Часть третья

По праву крови

 

Вета проснулась от солнечного луча, ползущего по лицу, и улыбнулась, не открывая глаз. Сейчас, наверное, утро, и мама уже пьет кофе. Надо бы встать, но так хочется полежать еще немножко… Только тянет холодком… укрыться, что ли, потеплее?

Шевельнувшись, Вета поняла, что лежит она не на кровати, а на чем-то очень твердом и неудобном, и одеяла нет. Двинув руками, девушка услышала звон металла. И, наконец, все вспомнила. Рывком села… вернее, попыталась – и охнула от боли в затекшей за несколько часов спине. И открыла глаза.

Дребезжащую карету потряхивало на ухабах. Солнечные лучи проникали сквозь решетку на окнах и скользили по выцветшей темной обивке. Как же, тюремная карета, минимум удобств. Сиденья обтянуты черной тканью, стенки некрашеные, деревянные. Под голову ей кто-то подложил свернутый плащ, который от ее резкого движения сполз на пол.

Ага, вот и этот кто-то, позаботившийся о ней. На сиденье напротив, привалившись к стене и мотаясь по ней головой в такт движению, спал Патрик. Вета невольно улыбнулась. Во сне лицо принца было беззащитным и, несмотря на светлую бородку, совсем детским, еще чуть-чуть – и губами зачмокает, как обиженный ребенок. Мундир солдата королевской пехоты расстегнут, тонкая шея торчит из ворота, под глазами залегли черные круги. Ян, наверное, сидит на козлах.

Саму стычку у карьера Вета почти не запомнила.

Накануне ночью она так и не смогла уснуть; металась без сна, все пытаясь представить, где сейчас друзья… что с ними будет… что будет утром. То вскакивала и бросалась к окну – тихо, значит, их не поймали и не привели назад; то крестилась и шептала молитвы, то снова падала на топчан. И когда ночная темнота разбавилась предрассветными сумерками, девушка даже обрадовалась – наконец-то…

Еще не прозвенел колокол, как в дверь ее каморки стукнули, и, наклонившись, чтобы не зацепиться о притолоку, вошел комендант – и остановился у порога. Вета торопливо поднялась и вопросительно посмотрела на него.

- Бинты-мази свои уложи, - негромко велел ей Штаббс. – Много не бери, чтобы не заметили, но на всякий случай хоть сколько-нибудь…

Вета кивнула.

- Не спала, что ли, совсем? – спросил вдруг комендант, пристально взглянув на нее.

Девушка покачала головой и удивилась – ему-то что за дело?

- Вот и я не спал, - вздохнул Штаббс устало и провел рукой по лицу. – Вторую ночь на ногах, а день сегодня будет… тот еще. Ладно. Готова, что ли?

Девушка молча подхватила маленький узелок.

- Подожди… - он неловко кашлянул. - Скажи, как тебя все-таки зовут?

Вета посмотрела в серые, стальные глаза – и опустила голову.

- Пусть лучше я останусь для вас Жанной, - прошептала она.

- Не хочешь… Что ж… пусть будет так, девочка. И… вот еще что. Возьми. На память.

Штаббс протянул ей маленький овальный образок на золотой цепочке. Большие глаза Богородицы смотрели грустно и понимающе, ласковые ладони обнимали Сына… Господи, если Она не смогла защитить Дитя от бед, что смогу сделать я, слабая девушка… как смогу я защитить тех, кого люблю?

- Удачи тебе в дороге, - тихо сказал Штаббс. – И… не держи зла. Моя бы воля – не видеть бы тебя здесь никогда…

Вета хотела ответить – и не смогла, в горле застрял комок. Все, что могла выговорить, - только негромкое «Спасибо…».

Напряжение скрутило ее так сильно, что она почти не помнила, как уходила из лагеря, как комендант проводил ее до кареты и отдал сопровождающим бумаги, как смотрела она в окно на удаляющийся забор, который всей душой желала больше никогда не видеть.

В карете, убаюканная тряской, она расслабилась, заснула и лишь сквозь сон слышала резкий крик, а потом – голоса и шум снаружи. Судя по тому, что рядом с ней спал все-таки Патрик, а не чужой солдат, все прошло благополучно.

Однако очень хочется есть. И умыться. И ноги размять. И… вообще. Вета поежилась. Интересно, как далеко они уехали? Сколько сейчас времени? Она осторожно, стараясь не греметь кандалами, чтобы не разбудить Патрика, выглянула в окошко – места мимо проплывали живописные, но совершенно незнакомые. Впрочем, что видела она в том краю, кроме внутреннего двора? Судя по солнцу, дело явно зашло за полдень.

Карету тряхнуло на очередном ухабе. Вета ойкнула, звонко ударившись браслетами кандалов о железную решетку окна. Патрик напротив резко открыл глаза и выпрямился, как подброшенный. Пальцы его легли на рукоять неведомо откуда взявшегося палаша.

- А… - увидев ее, принц облегченно вздохнул и немного расслабился. – Вы проснулись, Вета?

«И что, всегда – так? – невольно подумала она. – Вскидываться от каждого резкого звука, сразу хвататься за оружие – и только потом разбираться, есть ли опасность или нет. Рисковать ежеминутно, не ожидая за это награды?»

Дура, сказала она опять сама себе. Награда его впереди ждет. Еще какая награда – он идет трон себе возвращать, трон и имя. А то, что рискует – так это, как в той поговорке, стоит шампанского. А вот зачем в это дело ввязалась ты?

И зачем в это ввязался Ян? Который точно так же ежеминутно ждет стрелы в спину или удара штыком в грудь. Слава Богу, пока они не нарвались ни на кого. А ведь могли бы… погоняя лошадей всю ночь, не давая себе ни минуты передышки, они гнали лошадей на запад, стараясь оставить за спиной как можно больше миль.

И прикрыли ее плащом, и молчали, оберегая ее сон…

- Доброе утро, - слабо улыбнулась она. – Или скорее день? Я вас разбудила…

Патрик отложил палаш и потянулся.

- Как вам спалось? – осведомился он. – Не желаете ли кофе в постель… впрочем, нет, в постель не надо… тогда в карету?

Вета рассмеялась.

- Желаю, ваше высочество. Только не кофе, а… - она подумала, - нет, кофе, а к нему – бутерброды с икрой и… пожалуй, яблоко. Нет, два яблока. Нет, для ровного счета четыре больших красных яблока.

- Где-то у нас тут были… - Патрик порылся в валяющемся на сиденье рядом с ним узелке. – Вот! Прошу – как вы и заказывали. Бутерброды, конечно, с каторжной кухни, но… - Он протянул ей кусок хлеба с холодным мясом.

- Ух ты… Спасибо…

- Спасибо скажите Штаббсу, - деловито отмахнулся Патрик. – Кстати, скоро остановимся – нужно дать отдых лошадям. – И он вонзил зубы в еще один бутерброд, размером поменьше.

Вета только теперь поняла, что она ужасно голодна. Волнения прошедшей ночи перебили было аппетит, но теперь организм настойчиво намекал на то, что неплохо бы получить подкрепление.

Судя по неровностям под колесами, они свернули с дороги. Вета выглянула в окно. Так и есть, лошади бодро трусили по направлению к лесу. Карета в очередной раз подпрыгнула на ухабе и остановилась. В окно заглянул Ян.

- Эй, путешественники, приехали. Объявляется перерыв. Я, например, есть хочу…

С огромным наслаждением Вета вылезла на твердую землю. Да, экипажи ее отца и тюремная повозка – все-таки не одно и то же. Тяготы прошлогоднего пути на каторгу уже как-то подзабылись, и теперь изрядно пострадавшая за день пятая точка опоры возмущалась буквально во весь голос. Девушка огляделась - и ахнула. До чего же вокруг хорошо!

Огромное небо подпирали величественными вершинами поросшие соснами горы. Темная, сочная зелень леса стояла вокруг дороги сплошной стеной, но казалась не пугающей, а скорее величественной. Неподалеку, раздвигая мрачное торжество сосен своей голубизной, плескалось крохотное озерцо. Свежий, по-настоящему свежий воздух, наполненный ароматом чего-то неведомого, кружил голову; наверное, это запах свободы. Где-то в невообразимой вышине звенели птицы. И – тишина, настоящая, живая, мирная. И трава, высокая, настоящая, и цветы, и веточки земляники. Господи, как хорошо… Вета робко оглянулась – и сделала несколько па вальса, не замечая неровностей земли. И тихонько засмеялась, чувствуя, как отпускает ставшая привычной за этот год тоска и напряжение.

Поколебавшись, пошептавшись с Яном, Патрик все-таки снял с мнимой пленницы кандалы. На расстеленном на траве плаще они устроили стол. Разложили яблоки, орехи, вяленое мясо, нарезанный хлеб. Вета так отвыкла видеть на столе такое богатство, что воззрилась на него и в течение несколько секунд не отводила глаз. В желудке опять заурчало – одного бутерброда оказалось как-то маловато.

- Вета, прошу, - пригласил Ян, от которого не укрылся ее голодный взгляд.

- Не слишком усердствуйте, - предупредил Патрик. – Нам еще несколько дней ехать, и неизвестно, будет ли возможность поесть на постоялых дворах. И потом, - прибавил он негромко, - нельзя так сразу… с большого голода. Плохо станет…

Вино из пузатой фляги привело всех троих в прекрасное расположение духа. В самом деле, их ждут великие дела, они молоды и свободны – о чем еще можно мечтать?

Они хохотали и болтали, пока принц не оборвал сам себя:

- Нам бы потише... Любой проезжающий мимо заинтересуется – что это за солдаты такие, которые с каторжницей на травке сидят?

Вета откинулась на траву и посмотрела в небо. Как хорошо, как удивительно хорошо. А она могла всю жизнь прожить в столице и не увидеть ни этого неба, ни таких величественных сосен, не узнать, как высоко стоит солнце перед закатом и как вкусен простой черный хлеб, если есть его на траве, один кусок на троих, запивая водой или вином. Как многого она не знала. Насколько проще стал мир за этот год. Раньше, оказывается, у нее было огромное множество проблем: какое платье выбрать, какую ленту в волосы вплести, как дать понять кавалеру, что она не такая, как все, и как уговорить отца взять ее на очередную танцульку. Все предельно упростилось теперь. Кусок хлеба, нескованные руки, мыло и возможность спать хотя бы несколько часов в сутки – вот и все, что нужно живому существу. А еще – чувствовать рядом плечо друга… во сто крат дороже становится эта роскошь, если долгое время рядом с тобой – чужие равнодушные люди…

- Хорошо-то как, - сказал вдруг Патрик негромко. – Сидишь и сидишь, ешь, и никакого тебе конвоя, ни работы, ни нормы, ни окриков. Просто – сидишь, - и он счастливо засмеялся и с наслаждением развел руки.

Ян с тайным облегчением заметил, что из глаз принца понемногу уходит та глухая тоска, почти смертное равнодушие, которые стоячими омутами стыли в нем последние несколько недель. Патрик улыбался – почти как раньше, и шутил, как раньше.

- А представьте, принц, - лениво протянул Ян, - кровать. С вышитыми простынями, балдахином, ароматическими свечами в изголовье, с чистым бельем… и огромную бадью горячей воды, - он мечтательно вздохнул, - с душистым мылом…

- Кстати, насчет воды, - вдруг оживился Патрик, - я вижу озеро. А не искупаться ли нам?

- Холодная же еще, - засомневалась девушка, но Ян поддержал друга:

- Хоть человеком себя почувствуешь. Время еще есть, давайте! – и, опять смутившись, посмотрел на Вету: - Идите сначала вы, а мы покараулим…

Вода и вправду оказалась еще холодной, но Вета с наслаждением плескалась, негромко повизгивая от озноба и удовольствия и с опаской оглядываясь на юношей, возившихся у кареты и в ее сторону честно не смотревших. Ощущение пусть и не идеальной, но чистоты прибавило ей и уверенности, и настроения – она действительно почувствовала себя другим человеком. Поколебавшись, девушка решила не стирать нижнюю юбку и сорочку – все равно через несколько дней у них будет другая одежда.

Потом она долго расчесывала мокрые волосы, прислушиваясь к азартным выкрикам и смеху, доносящимся с берега. Когда, хохоча и все еще фыркая, молодые люди вернулись к карете, Вета посмотрела на них, раскрасневшихся от купания, и тоже засмеялась – просто так, очень уж легко и радостно стало вдруг на сердце.

Юноши, смеясь, подтрунивали друг над другом, а Вета смотрела на них и думала, как изменились оба за этот год. Уже не прежние чуть угловатые и нескладные мальчишки – мужчины; совершенно не детским был разворот плеч, перекат сильных мускулов под кожей, жесткие, огрубевшие от работы руки, взгляды – точные, уверенные, цепкие. Оба сбрили, наконец, бороды, так старившие их, но и на прежних себя походили мало. Широкоплечий, крепкий Ян на вид казался старше друга. Хмурые, колючие глаза на скуластом лице, жесткий ежик темных волос, морщинка меж бровей – на вид ему можно было дать лет двадцать пять, а порой и все тридцать, и только мелькавшая порой озорная улыбка давала-таки поверить, что ему нет и двадцати одного. Через правую щеку к виску тянулся тонкий, уже почти незаметный шрам – след давнего удара. Высокий и гибкий Патрик выглядел легче и тоньше, светлые волосы и ямочка на подбородке делали его порой совсем мальчишкой, но внимательный взгляд сине-серых глаз, горькие складки в углах губ, точные, скупые движения выдавали взрослого, сильного воина. И – переглядки, незаметные кивки, понятные лишь им двоим жесты – оба понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда, с полунамека; Вета с завистью подумала, что у нее никогда не было такой подруги – с которой не страшно было бы в огонь и в воду.

- Пора ехать, - сказал Ян, отряхиваясь, как щенок. – Скоро закат…

- Пора, - согласился принц. – У-уххх… вернусь во дворец, заведу себе личное ледяное озеро для поднятия тонуса… жизненного… королевского…, - он опять захохотал и неожиданно схватил растерявшуюся Вету в охапку, закружил ее в воздухе.

Девушка с визгом замолотила кулачками по его спине, заболтала ногами, чувствуя себя пушинкой в его сильных руках. А когда Патрик опустил-таки ее на землю, едва сдержалась, чтобы не прижаться к нему… почему такими короткими всегда бывают мгновения счастья?

Ян вздохнул.

- Чисто дети малые… Эй, ехать пора!

- Господа, объясните мне, - попросила девушка, пока Ян с явной неохотой снова надевал на нее кандалы, - кто был тот человек, который показывал нам дорогу?

- Некто Крэйл, - неохотно ответил принц, сворачивая и увязывая узелок с едой. – Доверенный лорда Маркка.

- Маркка? – удивилась девушка. – Но, ваше высочество, он же никогда… вы с ним не особенно ладили раньше. Зачем бы ему помогать нам?

- Сам удивляюсь, - признался Патрик. – Видимо, или я ошибался, или он… слегка изменил своим убеждениям.

- Но Штаббс какой молодец! – сказал вдруг Ян. – Видит Бог, я от него такого не ожидал. Надеюсь, он не слишком пострадает, если все вдруг раскроется…

Патрик суеверно сплюнул через левое плечо.

- Не говори глупостей… Все будет хорошо. Но я не забуду того, что он сделал. Что ни говори, сейчас он рискует и рискует сильно. Видимо, он действительно человек порядочный…

- Он просто сделал свой выбор, - пожал плечами Ян. – Ведь не просто же так… наверняка он надеется на вашу благодарность, ваше высочество.

- Для этого надо добраться до столицы, - вздохнул Патрик.

- Пока что нам нужно добраться хотя бы до монастыря, - резонно возразил Ян.

 

* * *

 

Маленький придорожный трактир в пяти милях от монастыря святого Иоанна был скорее не трактиром, а постоялым двором. По крайней мере, размер его был достаточным для того, чтобы разместить там на ночь некоторое количество путешествующих. Большой деревянный дом с резным крыльцом и кружевом на перилах выглядел уютно и приветливо. Широкий щит с нарисованным красной краской жареным не то петухом, не то цыпленком намекал на то, что разжиться здесь можно не только выпивкой, но и едой, и коновязь у входа могла вместить с десяток лошадей.

Вблизи, однако, впечатление это оказалось несколько испорченным. Двор просторный, но не метен и завален всяким хламом. Забор – даже с нескольких шагов видно, что покосившийся, окна – мутные, на деревянном кружеве наличников не хватает нескольких звеньев. Видимо, конкурентов в этих безлюдных местах у трактира не оказалось, и хозяин позволил себе несколько расслабиться. Дорожные люди – непривередливый народ; поди откажись от возможности выспаться в постели, пусть даже не слишком чистой, если на день пути вперед вперед больше такого шанса не представится. Видимо, проезжающие скрипели, но платили. Набитые за день в седле или тряской карете важные и нежные части организма любой кошелек заставят раскрыться.

Патрик с видом заправского кучера подкатил и лихо развернул лошадей на дороге прямо напротив ворот.

- Оставайтесь пока здесь, - принц спрыгнул с козел, стукнул в окошко кареты. – Янек, сядь пока к лошадям… на всякий случай. Ждите, пока я не выйду… если что – гони, понял?

Вета посмотрела ему вслед. Как он может так быстро и легко двигаться после почти трех суток почти непрерывной езды? Они останавливались лишь на короткое время, чтобы не загнать лошадей, даже ели на ходу и спали по очереди. Ей еще повезло, ей не нужно было править, и задремать она могла в любое время, а юноши сменяли друг друга на козлах без остановки, да и в карете лучшее место уступали ей.

Дернув скрипучую дверь, Патрик вошел внутрь и огляделся. Да уж, действительно, не самое лучшее место, какого может желать путешественник. Большая комната с грязными стенами тонет в дыму, несмотря на распахнутые окна, столы и лавки – грубо сколоченные и наверняка занозистые. Стойка с парой немытых стаканов, в углу дремлют двое проезжающих – высоких мужчин, по шею закутанных в плащи. Еще один – похоже, уже не очень трезвый – стоит, навалившись грудью на стойку, и тянет пиво из высокой кружки. Принц окинул их тревожным взглядом. Та еще публика… и ни один из них не похож на описанного ему Йеля.

- Хозяин! – громко позвал он. – Эй, хозяин!

- Слушаю, сударь, - откуда-то из-под прилавка вынырнул толстый, лысоватый трактирщик в грязном фартуке и поношенном колпаке. – Чего изволите, сударь?

Патрик подошел к стойке вплотную. От стоящего рядом пьяницы несло перегаром; Патрик брезгливо отодвинулся.

- Пообедать бы, хозяин, – попросил он.

Показалось ему, или вправду глазки хозяина забегали воровато? Трактирщик схватил со стойки огромные деревянные кружки и суетливо принялся вытирать их засаленным полотенцем.

- На любой вкус, - выговорил он, наконец. – Чего изволите?

- Обед на троих и вина, – принц вытащил из кармана несколько монет и небрежно бросил их на прилавок.

- Не извольте беспокоиться - сделаем, - трактирщик поставил кружки – и быстро попятился, дернул щелястую дверь за стойкой и исчез.

В этот момент Патрик почувствовал, как в бок ему уперлось что-то острое.

- Не дергайся, - проговорил кто-то сзади. – Тихо, тихо, служивый… спокойно, не дергайся. Руки на стойку.

Очень медленно Патрик повернул голову. Двое, дремавшие у столика возле стены, стояли – один у двери, один у окна, - направив на него арбалеты. Третий теперь оказался рядом с ним, прижимая к его боку кинжал.

- Ах, вот как, - вырвалось у принца.

- Именно так, - ласково улыбнулся стоящий рядом. – Сейчас ты отдашь нам оружие… только быстро и тихо.

- А в чем, собственно, дело? – попробовал прикинуться непонятливым Патрик. – Господа, я солдат Его Величества…

- Солдат, солдат, - добродушно ответил тот, что у окна.

Острие кинжала упиралось в бок весьма недвусмысленно, и дергаться смысла не имело. Патрик медленно положил руки на стойку. Капли холодного пота, щекоча, покатились по вискам.

- Что вам нужно?

- Сейчас мы посмотрим, какой ты солдат…

Уверенная чужая рука быстро вытянула из-за пояса и отбросила в сторону пистолет и палаш. Стоящий сзади полоснул на нем мундир, обнажая спину, и крикнул:

- Есть! Родинка! Это он…

Что-то тяжелое грохнуло у двери, послышался сдавленный вскрик. Острие кинжала вздрогнуло и на мгновение отодвинулось.

Быстро и яростно, в развороте Патрик ударил противника локтем в лицо – тот охнул, мешком свалился на пол, выронив кинжал. Взгляд принца метнулся к выходу, сердце ухнуло вниз - стороживший дверь тоже валялся на полу, а за его спиной неведомо откуда взявшийся Ян опускал руку с обнаженным палашом.

Патрик быстро подхватил с пола палаш.

- Выстрелишь – убью, - крикнул он тому, кто, стоя у окна, вскинул арбалет, целясь в Яна.

Тот замер.

- Разряди арбалет, - приказал принц, не двигаясь. – Живо… Теперь – сам в угол.

Патрик бросил мгновенный взгляд на валяющегося на полу противника, отшвырнул ногой кинжал и пистолет подальше, в угол. Трех секунд хватило, чтобы отчаянным прыжком пересечь комнату. Друзья выскочили во двор.

Задыхаясь, кинулись они к стоящей у ворот карете, вскочили на козлы. Ян хлестнул лошадей…

Хлопнула дверь, на крыльцо выскочили трое. Один вскинул арбалет, но второй ударил его по руке, крикнув:

- Живым!

- Черта с два, - сквозь зубы пробормотал Патрик.

Он схватил висящий в петле на стенке кареты арбалет и крикнул Яну:

- Скорее! Уходим в лес!

- Если верховые - не уйдем, - отозвался Ян, – карету бросить придется!

- Знаю! Оторвемся - посмотрим…

Раскачиваясь, грозя развалиться на каждом шагу, карета тяжело катилась по дороге. Ветер свистел в ушах, выжимал слезы встречными порывами. Мелькали придорожные столбики.

Патрик до рези в глазах всматривался назад. Пока тихо… Дорога пошла под уклон. Если бы найти удобный поворот в лес, чтобы сбить погоню со следа. Не может быть, чтобы вообще нигде не было ни одного сворота...

В сплошной чаще деревьев мелькнул просвет.

- Здесь! – крикнул Патрик. – Поворачивай!

С дороги уводила в лес широкая тропинка, еще не просохшая после недавних дождей. Деревья почти сразу смыкались над ней сплошной стеной. Карета, разбрызгивая комья грязи из-под колес, едва не въехала на повороте в трухлявый пень. Принц мельком посочувствовал сидящей внутри Вете, которую мотало из стороны в сторону – карета не была рассчитана на такие скачки и такие колдобины.

- Завязнем! – закричал Ян, когда сизая лента дороги скрылась из виду.

Словно в ответ на его слова карета въехала передним колесом в большую лужу и, увязнув, остановилась. Лошади дернулись и встали. Ян отчаянно выругался.

Патрик соскочил с козел.

- Лошадей! Вета!

Ян понял, бросился к дверце кареты. Принц кинулся к лошадям, солдатским палашом принялся пилить постромки…. И похолодел – с дороги отчетливо донесся топот копыт. Погоня.

- Вету уводи! – крикнул Патрик, перехватывая постромки, и вывел храпящих и беспокойных лошадей.

- Вета, скорее! – Ян рванул девушку за руку, торопливо помог выбраться из кареты. Яростными рывками, раня ей руки, снял с нее кандалы, подтащил к лошади. – Давай верхом - и ходу. Уходи подальше, не жди нас, поняла?

- А вы?!

- Нет, подожди, - сказал он вдруг, удерживая ее.

Ян ухватил девушку за локти, быстро притянул к себе и поцеловал в крепко сжатые губы – крепко, уверенно и удивительно нежно. А потом отпустил, оттолкнул от себя и сказал:

- Вета, я люблю вас.

И, ухватив поперек туловища, забросил на спину лошади.

- Нет, - закричала Вета, - я не поеду одна! А вы?!

- Мы прикроем, - сквозь зубы проговорил Ян. – Скачи, скорее!

- Нет! Я с вами!

- Давай! – заорал Патрик и хлестнул ее коня. Вета ойкнула, завалилась назад, но поймала ритм и выпрямилась. Патрик облегченно вздохнул и развернулся к Яну.

- Развернем карету набок, укроемся за ней?

- Нет, - мотнул головой Ян. – Давай верхом – и отсюда! Я задержу.

- Спятил?

Ян развернулся к нему.

- Патрик, - внушительно сказал он. – Зачем это все? Для того, чтобы ты – именно ты – добрался до столицы. И если сейчас ты будешь проявлять благородство, мать твою, - закричал он, - ты все погубишь! Мотай отсюда!

- К черту! – заорал Патрик. – Я тебя не оставлю!

В дерево кареты ударил арбалетный болт, выбил щепку, пролетевшую прямо рядом с ними. Друзья быстро присели и осторожно выглянули из-за кареты.

В десятке метров от них вылетела на тропу дюжина всадников. Ян осторожно приоткрыл дверцу, сгреб все валяющееся на сиденье оружие, один арбалет протянул принцу. Очень аккуратно, шепча что-то сквозь зубы, прицелился, выстрелил. Один из всадников вылетел из седла. Так же сосредоточенно Ян перезарядил, снова прицелился, выстрелил.

Погоня остановилась и рассыпалась. Очевидно, соваться под стрелы им не хотелось. Всадники спешились, попрятались за деревья.

- Эй, - донесся до них голос, - не стреляйте! Давайте поговорим!

Патрик засмеялся сквозь зубы.

- Ну, давайте, - пробормотал он, снова заряжая арбалет.

- Ваше высочество, - крикнул второй голос, более жесткий и властный. – Мы знаем, что вы здесь. Выслушайте нас! Мы не хотим вам неприятностей!

- Я тоже не хочу, - так же сквозь зубы процедил принц.

- Ваше высочество, вы нас слышите?

- Слышу! – крикнул Патрик.

- Мы предлагаем вам сдаться добровольно! Вам и вашим спутникам сохранят жизнь, мы увезем вас в столицу. Ваше высочество, будьте благоразумны! У вас нет выбора… Нас больше. Иначе мы снимаем с себя ответственность за вашу жизнь…

- Как прискорбно, - фыркнул Патрик себе под нос.

- Ваше высочество, мы даем вам три минуты на размышление! Или вы выходите с поднятыми руками, или мы стреляем на поражение.

Наступила тишина.

- Может, отмахаемся? – задумчиво спросил Патрик. – У нас палаши… Сколько их там?

Ян осторожно выглянул из-за кареты.

- Один, два… четыре… кажется, восемь. Нет, принц. Палаши – вещь, но лезть под стрелы неохота. Окружат и перестреляют… Уходи, прошу. Я задержу. Еще не поздно.

- Вместе...

- Идиот...

- Сам идиот. Уходим вместе, успеем. У нас пара минут, пока они думают. Надеюсь, Вета успела уйти. На лошадь – и ходу. Оторвемся чуть-чуть, потом - пешком, больше шансов...

Ян кивнул.

- Давай…

- На счет «три»... раз… два…. три!

Единым прыжком друзья метнулись к последней лошади, вскочили верхом.

- Вперед!

Несколько секунд позади было тихо, затем послышалась ругань, просвистели несколько арбалетных болтов. Погоня, ругаясь на весь лес, тоже пришпорила коней.

Стрела свистнула в воздухе совсем близко. Ян выронил арбалет, зажал левой рукой правое плечо. Меж пальцев его потекла темная струйка.

- Ничего! – крикнул он со стоном, цепляясь за Патрика. – Вперед!

Они мчались галопом что есть мочи, уже не оглядываясь. Патрик всматривался в мелькающую впереди тропу до боли в глазах, страшась на очередном повороте увидеть Вету, скачущую назад. Хоть бы она успела уйти как можно дальше.

- Лошадь придется бросить, - крикнул принц. – На упряжной не уйдем.

Ян хрипло засмеялся.

- Приключения, кажется, начались раньше, чем мы… - не договорив, он глухо вскрикнул.

Патрик резко обернулся. Ян, нелепо взмахнув руками, заваливался набок; лицо его стремительно бледнело, становясь почти восковым.

 

* * *

 

Ночью у Веты началась истерика.

- Как ты мог, - кричала она, захлебываясь слезами, не помня и не осознавая, на кого кричит – на себя или на него, - нет, как ты мог?! Из-за тебя гибнут люди, а ты принимаешь их смерть так спокойно, словно они – пешки на шахматной доске! Как ты мог? Тебе надо было остаться там, там, там! Тогда Ян не погиб бы!

- Вета, - Патрик был бледен, и губы его дрожали, - Вета, что вы говорите! Это несправедливо.

- Несправедливо? – закричала она снова. – Что – несправедливо? А то, что он пошел на смерть, чтобы не оставить тебя, - это как, справедливо? А Магда? А Джар? Ты – принц, ты должен был защитить их! А они умирали из-за тебя. И ты после этого можешь говорить о справедливости?

Вета кричала, и всхлипывала, и колотила кулаками по его груди. Патрик не пытался ее успокаивать. Он сидел рядом, а когда девушка обессилела и тихонько заплакала, уткнувшись в его грудь, просто осторожно гладил ее по плечам.

 

Весь прошедший день хотелось просто вычеркнуть, выдрать из памяти. Или переписать заново – чтобы не вдвоем остались они на этом свете, а втроем; все на свете отдать бы, чтобы не было этих страшных минут, этой отчаянной скачки по лесной тропинке, под хлещущими по лицу ветками.

Патрик удерживал на лошадином крупе обвисающего Яна, почти повесив его на себя, подхватив за руки, и то ругался вслух, то выкрикивал молитвы, стараясь только не слететь вместе с другом под конские копыта. А потом пронзительно заржала – почти вскрикнула – лошадь и шарахнулась в сторону – в ногу ей попал арбалетный болт. Проламываясь сквозь кусты, полуослепшая от боли, в какой-то момент она рухнула в пустоту.

Друзья кубарем покатились с заросшего кустарником обрыва, потеряв на несколько мгновений представление о времени и пространстве. На их счастье, обрыв оказался невысоким, и Патрик успел подхватить Яна, упавшего прямо на него, и даже подняться прежде, чем сверху снова полетели стрелы.

- Уходим…

Задыхаясь, Патрик закинул руку друга себе на плечо, потащил его прочь. Сверху донеслась ругань - погоня закрутилась на месте, ища спуск.

Сколько-то они тащились так по лесу, продираясь сквозь кусты, – сколько? Сбоило дыхание, в груди жгло. Ян страшно тяжелел, обвисая, дышал тяжело, с хрипом. А потом простонал:

- Оставь… уходи…

- Иди ты… - выдохнул принц.

- Уходи… - повторил Ян. – Сдохнем оба… Ты должен…

Патрик остановился, взглянул на друга. Лицо Яна было восковым, из посиневших губ вытекала алая струйка, мундир намок и почернел от крови. Древко стрелы торчало из спины чуть ниже правой лопатки.

- Не надо… - попросил он неизвестно зачем. – Не умирай…

- Уходи… - снова простонал Ян. – Оставь меня…

Принц торопливо огляделся. Вывороченная с корнями огромная сосна лежала неподалеку. Патрик осторожно, стараясь не задеть древко, подтащил к ней друга, опустил на землю у ствола, раздвинув вереск.

- Вырезать… перевязать… - трясущимися руками он выхватил нож, но Ян оттолкнул его:

- Уходи…

- Дождись, - попросил Патрик. – Дождись, не умирай… Я Вету найду, у нее бинты…

- Иди же… - прошептал Ян.

