристам.

Природа сама наложила на него целибат - худобой, невзрачностью, немужественностью - детскостью. Даже в драках он казался чем-то несущественным, махающим кулаками ляпсусом. Для ровесников он был олицетворением зеленой, еще слишком зеленой молодости. Ситуация со младшими была другая - для них он был "взрослым презрением", когда молчание рядом с ним превращало тишину в немое презрение.

Слишком молодой. Это имело уничижительный смысл... Да, еще слишком молодой, как для женщин, так и для Бога, молодой для всего - и было неважно, верует он, или нет, потому что он вообще был "слишком молодым", и ни одно его чувство не могло иметь значения - он был несовершенный, был "слишком молодой".

(В. Гомбрович. «Порнография")

И для тех, и для других он был неприемлем; молод, и одновременно стар. Он застрял в вакууме пограничной ситуации, но втайне лелеял надежду - как бисер собирал крупиц чаяний, рассыпал их, и опять собирал.

Так и было, пока Софа - пожалуй, невинность, не удостоила его вниманием.

Ныне это старый сон.

...Когда девочки звонят мальчикам...

Чьи-то звонки разрывают пространство чьих-то душ, оставляя секунды разговоров в памяти.

Неспящие ночью - он помнит таким себя.

Сон - жизнь.

Я сплю, и как - будто

В мечте, или явью в бреду

Во мне пребывают кошмары

 

18. ВИЧ – Иисус.

 

Подвалы манили Серегу. Своей неизвестностью, россказнями друзей о том, что это страшные, и проклятые места, где, порезав руку об торчащую железку, можно заразиться СПИДом или гепатитом, и безнадежно заболеть. Их слова подтверждались наглядно: нередко из недр выползали люди, с серыми лицами - наркоманы, забытые миром алкоголики, бомжи, настоящее отребье. Участковый даже не пытался разобраться в проблеме.

- На соседней улице тамошнего участкового спидоносец укусил, что я, дурак? - злился Иван Иванович.

Друзья, впрочем, иногда спускались - до конца лестницы, ведущей в чрево этого места; вглядывались в темноту, и опасаясь каждого звука, проникали все глубже, но едва заслышав звук, неслись из этого места сломя голову. Доктор все же опасался лезть туда, из брезгливости и страха. Больше овладевала все-таки фобия. “Кто следит за тобой? Что ждет тебя из темноты?”.

Подвал их дома тоже с недавних пор стал притоном - в соседнем доме произошел пожар в подвале, и все его обитатели сбежали в дом, где жил Серега. Мать с отцом нашли еще один повод ругаться - мол, надо нормальную квартиру покупать, не мог лучше взять, позвони в милицию, да кому это нужно, ты боишься, а еще мужик, не мужик ты, а рохля...

Их мирная беседа нередко затягивалась на ночь. Серега не спал, с привычным равнодушием слушая монотонные ссоры.

Через несколько дней после переезда в дом их новых постояльцев Серега, спускаясь вниз по лестнице, увидел на ступеньках валяющиеся в беспорядке шприцы и лоскуты ткани. Первым порывом было убрать опасную, в его глазах, находку, чтобы не наступила детская босоногая нога, или нога в тапочках. Однако сделать этого Серега не смог.

С отвращением он обошел эти артефакты человеческого падения.

У мусоропровода он увидел свою знакомую, Лену Танасюк. Не видел ее Серега давно - в таком случае говорят, что целую вечность. Она сильно изменилась - впалые щеки, мешки под глазами, непричесанные волосы, и вообще, вид у нее был крайне неопрятный и потрепанный. Она курила, и смотрела в грязное, Бог знает сколько немытое окно. Они были ровесниками - по четырнадцать лет, но выглядела Лена намного старше своего реального возраста. Узнать ее уже было трудно.

- Привет, - буркнул Серега, и опорожнил содержимое ведра в мусоропровод.

- Здорово, Доктор, - ответила она и потушила сигарету. - Как дела?

- Да ничего, живем потихоньку, - он с грохотом закрыл крышку мусоропровода. Нарочито сильнее – даже в таких моментах сила должна проявляться. И при таких обстоятельствах.

- Закурим? - она протянула "Яву".

- Не откажусь, - обычное дело, когда не хотелось домой. Они закурили по новой.

- Ты смотрю, не выглядишь щеголем, - хохотнула Танасюк. - Треники, майка-алкашка. Рваные кеды. Долго марафет наводил, перед тем как в люди выйти?

Доктор не обиделся на этот прикол. На Лену давно уже никто не обижался - привыкли к ее язвительности, и молчали. Перепалка с ней могла закончится дракой, а применение кулаков против девушки считалось не слишком почетным среди "честных пацанов".

- Что ж теперь поделаешь, если мусор выкинуть надо...

- Ладно, Доктор, не обижайся. Это я так, как всегда.

Их разговор начинал клеиться. Только когда тема беседы переходила на бытовые темы, Лена вдруг начинала отвечать невпопад, и часто уводила разговор в другое русло.

Наконец, она объяснила, чем дело.

- Из дома я ушла. Месяц, наверное. Родители в разводе, мать устала от меня... Да кому я нужна, я уже последняя шлюха и наркоманка.

Такое откровение смутило Серегу. В доказательство своих слов она засучила рукава своей затертой кофточки - следы от уколов, безобразная рука. А ведь считалась первой красавицей в школе...

- И где живешь? - Серега затушил сигарету.

- Да вот... в твоем подвале. Только сегодня вот впервые вышла - Христос запретил колоться, говорит, все еще можно исправить в моей жизни. А толку? Два дня выворачивало, сегодня не выдержала, с подружкой дозу откопали.

- Христос? Ты что, в ломке вообще краев не видишь?

Так Серега впервые услышал о бездомном мужчине, тридцатилетнем парне, которого все называли не иначе как Христос. Позже, Серега оставит в памяти этого человека как ВИЧ - Иисус.

Из дальнейшего рассказа Доктор понял, что Иисус - это не бред малолетней наркоманки, а прозвище ее сожителя. Почему так его прозвали, она объяснить не смогла, но с радостью рассказывала о нем, бессвязно в основном, но с нескрываемым восторгом. И вот теперь Серега начал видеть в ней прежнюю Лену Танасюк... В ней не все было убито ее нынешним образом жизни и наркотиками, ее глаза заблестели. Да, она его любит. И очень сильно. Надеется, что умрут они в один день. По-другому быть не может.

Сожитель... четырнадцатилетняя девчушка, ровесницы которой еще не наигрались в куклы.

- Пошли, я вас познакомлю, - вдруг предложила она.

- Нет, да ты что, чтобы я в подвал полез... да и какого банана мне с мужиками взрослыми разговаривать, что мне, друзей не хватает?

- Ой, да ладно... Да в этом подвале чище, чем у тебя на хате. Только на шприц не напорись - а то гепатитом заболеешь. А с Иисусом вы сговоритесь - ты у нас мозгляк, он тоже любитель пофилософствовать... Пошли.

Любопытство победило в Сереге.

Они вышли из подъезда, и вошли в подвал. Сначала было темно, глаза непривычно болели. Запах стоял невыносимый.

Уже в самом подвале под ногами хрустело - шприцы, осколки бутылок.

- Ногами не волочи по полу, игла в ногу попадет, - поучал голос в темноте

.... как голос Божий в этом мире...

Чуть поплутав, они вышли в помещение, где была уже не кромешная тьма, а полумрак. Запах также стоял невообразимый - в непроветриваемом подвале было около дюжины тел, сидящих на полу и трубах, скрюченных в самых экзотичных позах, с тупым равнодушием загонной скотины встречающих пришельца оттуда. Надо было привыкнуть к этому фимиаму - кружилась голова, желудок бунтовал против этого отвратительного зрелища. Хотелось закурить, но Серега не решался этого сделать.

Этих людей можно встретить только ночью - как вампиры, живые мертвые, питающиеся наркотиками, а не кровью, разве что. Или нет – зомби... Их не подбирают даже милиционеры на улицах, брезгуя, опасаясь быть зараженными опасной венерической болезнью, и просто испытывая отвращение к их запаху.

....Бога нет....

Посередине этого помещения стоял стол с керосиновой лампой, тускло роняющей свет на стены андеграундного притона. Непонятно, на какой свалке был найден этот раритет, но причина пожара в соседнем доме была ясна. Около стола был брошен матрац, на котором лежали двое женщин. Они что-то бормотали, были абсолютны голыми. Серега засмотрелся на них, не испытывая вовсе никакого сексуального влечения и смущения, а только отвращение.

- Женщины общего пользования,- шепнула Лена. - Но ими никто не пользуется - никому не нужны. Опустившиеся наркоманки-проститутки, которых...

