«Американец»

Он часто заходил к моим друзьям в неизменном клетчатом пиджаке и шляпе: летом соломенной, зимой - фетровой. За этот пиджак Томочкин муж прозвал его «американцем».

Небольшого роста, абсолютно лысый, с курносым носом и круглыми, как пуговки, глазами, он был всегда подтянут и аккуратен. С удовольствием садился за стол, если приглашали, и с аппетитом уплетал левой рукой любую пищу. На правой руке четыре пальца отсутствовали.

Мои друзья относились к нему участливо-снисходительно, слушали его болтовню, в которой не было никакого рационального зерна, жалели его. Говорил он обычно об Израиле, в котором не бывал ни разу , о своей нелегкой судьбе. Израиль хвалил, судьбу проклинал. Кричал, что уедет к сестре в Америку навсегда. Разговоры казались пустыми и никчемными, так это и было на самом деле.

- Ну, и демагог, - возмутилась я, - Надоел он мне со своим трепом, каждый раз одно и то же.

- Понимаешь, Оля, Савелий Хаимович – несчастный человек. Видишь, у него нет пальцев? Это он потерял в лагере, - сказал мне моя подруга Тома, - 23 года отсидел! За длинный язык!

- И до сих пор его не укоротил. За политику? – спросила я.

-Увы, за свое еврейство. Судьба у него страшная.

- Зато язык нехороший, - подумала я и вспомнила, как к Томе пришла ее подруга Лина, полная, жизнерадостная женщина с формами увеличенной гитары. Он ей сказал:

- Эх, Линка, какая у тебя задница, да я бы тебя…..да, нечем, нечем! Лагерь виноват.

После этого он мне стал совсем неприятен. Мало того, что глуп, да еще и похабник.

- Ничего ты не понимаешь, - заступилась за старика Тома, - Да не дай господь никому пережить то, что пережил этот человек.

И Тома начала свой рассказ, от которого у меня проснулась такая тоска, что сразу захотелось домой, к родным.

Рассказ Томы:

«Родители назвали его Срулем, с таким именем в русском государстве жить было невозможно, он поменял его и стал Савелием Хаимовичем. Его детство прошло в небольшом украинском местечке, родители мальчика любили, братья-сестры тоже, он был самый младший в семье. Симпатичный пацаненок приглянулся дальнему родственнику, он увез Савика в город, обучил его ретуши: парнишка хорошо рисовал. Рано женился - в 20 лет, его женой стала горская еврейка Сара, вскоре у них родился маленький Яшенька. Счастью молодого отца не было предела.

Недолго длилось счастье. Скоропостижно умерла мать Савика. Он приехал на похороны вместе с женой и стал требовать у председателя сельсовета: маму следует хоронить только по-еврейски. Но…времена изменились, в местечке заправляла советская власть. Ни о синагоге, ни о раввинах речи быть не могло. Савик нашел старика-еврея, знающего обычаи, и попросил помочь в похоронах и прочесть традиционные молитвы. Старик испугался, но рассказал, как должен проходить обряд. Несдержанный Савик наговорил председателю сельсовета всяких гадостей, обматерил Советскую власть и ее представителя. Прямо с похорон его увезли. Без права переписки осудили на 10лет. Тяжко пришлось Савику в тюрьме, сколько издевательств пришлось перенести еврейскому парню, да и характер его сказывался, всегда говорил, что думал. Работал на лесоповале, умирая с голода, но молодой организм выдержал все невзгоды. Много раз он прощался с жизнью, снова воскресал, судьбе было угодно, чтобы он жил. Савик молил о смерти всех богов, но, когда смерть зовут, она убегает. Просидев долгих 9 лет, Савик мечтал, как он освободится, как снова придет к жене и сыну, увидит отца, братьев и сестер, но…снова невзначай сказанное слово …снова суд и … статья. Шла война, стало еще тяжелее, нормы корчевки деревьев увеличили , люди мерзли и погибали, некоторые специально становились так, чтобы на них упало падающее дерево. Савику не везло, он часто травмировался, и шел снова на работу.

Он отсидел 22 года, многих уже не было в живых из тех, кто вкалывал рядом с ним. И он решился. Отошел дальше в лес и отрубил себе на правой руке четыре пальца. За такие вещи судили и сажали, но судьба смилостивилась над ним. Ему поверили, что это производственная травма, и, просидев, без малого 23 года, Савелий Хаимович вышел на свободу. Работник из него теперь никудышный.

На родине за время войны всех родных поубивали, старик-украинец, друг отца, рассказал ему об этом. О Саре и Яше он ничего не знал. Так он их и не нашел.

Савелий вспомнил, что на Урале живет его дальний родственник Муня, к нему он и поехал. Муня особой радости при виде Савелия не проявил, зная его прямой характер и испорченную биографию, разрешил переночевать пару ночей, и не стал поддерживать с ним никаких отношений. И за ночлег спасибо.

Савелий устроился сторожем в школе, ему разрешили там ночевать. Зарплата была малюсенькая, хватало денег только на хлеб и молоко, но кто беспалого на работу возьмет? Приходилось мириться. Женщины его жалели и подкармливали, иногда одежонку приносили, так и жил пару лет.

Однажды он зашел в фотоателье, нужно было сфотографироваться на документ.

- Я раньше ретушером работал, - сказал Савелий приемщице, - когда пальцы были, 23 года сидел в сталинской тюрьме, потому что не могу молчать. Не дали мне маму по еврейским обычаям похоронить, я не смолчал. Вот и…мотал срок по полной.

