Черт... Ей так не хотелось идти туда. Ей абсолютно не улыбалась идея готик-панк-парти на супер-даче этого невразумительного идиота, такой себе недо-гот, недо-панк, недо-ботан и, в конце концов, недомерок, то есть он был выше ее, быть может даже, выше ее на каблуках, но рост явно не дотягивал до ее типажа. Он не просто не дотягивал до ее типажа во всех отношениях, с этим она могла еще смериться – не все же так идеальны как ее идеал, который, она была уверенна, где-то все-таки есть и непременно ждет ее, он ее откровенно бесил, выводил из всяческого равновесия. Вот к примеру идея данного сборища: вроде бы правое дело, благо общественности, все были только рады, но... ну не проводятся такого рода сборища на комфортабельных v.i.p. дачах, терялась вся суть, вся атмосфера, весь андерграунд. Бесило ее и то, что, казалось, будто бы это все замечает лишь она одна, все, так любимые ею за свою неординарность, друзья, казалось, вдруг стали обычными глупыми подростками, тянущимися к роскоши, желающими хоть пальцем прикоснуться к красивой жизни, отхватить хоть щепотку звездной пыли. Как пошло и глупо это было. Она фыркала и злилась, фыркала и злилась в основном потому, что сама шла туда, в общем-то, из тех же побуждений. Конечно она находила себе сотни оправданий, находила сотни причин, почему не имеют резонных оправданий другие.

Все дело было в его отце. Его отец был признан лучшим физиком страны, он был действительно великим, значимым, засекреченным в работе и уважаемым в общественности, он делал поистине великие открытия и помогал молодым студентам. Именно такого рода помощь она и хотела заполучить, она знала, что ученый любит юных дарований, но как же он ее оценит, если никогда так и не увидит. Как чудо свалилось на нее это знакомство. С самого начала она почему-то его заметила, нет он ей ни капли не понравился, он не был чем-то знаменателен, ничем не выделялся, просто он чем-то ее зацепил. Потом она узнала от подруги чей он сын. Потом он позвонил ей, позвонил как-то глупо, нелепо, без повода, как будто бы чего-то ждал от нее, толи радости, толи истерики… В итоге он задавал глупые вопросы о погоде, будто бы сам был на Аляске или, скажем, в Таиланде, потом, в самом конце спросил почему она плачет, так неожиданно, что она невольно стала озираться. Ей вдруг представилось, что вся наша жизнь записана на пленки, что все деньги в мире и в особенности у нас в стране уходят на видеокамеры, которыми напичканы наши дома, а люди богатые и влиятельные легко получают к нашим жизням доступ. Они смотрят на то, что с нами, мелкими букашками происходит, так, как мы следим за героинями глупых сериалов в наших телевизорах. А потом она поняла, что это глупость, но было уже поздно. Он сказал, что раз она молчит и мешкает, то он был прав. Она хотела поспорить, но все было как-то странно, мысли стали путаться, клубиться в голове как круги дыма под потолком в кальянной. Он помолчал еще чуть-чуть и вдруг опять понес какой-то бред, вежливо попрощался и пропал недели на две. Все это время ее не покидал осадок, она не могла простить такого бессовестного вмешательства в ее жизнь, в ее проблемы, в ее слезы. В конце концов, она все же решилась и перезвонила ему сама. Она была вся как во сне, будто бы в дежавю, не знала, что скажет, но была уверенна, что слова найдутся. Она была права. Чуть только она сказал свое «привет», стал говорить он, рассказал о вечеринке, сказал, что как раз собирался позвонить. Она согласилась прийти и попрощалась, резко немного. Он не переставал ее раздражать, что значило это «как раз собирался позвонить», кто дал ему вообще право звонить ей, приглашать на вечеринки у себя на даче… как она сама дала себе право согласиться? Потом прорисовалась идея, завладевшая ею полностью, она узнала в интернете, что «великий ученый наших дней как раз работает в пригороде родного города над новым государственным проектом». У нее не было конкретного плана, но она была уверенна, что так или иначе познакомится с ученым. Единственное, в чем она была уверенна так это то, что надо себя вести аккуратно, в меру скромно, мило и даже виду не показывать как он ее раздражает.

 

Она пришла туда чуть опоздав, чтоб не прийти заранее. Знакомые лица потонули в неизвестных но уже веселых. Кажется он пользовался популярностью. Почему… Он ее просто бесил. Войдя в толпу, она занервничала, ей стало как-то липко и приторно, ей здесь было не место. Она не могла уйти. Она дала себе слово, что не уйдет. Она была честна до конца лишь с одним человеком – с собой.

Кто-то ее окликнул. Ее подруга о чем-то тараторила, глупо, без разбора, как и все на этой вечеринке. Она не слушала, она ждала когда же все это кончится… или только начнется. Еще один неприятный день в копилку комплексов. О первоначальной цели она уже забыла. Цель уплыла, казалось невообразимой. Потом выплыл он. Он призвал всех к вниманию. Будут наливать. Все красиво. Красивые тосты. Все приторно. Она шутила, смеялась и улыбалась в кулак. Обмахивалась и от жары, и от недобрых слез зависти. Она завидовала, ведь никогда не разрешала себе развлекаться до конца, всегда помнила о рамках, контроле, барьере. «А может быть лучше без смысла?..», подумалось ей. Но тут подплыл он, и смысл появился. Она натянуто улыбнулась. Она всегда улыбалась этой официальной улыбкой на фотографиях и тогда, когда ей было что-то нужно. Порой ей потом говорили, что она мило улыбается, так она и отличала тех, кто ничего не понимает. Таких было много больше. С этим было трудно. В этот раз, когда она улыбалась, появилось вязкое чувство, что все предрешено, прописано, проиграно не раз, разучено от зубов, чуть ли не перед зеркалом. С другой стороны, было облегчение. Смысл давал повод. Смысл был ее спасательным жилетом, цель не давала утонуть в потоке собственного сознания.

Он опять молол какую-то чушь. Она отвечала вполне бодро, чересчур наиграно. Когда поняла, что переигрывает мысленно себя отругала, но это не помогло, она уже не могла остановиться. Он не обращал на это внимание. Она все никак не могла понять по глупости это или же наоборот специально с умом. Она не могла понять его. Это ее бесило. Она попыталась прочитать хоть что-нибудь в его глазах. Они оказались серыми, какими-то прозрачными, рыбьими как у маленьких детей. Неприятно. В них она видела лишь собственное отражение против заходящего огненного солнца. Это довело ее до ручки. Он спросил, нравится ли ей здесь. Она перешла на откровенное хамство. Ей стало уже все равно. Он оказался либо слишком умным, либо же наоборот слишком глупым.

- Ты уже отошла?

- От чего? - не поняла она.