-...уже выкинули сутенеры за профнепригодностью. Алена и Аннет. - чей-то негромкий голос прозвучал во мраке угла, справа от Сереги. Одна из проституток подняла голову, услышав свое имя, но тут же повалилась обратно. - Да, молодой человек, как говорил Бердяев, "натуральный мир — ужасен, безысходен, не может быть оправдан...". Ну и не надо.

Из тьмы протянулась рука, и Серега ее машинально пожал.

- Геннадий, - представился незнакомец.

- Сергей, - пролепетал Доктор. Рука на ощупь твердая, жилистая, но холодная, как у трупа.

- Что ж, моя спутница привела вас в наш вертеп, и за сдачу нашего конспиративного подвала ее следует пожурить. Но я надеюсь на ваше благоразумие.

Серега кивнул.

- Хорошо. Антон, прибавь огоньку, да не как в прошлый раз, - чье-то тщедушное тело поднялось с места, и начало колдовать у лампы. Помещение залил более яркий свет. Впечатление стало еще ужаснее - если это не кадры из Треблинки Второй Мировой, то морг точно.

Вдобавок, мимо прошмыгнули две крысы, довольно таки массивных размеров.

- Это единственное место, где крысы не боятся людей - я бы даже сказал, они здесь вольготно себя чувствуют. Как в коровнике - только смотри, чтобы на тебя не наступили, а остальное не так и важно. Главное – чтобы нас не сожрали, живых. Хотя, глядя на эти тела, не скажешь о нас, как о живых.

Серега машинально кивнул.

- Теперь разговор будет более адекватным, - Серега видел перед собой худое, изможденное лицо мужчины лет тридцати пяти, со светлыми голубыми глазами. Он говорил негромко. - Редко в последнее время вижу здоровых людей, кроме Леночки, и та начала покашливать - в этом месте без проблем можно заболеть туберкулезом.

Геннадий и Лена поцеловались. Странно для Сереги было видеть такой тандем.

- Три дня я умолял эти стены возвратить тебя... Ты опять укололась?

- Нет, - заверяла Лена своего любовника.

- Эх, любимая...

Странное место, где любовь преломляется вот такими очертаниями. В обыденной жизни такие нежные отношения между влюбленными не вызывают ровно никаких противоречивых чувств. Здесь же это казалось диким - словно в аду вдруг заговорили о любви и вере. Никто кроме Слепой Судьбы не знает, где суждено найти тебе последнее пристанище, и последнюю Любовь. Для них явно все кончено в этой жизни.

Наконец, Геннадий уделил время и пришельцу. После относительно короткого ознакомительного "допроса", он начал распространятся на житейские темы, причем весьма причудливо и витиевато. Мир по его словам приобретал некую параноидальность и абсолютную безысходность. Скорее всего, так и было.

Вскоре Серега освоился, и после пятого приглашения присесть нашел место у изголовья Геннадия, на трубе.

- Не бойся испачкать свои трико. Любая грязь отмывается, кроме моральной.

Позже, Доктор уже сам задавал вопросы. Беседа текла в неторопливом русле. Никто не мешал, ибо Лена уже спала мертвым сном, а наркоманы пассивно лежали на своих местах - иногда кто-то стонал, находясь под властью кошмаров, испытываемых часто наяву, иногда чье-то тело уходило наверх - для покупки дозы.

- Я ведь не всегда таким был, да и они тоже, что это я, - задумчиво произнес Гена. - От одного времени ублюдками вышли, только им тяжелее пришлось.

... даже несмотря на то, что с минометной плитой пришлось бегать мне, а не этим молодым наркоманам. С восемнадцати годков меня сразу в Афган хлопнули - невеселое место, по правде сказать, но там еще надежда была, и солнце, которое я давно не видел, кстати. Так вот, думаю иногда... В Афгане всякое было. Листья деревьев жрали, ворон сбивали - потом ели их сырыми. Продовольствие вовремя не доставляли. Мимо нас пули летали, на каждой из которых верхом смерть. Все тогда на перевалах втихаря разговорчики заводили, на тему целесообразности этой войны. Мне было все равно. Мы все одно были пушечным мясом, и не важно, куда нас бросят: в Афган, или во Вьетнам. Поэтому я поджидал добычи, в виде тех же ворон - пытался изловчиться, и сбить без выстрела. Получалось, потом уже.

Отшагав добрую сотню километров, и надышавшись благодатью Афганистана, я вскоре был благополучно отправлен домой с ранением в ногу. Пролежал в госпитале - и домой. Там пошел работать на завод... Потом наступило смутное время - которое идет и поныне. Был я первоклассным токарем - стал совсем фиговым безработным. Лет эдак шесть назад Эдик, мой усопший ныне друг, предложил мне помочь ему в некоем благотворительном предприятии - обеспечивать наркоманов шприцами, а проституток - презервативами. Типа, помощь ради здоровья города. Я существовал без семьи, поэтому работа за мизерный заработок и ради интереса не вызвала во мне угрызений совести. В шесть часов вечера мы начинали свои рейды, а с доброй душой ходил по притонам и злачным местам, получая свой кусок хлеба. Вроде есть нормально начал. И даже мне эти жильцы подвала и улиц начали нравиться - такие же люди, только без туманных перспектив на будущее.

А потом Эдика цапнули. Оказывается, он создал фиктивную благотворительную контору только для того, чтобы без помех осуществлять торговлю героином, без придирок "людей в законе". Взяли, однако, его случайно, и то благодаря досадной фигне - одна из клиентов Эдика, проститутка в годах, но ярая поборница своих прав, взвесила проданный ей героин на весах, и увидела расхождения в том, сколько ей предлагалось, и сколько она получила. Через своего знакомого она толкнула донос на поставщика. Я вроде как сообщником вышел, но, к счастью, всплыли и другие дельцы, и следователь, тоже бывший участник боевых действий в Афганистане, разобрал мою душу под лоховатым в момент допроса лицом, и отпустил восвояси.

Так я снова оказался без работы. Но в этом не было ничего страшного, первоначально - главное, не попал на скамью подсудимых, пусть и свидетелем вышел. Можно устроиться охранником, а был еще вариант с устройством в какую-нибудь частную фирму - токари в то время были полезнее ученых, да и сейчас тоже.

Погожее настроение испортили дюжие молодые люди, за ночь избившие меня до полусмерти, отобравшие паспорт и квартиру, заочно и нормальную жизнь. Так, я стал бомжем, и в свидетели против Эдика уже не годился, так как в отделении милиции и в здании суда меня приютить не могли, а милиция поставила под сомнение то, что квартиру у меня отняли, причем я увидел в отделении знакомое лицо - из напавших на меня в ту ночь.

Вобщем, Эдика тогда отпустили, за недостатком доказательств, а проститутку, толкнувшую донос, нашли зарезанной в одной из квартир. Якобы, убийство на бытовой почве. Осудили такого же лоха, как и я.

Мне не было другого выхода, кроме как спуститься в подвалы, где идет другая жизнь. С тех пор я и живу в этом мире - не скажу, что жизнь совсем уж отвратительная - иногда, перепадет неплохая кормежка, или на флакон одеколона хватит.

А совсем недавно я познакомился с этим созданием, подарившем мне еще и ВИЧ, как было позже определено... ясное дело, что нашли не у меня – я уж, поди, сколько лет в больницах не появлялся. Родители Леночку в больницу поволокли – а как узнали, что у нее, хотели в хоспис отправить – по блату, так сказать. Она сбежала. Они ловят – она опять сбегает.

Да и в чем она виновата? Вы же молодые люди все одинаковы. Из-за любви к некоему Сашеньке началось это ее безумие. Сначала водку научилась пить, потом сексом заниматься, клей нюхать – считала, что из протеста этому миру, а оказалось – мир ее и сделал своим рабом. Как и меня. Хотя, если приглядеться, у меня все-таки свободы будет поболее, чем у твоих родителей.

Жаль, конечно, Леночку. Искренне. Но все в руках Судьбы. Так уж получилось, что кроме Леночки у меня уже нет родных на этой земле...

- А родители?

- Нет… нет у меня их… и друзей… все фикция, молодой человек, - на дальнейшие расспросы о своих связях с тем миром ВИЧ-Иисус отвечать не пожелал.

Она проснулась от касания ее волос знакомой руки. Серега хотел было спросить, где же родные этого бедолаги, но... На глазах парня и остальных обитальцев, влюбленные начали сожительствовать. Никто не стеснялся. Кроме Сереги - всем было все равно, живущим только ради одного - выпить и уколоться. Наркоманам и алкоголикам не нужна любовь, и секс - все удовольствие для них уже в одном. Лене это тоже не особо было нужно - она ублажала своего кумира, единственного близкого человека в этой жизни. Сам ВИЧ - Иисус старался этим сохранить свое лицо, доказать себе, что несмотря на свое падение, он еще способен жить, как люди наверху, вне подвала.