Он думал, что приемщица выгонит его после этих слов: так делали многие. Но она попросила его посидеть в приемной, а сама вышла и отсутствовала минут пять.

Зашла она в комнату вместе с высоким сухопарым евреем-фотографом.

- Абрам Самуилович Коган, - представился еврей, - зайдите ко мне, я заведующий этой богадельни. Покажите, что вы умеете, попробуйте левой рукой.

- Зачем? Я карандаш наловчился держать правой. Смотрите.

Работу Савелий выполнил отлично и был принят на работу. В школе ночевать ему разрешали, но надоело: шумно.

- Помогите мне угол снять, - попросил он заведующего.

- Я подумаю.

Так Савелий Хаимович стал работать на двух работах, приоделся. Время шло, а комнату найти ни он, ни Абрам Самуилович найти не могли, так и жил он при школе.

- Может найти тебе женщину? – спросил заведующий.

- Нет, я признаю только евреек, я - верующий, а потом….после лесоповала у меня ничто не функционирует, - смущенно признался Савелий Хаимович заведующему.

Их разговор слышала Аня, приемщица.

- У меня есть знакомая одинокая женщина, ей не нужен мужчина, как мужчина, только бы одной не быть. Старая дева, ей 52 года, так что…Хотите познакомлю? Она – интеллигентная, образованная, хороший человек.

-Нет, а вдруг моя Сара найдется?

- Прошло очень много лет, вряд ли вы ее найдете, если до сих пор нет никаких следов. Соглашайтесь, жизнь одна, - упрашивала Аня.

Заведующий тоже поддержал ее.

Фаина Ароновна жила в однокомнатной квартире в центре города. Ее сестры – Геня и Сусанна имели семьи, у Фаины не сложилось. Она была романтичной, все ждала принца с алыми парусами, а те проходили мимо не очень-то красивой еврейской девочки к другим. Сначала женщина не хотела знакомства, но Аня ее убедила, что дело идет не к молодости, одной жить тяжелее. Фаина подумала и согласилась, а Савелий радовался своему углу и заботливой женщине рядом. Одно огорчало супругу: муж не был интеллектуалом, да и где он мог им стать, на лесоповале? Разговаривать им было абсолютно не о чем, разве о бытовых проблемах. Но они стали необходимы друг другу, это была своеобразная любовь, не подкрепленная сексом: Фаина в этом не нуждалась, а Савелий…долгие годы тюрьмы не прошли даром. Он ходил к врачу, а тот только развел руками.

Фаину травмировала несдержанность Савелия, так и научился он быть дипломатом. Она обожала дом, своих сестер, Савелий Хаимович завел кучу знакомых и приятелей, ходил к ним в гости, везде рассказывал, что в Израиле прекрасная жизнь и евреям надо уезжать , как можно скорее. Не гнушался он и рюмочки под вкусный обед. Фаина с ним никуда не ходила, разве к ее сестрам: здесь они бывали вдвоем.

- А вы что не едете в Израиль, Савелий Хаимович, если там такой рай? – спрашивали его знакомые евреи.

- Я – немолодой инвалид, если поеду, то к сестре в Америку. Пока Фаина не хочет, сестер боится оставить, а без нее я жить не смогу».

На этой ноте Тома закончила свой рассказ.

- Тома, а что у тебя общего с этим несуразным человеком? – спросила я.

- Зачем ты, Оля, так? Да, Савелий Хаимович резкий, но он добрый и любит жизнь. Посмотри: он ни на кого не злится, а его разговоры об Израиле…у каждого свой пунктик…

Больше мы на эту тему не говорили, каждая из нас оставалась при своем мнении.

Через два года Тома умерла от рака груди, за год до этого умер ее муж, не перенесший вести о болезни жены. Я больше никогда не видела «американца», так и не знала, уехал он в Америку или нет.

И вдруг… Я шла с подругами Людой и Светой по еврейскому кладбищу, навещала родные могилы, подошла к белому мраморному памятнику, на котором была семейная фотография Томы и ее мужа. Заплакала, прибрала могилку и сказала Люде и Свете:

- Девчонки, помните, как вы, русские, отмечали с нами еврейскую пасху, как пекли мацу?

- Помним, Томочка была гостеприимной хозяйкой, все, что было – на стол. Веселая, красивая, рано ушла. Жалко. И муж ее такой гостеприимный был. Они промелькнули по жизни, не успев пожить. Смотри, им обоим было по 51 году.

- Интересно, а где тот старичок, которого Томочкин муж «американцем» называл? Наверно, в Америке, - предположила Света.

- Не знаю, я его больше не видела, - ответила я.

Мы пошли к выходу с кладбища. Случайно мой взгляд упал на скромный серенький памятник. На нем была надпись: Шустерман Савелий Хаимович, и год рождения , год смерти. Подсчитала: прожил 84 года, недурно для человека, просидевшего 23 года в советских лагерях. Памятника Фаине Ароновне рядом не было, может, жива? Кто его знает? Могилка ухожена, посажены цветы. Мы положили на могилку оставшиеся цветы, ровно 2 цветка, две искусственные розы.

- Веселый был старик, - сказала Света, - а помните, как он с Линкой хотел переспать?

Мы улыбнулись. Жаль, ничего в жизни не возвращается. Мне стало совестно, что я всегда относилась к Савелию Хаимовичу, как к местному дурачку, ведь он был далеко неглуп. Просто злодейка-судьба устроила ему страшное испытание, он вышел из него с честью. Не озлобился.

Мы пришли домой, выпили за упокой души близких нам людей, поставили свечи. Это единственное, что мы могли для них сделать.

 

8 декабря 2007 Зинаида Маркина