- Ну, помнишь я звонил… Что это все-таки было…

- Какое тебе дело?! Я вообще не понимаю какого черта лезть в проблемы малознакомых людей? Чисто так посмеяться? А, быть может, порадоваться, что другим хуже? Или же ты из тех фриков, которые с радостью лезут в чужие проблемы, прячась от своих собственных? Да и вообще кто тебе сказал…

- Тише, - спокойный уравновешенный голос. – Или же ты из тех фриков, которые орут о своих проблемах будто бы, чтоб им не помогали, а сами ждут всеобщего внимания? – он говорил так холодно, резко чеканя слова как серебряные монеты, с пустой интонацией, интонацией пустой как его рыбьи глаза.

- Какого черта?! – он ее довел, честно довел.

Она психовала и злилась. Потом пила и нервничала. Потом что-то кричала полушепотом уже угасая. Потом просто смеялась, заливисто и бесшумно. Сама с собой. Сама над собой. Вокруг нее было много людей. Они давили на нее так, как давили бы стены. Но стен не было. Это тоже давило.

Он снова выплыл на поверхность. Он снова выплыл на поверхность ее мыслей. Быть может его давно уже не было рядом, быть может он никуда не уходил она не знала. Ей было даже как-то все равно. И только сейчас он снова появился в поле ее мыслей, точнее его отец.

На самом деле он был все время рядом. Он стоял чуть поодаль, опершись об дерево. Он наблюдал за ней так, как наблюдал бы ботаник за разновидностью жучка. Быть может ему было интересно, быть может просто не на ком задержать взгляд. Все это было странно, глупо и смешно, но смотреть на это было некому. Все были заняты собой. Как и всегда.

Он заговорил первым. Это ее удивило, слегка смутило, немного напугало. Но все же задачу облегчило. Она понемногу начинала верить в осуществление непродуманного плана.

- Кажется ты занимаешься физикой?

- Ядерной физикой, - уточнила она и для приличия спросила, - а ты чем?

- Я же говорил, я играю в группе.

- Ну, я думала это не все, как правило…, - она сама себя заткнула. Он бесил ее по нарастающей. Она стала мысленно себя успокаивать. Как и всегда, от этого стало только хуже.

- А зачем, зачем еще что-то? Учитывая моего отца… Ты, впрочем, я уверен, знаешь кто он, объяснять незачем, - он подождал, пока она удрученно и слегка воровато кивнет. – Он слышал о тебе от преподавателей-коллег. Ты наверняка знаешь, что он собирался взять себе одного человека в аспирантуру? – еще один кивок, в этот раз слегка обреченной с просматриваемой гордостью, с легким налетом шока. – Просил пригласить поговорить. Ты как, в состоянии?

- Да, - твердо сказала она, можно подумать могло бы быть иначе.

А в голове проскочили абсурдные, как и всегда, незваные, никому не нужные мысли. «Он специально хотел меня напоить, прежде чем вести к отцу. Он меня попросту терпеть не может. С чего бы это… А с чего бы это, терпеть его не могла я?… Что-то тут не так. Какая-то западня, ловушка. Все опять против меня. Клетка… Нет трясина. Ощущение такое, будто бы уже никуда не деться, не выбраться, не крикнуть». Потом ей показалось, что она сходит с ума. Потом была гордость, ведь о ней знают, о ней говорят. Потом стало даже как-то обидно – слишком все просто, все как-то опять, будто бы по плану, только теперь даже не по ее плану. По чужому плану все шло гораздо чаще. Опять все то же чувство клетки.

Она пошла в дом. Он объяснил, что отец занят, работает. В доме было темно – так надо. Воздух был сперт, с запахом больницы – без этого нельзя. Ее поразило то, каким дом оказался внутри. Это была целая специально оборудованная по мировым меркам лаборатория. Сразу за предбанником была закрытая дверь, за ней лаборатория. Она сидела на мягкой скамейки чего-то типа приемной и жадно впивалась в картинку за стеклом в закрытой двери. Клетка. Ей захотелось попасть в эту клетку.

- Вообще-то это тяжело, быть у отца в аспирантуре…

- Тебе-то откуда знать? – она не хотела быть слишком резкой, но она упивалась картиной за дверью, боялась упустить хоть одну малейшею деталь, она боялась отвлечься на какую-то глупость и что-то пропустить.

- Я-то знаю, я видел. Всегда одно и то же: сначала радость, эйфория, потом бессонные ночи, усталость, головная боль, чуть позже срыв, нервы, уход от всего, жизнь в стеклянной банке за дверью типа той, перед которой мы сидим. Здесь можно либо принадлежать, либо ненавидеть и злиться.

- Зачем это говорить? Может быть я и хочу принадлежать, может быть это моя жизнь… Одна из составляющих моей жизни.

- Здесь нет составляющих. Еще это очень опасно. Особенно тогда, когда сил не хватает даже на то, чтобы принадлежать. Мой отец пытается воспитать настоящих ученых, он никого не щадит, несмотря ни на что. Ты знаешь статистику? Знаешь как часто бывают после незадачи со здоровьем у аспирантов моего папаши. У кого это бывает по роду деятельности, у кого от нервов, попыток отойти от напряжения.

- Зачем? Зачем все это говорить? – она старалась не перейти на крик, говорить довольно тихо. - Почему же ты меня терпеть не можешь? Да, я знаю, что выгляжу полной идиоткой, по крайней мере, как только начинаю говорить, но есть люди которые считают меня умной и жизнь научила меня им доверять, - «хотелось бы мне им верить самой», думалось ей. – И не тебе вообще все это решать. Что ты вообще понимаешь? Извиняюсь конечно, но первоначальная нетактичность была не с моей стороны.

- Это была не нетактичность… Мне просто жалко, жалко еще одного потерянного человека…

- Поздравляю, ты, наверное будешь единственным жалеющим. Всем в общем-то все равно что со мной, что без меня. Никто, конечно же меня не гонит, это было бы дико, да и в напряг как-то… Лучше б гнали, - ей подумалось, что говорит лишнее. – Ну вот, опять гружу непонятно кого, непонятно чем, все это старо, глупо, пережевано и ненужно. Самое обидное, что понимаю, почему обо мне все так думаю, примерно знаю как исправить – это совсем не трудно, но что-то не дает мне этого сделать, все остается по-старому, ничего не меняется. Это заставляет меня осознавать то, что, как про меня думаю и говорят за глаза, и есть самая настоящая правда. Ну, вот - сейчас опять… Не то, чтобы мне важно было твое мнение обо мне, просто… Не обращай внимание, может, ты и не хотел меня задеть, просто, это в последнее время слишком просто сделать.

- Прости…

- Да нет, это я… Я просто привыкла, что повсюду на дороге камни, по крайней мере, там, где иду я.

- А, может, это ты их и создаешь? Может их нет?