Их любовь закончилась.

- И что дальше? - буркнул Серега, все еще стыдясь этого зрелища.

- Открыт наш путь к иным мирам, - ответил Геннадий, и махнул рукой в сторону остальных жителей этого места. - Ты слышал достачно много, и тебе пора уходить. Единственное, что скажу - не так уж мы страшны, как первоначально приняло твое сознание.

- А ты не пробовал все изменить? - спросил Серега, уже вставая с места. - Ты много испытал, прежде чем упасть вниз, но можно испытать не меньше, поднимаясь наверх.

- Он много книжек читает, прямо как ты, - хихикнула еще не проснувшаяся Леночка.

- Вся твоя проблема, что ты умный. Ты не просто умный, ты задумываешься. Но, блуждая по болотной тропе нельзя задумываться - трясина утянет, почувствовав на себе неосторожный шаг. Вспомни, с чего все началось - с плода древа познания, сорванного Евой, - сразу же заверил Геннадий.

- Я не доставлю удовольствию государству, которому нужны послушные морские свинки - я стану одним из тысячи, но одним.

- Ты станешь козлом отпущения тысячи глупцов, и на камне заклания ты поймешь, что в этой истории глупцом останешься только ты. К чему твой призыв? Ницшеанский бунт, голос безумца, сверлящий твой мозг, еще один архетип, мучающий таких, как ты... как я. Смотри на меня! Чем я тебе пригож, бродяга со стажем, впитавший все то, что вызывало отвращение в твоем возрасте? А ведь я был начитанным, хоть и не заканчивал институтов... впрочем, здесь, в этом порочном хосписе, лежит парочка алкоголиков – интеллигентов...им высшее образование тоже не помогло...

- Значит, ты был недостаточно силен.

- Я обладаю такой же силой, как и ты. Также как и я, ты ответственен за окружающий мир, и окружающих тебя людей - но миру не нужны твои поступки, ни добрые, ни злые. Смирись с этим - как смирился со своим рождением и будущей смертью. Твори революцию в себе, переворачивай свой разум - но не переноси эту революцию за пределы своего разума, в реальность.

------

Больше Серега не посещал этого места - и даже не видел Геннадия и Леночку.

Но ВИЧ - Иисуса он вспоминает часто. Почему Иисуса? Это первое, что пришло на ум Сереге - проповедник нового порядка, залезай внутрь, в подвалы, но помни одно - Бог видит всегда.

Хотя Доктор и не верил в Бога, но иногда, во тьме его "подвала", ему казалось, что когда-нибудь проповедь его нечаянного учителя рухнет, и он увидит Солнце. Но бессмысленность, воспетая Геннадием, стала тем, чего следует бояться – она стала правдой.

Завершение истории кажется нам невозможным, она движется из одной бесконечности в другую, и бессмысленно прервать ее может лишь внешняя катастрофа.

( К. Ясперс. Истоки истории и ее цель)

Стань настолько святым

Чтобы грязь твоих рук

Отдавала с ладони ладаном

 

19. Смерть в Июне.

 

Пятница. На улице жара.

Здание морга находилось около соснового бора, в тихом уютном месте, позади больницы. Обычно такие приятные на вид места отдаются на откуп санаториям и курортам. Здесь же функционировала мертвецкая, бесперебойно. Умирающих все же больше отдыхающих. Возможно потому, что врата смерти всегда открыты для людей, независимо от того, желают те этого, или нет.

Работницы морга выходят в белых палатах. Закуривают.

- Скоро вскрытие? - глухо спросил у одной из работниц морга Серега.

- Нет еще, подождите очередь.

- Сейчас везде очередь, даже в морг, - то ли мрачно скаламбурил, то ли угрюмо констатировал двоюродный брат Ильи, тоже Сергей. Родственники отмалчивались, и ютились на сломанных скамейках.

Дул ветерок. Из дверей здания пошел запах формалина - все съежились: смерть приобретает запах, дурной, сладковатый.

- Сегодня молодых много доставили, - была немногословна работница мертвецкой, и закурила свою очередную сигарету. Она разговаривала с милиционером в потертой форме госавтоинспекции. - Вот, доставили двадцатилетнего парнишку - в аварии помялся, еще мамаша молодая родов не выдержала. Ну и парень - гангрена. Вымирает молодежь...

Милиционер кивал и обмахивался документом, как веером.

Подъехал “уазик”.

- Помощь не нужна? От магазина ритуальных услуг, - поджарый водитель с большими усами, в черном, почти облегающем костюме, который он вынужден носить в жару. Этот прикид вообще был не по нему, и выглядел в нем мужчина аляповато. Предлагал свои услуги с почтительной наглостью: не давил, но все же настаивал, имея под собой фундамент опыта.

- Пока нет, - тихо проговорил отец Ильи, Антон Валерьевич.

Из открытых окон морга послышались удары, затем треск.

- Череп вскрывают, - прошептал Дон, и перекрестился. За ним никогда не наблюдалось набожности, но сейчас он был сосредоточен - и сильно волновался.

Работница морга шаркающей походкой вошла в морг.

- Не успел увидеть живого, - Антон Валерьевич сокрушался, вытирая слезы грязным платком. Говорил он это в никуда, но родственники кивали, и горестно вздыхали, понимая уместность такого поведения. Не у всех смерть Ильи вызвала большое горе, но горечь все же была - родная кровь...

- Мать-то где? - прошамкал дядя Антона Александровича, десятый год собирающийся на погост из-за целого вороха болезней, но оказавшийся живучее своих молодых потомков, и не только Ильи.

- Жена-то? Дома... Ждет тело.

- А хоронить-то как?

- Как? По-мусульмански...

Несмотря на полную "русскость" фамилий и имен, семья Саенко была полностью мусульманской - то, что их род получил в Узбекистане до приезда на историческую родину. И Илью они собрались хоронить по соответствующим традициям.

Сестра вышла.

- Заходите и забирайте.

“Как-будто… как будто о мебели после ремонта. Холодно и равнодушно. Хотя если о каждом переживать, когда такие события – обыденность”.

Толпа мужчин зашла в узкие двери морга, и направилась к секционному столу, где лежал Илья, непривычный, окоченевший.

- Смотри, трупные пятна, - сдавленным шепотом произнес Дон, но его голос несколько раз сорвался при произнесении этой фразы.

- По-моему "зеленка", - вставил свое слово Сергей, брат Ильи.

- Че тебе, зеленку трупу будут мазать?

- Да у него гангрена была...

- Ну ты ума палата, где это гангрену зеленкой лечат?

В это время патологоанатом - толстая женщина лет тридцати, распоряжалась выносом тела со своего рабочего места.

- Так, носилки не дам, для личного пользования. Нам еще трех сегодня вскрывать, из запланированных. Вы одеяло под него подложите... вы одеяло взяли? Так, так... да что вы на него смотрите-то, давайте (Дон встрепенулся, и суетливо стал тянуть одеяло под покойного), так... так... Поднимайте.

Тело было нетяжелым - пожалуй, даже излишком легким.

- Вы бы пацанов сюда не пускали, разве им можно на трупы-то смотреть в таком раннем возрасте? - вполголоса отчитывала патологоанатом Антона Александровича, но тот лишь виновато оправдывался, хотя ему было все равно. Смерть единственного сына душила все чувства, оставляя равнодушие.

- Что я, мертвых не видел, друзей не хоронил? – вызывающе вставил Дон, хотя ничего такого не было; он просто считал, что и тут надо показать свою состоятельность как взрослого человека. Тело погрузили в облупленный “уазик”, списанный санитарный транспорт, приспособленный как развозчик тел в морге. Услугами автомобиля из магазина ритуальных услуг все-таки не воспользовались.

Дон, Серега и его тезка расположились на откидных сиденьях, от которых остался только голый каркас.

- Ничего не знаю, идите в поликлинику, и ищите его амбулаторную карту, - отчитывала плюгавенького милиционера патологоанатом.

- Историю болезней что ли? - робко спросил тот.

- Нет, я вас посылаю не в больницу, а в поликлинику, так что мне нужна только амбулаторная карта, - крикнула та, и вошла в свой рабочий кабинет.

Ехать было тяжело.

Илья лежал под белой простыней. Его тело тряслось как желейное - безжизненное тело. Дон давил слезу. Серега отвернулся к окну, а брат Илья тупо гипнотизировал пол кабины.

Молчание нарушил Дон.