Я не могу тебя оставить, молча закричал Патрик. Не могу! Это нельзя и неправильно, так невозможно! Стиснув зубы, он задержал на мгновенье ледяную ладонь Яна в своей и поднялся, пошел, побежал прочь, оглядываясь, на ходу слизывая с губ соленые капли пота и слез.

Прости меня…

А чего ты хотел? Остаться там, рядом с ним, и погибнуть самому? Увидеть, когда тебе скрутят руки, как кто-то из солдат хладнокровно прикончит Яна – просто чтобы не тащить с собой лишний груз? А так - у него есть шанс… у вас обоих есть шанс – его не найдут в вересковых зарослях, а ты уйдешь, оторвешься, собьешь погоню со следа… Если он доживет, если дождется, пока ты отыщешь Вету и вернешься…

Не лги себе. Ему не выжить. А ты – должен жить, и Ян это знает. И ты знаешь, что он знает. Он хочет спасти тебя. И много ли толку тут от твоего благородства…

Кровь и силы вытекают, уходят по капле, и как, наверное, страшно умирать одному в высокой траве, страшась услышать шаги погони. О чем он думает, что вспоминает сейчас – перед концом, жалеет ли о том, что все сложилось так, а не иначе…

Кто угодно – не Ян! Пожалуйста, кто угодно, но только не он…

«Не умирай, - просил он молча. - Пожалуйста, не умирай. Дождись. Я вернусь. Дождись».

Патрик долго петлял по лесу, пока не выбился из сил окончательно. А когда свалился в высокую траву, задыхаясь и кашляя, оказалось вдруг, что вокруг – тихо. Погоня потеряла их след.

Еще сколько-то времени принц кружил у тропы, пока не увидел, наконец, Вету, едва держащуюся на крупе измученной, ковыляющей медленным шагом лошади. Девушка пронзительно вскрикнула – и едва не кубарем скатилась с конской спины ему под ноги.

… Потом они долго стояли на коленях возле неподвижного, перемазанного кровью Яна. И смотрели, смотрели. Лицо виконта казалось очень спокойным и немножко усталым, горькая складка у губ разгладилась, он выглядел теперь младше, чем на самом деле, – и таким был красивым, как никогда в жизни. Ни у Веты, ни у Патрика не было слез – они просто молчали и смотрели. Принц гладил Яна по темным волосам, держал руку друга в своей, словно это могло помочь, словно можно было перелить силы, поделить его жизнь на двоих. И когда медленно опустил мертвую ладонь на траву, ему показалось, что сердце его разорвали пополам. Как же это так может быть, их же всегда было двое… Почему он остался один? Патрик пытался сказать: «Не уходи…» - и не мог.

Зачем ты уходишь, не оставляй меня. Мы всегда были вместе, сколько я помнил себя в этом мире, ты всегда шел рядом, мы не мыслили жизни друг без друга. Не уходи. Это я должен был защитить тебя, я отвечаю за тебя, я отвечаю за всех, а вот теперь получается, что ответить – не смог. Ты ответил за меня, ты принял на свои плечи мою ношу, и как и когда я смогу расплатиться с тобой за это? Не уходи, это неправильно и неверно. Ты должен жить, это моя война, а не твоя, и эта стрела была моей, а ты закрыл меня собой, друг мой, брат мой… мы оба знаем, что никто не виноват, но разве от этого легче? Как я мог оставить тебя здесь, тебе было одиноко и холодно… не согреть ледяных твоих рук, не закричать «Прости!» - ты все равно не услышишь. Если правда есть какая-то другая жизнь после этой, земной, то пусть тебе там будет хорошо и спокойно…

Так же молча они по очереди рыли могилу широким солдатским тесаком. Наверное, нужно было уходить, их все еще могли найти, но они не могли оставить его так. Яма получилась неглубокая, но это уже не имело значения, лишь бы не добрались потом до тела дикие звери. Как можно бережнее Патрик уложил Яна на расстеленный в яме плащ, сложил руки на груди, осторожно поцеловал в лоб, погладил по исцарапанной щеке. Вета шептала молитвы – отчего-то они боялись говорить в полный голос.

Комья земли глухо сыпались на закрытое краем плаща лицо, на худые руки, на залитый кровью мундир. Вета, не в силах смотреть, отвела взгляд. Не было солнца. Только сосны, вереск и равнодушное небо, качающееся над головой. Сколько часов или дней прошло с той минуты, как он сказал «Я люблю вас, Вета….» - отчего же он не признался в этом раньше? И как сама она не замечала неловкой этой любви, робкой, полудетской, хрупкой, расцветшей среди страха и ужаса. Впрочем, что бы она могла дать ему в ответ? Только лишь дружбу… но теперь это не имеет никакого значения. Зачем все так вышло?

Уходя, они все оглядывались, оглядывались, словно надеясь запомнить поляну, на которой остался Ян, словно пытаясь выделить ее из сотен других таких же, вырезать в памяти, навсегда. Потом когда-нибудь они вернутся сюда, и над холмиком этим вырастет обелиск, и на нем выбьют буквы имени. Это обязательно будет. И для этого надо так мало – всего лишь выжить…

 

Загнанную, запаленную лошадь пришлось оставить в лесу, как ни жаль было. В горах ей все равно не пройти.

Ночью они прятались в крошечной пещере в скалах, и если бы погоня не потеряла след, их легко нашли бы по крикам. Бог миловал. А потом Вета заснула, и принц осторожно опустил ее на расстеленный на камнях свой плащ и сидел рядом, держа ее руку в своей руке. Когда же ладонь, сжимающая его пальцы, расслабилась, он осторожно высвободился и встал. Вышел из импровизированной комнаты наружу, прислонился к скале и запрокинул голову. Яркая и тяжелая, в небе царила луна, и оранжевый диск ее заливал четким бледным светом каменистые уступы, поросшие кустарником.

Патрик долго стоял так, глядя в ночное небо, кусая костяшки пальцев. Глаза его были сухими. Потом развернулся и уткнулся в скалу лицом, до крови обдирая пальцы о каменные уступы и поросшие мхом холодные булыжники.

Утром Вета не могла поднять глаз. Она плохо помнила то, что говорила накануне, но и того, что помнила, оказалось достаточно, чтобы краснеть от стыда.

- Ваше высочество, простите, - глухо проговорила она, не глядя на него. – Я… вовсе не думаю того, что вчера…

- Да полно, Вета, - отозвался принц. – Я все понимаю…

Он был бледен, потому что не сомкнул глаз накануне, охраняя их обоих. И молчалив, потому что все то, что вчера выкрикивала ему девушка, он знал и понимал сам. Она была тысячу раз права, и правота эта тяжелым грузом лежала на его совести. Четыре смерти случились в этом мире по его вине. И то, что погибшие сами сделали свой выбор, никак его вины не умаляло.

Всю жизнь, сколько он помнил себя, Патрик слышал от отца, что король посылает людей на смерть и имеет на это право. Он знал это. Но оказывается, что знать и понимать – вещи совсем разные. Можно тысячу раз знать себя правым, но отказываться принять это. От королей зависят судьбы. И не всегда судьбы эти сплетаются в тот узор, который хотели бы. Но кто сказал, что король не в ответе за каждую из этих нитей? И кто знает, быть может, ТАМ с него и спросят – ответ. «Что ты сделал для того, чтобы те, за кого ты отвечаешь, стали хоть чуточку счастливее?».

Счастлива ли стала Жанна, погибшая так нелепо и бессмысленно в свои девятнадцать? Как хрупко и невовремя расцвело ее чувство к Кристиану; может быть, мысль о нем послужила ей утешением в последние минуты? Патрик до сих пор не мог понять, что это было – несчастный ли случай или обдуманный, страшный поступок? А может, и права она была; по крайней мере, ужасов каторги она избежала, ей не пришлось долго и мучительно умирать в занесенном снегом бараке.

Магда, несомненно, была счастлива. Их недолгая любовь – да, любовь, любовь! – принесла ей, быть может, единственное за всю жизнь счастье. Что знала она, выходя замуж? Благодарность, уважение, привязанность? Во всем этом не было ни капли той отчаянной страсти, из которой на три четверти состоит любовь. А оставшуюся четверть – даже если женщина сама себе ее придумала, кто сказал, что она не права? Если она стала от этого хоть немножко счастливее…

Стал ли счастливым Ян, защищая любимую девушку и друга? Стал ли он счастлив, когда сказал, наконец, о том, что носил в себе весь этот год? Тысячу, десять тысяч раз улыбается сверху его душа – «Ты ни в чем не виноват…», но раз за разом совесть кричит: «Виновен!». Это – на всю жизнь.

А Джар?

А остальные, пострадавшие лишь потому, что были рядом с ним? Четырнадцать сломанных судеб на его совести. И нельзя даже избавиться от этой вины, потому что он должен жить. Должен дойти. Потому что нужно вытащить тех, кого осудили вместе с ним. Потому что нужно найти мать и маленького сына Магды. Потому что он обещал. И еще - в его руках страна, которую рвут на части жадные волки. Которая может достаться тому, кто управлять ею – не достоин. А потому нужно жить.

Серое небо над их головой расплакалось, наконец, мелким дождем.

 

* * *

 

Дорога – тропинка – поворот – овраг – бездорожье, серая пыль под босыми ногами, ноющие лодыжки, привкус соли на губах, запекшиеся губы, холодная вода из родника, вереск и сосны. Дорога, дорога. Из прошлого – в будущее, из войны – в мир, все отступает, теряется под высоким небом, под неторопливыми облаками, все делается неважным. Кроме одного – цели, к которой ведет эта сизая лента. Тишина, безмолвие, мягкая трава подлеска, тяжелая усталость, от которой нельзя избавиться даже во сне.

Они шли лесом. Карты с собой у них не было, а выходить на тракт – опасно. Оставалось ориентироваться по солнцу и лесом, вдоль тракта, идти на запад, в Еж. В Еже – единственная зацепка – гостиница «Магдалина» и человек, который должен ждать их с запасными конями. Если… если. Если ждет их там все-таки друг, а не засада.

С собой у них не было почти ничего – истрепанная одежда каторжницы и разорванный мундир солдата королевской пехоты, огниво, палаш да нож, да головы на плечах. Провизия, оружие, немного бинтов, данных комендантом – все осталось в карете, вспомнить о них было тогда не до того. Теперь же приходилось надеяться лишь на себя да на лес, который, хотелось верить, не выдаст.

Горожанка, редко бывавшая в лесу, Вета совсем растерялась и сникла. Если б не молчаливо идущий чуть впереди Патрик, она бы и направление выбрать не смогла. Принц, которого обучали искусству благородной охоты, был все-таки опытнее своей попутчицы.

Негде было достать хлеба, но Патрик сумел сделать себе лук – не Бог весть какой, из гибкой ветки орешника, и десяток стрел, и жить сразу стало легче. Подбитые белки, глухари, пусть без соли и хлеба, - все-таки лучше, чем ягоды и коренья. Да и ягод в мае еще нет. Коренья съедобные… но как знать, какие они? Первые дни оба на ходу подбирали прошлогодние кислые падалицы, срывали траву, показавшуюся знакомой, надеясь, что «Бог не выдаст, свинья не съест».

Мясо без соли, пойманная острогой рыба, кислые падалицы – достаточно, чтобы не свалиться от голода вовсе, но все-таки мало. И – однообразно; после нескольких дней такой еды Вету почти постоянно мутило. Как много, оказывается, нужно человеку, чтобы выжить. Как много нужно знать и уметь; лучше б ее учили не танцам и этикету, а умению сделать прямую, хорошую иголку из кривой рыбьей кости… или – как освежевать мясо… или – как ночевать на сырой земле, если май и ночи еще холодны.

За прошедший год Вета ко многому притерпелась. Научилась спать в любое время, если есть возможность. Научилась переносить невозможность уединиться даже на несколько минут в день. Научилась ценить краткие минуты передышки, есть прогорклую, невкусную пищу и довольствоваться малым. Теперь ее трудно было чем-то удивить.

Но она оказалась совершенно не готова круглые сутки видеть рядом с собой человека, которого любила. Весь этот год они встречались редко, минуты свиданий были коротки, а потому она словно и не замечала происшедших в нем и в ней изменений, все еще храня в душе тот образ, который сама себе создала. Но прошел год, и оба они стали совершенно другими, и им друг к другу привыкать нужно было – заново.

Впрочем, не сказать, чтобы это оказалось очень трудно. Патрик был молчаливым и нетребовательным попутчиком. Он был вежлив и деликатен с ней, старался по мере сил облегчить ей путь – но и только. Словно совершенно чужой человек идет, которому все равно, кто рядом с ним. Молчаливый, погруженный в себя, натянутый, точно стрела, выпущенная к цели.

А еще Вета поняла, что она принца ужасно стесняется. Все те нехитрые тонкости быта, которые она научилась совершенно свободно выполнять в переполненном бараке, в безлюдном лесу наедине с Патриком приводили ее в замешательство и вызывали краску стыда. Первое время она стеснялась попросить его остановиться по разным надобностям, не решалась при нем поправить натирающий ногу неудобный башмак, не могла даже разуться или закатать рукава – потому что не принято же! А уж если нужно было приподнять подол юбки, чтобы перелезть через корягу… Проклятый дворцовый этикет, совсем вроде бы стершийся из памяти, оказался настолько въевшимся в кожу и кровь, несмотря на массу неудобств. Вета мучилась несколько дней, ругая себя последними словами и стараясь поспевать за быстрыми шагами принца. А он, казалось, совсем не замечал ее страданий, и это вызывало у нее едва ли не слезы досады.

Но все это оказалось лишь цветочками по сравнению с тем ужасом, в который она впала, заметив у себя приближение тех самых женских дел, о которых не принято рассказывать мужчинам и про которые за всеми этими волнениями она совершенно забыла. И – совершенно ничего с собой, ни даже тряпки чистой, которую можно было использовать. Сначала Вета изорвала почти всю нижнюю юбку, но этих кусков хватило на два дня. Потом она старалась идти чуть сзади неутомимо идущего принца, наивно надеясь, что он не станет оборачиваться и не заметит ее мокрой юбки и темных капель, пятнавших землю от ее ног.

Патрик словно бы и не замечал ничего. Он почти не оборачивался и не сказал ей ни слова, но потом Вета разглядела краску стыда, заливавшую его шею и уши. Ей захотелось провалиться сквозь землю.

На очередном привале, место для которого они выбрали у крошечного, совершенно ледяного ручейка, вытекающего из-под корней старого дерева, принц усадил девушку на вывороченный ствол огромной березы.

- Вета, - очень серьезно сказал он, опускаясь на землю рядом, - скажите мне, чем я могу вам помочь?

- Я… не понимаю вас, ваше высочество, - Вета недоуменно взглянула на него.

Патрик вспыхнул.

- Может быть, вам нужно… ну… - он запнулся, - ну, приспособление какое-то, я не знаю… - Он еще гуще залился краской и кивнул куда-то в район ее пояса. – Ну, справляются же женщины как-то с… этим всем. Я же вижу, как вам тяжело…

Вета с размаху закрыла лицо ладонями. Ей захотелось умереть на месте или исчезнуть и никогда больше не возвращаться. Черным проклятием прокляла она в эту минуту Господа Бога, создавшего женщин такими, какие они есть.

- Вета… - принц осторожно отвел в сторону ее маленькие ладони. – Вы боитесь меня? Стесняетесь? Прошу вас, не надо, - такой мягкости в его голосе она давно уже не слышала. – Ну… это ведь обычное дело, так? Значит, мы сможем с этим справиться. Я давно вижу, как вы стыдитесь меня… пожалуйста, не надо! Вам тяжелее, чем мне, вы женщина, и потому если я могу чем-то помочь вам, то…

Он улыбнулся – неловко и смущенно.

- Вы плачете? Вета, дорогая… я не хотел вас оскорбить. Но вы же сами видите – здесь не до этикета. Забудьте вы про эти дурацкие условности, у нас не дворец. Мне казалось, что после лагеря вы станете проще относиться ко всему этому. Я ведь тоже человек, и тоже не из золота сделан. Скажите, если бы вам пришлось ухаживать за раненым, что бы вы сказали в ответ на его попытки скромничать? Помните, как вы меня перевязывали? Ну вот, а здесь ведь… примерно так же… Давайте не будем стесняться друг друга, хорошо?

Она кивнула, не поднимая глаз.

- Вот и хорошо. А теперь вытирайте слезы и скажите – что вам нужно, чтобы было легче идти? Я как-то… не очень разбираюсь в ваших тонкостях, - он потер лоб ладонью.

- Откуда вы знаете про все это? – пролепетала Вета.

Принц чуть улыбнулся.

- Во-первых, я все-таки уже давно взрослый, - он отвел глаза. - Во-вторых… вы думаете, что только женщины умеют обсуждать мужчин? Представьте себе барак, в котором полсотни мужиков. Можете вообразить, на какие темы они говорят? Хотя, по совести, я… эээ… понял весь процесс только в общих чертах. Но это неважно. Ну, так что же?

- Чистое полотно, - сказала Вета, так же не глядя на него. – Но мне нужно много, и…

Патрик подумал.

- Не знаю, насколько она чистая, но другого все равно нет… - он вскочил и деловито стянул с себя мундир. – Впрочем, ее можно выстирать…

Патрик снял нижнюю рубашку и протянул Вете.

- Нет, нет, - замотала она головой, - не нужно, что вы! А сами-то вы как?

- Вета, - серьезно смотрел он на девушку. – Мы договорились? Держите. Раздерем на полосы. А постирать ее все-таки, наверное, нужно…

 

* * *

 

Они потеряли счет дням. Сколько прошли – не знали. День или два блуждали в скалах; карабкались, почти не разбирая дороги, вверх по заросшим шиповником склонам, в кровь царапая руки; цепляясь за жесткие ветви, сползали вниз, ориентируясь по солнцу. Потом, перевалив через гряду, еще дня три или четыре помнили точно, а дальше – сколько? Когда скалы остались позади, идти стало немного легче. Голод перестал чувствоваться, оставалась только жажда и слабость в ногах.

Как и следовало ожидать, Вета оказалась слабее. Все чаще она останавливалась, опускалась бессильно на землю, тяжело дыша, упираясь руками в траву. А то и вовсе валилась навзничь и лежала так, не в силах подняться. Патрик терпеливо поджидал ее, помогал подняться – молча, молча. Шел впереди, а Вета, поднявшись, плелась из последних сил, догоняя его. Теперь они больше времени тратили на отдых, чем на дорогу, и Патрик с ужасом чувствовал, как это оборачивается против них. В день они проходили теперь не больше десяти-двенадцати миль; будь он один, он шел бы гораздо быстрее.

Над их головами в ветвях орали непуганые птицы.

Ночами они жались друг к другу у огня маленького костра, делясь теплом. Сначала спали по очереди, сторожили, но потом махнули рукой. Если кто-то и найдет их в этой глуши, то только случайно, а сил и так оставалось слишком мало, чтобы тратить их на бессонное бдение. Оба валились вечером на траву и засыпали мертвым сном.

Однажды под проливным дождем Вета вымокла насквозь и начала кашлять. Она уверяла Патрика, что все это ерунда, но опухшее горло не давало говорить и глотать, отзываясь резкой болью.

… В какой-то момент – оба почти не помнили, в какой именно – у Веты подкосились ноги, и на ходу она рухнула лицом в траву. Патрик сделал несколько шагов вперед и остановился. Вернулся назад, наклонился, с усилием поднял девушку, закинул ее бессильную руку себе на плечо, выпрямился. Острой болью ударила память: совсем недавно вот так же он волок на себе Яна. Вета даже не пыталась протестовать. Перехватил ее поудобнее – и пошел отсчитывать шаги, приноравливаясь к своей обвисшей ноше.

И даже не сразу увидел, что под ногами уже не трава – слабо заметная, почти нехоженая, но все же тропинка. Только понял, что идти стало чуточку легче.

Тропинка привела их к окруженному покосившимся плетнем деревянному домишку, больше похожему на сараюшку для скота.

Дверь распахнулась, на пороге появилась согнутая фигура в длинной, развевающейся юбке.

- Давай сюда, - махнула женщина рукой. Патрик, шатаясь, волоча на себе Вету, подковылял к дому. Женщина посторонилась, давая ему дорогу. Низкое крылечко жалобно заскрипело под ногами.

- Тащи ее сюда, - хозяйка помогла принцу уложить девушку на низкую лежанку, заваленную каким-то тряпьем. И только после этого Патрик перевел дух и попытался выпрямиться, охая от боли в затекших руках и спине.

Хозяйка укрыла Вету чем-то, напоминающим драную простыню, и толкнула Патрика к колченогому деревянному столу.

- Сядь… На-ко, выпей…

Почти не осознавая, что делает, Патрик послушно взял щербатую кружку, больше напоминавшую бадью, одним духом выглотал горькое питье, закашлялся. Перевел дух. В голове прояснело, утих звон в ушах, мутная пелена, застилавшая глаза, немного рассеялась. Он поднял голову и огляделся.

Хозяйкой и их неожиданной спасительницей оказалась согнутая временем старуха в длинной зеленой юбке и неопределенного цвета вязаной безрукавке, надетой на нижнюю рубашку. Седые волосы ее были аккуратно собраны в немаленький пучок на затылке, со сморщенного, как печеное яблоко, лица смотрели пронзительные, зеленые, как хвоя, глаза – неожиданно цепкие, совсем не старческие. Коричневые узловатые руки деловито, но не суетливо выполняли свою работу и, видимо, отдыха в этой жизни знали немного. Передвигалась бабка медленно, но довольно легко, шлепая босыми ногами по земляному полу.

- Ну, как? – спросила она, склонившись над девушкой. – Оклемался?

- С-спасибо, - хрипло сказал Патрик. – У вас… можно переночевать?

Бабка хихикнула.

- Кабы не можно было, так я б тебя не то что на порог не пустила, а и тропинки бы ко мне ты не нашел бы, - сообщила она. – Есть, верно, хочешь?

Патрик подумал.

- Наверное, да. Я уже и сам не знаю, - попытался улыбнуться он.

- Сколько дней не ел? – деловито осведомилась бабка.

Патрик пожал плечами. У него не было сил вспоминать и подсчитывать. Хотелось только сидеть вот так, не двигаясь, и ни о чем не думать. Вернее, нет, не хотелось – совсем ничего не хотелось. Даже спать.

Старуха отошла к печи, потом сунула ему ломоть хлеба и кружку молока.

- Ешь, только не жадничай. Потом еще дам…

Вяло и нехотя принц сжевал половину горбушки и остановился.

- Ей… оставлю? – он мотнул головой в сторону лежанки.

- У меня еще есть, - успокоила бабка. – Ешь… И ложись давай, вон рядом с подружкой… А мундир сними, заштопаю… не скраду, не бойся. Батюшки, да у тебя и рубахи нет. На вот, надень мою… для сна сойдет тебе.

 

Проснулся Патрик поздним вечером. В комнате полутемно, топится печь, и по стенам пляшут красные отсветы огня. Старуха возится у печи, бормоча про себя что-то, переливает из горшка в горшок варево с горьковатым запахом. Он медленно и неторопливо потянулся. Господи, хорошо-то как! Можно лежать… ни тебе окриков охраны, ни натянутого, как струна, ощущения опасности. Отчего-то верилось, что в хижине этой – убогой, закопченной, на ладан дышащей – их никто не найдет и не увидит.

- Проснулся? – спросила бабка, не поворачивая головы. – Совсем выспался или еще будешь?

Патрик подумал. Сел, осторожно спустил ноги с лежанки. Голова кружилась, внутри все дрожало от слабости и голода, но чувствовал он себя намного лучше.

- Не знаю пока… Сколько я спал?

- Да почти сутки. Со вчерашней ночи, а сейчас опять вечер. Есть хочешь?

- Очень…

- Ну, тогда так – сейчас покормлю тебя, а там поглядишь, может, еще ляжешь. Девочка-то спит еще?

Принц оглянулся. Вета даже не пошевелилась, когда он встал. Лицо ее было спокойным, дыхание – ровным.

- Спит…

- Ну и ладно. Она ничего, отойдет… устала сильно, да оголодала, да хворая немного – кашляет вон как. Я думала, и ты проспишь до утра, а ты, видать, покрепче оказался. Если хочешь умыться или по нужде – рукомойник в сенях, нужник под любой сосной.

- Ага, - пробормотал Патрик, выскакивая за дверь.

Когда он вернулся, на столе стоял закопченный чугунок, из которого торчала одинокая ложка.

- Мяса нет у меня, - извинилась бабка, - похлебка постная. Не обессудь… А хлеб свежий, днем пекла. Как раз вчера мне муки принесли в отдарок. И молоко… козу только что подоила. Лучину зажечь или так сойдет? Свечей нету у меня…

- Сойдет и так, - Патрик зачерпнул в чугунке ложкой.

Суп оказался на удивление вкусным. Впрочем, после нескольких дней на ягодах и воде ему бы и пойло для свиней показалось вкусным. Патрик проглотил похлебку, даже не особенно разбираясь, на что это похоже. Пока он ел, бабка опустилась на табурет напротив и, подперев ладонью щеку, смотрела на него.

- Тебя как зовут-то? – спросила она.

Принц помедлил, облизывая ложку.

- Патрик, - сказал он, наконец. – А вы - кто?

- Хая, - сообщила бабка. – Родители так назвали, а ты зови как хочешь, - бабушкой там или просто по имени, твое дело. Знахарка я, ведунья по-нашему. В глуши потому живу, что спокойнее тут. Травами ведаю, людей лечу из окрестных деревень, скотину когда пользую, роды принимаю. Ты не бойся, не ведьма я, не съем вас…

- Да я и не боюсь… Спасибо, суп такой вкусный.

- Ну и ладно, вкусный дак, на здоровье. А подружку твою как величать?

- Вета, - так же после паузы отозвался Патрик. Он не решил еще, стоит ли доверять этой странной старухе, которая, ни о чем не спрашивая, приютила их, но понимал, что хоть что-то отвечать все равно придется.

Хая неожиданно цепким взглядом окинула его с головы до ног.

- Хм… вот, значит, ты какой. А по виду и не скажешь, что король… простой вовсе.

- О чем это вы? – попробовал прикинуться непонимающим Патрик, но бабка фыркнула:

- А то сам не знаешь! Из тебя простой солдат, как из меня знатная дама – вон кости-то у тебя какие тонкие, да манеры обходительные, да и красивый ты... Думаешь, если я в глуши живу, так и не знаю ничего? У нас тут деревня в трех часах пути. Что сторожишься - правильно делаешь. Ищут вас. По всем деревням гонцы кричали - награду обещали за твою голову. Правда, говорили, вас двое мужчин было. Заговорщики, мол, беглые каторжники. Так, что ли?

- Так… - тяжело ответил Патрик.

- Да один, говорили, еще и не простой, а королевский сын. А мне одно с другим сложить не трудно, тем более, что… - она, протянув узловатую руку, коснулась его сбитого, незажившего запястья, - видно все, как на ладони. Да пока ты спал, я рубаху-то на тебе подняла да посмотрела – вот она, примета твоя на спине, с головой выдает. Все, как и сказано, - родинка в виде креста. Да и… - бабка помедлила, - давно я знала, что вы придете.

- Откуда?

- Сорока на хвосте принесла. У меня, парень, свои способы новости узнавать. Мне все звери лесные – братья родные, а птицы сестрами слывут да вести несут. Что, будешь отпираться?

Патрик вскинул глаза.

- Не буду, – очень спокойно проговорил он. – И что же теперь? Выдадите нас?

- Зачем же, - так же спокойно ответила Хая. – Не сверкай глазами, не выдам. Какая мне корысть вас сдавать? Золото, что за ваши головы обещано, мне без надобности – со зверями да птицами я им не рассчитаюсь, а люди мне и без того несут все, что надо. За что осудили тебя – спрашивать не буду, по деревням достаточно болтают. Если правда это – зачтется тебе перед Богом, а прочее на твоей совести. Мне до того дела нет, для меня – все люди, все человеки, всем помочь можно. Так что меня вам не опасаться. А вот просьбу мою… - она снова помедлила, - просьбу одну ты за это выполнишь.

- Какую?

- А вот какую. Коли выгорит твое дело да вернешь ты себе все, что решил, то не трогай ты больше нашего брата, - она хихикнула, - то есть нашу сестру – ведьмачек да знахарок, лекарок-травниц. Сам, поди, видишь – вреда от нас нет, а польза немалая. Мы лес бережем, травы сторожим, старое знание передаем да людей лечим. И с черными силами не якшаемся, враки это все. Обещаешь?

- Обещаю, - помолчав, отозвался Патрик.

- Смотри, - бабка погрозила ему коричневым кулаком, - коли слово не сдержишь, узнаю – прокляну. Ни в жисть тебе в делах удачи не станет. Обещаешь?

- Обещаю, - повторил принц.

- Ну и славно. Ты молоко-то пей, пей, оно полезное. А пока вам у меня еще несколько дней отсидеться можно, а там уходить надо будет. В воскресенье ярмарка, понаедут... ко мне девки окрестные за травами прибегут. Вот до воскресенья и уходите, а не то народ у нас разный, могут и найтись охотники до золота этого окаянного…

- Что за деревня здесь? – спросил Патрик. – И как далеко?

- Говорю же – часа три пути. Чахлый Бор. Называется так, - пояснила бабка. – Уж не знаю, кому в насмешку это прозвание дали, леса тут – вон, сам видел, вековые. Дворов так с полсотни будет. Хорошая деревня, сильная, мужиков много, дворы справные. Вам, по всему, туда ходить не надо, а пойдете окрест, я вам тропку покажу, обогнете стороной. Ты, парень, поди, лесу-то совсем не знаешь?

- Немного знаю, – вздохнул Патрик и улыбнулся воспоминаниям. - Охотиться могу, но так, на крупного зверя… И север с югом не спутаю, конечно, но… Нам на тракт нельзя, лучше по лесу.

- Да уж, лучше, - мелко засмеялась бабка. – Видела я, как вы шли – кабы была за вами погоня, так в момент вас поймали бы. Диво еще, что на след ваш никто не напал – видно, лесовиков у них не было. Ну да это дело не мое. Тебе, парень, в столицу ведь надо, так?

- Да… Но сначала – в Еж.

- В таком-то виде… В вас за милю беглых видать. Девочке твоей платье я подберу, у меня есть одно… девичье еще, только ушить надо будет, худая она больно. Чепец сооружу, чтоб волосы спрятать. А вот ты в мундире своем сверкаешь, как пень в чистом поле. Да и руки у тебя больно драные, выдать могут…

- Что поделаешь, - пожал плечами Патрик. – Как-нибудь прорвемся…

- Да уж как-нибудь, а иначе никак, - покачала головой Хая. – Ну, руки – дело поправимое, я нынче трав заварю, привяжешь – за пару дней хоть немного да затянет. И штаны с рубахой от мужа остались… отдам. Ростом он, правда, тебя пониже раза в полтора был. А вообще, - она снова хихикнула, - учись воровать, парень. Стянешь одежку где-нибудь…

Патрик захохотал и закашлялся.

- Пробел в образовании. Не обучен воровать, извините… За то и попал…

Хая посерьезнела:

- Жить захочешь – научишься. Тебе, видно, не приходилось с голоду помирать… там выбор невелик – или украдешь, или сдохнешь. Да и у тебя не особо шансы есть… говорю же, тебя в мундире видно за милю. А так, переоденешься если – ну, мужик и мужик себе. Хотя… и на мужика-то простого ты тоже не тянешь, в тебе порода видна. Потому и нужно вам лесами идти, чтоб как можно меньше встреч пришлось… хотя б до столицы. А там уж… - она махнула рукой.