- Знаешь, эта мысль приходила мне в голову, но толку от нее немного, как я уже и говорила, я не могу ничего с собой поделать…

В рыбьих глазах все так же виднелось лишь отражение ее самой, вдруг ей почудилось, что он сидит и издевается, выворачивает ей душу наизнанку посмеиваясь, отбирая все жизненные силы. Потом она поняла, что у нее просто кружится голова. Восприимчивость к такого рода условиям воздуха была не лучшей ее чертой как будущего физика. Она, впрочем, предпочитала теорию, но манила же и неизвестность. Именно та неизвестность, которую можно пощупать, хоть и прибором, увидеть, хоть и на мониторе. Манило то, что рушило красоту тысячи формул, тысячи идеалов. Физика ведь по сути своей та же религия, увидеть особый опыт все равно, что второе пришествие.

- Тебе плохо? Может, выйдешь подышать. Я не думал, что они у него так долго сидеть будут. Но придется ждать пока не выйдут, а потом зайти внутрь, там еще хуже, там настоящий ад, особенно с непривычки. Он сам не выйдет, никогда не выходит.

- Со мной все в порядке. И зачем меня снова запугивать? Зачем говорить всякие гадости? Думаешь, если я девушка, то не выдержу тяжелой работы? Знаешь, так все думают, а потом признают ошибки. Я к этому уже привыкла, но это все так же раздражает.

Ее напрягло немного другое, сколько еще ей придется ждать? Как странно, первый раз она сидела и страдала не потому, что хочет выбраться из клетки, а потому, что хочет туда попасть. Плюс еще потолок казался все ниже и ниже. К темноте глаза уже привыкли, но серость окружающего раздражала. Ей казалось, что она говорит с роботом. Какой-то человек без эмоций, запрограммированный на то, чтобы довести ее до белого каления. Стало невыносимо жарко и душно. Ей показалось, что плавится начала не только косметика, но и само лицо, руки, да и все тело в общем. А он все что-то говорил. Он выслушивал ее, доводил, а потом нес свой бред. Она не слушала, она не слышала. Она была как в бреду, окутанная дурманом. Стекло в двери казалось миражем. За что все это было ей. Она бы никогда не подумала, что все будет так нелегко. А дальше должно было стать все тяжелей. Она медленно прокручивала в голове все его предупреждения. Они были так низко, как потолок, так же давили. С другой же стороны, это будет отвлекать, не давать думать о другом. Сейчас она не думала ни о чем. Просто мысли скользили у нее в голове вялыми хороводами, обстановка давила, стекло манило, он раздражал. Все было как бы на своих местах. Это раздражало.

- Знаешь, почему ты мне понравилась? – эти слова вернули ее к условной жизни. Он же продолжил, не дожидаясь ответа. Она подумала, что должна все это вытерпеть, ради цели, ради смысла. – Ты понравилась мне, потому, что была на грани самоубийства. Я это сразу заметил, почувствовал, учуял, это витало в воздухе. Я ярко помню этот отстраненный взгляд и громкий смех, потуги что-то сделать и как-то замаскироваться, уйти, пусть даже, хотя бы от самой себя. Я жил потом под впечатлением этого, меня занимало это чувство, чувство такой близости со смертью, оно было каким-то новым и странным, оно манило, я никак не мог от него избавиться, я упивался этим чувством, жил за счет него. Потом я вдруг нашел выход. Я позвонил тебе. Нет, я вовсе не хотел, тебя отговаривать, спасать. Нет, это было бы слишком глупо и наиграно. Я хотел прикоснуться к смерти, услышать последний молчаливый крик, спрятанный между строк. Мне казалось, что это сделает меня сильней, подготовит к чему-то. Я боялся чего-то, но не мог уже не позвонить. Я знал, что позвоню с того самого момента, когда эта мысль пришла мне в голову. Я не мог устоять. Когда я тебе позвонил, я сразу же почувствовал, что-то не то, что-то было лишним, чего-то не хватало. Потом я решил, что так все и должно быть, я же никогда не чувствовал этого раньше. Ты говорила бодро. Вряд ли бы кто-то что-либо понял, но эта атмосфера, атмосфера протухшей боли и недовольства самой собой, она текла даже по телефонному проводу. Я положил трубку. Я не знал что делать. Столько всего было не сказано… Но кто я был такой, чтобы слушать? Слушать кому найдется, нашлось бы, я был уверен. Вот только скажется ли. Кто я вообще такой, чтоб об этом думать. Стало неприятно и мерзко, будто бы подсматривать в мелкую щелочку, будто бы развлекаться с чужого горя. Я почти забыл, но забыть не смог. Думал спросить, но спрашивать не стал. Не боялся, просто не хотел знать. Странно было, будто бы не хочется дочитывать книгу, не хочется даже знать конца, просто хочется, чтобы у книги конца не было. Особенно, если эта книга жизнь, даже, если чужая. Эта история проскочила мимо меня оставив след. Но потом ты удивила меня. Представляешь, моя героиня сама мне звонит. Значит что-то изменилось. И атмосфера совсем уже не та, слегка приторная, но несравнима с былой. Мне даже показалось, что я в этой книге тоже промелькнул и может даже исправил пару буков. Теперь я уже никак не мог не дочитать эту историю, мне захотелось ее приблизить, еще и помогла судьба… Что же все-таки случилось… Пожалуй, молчи. Так будет лучше.

- Послушай, не обижайся, но ты, пожалую, псих с бурной фантазией. Направил бы хотя бы ее в надлежащее какое-нибудь творческое русло. Я была напугана и растеряна, потому что боялась за подругу. Она была на грани, это она хотела покончить с жизнью. Ты слегка ошибся. Это за ней тебе следовало наблюдать, хотя, теперь это вроде бы прошло, не знаю… на нее столько много всего навалилось. Я не знала что ей сказать, просто не знала. Можешь теперь что ли над ней упражняться в красноречии, я тут не при чем.

- Зачем мне она? Зачем мне самоубийца? У меня уже есть своя героиня, плевать, что в книге сюжет завернут совсем иначе.

Какая глупая беседа, приторная, липкая, как все вокруг. Она стала его побаиваться. Слова были вроде бы как наигранные, но звучали слишком правдиво. Она начала думать. Каждый раз как она думала в последнее время, ей становилось все хуже и хуже. А думать в такой обстановке, под таким прессингом – жуть.

- Тем более, что она об этом только говорила, - добавил он, чуть позже.

Время ползло, как и всегда в такие неловкие, неуместные минуты. Сколько еще ей здесь придется сидеть? Час? Два? День? Вечность? Она была готова уже на все. Нельзя было отступать, она себя бы потом за это ненавидела еще долго.

- К твоему сведенью, чем больше человек говорит об этом, тем больше вероятность того, что сделает что-нибудь с собой, просто так – по глупости, - она говорила, чтобы заполнить пустоту молчания. Он раздражал ее. Раздражал ее больше чем потолок, темнота, тяжесть в голове и глупое стекло в двери, будто бы придуманное для того, чтобы свести ее с ума. Но хуже был он.

- Но это же все не настоящее, не истинное…

Ей опять пришлось думать, пришлось вспоминать как все было. Вспоминать не хотелось, она старалась не вспоминать, но сил на это не хватало, хотя она и понимала, что от мыслей силы иссякнут и вовсе, но никак не могла ничего поделать.