- Помню, стибрили мы у одного нарка пакет с ганджей, и домой лишили притаранить, ко мне. Все без проблем, добежали до дома, только заходим в лифт - слышим, дверь подъезда грохнула. "Давай, подождем", - Ильюха-то самый вежливый из нас был, и жалостливый. Добро делать любил. Тут - хоп! - заходит мент. Нажимает на пятый, едем. Вот палево было. Из пакета еще аромат шел, с меня семь потом сошло Ладно, слез этот мент с лифта, но мы потом неделю ходили, палились, и все время смеялись над этим случаем.

Он всхлипнул, и повернул лицо в сторону. Дон был неимоверно жесток в драках, и в отношениях с людьми груб, но что-то иногда проскальзывало в нем, мальчишеское и жалостливое, плохо скрываемое.

Серега грустно улыбнулся.

- Сейчас березку рубить пойдем, потом... потом пацанам обзвонить надо, если в этой его шараге телефон есть, - глухо бормотал Сергей, брат.

Тело вынесли. Мать рыдала. Утешения, беспорядочные причитания, срывающиеся крики.

 

Смерть в июне.

Дорога, выщербленная, и давно забытая, ведет в никуда. В землю, где будет сокрыто бренное тело - черные полосы в жизни могут не сменится на белые.

Эта земля ждет тела - лопаты, кирки.

- Я не понял, зачем баб на кладбище не пускают? – прошептал Дон.

На кладбище допустили только мужчин - женщина рожает, земля кладбища забирает. И они не должны соприкасаться. И горстка женщин осталась за кладбищем, навсегда прощаясь с Ильей.

Лопаты дробили землю - кормящую людей, кровоточащую реками, испускающими цветы, обоготворяемых влюбленными, и тяжким грузом легшие на пригорок могилы.

Холодное лезвие ветра в это туманное утро прожигало кожу, все ежились.

- Вот, парни, жаль, что он умер, но те, кто преставился в пятницу, у мусульман почитаются за святых, - рыжий парнишка что-то доказывал Дону, а тот пытался собраться с мыслями, и не устроить драку, ибо от вещуна несло перегаром, что уже являлось кощунственным для товарища Ильи.

- Вот что... умер молодым, и грехов не набрал... а мы дальше будем жить, для того чтобы набрать грехов, и не попадем в рай, если конечно не остепенимся, или не умрем в пятницу.

Дон был готов задушить неугомонного болтуна, но крепился из последних сил, отчасти поддаваясь страху перед седыми старцами на этом кладбище, и хмурым мужчинам в тюбетейках. Рыжий прекратил разговаривать с городскими пришельцами, когда подошли двое местных, и сельский разговор продолжился уже в стороне, непринужденно – каким бы не было это мероприятие.

- А жаль, что мы так и не узнали, каково быть молодыми, - мы договорились быть всегда взрослыми во всем. Пить, курить, рассуждать как взрослые, спать с бабами... А все одно. Мы не учли, что взрослые раньше умирают, - Серега вспоминал беседы с другом.

- Да Серег, ё-моё, это его судьба такая, разговоры здесь не при чем, - сокрушался Дон. И был удивлен, что молчаливый в любой ситуации Серега вдруг перешел на откровения. Хотя, если отдать дань бывшему товарищу, и оставить воспоминания здесь, в последнем пристанище лучшего друга.

 

Смерть в июне

И для кого-то

Вечность вступает в права

 

20. Абулия.

 

- Должен признаться, мое угощение не было шикарно.

Шикарно – шикано – злоупотребление правом – правом пользования чего-либо.

- Незатейливо, но со вкусом жизни, - сказала она, обнимая его.

Похоже, наступил момент, когда его затраты и джентльменское поведение должны окупиться. Пожалуй, теперь можно наслаждаться своими трудами - но черная тень легла на его сознание, и сильная грусть охватила Серегу.

Молодость приятна тем, что это еще не зрелость, но далеко не старость.

Холодный поцелуй стал прелюдией ко всему этому, своеобразный кусочек порнографии - никогда и в голову не приходило, возможно потому, что купленная раньше "любовь" ограничивалась только сексом. Теперь он сходил с ума - готов был на отчаяннейший поступок, чтобы прервать внутреннее напряжение. Чем ближе машина подъезжала к ее дому, тем больше он понимал, что выбрал слишком легкий и безнадежный путь для достижения своей цели.

Пробовал утешить себя мыслями, домыслами, настроить себя на то, что он не страдающий любовник, а крутой мачо, цинично пользующийся женщинами. Но было уже поздно менять тактику.

Цитата

Ясно стало теперь в моем сознании все то, что внес в него короткий проблеск

умчавшихся дней: любовь, слишком большая для моего сердца, годами разлагала

мои мысли, и ночь безумия стала бальзамом для больного духа. ( Майнринк, “Голем”)

 

Таким образом, Серега понял свою потерянность в этом моменте. Часто, мысленно он растворялся в городе, становясь ИМ – чем-то слепым и глухим. Теперь он чувствовал все острее – казалось, ничего не было сенситивнее его.

 

Мы зашли к ней домой. Вполне милая, прибранная квартира, где каждая вещь всегда лежит на своем месте, а пыль воспринимается как досадная случайность. Они прошли на кухню, и долго разговаривали - наверное, о свете, и о любви, если у них обоих была тоска в глазах, и усталость от этой жизни.

Очередные порции сигарет. Оставшееся дешевое вино из дрянного ларька медленно делало свое дело. Ночь переступила свою черту, когда уже почти нет бодрствующих. Почти. Были еще посетители Интернета, любители ночных прогулок, скучающие девушки…

- ...а те, что некрасивые помидорные палки становятся неформалками - типа, есть чем выделится... И они говорят, о том, что все красивые бабы - пустышки, а у них внутренний мир богатый, - Серега достаточно развязно рассуждал о колокагатии, но его собеседнице нравилось чувство юмора собеседника, манеры речи и робкий, чуть виноватый взгляд. Доктор старался не срываться на мат - такое бывало в минуты опьянения. Почему - то он хотел уйти. Но, как герои Беккета, продолжал свою абсурдную речь.

-------------------

Голос, кричащий глубоко внутри - и я слышу его. Я купил любовь - многим ли везет так, как мне? Та, по которой я страдал, уже снимает свою юбку, и готова лечь рядом, или на меня; я уже чувствую ее дыхание, и вижу, как в темноте сверкают ее тусклые глаза. Я вижу звезды на небе, и слышу, как на улице смеются мои ровесники. Я вижу, что в окнах соседних домов горит свет. Блики уличных фонарей окружали ее тело тонкими лучами, ее лицо казалось холодным в этом свете, но мы были живы и молоды, и я напивался ее горячим дыханием.

Скользящий по ее телу свет. Каждую минуту наше дыхание все учащалось, и молитвой я шептал ее имя, понимая, что накладываю на себя проклятие разбитой любви. Никакая школа улицы не защитила меня от этого, и почему-то исчезли все ее уроки - наглость, бесчувственность, брутальность. Будто и не было других ночей, пьянок в вертепах, безумных оргий. Те девки, смешивающие себя с грязью, секс с сотними им подобным не стоит и объятий Ани. Они, бросающиеся не на красоту и внешний вид, а на кошельки, автомобили, и блатные компании, повышающие себе цену этим торгом...

Интересно, смог ли потом Пигмалион заниматься сексом со своей Галатеей? Мог ли он обладать ею, если до этого создал ее духовный облик в своей голове?

Я тоже создавал Аню в себе. Каждый день, каждую ночь я думал о ней.

Я обнял ее. Мне ничего не оставалось делать, ловя ее дыхание, понимая, что секс - слабое удовольствие, не то, когда чувствуешь ее касание, объять каждый сантиметр ее тела, объять, забыться, стереть с памяти всю прошлую жизнь, омертветь для нее, внимать только в настоящее. Нет, я не сплю - она такая же, как и год назад, только уже перестала красить волосы - длинные, русые волосы, приятно отдающие ароматом ванили... и я не мог больше выдержать этой пытки, именно пытки.

Год назад ее телом наслаждался Бартемьев, ныне осужденный.

Теперь понятой в том деле. Судьба умеет устраивать всякие шутовские сценки на этот счет.

 

Ощущая холод кафеля... Я все возвращался к моментам прошедшей ночи. Сейчас уже утро, но очередные сутки для меня прошли.

На улице шел снег.

Тусклый свет фонарей делает его черным.

невозможно что-либо предугадать в этой жизни.

это ли мечты? Мечты о ней? Стоять в ванной, под мутной струей воды, и думать о любви, которая лежит голая в спальной комнате.

Я выключил свет и вошел на кухню. Она уже сидела там, и курила дамскую сигарету.