Патрик помолчал.

- Скажите, - нерешительно вымолвил он, - а почему… почему вы нам помогаете? Я ведь… - он споткнулся, пытаясь подобрать подходящее слово, - из господ, власти вас, похоже, не любят – иначе не жили бы вы здесь, на отшибе. Я бы понял, если бы вы просто не выдали нас, но выставили за дверь. А вы – платье подберу, тропку покажу… Вы всем так помогаете? А если вор какой-нибудь или убийца? Его тоже приветите? А если он вас за это… ножом по горлу?

Хая грустно и ласково посмотрела на него.

- Глупый ты еще, мальчик. Щенок совсем. Не знаешь пока, что мир делами держится. Ты кому-то дело сделаешь – тебе в ответ то же прилетит. Замыслишь худое – беду получишь. Сделаешь добро, даже и по мелочи, - и тебе в ответ помогут. Иль тебе в детстве родители не объясняли?

Патрик опустил голову.

- Отец говорил, что… - у него перехватило горло. Так явственно услышал вдруг принц голос отца, так отчетливо встала перед глазами высокая уверенная фигура, что слезы вдруг подкатили к горлу.

- Ладно, - примирительно проговорила бабка. – Куда-то мы с тобой не туда пошли. Не забивай себе голову, парень. Живи как живется, а судьба сама выведет.

- Нет, - Патрик упрямо покачал головой. – Своей судьбе я хозяин, а не она мне. Мне иначе нельзя…

- Много ты ей хозяин, - фыркнула бабка. – Был бы ты хозяин – небось на каторгу не угодил бы, ходил бы в шелке да в бархате, а не в этих лохмотьях…

Патрик стиснул зубы. А Хая неожиданно улыбнулась и положила руку ему на плечо.

- Не злись на старуху, сынок… Я на свете в три раза больше тебя прожила. Говорю же – каждому свой путь отмерен и свой срок выдан. Хоть ты лбом об стену расшибись – а ее не переиначишь. Только немногие про это знают, оттого и думают, что могут сами по-своему распоряжаться…

- Что же, получается – ложись да помирай сразу? – тихо и зло спросил принц. – Лучше и не пытаться, все равно кривая вывезет?

- Я так не говорила, - отозвалась старуха. – Выбор есть… по какой тропке пойти – по правой или по левой. Да только тропки те все равно на восток, к примеру, ведут… или на запад. Понимаешь?

- Значит, я сверну на север! – крикнул Патрик.

- Тише… девочку свою разбудишь. Ишь, раскипятился. Успокойся. Хочешь - иди на север, никто ж не держит. Давай не станем говорить про это, если не по нраву тебе. Прости бабку… мне редко такие, как ты, попадаются, с кем поговорить можно… у нас разговоры все больше о погоде, да о болезнях, да о коровах. А вот чтоб так, чтоб про жизнь да с умным человеком, - она улыбнулась, показав крепкие желтоватые зубы, - это редко выходит. Не сердись…

- Да и вы простите… - отозвался Патрик. – Все равно – спасибо вам.

- Да за что же…

Они помолчали. Патрик рассеянно бултыхал ложкой в пустом чугунке и прихлебывал молоко из кружки. Скрипели от ветра ветхие ставни, за окнами ухала ночная птица. Вета ровно дышала на лежанке. Наконец, Хая вздохнула и поднялась.

- Пойду-ка травки тебе заварю, к рукам привязать. А ты, если сыт, так ложись, что ли, снова?

- Бабушка… - нерешительно спросил Патрик.

- Чего тебе?

- Бабушка… А вы гадать умеете?

- Умею. Тебе зачем?

- А не могли бы вы мне погадать?

- Зачем тебе? - повторила Хая.

- Знать хочу…

- Знать! Много будешь знать – скоро состаришься. Будущее знать – не к добру, беду навлечь можно.

- Куда уж больше-то, - вздохнул Патрик.

- А ты не наговаривай, - рассердилась вдруг старуха. – Ишь, умный какой. Да тебе Бога гневить грех – жив, здоров… бежать сумел… и мало тебе?

- Бабушка, - примирительно попросил принц, - пожалуйста…

- А, ладно, - согласилась неожиданно бабка. – Давай руку сюда…

Патрик протянул старухе узкую ладонь. Из висящего на стене пучка сухой травы Хая оторвала несколько травинок, растерла их в ладонях, сдунула. В воздухе разлился пряный аромат. Бабка вновь села напротив, взяла коричневыми мозолистыми пальцами руку принца.

- Не так, не так… поверни, ладонь открой… чуть расслабь, чтоб линии видны были.

Несколько томительных секунд всматривалась она – и молчала.

- Ну? – не выдержал принц. – Что там хорошего пишут?

Бабка выпустила его руку – и посмотрела на него.

- Уверен? – поинтересовалась она. – Уверен, что хочешь выслушать?

- Ну уж говорите теперь, - усмехнулся принц.

В хижине повисла тишина.

- Ладно, - буркнула старуха. – Скажу. Да только погоди пугаться, мож, и не сбудется еще ничего. Словом, если повезет тебе – уцелеешь, и жить долго будешь, и почести тебя ждут великие. Если уцелеешь. А будет это скоро… не знаю точно, когда, но скоро. То ли болезнь там тяжелая, то ли рана смертная – не разглядела я толком. Как надвое рассекла. Коли сумеешь пройти – все у тебя хорошо станет. Ну, а нет... – она махнула рукой.

Патрик невесело улыбнулся.

- Вот и получается, что все равно я сам судьбе своей хозяин. Что ж… постараюсь суметь…

- Сила против тебя стоит великая, - медленно сказала старуха, снова забирая его ладонь. – Сумеешь ли совладать с ней – не ведаю. Надеюсь, что сумеешь. А еще, - она помолчала, - рядом с тобой любовь идет большая. Вот уж не знаю, чья – материна ли, сестрина ли или еще чья, но женская. Она тебя и защищает. Да тебе-то, наверное, - она лукаво взглянула на принца, - тебе-то лучше знать, а?

Патрик смутился.

- Как вам сказать…

- А ты не говори, - усмехнулась бабка, - только на ус мотай. Там-то, - она мотнула головой в сторону лежанки, - кто она тебе? Сестра, невеста?

- Ни то, ни другое… Мы бежали вместе… Друг, наверное…

- Друг – мужчина, а не женщина, - возразила Хая. – А девочка, видно, славная, такими не бросаются. Понимаешь?

Патрик молчал.

- Ну ладно, - заключила бабка, - не хочешь – не говори, дело твое. Ну, все ты узнал, что хотел?

- Д-да… да, наверное. Спасибо вам…

- Спасибо не за что говорить. Поздно уже, - старуха потянулась и встала. – Ложись-ка ты давай, отсыпайся, пока можно, а то на тебя смотреть страшно…

 

Вета выдралась из вязкого забытья лишь к вечеру второго дня. Открыв глаза, она с удивлением осмотрелась. Комнату пронизывали закатные лучи солнца, в которых плавали пылинки, в раскрытое окно заглядывали ветви берез.

- Где я? – хрипло спросила она, поведя глазами, и позвала: - Патрик…

- Я здесь, Вета, - твердые пальцы легли на ее руку. – Я здесь. Как вы себя чувствуете?

Она снова закрыла глаза. Все остальное неважно. Потом подумала и призналась:

- Есть хочу…

Это было давно забытое блаженство – лежать столько, сколько хочешь, глотать горячий отвар из трав и солонины, жевать хлеб – жевать, наслаждаясь каждой крошечкой. И не думать о том, что нужно опять сторожить ночью, о том, как замести следы и как найти хоть что-нибудь съедобное, как сберечь силы, которых оставалось слишком мало...

Патрик все это время пытался помогать бабке в нехитром ее хозяйстве, хотя та и ворчала на него:

- Проку от тебя, помощника… вон худой какой – кожа да кости. А свалишься если? Изыди отсюда, неслух. Притащу я сама эту вязанку, без тебя справлюсь… навязался ты на мою голову. Отзынь… иди вон пожуй лучше чего-нибудь.

Вета, приподнявшись на лежанке, лениво следила за ними глазами. Временами принц ловил ее взгляд и слабо улыбался растрескавшимися губами.

На пятый день, когда и принц, и Вета окончательно пришли в себя, Патрик решил поохотиться. У бабки имелся старый, но исправный лук, оставленный, как выяснилось, каким-то охотником – в благодарность. За что была благодарность, Хая не сказала. Впрочем, нетрудно догадаться, что то наверняка был какой-то очередной бедолага, которого бабка, вероятно, так же выходила и поставила на ноги. Как бы там ни было, лук стрелял исправно, и запас стрел к нему имелся изрядный. Знатен, видно, был тот проезжавший мимо, если такое добро пожертвовал нелюдимой старухе.

- Я с им на куропаток охочусь, - похвасталась Хая.

- Вы и стрелять умеете? – удивился Патрик.

- А то! – гордо ответила бабка. – Хочешь – покажу? – Она с удивительной ловкостью натянула тетиву.

Вета хотела было отговорить Патрика от его затеи, но заметила, как загорелись его глаза – и промолчала. Руки принца истосковались по оружию, и когда пальцы его коснулись изогнутых плечей лука, сердце томительно отозвалось. Это было – как прикосновение руки друга, как светлый и свежий ветер из прошлого, из того легкого и беззаботного времени, которое теперь вспоминалось как сон и очень редко.

- Видно, умеешь, - одобрительно заметила Хая, наблюдавшая за ним. – Давно не держал?

Не отвечая, Патрик присвистнул, разглядывая оружие.

- Что там? – спросила Вета, отрываясь от шитья.

В сундуке старухи нашлось старое платье, которое она пожертвовала Вете взамен ее окончательно разодранного о лесные сучья каторжного наряда. Вета подарку обрадовалась так открыто и счастливо, что бабка растаяла и даже заулыбалась. А Вета едва сдержала слезы. Как долго у нее не было своей одежды. А это платье оказалось почти впору – и даже подходило к зеленоватым ее глазам.

- Смотрите, Вета, - принц подошел ближе. – Клеймо Роджерсов. Надо же, а я и не знал. Когда это было, бабушка? – обернулся он к старухе.

- Почем я помню, - отмахнулась та. – Зимы, наверное, три назад… или две…

- Интересно, - протянул Патрик. – Что понадобилось Роджерсам в этих местах? Владения их, насколько я помню, намного южнее…

- Ты, парень, идти собираешься? – перебила его Хая. – Или так и будешь до вечера лясы точить?

- Иду, бабушка, - послушно отозвался принц.

Выждав, когда Патрик уйдет, бабка напрямик обратилась к Вете:

- Любишь его, что ли?

Вета посмотрела на нее – и опустила взгляд.

- Да…

- Да… А чего ж не берешь? – хмыкнула бабка.

- Я ему не нужна, - полушепотом выговорила Вета. – Он…

- Что – он? – перебила ее бабка и фыркнула: – Он! Или ты не знаешь, девка, что все в руках женских? Или не видишь ничего?

Вета оскорблено вскинула голову.

- Он не любит меня – так что же, я навязываться должна?! На шею ему вешаться?

- Дурочка, - вздохнула бабка. – Не мужики в таких делах решают, а бабы. Это у них все через ум идет, а мы-то, мы-то сердцем живем. Подластись к нему, подкатись колобком, слово приятное скажи… вот и сладится дело. Патрик твой – мальчик хороший, только молодой еще, глупый. Такая любовь, как твоя, в жизни раз только встречается, а кому-то и вовсе не встретится. Отпустит он тебя – сам станет локти кусать, да поздно будет. Если с умом, то его сейчас приручить надо, пока он никто. А если станет королем – нужна ты ему будешь…

Вета лишь рукой махнула.

- А боишься сама – давай помогу. Хочешь – зелье какое сварю? Враз проймет, - Хая хихикнула и подмигнула Вете.

- Нет, - покачала головой девушка. – Не хочу ему силой навязываться. Пусть сам…

- Ну и дура, - проворчала бабка. – Смотри – поздно будет.

- Другую, что ли, встретит? – горько улыбнулась Вета.

- Другую, - так же ворчливо ответила Хая. – Другую-то другую, да только другая та с косой…

Вета непонимающе взглянула на нее. И охнула – поняла. Вскочив, отбросила шитье, схватила старуху за руку.

- Ну чего ты вцепилась-то в меня, - рявкнула Хая, выдирая руку. – Оговорилась я. Не то ляпнула.

- Нет уж, - Вета выпрямилась. – Говори мне все! Теперь же говори!

- Да нечего там, - отвернулась старуха.

Вета требовательно и умоляюще заглянула Хае в глаза.

- Мне все нужно знать! Все! Иначе… иначе зачем все это?

- Погоди охать-то, - проворчала бабка. – Я уж и ему сказала: не время пугаться, может, и не сбудется еще ничего. Там линия-то хоть и прерывистая, а все ж дальше идет. Словом, если повезет ему – уцелеет, и все в его руках окажется. Но может и погибнуть. То ли болезнь там тяжелая, то ли рана смертная... Как надвое рассекла… жизнь-то его. И с тобой та черта связана, да. Не то помочь ты ему сможешь, не то наоборот… подтолкнешь.

- Куда? – тихо спросила Вета.

- Туда, - бабка неопределенно махнула рукой. – Далеко-далеко, откуда не возвращаются.

- Что же мне делать? – шепотом спросила Вета.

Бабка помялась.

- Я там не разобрала маленько… странное какое-то пересечение. Словно там другая черта начинается. Сын, что ли? – неуверенно спросила она сама себя и закрыла глаза, припоминая. – Да нет, не похоже. Словом, не знаю я, - рассердилась она. – Все, что знала – сказала тебе. А ты не морочь голову раньше времени, придет пора – вспомнишь и рассудишь сама…

- А изменить? – умоляюще спросила Вета. – Изменить я могу что-нибудь?

- Все мы все можем, - загадочно ответила Хая. – И не можем ничего. Отвяжись ты от меня, дева. Лучше вон иди платье дошивай. И живи – сейчас, о будущем не думай, оно само о себе напомнит, когда время подскажет… А про себя – не проси, не скажу ничего. Незачем тебе раньше времени судьбу знать, она сама тебя найдет.

И вздохнула.

 

* * *

 

В тот же вечер Хая решительно заявила им:

- Вот что, ребятки, уходить вам нужно. Послезавтра ярмарка, народ съедется со всей округи, и не нужно вам, чтобы кто-то видел. Силенок у вас вроде прибавилось, лепешек на дорогу я дам. Уходите. Меня тоже пожалейте – если прознает кто, что вы у меня скрывались, так не то что ведьмой обзовут снова, а и… - она махнула рукой. - Уходите.

Вета – в ушитом по фигуре платье и старухином чепце – выглядела не богатой, но и не бедной крестьяночкой, и рядом с ней Патрик казался оборванцем-бродягой. Бабка отдала ему старые штаны и рубаху мужа; штанины едва доходили до щиколоток, а рукава рубахи не прикрывали даже запястьев, но принц был рад и этому. Солдатские сапоги были еще крепкими и разваливаться пока не собирались. Палаш Патрик замотал в тряпку, чтобы не бросался в глаза, нож повесил на пояс.

Хая показала им тропу, змеившуюся в высокой траве, и предупредила:

- Будьте осторожны. Деревень тут мало, и не везде, понятно, те солдаты побывали, но кто его знает… остерегайтесь. Ежели чего – говорите, что брат и сестра. Не похожи вы, правда… да и руки тебя, парень, выдают. Ну да авось пронесет.

И пристально взглянула на принца:

- Что обещал мне, помнишь?

- Помню, - Патрик не отвел взгляда.

- То-то. Гляди мне, - она погрозила ему коричневым кулаком, а потом вдруг вздохнула – и погладила его по щеке. Патрик поймал ее морщинистую руку – и коснулся ее губами.

- Ишь, чего выдумал, - проговорила бабка, но руку не отняла. – Помогай вам Бог, ребятки…

Патрик и Вета переглянулись – и в пояс поклонились ей.

 

Сначала они шагали молча, опасаясь выдать себя неосторожным словом или слишком громким дыханием. Но время шло – а вокруг был все тот же лес, только теперь приветливый и радостный в пении птиц в ветвях и солнечных зайчиках. И как-то вдруг поверилось, что ничего плохого с ними здесь случиться не может. В руках – узелок с запасом еды, под ногами – тропа, а тропа не может привести их к плохому. Дрова – под любым деревом, еда есть; бабка отдала им старое одеяло, одно на двоих, и теперь – в начале лета - им не грозило замерзнуть ночью.

Когда сквозь просветы деревьев впереди замаячил тракт, они не стали выходить на дорогу. По лесу – безопаснее… по крайней мере, было до сих пор.

Спустя неделю резко похолодало. Май – еще не лето. Сначала с неба хмуро капало, потом полило. Под ногами хлюпало; сырая морось заползала под рукава и воротник, и сухих дров не найти. После почти бессонной – от холода - ночи Вета снова начала кашлять. Патрик – в тонкой рубашке – ежился и подпрыгивал на ходу. Когда вместо дождевых капель с неба полетели вдруг белые крупинки, оба поняли, что нужно выходить к людям. Долго в лесу не протянешь.

Еще день они шли, согреваясь на ходу, а когда по сторонам потянулись распаханные поля, Патрик и Вета посмотрели друг на друга – и не стали сворачивать в лес. День клонился к вечеру, и Патрик надеялся, дойдя до крайней избы, попроситься на ночлег, а утром еще до рассвета двинуться дальше, чтоб не привлекать чужого внимания. Переночевать бы в тепле – и ладно.

Только пригнали стадо; на улицах сладко пахло парным молоком, крикливо зазывали коров хозяйки, и от ласковых этих «Дочк, дочк», от звона молока в подойник томительно захотелось есть. Избы все, как одна, попадались крепкие, ухоженные, чувствовалась мужская рука. Возле одной они переглянулись – и прошли мимо. Вторая. Третья. Сами себе боялись признаться, что – страшно.

- Эй, - окликнула их пышнотелая бабенка в белом платке, гнавшая корову, - али ищете кого?

- Ищем, - отозвалась Вета. – Нам бы переночевать…

- А-а-а-а, так это вы к тетке Марте зайдите, у них просторно. Тут у нас вербовщик приехал, народ гоношится, а у нее свободно. Вот в тот проулок свернете – а там увидите, серая избенка, там одна такая…

- Кто приехал? – шепотом спросила Вета Патрика.

- Вербовщик, - ответил он так же тихо. – Рекрутов набирают. Вот невовремя мы попали, - вздохнул он, а потом махнул рукой: - Ладно, под шумок, может, и пронесет.

Серую избенку они нашли действительно сразу – во всем переулке она и вправду одна была такая, покосившаяся, маленькая, с подслеповатыми крошечными оконцами. Во дворе возился у поленницы высокий, костлявый парень, почти подросток. Увидев чужих, он выпрямился и хмуро посмотрел на них. Спросил неласково:

- Чего надо?

- Переночевать позволите? – нерешительно спросила Вета.

Парень окинул их пристальным взглядом. Неожиданно хмуро усмехнулся:

- Если отощать не побоитесь – проходите. У нас нынче кусок неласков…

Изба встретила их таким ароматным запахом свежевыпеченного хлеба, что у проголодавшихся путников немедленно заурчало в животах. «Почему он говорит – отощать не боитесь», - подумала Вета и, втянув носом теплый дух, громко вздохнула.

Парень кивнул им на лавки.

- Садитесь. Отдохните с дороги. А я пошел дрова колоть. Сейчас мать вернется – ужинать станем…

Принц и Вета разом опустились на лавку, блаженно вытянули уставшие ноги. Патрик прислонился затылком к стене, закрыл глаза и задремал. Вета посмотрела на него и улыбнулась. Огляделась.

Небольшая горница, печь посередине, деревянные лавки и стол, на полках - посуда, тоже почти вся деревянная. Вот, значит, как живут в деревнях. Вета подошла к столу, взяла валяющуюся на нем ложку, повертела в руке. Витающий в воздухе аромат сводил с ума.

Хлопнула низкая дверь, в избу вошла, согнувшись, старуха в намотанном до самых глаз платке и темном платье до пят. Вета неумело поклонилась ей и поздоровалась.

- И вам того же, - хмуро кивнула женщина и неожиданно молодым взглядом окинула сначала девушку, потом принца. – Кто такие будете?

- Переночевать у вас можно ли? – так же нерешительно, как и прежде, спросила Вета.

Женщина кивнула.

- Чай, лавок не пролежите. Оставайтесь, если охота…

Она отвернулась и, как показалось Вете, незаметно утерла слезы. Или показалось?

Стукнула дверь, в избу вошел парень.

- Ну что? – непонятно спросил он.

Женщина очень устало и безнадежно махнула рукой.

- Да где уж там… и слушать не стал.

Парень заметно помрачнел.

- Говорил же я тебе, мамка… Только унижаться пойдешь…

Мать опустилась на лавку – и вдруг заплакала, по-детски утирая слезы кулаками – а они струились по щекам едва ли не ручьями.

- Как же я без тебя буду, сыночка? Что же я делать стану… Как же ты пойдешь туда, ведь ты же и молод-то еще как….

Парень шагнул к ней, неловко взял за руки.

- Мамк… Ну, перестань. Перестань, ну? Мамк… Ну, может, отведет Бог, еще же не известно ничего…

- Все известно давно, - сквозь слезы с отчаянием проговорила женщина.

Вета ошалело смотрела на все это, не понимая абсолютно ничего. А потом повернулась – и встретила такой же растерянный взгляд проснувшегося Патрика. Он несколько секунд смотрел на это все, потом подошел к женщине и, присев рядом, положил руку ей на плечо.

- Что случилось, тетушка?

Женщина на мгновение перестала плакать и посмотрела на него недоумевающее – видно, забыла, откуда здесь взялся этот чужой парень. А потом всхлипнула и ответила:

- Беда у нас, добрый человек. Не обессудь, что не приняли, как положено. Сына у меня… в рекруты забирают. Завтра или через день, не знаю. А он один у меня, и мужа нет, и заступиться за нас некому, - она заплакала еще горше.

- Как же так? - растерянно спросил Патрик. – Единственный сын у матери – он же не должен… это запрещено законом.

- До закона далеко, - угрюмо махнул рукой парень. – Нынче черед идти сыну старосты… да еще двоим, которые - один лавочника местного сынок, а у второго отец из богатеев местных… как думаешь, кому из нас идти, а кому оставаться? А у нас денег, чтобы откупиться, нет… корову бы продали, да если все ж заберут меня, как она без коровы останется? Носили вот ему… что могли. Да толку-то…

Вета смотрела на него со смешанным чувством стыда и жалости. Угловатый, веснушчатый, нескладный, с длинными грязными руками и ногами… вот, значит, как набирают солдат. Она никогда не думала об этом… Единственный сын у матери.

- Как это - толку-то? – возмутился Патрик. – Если ваш староста – вор и проходимец, то управу на него искать нужно. Жаловаться…

- Эх, милый человек, - все еще всхлипывая, проговорила женщина, - о чем ты говоришь. Чтобы прошение подать, его еще написать нужно. А к кому идти писать? К тому же лавочнику. Станет он писать такое? А пока это прошение докуда надобно дойдет, пройдет года три, а то и поболе. А к тому времени его, может, и… - она не договорила, перекрестившись испуганно.

- Да что ты меня хоронишь? – буркнул парень. – Еще не взяли, а ты слезы льешь. Обойдется…

- Где дом старосты? – спросил Патрик, вставая.

Женщина взглянула на него с испугом.

- Что ты… что ты, милок. Беду накличешь… бесполезно это…

Патрик отмахнулся от нее и спросил у парня, словно не слыша:

- Где дом старосты?

Парень помедлил.

- Пойдем – покажу.

Вета вскинулась было за ними – удержать. Если его хоть в чем-то сейчас заподозрят… ох, как принц рискует. Может, лучше было бы не лезть, остаться, посочувствовать, переночевать, а утром…

Она снова посмотрела на женщину. Та неподвижно сидела на лавке, опустив руки.

Вета наклонилась к ней.

- Встаньте. Все будет хорошо. Умойтесь и успокойтесь, - сама не ожидая, Вета заговорила с ней, как с маленьким ребенком. – Все будет хорошо…

Женщина посмотрела на нее:

- Тебя зовут-то как?

- Жанна, - предосторожности ради девушка назвалась этим именем.

Та робко улыбнулась.

- А меня Мартой… а хочешь – тетушкой зови. Да вы откуда взялись-то?

Вета неопределенно махнула рукой:

- Мы в столицу идем…

- Что ж я сижу, - тетушка Марта тяжело поднялась. – Поди, вас накормить надо, а я лясы точу языком. Сейчас вот Юхан вернется – ужинать станем. А… спутник твой… он кто?

У Веты дрогнуло сердце.

- Человек, - как можно беззаботнее улыбнулась она. – А что?

- Ну… - тетушка помялась. – Человек-то человек, да вроде не боится никого. Так не бывает…

С улицы вернулся Юхан и озабоченно глянул на мать:

- Давай уж поедим, что ли…

Вета ломала хлеб, то и дело прислушиваясь к шагам на улице. Не идет? Не идет. Что ж так долго? Сколько же времени прошло? А может, староста уже что-то заподозрил? О чем они там говорят? Что будет, если… если… ох, нет, нельзя даже думать об этом!

Хозяева пытались было расспрашивать ее о ценах на соль в ближайшем городе, о том, куда они идут, но видя, как девушка то и дело обрывает фразу на полуслове и вскидывает голову на каждый звук, отстали и только тихонько переговаривались между собой. Временами, когда удавалось скрутить тревогу, Вета украдкой разглядывала их, поражаясь полному их несходству. Рыжий, веснушчатый, худой Юхан ни единой черточкой курносого лица не походил на свою темноволосую, полненькую мать.

Уже совсем стемнело, когда на крыльце послышались шаги. Вета рванулась к двери, выскочила на улицу.

- Патрик!

И с размаху налетела на него, ничего не видя в темноте.

Принц осторожно удержал ее.

- Тише, Вета… - и, понимая, добавил: - Да все хорошо, успокойтесь…

- Вы…

Она не успела договорить. Марта и Юхан тоже выскочили из избы – и остановились, как вкопанные, боясь подойти.

- Все нормально, - устало проговорил Патрик. – Пойдемте в дом…

В горнице принц шагнул к столу и выложил на него лист бумаги, украшенный замысловатой подписью.

- Что за грамота? – недоуменно спросил Юхан, не решаясь взять бумагу в руки, словно она может быть ядовита.

Патрик попытался подобрать подходящее слово, потом махнул рукой и засмеялся. Пошатнулся, вцепился в край стола.

- В общем, тут написано, что Юхарн Старс не подлежит призыву в рекруты ни при каких обстоятельствах, и в том староста собственноручно поставил свою подпись и подписи двоих свидетелей. Это – документ, и он имеет законную силу.

- И что нам с ним делать? – осторожно спросила Марта. – Бумага, милок, у нас зверь редкий - мы неграмотные - и силы не имеет.

- Как это не имеет? – строго сказал принц. – Это – документ, и всякий, кто осмелится его оспорить, будет отвечать по закону. Ваш староста теперь не имеет права… - Патрик посмотрел на перепуганного Юхана и неожиданно сказал: - Если вы не верите мне, то я могу остаться здесь до тех пор, пока не закончится вербовка, и прослежу, чтобы тебя не тронули.

Марта помолчала – а потом вдруг повалилась ему в ноги.

- Ой, благодетель, заступник, останься, останься, Богом молю! Уж я тебя и кормить, и поить буду, только останься, заступись! Ты, видно, человек бывалый, а мы ведь темные, всему верим! Спаси, отец родной, век за тебя молиться буду!

Вета бросилась к ней, попыталась поднять, но женщина не давалась и все норовила поцеловать ноги Патрика, и причитала:

- Спаси, заступись, пожалей нас, сирот!

- Мать, - прикрикнул Юхан, поднимая ее, - уймись. Подожди причитать, сначала пережить это все нужно.

- Как вы это сделали? – шепотом спросила Вета принца.

- Ерунда, - так же тихо ответил Патрик. – Его нужно было просто припугнуть.

 

* * *

 

Очевидно, староста был напуган изрядно. Те три дня, что Патрик и Вета прожили у вдовы, он через каждые несколько часов наведывался в маленький домик на краю деревни. То узнать, не нужно ли чего господину (Патрик, в потрепанной, короткой для него одежде с чужого плеча, выглядел таким оборванцем, что шарахаться было впору), то предложить Марте за счет общины крышу поправить, то заверить «господина» в хорошем своем отношении. Вета понимала, что едва они покинут деревню, от хорошего отношения и следа не останется, да и Марта с Юханом понимали это тоже. Поэтому Марта все порывалась усадить старосту за стол и разговаривала с ним так почтительно-заискивающе, что Юхан сжимал кулаки.

Вету больше заботило другое – как скоро староста озаботится сообщить о странных гостях куда надо. Дни, что прожили они в деревне, показались ей вечностью, и она вздрагивала от каждого подозрительного шороха. Тем не менее, то ли староста счел за лучшее не искушать судьбу, то ли был глуп и не сообразил, кем могут оказаться нежданные гости. А может, наоборот - как раз сообразил и решил не гневить кого не надо, мало ли что, мы люди маленькие, знать ничего не знаем. Но и Вета, и Патрик старались по деревне лишний раз не шататься.

Вечером им постелили на сеновале, и оба рады были этому – изба, маленькая и тесная, казалась невыносимо душной. Сена, правда, на том сеновале оказалось совсем мало, но после стольких ночевок на земле и принца, и Вету это волновало меньше всего. Лишь бы уснуть, желательно в безопасности, пусть и относительной.

Едва они остались одни, Вета обрушилась на принца.

- Зачем? Патрик, зачем вы это делаете? Ну неужели вы не понимаете, что выдаете себя с головой? Откуда вы знаете, кому сейчас может рассказать о нас этот староста. А вдруг он сообразит, что вы не простой крестьянин? А вдруг…

Патрик выслушивал самые страшные предположения девушки, лениво улыбаясь. Когда она выдохлась и умолкла, он негромко попросил:

- Вета, закроем эту тему…

- Почему? – воскликнула она в отчаянии.

- Потому. Эти люди – жители моей страны. Понимаете? Кто еще защитит их, если не я?

Вета посмотрела на него так, словно сомневалась, в уме ли принц.

- Ваше высочество… вы думаете, что…

- Я думаю, - перебил он ее так же негромко, но с металлом в голосе, от которого Вета мгновенно умолкла, - что там, где нарушается закон, я должен сделать все, чтобы восстановить справедливость. И закон, и власть не будут стоить ничего, если их сможет повернуть в свою сторону всяк, у кого есть сила. К тому ли стремился мой отец и тому ли он всю жизнь учил меня? В моей стране, - он выделил это, - люди должны жить без опаски, зная, что их могут защитить, а не оскорбить те, кто обязан оказывать им помощь. И покончим на этом.

 

Чтобы не чувствовать себя нахлебницей, Вета пыталась помогать Марте по хозяйству, смутно, правда, понимая, что тем самым еще больше выдает себя – она почти ничего не умела. Но тетушка отмахивалась, повторяя каждый раз, что если Юхана не тронут, то она будет им по гроб жизни обязана, а потому не надо ей никакой помощи. И жалобно смотрела на девушку слезящимися глазами.