Да тогда ей было плохо. Она сама этого не знала. Сама этого не видела. Нарочно. Нарочито. Одевала темные очки, очки для будней, очки для слез. Она вспомнила как радовалась горю подруги. Нет, она вовсе не была злой, просто она сама была на краю. Ее удержала мысль, мысль о том, что она кому-то нужна, что без нее что-то быть может все-таки станет не так. Она с радостью кинулась на помощь, как бурундуки из детского глупого мультфильма. Это ее отвлекло. Отвлекала ее и физика. Физика была для нее определенным своего рода миром фэнтези. Там все было красиво и, даже, порою переплеталось с природой, с реальностью. Не с людьми. С людьми тяжелее. С природой и то легче. Она никогда не верила в религию. В физику верила, но все равно не до конца, но здесь это было только к стати. Когда она была на грани, физика давала ей тенистый лес убежища. Там она была самой собой и не боялась говорить то, что думает, пусть даже многие шикали, считали бредом, но находились и те, кто был поумней, они могли порой и оценить, порой и поругать. Но все это было правильно, входило в процесс. Тогда же, в этот раз, физики рядом не оказалось, рядом не оказалось ничего. Она видела горе подруги. Ей стало даже завидно…

Она разозлилась. Зачем она стала думать об этом? Ведь ничего этого и вовсе-то не было. Все это придумал он сам. Больной человек. Ей стало его жалко. Жалеть не было сил. Она стала снова беситься. Потолок буквально бил ее по макушке, она уже чувствовала как дверной косяк впивается ей в самые мозги. Стало противно как от скрежета ногтей по пластмассе. Внезапно она поняла, что он молчит.

Он слушал. Он слушал тишину. Он слушал тишину ее мыслей.

Стекло двери манило. Ей показалось, что она в него скоро врежется. Ей захотелось прыгнуть на это стекло, впялится в него глазами так, чтобы сами зрачки почувствовали холод стекла и сладость картины за стеклом, так, чтобы сломать нос об него на мелкие косточки, и это стоило того. Ей захотелось разбить стекло, вскрыть вены его осколком. Хотя… зачем вся эта грязь? Быть может, проще просто сойти сума? Она сходила с ума, она катилась по наклонной.

Она все так же отражалась в его глазах. Всем было все равно. Никто не видел. Никто не захотел бы смотреть. Никто бы не увидел. Стекло его глаз ловило эмоции, витавшие вокруг нее. Это стекло не только отражало, но и преломляло слегка в себя. Так он сам пропитывался ее настроением. Настроение менялось быстро, хаотично, нервно.

Дверь открылась.

Дверь открылась в тот самый момент, когда она уже уходило в призрачную страну своих снов, своих грез, своих страхов. Она почти что упала в обморок. Но все было так вовремя, так к стати.

Из-за двери вышли люди. Она пыталась их разглядеть, жадно впивалась в их лица. Но ничего не было видно, ничего нельзя было не разглядеть, ни прочитать. Где-то скользнула боль. Она испугалась. Потом она поняла, что это было ее собственное отражение в стекле все той же чертовой двери. Ей стало не лучше, ей стало понятней.

- Идешь?

-Да, - так звучало ее тихое «нет», но по-другому оно звучать и не могло.

- Может, передумаешь, - нерешительность в его голосе убивала их обоих, но каждого по-своему. – Там все хуже. Оттуда уже все по-другому, - неопределенность была хуже нерешительности.

- Нет. Что за глупости? – она перестала задумываться над тем, что он говорит, точнее, перестала думать, о том как он ее раздражает.

- Спасибо. Спасибо, что делаешь это ради меня, - его голос звучал так, будто бы он что-то для себя решил, что-то очень важное.

- Что за бред? Тебе надо лечится. Честно, это уже не нормально. Это параноя. Такая глупая… - он снова все испортил, а ведь она уже почти перестала его замечать.

Потом она снова подумала. В чем-то он был прав. Прав наискось, объездным путем. Прав в том, о чем не мог даже догадываться. Хотя… Ей не хотелось отступать. Еще больше ей не хотелось отступать перед ним. Во многом она была обязана ему тем, что выдержала, просто проиграть было хуже, хуже, чем пусть даже умереть. Она шла из-за него. Не ради него.

Они вошли. Все оказалось скучным и нестоящим. Так банально. Такое банальное разочарование. Так глупо. Она ждала большего, но надеялась, что все это только начало. Она попробовала заглянуть в глаза профессору, но как раз в тот самый момент осознала как ей плохо. Захотелось кричать, выть, выбежать оттуда, скрыться где-то, скрыться где-то пусть даже и навсегда. Но ничего такого она естественно не сделала. Она просто отвела глаза. Она так и не видела его, только силуэт и тот расплывчатый.

Сам ученый был бодр и весел, его забавляло происходящее. Он тоже был не злой, он просто знал, что это только начало, он понимал, что за началом следует конец. Он видел это сотни раз, он все прикидывал, на сколько это будет в этот раз. Профессор умирал, умирал потихоньку. От одиночества. Ему было просто не с кем поделится, он понимал, что видит перед собой новую жертву, новою жертву науки, понимал, что не прав, что надо бы ее остановить. Он все думал рассказать ей, с какой степенью радиации он сейчас возится. Но это было слишком тяжело, все никак не складывалось. Он не хотел это рассказывать, ему хотелось поделиться, поделиться той красотой, что открывалась только ему. Сначала владеть красотой было весело, потом стало хуже, чем просто без нее. Он, в сущности, молчал. Ее он тоже убьет.

 

А он, он стоял и смотрел, отражая все своими тусклыми глазами. Он впитывал все эмоции. Чужие эмоции переплетались в нем, складываясь в неясные пьяные узоры. Ему вдруг подумалось, что пора бы начать жить своей жизнью, питаться своими эмоциями. Он сделал новый глоток чужого страха.

 

Ей предложили пройтись по дому. Просто пройтись и осмотреться. Она не могла ничего говорить, ей было слишком дурно, она слишком боялась выдать то, что ей так плохо. Она молча кивнула и, сделав сильнейшее в своей жизни усилие, заставила себя медленно выйти, а не радостно выбежать из этой чертовой клетки. Из этой чертовой клетки, которая просто должна была стать ее домом. Ей так хотелось жить в этой клетке, что она даже забыла, как дурно ей там было. Выйдя за эту глупую стеклянную дверь, она не почувствовала облегчения. Физически ей должно было стать легче, но она этого совсем не почувствовала, ни грамма облегчения… Она обернулась, чтобы еще раз взглянуть на лабораторию через мутное стекло двери. Это было ошибкой. Ей снова мучительно захотелось внутрь.

 

Пройтись по дому. Казалось, будто от нее просто хотели на время избавиться. Логично. Примитивно. Вдруг она поняла, что это очень важно, это какой-то тест. Но в чем его смысл? Что от нее ждут? Что ей делать? Немного подумав, подумав настолько, насколько это было возможно в этой дурманящей духоте с мерзким запахом пыли, она решила, что надо просто пройтись, просто быть собой. В нормальном состоянии она бы еще что-то изобразила, как-то сыграла, но теперь – теперь от этого будет только хуже, при чем, значительно хуже.