 

- Все? Расчет окончен? - улыбнулась она. Слова, достойные проститутки, последней уличной девки - но Серега не хотел об этом думать. В ее голосе чувствовалась усталость - как и у него. Усталость от этот мира. Единственное, что отвлекало его от этой апатии - любовь к Анне. Любовь, безумная и бесперспективная, которая так и осталась таковой.

- Все. Могу уходить? - он встал.

- Как хочешь... Но еще рано.

Серега молчал. Она тоже - взгляд направлен на него.

- Но все-таки, кофе ты должен выпить, - она встала с места, и после недолгих поисков в кухонном шкафе и у газовой плиты смогла приготовить добротный напиток - видимо, на это у нее был талант.

Для себя она налила чашечку зеленого чая.

- Надеюсь, наша связь останется в тайне... - начала она, и вопросительно взглянула на Серегу.

- Да, я унесу ее в могилу.

- Ты говоришь таким голосом, будто сразу же собрался идти туда. Улыбнись - или тебе было мало?

Будто обухом по голове били эти слова. Аня улыбнулась, и замолчала, полностью уверенная, что ее новоявленный кавалер страдает ханговером. Что Он один из тех, кто был до Него.

- Если Барт узнает, будь уверена, я туда последую.

По ее глазам потекли слезы, но она ничего не сказала.

 

Я шел как пьяный. Без мыслей, с атрофированными чувствами. Бил хлесткий снег в лицо, мокрый, проклятый, как этот день.

Я все-таки выспался. После кофе еще сильнее захотелось спать – с ней я уже не лег. Мои слова были недостойны, моя речь была омерзительна, и я лгал, разрушая все, и ничего не создавая. Вместо Ани.

Попался по дороге Скрипач, возбужденный, и радостный. Он был не один - та самая девушка, о которой я слышал, "для нее сойдет", хотя какое это имеет значение... Он отчаянно веселился и шумел, играя одновременно рубаху-парня, мужчину-босса и героя, но выходило все наивно, идиотски наивно, и из патетической оперы все превращалось в шутовской балаган.

- О, привет раздолбай, - больше всего доставала его привычка изображать из себя делового покровителя с надменным тоном шуток, дабы провести градацию между ним и прочей "чернью". Выходило неубедительно.

В таком состоянии, именно его, а не моем, разговор не имел смысла.

Потом встретился Ромыч - дальний знакомый по поэтическому клубу. Мне он нравился тем, что в отличие от остальных заседателей кружка "проклятых" поэтов, он не выносил свой талант за стены этого учреждения, и радовал своими виршами только бледных закомплексованнных девиц и худых, поэтически настроенных парней, с топорщащимися за спиной гитарами. Которые потом встречаются в тайком от окружения, женятся, заводят детей и ведут тихую жизнь неврастеников – стихопатов, пришибленную и безнадежную.

Давно не виделись, кажется, целую вечность.

- Как дела? Жизнь, учеба?

- Жизнь скучна, в таком случае, все не имеет смысла. В клуб идти не хочу... слишком много постороннего хлама в голове.

- Мой друг, жизни не так скучна, как ее эквиваленты. Выбрось этот хлам из головы, разбери старые записи - и бегом к нам в клуб. Я должен признаться - там нет стоящих поэтов. Там даже стоящие люди - бесценная редкость, да и те мельчают с каждым днем, продаваясь истеблишменту, меркантильности, мещанской мелочности, и еще бог весть чему - приди.

- Я убил в себе поэта... Убил давно. Стихи пишут только наивные люди

- Убил - не убил, наивный - не наивный... Занимайся тогда не поэзией, а нанизыванием строк, может, вспомнишь это чувство...

- я не хочу вспоминать свое прошлое.

- Ладно. Но помни поэзию, и если почтишь ее вниманием - приходи ко мне в клуб. Там тебе найдется место всегда. Возможно, я пафосен, но великое отличает не праздная мишура и огромные масштабы; великое поместится и в каморку.

- Ты громко говоришь для поэта провинциального масштаба, - улыбнулся Серега

- Возможно... Это меня губило, но это и выручало, так что оставим мой безумный глас на обсуждение потомкам, - Ромыч задвинул бейсболку на бок.- Ладно, бывай друг, встретимся еще.

 

Ты не помнишь меня

Для тебя я никто

И ты любишь меня, как никого

 

3 Глава.

 

Тест Люшера. [Ключ: 10|+7-0] Сергей

Форм-фактор.

[Ключ: 14|+1-3]

Глубокие переживания из-за неудачной любви.

Больше не в состоянии выносить ни конфликты, ни просто волнения.

Стремится к покою, к ситуации, в которой приятно почувствовать свою

защищенность и можно разрядить внутреннее напряжение.

Психопатологически: функциональная перегрузка, истощение, состояние

депрессии.

Психогенные мотивы: страх перед внутренним одиночеством,

неудовлетворенное притязание на направленную на себя активность окружения,

вынужденное безделье ожидания.

 

Все в этом мире неизбежно, и не имеет выхода - смерть, любовь, грех...

Неизбежность порождает безумие, выползающее здесь, за гранью химер сознания, чье проникновение во внешний мир ограничивается четырьмя стенами.

Неизбежность всюду. Кто-то исполняет свои желания, кто-то опускается все ниже и ниже, но и те и другие полностью ввергаются в каждодневный вертеп с головой, не оставляя себе ни шанса на просветление.

Мы дышим им. Мы вздыхаем им.

Полное знание о мире дарит безысходность. Атеизм дарит безысходность. Честность губит. Любовь - обман.

Но ею пахнет этот ноябрь.

 

21. Игры Света И Тени.

 

Мы свели свое время к часам.

Я недавно понял свою усталость от этого мира.

Земля - это точно не то место, где следовало бы рождаться.

Я устал, будто прожил вечность - и доживаю последний день, мертвеющий с каждой минутой. После этой ночи так и не выспавшись, лежал, презрев звонки по телефону, и настойчиво дребезжащий будильник.

Небо - как сероглазая гладь океана, очищенное от снега, побывавшего в этот месяц случайным гостем.

Гарь от сжигаемой листвы поднималась выше, и сама сливалась с этим небом. Шел мелкий и противный осенний дождичек - этот пейзаж вызывал меланхолию; впору было плакать с этой природой.

Дым стал атмосферой.

А грязь - непорочной чистотой.

Мы тоже стали ближе к небу.

 

Илье нравилась фраза: "Пока мы молоды, мы попираем смерть ногой". Не знаю, откуда он ее вычитал, а если даже и придумал, то фраза была удивительной. Зрелой и выверенной. Жаль, что он не воспользовался плодами своей молодости.

“Мы молоды”, - слово отдавало странной сладостью, ощущаемой только сейчас, по истечении стольких лет. Пожалуй, вкус этой фразы чувствуется и сейчас – аромат дешевых сигарет, вонючая бензиновая зажигалка, самопальный самогон.

Вкус крови из разбитой губы – мы радовались, когда творили насилие.

Это я о том... как превратить ужасные раны в цветущие розы, а сквернейший мат - в изящные словеса. Все о том же - молодость, не разделяющая тьмы и света, света и тени.

- Сереженька, тебе пора на учебу, - будто мать не знает, что этот будильник способен разбудить не только меня, но и гарнизон солдат почище всякой сирены. Старое - сердитое и качественное.

- Ты болен? У тебя нет температуры? ты бледен... Не надо было вчера пить, Сережа...

- Эх, мать, - я встал с кровати и сел на краешек постели. - Не с похмелья я - просто не выспался.

- Нельзя же перед учебой, - мать меня и не слушала, твердя свое.

Я продолжал сидеть. Мать, наконец-то, вышла. Погладив отцовские рубашки, она ушла на работу - тогда-то я и вернулся к своим обычным действиям.

 

И все-таки год выдался противным по части погоды. Ноябрь лил холодным дождем и отвратительным снегом. Попеременно, в разное время суток. Но все это, в результате, становилось уличной грязью. Настроение и психологический настрой работали с этой погодой синхронно.

Я вспоминал вчерашний день - попытался еще раз прочувствововать эти сладостные моменты; на моих руках остался аромат ее тела, вернее, ее духов. Но даже такой подход не оправдался - все стало пустым. Никчемным. И болезненным.

Одно было точным - я готов был умереть вчера в ее объятиях, умереть, заснуть и не проснуться. Добившись целей путем наименьшего сопротивления, я не справился с управлением и вылетел в откос; другой характеристике ситуация не подлежала.