Между делом Вета узнала, что Юхан – не сын ей, а племянник. Родная сестра умерла родами, а мальчонка остался. У них же с мужем детей не было, не дал Бог счастья, вот они и взяли к себе сироту, пожалели, отца-то у парня вовсе не было, нагулянный он, позор в семье. Ей уж самой в ту пору тридцать было, а муж много старше, вот три года назад он и уснул, да не проснулся. Не то от жизни такой, не то от болезни, кто бы сказал точно. Юхан ей теперь – свет в окошке и единственная защита на старости лет.

Рыжий Юхан держался с гостями почтительно, но вместе с тем угрюмо. Чувствовалось, что ему неловко, что парень привык со своими проблемами разбираться сам и не надеяться на чью-то помощь. Странная для крестьянина гордость – стыдиться благодарности. Вета порой думала, кто был отец парня – уж не местный ли сеньор осчастливил мимоходом одну из своих девок. Внешне Юхан был – дурак дураком, и нос картошкой, но порой в невзрачных чертах проглядывало что-то такое… не крестьянское. Марта если и знала что-то, то аккуратно молчала.

Как бы там ни было, им нужно было уходить. Отзвенел над деревней плач над уходящими в солдаты – рыдали, как по покойникам, да так, в сущности, оно и было. Отплакалась еще раз Марта – счастливая, с причитаниями, как она им благодарна и век помнить их будет. Заветную бумагу женщина старательно завернула в чистую тряпицу и спрятала «в укромное место». Еще раз заглянул староста – с уверениями, что все произошло по совести. Кого из односельчан забрали вместо тех, кто действительно должен был идти, Юхан и Марта старались не думать. А Патрик и Вета отоспались и немножко передохнули. Нужно было уходить.

Марта перешила Патрику кое-что из старых вещей своего мужа. Теперь он стал больше похож на крестьянина, а не на бродягу… и не стал похож, потому что и осанка, и взгляд, и речь – все выдавало в нем того, кто не подчинялся, а подчинял себе других, и даже каторга этого не стерла. Марта напекла им на дорогу лепешек из остатков муки, хоть и немного было этих остатков, насовала моркови и редиски с огорода.

Юхан сказал неожиданно:

- Я вас провожу…

Они вышли на рассвете, так рано, что едва рассеялась ночная мгла. Деревня просыпалась, гомонили петухи, мычали недоенные коровы, звенели ведра во дворах. Вот-вот прозвучит рожок пастуха. Юхан зачем-то захватил с собой тяжелый мех с водой и повел их к лесу огородами, задворками, и они не спрашивали, отчего так, понимая, что есть на то причины. Пригибаясь, оглядываясь, едва не по колено в мокрой от росы траве они подошли к кромке леса и остановились.

Юхан оглянулся. Деревня осталась позади, все вокруг было затянуто утренним туманом, с каждой минутой стремительно редевшим. День обещал быть ясным и теплым.

- Вот что, - тихо сказал Юхан и опять огляделся. – Я не знаю, кто вы такие… и знать не хочу, если честно. Но вам, наверное, нужно знать… в соседней деревне говорят, солдаты приезжали. Давеча друг мой к теще ездил туда… рассказал. Говорит, ищут кого-то. Может, и вас, - он мельком кивнул на сбитые запястья Патрика. – Поэтому если у вас есть причины с ними не встречаться… ведь есть? – Юхан пристально посмотрел на принца.

Тот не отвел взгляда.

- Есть...

- Тогда вам лучше вот что. Большак идет через Веснянские топи… там гать – хорошая, наезженная, но там-то солдаты и могут быть, потому что это единственная дорога. В обход болот идти – крюк на неделю пути. А через топь тропинка есть… плохонькая, но есть. Туда точно никто не сунется, потому что говорят – кто в своем уме, тот в болото не полезет. Но это если тропу не знать. А я знаю и могу вас провести. Крюк, правда, будет, но зато и выведет вас на большак в обход и деревни, и гати. Хотите?

Патрик и Вета посмотрели друг на друга, потом на Юхана – и кивнули согласно.

- Мне из дому надолго нельзя уходить, поэтому до заката постараемся пройти побольше, а потом я вам направление покажу, там не заплутаете. Не бойтесь, - улыбнулся парень неожиданно, видно, очень уж серьезные были у них лица. – Вы, я вижу, люди не лесные. Болота не так страшны, как кажутся, если знать их. Да и мы краем пойдем, в самую трясину не полезем. Ну что, идем?

Он первым нырнул под зеленые своды. Патрик и Вета переглянулись – и последовали за ним.

 

Было не жарко, но над головой противно гудели комары и слепни. Солнце пригревало, но зябкий ветерок заставлял ежиться. Вета шла последней, но все равно с трудом поспевала за шагами мужчин. Под ногами хлюпало и чавкало; то и дело по колено проваливаясь в мутную воду, Вета вспоминала почему-то, как они ездили на охоту в последний раз – зимой.

У самого края болот, едва лишь под ногами захлюпала вода, Юхан остановился.

- Вон ракиты стоят. Слеги надо вырубить…

- Что вырубить? – не понял Патрик.

- Слеги, говорю, вырубить надо. Ну, палку прочную, каждому.

- Зачем?

- Вот дурной. Чтоб дорогу щупать. Потыкай палкой – если твердо, значит, иди, а если проваливается – не иди. Понял?

Потом Юхан потыкал каждой палкой в землю, кивнул удовлетворенно и негромко предупредил:

- Идти только за мной, след в след. Иначе утопнете.

Они шли медленно и осторожно, нащупывая слегами тропу. Противный, сладковатый запах болот кружил голову. Вета старалась не смотреть по сторонам – так страшен был вид черной, мертвой воды вокруг.

Несколько раз они останавливались, тяжело дыша, по очереди хлебали воду из тяжелого, булькающего меха, жевали лепешки. Негде было даже сесть; впрочем, платье Веты и без того было мокрым выше колен. После короткой передышки Юхан командовал:

- Вперед… - и снова тыкал палкой в топкую жижу.

Однажды, ступив неловко, Вета оступилась, шагнула вбок и сразу провалилась почти по грудь. На испуганный крик ее метнулся было Патрик, но Юхан закричал:

- Куда! Стоять! – и, проваливаясь, подобрался к ней, протянул палку, вытащил на тропу. Обернулся сердито на принца: - Куда вперед батьки в пекло лезешь? Жить надоело?

Вета нащупывала ногой ускользающие кочки, уже не видя, куда именно ступает, из-за набегающего пота, струящегося по лицу. Во рту было сухо и солоно. Все чаще хотелось упасть – и не двигаться. «Зачем я с этим связалась?» - подумалось однажды.

Когда солнце ушло за край леса, кочки под ногами перестали, наконец, противно прыгать, образовали подобие тропы. Шедший впереди Юхан остановился, подождал, пока подтянутся остальные.

– Все, - сказал он. – Дальше я не пойду, опасное место мы прошли. Смотрите: вот эта тропа тянется через болото, и больше уж развилок нет. Впереди – видите? - сосняк, там местечко посуше и повыше, и сухостоя много, так что можно переночевать. Утром держите от сухой сосны на краю – там камень большой стоит, вот прямо от него и сигайте, только опять же пощупайте сперва. Ясно?

- Да… А потом?

- А потом уже топко не будет, так только, слегка. Ну, конечно, комаров накормите, как пить дать, но зато мимо деревень пройдете. Как выйдете на большак, там озерцо будет, в нем искупаться можно… а то в вас каждый признает, что лесом шли, - Юхан хихикнул, - ровно духи болотные. Большак вас к Ежу выведет. Ну, а там уже… - он вздохнул. – Остерегайтесь только…

- Понятно, - тихо сказала Вета.

- Ну, я пошел, - Юхан развернулся, чтобы уйти, но принц удержал его:

- Подожди. Спасибо тебе!

- Да незачем, - парень махнул рукой. – Долг платежом красен…

- Скажи, как ваша деревня называется?

- А вам зачем? – нахмурился Юхан.

- Ну… может, вернусь когда…

- Не надо, - покачал головой Юхан. – Мне, сударь, - не знаю, кто вы, - от вас благодарности не надо. Это я вам спасибо говорить должен – спасли вы нас с мамкой от большой напасти. А вам тоже лишнего знать ни к чему… мы люди малые, меньше знаешь да крепко спишь. Если попадетесь кому, - он перекрестился, - не дай Бог, конечно, то нас… мы тоже жить хотим. Ясно вам? – он строго посмотрел на принца.

- Зачем ты так… - тихо проговорил Патрик. – Я, может, помочь вам когда-нибудь смогу…

- Не надо нам помощи, - отрезал Юхан. – А вам помогай Бог в дороге. Идите уже…

Он развернулся – и шагнул в зыбкую мешанину, нащупывая обратную тропу.

 

* * *

 

Окраины Ежа показались впереди, когда солнце уже село, но звезды еще не высыпали на потемневшее небо. Слабо светился закат, тускло пылила впереди дорога. Потянуло в воздухе парным молоком, свежим хлебом, слышно стало, как звенят ведра во дворах, как кричат петухи, а где-то зазвучала песенка – слабо, едва слышно.

Город Еж, пограничный, разделяющий Восточный и Западный пределы королевства, дал свое имя Ежской провинции, которая делила страну на две почти равные части. Еж – последний город на восток, дальше – Веснянские топи, а потом - редкие деревни, леса да рудники, каторга, страшное «Заболотье», которым матери детей пугают.

Веснянские болота рассекали страну с севера на юг не на один десяток миль. Королевский тракт пересекал их в самом узком месте, и дорога эта была единственной проезжей, хорошей дорогой, если не считать тропинок, о которых знали лишь местные жители. Пару сотен лет назад Заболотье считалось краем русалок и водяных, о них рассказывали сказки; только при прадеде короля Карла Третьего восточные земли начали заселять – каторжниками и беглыми, потому что по своей воле ни один нормальный человек туда не пойдет.

Еж… Край географии, последний очаг цивилизации, а дальше – только нищие деревни и лес, лес, лес без конца и края, и болота, хриплый крик птиц над пустынной тишиной. Еж… Дошли до Ежа – считай, полпути сделано… считай, почти дома.

- Подождите, - сказала Вета и остановилась. Опустилась в траву на обочине, потянула за собой принца.

- Устали, Вета? – тихо спросил Патрик и сел рядом.

- Да… нет… не знаю. Патрик… - она смутилась, аккуратно разгладила подол заштопанной юбки, - я хочу спросить… Вы твердо знаете, к кому нам нужно идти в Еже?

Принц помрачнел.

- Я сам думаю о том же, Вета. После той засады в трактире меня не отпускает мысль: а вдруг это…

Он не договорил.

Вета кивнула.

- И я о том же… Патрик, я хочу вам предложить. Давайте я пойду туда сначала одна…

- Зачем? – удивился принц.

- Притворюсь, что служанка, что ищу работу. Вы скажете мне, куда идти и что говорить, и… и если вдруг нас будут там ждать не те, кто нужен нам… то вы успеете уйти. Сегодня мы переночуем в лесу, а завтра с утра я пойду туда… и вы будете ждать меня до вечера, а если не вернусь – пойдете дальше один, - тихо закончила она.

Патрик молча смотрел на нее.

- Я не могу этого допустить, - сказал он, наконец.

- Принц…

- Вета, это исключено.

- Патрик, послушайте. Я ведь никому не нужна. Ну, подумайте сами, зачем я им? Просто девчонка… ну даже если вернут меня обратно, - Вета поежилась, - то вы-то все равно останетесь на свободе. Иначе зачем все это?

- Нет, Вета. Мы сделаем наоборот, пойду я и…

- Патрик! Если вы попадете в беду сейчас, если там действительно засада, то все было зря. Все, понимаете? И… и Ян тоже зря погиб, - прошептала она.

Патрик дернулся, как от удара, и опустил голову.

- Ян прежде всего очень не хотел бы вашей смерти, Вета… или несчастья с вами, - проговорил он очень тихо. – Прошу вас – уходите одна.

Теперь отвела глаза Вета.

- Ян сейчас сказал бы вам то же самое, что и я, - так же тихо ответила девушка. – Вы должны выжить и остаться на свободе. Иначе зачем было затевать все это?

Эту ночь они провели в лесу. Вернулись чуть назад, отойдя полмили от города, так, что не видными стали огоньки домов, разожгли костер. Хорошо идти налегке – не нужно тащить с собой груз, беспокоиться о том, что пропадет платье, диван или хрустальная ваза. Встал – встряхнулся, вот и все сборы. Все твое имущество умещается в дорожном мешке, полупустом и пыльном, и что еще нужно от жизни? Плохо идти налегке – каждая мелочь порой кажется бесценной.

В этот вечер они прикончили лепешки, которые дала им Марта. В котелке над костром забулькала вода, Патрик бросил в нее горсть ранних ягод и листьев лесной смородины.

Оба молчали. Оба думали об одном и том же.

- Вета, - заговорил Патрик, - давайте взвесим все еще раз. Есть ли у нас другой выход? Все-таки не хочу я вас отпускать…

- Давайте, - кивнула Вета. – Допустим, мы идем туда вместе. Если все будет нормально, если нас ждут действительно люди лорда Маркка, то это, конечно, лучше – не нужно возвращаться за оставшимся, время тратить. Но если там… не те, кто нам нужен? Как мы будем выкручиваться? Я бегать не умею, - слабо улыбнулась она.

- Я пойду один. Если нас ждет засада, то я… справлюсь. Вы будете в безопасности, и в этом случае у меня будут развязаны руки, мне не за кого будет бояться…

- А если не сможете уйти? – перебила его девушка. – Как вы облегчите им работу! Вот он, принц наследный, сам к нам пришел. Красота! Хватай – вяжи, ура, ребята! Если их будет там не восемь, не десять, а двадцать, тридцать человек? Вы уверены, что сможете справиться в одиночку?

- Но ведь и вы не справитесь, Вета…

- А я и не буду! Я просто служанка, ни про каких принцев не знаю, иду из… - она запнулась, - из Чахлого Бора, работу ищу. Кому какое дело?

- Они не поверят…

- Да и пусть не поверят! Я ведь им не нужна…

- Вета, а если, не приведи Господи, они станут выпытывать у вас, где я? Именно выпытывать! Вы… вы уверены, что хотите этого? И не в том дело, что я сомневаюсь в вашей твердости. Но вы понимаете, что я тем самым тоже попадаю к ним – с гарантией, потому что не смогу оставить вас в их руках, потому что все равно попытаюсь вызволить, и не факт, что это удастся мне…

Девушка опустила голову.

- Я постараюсь им ничего не сказать, - тихо ответила она.

Патрик резко поднялся.

- Хватит! - сказал он. – Иду завтра я один, и закончим на этом.

Вета тоже встала.

- Закончим, - очень спокойно проговорила она. – Я иду вместе с вами. Вы ждете меня… скажем, на улице, и если что – успеете…

- Нет!

- Да!

Патрик скрипнул зубами.

- Вета, я вам приказываю.

Она усмехнулась.

- Не имеете права. Вот дойдем до столицы, вернете себе трон и корону – тогда пожалуйста, сколько угодно. А пока – не получится, ваше высочество.

- Я вас к березе привяжу! – крикнул принц.

- Попробуйте! – нахально сказала Вета и на всякий случай отскочила.

Патрик с яростью отшвырнул ногой сухую ветку. И махнул рукой.

- Черт с тобой… Хочешь в петлю лезть – твоя дорога. Вместе пойдем…

 

Ранним утром, едва солнце осветило макушки деревьев, Патрик разбудил Вету. Молча умылись они в ледяном ручье, глотнули воды, собрали в мешок нехитрое имущество. Патрик последний раз попросил девушку:

- Вета, останьтесь…

Она молча мотнула головой.

Дорога к городу шла чуть в гору, но утренняя свежесть заставляла ускорять шаги, и к первым домам окраины подошли они быстро. Переглянулись.

- Вета, - сказал принц не очень уверенно, - у нас осталось еще несколько монет. Давайте зайдем сначала в лавку и купим чего-нибудь поесть…

В городском саду, в углу, у разрушенной железной ограды они молча жевали вчерашние булки, запивая их молоком, купленным у одной из хозяек на окраине. Мимо шли люди, равнодушно поглядывая на них; кому какое дело, что за бродяги сидят тут… своих забот хватает. Вета прихлебывала молоко и смотрела на принца. Потом поймала его взгляд – и покраснела, улыбнулась, отвела глаза.

- Ну что, - тихо сказал Патрик, аккуратно собирая крошки и отправляя их в рот, - идем?

Девушка легко поднялась.

- Идем…

Гостиница «Магдалина» находилась на другом краю города, и они долго петляли по пыльным, нешироким улочкам. Город был небольшим, но запутанным - и очень провинциальным и тихим. Такие города словно предназначены для того, чтобы дарить спокойствие и беззаботность уставшим путникам. Деревянные одноэтажные домики, окруженные деревьями, маленький парк в центре – несколько елочек да козы на дорожках, вымощенная камнем мостовая, ратуша в центре, огромные солнечные часы рядом с ней. Солнце, песок, зелень, тишина, несмотря на стук молотков из ремесленных рядов, крики торговок «Пирожки горячие, с картошкой, с луком! Сбитень медовый!», смех ребятишек, играющих на раскаленных от солнца улицах.

В конце улицы блеснула синяя гладь воды. Речка…

- Искупаться, что ли… - задумчиво протянул Патрик.

Они спустились по осыпающейся тропинке вниз, к воде, там, где врезались в воду деревянные мостки. Умылись, расстегнув ворот, но купаться не стали. Постояли, глядя на противоположный берег, заросший зеленью садов. Ветер треплет волосы, горячий, сильный. Жарко. Мимо плывет лодка, загорелый мальчишка в ней гребет лениво, но сильно. Девочка в красном платье спустилась к мосткам полоскать белье, посмотрела на них и засмеялась.

- Идти пора, - сказал принц и вздохнул.

Они миновали центр, вышли на противоположную окраину с покосившимися домишками и сараями, а гостиницы «Магдалина» все не видно было. Прохожие в ответ на расспросы недоуменно пожимали плечами. Наконец, на маленькой круглой площади, окруженной со всех сторон пыльными тополями, Патрик разглядел на длинном, приземистом доме покосившуюся вывеску.

- Патрик, - шепотом попросила Вета, - подождите меня здесь… недалеко… я быстро. – И добавила, глядя ему в лицо: - Если что, я тут же закричу, честное слово.

Дрогнули губы принца, он хотел было что-то сказать, но только подтолкнул ее вперед – и перекрестил в спину, украдкой. Сам отошел на другую сторону площади и прислонился к тополю, не сводя глаз с тонкой фигурки, стучащейся в дверь.

Дверь была заперта. Вета долго колотила по ней кулачком, потом перевела взгляд на окна. Ставни распахнуты, неужели внутри никого? Дотянувшись до окна, она постучала снова. Прислушалась. Тишина…

- Эй, есть кто живой? – негромко позвала девушка.

Сухой скрип прорезал тишину, и Вета вздрогнула, оглянулась.

- Чего стучишь? – сердито высунулась толстая физиономия из дома напротив, с вывеской, на которой намалеваны были кривые ножницы и игла. – Не видишь, что ли - закрыто!

Оглянувшись, Вета перешла пыльную улицу, подошла к раскрытому окну.

- Я хозяина ищу… Вы не знаете, где он?

- А тебе что за дело? – спросил, прищурившись, мужик.

- Я работу ищу, - растерянно проговорила девушка. – Мне сказали, что тут служанки нужны…

- Уже не нужны, - проворчал мужик.

- А хозяин-то где? – повторила Вета.

Мужик сплюнул на землю и перекрестился. Сказал, понизив голос:

- Арестовали его…

- Когда? – охнула Вета.

- Третьего дня…

Вета хотела спросить, за что, но не решилась.

- А… когда теперь? – беспомощно спросила она.

- Чего когда? – удивился мужик. – На работу, что ль? Так иди в другое место… вон, в другом трактире поищи… или у портних, если шить умеешь.

- Вернется когда? – прошептала девушка.

Мужик глянул на нее, как на ненормальную.

- Я-то откуда знаю? Хошь – иди в управу, там спрашивай… если самой страсть за решетку охота. – Он оглянулся и проговорил шепотом: - Его, говорят, в государственной измене обвиняют… а ты – «когда вернется». Дура, прости Господи.

Сказал – и захлопнул окно. Вета беспомощно смотрела ему вслед.

Потом повернулась и, опустив голову, пошла по улице, кожей чувствуя за собой внимательный взгляд из-за двери. Нарочно пошла в другую сторону, моля про себя принца изо всех сил, чтоб не подходил к ней – мало ли кто сидит там, в пустом доме, смотрит внимательно, ищет, ждет государственных преступников, Боже сохрани…

Патрик выждал, когда она скроется из виду, и лениво зашагал совсем в другую сторону.

 

Ночью они снова сидели у костра и молчали.

Что теперь делать – вопрос висел в воздухе, хотя не был задан вслух.

Гулко ухали где-то в чаще ночные птицы, слабо потрескивали сучья в костре. Вета молчала и смотрела в огонь. Патрик обхватил руками колени, уткнулся в них подбородком. На лице его бродили отсветы пламени.

- Значит, это предательство, - сказал, наконец, принц, словно продолжая начатый разговор. – Бог весть, отчего так вышло. Надеюсь лишь на то, что сам лорд Маркк не пострадал. Мне… было бы очень жаль, - признался он, - если бы его обвинили в измене.

«А если и мой отец пострадал?» - подумала Вета, но вместо этого спросила:

- Что же нам теперь делать, Патрик?

И так беспомощно и по-детски прозвучал этот вопрос, что у принца защемило сердце.

- Будем пробираться к столице сами, - ответил он как можно тверже. – Не возвращаться же назад, - он усмехнулся. – Правда, у нас нет денег… Кольцо менять, - он вытянул из-за пазухи кольцо Крэйла, повешенное на шнурок нательного крестика, и грустно повертел его в руках, – опасно, выдаст с головой. Но… ладно, не зря же я целый год учился работать, - он снова улыбнулся. – Дрова колоть будем, воду носить… за еду, за ночлег. Не зима, теплой одежды не нужно… Одно только плохо – когда мы таким образом доберемся… - и вздохнул украдкой.

Налетевший ветер заставил обоих поежиться.

- Все бы отдал за то лишь, чтобы узнать, что там и как, - тихо проговорил Патрик. – Что творится в столице? Кто на чьей стороне? Чья это идея – с регентством? И… - он запнулся на мгновение, - и что, в конце-то концов, думает об этом моя дражайшая матушка.

- Патрик, - тихо спросила Вета, - за все это время вы ни разу не упомянули о матери. Почему?

Принц взглянул на нее, и горькая усмешка скользнула по его губам.

- Мама предала меня, - глухо проговорил он. - Знаете, Вета… мы ведь с ней всегда не особенно ладили. – Он опять помолчал, словно раздумывая, стоит ли решаться на откровенность. – Я еще маленьким был… так тосковал по ней, так мечтал сделать хоть что-нибудь для того, чтобы заслужить ее одобрение. Бог знает, почему, но теперь я понимаю, что она меня не любила никогда и теперь не любит. Я долго думал – отчего так вышло? Может быть, отец воспитывал меня не так, как ей хотелось, а может быть, она всегда мечтала о девочке… но ведь и Изабель никогда не была избалована ее вниманием и любовью. Порой мне казалось, что матушка никогда никого не любила – ну, наверное, кроме себя. Мы с Изабель жались друг к другу, потому что и ей, и мне так нужна была ласка. Потому и сдружились, наверное. Я люблю эту мелкую лисичку больше всех на свете, и теперь… мне страшно подумать, что могут сделать с ней, ведь она – тоже претендент на престол, пусть не прямо, через будущего наследника, но… и уже достаточно взрослая, чтобы представлять собой реальную угрозу. Я боюсь за нее… оттого и тороплюсь так сильно.

- А Август? – спросила Вета тихо.

- Про Августа я вообще молчу, - полушепотом сказал Патрик. – Я не слишком привязан к нему, но… но мне жаль его. Несчастный мальчик. Теперь за его жизнь никто не даст ломаного гроша… до тех пор, пока он нужен – им… а потом, что будет потом? Хуже всего, когда по вине взбесившихся взрослых страдают дети.

Принц помолчал, потом взглянул на Вету.

- Знаете, когда я понял, что я никогда не был нужен матушке? – спросил он полушепотом. – Когда сразу после ареста она пришла ко мне в камеру и сказала, что…. Она поверила в мою виновность – сразу, без всяких доказательств. Ей нужен был лишь повод. Я всегда был не таким, как ей хотелось, я был – плохим мальчиком, понимаете? Слишком шумным, слишком независимым, слишком требовательным, слишком еще Бог знает каким. Не таким, как ей было нужно. И самым удобным оказалось поверить этому – так легко и просто, так быстро. Мать – отреклась, мать – предала, Вета…

Он умолк. Вета робко погладила его по плечу.

- И поэтому – когда ко мне - помните? – почти сразу пришли вы, Вета, я этому не поверил. Мать сказала, что не верит мне, а вы - что верите. Вы тогда вернули мне веру в себя и в то, что я все-таки не сошел с ума и правда не виновен в том, в чем меня обвиняли. Вы вернули мне – меня…

У нее загорелись щеки.

- Что вы, принц, - пролепетала девушка, - я всего лишь…

- Всего лишь вернули меня к жизни, - закончил Патрик. – Хотя именно от вас я тогда ожидал этого меньше всего…

Сердце ее томительно сжалось. Вот он, момент, в который можно сказать – все. Сказать, наконец, о том, что она носила в себе уже больше года. Вот прямо сейчас – протяни руку и коснись его руки.

«Вряд ли я смогу увлечься ею», - всплыли в памяти слова, произнесенные год назад. Как много они, оказывается, значат. Несмотря на все, что пришлось пережить, несмотря на то, что их связывала теперь чужая смерть и тайна. Вета смотрела в лицо принца, освещенное бликами пламени и понимала, что сказать ничего не сможет. И так же отчетливо понимала она, что дороже вот этого вот человека у нее нет никого на свете.

Она пойдет с ним до конца. И если в конце пути они еще смогут остаться рядом – она скажет ему все. Потому что сказать сейчас – значит обязать и связать его из благодарности… а этого ей не нужно. Потом, потом…

«Дура, - опять прозвучал в сознании голос. – Лови момент, потом у его ног будут заморские принцессы и лучшие девушки королевства. Сейчас, когда рядом нет никого, когда он всеми покинут и нуждается в помощи – только сейчас. Потом будет поздно».

Вета тряхнула головой. Нет.

- Ничего особенного я тогда не сделала, - сказала она твердо. – Но речь не об этом, Патрик. Что мы будем делать дальше? Ну, я имею в виду, когда доберемся до столицы.

Патрик долго молчал.

- Честно – не знаю, - признался он, наконец. – Пока… пока я думаю только о том, как добраться до цели. Впрочем, нет, неправда, я думал об этом. Но… единственное, что мне приходит в голову, - он фыркнул, - это прямо вот так прийти во дворец, вызвать Гайцберга на дуэль и убить его. Знаете… есть у нас такой старый обычай: короля может вызвать на поединок наследный принц, если ему кажется, что король… словом, если он обвинит короля в серьезном преступлении против страны и короны. Ну, а в моем случае – куда уж серьезнее…

- Не так уж и плохо, по-моему, - нерешительно заметила Вета.

- Ну да… только более вероятным будет другой исход: герцог, меня увидев, умрет со смеху, и таким вот образом я своего добьюсь.

- Почему? – запротестовала Вета. – Вы же лучший фехтовальщик королевства, Патрик, - и умолкла, понимая, как глупо звучат ее слова.

- … был, - невесело улыбнулся принц. – Год назад.

Вета опустила глаза.

- Я даже не знаю, что будет лучше и вернее, - тихо проговорил Патрик. – Поднять в стране восстание? На это нужно время и нужны силы… и оружие. И после всего этого один отряд королевской гвардии разобьет наше крестьянское войско в считанные минуты. Искать помощи за границей? Туда еще нужно попасть. Просить помощи у тех лордов, кто остался мне верен? Это идея, но и риск – огромный. Я прикидываю сейчас, к кому могу обратиться и у кого попросить помощи, и понимаю, что… что ничего не понимаю. По пальцам можно пересчитать тех, в ком я уверен… почти уверен… и дело все в этом самом «почти», потому что права на ошибку я не имею – это будет означать провал и гибель. Если хоть кто-то из тех, кому я доверюсь, решит, что выгоднее меня предать, мы пропали. Я в растерянности, Вета, - признался он. – А я должен действовать наверняка. И быстро – пока еще есть шанс. Едва только все успокоится, едва гвардия принесет присягу новому правителю – пусть даже и регенту, я не смогу законным путем добиться ничего. А добиваться незаконно, кровью или силой… - он умолк, а потом прошептал: - Это будет подло.

- И вы даже сейчас думаете о чести? – вскинулась Вета. – После того, как подло обошлись со всеми нами? После того, как…

- Вета, поймите, - Патрик взял ее за руку, - если мы станем действовать такими же методами, как они, - он мотнул головой в сторону предположительно запада, - то мы станем такими же, как они. И чем мы тогда будем лучше? Чем мы будем иметь больше прав на… на все это? Только тем, что оказались более изворотливыми и хитрыми? Поймите же, дело не в праве силы – дело в праве… в праве права. В праве крови и справедливости. Вы понимаете меня?

Вета покачала головой, глядя на него, не отнимая руки:

- Ваше высочество, вам когда-нибудь говорили, что вы… - она запнулась.

- Что я идиотски честный дурак? – закончил он, смеясь. – Говорили, конечно. Вы будете две тысячи триста тринадцатая…

- И тем не менее, - решительно сказала она, - нам придется действовать… не всегда законно. Вы это понимаете?

- Да, Вета, - он грустно улыбнулся. – Понимаю. Но это нас никак не оправдывает, верно?

 

* * *

 

Они снились почти каждую ночь…

Сначала приходила Магда. Она была такая живая, веселая и счастливая, что во сне у него сжималось сердце. Она брала его за руки, смеялась, поблескивая белыми зубами, и говорила, что он ни в чем не виноват, что они обязательно поженятся, и что у них будет девочка – маленькая и славная, похожая на Изабель милой улыбкой и ямочками на щеках. И Патрик облегченно вздыхал, потому что вот ведь она, и можно больше не расставаться, и не нужно никого бояться, и теперь они всегда будут вместе. Он никому, совсем никому ее не отдаст. А если отец будет против их свадьбы… да нет, не будет, он обязательно увидит, какая Магда славная и хорошая, и все поймет.

Сны эти были столь реальны, светлы и ласковы, что просыпаться не хотелось. Несколько раз принца будила Вета – он кричал во сне. Часто, проснувшись, он обнаруживал, что ресницы его и щеки мокры от слез, и стоило больших трудов скрыть это от девушки.

Под утро снился Ян. Он не говорил ничего, просто смотрел – внимательно и по-доброму. Патрик не мог понять, чего он хочет, но точно знал, чего хочет сам – чтобы никогда в их жизни не было той проклятой поляны, перевернутой кареты и выстрелов, бешеной скачки, чтобы Ян не падал, заваливаясь набок, не обвисал тяжело в его руках. Снова и снова принц кричал: «Подожди!» - но Ян уходил, ускользал, и слышался топот конских копыт, и шепот «Уходи…», и снова свистели выстрелы… И если сны с Магдой приносили радость и горькое облегчение, то те, в которых ему виделся Ян, изматывали все тяжелее наваливающимся чувством вины и утраты.

Однажды приснился отец-король. Почему-то совсем седой, сильно и резко постаревший – наверное, таким он был в последние месяцы жизни. Карл смотрел на сына молча, но без досады – а потом протянул руку и погладил его по щеке. А Патрик, увидев отца, вскрикнул – и, задыхаясь от боли, проснулся… и долго, долго потом лежал молча, незрячими глазами глядя в темноту.