 

Комнаты жилой части дома были неубранными, пыльными, серыми. С темнотой она бы еще смерилась, полумрак ее вовсе не беспокоил, она к нему быстро привыкала, умела в нем видеть и чувствовать. Она любила полумрак, а эта глупая и грязная серость, царившая в доме-клетке, казалась, надругательством над величием темноты.

 

Но было в обстановке и нечто притягивающее. Вещи, мебель, детали интерьера – все было не просто небрежно разбросано, оно давало ощущение хаоса. А сам хаос всегда давал ей блаженное ощущение того, что все продуманно. Продуманно кем? Людьми? О, нет – это слишком глупо. Все продумано вовсе не людьми – какая чушь. Все продумано чем-то, что много выше и сильнее, чем люди. Все продумано.

 

Одна из комнат поразила ее своей непохожестью на все остальное. Было видно, что обставлял ее кто-то другой, а саму комнату берегли и хранили как священную реликвию, берегли как храмы античных богов. Комната была светлой. Всем своим видом она просто кромсала серость. В ней был уют, радость, в ней были простые человеческие эмоции. На столе подле зашторенного окна стояла цветастая ваза с букетом полевых ромашек. Она долго всматривалась в эти ромашки, что-то в них было не так. Они были завядшими, мертвыми, колючими. В воздухе повис новый, не замеченный ею раньше, запах. В воздух пахло смертью.

 

Она вспомнила свое первое знакомство со смертью. Это было даже не рукопожатие, смерть вряд ли обратила на нее свое внимания. Но она видела смерть, она больше не могла забыть смерть, смерть накрепко вцепилась в ее сознание своим ярким образом. Она снова вспомнила свое детство. В тот день она, играя, разбила керамическую статуэтку. Коричневый волк, такой милый, такой добродушный. За что? Убийца? Воспоминания, чувства того дня шарахнули ей в голову с новой силой, казалось даже ярче, чем они были тогда. В тот день она много плакала. Осколков было слишком много, их уже никак не склеить, никак не вернуть. Ничего не вернуть. В тот день ей четко сказали, что когда-нибудь вот так, именно так разобьются и все вокруг и мама, и бабушка. В тот день она много плакала. Она оплакивала милую статуэтку с добрым лицом, всех, кто умрет, всех, кто уже умер, всех, с кем ей так и не удастся познакомиться, родных, которые оставят ее… себя, ведь она останется одна… ведь она тоже не вечна… С тех пор, с того вечера она стала частенько, примерно раз в три-два месяца плакать о смерти. Как-то раз, классе в пятом, она спросила у подружки, не боится ли та умереть. Ответ был несносным, подруге казалось, что к старости ей жить надоест. Она была озадачена. Она до сих пор помнила, как ехала в тот день в автобусе, тупо пялясь в пейзаж…тупо думая. Тогда она решила, что жизнь ей не надоест. Ей все хотелось никогда не умирать. Дальше она взрослела, времени думать о смерти катастрофически не хватало. Когда смерть проходила мимо нее, скажем на улице, она становилась задумчивой, она не хотела умирать. Когда же смерть дотронулась до нее, подошла совсем близко, дыхнула своим вовсе не зловонным - о, нет – просто никаким дыханием, она ничего не поняла, даже не успела испугаться…. Но все это было давно, а ей сейчас так не хотелось ворошить прошлое, ворошить это темное прошлое, в этом бесконечном сером здании с пугающе путанными коридорами. Кто-то, казалось бы, вытягивал из нее эти страшные мысли, мысли страшные именно для нее. Проклятый дом… А, может быть, она просто осталась наедине, наедине сама с собой и ей просто стало надо выговорится. Когда еще она была с собой так откровенна, как блуждая по серой темноте комнат чужого дома. Благословенный дом... Ей стало немного легче.

 

Она подошла к столу, посмотрела на мертвые цветы. Ничего страшного. Глупая фантазия. Она слегка приоткрыла шторы, чтобы сделать глоток света. Окно выходило на шоссе. Как раз напротив на стенде висел глупый плакат. На плакате была обычная реклама «Рэд бул надає крила». Реклама резала ее глаза… Нет, даже не глаза, реклама резала душу. Ей вдруг почудился Икар, ей почудился тот образ, что не возникал у нее в голове еще с самого детства. Вовсе не белоснежные, желтоватые крылья, перья заляпаны плавящимся воском. Воск отблескивает в лучах все еще так далекого солнца будто бы капли крови… Зачем людям крылья? Она внезапно поняла, что самой ей никогда не хотелось летать. Она вовсе не боялась высоты, вид панорам вызывал скорее скуку, она не видела в них ничего привлекательного. Зачем летать? Ей вдруг вспомнилось, как в детстве она недоумевала, когда говорили, что растешь тогда, когда летаешь во сне. Она никогда не летала во сне. С ней бывало нечто похожее. Она падала. Летать, чтобы падать? Иногда еще дремля, иногда просыпаясь, она падала, сердце ёкало где-то внутри, ей было неуютно, глаза непривыкшие к темноте не видели ничего. Потом она понимала, что лежит крепко зажмурившись. Это пугало ее, когда она была еще совсем маленькой. Позже она привыкла. Это происходило до сих пор иногда. Она воспринимала падения как данность. Перед ее падениями никогда не было полетов, она не летала ни разу ни во сне, ни в мечтах, ни наяву. Падать интересней…

 

В ее голове все чаще стали появляться эти смешные навязчивые мысли, мысли курсивом.

 

Она как ошпаренная рывком бросила тяжелый бархат плотных штор. На несколько мгновений в комнате задержалась чарующая темнота. Потом глаза привыкли. Стало снова противно, противно без причин. Ей казалось каким-то нереально глупым то, что ничего не воспринималось всерьез, все как игра, а скорее сон, сон, когда не думаешь о будущем. Темнота развеялась и пришла пронзительная серость. Когда пришла серость, в воздухе снова запахло пылью. Смертью…Она еще немного посмотрела на мертвые цветы. Какие-то нелепые, немного коварные, они зачаровывали красотой увяданья, манили в дебри смысла своих сухих лепестков. Вот так она стояла и смотрела на цветы. Цветы смотрели на нее. Цветы смотрели в ее глаза и еще глубже, в сами ее тайные страхи, которые пока еще спали, но их сны уже подходили к финалу. Она улыбнулась цветам. Улыбнулась глупо и невнятно, с каким-то сумасшествием, с осознанием того, что ее тайные страхи вот-вот проснутся. Цветы горько улыбнулись и пустили липкую слезу густого зеленого сока по краям надломанного стебля (их били, они умерли не сами, их УБИЛИ). Цветы знали, что страхи это еще не самое страшное. Она же не поняла горечи цветов, ей показалось, что они над ней насмехаются. Как сумасшедшая она стала комкать руками сухие ветки, ошметки летели во все стороны, жесткие листья резали руки в кровь, лицо исказила гримаса звериной злости, злости кобры, загнанной в угол. Из глаз потекли слезы. Она в голос рыдала обо всем. Она теперь не плакала о смерти, она плакала о самой жизни, стыдилась своих глупых слез и плакала дальше. Она забыла о том, где она вообще и зачем, казалось, она забыла даже то, кто она такая, точнее, она просто больше не знала ответа на этот вопрос. Она как-то мягко и бесшумно упала на пол. Ее голова тяжело ударилась о массивный подоконник, но ей было плевать. Плевать на все. Все к чертовой матери. Все пусто. Она закрыла руками лицо и в истерике каталась по полу, всхлипывая и выкрикивая что-то непонятное даже для самой себя. Потом она резко остановилась. Она поняла, что потеряла последнюю ниточку, связывающую ее с реальностью. Как так вышло, что теперь делать? Бред. Полный, неисправимый. Маразм, да и только. Сумасшествие. Как глупо и неуместно. Как красиво.