 

Слушать лекции на этой паре - смертоубийство. Почему-то законодатель не предусмотрел ответственность преподавателя за издевательства над аудиторией, кучкой невыспавшихся студентов, которые пришли за знаниями, а уйдут с ощущением потерянного времени. Лектор - бездарь. Одетый в толстовку и темные джинсы, вид виноватый, и даже затрапезный; при виде его складывается ощущение, что он еще не побыл всласть студентом, и его сразу отрядили в преподаватели. Бормочет под нос материал, и изредка отвечает банальным "Это сложный вопрос, но я скажу вам на следующей лекции" на вопросы чудом не задремавших студентов. Наука, спасающая от армии посредством аспирантуры блаженных и умных, такими индивидуумами вредит себе.

Средний ряд. Я смотрю свои старые фотографии, чудом сохранившиеся в памяти телефона.

Наблюдаю за играми света и тени.

Когда-нибудь я забуду этот мир, сумрачный и непослушный, где все эти лица будут не больше, чем сон.

Перемена внесла бодрость в студентов. Серега вышел из стен своей alma-mater, и не спешил домой. Бестолку бродил по магазинам, разглядывал витрины. Прокручивал в телефоне агрессивные песни из своей музыкальной коллекции, когда заходил в ювелирные магазины, и как в наркотическом опьянении разглядывал продавщиц. Эти так называемые "менеджеры по продажам" сами являли собой ходячий манекен с бижутерией, все время улыбаясь, даже если вы предъявите удостоверение сотрудника ОБЭП. Такой же поведение продавцов в магазинах модной одежды - они уверены, и они все знают. Без сомнения, эти люди - демиурги сознания современной молодежи.

Серега - несомненно, личность, но в городе он, и ему подобные, только Потребитель, имеющий свою цену в каждой отельной торговой точке. И даже в развлекательных заведениях. Доктору памятен момент, когда в первый раз он вступил в общество его будущих... товарищей. Да, немало денег пришлось потратить, чтобы завоевать расположение Азика, Муромца, и других заядлых тусовщиков. А все ради одной цели - подойти ближе к Ане. Пядь за пядью.

Он понял еще одну вещь - со вчерашнего дня. Все делают вид, что им хорошо. На самом деле они убивали время. А убивать время - и приятно его проводить - совсем разные понятия.

Мы свели свое время к часам.

Дождь, орошай эти улицы безумия, ничтожный асфальт, втоптанный грязь, ничтожные шаги, прибитые к этому асфальту, безумие, переложенное в топот шагов. Тотальное сумасшествие - полноправный хозяин этой улицы, мы здесь только гости; толпящееся, кричащее войско пингвинов, выбирающее льдину побезопаснее.

Пока потоком машин управляет милиционер, потоком людей управляет безумие. Кричащие вывески приковывает взгляд не своей роскошью, а манипулируют убогостью нашего мышления, не запускают свои щупальца в наши глаза, а притягивают взгляды тем, что мы любим больше всего - праздная мишура, гирлянда, отрывки прерванных красивых снов о жизни, которая никогда не станет реальностью.

Дети - ангелы, нищие, голодные дети - ужасные ангелы, порождения улиц, отбросы нашей мечты, смотрящие на эти витрины не как мы, а как инопланетяне. Где-то их родители, молящие прохожих о куске хлеба или мелочи на омовение своих внутренностей спиртосодержащим, где-то их предки, блуждающие тенями по этим улицам, понимающими, что Апокалипсиса не будет, что это было бы самой лучшей для нас наградой - мы обречены из поколения в поколение, из рода в род, из колена в колено... мы обречены топтать эту землю глухими шагами, сканировать мир пустым взглядом.

Проститутка, вымаливающая любовь, дымящаяся сигарета, урна, на которой наклеен политический призыв. Призыв к новой жизни - такой же, но под другим названием, режимом.

Но скоро ночь. И близко то, чего боятся все - каждый из нас. Нет, не смерти боится каждый из нас. мы боимся свободы.

"... заключенные ведут себя, как и полагается заключенным. Делают свое дело и надеются, что останутся в живых. ( Кэннели, "Список Шиндлера")

Скоро ночь - чужая для нас, мы родные для нее.

Дома я не находил себе места, метался из угла в угол, уже не боялся курить при родителях.

Стал чаще выходить на улицу. Хотелось видеть людей, живых лиц. Человек, появившийся в моем поле зрения, успокаивал.

Все реже стал появляться у компьютера. Эта машина - наш спасающий убийца. В 60-е годы у хиппи были наркотики, у нас мыслящая за нас самих же машина. Пестрота аудитории, просиживающих за монитором сутки, постоянно увеличивалась. Кто-то доводит эту страсть до крайности. Кто-то спасается старыми проверенными способами.

 

Серега сидел на скамейке, у постоянно смолил сигареты. Навязчивой идеей роились старые мысли в его голове. И в этом была доля сумасшествия.

"Надо развеяться", - и тут как по заказу из дверей подъезда вышел Щегол. Щегол, он же Леха Алексеев, был соседом Сереги по лестничной площадке. Недавно купил себе "BMW", и неплохо крутился на отцовских деньгах. Многих он любил катать на своем красавце - не забывал и про Серегу, хотя тот чаще отказывался. Будучи мальчишками, они не особо дружили, ввиду полного несоответствия социального положения между их родителями, что все-таки мешало укреплению дружеских связей. Но по доброте душевной Серега вытаскивал из передряг своего соседа. Леха этого не забывал, и часто искал всяческого повода отблагодарить Доктора. Последний отказывался от заманчивых предложений повеселиться и развеяться с девочками. До нынешнего момента.

После недолгой беседы Серега дал согласие на поездку; благо, рядом с Лехой не было его прихлебателей, двух-трех друзей с сомнительным прошлым, для честного человека с незапятнанной репутацией (богатство не тянет к себе хороших людей).

Поездка по городу была несколько скучной, хотя и был субботний вечер.

Место назначения - район завода. Там постоянно толпились гетеры. Они были ничем не приметны от остальных девушек, прогуливающихся в этом районе. По крайней мере, только знающий человек мог распознать в них нужный объект. Впрочем, вечером, когда милиция посещала это место редкими рейдами, они предлагали себя настойчивее.

- Вас, мажоров, как-будто по трафарету делают, - ругались жрицы любви, не соглашаясь на ценовые предложения молодых людей. Впрочем, им обоим опротивели эти девицы с намалеванными физиями. Они явно заламывали свою истинную стоимость.

Леха тряс пачкой перед носом пассажира.

- Плевать. Вот увидишь. Найдем новых баб. И не то, что таких, как эти, а приличнее. Бабы в кафешках при виде моей бехи шизеют - без базара. Не то, что они шлюхи, но у большинства из них прямо выпирает...

Я твой нюх топтал! Какой дурацкий вид у них становится! Лизоблюдские глаза, глупая улыбка, в мозгу одно или два самых мелочных желания. Fuck me in the car, right now!

Потом он зарекся о независимости - и стал со смешным выражением лицам (пытался изобразить серьезность) доказывать Сереге, что только деньги дарят ему свободу.

- Вот, где свобода, - продолжал трясти этой самой пачкой Леха, и настроение Сереги начало повышаться - смешной монолог изобиловал наметками на идиотизм. Он называл себя христианином - и говорил, что каждый страдает в своей жизни.

Возможно, он страдает. Как и Христос, Леха прибит к своему кресту. Четыре стороны креста - четыре бэконовских идола, от которого разум мутнеет. Несомненно, все страдают. И все прибиты к этому кресту.

- Ты извини, как-нибудь в другой раз, - Лехе позвонили, с настойчивой просьбой отвезти машину в гараж, и он дико извинялся, высаживая вконец погрустневшего Серегу в центре неприветливого района.

Неприветливый – здесь Серега оттачивал мастерство уличного бойца, возвращаясь после тренировок по плаванию. В результате, успехов в первом было больше.

На пролитой крови

Мирного времени

Проснется война

 

22 Тени, проходящие через мою комнату.

 

На улице затянули дворовую песню - обычно, петь любят те, у кого голоса нет, и слуха, увы, тоже.

Беззубая нищета, толпящаяся у подъезда. Тепло, они ищут где теплее. Где можно выпить.

Как этот старик, пытающиеся закрыть дыру в своем пиджаке, я латаю свою душу, мне не нравится любовь, она оставляет шрамы.

Мне не нравится город...

Город, где я мог быть счастлив.

Провинциальные города меняют фасад, но не меняют своей сущности.

Сначала была царская Россия. Что здесь было? Грязь, фабричный районы, звон церковных колоколов, нищета, пьянство... Потом СССР подарила иллюзию идеального технократического общества, где грязь была закрашена, как и все общество, в один серый цвет, под эгидой красного.

Теперь, на осколках СССР, осталась: грязь, индустриальные районы, нищета, и звон колоколов.