Отец… Мысли о нем терзали день и ночь. Неужели так и умер - не простив, не поверив? Неужели проклял сына за то, чего он не совершал? Отец… Чего бы только ни отдал Патрик за то, чтобы увидеть его, проститься, еще раз услышать родной голос. Это навсегда…

Патрик стал бояться засыпать. Все чаще он оставался караулить у костра, давая Вете возможность отдохнуть. Девушка пыталась было протестовать, требовала разделить ночь на равные части, но Патрик по-прежнему большую часть времени проводил на ногах, оставляя себе лишь пару часов, чтобы не свалиться окончательно. И даже эти два часа не приносили ему облегчения, и все чаще он просил Магду и Яна во сне: «Возьмите меня с собой!» - а они, смеясь, ускользали…

Принц осунулся и почернел, измотался от непрерывного напряжения и почти перестал разговаривать. Вета пыталась помочь ему, робко расспрашивать – он не отвечал. Просто шел, переставляя ноги, следя лишь за тем, чтобы не упасть.

В одну из таких ночей Патрик, по обыкновению, не спал. Сидел, обхватив руками колени, и напряженно всматривался в темноту, закусив костяшки пальцев. Рядом тихо дышала во сне Вета. А потом что-то потянуло его, и принц встал, сделал несколько шагов и вышел на залитую лунным светом поляну.

И увидел его.

Ян стоял возле огромного корявого пня, похожего на невиданное чудовище, и, запрокинув голову, смотрел в лунное небо. А потом услышал шаги и обернулся.

- Ты… - улыбнулся Ян. – Ну, здравствуй, принц…

Патрик охнул, кинулся к нему, схватил за руки. Пальцы Яна были прохладными и твердыми, и весь он, очерченный четкий контур, казался вылитым из лунного серебра.

- Что, боишься – растаю? – усмехнулся Ян. – Не бойся… Я к тебе шел… да вот, задумался. Звезды уж очень яркие…

- Ян… - простонал Патрик. – Янек… прости меня.

- Полно, принц, - ласково проговорил он. – Не казни себя, здесь ты не виноват. Не майся. Я ведь сам это решил… сам…

Патрик стиснул ладони друга.

- Вернись, - попросил он, зная, что говорит чушь.

- Ну что ты несешь, - так же ласково улыбнулся Ян и опустился на пень, потянул принца рядом. – Ты же знаешь, что это невозможно. Давай лучше посидим… я соскучился…

- Я тоже…

Какое-то время они молчали, вглядываясь друг в друга. Принц всматривался в знакомые черты, все боясь, что они растают, что он не успеет наглядеться – в последний раз, сжать еще раз ладони друга в своих… Он боялся увидеть Яна таким, каким тот был в последний раз – в залитом кровью мундире, с торчащей из спины арбалетной стрелой. Но на Яне был светлый, серебристого оттенка камзол – из тех, что он носил раньше, дома, до всего. И улыбался он – совсем как прежде…

- Как… там? – спросил Патрик неловко.

Быстрая усмешка скользнула по губам Яна и погасла, как вспышка.

- Да нормально… Никто не пристает, но и веселого мало. Не торопись ко мне, успеешь. Тем более, что там мы все равно не встретимся…

- Почему?

- Да нипочему. Такая у Господа Бога традиция. Там все по одному.

- Совсем?

- Совсем. Нет, если очень хочешь, то можно встретить тех, кого любил в жизни. Но для этого нужно выйти на Дорогу, а это не так просто…

- Не пускают, что ли?

- Да пускают, не в этом дело. Просто… там так все… ну, никак, что ли… и совсем не хочется шевелиться, идти куда-то. Просто – сидишь, вспоминаешь… думаешь… Ошибки свои считаешь, удачи, неудачи…и вот самое-то поганое как раз в том, что понимаешь – ничего уже не исправить. Поздним умом все мы горазды… Но ладно, суть не в том…

- Янек…

- Подожди, Патрик, - чуть тверже проговорил Ян. – Я ведь зачем пришел. Поговорить с тобой – это, конечно, тоже, но… Я тебя хотел просить…

- О чем?

- О нас…

Патрик недоуменно взглянул на друга.

- Понимаешь… - Ян говорил чуть виновато и почти жалобно. – В общем, хочу тебя попросить. Отпусти нас.

- Куда?

- Не куда - откуда. Отсюда.

Ян говорил с запинкой и неловко.

- Ты… вспоминаешь нас все время. Меня, Магду... Короля, отца твоего. Тянешь нас к земле, обратно. А мы должны уйти. Пока ты зовешь нас, мы не можем успокоиться. Мы ведь тоже тоскуем… а ты еще больше нам… мешаешь…

- Я вам мешаю? – тихо спросил Патрик.

- Да… Ты прости, но это так. Не держи нас… пожалуйста. Дай отдохнуть… отпусти.

Патрик опустил голову.

- Мне иногда хочется сказать – возьмите меня с собой, - тихо признался он. – Я… я не могу без вас, Ян. Я больше без вас не могу…

- Мало ли что, - так же тихо ответил Ян. – Ты должен. И потом…

- Что?

- У тебя есть Вета…

По лицу принца проскользнуло едва заметное облачко досады.

- Ян, я не знаю, что делать с ней… - сказал он.

Ян вздохнул.

- А вот это вторая часть моей просьбы. И разговор у нас будет неприятный, - честно предупредил он.

- Ну, давай, - усмехнулся Патрик, выпуская его руки. – Догадываюсь. Но пойми ты, пойми, пожалуйста. Ну не люблю я ее. Ну что я могу поделать? Да, я понимаю и вижу, какая она хорошая, добрая, умная, какая отважная и вообще. И я благодарен ей безмерно за все. Но не могу я… не могу Магду забыть, понимаешь?

- Принц, - голос Яна сливался с шелестом листьев. – Мертвые нужны не для того, чтобы мешать живым жить. Магда тебе сказала бы то же самое. Ты выжил – значит, живи. Не забывать о ней – не значит так…

- Ян… не надо, - шепотом сказал Патрик. – И так тошно…

- Тошно? – усмехнулся Ян. - Ну-ну. Когда ты перестанешь, наконец, морочить ей голову?

- Это я морочу ей голову? – с досадой спросил Патрик. – Я? Да она сама прицепилась ко мне и не отпускает…

- Ты хоть понимаешь, во что ты втягиваешь девчонку?

- Я. Ее. Не втягиваю, - тихо и раздельно проговорил Патрик. – Я ей предлагал – уйти. Отсидеться где-нибудь подальше от столицы. Переждать. Я просил ее. Но ведь она же и слышать ничего не хочет!

- Принц, - поинтересовался Ян, - а ты вообще знаешь хоть что-нибудь о том, что такое ответственность? Ответственность за другого человека, чувство долга по отношению к тем, кто тебя любит, понимание, что ты отвечаешь за него. На твоей совести уже лежит одна смерть - Джар, так что же, ты хочешь получить еще и вторую? Отпусти ее, принц, оставь. Дай ей выжить…

- Чего ты хочешь от меня? – тихо и очень устало спросил Патрик. – Чтобы я ее силком связал, оставил в какой-нибудь деревне, рот заткнул? Так, что ли? Вета, по-моему, сама достаточно взрослая, чтобы решать, что ей делать…

- Тогда, черт возьми, повернись уже к ней лицом, а не задницей! – заорал Ян. – Что ты тянешь кота за хвост? Она тебе такой дар предлагает – себя! А ты боишься, как трус последний…

- Чего я боюсь? – заорал в ответ Патрик. – Чего?!

- Полюбить ее боишься, вот чего! – крикнул Ян. – Боишься….

- Да, боюсь! – срывая голос, рявкнул Патрик. – Я за нее боюсь, дурак! Не хочу, чтобы с ней было, как с Магдой…

Ян зло прищурился.

- Любовь, принц, - это великий дар. Дар самого себя, понимаешь? Если ты знаешь, что тот, кого ты любишь, счастлив, ты пойдешь на все, что угодно. Именно это сейчас пытается сделать Вета – она молчит, оберегая тебя, не признается тебе… и не признАется, будь уверен, чтобы не отягощать тебя лишними обязательствами, потому что тоже понимает, что впереди у вас может быть смерть. Но она готова отдать тебе все, что ты хочешь, в любой момент, когда это тебе будет нужно. А ты – нет. Ты боишься. И поэтому ты прячешься за ее выбор, и мелешь всякую ерунду вроде «Ах, она сама решила, ах, она сама большая». Тебе удобно – конечно, ведь решаешь не ты. И Магда тоже решила за тебя, и ты принял ее выбор. Ты даже не попытался ее удержать…

- Ян, - едва слышно проговорил Патрик, - зачем ты так… Ты же помнишь… я тогда и увидеться с ней не мог…

- Да плевать! Очень удачно получилось, правда? Ах, я не мог, ах, я без памяти лежал. Да даже будь ты на ногах, ты не попытался бы хоть как-то отговорить ее от ее решения. Ты вообще чем думал, когда забавлялся с ней? Или не знал, что от этого дети получаются?

- Заткнись! – заорал принц, вскакивая, и со всей силы грохнул кулаком по дереву. – Заткнись, идиот!

- Что, неприятно правду слышать? – ехидно осведомился Ян. – Ну, ударь, ударь – не очень тебе это поможет. Самого себя по башке тресни, может, хоть так мозги на место встанут. И я знаю, почему Магда тебе ничего не сказала. Она тебя впутывать в это не хотела. Может, потому, что правда любила. А может, отчасти понимала, что толку от тебя будет, как от козла – молока… хотя вот на козла-то ты как раз и тянешь… благородный принц…

- Слушай, ты… - Патрик сжал кулаки. – Ты зачем пришел? Мозги мне промывать? Тебя вообще уже нет, убирайся обратно, придурок…

- Я - голос твоей совести, - так же ехидно ответил Ян. – И пока голова твоя не встанет на место, я в покое тебя не оставлю, не надейся. Хотя и не уверен, что у меня хоть что-нибудь получится. Отец твой, пусть земля ему будет пухом, двадцать лет тебе пытался вдолбить, что такое долг, честь и что такое совесть. А ты не принцем оказался, а лепешкой на дороге. И до тех пор, пока ты не поймешь башкой своей тупой… хоть что-нибудь, трон ты не вернешь. Считай, что это пророчество, - зловеще пообещал Ян.

И растаял в воздухе.

 

* * *

 

Об этом их путешествии можно написать сказку, думала порой Вета. О том, как пылила под их ногами сизая пыльная дорога. О том, как щекочет натруженные босые ступни мягкая трава. О заросшем водорослями лесном озерце, в котором они купались по очереди, честно не глядя друг на друга. О тяжелой усталости нескольких месяцев пути, не покидающей даже во сне. О густом ельнике, в котором прятались в грозу – тяжелые молнии вспарывали пространство над их головами, заливая все вокруг мертвенно-розовым сиянием; под нижними ветвями огромной ели было полутемно, и раскидистые колючие лапы не пропускали упругие струи. При каждом раскате грома Вета вздрагивала и мертвой хваткой вцеплялась в руку Патрика, а он успокаивающе поглаживал ее ладонь. О словоохотливом вознице, что вез их целый день, напоил молоком и дал с собой краюху свежего хлеба – у него было обветренное усатое лицо и грубые руки, и он называл Вету дочкой.

Из осторожности Вета и Патрик назывались братом и сестрой, идущими в город на заработки. Конечно, внимательный взгляд вполне мог распознать дворян под обличьем крестьянских парня и девушки. Патрик, даже обветренный и загоревший под летним солнцем, даже с плотной корой мозолей на руках, не потерял тонкости и изящества черт и движений, никак не присущих мастеровому или торговцу. Да и Вета, усыпанная веснушками так густо, что едва можно было разглядеть лицо, сохранила столичный выговор и благородство наклона головы, и маленькие руки ее уж никак не могли принадлежать простолюдинке. Словом, под стать друг дружке подобралась парочка, и счастье, что не попался им на пути ни один излишне рьяный сыскарь. Бог помогал, судьба ли хранила? Кто знает…

Чем ближе к столице, тем более многолюдной делалась дорога, тем чаще приходилось избегать городов и деревень, ночуя в лесу. Не миновать было расспросов – в какой город идете, да откуда, да как у вас нынче с урожаем… а еще – что же это, мил человек, руки у тебя такие сбитые? Следы кандалов на запястьях Патрика видны были все еще слишком отчетливо и заживали медленно. В деревнях еще можно было отговориться: с каторги, мол, отпущен подчистую, домой иду, - но любая встреча с солдатами грозила закончиться очень плохо.

Города они обходили стороной. В деревнях зарабатывали себе на ужин и ночлег. Патрик рубил и колол дрова, носил воду вдовам и старухам, не Бог весть как, но поправлял покосившиеся сараи. Вета стирала и мыла полы. Однажды вскрыла нарыв на руке мальчишке – сыну мельника; парень занозил ладонь и очень мучился. За это им дали с собой мешочек муки и накормили до отвала ржаными лепешками.

Лето катилось цветными днями, но им некогда было наслаждаться солнцем – они благодарили Бога за хорошую погоду и ясные дни потому лишь, что могли не заботиться о теплой одежде.

Ни разу, ни в одном разговоре, не касались они вопроса их будущего – ИХ будущего. Того, которое на двоих, если оно у них будет. Несколько раз Вета пыталась объясниться, но все откладывала, откладывала… а потом стало казаться, что разговор этот – невозможен. Смерть Яна встала между ними; неловкое, торопливое его признание – как может она теперь не вспоминать об этом? Горько думать, что все могло сложиться иначе… хотя могло ли разве? Все равно она любит и будет любить другого…

Они ночевали то на сеновалах или в сараях, то под деревьями на охапке лапника; прижимались друг к другу – вдвоем теплее, - проваливаясь в сон мгновенно и быстро… И как испуганно и гулко колотилось сердце Веты, когда Патрик обнимал ее, прижимая к себе ради тепла осторожно и бережно… как краснела она – хорошо, в темноте не видно! – от души надеясь, что принц не заметит, не услышит, не поймет. И просыпалась порой на рассвете, поднималась на локте, смотрела на него, спящего, слушала в тишине его сонное дыхание. Сколько раз она обещала себе: «Скажу ему все – завтра». А потом кляла себя последними словами – и снова молчала.

А Патрик, казалось, словно не замечал ничего. Он, словно натянутая стрела, рвался вперед.

Несколько раз они устраивали дневки. Вета валялась в траве, разувшись, лениво шевелила босыми ногами, смотрела в небо. Гудящее от усталости тело – и странная легкость на душе, когда смотришь, как плывут в невообразимой вышине белые облака. В такие минуты все плохое уходило, отодвигалось, пряталось, и даже лежащая на душе тяжесть таяла, растворялась в лесной тишине.

Однажды им повезло – удалось заработать в деревне пирожков и сала, и они, уйдя подальше от дороги, устроили настоящий пир. Патрик шутил и болтал ни о чем, и Вета хохотала так, что слезы выступили от смеха. А потом принц вдруг замолчал; строгим, очень серьезным стало в отблесках пламени его лицо. Он молча помешивал угли в костре и задумчиво смотрел в огонь.

Холодало. Искры летели в воздух, одна упала Вете на подол. Девушка испуганно отодвинулась – и засмеялась.

- Видела бы меня сейчас мама, - вздыхая, сказала она. – Оборванка да и только…

- Скажите, Вета… - спросил Патрик внезапно, - у вас есть родственники где-нибудь в глубинке? У кого вы могли бы… переждать, отсидеться? Пока все не стихнет?

Вета удивленно посмотрела на него, придвигаясь поближе.

- Н-ну… где-то на Севере есть какая-то троюродная тетушка, но я ее даже никогда не видела. Патрик, не беспокойтесь, если вы о том, что нам нужно где-то укрыться…

- Совсем не о том, - перебил он девушку и закашлялся от дыма. – Речь всего лишь о том, что вы… если хотите, могли бы оставить все это. Вета… это слишком опасное дело, и я не имею, наверное, права втягивать вас в него. Еще не поздно – я помогу вам добраться до этой тетушки, там вы будете в безопасности. Бог весть, чем все закончится, а в случае неудачи нас ждет смерть – почти наверняка. Мне-то это неважно, а вот вы… - Патрик смешался и умолк.

Вета вспыхнула - и отодвинулась от него. Ну ничего себе!

- Ваше высочество, - голос ее задрожал от возмущения, - как вы думаете, пошла бы я за вами, если бы надеялась, как вы изволили сказать, отсидеться? Стала бы… да как вы можете так говорить, Патрик, – после всего?! Как вы могли подумать обо мне – такое? Если бы мне нужно было всего лишь сбежать из этого клятого рудника, всего лишь получить свободу, стала бы я таскаться с вами по этим дорогам? Да плевать я хотела на то, что нас ждет при неудаче! Безопасность – нужна она мне! А вы… - не выдержав, она отвернулась и яростно вытерла рукавом глаза. В горле застрял горький комок. Еще не хватало при нем разреветься от обиды!

Это было настолько неожиданно, так не вязалось с простой и милой прежней их болтовней, что походило на удар под дых. Больше всего на свете Вете захотелось вскочить, броситься прочь, убежать в лес, разреветься, Бог весть что еще. Усилием воли она сдержалась. Как бы ни было, уж истеричной-то девицей ее пока еще никто не называл.

- Принц, - уже спокойно – чего стоило ей это спокойствие! – выговорила девушка, сглотнув застрявшие в горле слезы. – Как бы ни было и что бы ни было с нами, вы всегда можете рассчитывать на мою помощь. До тех пор, пока она будет вам угодна. Я обещаю вам, что… что если только вы решите, что больше я вам не нужна, я оставлю вас и… и не стану вам мешать. До той же поры позвольте мне следовать за вами.

Патрик повернулся к ней - и медленно погладил ее исцарапанные, грязные пальцы.

- Вета… - голос его тоже дрогнул. – Вета, милая, мужественная девочка. Я бесконечно благодарен вам – за все, за все, что вы сделали для меня. Вы спасли меня от отчаяния, и я… и с моей стороны было бы черной неблагодарностью ответить вам тем, что… словом, потащить вас навстречу опасности и смерти. Я очень боюсь за вас, потому что у меня теперь, - он взглянул на нее и закончил полушепотом, - у меня не осталось на свете никого, кроме вас и сестры. И если вы, не приведи Господь, погибнете по моей вине… да и не по моей тоже – я не прощу себе этого. Больше всего я хочу уберечь вас, но как это сделать – не знаю.

- Патрик, - прошептала Вета – и осеклась. Ах, как хотелось бы ей вымолвить эти три заветных слова, как хотелось сказать: единственное мое желание – никогда не расставаться с тобой. Чего же ты ждешь, дурочка, вот она, минута эта, желанная, вот его пальцы и его губы рядом. Что станется с вами завтра, проживи этот миг полной жизнью.

- Если вы погибнете, - твердо вымолвила Вета, глядя ему в глаза, - мне тоже станет незачем жить.

Наступила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в костре. Они смотрели друг на друга, и разделяло их всего ничего, протяни руку – коснешься лица сидящего рядом. Подними же ладонь, погладь его по щеке. Вета замерла, не в силах шевельнуться, и отвела взгляд, опустила голову. Что он скажет сейчас?

Наконец она снова подняла глаза. Патрик смотрел на нее, в глазах его отражалось пламя.

- Вета… - тихо, с явным усилием вымолвил он. – Простите меня…

- За что? – спросила девушка, но сердце тоскливо сжалось – она уже поняла.

- Я знаю, что вы хотели сказать мне сейчас. Я все знаю. Простите меня, Вета. Я… не могу ответить вам тем же. Я… вы мне как друг, как сестра. Не больше. Я уважаю вас и очень тепло к вам отношусь, но… это все, что я могу вам дать. Я люблю другую - и, наверное, всегда буду любить. Простите меня.

Девушка сжала в руках тонкий прутик. Что ж, вон оно и случилось…

- Вета, - тихо проговорил Патрик, - вы придумали себе сказку. Образ прекрасного принца, безупречного рыцаря. А я – ни тот и ни другой, я человек, я ошибаюсь и бываю неправым, и подлым, и низким… как все люди.

- Для меня вы всегда правы, - прошептала девушка, опуская голову.

- Вета… однажды вы поймете, что я не идеален, и тогда, быть может, проклянете меня… Мне бы хотелось сохранить нашу дружбу, но… только дружбу, понимаете?

Вета попыталась пожать плечами и усмехнуться. Что бы ни было, не теряй лица.

- Я знаю, ваше высочество, - ах, какой спокойный голос, замечательно. Еще прибавить беззаботности. – Я слышала ваш разговор с Яном… тогда, после бала. Я… мне… словом, вас мои чувства ни к чему не обязывают.

- Я сейчас смертельно оскорбил вас, Вета, - тихо и грустно проговорил Патрик. – Выслушать признание женщины и не ответить ей – преступление. Но… я… простите меня. Я не могу.

- Вы все еще помните ее? – горько спросила Вета.

Губы Патрика дрогнули.

- Давайте не будем об этом, ладно? И поэтому я еще раз спрошу вас: вы действительно хотите идти со мной дальше? Еще не поздно, еще можно уйти, спастись. Когда мы достигнем столицы, пути назад не будет, и в случае неудачи участь наша будет… не очень веселой. Я не хочу для вас ни смерти, ни пыток.

- Ваше высочество, - лицо Веты отвердело. – Позвольте мне самой бояться за себя. Повторяю – я пойду с вами до тех пор, пока буду вам нужна. В любую минуту, как только вы скажете, что я мешаю вам, я уйду. Опасность там или нет… это мое дело. Я отвечу за себя сама.

Лицо ее исказилось на мгновение, и Вета отвернулась. А повернувшись через секунду, она была уже такой же спокойной, как обычно.

- Спасибо вам, Патрик. Мы, наверное, должны были сказать все друг другу. Спасибо, что… что были со мной честным.

Девушка встала и сделала несколько шагов в сторону.

- Я… пойду хворост поищу, - сказала она ломким голосом и скрылась в темноте.

Патрик посмотрел ей вслед. Совершенно очевидно, что ищет она не хворост, а любое подходящее дерево, чтобы уткнуться в него и прореветься. Он яростно переломил сухую ветку и бросил ее в костер.

 

* * *

 

Жарко, жарко. Парит, начало августа. Очень хочется пить, и чем дальше, тем жажда становится сильнее. Так давно не было дождя! И нигде ни ручейка, ни родника, а вся вода, что была у них с собой, кончилась, потому что солнце жарит с самого утра, и даже вечер не приносит прохлады. И сплетенные над головами ветви деревьев совершенно не спасают от зноя.

А выйти на дорогу – страшно. Не оглянется ли кто на странную парочку, не заметит ли, что эти двое – не те, за кого себя выдают? А деревень поблизости нет, и негде напиться из колодца. Корки хлеба царапают пересохшее горло.

- Патрик, давайте все же выйдем на дорогу, - взмолилась Вета; еще только утро, но печет, как в пустыне, и совсем нет сил. – Может, где постоялый двор найдем. А нет – так просто у кого-нибудь воды попросим…

Принц посмотрел на покрытое бисеринками пота лицо девушки и незаметно вздохнул. Она права, на большак выходить придется. Идти по густой, высокой траве и без того труднее, чем по дороге, а тут еще жара и духота. И еды у них с собой мало, а на постоялом дворе, может быть, удастся что-нибудь найти; с собой у них оставалась еще пара монет.

Когда вышли из-за густой защиты деревьев, стало еще жарче. Зной навалился на них тугой подушкой, придавил к земле. Сгорбившись, пряча лица, Патрик и Вета шли по обочине дороги, держась за руки, стараясь не оглядываться на проезжающих мимо всадников, не рассматривать повозки и кареты. Большак оживленный; видно, до города недалеко. Или – от города?

Уже перевалило за полдень, когда до слуха их донеслись голоса.

- Может, постоялый двор? – предположила Вета, вздыхая.

Лес подступал к дороге почти вплотную, стена деревьев совершенно скрывала обзор. Пропыленная, мокрая от пота одежда липла к телу; Вета сняла чепец, вытерла ладонью мокрое лицо. Искоса взглянула на принца – ему словно нипочем. Выгоревшие почти до белизны волосы прилипли ко лбу, на запавших щеках – негустая, но уже вполне оформившаяся борода, крепко сжаты губы – думает о чем-то… о чем?

Патрик в ответ только плечами пожал. Что стоило ему получше рассматривать карты в бытность свою принцем? Вот уж правда – знал бы где падал, так подстелил бы соломки. Если б твердо знать, где на Восточном тракте будут попадаться им города и трактиры; если б знать, где расположены заставы; если б уметь обходить деревни не в болотах, а хотя бы по лесным тропам… Нет, надо было следопытом родиться, а принцем – уже потом. Как причудлива судьба… кто бы мог подумать, что то, чему учили его, окажется таким бесполезным. За пределами столицы жизни нет, думал он когда-то. Наивный дурак.

- По-моему, деревня близко, - предположил принц рассеянно, но все же остановился и прислушался.

Дорога резко изгибалась, деревья скрывали поворот. Голоса стали громче, послышалось звяканье чего-то, напоминающего не то металл, не то сбрую. Вета остановилась тоже и схватила принца за руку.

- Повернем назад? – вполголоса предложил Патрик.

Но было уже поздно. Очевидно, их заметили те, кто весело гомонили сейчас впереди. Голоса стихли, а потом раздался ленивый окрик:

- Эй! А ну стоять, кто там есть!

Из-за деревьев вынырнул здоровенный, пожилой уже, солдат в расстегнутом – жарко же! – мундире и без треуголки, с ружьем в руке.

- Кто такие? – спросил солдат, оглядывая их с ног до головы.

Рука Патрика в ладони девушки напряглась. И в тот же миг она поняла, что ей нужно сделать.

Сжав пальцы принца, Вета шагнула вперед.

- Ой, дяденька, - запричитала она как можно жалобнее, - ой, как хорошо, что мы вас встретили. Заблудились мы, дяденька. Ой, спасите, от жары помираем, водички дайте, дяденька…

- Да не блажи ты, скажи толком, - чуть более мягко проговорил солдат, так же внимательно глядя на них. - Кто такие?

- Меня Анна зовут, - все так же жалобно, но очень быстро говорила Вета, изо всех сил боясь, чтобы принц не влез прямо сейчас, не испортил все дело. – А это Якоб, брат мой. Он немой, дяденька…

Немой за ее спиной издал сдавленный звук, словно поперхнулся.

- Немой он, да, с рождения, - торопливо говорила Вета. – Он слышит все, понимает, но он не в себе слегка… А родители наши померли, тиф у нас был в деревне. И соседи тоже все померли. А мы - вот видите – стриженые, - убедительности ради она кивнула в сторону «брата», но чепец с головы снимать не стала. – У нас в столице дядька, вот к нему идем, жить-то надо как-то. И заблудились, и в болото угодили, и чуть не утопли, и теперь вот чего делать-то, не знаа-а-аем! – и почти натурально она разревелась, размазывая по щекам грязь.

Солдат закинул ружье за спину и подошел к ним чуть ближе.

- Что, и вправду немой? – поинтересовался он, подозрительно глядя на Патрика.

Вета, наконец, обернулась.

Патрик как-то странно изогнулся, выпучил глаза, при этом став похожим на полоумного, и изо всех сил замычал, тряся головой и разводя руками. В этот миг он был похож на совершенного идиота, и солдат, помотав головой озадаченно, сказал Вете:

- Ты вот что… ты, раз тифозная, близко-то ко мне не подходи…

- Да мы не заразные уже, дяденька, - как можно более убедительно проговорила девушка. – Мы ведь уже здоровые, нам только жить негде, а так-то мы не болеем уже… Дайте водички, дяденька!

- Дура, - с сожалением диагностировал солдат. – Ну, раз так, то идите – вон, деревня близко, мож, приютит кто. Вот, блин, подарочек на мою голову…

Из-за поворота вышли еще двое – тоже с ружьями в руках.

- Ты чего там, Седой? Кто тут у тебя еще?

- Да вот, - солдат крякнул, - брат с сестрой. Говорят, в столицу идут. В деревне у них все перемерли от тифа…

- Это где ж такое счастье? – подозрительно поинтересовался высокий, чернявый солдат с хитрыми глазами.

Вета махнула рукой неопределенно назад.

- Сосенки, - соврала она первое, что на ум пришло. – Это далеко, дяденька, мы уже две недели идем. Жрать охота, дяденька, дайте хлебушка!

- А ты чего молчишь? – спросил, подходя, солдат и легонько кольнул Патрика штыком.

Принц дернулся, замычал, опять тряся головой и выпучивая глаза – да так натурально, что Вета едва сдержалась, чтоб не расхохотаться.

- Немой, - презрительно бросил первый солдат. – Да похоже, еще слегка и того… с приветом.

- Ну и на черта они сдались тебе? – лениво проговорил чернявый, закидывая ружье за плечо. – Всыпь пару раз, да и пусть катятся.

- А что случилось-то, дяденька? – робко спросила Вета.

- Тебе какое дело, - так же лениво сказал третий.

- Беглых ищем, - объяснил пожилой. – С каторги двое бежали… а и правда, не твое это дело, девка. Топай себе…

Солдаты раздвинулись было, пропуская их. Крепко-крепко сжав ладонь принца, Вета шагнула мимо них, стараясь, чтобы не дрожали коленки. Патрик, согнувшись на один бок и задумчиво тряся головой, пошел за ней, незаметно поглаживая на ходу ее пальцы.

- Эй, погоди, - сказал вдруг чернявый. – Погоди-ка, девка…

Он заступил им дорогу и, оглядев девушку с головы до ног, лениво протянул:

- Вот что, хорошая моя… Мы-то вас пропустим, но ведь за проход плата нужна…

- Какая? – беспомощно спросила Вета.

- Как это какая? – ухмыльнулся солдат. – Натурой… Братец твой посидит пока в тенечке, а мы развлечемся. Если хорошо мне сделаешь, может, и хлебом поделимся…

Седоусый хмыкнул и, пожав плечами, пошел мимо них к видневшемуся в кустах шалашику, сплетенному, видимо, для защиты от дождя. Второй патрульный прислонил ружье к дереву и, бросив в их сторону: «Мне оставь…», отвернулся. Так же лениво, уверенный, что никуда она не денется, солдат дернул девушку за руку и потащил к кустам. Вета вскрикнула, рванулась, но железные пальцы, обхватившие ее запястье, даже не дрогнули. Солдат бросил ее на траву и, развязывая гашник штанов, навалился сверху, задирая ей юбки и зажимая рот ладонью.

- Да погоди, - бормотал он, - не дергайся. Что ты как недотрога... М-м-м-м, какие у тебя губки… Да не дергайся ты, дура!

Он разорвал холщовый ворот, запустил за пазуху волосатую руку, нашарил и сжал маленькую грудь. Вета опять вскрикнула – уже громко, отчаянно:

- Не надо! Пожалуйста, не надо!

Солдат что-то прорычал, тяжело дыша. Он обдавал ее тяжелым запахом перегара, чеснока и немытого тела, и от такого аромата Вета едва не задохнулась. Она извивалась и корчилась под ним, крича что-то несвязное, а солдат, ругаясь, рвал ее юбку и пытался раздвинуть колени… Злые слезы катились по щекам девушки. Они возились в траве, а над ними, такое огромное, светилось знойное небо. И никто, совсем никто не мог помочь, и уже казалось - не с ней это все, страшный сон, и сейчас она проснется. Мама, мамочка, разбуди меня!