 

Она лежала, распластавшись на полу, и смотрела в серую темноту потолка. Она вспоминала понемногу все, чуточку приближаясь к реальности. Ее тошнило от всего этого: от того, где она, от того, зачем она здесь, от того, что раньше ее все это так не заботило. Ей стало плохо от собственной беспомощности, она ясно чувствовала то, что пусть она даже что-то поймет, это не поможет. От этого станет еще хуже. Теперь она старалась на все забить, но как-то по-мазохистски все равно стремилась к осознанию действительности.

 

Что за бред?! Наконец-то дошло до нее все. Она медленно встала. Ссадина на голове, полученная во время безумства, ужасно жгла, чесалась, сводила с ума. Опершись о стол, она постояла минут пять с закрытыми глазами, пока не вспомнила, как правильно идти как правильно жить??.... Что ей теперь было делать? Что же это с ней? Теперь она четко понимала, что все это уже совсем ненормально. К кому ей обращаться… Кто поймет…. Кто… Зачем…

 

Потом она немного подумала (или же ей просто показалось, что она думала) и пришла к выводу, что всего этого и не было. Просто ей тяжело, просто она устала, просто слишком большая ответственность и слишком спертый воздух. Ей просто захотелось сойти с ума, чтобы найти лазейку выхода от всех проблем, чтобы найти оправдание перед самой собой. Как низко, пошло… как банально. Большая впечатлительность, бескрайная фантазия – все идеально для самообмана. Всего не было. Она просто стояла. Где-то лишь глубоко в своей голове она каталась по полу, стенала, резала руки в кровь и ударялась головой о что-то железное и тяжелое…

 

Так думала она. Что было на самом деле? – не в этом суть, это не важно, это лишне.

 

Уже уверенная в своей нормальности и обыкновенной глупости, она пошла бродить дальше по этому огромному дому. Когда же ей возвращаться? Когда позовут? – Как позовут? Возвращаться не хотелось. Ее найдут? – Как найдут? Так легко потеряться в таком огромном пустом и мертвом доме… Потом она решила, что искать ответы на вопросы сейчас слишком глупо. Ответы есть, их знают те, кому положено, их расскажут ей, когда наступит время, а если время не наступит никогда, то значит очень даже хорошо, что ответы она так и не узнала. Сейчас же время слишком дорого. Сейчас самое время разобраться в себе, больше такого случая не будет. Надо просто подумать, трезво поразмыслить.

 

Теперь мысли испарились. Она шарила глазами по пустым стенам, ища хоть какую-то зацепку, способную спровоцировать ее сознание на работу. Она вышла в какое-то другое крыло. Оно было толи не достроено, толи слишком старо. На стенах не было обоев, штукатурка напоминала глыбы сосулек в ледяных пещерах, паркет представлял собой хаотично разбросанные куски досок, мебели не было вообще. На дверях по бокам коридора висели замки, не новомодные красивые, солидные, а старые еще с советских времен неотесанные, какие-то сиротские. Сначала ей было на замки наплевать: ну весят себе, не лезть же человеку в душу, не лазить же по его дому без стыда и ограничений. Потом они стали раздражать, было в них что-то таинственное. Ей казалось, будто бы она попала в сказку. Вспомнилась любимая «Алиса в стране чудес». Вспомнилось и то, как она всегда боялась, что, не дай бог, попадет в сказку и перед первым же препятствием струсит, просто сядет в ступоре или начнет рыдать как идиотка. Эти страхи были так давно, столько лет прошло, но теперь они подступили как никогда близко. Хотя нет, они никуда и не отступали. Она всегда боялась таких вот тупиковых «что, если повезет, а я протуплю?», просто везение становилось все земнее и земнее. Вот сейчас, к примеру, ей попасть сюда, к профессору как бы повезло, вот только она нереально глупо себя ведет. А что делать? Так всегда. Повезет в следующий раз.

 

Она наконец начала думать. Она шла, размышляла, вспоминала, а двери по сторонам неправдоподобно большего коридора или мы ходим кругами? все мелькали, сменяя друг друга.

 

Но вот она вдруг оторвалась от хоровода своих мыслей. Что-то было не так, что-то было решительно не так. Она осмотрелась – нет, все в порядке. Подумала – все на месте. Подумав еще немного, она развернулась и прошла шагов пять назад. Да, это точно было именно то, что ее подсознательно удивило – один из замков был чуть приоткрыт. Это было невозможно заметить, если не знать что и где искать, но она-то знала (,а скорее чувствовала).

 

Она воровато огляделась и приоткрыла замок. Старый замок видно давно уже не открывали. Его пронзительный мерзкий скрип оглушил ее, она дернулась и выронила его из рук. Звон от падения был еще громче, ей стало очень стыдно, но еще любопытнее, да и вообще не зря же она уже попортила себе нервы. Выждав минуту нетерпения, она вошла.

Ничего не было видно. Пошарив по стене, она нащупала выключатель, щелкнула, загорелся свет. Это была маленькая комнатка: полки засыпанные книгами и научно-популярными журналами, черно-белые стильные рамки с фотографиями, лица на которых казались затертыми, слишком размытыми, аккуратный черный стол у дальней стены, засыпан распечатками каких-то графиков, набросками ужасных формул, железная старая кровать (такие обычно в фильмах про тюрьму показывают) заслана некогда белыми простынями. Был какой-то глупый, явно нерабочий камин, весь затянутый толстым слоем паутины. Окон не было. Казалось, все говорило о том, что здесь кто-то живет. Может даже и он, хотя нет, зачем ему формулы и книги, и он мог выбрать комнату получше. Явно не профессор тут живет. Что же это? Похоже чем-то на карцер, как раньше делали такие комнатки с иконостасом и заставляли непослушных детей молиться. А что? – физика, ведь тоже религия. Какой-то бред. Такого не может быть. Наверное, тут живет кто-то из аспирантов или еще что-то в этом роде, убедила она себя. Ей, вроде как, должно было стать стыдно без спроса тыняться по чужой комнате, но стыд все никак не появлялся. Потом к ней пришло понимание – здесь никто не живет, больше никто.