Только кабаки уже стали цивильнее, и уличные забулдыги намертво обосновались у киосков, торгующих товарами для бытовых нужд; кому бытовые нужды, ванную почистить нечем, а кому - физиологическая потребность.

Впереди меня шел пьяница, выделывающий самые немыслимые фортеля. Он готов был упасть, но все еще держался, ведомый своим неисправным вестибулярным аппаратом и Господом Богом.

Здесь, из пустоты обыденности, рождается зло. Оно расползается по этим улицам. Проникает в каждый дом, квартиру, каждого человека. Тьма селится в нас на правах хозяев, и мы увязли в этом кошмаре.

Но только по горле в этой грязи рождается святость.

«Мытари и блудницы вперед вас идут в царствие Божие»

- Глупо, глупо тварь.

- Бери инсулиновый

- Глупо, глупо тварь...

Из аптеки, чуть не сбив меня с ног, вышла пара – девица в бежевой куртке, и хилый парень.

- Ты зачем хлебалом щелкал, урод? Ты не мог сказать, что шприцы для анализов?

грязное отражение улиц в лужах, черно-белая ночь как черно-белый американский фильм о гангстерах. Не хватает фикции убийства и грузно валящихся тел.

Их все-таки заткнет в свои сети Госнаркоконтроль, и они не будут сопротивляться – их поломает. Мешки, а не тела.

Все-таки это существование не так динамично, и непредсказуемо ,как в кино.

Зато есть меланхолия, закрытый драйв. Даже есть мертвецы, и будущие покойники. Голливудские матрешки, подруги гангстеров. Нет только слащавых фраз и избитых гэгов, только свой сленг, и никакой патетики - все просто, как уличная война.

 

...А потом была тишина.

 

Представить сейчас, что было бы, если бы я не рассорился с Софой, она бы не уехала, а осталась здесь; ее богатому отцу не пришла бы мысль уехать прочь отсюда, в свой Питер. Мы бы ехали сейчас в этом автобусе вместе, я бы обнял ее, улица не скалилась бы на меня через окна автобуса. Я был бы счастлив, ничуть не изменившись.

А теперь жди...

Отчаявшись дождаться Леху, я решил прогуляться один, выпотрошив оставшуюся заначку из кармана старого пиджака. Вообще, я вспомнил о ней недавно. Немалая для студента сумма в две тысячи рублей лежали в качестве стабилизационного фонда на случай форс-мажора, но случая такого не предвиделось. Теперь - самое то.

В процессе бритья я вспоминал места, посещение которых приносило удовольствие. Ночные клубы отпадали, оставались рестораны и бары.

Я зашел в бар “Заяц”. Я редко там появлялся, но в этом заведении была одна особенность – за энную сумму можно было заказать охранников, которые бы охраняли тебя в этом заведении, или дали бы в майдан твоему обидчику. Услуга стоила недешево, но охранички - бывшие морпехи и спецназовцы, внушали доверие и уважение, и некоторые клиенты заказывали их в качестве собутыльников. Драться особо было не с кем.

Среди незнакомой публики я увидел двух своих милейших знакомых: Арсена и Сашу "Ирокеза". Арсен ничуть не изменился, он также любит шокировать окружающих и радовать неформалов: черная рубашка, красные шорты с массивной цепью ("Выкрал из деревни, с собаки снял"), кеды. Саша "Ирокез' не был панком, он был так наречен благодаря своим нечесаным, и стоящим дыбом волосам. Сам он любил доказывать, что у него неправильно растут волосы, но кого это волнует.

- А, Серег, иди сюда! - радостно крикнул Арсен, и пододвинул стул к товарищу. - Вот, отдыхаем с Ирокезом.

- Чего орешь! - зашипел аспидом Саша, уже целый час сидевший в очень неуютной обстановке. Половина бара волком смотрела на неформального Арсена. а заодно и на него, непричесанного. Другая половина бара была более терпимой к такого рода событиям, и молча потягивала пиво.

- Что будешь пить? - не угомонился Арсен, и щедрым движением руки расстегнул портмоне.

- Сам за себя заплачу, - Серега пододвинул к себе меню, и начал сканировать глазами содержимое.

- А что это так?

- В интересах революции, - больше Доктор ничего не пояснял.

Рассказывал Ирокез. После всенародного празднования Седьмого ноября картину в Центральной части площади можно было называть "Апофеоз войны", только под распростертой рукой Ленина зловеще грудились не черепа, а пустые пластиковые бутылки из-под пива. После обеда их собирал Арсен и сотоварищи. Кто-то из их факультета пальнулся перед преподавателем с бутылкой водки подмышкой, чем смутил последнего неимоверно, и в качестве наказания за аморальное поведение одного студента, на очистку города был направлен весь факультет.

Что еще? Сегодня у Моти траур. Его сестру забил пьяный сожитель, до смерти. Скончалась от побоев.

Далее спор Арсена и Ирокеза - вечно они затевают полемику в неподходящем месте, с матом и криками. Мать не плачет, с ней все в порядке. Просто ее найти не могут, колдырит с кем-то... Бывает. Если мать тянет во все тяжкие, то грех ее семени перейдет и к дочери, на генном уровне. Нет, у нормальных матерей всегда нормальные дети. Нет, если дочь гуляет, а мать нормальная, то это она якобы нормальная, а на самом деле внутри ее головы водятся химеры, которые выпустила из себя дочь.

Пришлось им притихнуть - в зал вошли двое милиционеров.

- Игровые автоматы закрыты, - буркнул бармен, и служители порядка бурча под нос ругательства поспешили выйти, дабы не поддаться другому соблазну, и не грохнуть пару рюмок во время дежурства.

Потом была драка.

Приезд криминальной милиции, труп посередине зала, и побледневшие посетители, прижавшиеся к стене. Стояли битых два часа. Пьяных дебоширов уже увезли.

Назойливо играла "Ламбада" - видимо, хозяин бара решил, что заведение должно иметь свою экзотику, и в качестве отличительного знака ввел наиболее постоянную песню, включая ее ремиксы, миксы и римейки.

- Стоим как идиоты, - театр абсурда не радовал. Ночь. Играет ламбада. Народ прижался к стене, а в центре зала все еще лежит труп. Чинно прогуливавшиеся милиционеры не обращают внимания ни на фривольную песенку, ни на труп, ни на посетителей. Казалось, они упивались своей властью – только и всего.

 

Все было чертовски незнакомо в комнате, которая служила мне убежищем все эти дни. Зеркало не отражало тьму, оно ее излучало; мир иной, совсем иной, таинственный; иногда в ней появляется фигура, это не я, это моя тень; ночь, пульсирующая из ее недр...

Помни, всех кто был в прошлом - они призраки, они поддерживают тебя, и ты их никогда не забудешь.

Они тоже тени. Тени ,проходящие через мою комнату.

Город переполнялся легендами, он сам становился Большой Легендой, где жизни безлика, и имеет смысл только то, что появилось в хроники местных газет, ибо облечь что-то в смысл и заставить поверить в это местных жителей работа журналистов. Моя работа это читать, рвать газету, и выбрасывать ее - сжигать, рассеивая пепел по комнате...

я потерян.

Слепой, бродящим по лезвию света

Не станет молиться рассвету

Но чувствует тьму

 

23 Ночь. И Ожидающий Рассвета.

 

Я открыл глаза. Здесь нет ничего необычного - только стены более серы обычного, и стекла отражают полную пустоту. Будто зная, что все со мной происходящее всего лишь сон, я встаю с постели, и иду на кухню. Почему - то одержимый одним желанием проснуться.

Знакомые голоса слышатся из спальни родителей - я прислушиваюсь. Эти голоса знакомы.

Я открыл дверь.

На кровати сидит полунагая, в белой сорочке, Аня. Она улыбается мне. Около нее сидит парень - в черной рубашке, и мне становится не по себе; в нем все знакомо мне, из далекого прошлого. Возможно, я видел его в прошлом, но ныне его лицо огрубело, и посерело.

- "Привет! а мы ждем тебя..."

"- Кто это?" - Серега душит в себе крик. Он не имеет право ревновать, в ее жизни он никто. Хотя сон и занес Аню с этим незнакомым молодым человеком в спальню его родителей.

"- Это Илюша, Сереженька", - голос Ани меняется, и становится голосом матери Доктора; так его, еще совсем маленького паренька, познакомили с Ильей.

Мир начал меняться - страх, напоминание мира мертвого - живой Илья, взрослый, сидит рядом с Ней.

"- Это Илюша, Сереженька. Ведь раз вы не поделились Софой, тебе придется делиться мной".

Она сладострастно села на его колени, обвив руками шею Ильи, а тот сидел, полностью безропотный, будто зазомбированный. И я все еще плохо узнавал его.