Вдруг ее мучитель замер на миг – и обмяк, придавив ее к земле. Тяжело дыша, Вета рванулась снова – и, поняв, что свободна, попыталась было отползти, но твердая рука рывком вздернула ее на ноги и отшвырнула в сторону.

- Беги! – крикнул Патрик и, загораживая ее, повернулся к подбегавшим к ним. Палаш в его руках был мокрым и темным от крови.

Второй патрульный вскинул ружье:

- Ах ты, стерво!

- Вета, беги! – опять крикнул Патрик, бросаясь в сторону.

- Немой, … твою мать! – прохрипел солдат. Грохнул выстрел.

В ужасе Вета метнулась прочь, едва касаясь башмаками земли. Она не слышала, что там было дальше, - бежала, задыхаясь, путаясь в юбках, без дороги, до тех пор, пока звуки перестали долетать до нее. И лишь тогда она опомнилась и остановилась, оглядываясь, тяжело всхлипывая. Погони не было.

Вета снова всхлипнула и утерла рукавом мокрое лицо. Ее все еще трясло от ужаса, от быстрого бега сбивалось дыхание, звенело в ушах. Сейчас, вот сейчас затопают сзади тяжелые сапоги, волосатая рука вновь полезет за пазуху… Господи, неужели так бывает? В горле билась истерика, и, прислонившись к дереву, Вета заплакала, колотя кулаками по шершавому стволу…

Потом она отдышалась, запахнула разорванный ворот. Тихо, тихо кругом. Только птицы гомонят, да жарит полуденное солнце, лениво гудят шмели. Ни звука не слышно, кроме звона металла из кузницы недалекой, оказывается, деревни.

И новый ужас пригвоздил ее к месту. Принц! Что же она наделала…

 

* * *

 

Солнце скатилось к закату, когда Вета вышла к берегу заболоченного пруда недалеко от маленькой деревушки. Она зашла по колено в воду и постояла, глядя на спокойную воду. Потом с наслаждением умылась и долго-долго пила из горсти. А потом села на берег и снова заплакала.

Весь день она бродила вокруг деревни кругами, боясь показаться на глаза людям, пытаясь хоть как-нибудь узнать, что случилось с Патриком. Ее охватывал ужас при мысли о том, что ей снова могут встретиться те трое, но и уйти вот так она тоже не могла. В деревне тихо. Солдат не видно. То ли все ушли на розыски особо опасного преступника, то ли патруль, на который они напоролись, был случайным и расквартирован вовсе не в этой деревне. Среди местных жителей переполоха тоже не было заметно.

Вета устала. Гудели и ныли ноги, а башмаки она потеряла впопыхах. Горели изжаленные какой-то местной травой руки, и очень хотелось есть. Голова кружилась от голода и усталости, но выходить к людям она боялась. Страх и чувство вины сплелись в такой тяжелый ком, что ком этот не давал дышать. Где теперь принц? Что с ним? Жив ли? Что с будет с ними теперь? Что ей делать? Добираться до столицы одной… как, да и зачем? Искать его… страшно.

Вета вытерла лицо и встала. Сейчас, пока не стемнело, она уйдет подальше в лес и найдет место для ночлега. А завтра с утра снова примется искать. Зайдет в деревню. Не может быть, чтобы никто ничего не видел и не слышал. Эти три солдата, что попались им, - не с неба же они свалились. Все равно она будет искать. Кто-то что-то да скажет.

Вета, хромая, шла по берегу и совсем не глядела по сторонам. Слезы все текли и текли, и она уже не вытирала их.

Сумерки стремительно сгущались, и девушка поняла, что нужно думать о том, где и как она будет ночевать. В принципе, годилось любое дерево, под которым можно лечь. Все равно с собой у нее ничего, так не все ли равно, где? Очень хотелось зайти-таки в деревню и попроситься на ночлег, но Вета отбросила эту мысль и побрела дальше.

Невдалеке мелькнул огонек. Вета помигала и протерла глаза. Это она не в ту сторону, что ли, идет? Но огонек был одиночным, стало быть, не деревенский. Может, кто-то из охотников или лесник?

Махнув рукой, Вета решила: будь что будет. Выйду. Попрошусь переночевать рядом. Босые ноги ощутимо зябли от росистой травы. Даже если разбойники… теперь-то какая разница? Она медленно пошла на свет, спотыкаясь на невидимых в сумерках кочках.

У костра никого не было. А вдруг это разбойники или иные какие лихие люди? Хоть посмотреть, кто здесь… Осторожно, прячась за деревьями, девушка подкралась почти к самому костру, когда под босой пяткой предательски хрустнула ветка. Вета замерла.

А потом навстречу ей, не таясь, вышел из кустов высокий, худой человек. И Вета снова заплакала, увидев его лицо. Даже в полной темноте она бы его узнала. Шагнула к нему и позвала:

- Патрик…

Не дойдя нескольких шагов, он остановился, уронил протянутые руки, не решаясь подойти, - словно боялся, что она исчезнет, улетит, растает, как лесное диво, причудившееся в неверной полумгле. Выдохнул:

- Ве-та…

Вета сделала еще шаг. Остановилась.

А потом они метнулись друг к другу и обнялись, и стояли, прижавшись, несколько секунд. Принц гладил взлохмаченные волосы девушки и целовал ее руки, а она все цеплялась, цеплялась за него, судорожно ощупывая, не веря – правда ли, не сон ли. Подняла голову, и в свете проглянувших звезд засияли звездами ее глаза:

- Ваше высочество…

- Меня зовут Патрик, - прошептал он, касаясь губами ее губ.

Метнулось и закружилось небо в обрамлении черных качающихся ветвей, земля ушла из-под ног, остался лишь стук сердец и ласковый шепот. И руки, нежные, как вода из родника, и губы, и уходящая без остатка горечь, и счастье без берегов и без края, затопившее весь мир. И долгий протяжный стон наслаждения, и огонь, который отныне сплавлял их двоих в единое целое – навсегда...

И все было совсем не так, как Вета когда-то себе представляла. Ни роскошной комнаты с мягкой кроватью и розовым покрывалом, ни искристого шампанского. Только глоток воды из ручья, звезды в разрывах туч, ночные цикады и безудержная нежность. У их счастья был привкус горечи – соленый, как слезы, как кровь на разбитых губах, как потери, выпавшие на их долю. И оттого оно, счастье это, казалось хрупким и нежным, как малыш в колыбели, и хотелось не разнимать сцепленных рук, чтобы не уронить, не потерять его, не разрушить. Не нужно было слов; говорили пальцы, и губы, и взгляды – о том, что они никогда не расстанутся. Мы проживем вместе сто лет и умрем в один день, любимый мой, любимая моя…

- Я никому не отдам тебя, - Патрик гладил волосы девушки. – Никогда. У нас все будет хорошо, мы поженимся, у нас будет шестеро детей… нет, семеро… и старший – обязательно мальчик…

- Ты любишь меня?

- Да… Я понял это сегодня днем… понял, что очень просто могу потерять тебя. Мне стало так страшно… Больше я тебя никому не отдам, - он крепче прижал ее к себе.

Ночь над их головами качнулась и осыпала их пригоршней звезд. Неподалеку догорал костер.

 

* * *

 

Потом они станут хохотать до изнеможения, вспоминая и выплескивая пережитое. У Веты скулы сводило от смеха, когда Патрик снова и снова начинал мычать и трясти головой, выпучив глаза и размахивая руками. А потом она пищала тоненьким голосом: «Дяденька, дайте хлебушка, мы не местные, нам жить негде!» - и Патрик валился в траву, задыхаясь от хохота.

Внезапно Вета посерьезнела и шепотом призналась:

- Знаешь, как я испугалась…

- Догадываюсь… - виновато сказал принц. - Ты прости меня…

- За что?

- Тогда, когда ты кричала… не мог я сразу броситься. Нужно было сделать вид, что… что мне все без разницы… я боком мимо того, второго, прошел, а тогда уж… Если б сразу к вам побежал, меня бы в клещи взяли, и уже без шансов. А так хоть успел… Платье вот только тебе порвали… - он осторожно поправил ей ворот.

- Как ты уцелел? – тихо спросила Вета.

- Сам не знаю, - пожал плечами Патрик. – Мне, похоже, сильно повезло. Того, что тебя… - он запнулся и неловко посмотрел на девушку. – Двое других стреляли – но Бог миловал, промахнулись. А потом я просто побежал… - принц фыркнул. – Применил последний прием самообороны – изматывание противника бегством. А у них же палаши, и сапоги, и амуниция – попробуй брось, начальство голову оторвет… Ну и все. Ушел.

- А потом?

- А потом я ходил, ходил, искал тебя. Знал, что ты вряд ли успеешь уйти далеко, но совершенно не представлял, в какую сторону ты пойдешь. Когда стало смеркаться, понял, что нужно остановиться, переночевать где-то. Запалил костер, сам спрятался – мало ли кто выйдет на огонь… и тут – ты… я глазам своим не поверил…

Он взял ее руку, поднес к губам.

Девушка погладила его по щеке.

- Принц…

- Патрик!

Она рассмеялась.

- Хорошо. Мой любимый принц. Так устраивает?

Патрик улыбнулся.

- Уже лучше…

- Давай никогда не расставаться, - прошептала она. – Никогда-никогда…

 

Недоступное ранее, неизведанное до того счастье, короткое, но оттого невыразимо сладкое. Ни Патрик, ни Вета не знали, что ждет их впереди, и уж конечно, если выживут они, вряд ли в первые месяцы будет их жизнь спокойной и тихой. А потому оба радовались этой неожиданной тишине и наслаждались друг другом.

Вете казалось, что она учится жить заново. Снова улыбаться, радоваться солнцу и дождевым каплям, подставлять лицо ветру, ценить живое пламя костра за то, что оно согревает озябшие руки. Минувший год измотал ее, заковал душу в ледяной панцирь; теперь она оттаивала – медленно, медленно неумело вспоминая, что такое – радость. Тихая, простая радость – оттого, что живешь.

Трава или камни под ногами, холодная вода из ручья, сухари в узелке, ягодник в лесу, старая куртка, отданная Патрику в одной деревушке – теперь она согревала их ночами. Сцепленные пальцы – никакая сила на свете не могла бы заставить их теперь разжать руки. Тихий смех по ночам. Чистая и светлая мелодия – музыка тела; кто бы мог подумать, какой она бывает прекрасной – и не единой фальшивой ноты. Какие у него руки – твердые и нежные одновременно, каждое прикосновение сводит с ума. Какие у него губы – горькие и необъяснимо сладкие, с привкусом железа, соли и лесных трав, им нельзя не подчиниться…

Иногда Вета думала, что если бы ей нужно было умирать вот прямо сейчас, она не очень бы сожалела. Слишком много счастья, слишком, это не может продолжаться долго. Ночами она прижималась к принцу, оплетала его руками и ногами – пусть попробуют отобрать, но тревога томила сердце. И суеверно крестилась, отгоняя дурные мысли. Если богам захочется их разлучить, то пусть они лучше возьмут ее, а не Патрика. Он на земле – нужнее…

 

* * *

 

Дошли, дошли. Еще десяток миль – и потянутся предместья столицы. Зеленые деревья по обеим сторонам дороги - знакомые, пыльные обочины, высокое жаркое небо, прохлада в воздухе – река близко. Дошли. Столица, родная земля.

Она была далеко не пустынной, эта серая лента дороги. Крестьяне, мастеровые, путешественники, торговцы… И от каждого нужно прятаться, таиться, потому что мало ли кому взбредет в голову поинтересоваться – а куда это идут двое оборванцев, чьи они и по какой надобности в город торопятся? И не беглые ли крестьяне, не каторжники ли… Умом Вета понимала, что вряд ли кому есть до них дело, но голова сама собой вжималась в плечи, а взгляд опускался к земле – привычка за много месяцев, от которой еще предстоит избавляться.

Накануне они ночевали в стоге сена и долго разговаривали вполголоса, прикидывая, кто мог остаться верен и к кому обращаться за помощью, называя имена и после долгих раздумий отбрасывая их. Выходило не так уж много – тех, кому можно верить.

- Знаешь, - Патрик закинул руки за голову, глядя на звезды, - когда-то давно отец читал мне старую-старую сказку. Про то, как один король волею судьбы оказался закинут в самое сердце своей страны под видом нищего. В сказке описывается, как он едва не погиб, как попал в тюрьму, как голодал в трущобах… Вернувшись во дворец, этот король изменил очень многие законы и стал милосерднее относиться к людям. Он правил долго и заслужил имя Справедливого…

- Помню, - улыбнулась Вета.

- Я сам себе напоминаю этого короля. Я ведь и представить себе не мог, как много несправедливости и горя в мире. Сколько раз за прошедший год я говорил себе: «В моей стране этого не будет!» - не сосчитать…

Вета прижалась к нему.

- Самое главное – ты теперь знаешь, что нужно делать, - сказала она.

- Самое главное – где укрыться хотя бы на первое время, - задумчиво проговорил Патрик. – Каждый день шататься из ворот да в ворота не станешь – городская стража живо заподозрит. Нужно найти Маркка или Лестина, но… не очень стал бы я на это рассчитывать, - признался он. – Слишком нехорошо складывается все. И тогда, в трактире, - ведь это явно предательство. И арестованный хозяин гостиницы в Еже. Нужно прежде всего выяснить, все ли в порядке с самим Маркком… боюсь, что все это – не просто случайности.

Вета лихорадочно перебирала в голове всех тетушек и родственников, кто не испугался бы ее – воскресшей из мертвых.

- Мне-то проще, - она невесело улыбнулась. – Иветта Радич умерла… наверное, даже родителям уже сообщили. Ищут не меня, а Жанну… если вообще ищут. И искать будут ее, а мы же с ней не похожи совсем… Меня, случись что, и не признает никто…

Она внезапно умолкла, потому что мысль, пришедшая в голову, удивила ее – как же раньше не подумала она об этом?

- Я знаю, - решительно сказала девушка, - где можно укрыться. Там нас и искать никто не станет.

Тракт тянулся полями, и кое-где от него отворачивали дорожки. Наезженные вроде дорожки, но через несколько десятков шагов они упрутся в ворота с надписями: владения лорда такого-то, и вход для посторонних понятно где. На одну такую дорогу свернула Вета, уверенно ведя Патрика за собой. Но, когда показались ворота, она шагнула в сторону и пошла прямо по высокой траве.

- Еще немножко, - чуть задыхаясь, сказала девушка. - Здесь будет тропинка…

Тропинка и вправду была – узкая, почти неразличимая. Вета потянула принца за руку.

Высокие стебли хлестали их по ногам, осыпались метелочки соцветий. Вета стащила с головы чепец, вытерла им мокрое лицо.

- Эта тропинка ведет в глубину леса, - прошептала Вета. Отчего-то она боялась говорить в полный голос. – Она огибает Главную усадьбу и выходит к маленькой охотничьей хижине. Ты же знаешь, здесь почти все земли – наши. Помнишь, мы охотились в отцовских владениях?

Патрик кивнул.

- Там, где полянка была… там еще Изабель заблудилась, помнишь? Вот немного дальше того места… там раньше часто охотники бывали, но, может, нам повезет…

Сколько времени шли они, принц не знал. Оба всматривались до боли в глазах, опасаясь увидеть людей, неосторожно сказанным словом выдать свое присутствие. Тропинка петляла, то и дело теряясь, Вета шла медленно, то и дело останавливалась.

Наконец меж деревьями замаячили строения.

- Подожди, - Вета остановилась и тронула Патрика за руку. – Спрячься здесь… Я выйду… одна… посмотрю, что там и как…

Голос ее дрожал. Патрик кивнул и погладил ее пальцы.

- Давай… Если что – кричи…

Вета прислушалась. Тихо. Осторожно, очень осторожно она выглянула из-за дерева и, оглядываясь, пошла к хижине.

Тихо, как же тихо вокруг. Пересвист птиц в ветвях, но ни ржания лошадей, ни веселых голосов, ни звона сбруи и топота копыт – ничего из тех звуков, что сопровождали их летние поездки. Тогда за домом присматривал старый егерь… где он сейчас? Если все еще здесь, и ненароком увидит ее, то решит, наверное, что встретил привидение. Девушка горько улыбнулась. Сердце сдавило мучительной болью. А если она повстречается здесь с отцом?

Отец… Как живая, встала в памяти высокая фигура с копной темных кудрей. Сильно ли горевал он, узнав о смерти дочери? О чем думал? Что вообще сказали им… если даже сказали? Ведь все они, осужденные, – без права переписки, так было записано в приговоре. Родственников могли и не известить.

Отец… мама! Все бы отдала Вета за то лишь, чтобы хоть издали увидеть ее. Но нельзя, нельзя. Ради всех святых, хоть бы не было их здесь сегодня!

Но тишина, царившая окрест, успокаивала…

С замиранием сердца Вета пошла вокруг, заглянула в узкие окна. Неужели и вправду никого? Пыль на подоконниках, ворох прошлогодней листвы на перилах и ступенях, заросшая травой тропинка, ведущая к входу, - все говорило о том, что здесь не были, по крайней мере, с прошлой осени. На двери висел замок, но девушка с малолетства знала, под каким от порога камнем лежит ключ. Вета поднялась на крыльцо и осторожно приотворила дверь.

Шаги ее разбудили скрипучие половицы, эхо подхватило скрип. Спертый воздух, зашторенные окна, запах пыли и запустения. Неужели отец действительно не бывал здесь, не охотился с прошлого года? На него это совсем не похоже…

Поняв, что дом действительно пуст, Вета уже без опаски прошлась по комнатам. Задумчиво погладило висящее в небольшой гостиной зеркало, сдула пыль с вычурного раскидистого подсвечника, тронула бревенчатые стены. Отодвинула край шторы, но тут же задернула. Никто, конечно, не следит за маленькой охотничьей хижиной; если уж и есть кто живой, то скорее в Главном доме, а не здесь, но осторожность не помешает. Пожалуй, и вправду можно переждать здесь пару дней…

Она присела на маленький диван, одиноко изогнувший спину, погладила вытертую ткань обивки. И заплакала, прижимаясь к его пыльному боку, как прижималась, бывало, к плечу старой бабушки в далеком детстве.

Патрик обрадовался их временному убежищу так по-детски искренне, что Вета даже развеселилась. Он долго ходил по комнатам, мурлыча себе под нос старую песенку про трех коров, а потом сгреб девушку в охапку и закружил, поднял в воздух.

- Вета, ты умница! – но, заметив подступившие слезы, тихонько опустил, погладил по плечу. И произнес, как заклинание, ставшее привычным: - У нас – все – будет – хорошо!

- Обязательно… - согласилась Вета, пряча глаза.

Во дворе стояла маленькая баня, но ни Вета, ни принц не умели ее топить. После долгих мучений вода все же нагрелась, но баня оставалась совершенно холодной. Впрочем, такие мелочи их давно уже не смущали. Чистые полотенца, гребни, скрипящие, промытые волосы, распаренные руки – что еще нужно для счастья?

Волосы у обоих слегка отросли, и Патрик уже не так бросался в глаза со своим коротким ежиком не то солдата, не то ссыльнокаторжного. Расчесывая ему волосы, Вета заметила в золотых прядях ниточки седины и горько улыбнулась, подумав, сколько таких же пробилось и у нее. Сама она на людях чепец по-прежнему не снимала; ее вихры уже не торчали в разные стороны, образовали подобие прически, но сколько еще придется растить хотя бы до прежней длины! Девушка вздохнула и улыбнулась.

В пыльном шкафу по-прежнему висело старое ее платье – одно из самых нелюбимых, шелковое, серое с лиловым. Когда-то она надела его всего раз или два, а потом сослала сюда – фасон не тот, не там кружево, и морщит в талии сильно. Сейчас Вета обрадовалась ему так, словно соткано оно из золотой и серебряной парчи. Долго гладила рукой мягкую ткань, а надев, испуганно охнула: платье болталось, и в поясе можно было просунуть если не кулак, то две ладони с гарантией. Немудрено, конечно, но учитывая, что и раньше она не слыла толстушкой… м-да. Но все равно! Вета раскинула руки и покружилась по комнате. Она и не подозревала, как много уверенности в себе может прибавить одно-единственное платье, тем более если оно было сшито на тебя в прежнюю счастливую пору, а теперь велико и висит, словно на вешалке.

В том же шкафу Патрик отыскал для себя охотничий костюм ее отца. Граф Радич был на полголовы ниже принца и раза в полтора его шире, и Патрик долго хохотал, глядя на себя в пыльное зеркало. А потом вгляделся в свое отражение, провел ладонью по щекам, волосам и помрачнел. Тем не менее, сапоги графа, то ли забытые им, то ли отправленные сюда по старости, оказались принцу впору. Нашелся и темный, тоже потертый, но еще крепкий дорожный плащ.

Эту ночь они спали оба, как мертвые. Рассудив, что сторожить здесь не стоит – если дом пуст и нет даже сторожа, то по меньшей мере сутки сюда еще никто не сунется, - и Патрик, и Вета заснули, едва донеся головы до подушек. Сил хватило лишь на поцелуй, после которого они виновато посмотрели друг на друга и, обнявшись, закрыли глаза. Спали они почти сутки.

 

* * *

 

А потом был день, целый длинный день, во время которого в кладовой обнаружились тронутые плесенью запасы муки, а в погребе – выдержанное вино, и дикие падалицы яблок в саду. И легкое дыхание начала сентября, и ветви, клонящиеся к окнам, и яркая луна на черном небе. И они любили друг друга, и дышали друг другом, и пили воду из сомкнутых ладоней, и молчали рядом. И это был их мир, и он был прекрасен. В нем не было ни боли, ни смерти, ни необходимости выжить всем назло, ни горьких вестей. Этот мир длился ровно день, и день этот стал самым длинным днем в их жизни.

- Как же я жил без тебя все эти годы, - прошептал Патрик, не открывая глаз. – Что же я без тебя делал…

Вета засмеялась и положила голову ему на плечо.

- А я всегда любила тебя, - призналась она. – Всю жизнь. Сейчас мне кажется, что и в детстве было то же самое. Ты был таким лохматым, смешным и неуклюжим, но я все равно тебя любила и тогда… - она засмеялась и уткнулась носом в его грудь.

- Я так боюсь потерять тебя… Если бы я мог, я схватил бы тебя, прижал к себе, не отпускал никуда и никогда… Но я не могу… Вета, Вета, любимая моя, мне так за тебя страшно!

- А ты не бойся…

- Мы оба боимся друг за друга, правда?

- Да…

- Но у меня есть право рисковать собой, понимаешь? Я мужчина…

- А я женщина. И мне все равно, какие есть права на свете, если они отбирают у меня моего мужа…

- Ты – моя, навсегда, на всю жизнь…

- Давай никогда не расставаться…

- Когда-нибудь вся эта круговерть закончится. И мы будем жить долго и счастливо.

- И умрем в один день…

- Да. Только пусть это будет нескоро… Если тебя убьют, я тоже жить не смогу…

- Что ты… не думай так. У нас все получится, мы будем жить с тобой не во дворце, а в таком вот маленьком домике, деревянном, и у нас будет сад, и по вечерам мы станем пить с тобой чай – вот как здесь…

Вета улыбнулась.

- Ты не выдержишь долго. Мой принц, ты не из тех, кому нужно тихое семейное счастье.

- Ты сомневаешься? – он снова обнял ее, и девушка почувствовала, как улыбаются его губы.

- Ну, разве что совсем ненадолго…

Потом она спросила его:

- А как же Магда?

Глаза принца потемнели.

- Она будет со мной всегда, - тихо сказал он, очень ровно и очень спокойно. – Я не забуду ее… никогда. Пойми, пожалуйста, ладно? Я люблю тебя больше всех на свете. Но забыть ее не смогу…

Спустившаяся в окно ветка клена стукнула о деревянную раму.

- Я понимаю…, - тихо ответила Вета.

Была лишь огромная, разрывающая душу нежность, и легкая горечь, и тихая, светлая грусть – словно капелька желтизны в зелени лета. Патрик не знал, что бывает – и так тоже. Не горячечная, затягивающая в омут с головой страсть, а тихая бережность, осторожность и чистота. Вета, неопытная и неумелая девочка, открывалась и подчинялась ему с такой доверчивостью и искренностью, что от них щемило сердце. Она казалась то воском в его руках, послушной глиной, то цветком, еще нераскрывшимся, загадочным в своей красоте, то настроенной скрипкой, звучащей симфонией любви. И он ощущал себя художником, рисующим свою лучшую картину, поэтом, поклоняющимся Мадонне. Хотелось спрятать ее в своих объятиях, как ребенка, уберечь от всех бед в мире, защитить… впервые он ощутил себя взрослым, опытным – рядом с доверчивым малышом, за которого постоянно тревожишься…

А Вета за недолгое то время, что они были вместе, расцвела. Расцвела, несмотря на тяготы дороги, голод и постоянное напряжение. Уже не прежний угловатый подросток – девушка; словно спали сдерживающие ее оковы, словно тело откликалось лишь душе, поющей свою лучшую песню. Зазеленели, распахнулись глаза, мягкими и плавными стали движения, грудь и бедра округлились, и в голосе зазвучали новые - певучие, грудные - ноты. Словно сияние окутывало ее всю, отражаясь от пепельных волос, от округлившегося лица, от походки и всей фигуры, тихое счастье сквозило в каждом движении, каждом слове, улыбке, взгляде. Словно раньше принц был слепым и не замечал этого, словно добрая волшебница за одну ночь превратила гадкого утенка – в лебедя.

И как же тяжело, мучительно больно было оторваться от нее – точно уходить из теплого дома, где звенит смех и горят свечи, в темную, дождливую, мрачную осень… Оба они знали, что мир не позволит им быть вместе – всегда, но оба прятали это свое знание, до поры до времени, до «потом», когда волей-неволей придется пойти навстречу беде, рвущейся в двери. Потом. Пока – недолгие минуты счастья…

- Завтра я должен уйти, - тихо сказал Патрик. – Надо. Пока еще есть время…

- Я понимаю… Я отпущу тебя, честное слово. Ты только скажи – может быть, и я буду тебе полезной. Что я могу для тебя сделать?

Он поцеловал ее.

- Подожди меня здесь, хорошо? Чтобы я знал, что всегда могу к тебе вернуться…

- Ты не погибнешь, - твердо сказала Вета. – Ты вернешься…

- Ну конечно. Я не могу погибнуть – у меня же куча долгов на этой земле. Не отдать их и уйти было бы, по меньшей мере, свинством. Я должен разыскать всех остальных, кого судили вместе с нами. И комендант – я помню об его услуге. А еще, - он помрачнел, - нужно найти могилу Магды.

- И Яна…

- И Яна тоже. И помочь, чем смогу, Юхану. И бабка Хая просила меня, чтобы я не трогал лекарок и травниц – разве я могу умереть прежде, чем издам такой указ? А Изабель – разве я могу ее оставить. Что ты, родная, у меня куча дел на этой земле…

- А я? – тихо спросила Вета.

Он улыбнулся и обнял ее.

- Ты будешь со мной. Навсегда.

А потом ему снова приснилась Магда. Она смотрела на него очень светло и улыбалась. Патрик протянул к ней руки, и она шагнула навстречу. Стояли, взявшись за руки, и принц увидел, что она улыбается.

- Ты молодец, - шепнула Магда. – У тебя все будет хорошо…

Разомкнула его ладони – и шагнула прочь, и уходила, оглядываясь, тая в светлой прозрачной дымке. А он стоял и смотрел ей вслед, и тепло ее ладоней согревало его сердце…

 

* * *

 

Лорд Марч возвращался домой в совершенно отвратительном настроении. С утра непогодилось, и у лорда ныла сломанная когда-то ключица, а хмурое небо и дождь, едва заметный, но отвратительный, портили жизнь еще больше. Кучер, мерзавец, колеса смазать не озаботился – скрипят, как ножом по нервам. Карета отсырела, сквозь заляпанное дождем и грязью стекло на дверце ничего нельзя было рассмотреть. Марч откинулся на подушках и рявкнул:

- Уснул там, что ли?

Карета дернулась, тяжело покатилась по раскисшей дороге. Пьян он, что ли, дурак этот?

День у лорда выдался тяжелым и злым. Сначала – заседание Государственного Совета, на котором все они переругались едва ли не до драки. Странное дело, при покойном короле повысить голос на того, кто сидит с тобой рядом, считалось едва ли не дурным тоном, а теперь – словно так и нужно, и все кричат, надрывая горло, и в общем шуме теряются слова и предложения. Словно неуверенность и напряжение выхлестывают с этими криками и повисают в воздухе. И даже резкие фразы герцога Гайцберга помогают лишь ненадолго.

Это напряжение и неуверенность пронизывали весь дворец – с самого дня смерти короля Карла. И даже не то чтобы этого никто не ждал; все короли, в принципе, смертны, но вопрос в том, как своевременно наступает эта смерть. Одно дело, когда названо имя преемника, переданы дела, если можно так назвать, и колесо катится, хоть и скрипит на поворотах. И совсем другое – междувластие, когда никто не знает толком, кому и как подчиняться, и все летит вверх тормашками, и неуверенность эта, словно круги на воде от брошенного камня, раскатывается от дворца и будоражит народ. Уже все устроилось, уже найден выход и названо имя того, кто станет регентом при малолетнем короле, и всем ясно, кто и что стоит за этим. А все равно, словно по привычке – крики, споры, ругань…

Потом - женские слезы. Лорд Марч не терпел женских слез, они выбивали его из колеи едва ли не на весь день, несмотря на то, что он никогда не брался утешать рыдающих, старался уйти прочь, не видеть… Красные, припухшие от слез глаза принцессы Изабель заставили его раздраженно дернуть плечом и пройти мимо, а потом долго, шепотом, без удовольствия ругаться, проклиная тот день, когда он родился на свет министром.

Потом – стычка с лордом Лестином, с которым, вообще-то, они всегда были если не дружны, то по крайней мере, понимали друг друга. И стычка – из-за совершеннейшего пустяка, просто нервы у обоих натянуты, и тот, и другой задерганы, а тут еще лезут под нос с советами. Оба сорвались друг на друга зря и понимали это, и настроение испортилось окончательно.

До дома лорд Марч добрался поздно, совершенно измученный.

Шагая по двору и кутаясь в плащ, Марч с наслаждением предвкушал, как сейчас разнежится в горячей ванне с ароматическими солями, как потом велит затопить камин и станет потягивать вино, глядя в просвет на игру темно-красных бликов в хрустальном бокале. А потом ляжет спать, и ни одна собака, да-да, ни одна собака не посмеет тронуть его до утра, и гори синим пламенем все, включая это дурное, совершенно дурное государство.

Дом с первого взгляда понял, что лорд явились не в духе, и затаился. Слуги сновали по коридорам на цыпочках, все приказания выполнялись молниеносно и даже с опережением. Слава Богу, подумал вдруг Марч, поднимаясь по лестнице в свои покои, что дети давно взрослые и живут своим домом. Если б сейчас здесь носились по комнатам мелкие, шумные существа, он бы их, наверное, придушил. И устыдился своей мысли.

Тем не менее, ужин был подан вовремя, ванна оказалась в меру горячей, и на пороге своей комнаты Марч ощутил себя если не довольным жизнью, то, по крайней мере, удовлетворенным ею. Вот сейчас он сядет в кресло, и…

Приятные мысли прервал осторожный стук в дверь.

- Какого черта? – бросил Марч, не оборачиваясь.

- Милорд, - голос слуги был испуган, - там… королевская почта.

- Так поздно? – с раздраженным недоумением спросил Марч.

- Да, милорд. Этот человек утверждает, что письмо срочное… Говорит - важно.