 

Она медленно, как-то неуверенно попятилась к двери. Но что-то не давало ей уйти, какая-то липкая прелесть нерешенности задачи. Она знала, что недосказанность красивее, но в жизни терпеть ее не могла. Что-то за слоем паутины в бывшем некогда камине заставило ее остановиться. Она вглядывалась. Вдумывалась. Она просто стояла, думала, смотрела. Потом появились очертания. Это был скелет? Какая детская глупость! Это был человек, человек больной, исхудалый и изможденный. С другой же стороны, это был не человек, это было просто ничто.

 

- Ну вот, снова. Еще одна, - без интонации сказало это нечто.

- Вы… Вы здесь жили?

- Я… Нет. Не совсем…

- Кто Вы? Почему Вы здесь?

- Я – среднестатистический образ.

- Образ чего?

- Просто образ.

- А Вы знаете, что здесь случилось?

- Здесь мечты воплотились в реальность.

- Что-то непохоже, - тихо промямлила она.

- Как раз похоже. Когда воплощаются в реальность мечты, остается пустота и среднестатистический образ.

- Так кто здесь жил?

- Никто и все… Так толком и не скажешь. Теперь все одинаково…

- Я всегда думала, что, когда осуществляются мечты, приходит счастье, - она как бы понимала, что всего этого нет, но и очнуться ей никак не хотелось.

- А кто тебе сказал, что это не счастье?!

- А что в других комнатах?

- Каких других комнатах? Есть только одна комната – наш мир.

- Ну… - она долго подбирала вопрос, пусть даже говорит она и сама с собой, надо же извлечь из момента что-то полезное, что-то важное, иначе момент пройдет и все потом порушиться, когда начнешь жалеть о упущенном моменте. – Почему я все это вижу?

- Потому, что сама этого хочешь, - что-то в вопросе было не так, поэтому и ответ такой получился.

- Зачем я это вижу?

- Чтобы не бояться мечтать.

- Но это же абсурд! Все как раз наоборот, все это лишь пугает…

- Нет. Просто подумай, а лучше помечтайййййй……

 

Она потонула в этом слове. Ей стало действительно страшно. Зачем ей это все? Ей это все не нужно! Не нужно от начала и до конца! Это неискренний бред! Глупые мечты! Бежать! Бежать отсюда и не оборачиваться! Бежать и не вспоминать! Бежать некуда, но это не главное. Главное – бежать. Нельзя стоять на месте.

 

И она побежала. Она выбежала из комнаты за какие-то доли секунды. Не погасив свет, даже не прикрыв дверь, не вспоминая про замок. Бежала дальше по коридору. Ее не заботили больше двери. Ее больше не смущала длина коридора. Она бежала. Она действовала, чтобы не думать, главным было выбраться, а если снова начать думать, этого точно не удастся. Об этом всем она, конечно же, не думала, она это просто чувствовала на уровне инстинкта самосохранения.

 

Она бежала минут пять, а может и мгновенье, а может и вечность, и совершенно невозможно определить в какой момент и что именно произошло, но спустя это неопределенное время бежать стала не она одна, а две ее. Это могло бы выглядеть как в примитивных фильмах, когда герои умирают и видят себя со стороны. Но она вовсе не умерла, ее просто стало две.

 

Так и бежали дальше две ее. Они бежали ровно семь минут, а потом остановились. Дорогу им преградили такие же скелеты-мечты. Образно выражаясь, они были похожи на мумии фараонов в старых серых бинтах, люди, которые могли стать гениями, обвитые пожухлыми формулами. На нее и нее вторую (или же ту же самую ее клоны что ли?) ополчились все те мечты, которые могли светить вдалеке, но воплотились в жизнь… за что и поплатились. Они будто бы кричали «Выбери меня! Мечтай! Дай мне быть твоей целью!». Надежда в их пустых зрачках, погасших диодов, ужасала. Мечты тоже мечтают?

 

Они накинулись на одну из нее, на ту нее, что оказалась наивней, на ту нее, что оказалась правдивей. Она же вторая пыталась их остановить, она сказала им, что они не так уж и различны, что они могут объединиться вместе в одну светлую мечту. Бывшие мечты задумались. Но она так и не спасла «почти себя».

 

В ее голову пришла почти здравая мысль:«надо найти профессора, надо вернуться с помощью, надо помочь себе, пусть даже своей копии…это же все равно я…надо бежать пока мечты еще мечтают… надо спешить»

 

Она побежала назад, ей удалось убежать. Мечты ее даже не пытались остановить. В голове промелькнуло: «а может это потому, что она – настоящая я, а Я – всего лишь резервная копия?». Но об этом было нельзя думать. Об этом было некогда думать. Она увидела открытую дверь лишь только в новой части дома, но туда она добежала быстро, по крайней мере, ей так казалось. Она хотела выйти через окно, так как в доме она совсем не ориентировалась, и этот ужасный удушливый воздух… Окно оказалось забито по бокам гвоздями. И это летом? зачем? Переместить раму было невозможно. Разбить стекло – единственный выход. Решено – разбить стекло!

 

Она занесла руку, но, жмурясь от предчувствия боли, остановила ее сантиметрах в двух от стекла. Она остановила все происходящее, пусть даже только для себя, и взглянула в окно: мягкий свет, закат… так хочется туда! Хочется валяться на траве! Хочется забыть все эти «почти взрослые» проблемы, потерять всю эту чушь среди полей одуванчиков. Ее рука мягко заскользила по стеклу, будто бы примеряя пейзаж, проверяя, какой он на ощупь.

 

Резкое движение рукой – она вышибла стекло. Тысячи мельчайших осколков оконного стекла утонули в приглушенных фалдах света теплого заката. Не было боли. Не было сожаления. Не было мыслей.

 

Она побежала прочь. Все это только сон, ей сниться глупый сон, который рисует ее фантазия посредством страха. Так глупо все это. Этого не может быть. Этого не может быть потому что…

 

А действительно – почему же этого не может быть? Потому что такого не бывает? – Глупость!...Но ведь действительно такого быть не может! – Да кто она такая, чтобы об этом судить?... Что с ней происходит? Она сходит с ума? Она сошла с ума! Ее просто нет!

 

Что за бред? Надо идти к профессору, а там уже по его реакции и решить, что делать дальше. А вдруг он примет ее за сумасшедшею? Что за безобразие она устроила в доверчиво открытом ей доме? Что теперь про нее скажут? Нет, об этом лучше не думать.