Внезапно Илья очнулся. Он сладострастно поцеловал губы, а за тем начал снимать с Ани сорочку, оголяя ее, показывая мне ее стройное тело.

Они начали совокупляться - холодный страх пробежал по мне.

Я выбежал из комнаты, чтобы найти еще кого-нибудь в этой квартире - а главное, проснуться. Проснуться - мысль, бьющаяся безумным пульсом в моей голове. Никого - вокруг никого.

Вернувшись в комнату, я тоже никого не обнаружил.

В окне был пустой город.

Ни машин ,ни людей, ни жизни...

Только пустота, проникающая в души - и мой крик, полный ужаса и отчаяния.

Весь мир стал моим криком.

 

Серега тяжело открыл глаза. Первый сон за последнее время - череда серых дней завершилась. Раньше вся цепочка дней, скрепляющих его существование, была полна и цельна, создавая свою картину мира. Теперь все изменилось - до черно-белых кадров, скрепленных в нелепый черно-белый фильм чудаковатым режиссером, фильм без смысла и находок. А тапер играл безумные мелодии, кружившие голову.

Одно выходило ясно - этот мир уже не казался тем местом, где следовало рождаться.

"Но раз оказался в аду, так ты пляши в огне"

(А. Башлачев. "Пляши в огне".)

Но не было особого повода переживать.

Нельзя сожалеть о том, что пошло прахом.

Забыть. Забыть. Забыть.

Серега плеснул холодную воду на лицо - как странно, что он разминулся с мерным течением этого дня, и проспал с обеда до позднего вечера. Оставалось радоваться, что родители в очередной раз покинули квартиру - в гости. На свадьбу - в общем то мероприятия, которые Серега обходил лесом.

На столе еле теплый чай - травяной. Мятный. В последнее время Серега стал беспокоить мать своим видом. Та понимала, что с сыном что-то не так, но боялась спрашивать о причине меланхолии своего ребенка, зная к тому же и о нелюбви Сережи делиться со своими мыслями. Он перешел на ту грань отношений с окружающими, когда полная самостоятельность переросла одиночество.

такого в его поведении не было давно - с самой смерти Ильи и сестры.

Серега задумался. Перед глазами опять возник сон - в той безобразной ипостаси, какой можется представиться событие сновидения. Поспешил налить себе чай.

 

Неважно, что он сейчас чувствует, но не кажется ли этот сон и наплывающие воспоминания новом звонком - начинается очередной день сведенборгова ада.

Еще одно напоминание - бытие безобразно. Гнило - по своей сути. Все, что он прожил и прочувствовал - осталось позади.

Каждый раз Серега порывался начинать новую жизнь - от поисков вечной философской истины в библиотеках, высиживая с голодным желудком в библиотеках, читая Ницше, до либертинажа, когда удовольствие и наслаждение приносили боль.

Он придумывал своим действиям потрясающие доводы в защиту, как способ обретения свободы и харизматичности.

Потом это все опротивело. Серега понимал, что ничто не изменит его; можно избавить мир от прошлого себя, но сам от себя не избавишься.

Потом Серега пытался все возвратить - но степенность рано повзрослевшего человека мешала повторению пройденного.

Стоит стереть налет обыденности - и перед человеком встает черная бездна, клоака. Как бы не были ярки его впечатления, обманывающие разум, позже он понимал их цену. Красивые люди скрывают безобразные помыслы, любое благое намерение содержит недозволительные методы осуществления, а искупление грехов и прощение оправдывают преступность человеческой природы.

Закончилась Эпоха Лучших В Мире Развлечений.

Слишком поздно. Нет началу новой жизни...

Не может человеку достаться ни двух сокровищ, ни двух жизней.

( Павич, Вечность и еще один день)

 

Наконец-то я мертв.

 

Неважно, где он сейчас находится.

Ничто не важно.

 

Ночь наступает медленнее, чем всегда. Чем вчера, забытое прошлое.

Я знавал времена и лучше, даже находясь под полным прессом окружающих меня обстоятельств, затмевающих радость. Мне помогали те, кто стал воспоминанием - даже ныне живые, ставшие в один ряд с мертвыми.

Закурил - и пепел бросается в открытое окно. Мне холодно, но равнодушие ко всему сильнее этого холода. Пепел сигарет поднимается вверх - как бабочки в сильный ураган. Мы чем-то похожи.

Я не называю свою жизнь скучной - изучая этот мир, я стал бесстрастным его исследователем, потерявшим связь с обычным существованием. Бессмертен уже тем, что смерть в моих глазах не имеет значения, а жизнь

...это полное отсутствие оснований умереть.

Каждый шаг в изучении этого мира приносил боль - от любви, до дружбы. Каждый шаг давал надежду; обреталась наивная ложь самому себе.

В этой повести не будет конца - любое повествование не больше, чем сон. Не больше, чем фантазия - воспоминания, ставшие строками.

Отступая от себя, я еще раз пойму, как тяжело возвращаться назад.

Когда-то начинаешь по-другому смотреть на вещи. Переоцениваешь все - ты видишь, что тоже стал вещью, пластилином изгибаясь под общественным мнением, сливаясь с толпой; становясь Партией, делая "взрослые шаги" в жизни, добиваясь в жизни... чего? Подъема или падения, цветения или гниения? Что ты видишь в зеркале, лицо - наскучившее, душу - изнасилованную, глаза - пустые? Что становится с твоей любовью, перешедшей в жажду обладания?

Рыба гниет с головы - человек изнутри.

Мы гнием изнутри, я не знаю, почему мы гнием изнутри.

 

Плачь кровью.

 

Екклесиаст открыл нам суть мира.

Его смысл.

Небытие...

Он умертвил мир, сделал его бездной.

Пропастью, где обесценивается существование человека.

Но, может быть, для меня этот хаос?

Для тех, кто идет, и не видит своей дороги, не глядя под ноги, и ослепленный светом в конце тоннеля.

Я включил компьютер.

“Знаешь, за что я ненавижу чат и прочую хрень? Я не могу общаться с самим человеком. Когда общаешься через расстояние, ты общаешься будто с самими собой - со своим компьютером, трубкой своего телефона, и получаешь удовлетворение, сродни онанизму вместо секса. Я не могу наслаждаться общению с девушкой, если я не вижу ее, не чувствую ее - как и с любым человеком.

Я не могу узнать человека, не видя его.

Я не могу верить человеку, не видя его глаз.

К сожалению, мы обесцениваем друг друга, передавая сигналы через трубку телефона и Интернет - но что это, сигналы умирающих дельфинов на долгие расстояния?”

Ирокезова мессага? Возможно.

 

Теперь уже неважно, что нам диктует мир.

Красной полосой алеет багровый закат. Геката вступает в свои владения.

Я чувствую отчаяние - апологет идей.

Здесь все нечеловечески красиво – слезы идут к горлу; наверное, именно так рождается истинная любовь, не в апогее страсти, а агонии высоких чувств.

 

"Что было? А черт его знает? Выпили, заказали на все сбережения клевых проституток.

Типа, для VIP-клиентуры бабы. Ну, мы решили себя почувствовать важными персонами, да и перед армейкой захотелось красивой бабы, не курицу ощипанную.

Вызвали - через десять минут приезжают девушки по вызову. Среди них, кстати, баба Барта была... Опустилась совсем. Деньги портят человека. Но была она самой красивой.

она в вечернем платье, а у нас лачуга. Ты прикинь, зенки у нее. Ну, ниче, потом успокоилась...

Шампанское, вино...

А как у тебя там?"

 

Неважно, где грань между сумасшествием и благоразумием.

Безумен я - и вижу все ясней.

Я вижу, что ночь на пороге.

На пороге зима – время сна.

 

"Ночью ожидание похолодание, столбик термометра опустится до минус пяти, на улице..."

 

Будильник - как часовая мина. Завтра в семь он опять поднимет меня. И погребет под обыденностью.

Стрелки уходящих в небытие минут.

Снег сошел с ума – он падает, падает второй день, и я знаю, каково быть им – ложится на землю, спокойно и тихо, как тяжесть печали.

Я встану в семь утра, и в очередной раз пойму, как тяжело следовать за слепыми - обретшими обман мнимого счастья.

 

Отрежь сердце свое от плоти своей.

Почувствуй, как болит тело, когда некуда деться внутри, и черной пеленой ночь застилает душу.

Я выстрадал сполна этот мир... по капле

Капля за каплей, капля за каплей - перед моими глазами открывается море из этих капель, бездонное синее море; я вспоминаю ее глаза, которые тоже страдают, но в них своя боль - я в ней чужой, почему-то мы все друг другу чужие.

 

Тьма сгущается перед рассветом...

 

встань у края

с ощущением вечности

спиной к востоку, по ту сторону рая