- Повешу, - проворчал Марч, опускаясь в кресло. – Какого дьявола…

- Вот и я про то же, - пробормотал слуга, пятясь в коридор. – А сам одет-то, словно бродяга какой, на гонца не похож, да и поздно уже… Может, прогнать его?

- Ладно, оставь. Давай его сюда.

С раздражением и злостью Марч завернулся плотнее в пушистый халат и, охая от боли в пояснице, поворочался в кресле. Почта, как же. Ну, если только это очередной проситель… повешу! Или нет, велю запороть. Или нет… четвертую.

Дубовая лестница скрипела под ногами слуги в такт измышляемым карам.

Высокий, худой человек вошел в комнату и остановился у порога. Сбитые, рыжие от старости сапоги – хорошей выделки, черный плащ, в который незнакомец кутался так, что не видно было лица, - хоть и старый, но хорошо сшитый. Черт возьми, кто же это? Сердце екнуло. С хорошими вестями так поздно и так таинственно не приходят…

- Письмо, - буркнул Марч.

- Лорд Марч, - голос незнакомца звучал неузнаваемо и глухо из-под низко надвинутого капюшона, - я хотел бы говорить с вами без свидетелей.

- Какого черта… - в бешенстве начал Марч. – Или говорите, что надо, или…

Пришедший откинул капюшон. Сверкнули в пламени свечей золотые волосы, серые глаза пристально и очень внимательно взглянули на Марча.

- Вы узнаете меня? – спросил он негромко.

Марч оцепенел на мгновение.

- Как…, - вырвалось у него, - ваше высочество?

Патрик молча наклонил голову.

- Ну, как? – тихо спросил он. – Стоит слушать такого гостя?

Лишь через несколько мгновений Марч овладел собой. Торопливо выбрался из кресла и отослал слугу.

- Я ждал вас, ваше высочество, - проговорил он вполголоса. – Я знал, что вы придете.

- Знали? – переспросил Патрик, так же пристально глядя на него. Значит, тоже помогал? Или нет?

- Знал. О вашем побеге говорят уже очень давно, а я… я недаром учил вас столько лет, принц, чтобы сомневаться в том, что рано или поздно вы окажетесь здесь.

«Не он, - мелькнула мысль. – Значит, только Маркк и Лестин…».

- Приятно сознавать, что я не ошибся. Прошу, пройдемте в мой кабинет, там мы сможем поговорить спокойно. Простите мне мой вид, ваше высочество…

Стихли за высокими дубовыми дверями шаги хозяина и гостя, и в доме снова воцарилась тишина. Вышколенные слуги, зная, что хозяина в кабинете беспокоить не следует ни под каким предлогом, скользили по дому бесшумно, словно тени. И лишь рыжая породистая кошка, любимица Марча, временами неслышно подходила к плотно прикрытым дверям и, дергая хвостом, прислушивалась к доносившимся из кабинета голосам. Несомненно, если бы кошку спросили потом, она смогла бы рассказать немало интересного.

- … Едва только умер король, - говорил Марч, - как все мы сразу поняли, чего следует ожидать. Право же, было бы слишком наивным полагать, что вы ничего не предпримете. Поэтому когда пришли вести о вашем побеге, никто особенно не удивился. Правда, многие надеялись на то, что вас и вашего друга все-таки поймают. Простите мое любопытство, ваше высочество, как вам удалось добраться до столицы? Как вы вообще смогли выбраться оттуда?

Патрик коротко рассмеялся.

- Я весьма рад, что это не допрос, - сказал он. – В последнюю нашу встречу вы умели спрашивать, а отвечать на такие вопросы у меня что-то нет желания...

- Что ж, а вы ведь умели отвечать, ваше высочество. Ничего, если я стану называть вас так? Привычка, и потом… это ваше неясное положение…

Патрик кивнул.

- Сейчас неважно, как вы станете называть меня, лорд. Важно другое. Догадываетесь, что именно?

- Стану ли я помогать вам, - глухо ответил Марч.

- Именно так. И первое, что я хотел бы спросить у вас... лорд Марч, вы мне верите?

Марч долго молчал.

- Не знаю, ваше высочество, - признался он, наконец. – Я верил вам раньше, но после того, что случилось…

- Что было раньше – не так уж важно, - тихо сказал Патрик. – Раньше был жив мой отец. Раньше на него не пытались устроить покушение. Раньше престол занимал не регент, получивший этот лакомый кусок силой, - лицо его исказилось, - а король – по праву крови. Наш род правил страной почти пять сотен лет… были ли среди Дювалей предатели? Вы учили меня генеалогии и истории, лорд, вы входили в Государственный Совет… ответьте – вы верите мне?

Марч коротко вздохнул.

- Да, - жестко сказал он.

- Что ж… это уже немало.

- Но прежде, - так же жестко проговорил Марч, - я должен спросить вас, принц…

- О чем же?

Марч помолчал.

- Скажите мне, только честно. Вы действительно не виновны в нападении на короля?

Патрик горько усмехнулся.

- Отчего же вы не хотели сделать это год назад, барон? Я могу сейчас сказать вам то же, что говорил тогда, на допросах и на суде, - мы невиновны! Никто из нас, ни я, ни кто-то из моих друзей – и помыслить не могли о заговоре против законного короля. Но отчего год назад, когда я кричал об этом же, никто не хотел даже разобраться, не говоря уж о том, чтобы поверить нам? Отчего же все сразу увидели в нас чудовищ? Не оттого ли, - с тихой яростью выговорил он, - что вы просто-напросто поняли, кого и на что вы поменяли?!

- Ваше высочество, - так же тихо ответил Марч, - вы вправе осуждать нас всех, но ведь даже король не сомневался в этом. И если сейчас мы станем ворошить старые обиды, мы… вряд ли договоримся до чего-либо.

- Вы правы, лорд Марч, - кивнул Патрик. – И я не собирался ворошить старое. Я… - он помедлил, - я пришел просить вас о помощи…

Кошка брезгливо дернула хвостом и подумала, не стоит ли все-таки войти и потереться мордочкой о руку хозяина. Ей разрешат занять свое законное место на коленях, и никто не сможет упрекнуть ее в том, что она, как простая дворовая бродяжка, подслушивает и вынюхивает у дверей. Подумав, кошка решила пока подождать. Судя по тону голосов за дверью, хозяину сейчас не до нее.

- … суета и растерянность, - говорил Марч. – Впрочем, вы понимаете, что иначе и быть не могло. Не сказать, что смерть короля явилась для всех нас такой неожиданностью, он ведь был болен очень давно, это было видно, но… Его Величество не успел назвать имя регента. Его наследное высочество принц Август еще слишком мал и не может управлять страной, как подобает, и все понимали это. Не такое простое это дело – определить того, кто станет фактически преемником на престоле. Я понимаю вашего батюшку… видимо, он не мог решиться на такой шаг. Но какие бы чувства им ни руководили, свои не-поступком он поставил страну в положение… почти смутное. И решение пришлось принимать Совету.

- Но ведь приняли же? – спросил Патрик. – Отчего же смута? Ведь прошло уже четыре месяца…

- Да, но… - Марч оглянулся, словно проверяя, нет ли рядом кого-то постороннего. – Вы не все знаете, ваше высочество… Его Величество малолетний король Август занемог, и сегодня… - он вздохнул, - лекари сказали, что это скарлатина.

Патрик, не удержавшись, по-мальчишески присвистнул.

- Да-да… Вы понимаете, чем это грозит престолу? Мы молимся изо всех сил, ваше высочество, но все в руках Божьих… Правда, есть еще надежда на то, что родится сын у принцессы Изабель, но… для этого сначала нужно выдать ее высочество замуж.

- А если у нее первой родится девочка? – усмехнулся Патрик.

Марч покачал головой.

- В вашем роду, ваше высочество, на протяжении полутора десятков поколений первыми всегда рождались мальчики. И всегда право их на престол являлось правом крови и бывало доказано… мне ли говорить вам о том, какую примету вы носите на спине?

Патрик кивнул: продолжайте.

- Между прочим, ваше высочество, знаете ли вы, откуда у вас эта примета? Откуда пошло право крови и право на престол?

- В детстве я пытался это выяснить, - неохотно сказал Патрик. – Лорд Лестин рассказал мне о маге, который…

- Совершенно верно, ваше высочество. Эта история так стара, что превратилась в легенду, тем не менее, она правдива. Лет около шестисот назад – вы помните из курса истории – нашего государства не существовало как единого целого. Собственно, тогда повторилась ситуация… то есть это теперь она повторяется, а тогда возникла впервые… ну, неважно. Один из правителей не успел оставить наследника, сыновей у него было двое, причем, близнецы… - Лорд оживился, почувствовав себя на уроке. – Кто это был, не вспомните?

- Его Величество Георг Третий, - улыбнулся Патрик. – Лорд Марч, вы решили устроить мне экзамен? Так я забыл все за этот год…

- Вспоминайте, ваше высочество, - спокойно ответил Марч. – Далее, со смертью короля Георга ситуация возникла неприятная, и наследные принцы Остин и Костин страну попросту поделили – на Северную часть и Южную. А между тем, у принцев была еще сестра Альбина, которую после смерти отца братья то ли в монастырь отправили, то ли замуж выдали за одного из местных лордов, то ли… словом, следы ее терялись. Лет около двух сотен все шло мирно, а затем у правителя Северного королевства опять не оказалось детей. Совсем. Никаких. Не судьба, не получилась. Естественно, что после его кончины южане заявили о своих правах на трон. Казалось бы, чего бы проще – объединить страну и править себе мирно? Но загвоздка случилась в том, северяне правителям Юга почему-то подчиняться не захотели, заявив, что своим умом крепки. …

- Война Севера и Юга, - вспомнил Патрик.

- Совершенно верно. Она была недолгой, но… кровопролитной. Вернее, даже не сама война, а сопротивление северян, которое они оказали уже после завоевания. Около восьми лет тянулась эта гражданская война, пока, наконец, не возникли где-то в северных лесах некие люди, объявившие себя потомками принцессы Альбины и заявившие о правах на корону. Естественно, что они встали во главе Северного Сопротивления, и, как вы помните, отвоевали-таки свою территорию обратно.

- Пока вы только пересказываете мне исторические факты, - заметил Патрик. – Все это известно давно, и… при чем здесь легенда?

- Подождите, ваше высочество. Легенда, собственно, здесь при том, что эти так называемые потомки принцессы Альбины утверждали, что муж Альбины, то есть их пра-предок, был, вообще говоря, волшебником. Понимал язык зверей и птиц, умел слышать лес и говорить с ним, мог подчинить себе – на короткое, правда, время – животных и повернуть их в свою пользу… еще там что-то он мог, я не вспомню уже. Сила его шла от леса, от земли и направлена была, в основном, на живых существ. А суть легенды была в том, что Альбина, выйдя замуж, прежде чем уехать, предсказала братьям, что страна будет благополучной до тех пор, пока цветет дерево, которое она посадила перед тем, как покинуть столицу.

- То, что росло у отца в кабинете! – воскликнул Патрик.

Марч посмотрел на него:

- Ваше высочество… неужели вы действительно не знали об этом?

- Нет, - покачал головой Патрик. – Отец ничего не рассказывал мне об этом. Ну, дерево себе и дерево… я только удивлялся, почему не в саду…

- Видимо, Его Величество собирался сделать это после того, как объявит вас наследником, - предположил Марч. – И не успел…

- Дальше, Марч, дальше…

- Дальше… И оно цвело, пока не началась вся эта катавасия с наследованием, а потом незаметно увяло и оставалось сухим, пока шла война, пока тянулось потом партизанское сопротивление Севера. Любопытно то, что когда руководители восставших заняли старый дворец – собственно, тот, в котором находится королевский двор теперь, и некто именем Виктор вошел в кабинет, принадлежавший королю Георгу, дерево вновь зацвело. Ну, а дальше вы опять-таки все знаете. Север объявил себя независимым, через пятнадцать лет умер король Левер, правитель Южного королевства – и опять-таки не оставил наследников. Ситуация, видимо, была распространенной при тогдашнем уровне детской смертности. Южане не стали долго ждать и сами попросились под руку северных соседей. Империя вновь стала единой.

- А дерево?

- А дерево цвело. Видимо, оно было чем-то вроде индикатора. Едва лишь начиналась война – притом, заметьте, не внешняя, а междуусобная – вы помните, были моменты в истории, - как дерево начинало засыхать. Только лишь восстанавливался мир – расцветало. Едва правители начинали, образно говоря, нести чушь, то есть совершать необдуманные, направленные не на благо народа, а на собственную корысть поступки, как веточки начинали вянуть. Помните голод при короле Йоргене? В летописях говорится, что тогда это дерево завяло почти полностью…

- А при чем здесь моя родинка? – спросил Патрик.

- А, да. У мужа принцессы Альбины – того самого волшебника – как раз такая родинка и была на спине. И передавалась по мужской линии из поколения в поколение. Притом, как показывала практика, все, отмеченные этой метой, бывали очень даже неплохими правителями. Если же по каким-то причинам кто-то намеревался присвоить трон в обход законной линии – на страну сваливались то недород, то война, то бунты, то еще какая напасть. Так что не нужно было даже мучиться с объявлением наследника – просто смотри и выбирай… - Марч засмеялся.

- Да-а-а, - протянул Патрик. – Вот, оказывается, что значит «право крови»…

- Да, - кивнул Марч. – Видимо тот самый ваш предок, волшебник, был и вправду волшебник. И думал прежде всего не о себе, а о других… что, наверное, не пошло ему на пользу. Люди по природе своей злы… вернее, не злы даже, а себялюбивы и эгоистичны, заботятся прежде всего о себе. И если кто-то вдруг выбивается из этого ряда, он получает вполне справедливую порцию ненависти. Увы, это факт, никак человеческую породу не красящий. Кстати, в роду Дювалей, - Марч засмеялся, - подобные случаи тоже встречались. Ваш пра-пра… словом, Его Величество Корнелий Второй у народа заслужил, если помните, прозвище Святого, а у своих министров… - он не договорил, смеясь. – Да и вы, ваше высочество…

Патрик фыркнул.

- Не знал, что я похож на предка…

- Похожи, - грустно сказал Марч. – Но дело не только в этом. Дерево в кабинете вашего батюшки…

- Засохло?

- Вянет. Уже где-то около месяца.

- Ну, дела… - покачал головой Патрик.

- Вот вам и дела, ваше высочество. Намек высказан достаточно ясно. Беззаконие творите, господа хорошие, и грозит вам в ближайшем будущем много пакостей, ежели не одумаетесь…

- И вы решили одуматься? – тихо спросил Патрик.

Марч помолчал.

- Во дворце смутно, - сказал он, наконец. – Все делают вид, что в бабкины сказки и легенды не верят, но все потихоньку опасаются неприятностей. Видите ли, среди нынешнего окружения короля уже очень мало кто знает историю настолько хорошо, чтобы делать выводы и проводить параллели. Именно поэтому я так настаивал на том, чтобы летописи именно нашей страны вы, ваше высочество, читали очень внимательно, и именно поэтому случалось у нас с вами столько недоразумений, как вы помните. История имеет обыкновение повторяться, только никто не знает, какой именно ее виток вновь случится с нами, ныне живущими. Для меня-то, отдавшего этой науке столько лет, все было достаточно очевидно, но попробуйте убедить в этом остальных! Сиюминутную выгоду, притом чаще всего свою, обязательно ставишь выше… мы же не отрываем носа от земли, чтобы взглянуть в небо и прочитать в нем то, что написано крупными буквами. А когда небо падает нам на головы, виним кого угодно – народ, короля, обстоятельства – но только не себя самих… - Марч вздохнул.

Оба они помолчали.

- Теперь вы понимаете, ваше высочество, - вновь заговорил Марч, - что я буду помогать вам в любом случае? Просто потому, что боюсь за себя и свою семью. Я не хочу, чтобы с моими детьми случилось несчастье – неважно, какое именно – голод ли, война ли, - и потому постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы несчастье это отвести. А если для этого нужно помогать законному королю вновь обрести трон – что ж, я буду это делать. Видите, я честен. Я ищу выгоды прежде всего для себя, а вы мне в этом – союзник и прямая надежда.

- Спасибо вам, Марч, - проговорил Патрик.

- Да за что же?

- За честность.

Марч грустно улыбнулся.

- Не меня благодарите, принц. Благодарите того вашего предка, который оставил у вас на спине метку, дающую вам право – законное право – на трон.

Они опять помолчали.

- Лорд Марч, - тихо попросил принц, - расскажите мне про отца. Как он жил… каким был после того, как мы… как нас увезли. Что он думал вообще про это все?

Марч вскочил – и зашагал по кабинету, мягко шурша войлочными туфлями. Патрик молча провожал его глазами.

- Мне сложно ответить на ваш вопрос, - признался лорд потом. – Вроде бы и виделись мы с Его Величеством каждый день – и в то же время словно не было этого. Король, - он вздохнул, - долго болел, вы это знаете, его и на суде не было. Он смог встать на ноги только поздней осенью… И вроде бы, все пошло по-прежнему, но… знаете, ваше высочество, мне тогда показалось, что Его Величество словно вычеркнул вас из своей жизни. Как будто не было у него сына, наследного принца, как будто не было ни бала, ни покушения…

- Да не нападал я на отца! - со стоном сказал Патрик. – Я под присягой это говорил и могу повторить еще сотню раз – не виноват я в его ранении, не было заговора, не было!

Марч махнул рукой.

- Мы сейчас не об этом, ваше высочество. Но понимаете… такое чувство было, словно у короля стерли память, вырвали из нее кусок. Ни словом не обмолвился он об обстоятельствах дела… будто и не пытался, задыхаясь, что-то сказать в ваше оправдание, как это было во время следствия, будто и не мучился страшными сомнениями, когда только пришел в себя…

- Отец… поверил в это? – прошептал Патрик.

- И да, и нет, - качнул головой Марч. – Умом он понимал, наверное, что факты – вещь упрямая, а вот сердцем верить не хотел. Он ведь любил вас, Патрик, очень любил. Перед самым судом, когда уже предварительно известен был приговор, Его Величество снова тяжело занемог. Он… простите, ваше высочество, он пил – много и долго. А потом, когда оправился… потом словно запер в себе это все. И стал жить так, будто сына у него никогда не было…

Патрик опустил голову.

- И, наверное, это его и убило. Король пытался еще что-то делать, но… это было уже не то. Без охоты и интереса, с одним лишь «надо», а на только «надо» далеко ли уедешь? Дела шли кое-как, но это стало для Его Величества совсем неважным. Важным оставалась лишь Изабель. В те месяцы, перед тем, как слечь совсем, король почти не отпускал от себя ее высочество, проводил с ней почти все время, слушал лишь ее одну и улыбался только ей. Часто, правда, просил позвать и младших принцесс. Не знаю, о чем говорили они с ее высочеством… Он как-то сразу стал очень одинок, постарел сильно….

- А королева? – так же тихо спросил Патрик.

Марч пожал плечами.

- Мы с Ее Величеством почти не сталкивались, вы же знаете. По моим наблюдениям, у короля с женой было лишь несколько встреч за все это время… правда, одна из них была очень, я бы сказал, громкой… их величества кричали друг на друга около часа… меня там не было, но после мне передали, что одной из фраз, которую Ее Величество кричала мужу, была: «Ты предал нашего сына, ты!». А что там случилось на самом деле, - он вздохнул, - Бог весть…

Патрик резко встал и отошел к окну, отвернулся, вглядываясь в темноту, кусая костяшки пальцев. Потом, не оборачиваясь, проговорил очень ровно:

- Спасибо вам, лорд Марч. Скажите еще, где сейчас принцесса Изабель?

- Жива и здорова, - охотно отозвался Марч. – Сегодня я видел ее, - он запнулся, - правда, мельком и заплаканной…

После паузы Марч добавил – очень тихо:

- Вы желаете узнать о матушке, ваше высочество?

- Могу ли я просить вас об одолжении, лорд Марч? – не отвечая, глухо проговорил принц.

- Все, что угодно, ваше высочество…

- Если представится случай… - Патрик невольно улыбнулся, - прошу вас, шепните принцессе, что я жив…

- О, - улыбнулся и Марч, - ее высочество будет рада безмерно. Все это время она… Да! А не передать ли те же слова виконту Дейку? Мне кажется, он тоже ждет вестей от сына…

- Ян погиб, - тихо проговорил Патрик.

Марч прикрыл глаза и помолчал какое-то время.

- Прискорбно… Это большая потеря. Примите мои соболезнования…

В кабинете вновь воцарилась тишина. Патрик все так же стоял у окна, словно пытаясь напряженно рассмотреть что-то очень важное там, снаружи. По стеклу стучал дождь, ветер мотал верхушки деревьев.

- А вы изменились, ваше высочество, - проговорил вдруг Марч грустно. – Совсем другим стали… взрослым…

- Да, наверное, - пожал плечами принц, все так же не поворачиваясь.

- Хотите еще вина?

- Нет, благодарю, - Патрик обернулся, наконец, присел на широкий подоконник. – Скажите мне, лорд Марч, как чувствует себя лорд Лестин?

Марч подумал.

- Да вроде бы хорошо. Мы с ним сцепились сегодня, правда, но… Если вы о том, не коснулась ли его эта история, то не волнуйтесь. Его положение не изменилось, вот только воспитывать, - грустная усмешка скользнула по его губам, - ему пока больше некого…

- А лорд Маркк?

Марч выпрямился и пристально взглянул на принца.

- Почему вы спрашиваете? Ох, простите, ваше высочество…

- Что с ним? – очень спокойно спросил принц.

Марч опустил голову.

- Лорд Маркк умер месяц назад…

- От чего?

- Лекари говорят – сердечный приступ.

- Понятно, - так же ровно выговорил принц. – Значит, сердечный приступ…

- Ваше высочество…

- Нет, Марч, ничего. Ничего хорошего…

- Простите мне мою дерзость, ваше высочество, - тихо сказал Марч. – Что вы знаете?

- Не больше, чем вы… Пока не больше. Марч, всего сказать я вам не имею права…

- Ваше высочество… чем я могу помочь вам – сейчас?

Патрик подумал.

- Мне нужно встретиться с лордом Лестином, - сказал он, наконец. – Разумеется, так, чтобы об этом не знал никто. Вы можете это устроить?

Марч кивнул.

- Сегодня же ночью Лестин будет знать о вашем желании встретиться с ним. И, думаю, он будет очень рад.

- И еще… лорд Марч, - неловко проговорил принц, - могу я просить вас еще об одном одолжении? Позвольте мне остаться до утра в вашем доме. Видите ли… сейчас, ночью, мне некуда идти, и боюсь, что ночная стража заподозрит во мне бродягу – и будет, собственно, права…

- Конечно, ваше высочество… Мой дом в вашем распоряжении. Никто из слуг до утра не покинет его пределы, и о вашем присутствии здесь не будет знать ни одна душа. И – простите – у вас вообще есть где укрыться?

- Увы, нет, - покачал головой Патрик. – То место, где мы остановились сейчас, все-таки слишком ненадежно, и если у вас есть возможность…

- Мы? – переспросил Марч, пристально глядя на него.

- Да, - Патрик улыбнулся. – Я не один, со мной… девушка.

Марч удивленно приподнял брови, но промолчал. Потом кивнул:

- Хорошо. Я знаю, куда вас можно спрятать.

Патрик задумчиво побарабанил пальцами по подоконнику. Летящая улыбка вдруг скользнула по его губам.

- Кстати, лорд Марч, вспоминая ваш рассказ о праве крови… интересно узнать…

- Да?

- А если меня сейчас убьют? Тогда что? В истории были прецеденты?

- Значит, у вас будет сын… - сказал Марч и улыбнулся.

- Э-э-э, - смеясь, протянул Патрик.

И замер. Лицо его дернулось и окаменело на мгновение – вспыхнули перед глазами бескровные губы Магды, шепчущие: «Мальчика хотела, светленького, красивого….».

- Что с вами, ваше высочество? – тревожно спросил Марч.

- Ничего, - глухо ответил принц. – Ничего, кроме того, что я…

Как сквозь вату он расслышал последние слова лорда:

- … либо родится сын у принцессы Изабель – и станет наследником.

- Последнее более вероятно, - так же глухо сказал Патрик, до боли в ладонях сжимая подоконник.

 

* * *

 

Ровный, свежий ветер дул с востока, трепал подол заплатанной юбки. От торговых рядов долетал густой запах свежего, только что выпеченного хлеба, копченой грудинки, лука и яблок.

Маленький рынок в предместье столицы жил шумной и хлопотливой жизнью. Зазывно звенели голоса торговок, смешиваясь с руганью покупателей; загорелые уличные мальчишки сновали меж рядов, в суматохе подбирая и пряча упавшие с лотков яблоки и пирожки; пахло едой, пахло жизнью.

Вета втянула ноздрями воздух и вздохнула. Есть хочется…

Они с Патриком расстались недалеко от городских ворот. Ей нельзя идти с ним. Чепец с оборками бросал тень на глаза, прятал волосы, в старом крестьянском платье Вету узнать было трудно, почти невозможно, но дело даже не в этом. Случись заварушка, Патрику не нужно оглядываться на нее и беспокоиться за нее. Ей надо всего лишь знать, что он прошел в город благополучно, не попался на глаза солдатам, не показался подозрительным стражникам, не, не… Один, Патрик вполне мог смешаться с толпой; двое – уже не один.

- Если вдруг что, если меня задержат – уходи прочь, поняла? – приказал ей принц, и девушка кивнула, хотя в глубине души знала, что никогда этого не сделает. Небо, если привратная стража хоть сколько-нибудь внимательна, они наверняка заподозрят неладное в нелепом оборванце, прячущем в рукава слишком все еще заметные следы от кандальных рубцов. Господи, да будет воля Твоя…

Шепча молитвы, Вета провожала Патрика глазами – до тех пор, пока высокая его фигура не скрылась в арке ворот. Лишь тогда она облегченно вздохнула и разжала сцепленные в замок пальцы. Все. Теперь остается только ждать. Если все будет хорошо, Патрик вернется за ней. Если нет… об этом лучше не думать.

- Я должен вернуться завтра к полуночи, - тихо сказал ей Патрик на прощание. – Если до этого времени меня не будет - уходи.

- Куда? – так же тихо спросила девушка.

Патрик помолчал.

- Иди к отцу. Граф, пожалуй, единственный, кто сможет тебе помочь…

Столице уже давно было тесно внутри кольца крепостных стен, и вокруг Старого Города вырос посад – извилистые, прихотливо изогнутые улочки мастеровых, купцов средней руки и ремесленников. Селиться в «чистой» части города не всем по карману; тут, за стеной, дома пониже и победнее, и больше суеты и давки, но можно смешаться с толпой, раствориться в галдящем людском месиве. Здесь никому нет дела до дворцовых интриг, переворотов и беглых каторжников всех мастей; никто не станет кричать «Держи!» - если только у него не стянули кошелек в давке. Прохожие скользят торопливыми взглядами по лицам и пробегают мимо. Здесь – жизнь, забота о хлебе насущном…

Протискиваясь меж торговых рядов, скользя оценивающим взглядам по выставленной на прилавки снеди, Вета в очередной раз подумала, каких нелепостей полна жизнь. Зачем ее учили танцам, этикету и рисованию? Все это сейчас не имеет совершенно никакой пользы. Вот если бы она умела готовить, ее взяли бы в услужение – кухаркой, например, и не пришлось бы вот так, глотая слюну, облизываться на снедь, выставленную на прилавках. Тогда она сама бы посылала молоденьких служанок на рынок и учила бы их торговаться за пучок лука. Девушке стало смешно. И была бы она толстая, важная, с красными, загрубевшими пальцами и мозолями на пятках. И носила бы чепец с пышными, накрахмаленными оборками, и умела бы ругаться грубым голосом, и могла бы съездить по уху любому провинившемуся слуге.

Ветер переменился, от мясных рядов долетел запах свежеразделанного мяса. Вета внезапно почувствовала, как тошнота подкатила к горлу. Что это, от голода, что ли? Мутит как сильно… Ой, скорее отсюда!

Зажимая рукой рот и еле сдерживаясь, девушка быстрым шагом, наклонив голову, двинулась прочь. Мир вокруг вдруг стал шатким и неуверенными, словно на качелях. Выбравшись за пределы рынка, девушка несколько раз глубоко вздохнула. Отпустило. Перестало укачивать. Эх ты, барышня, а еще в поварихи собралась! Только на рынок тебя и посылать. Вета вытерла враз вспотевший лоб.

На земле у забора увидела она валяющиеся три небольших яблочка – кто-то, видно, обронил да не заметил. Девушка тщательно обтерла их подолом юбки и съела с наслаждением. Кисленькие…

А хлеба она так и не купила. Придется вернуться…

Стараясь обходить стороной мясные ряды, Вета дошла-таки до нужных ей торговок и купила хлеба, свежего творога и зеленого лука. Есть вдруг захотелось так сильно, что возникло желание прямо сейчас сесть где-нибудь и все сжевать самой. Она украдкой отщипнула кусочек и кинула в рот. Почему-то круглолицая немолодая женщина, предлагавшая ей молоко, как-то странно, то ли одобрительно, то ли сочувственно улыбнулась и сказала:

- Тебе за двоих есть надо, дочка, возьми, молочко-то хорошее…

Вета улыбнулась, поблагодарив смущенно и непонимающе.

Выйдя с рынка, она прижала к груди корзинку с провизией. Что дальше?

Широкая дорога, ведущая от Главных ворот, за городом превратится в королевский тракт. Вета медленно шла, загребая башмаками густую пыль.

Только теперь она осознала, как изменилась. Сколько было всего, и как по-другому смотрит она на знакомые с детства улицы. Когда-то, гуляя по нарядному центру, она морщилась от ветра, растрепавшего прическу, отворачивалась при виде бедняков, просящих милостыню на паперти. Теперь, стуча башмаками по камням мостовой, она стала проще и тверже; она хорошо понимала, каково это – не есть три дня, знала, каким свинцом ложится на плечи усталость, и самая черствая крошка хлеба казалась ей слаще заграничных лакомств.

- Поберегись! – раздался вдруг крик сзади.

Задумавшись, девушка не услышала топота копыт сзади. Кавалькада всадников мчалась по дороге, расчищая себе путь плетью. Резкий, такой знакомый свист раздался над головой, плечо ее ожег удар. Оглохшая, ослепшая от тяжелой ярости, девушка упала в пыль, едва не под ноги проскакавшим мимо господам – только и успела рассмотреть шитые золотом плащи и попоны лошадей.

- Чтоб вас! – выкрикнула она с яростью, поднявшись на колени, схватила с дороги камень, неумело и недалеко швырнула его вслед кавалькаде. И расплакалась от обиды – горько, со всхлипами, совсем по-детски.

- Полно тебе, - сказал негромкий голос рядом. – Нашла из-за чего убиваться. Вставай-ка давай…

Вета подняла голову. Сухонькая, крепенькая старушка протягивала ей морщинистую руку, запавшие глаза смотрели со старческого лица устало и по-доброму.

- Вставай, - повторила старушка. – Не зашиблась? Пойдем-ка ко мне…

Девушка медленно поднялась, потопала ногами, проверяя, цела ли. Внутри все дрожало. Она подняла откатившуюся корзинку, собрала раскиданные по пыльной улице нехитрые продукты. Снова навернулись слезы – так вдруг жаль стало себя, так обидно… а ведь среди тех, кто проскакал мимо, не глядя, мог быть ее отец…

Они прошли переулком и свернули к воротам небольшого, опрятного домика. Пока старуха отпирала калитку, Вета прислонилась к забору – снова закружилась голова. Да что же это с ней сегодня?