 

А вдруг, это профессор все устроил, вдруг он – злой гений и хочет убить ее, вдруг это просто игра… Может об этом ее и предупреждал сын профессора…. Что за чушь?! Такого не бывает…

 

Она смотрела в закат, все казалось так далеко. Захотелось просто успокоиться и уйти отсюда спокойным шагом. Просто забыть, списать на галлюцинации от переутомления или же просто решить, что приснилось. Вот только это, пожалуй, так и будет мучить ее где-то на подкорке мозга всю жизнь, даже если удастся забыть.

 

И она ушла бы, ушла бы и быть может, даже, забыла. Но она обернулась. Из разбитого окна зияла пустота. Пустота сказала, что все это правда, что она не может уйти, так как теперь их двое, так как теперь она не может больше решать сама.

 

Как только она это поняла, побежала к входу, обогнув огромный дом. Запыхавшаяся, она еле открыла тяжелую дверь. В прихожей был он.

-Где твой отец?

-Ушел.

-Как?

-Как всегда.

-Не играй со мной в глупые игры. У меня, похоже, проблемы, - его рыбьи глаза молчали, но ей было теперь уже все равно – ей нужно было говорить, все равно с кем. – То есть проблемы у меня по любому, а вот какие это уже зависит от того, как он ответит на мой вопрос…

-И что случилось? - он искренне сопереживал, но в этом сопереживании было нечто садистское, он ждал, пока она поделится своей болью, это буде его закалять, но не ранить… тем более ее боль такая интересна, такая свежая… так дальше нельзя, но он не мог остановиться сам, а остановить его было некому.

-Похоже, меня стало две… - она сказало осторожно, это всегда можно было бы списать на переносное значение, просто красивая фраза.

-Ты умеешь стрелять? - серьезно спросил он, чем поверг ее в полнейшее недоумение.

-Нет…хм, а что – это может понадобится?

-Пожалуй, вполне. Обычно, это было не нужно, так как никто не заходил так глубоко как ты, все мечтали сами, сливались с мечтами среднестатистических образов. Ты быстро научишься!

-Научусь чему?

-Стрелять, конечно же. Главное – специально не учиться, у нас на это нет времени. Страх – лучший учитель, он мастер своего дела и знает все.

-Не надо пугать меня, я и так напугана…Я, похоже, сошла с ума… - и зачем только она ему это говорит? Он, похоже, издевается! Хотя откуда ему тогда знать про мечты? Может это все большая шутка-розыгрыш?! А не все ли равно?! Она живет этой ситуацией и больше уйти некуда. Уходить незачем. Куда? – в серость! НЕТ – увольте!

-Я не хотел, прости. Теперь нам надо решить, что же все-таки делать дальше.

-А что, есть варианты?

-Ты можешь уйти. Но ты этого не сделала, хотя и могла. Ты можешь пойти освободить себя… Но это, пожалуй, слишком рискованно… Ты готова пожертвовать второй собой, если промахнешься?

-Как все глупо… - вырвалось у нее, но она тут же поняла, что это что-то не то, что ей следовало бы сказать. – Нет, если риск велик, не могу. Но есть ли еще вариант?

-Да, еще один есть. Ты оставишь себя вторую там, отдашь часть себя на чужие мечты… Позволишь им жить в себе. Тебе придется жить с ними. Одно из двух – жить с ними или жить без части себя.

- Жить с ними? Пожалуй, это проще.

- А, может, не надо? – он чувствовал, что делает что-то не то, что выпускает из рук какую-то ниточку, что не делает что-то, что должен, что очень сильно помогло бы…

- Нет, без себя я не могу…

- Но они могут поглотить тебя, они – опухоль сознания.

- Почему все так?

-Потому, что это жизнь.

-Глупо….

-Никто не спорит, - вот тут-то, все и остановилось. Он перестал жить чужим. На него нахлынуло свое, ему стало больно слушать чужую боль… Почему так вышло? Наверное, все это было так похоже на его жизнь… Глупо… Это слово резало. Зачем все было до этого? Почему он раньше не понимал – все эти искалеченные мечты на его совести. Это должен был быть он, его было бы вполне достаточно – это его место. – Я поменяюсь с тобой.

-Что? – она сперва ничего не поняла. Когда же до нее дошел смысл его фразы, все стало еще непонятнее. – Зачем? Почему? Разве можно? – последний вопрос звучал как-то сиротливо и стыдно, но был так искренен – что толку прятаться?!

-Да, я знаю… Ну, поверь мне. Просто, я только сейчас понял – это все из-за меня, это должны были быть мои мечты, а я от них бежал, боялся их, жил чужой тенью. Жил я на всем чужом, так как своего боялся…

- Я не могу понять, - она решила быть честной, ведь что-то начало мелькать в рыбьих глазах, он был откровенен, а на такое нельзя отвечать ложью, тем более, если в воздухе витают так хорошо знакомые тебе эмоции.

- Пошли…

И они пошли. Он вел ее быстрым, уверенным шагом, она старалась не отставать, но если все же так получалось, он ждал ее без тени упрека на лице, хоть и чувствовалось, что он хочет с эти как можно быстрее закончить. Она старалась пока еще не думать, подумает потом. Она просто наблюдала за ним, наблюдала за тем, как он менялся.

 

Он был неуверен, что прав. Он вряд ли мог сформулировать точно хоть что-либо в эти минуты. Он просто что-то чувствовал, и этого было достаточно, он чувствовал что-то свое, какой-то свой смысл. Это было великолепно.

 

Они вышли в коридор замков. Мечты скрылись, ее второй тоже не было видно.

 

- Я здесь! Я наконец-то здесь! Идите сюда! Вы мои! Мои мечты!!! – он кричал как полоумный и был рад своему сумасшествию, такому живому, такому отчаянному.

 

Мечты сочились отовсюду, наполняя коридор.

 

Потом он помнит лишь то, что стал наконец-то собой.

 

Потом она помнит лишь то, что ее стало наконец-то одна.

 

Было ли что-то еще? – Кто знает! Если никто этого не видел, да и не мог увидеть в принципе, то в самом процессе нет смысла. Есть результат – это неоспоримо, а каким путем он был достигнут… Путь специфичен, больше такого не будет… Так что все это совсем не важно. Они нашли себя, а может, просто впервые почувствовали себя собой. Может, это было всего лишь сумасшествие двух нервно неустойчивых людей…. Все это не имеет смысла. Есть история. История закончилась для нас. История началась для них. Делайте выводы… а лучше – не надо. Мечтайте.

 

Конец.

 

P.S.:

- Что будешь делать дальше? – она всмотрелась в голубые, глубокие как небо глаза, она раньше думала, что когда в книжках пишут «глубокие как небо глаза» - это глупая банальность, но сейчас глаза напротив были именно такими и никакими другими.

- Мечтать, - он немного неловко помолчал. – А ты?

- Пойду в аспирантуру, если можно, - она всеми клетками мозга, всеми нитками души ждала положительного ответа, хоть и не знала, зачем она так поступает.

- Можно…. Но почему… После всего этого… Теперь ты знаешь…

- А я не об этом мечтаю. Это – лишь средство, но без него трудно будет мечтать о совсем другом, о чем-то большем……………………………….

 

Начало.