- Чего ты? – спутница и неожиданная спасительница заметила внезапную ее бледность.

- Голова кружится…

Старушка хмыкнула, потянула ее за руку.

- Зайди, не бойся…

Домик оказался маленьким, очень чистым и довольно бедным. Крошечная кухонька, небольшие две комнаты, пол устлан домоткаными половичками, цветы на окнах, тишина. Вета глубоко и прерывисто вздохнула – от зависти. Поселиться бы в таком… и жить – тихо и спокойно, не вздрагивая по ночам от каждого шороха, любить друг друга на деревянной кровати, рожать детей, утром провожать единственного на свете мужчину в кузницу… или в мастерскую… «Во дворец», - горько вздохнула девушка. Знала, за кем шла…

- Сядь… - старушка толкнула ее на деревянную скамью. – Пить хочешь?

- Да…

Вета с жадностью выпила две большие кружки.

- Спасибо вам, - сказала она, отдышавшись.

- Да не за чего, - старуха махнула рукой. – Ты кто такая, под ноги проезжим кидаешься? Не здешняя, что ли? Зовут как?

- Не здешняя… - подумав, ответила девушка. – Я задумалась…

- Вона, задумалась, - старушка хитро глянула на нее. – Так задумалась, что дороги не видишь? Тебе теперь осторожной быть надо… о себе не думаешь – о нем подумай…

- О ком? – удивилась Вета, чувствуя, как внутри растет холодок. Эта бабка что-то знает? Или о чем-то догадывается?

- Да ты что? – теперь уже удивилась бабка. – Сама не знаешь?

Она пристально посмотрела на девушку и задала несколько вопросов, на которые Вета ответила, чувствуя, как пылают от смущения щеки, встала и отошла к окошку.

- О чем и речь, - заключила старушка. – Скоро нянчить будешь… ясно – впервой все в новинку. Ну да, Бог даст, все хорошо кончится, ты молодая, здоровая, видно… только под ноги теперь смотри…

Наступила пауза. Вета, наконец, все поняла.

- О Господи! - выдохнула девушка и села мимо лавки.

А бабка смотрела на нее и мелко-мелко смеялась.

- Молодая ты, неопытная, - сказала она, наконец. – Муж-то, поди, рад будет…

А Вета повторяла, как заведенная, одно и то же:

- Не может быть… не может быть…

 

Она вышла от неожиданной своей спасительницы совершенно оглушенная. Брела, не видя дороги, сама не зная, куда. Вышла на маленькую площадь с фонтаном, села на забор и задумалась.

Вот чего она совершенно не ожидала! Или ожидала? Или все-таки хотела, мечтала об этом где-то в глубине души… так глубоко, что сама не догадывалась? Маленький мальчик, повторение самого любимого на свете человека… или девочка с мягкими волосами, похожая на нее… крошечные ручки, маленькие глазки… о Господи, как же это некстати!

Что она будет делать теперь? Бог весть, сколько времени продлится их путешествие; а если малыш родится и их постигнет неудача? И… и где рожать? Это случится только весной, время еще есть, но… но что она станет с ним делать, с крошечным, где они будут жить?

Внезапно Вета вспомнила Магду, горячечный ее шепот на узком топчане: «Мальчика хотела… светленького…», темные сгустки крови, выходящие из нее. Нет, нет, никогда! И мысли такой не допустить! Ее ребенок будет жить, будет! И для этого нужно выжить самой…

И что сказать Патрику, как сказать?

Ни минуты не сомневаясь в своем решении, Вета не знала, как, и что, и когда рассказать тому, кто станет малышу отцом. Она не сомневалась в его радости и признании, но понимала, как отяготит это известие его жизнь. В том деле, на которое он шел, ему нужны все силы и вся решимость, а связать его сейчас этим известием не будет ли погубить? И решила – подожду… Потом, попозже...

Девушка снова горько расплакалась. Новость настолько ошарашила ее… а ведь подозревала, наверное, сама знала, только отбрасывая эту мысль, словно защищаясь… Есть хочется – в последний год ей всегда хочется есть. Задержка – жара, дорога, бывает. А оно вот как оказалось…

Если бы можно было сейчас уткнуться в теплое мамино плечо, спросить совета! Мама! А ведь скоро она сама может стать мамой… да что там – может стать, станет обязательно! И должна быть сильной, чтобы к ней прислонился тот крошечный, который обязательно будет, будет!

Голова кружилась от вороха мыслей. Нет рядом Патрика, не к кому прижаться и все рассказать. Он погладил бы ее по голове и сказал бы: «А как мы его назовем?». Погладит, да, погладит обязательно, когда она вернется…

Вета подняла голову и вытерла мокрые щеки. Вечерело, тени удлинились, солнце палило уже не так сильно. Уставшие ноги ныли, и внезапно она почувствовала тяжелую усталость. Вот бы лечь сейчас – дома, в свою постель, под чистые простыни… и спать, спать, спать…

«Замените сном еду», - вспомнила она Джара и засмеялась сквозь непросохшие слезы. Надо бы, наверное, все-таки пообедать…

Она жевала хлеб, заедала его творогом и смотрела на воробьев, прыгающих в пыли. Все будет хорошо…

Еще долго девушка ходила по улицам, рассматривала спешащих по своим делам прохожих, вслушивалась в разговоры, стоя у дверей лавочек, мастерских, толкаясь в торговых рядах. Люди говорили много и о разном, но того, что ей нужно было, Вета почти не слышала. Какая разница обывателю, кто нынче у власти? Лишь бы цены на соль и спички не поднялись, лишь бы можно было спокойно спать ночью, не опасаясь, что ворвутся страшные люди с алебардами и уведут, оторвут от плачущей жены, детей, лишь бы жить и знать, что каленым железом выжгут воров и убийц и защитят тех, кто честно работает… Не все ли равно, кто будет делать это?

Потом она услышала из распахнутой двери кабака веселую и злую песенку. И вздрогнула, услышав имя принца, прислушалась. А потом грустно усмехнулась. Если бы да кабы… впрочем, ждать осталось недолго. Надо будет запомнить – и рассказать Патрику, пусть посмеется.

 

* * *

 

Монастырь святой Жанны – самый большой из всех, действующих в Западном пределе – имел двое ворот – парадные и черные. Первые предназначались для дел монастырских, вторые уже много лет являлись излюбленным местом для встреч влюбленных, дуэлянтов и шпионов – всех тех, кому нужны были тишина, уединение и отсутствие лишних глаз и ушей. Заросшую кустарником аллею – подступы к монастырю - обступали раскидистые вязы, защищавшие от чужих глаз надежнее любых стражей. Монашки пользовались, конечно, этой калиткой для своих нужд, но для закутанных в плащи фигур со шпагами имелась тропинка, уводящая от аллеи в глубину заброшенного парка, к развалинам беседки, к заросшему тиной озеру с обрывистыми, изрытыми оврагами берегами. Этот неухоженный кусочек дикой природы на окраине столицы словно нарочно был оставлен властьдержащими для тайных встреч.

Принц выглянул из развалин беседки. Солнце поднялось еще невысоко, ночь была холодной, но озноб, колотивший его, вызван был совсем не холодком. Он пришел сюда раньше условленного времени, и оснований для волнения пока не было, но сердце колотилось гулко и тревожно. Патрик опасался не засады, не того, что его попытаются взять силой. Он боялся того, что тот, кто назначил ему свидание в этот ранний час, не придет.

Топот копыт по утоптанной земле разнесся по пустынному парку, и Патрик отступил вглубь, выхватывая шпагу из ножен. В нескольких шагах от беседки остановился всадник – капюшон серого плаща скрывал лицо, спешился, примотал поводья к вязу. Огляделся кругом и откинул капюшон.

- Лорд Лестин… - позвал Патрик, опуская клинок и выходя.

У крепкого, кряжистого Лестина в бороде прибавилось седины, и запавшие глаза теперь окружила сетка морщин, более глубокая, чем раньше. Но светились эти глаза прежним ласковым блеском, и улыбка блуждала в бороде, и показалось на мгновение, что все вернулось – все проблемы разрешимы, все можно поправить и на все вопросы получить ответ, потому что рядом – вот он, учитель, наставник, мудрый и опытный, знающий, как будет правильнее и лучше.

- Лорд Лестин… - повторил Патрик, бросил шпагу в ножны – и кинулся к нему. Обнял, вцепился – и замер.

- Мой мальчик… - у Лестина дрожали руки, он стискивал плечи принца, гладил его по волосам. Никогда прежде ни тот, ни другой не допускали подобных вольностей, но что-то, наверное, изменилось за этот год. Патрик отстранился слегка, взглянул в глаза лорда.

- Мой лорд Лестин… как же я рад вас видеть!

- И я тоже, принц, - лорд разжал объятия. – Как я рад, что вы живы, вы не представляете!

Несколько мгновений они молчали, глядя друг на друга. Патрик все пытался сдержать улыбку радости, но губы разъезжались совсем по-детски.

- К делу, мой принц, - Лестин, не выпуская руки Патрика, отошел в тень старого вяза и огляделся. – У меня мало времени, ваше высочество, простите… за несколько минут до моего ухода прибыл гонец из дворца; зачем я нужен там в такую рань – ума не приложу. Едва удалось отговориться, но никто не должен знать, что я был здесь сегодня. Мне нужно кое-что сказать вам…

- Лорд Лестин... Я понимаю, что вопрос глупый, но я не могу не задать его. Вы верите мне?

- Я бы не пришел сюда, если бы не верил вам, мой принц, - ласково ответил Лестин. – Я всегда вам верил, всегда. И мне так много нужно рассказать вам, но об этом после… Патрик, мы очень виноваты перед вами за такую неудачную помощь, но это не наша вина. То, что вас не остановили в пути, большая удача…

- Да! – с лица принца слетела улыбка. – Всюду, где мы могли получить помощь, нас ожидали либо засада, либо… словом, неприятности. Видимо, это не случайность?

Лестин помрачнел.

- Маркк подставился… причем, очень неудачно и крупно. Один из его людей оказался куплен и работал на Гайцберга. Мне ничего не оставалось делать, как отойти в сторону… чтобы иметь хоть какую-то возможность действий, чтобы остаться в доверии у лорда-регента и иметь возможность помогать вам теперь. Я был связан по рукам и ногам и… - он помолчал и тихо закончил, - я правда ничем не мог ему помочь. К сожалению, он умер… сердце не выдержало. Умер под следствием.

Опять навалилась тишина. Ветер шелестел листвой, трепал плащи и волосы.

- Патрик… - Лестин порылся за пазухой, достал узкий конверт из плотной желтоватой бумаги и протянул ему. – Я обещал Его Величеству передать это вам лично, из рук в руки. А теперь простите – я должен уйти. Мы обязательно встретимся с вами, мой принц, но только не сегодня и в другом месте.

- Что это? – тихо спросил принц, глядя на конверт. Знакомым, до боли в сердце знакомым почерком было написано на нем всего одно слово: «Патрику».

- Прочитайте – и увидите. И еще… обещайте мне, ваше высочество, одну вещь…

- Какую?

- Что вы не станете делать поспешных шагов, когда дочитаете письмо до конца. Что вы дождетесь встречи со мной, и мы подумаем, что и в какой последовательности будем делать. Вы нужны нам, вы нужны своей стране… и, как вы догадываетесь, нужны живым. Вы обещаете мне?

- Вы знаете, что в этом письме? – спросил Патрик, пристально глядя ему в лицо.

- Я не читал его, ваше высочество. Но Его Величество доверил мне его содержание… и не только это, а много что еще. Поэтому я и прошу вас – пока затаитесь и ждите. Я вам все расскажу, обещаю. Кроме того, мой принц, считаю своим долгом предупредить вас. Вас ищут. Ищут всюду, очень тщательно. Я уверен, лорд-регент уже знает, что вы в столице. Не делайте глупостей, за вами могут следить, и не исключено, что герцогу уже известно и о нашей встрече тоже. Будьте осторожны.

Патрик улыбнулся.

- Не беспокойтесь за меня, лорд Лестин. Я буду осторожен. Я буду очень осторожен.

- Ваше высочество, - лорд очень серьезно смотрел на него. – Вы, должно быть, не вполне представляете себе свое положение. Поймите же – вас ищут. А если Гайцберг хочет найти кого-то, ему это, как правило, удается. Вы же, кажется, делаете все, чтобы облегчить работу тайной полиции. Разгуливаете по городу один, в открытую. Являетесь к лорду Марчу – а ведь за его домом могла быть слежка. Приходите – опять же один - на встречу со мной – а мало ли кого могли вы найти здесь вместо меня, мало ли кому я мог рассказать о вас... Не слишком ли много глупостей? Поймите, мой принц, - Лестин положил руку ему на плечо, - вы сейчас не имеете права на ошибку. Иначе все окажется зря. Напрасную жертву принес лорд Маркк, который пытался помочь вам. Напрасной окажется… напрасным будет все, что хотел сделать ваш отец. Останьтесь живым, Патрик, будьте осторожны.

- Лорд Лестин… - проговорил глухо Патрик. – Когда я пришел в дом Марча, мне некого было просить о помощи. Я знаю, что рисковал, но… мне некому было довериться – просто потому, что я не знал, кто остался мне верен… кто верит мне, в конце концов. А идти к вам – после всего, что с нами было, - я боялся, что вы… что с вами тоже случилось беда. Благодарение Богу, что вы остались на свободе.

Большие часы над главным входом гулко пробили восемь раз.

- Я вынужден откланяться. Ваше высочество, сегодня вечером или завтра мы увидимся – и тогда спокойно и подробно поговорим обо всем. Впрочем, вы многое узнаете из этого письма, но… у нас еще будет время, обещаю вам.

 

На набережной в этот час было пусто. Редкие прохожие спешили по своим делам, не глядя по сторонам, и никто не обращал внимания на одинокую фигуру, стоящую у перил. Поднявшийся ветер морщил серую воду, гнал белые барашки по волнам. Патрик спустился к самой воде, сел на ступени. Нужно вернуться к Марчу и там, в тишине и безопасности, спокойно прочитать письмо. Но плотная, чуть шероховатая бумага обжигала пальцы. Принц поколебался - и медленно развернул сложенные втрое листы.

Горло перехватило спазмом – он узнал почерк отца. Ударило по глазам: «Патрик, мальчик мой….» Размашистые, изящные строчки, брызги чернил с пера, длинные хвостики букв «у» и «в»… родной глуховатый голос слышится с этих страниц. Принц всматривался в строчки, но буквы расплывались, таяли, а на страницах расползались капли – кажется, начинался дождь. Он поспешно отер глаза…

«Патрик, мальчик мой светлый, любимый сын!

Я очень виноват перед тобой. Надеюсь, что ты поймешь и простишь меня, когда узнаешь все. Быть может, ты решишь, что сделанное мною не подлежит оправданию. Но я сейчас не вижу для тебя и для себя иного выхода.

Сразу к главному – я ни на минуту не поверил в твою вину, не усомнился в твоей непричастности к этому заговору. Глупо и смешно было думать иначе – я знаю тебя и знаю, каким ты был, какой есть и каким станешь. Мой сын не смог бы, никогда не смог бы поднять на меня руку. Ты спросишь – зачем же тогда нужен был весь этот спектакль, и следствие, и суд, и ссылка. Я объясню. Но прежде – прости меня за все, что пришлось тебе – и вам всем – пережить. Так было нужно. Это было необходимо.

Я знаю, о чем ты собирался рассказать мне. И давно это знал, но у меня не было доказательств. Этот заговор, это злосчастное покушение не на меня было, Патрик, - на тебя. И оно – не первое. Еще два мы раскрыли сразу – одно два года назад, второе – прошлой зимой, очень тихо и быстро, и виновные очень незаметно исчезли из дворца и из твоей жизни. Думаю, тебе не нужно объяснять, почему тебя не хотели и по-прежнему не хотят видеть во дворце и на троне. Ты – неудобен. Слишком честный, слишком справедливый, слишком независимый. Это хорошо для страны и для народа, но совсем не хорошо для тех, кто пытается этим народом управлять. Ты понимаешь, о чем я? История со Стейфом стала последней каплей, и я понял, что третья попытка может получиться успешной, и даже моих сил не хватит, чтобы защитить и уберечь тебя от смерти. А я слишком тебя люблю и слишком хочу видеть тебя живым. И я решил подыграть тем, кто хотел тебя устранить.

Да, я сделал вид, что поверил в твое покушение. Клянусь, я ни на минуту не усомнился в твоей невиновности - как раз потому, что своего сына узнал бы из тысячи других, даже под маской, даже в темноте. Я знаю твое дыхание, твою походку, твои жесты. Но я разыграл и свой «праведный» гнев, и суд, и вашу ссылку – потому, что хотел вывести тебя из-под удара. Наследный принц опасен многим. Принц, лишенный прав на престол, лишенный всех привилегий и власти, никому не нужен, и его можно оставить в живых. Это был единственный шанс спасти тебя. Тебя – и многих из твоих друзей.

Мне было очень тяжело… Смотреть в глаза тебе, королеве, лордам… дочери, наконец, - всем тем, кто уверял меня, что ты не виноват, и знать при этом, что ты не виноват, но делать вид, держать лицо, не давая ни малейшего повода для сомнений. Играть роль разгневанного короля у меня получалось лучше всего, и все эти недели я боялся лишь одного – что мне не поверят. Нет, обошлось. Стража у двери твоей камеры состояла из проверенных, верных мне людей, и они не допустили бы, конечно, ни отравления, ни удара кинжалом ночью, но я не хотел рисковать. Представляю, что пережил ты за все это время. Нельзя было ни о чем рассказать тебе, нельзя, иначе ты не смог бы вести себя естественно или – что еще хуже – отказался бы участвовать в этом, я же тебя знаю. Но я сделал все, чтобы следствие было как можно более коротким и формальным, чтобы не мучить тебя неизвестностью.

Ваша ссылка… я должен был показать – ты мне больше никто, я бросаю тебя на произвол судьбы и мне все равно, что с тобой будет. Именно поэтому и только поэтому я выбрал для тебя и для виконта Дейка такое страшное место – нужно было убедить всех, что ты теперь никто, ты каторжник вне закона. Разумеется, я сделал все, чтобы обезопасить вас как можно более тщательно. Майор Штаббс – мой старый должник, но он еще и человек чести. Ему я смог доверить вас. Конечно, риск оставался, да и невозможно было обойтись без него. Но я надеялся на тебя, Патрик, на твое умение ладить с людьми и притягивать их к себе, на твою доброту и благоразумие. Очень надеюсь, что все пережитое не ожесточило тебя так, чтобы полностью уничтожить доверие к людям и благородство. Все это время я регулярно получал отчеты от коменданта и знаю… знаю хотя бы то, что ты – жив. А большего мне пока и не надо.

Мне осталось жить совсем недолго. Пара месяцев, вряд ли больше. Лекари даже не скрывают этого, да и что толку скрывать – я сам все знаю. Трон должен перейти к Августу, это единственный потомок рода Дювалей, способный его занять. Разумеется, это предполагает регентство; разумеется, имя лорда-регента должен назвать я. А я этого не сделаю. И если ты успеешь добраться до столицы в суматохе безвластия, тебе будет проще предъявить права на корону.

Указ о возвращении тебе всех прав, титула и права на трон уже написан, скреплен моей личной печатью и подписью и хранится в моем тайнике в кабинете. Ты знаешь, где это. Код – слово «верность». Бумаги, касающиеся всех остальных, тоже там. Надеюсь, с этим не будет особых проблем. Лорд Лестин знает все и во всем тебе поможет. Ему можно верить безоговорочно; на самом деле, верить можно многим, беда лишь в том, что я не знаю, что изменится со времени моей смерти. Но даже это не столь важно. Важно лишь то, чтобы ты выстоял, не сломался, не потерял сил и веры в себя. Ты справишься, я верю. Ты сильный, мой мальчик, ты ведь мой сын и потомок рода Дювалей. И ты не один – с тобой друг, которому я доверяю тебя, которому я верю… Твой Ян – славный юноша, он станет тебе поддержкой и опорой трону.

Вот, наверное, и все. Очень не хочется расставаться с тобой, малыш, но не стоит затягивать прощание. Я очень люблю тебя и верю в тебя. Ты станешь хорошим королем и достойным правителем. Надеюсь, я научил тебя всему, что нужно. Прощай, мой мальчик, и вспоминай меня. И береги мать и сестер.

Твой отец,

Карл III Дюваль».

 

* * *

 

Ты не имеешь права погибнуть…

Вот когда в полной мере он осознал эти слова. Умом понимал и раньше – ты не имеешь права на ошибку, ты не имеешь права погибнуть, ты отвечаешь за. За. За тех, кто. А они – они теперь требуют ответа.

Они встали рядом – невидимые, нездешние тени. Обступили и смотрят в лицо - пристально и внимательно, серьезно и открыто. И губы их шепчут – много раз – одно и то же. Ты не имеешь права погибнуть.

Потому что иначе – за что погибли мы?

А они погибали за то, чтобы выжил ты. За то, чтобы дошел, добрался, сумел, успел, сделал. За то, чтобы ты жил. И если теперь ты по глупости или беспечности подставишься – выйдет, что все было зря. И они зря погибали за тебя.

И ты обесценишь эти потери.

А потому ведь себя осторожно, мальчик. И не делай глупостей. Ты нужен им, мертвым. Ты нужен им – живой.

Патрик горько усмехнулся. Ему много раз говорили о том, что значит для государства его жизнь в условных единицах. Но никогда – вот так, поступками, а не словами, улыбками на бледных лицах и пристальным взглядом родных глаз. Сколько же потребовалось смертей, чтобы до него, идиота, наконец дошло это?

Простите меня. Магда, Ян, Джар, Жанна и остальные тринадцать… как много нужно было мне потерять, чтобы понять простую истину. Я не могу больше ошибаться.

Ветер трепал волосы, сдувал с щек капли – накрапывал дождь.

Патрик бросил мимолетный взгляд на возвышавшуюся на холме громаду дворца и зашагал по узенькой улочке.

 

* * *

 

Маленький серый человек в неприметном плаще терпеливо сидел на ветке огромного вяза и, не отрываясь, смотрел на окна маленькой охотничьей хижины в глубине леса. Он сидел так уже много часов, и Бог весть сколько предстояло сидеть еще. Он ждал – терпеливо, старательно. Он отрабатывал мешочек с золотом, который уже совсем скоро будет позвякивать у него в кармане.

Прошлую ночь маленький серый человек не спал, следя за окнами богатого особняка в центре столицы – особняка, принадлежавшего лорду Марчу. Сменяясь поочередно, они по четверо наблюдали за этим домом уже вторую неделю, все чаще приходя к выводу, что дело это пустое. Но лишь вчера вечером, в уже сгустившихся сентябрьских сумерках постучался в дверь высокий незнакомец, закутанный в черный поношенный плащ. Серый человек встрепенулся – это мог быть тот, кого они ждали. Впрочем, мог и не быть… и напарник его отправился с докладом, а сам человек остался – ждать, прячась в тени раскидистых деревьев на другой стороне улицы.

Странный незнакомец так больше и не появился, не вышел – ни в ту ночь, ни утром. «Упустили», - понял серый человек, когда по утренней улице засновали первые прохожие. В самом деле, не сквозь землю же он провалился? Вернувшийся напарник принес приказ – ждать. И они ждали, провожая глазами всех выходящих из дома.

Когда после полудня с черного хода вышел обыкновенной внешности слуга, серый человек лишь лениво посмотрел ему вслед. И страшно удивился, увидев, с какой поспешностью машет ему из окна дома тот, чьего знака они ожидали.

Маленький серый человек с напарником выждали несколько минут – и с равнодушным, скучающим видом двинулись вслед за слугой. Двое оставшихся их товарищей проводили их взглядами.

Слуга шел не быстро, но и не медленно, посматривая по сторонам, лузгая семечки. На рынке купил у торговки пирожков и яблок, поболтал с хорошенькой торговкой. Не петляя, он шел по улицам города – вниз, к городским воротам, и дальше, дальше, через посад, мимо убогих хибарок бедняков, - к королевскому тракту. Следить за ним было довольно легко в городской толчее, но когда последние дома остались позади, пришлось сбавить шаг. Впрочем, слуга и не оглядывался – видимо, и не подозревал, что его ведут.

Вокруг замелькали поля и ухоженные рощи частных владений. Тот, за кем они шли, свернул на одну из дорожек и едва не пропал из виду, скрывшись за деревьями.

- Поместье графа Радича, - шепнул маленькому человеку его напарник.

В лесу следить стало сложнее, начинали сгущаться сумерки. Слуга шел быстро, но не очень уверенно – видимо, никогда здесь не был, а дорогу ему просто объяснили. Несколько раз останавливался и, переводя дух, долго оглядывался, пытаясь понять, правильно ли идет. Было душно; маленький серый человек вытирал пот со лба и про себя матерился.

Наконец, в глубине леса показался дом – небольшой, скромный; похоже, охотничий домик. Серый человек с напарником притаились, держа цель в пределах видимости. С виду домик казалась заброшенной и безлюдной. Но слуга уверенно поднялся на крыльцо и постучал – несколько раз, сложным перестуком. Дверь отворилась почти сразу.

До слуха серого человека долетел испуганный женский вскрик, который, впрочем, тут же смолк – что-то тихо сказал слуга. Он достал из-за пазухи и протянул стоящей на пороге невысокой, худой девушке в старом крестьянском платье бумажный конверт и что-то маленькое, сверкнувшее в последнем луче солнца. Серый человек вгляделся: что бы это могло быть?

Девушка кивнула и разорвала конверт. Маленькому серому человеку показалось, что он слышит ее учащенное дыхание. Торопливо пробежав глазами бумажный лист, девушка заулыбалась и снова что-то сказала слуге. Тот поклонился – и, развернувшись, торопливо сбежал с крыльца.

Маленький человек с напарником отступили еще глубже в тень.

- Ты – здесь, я – за ним, - прошипел в ухо напарник и змеей скользнул следом за слугой, скрылся в высокой траве.

Почти сутки серый человек наблюдает за охотничьим домом в глубине владений графа Радича. Вечером девушка несколько раз выходила на крыльцо, стояла, глядя в небо. Когда совсем стемнело, она не стала зажигать огня, но долго сидела на ступеньках, обхватив руками колени, а потом, едва поднялась луна, зябко поежилась и ушла в дом.

Солнце стояло уже высоко, когда напарник маленького серого человека вернулся с приказом - ждать.

 

* * *

 

Самое страшное на свете – неизвестность; это ощутила Вета на себе в те невероятно длинные сутки, когда ждала Патрика – каждую минуту страшась подумать о самом худшем. Повторяла, как заклинание, - он не может погибнуть, не может. Время тянулось, тянулось тягуче, как прокисшее варенье. Он вернется. Обязательно.

Читая принесенное ей письмо, она чувствовала, как сползает с души тяжесть, и готова была расцеловать слугу. Кольцо с рубином – то самое, данное им когда-то Крэйлом – гарантия того, что происходящая с ней радость не обманна. Патрик жив. Все хорошо. Он не успел сделать все, что нужно, до вечера и попросил лорда Марча отправить ей весточку. Следующим вечером он вернется и заберет ее, и им уже ничего-ничего не будет грозить. Осталось потерпеть какие-то сутки.

Вот теперь точно все стало хорошо. Вета уснула безмятежно и сладко, едва коснувшись головой подушки.

Утром солнце засияло на чисто вымытом небе, родной, с детства знакомый лес наполнился всеми своими звуками и запахами. Теперь - только ждать, да и ждать-то осталось недолго – до вечера… Девушка мурлыкала под нос нехитрую песенку; нашла на подоконнике забытую ею в прежние счастливые дни вышивку – диванную подушку с яркими маками – и решила закончить. Долго-долго сновала игла по канве, повторяя придуманный когда-то узор.

Когда вытянулись на траве послеполуденные тени, Вета оторвалась от рукоделия...

И подумала, что совсем рядом, в каких-то нескольких милях – родной дом…

Сколько идти до усадьбы? Часа полтора, ну два от силы… Там… там дом. Там можно будет увидеть маму… если спрятаться за деревьями – пусть в окно, пусть издалека… только бы увидеть, что жива и здорова, что все в порядке… только смотреть, не окликая. Там можно будет пробраться в кухню через черный ход и утянуть краюшку хлеба… Она вернется до темноты… она не будет рисковать. Только посмотреть… только увидеть, что у них все хорошо и спокойно. И даже если родителей здесь нет, все равно – незримое их присутствие – как теплая, ласковая рука матери, гладящая по щеке…

 

Укрывшись в тени старых вязов, долго-долго смотрела Вета на распахнутые окна поместья. Первое, что бросилось ей в глаза, была черная лента над входом – такие вешались обычно в знак траура. Она опустила глаза. Прошел почти год, а семья все еще носит траур по погибшей дочери. Сердце Веты уколола игла раскаяния. Могла ли она думать, сколько горя принесет ее родным ее безрассудный поступок? Впрочем, что толку вспоминать и охать. Случись вернуть тот осенний день на проклятой станции – она все равно бы ничего не изменила…

Желтый лист, плавно кружась в воздухе, спланировал ей на рукав, и Вета очнулась. Нужно торопиться, чтобы успеть вернуться до темноты. Она тряхнула головой и, широким кругом огибая дом, пошла к черному входу. В кабинете отца можно найти деньги, которые теперь так нужны ей, нужны им. И это не будет воровством – разве отец пожалеет монет для дочери? И если ей повезет, она сможет пройти в свою комнату… хотя бы башмаки или гребень можно унести с собой. И найти платье… несколько ее девичьих нарядов должны храниться здесь, в поместье!

Несмотря на тишину в усадьбе, дом, в отличие от охотничьего, выглядел обитаемым. И Вета опасалась столкнуться нос к носу с отцом. Она сама не знала, чего боится больше – встретить его или все-таки разминуться. Умом понимая, что встреча эта не принесет ни ей, ни ему ничего, кроме боли и потрясения, сердцем она отчаянно желала хоть на мгновение увидеть его. Хотя издалека, хоть мельком… увидеть, удостовериться, что он жив и здоров, что его не сломило известие о смерти дочери, что у него все хорошо и заговор не ударил по нему, как мог бы ударить по отцу государственной преступницы.

А встречи с матерью Вета боялась. Боялась, что не выдержит и бросится к ней на шею, не сможет затаиться в стороне, расплачется, обнимая родные плечи. Как, должно быть, постарела мама! Как, наверное, ударила по ним вся эта история…

Дверь черного входа, по обыкновению, была отперта, и Вета без помех проскользнула в дом. Была, конечно, вероятность столкнуться с кем-нибудь из слуг, но Вета от души надеялась, что никто не признает в ней молодую госпожу, скажут лишь – бродяжка, да и только. Обветренная и загоревшая, в старом крестьянском платье – разве такой она была прежде; эти загрубевшие пальцы никогда не могли принадлежать той капризной, изящной барышне. Иветта умерла, ее нет больше...

В доме было тихо. Прохладный ветерок покачивал шелковые занавеси на окнах, нагретый солнцем деревянный пол, как всегда, неслышно скользил под ногами. Из кухни чуть тянуло запахом свежего хлеба, доносился голос кухарки, ругавшейся на кого-то из поварят. Вета сняла башмаки, чтобы не стучать ими, и бесшумно прокралась по коридору к кабинету отца. Чуть задержалась на лестнице, ведущей на второй этаж, погладила кончиками пальцев напольную вазу с белыми гвоздиками. Тяжелые складки штор на высоком окне чуть слышно колыхнулись. Родной дом помнил ее.

И – тишина, какая тишина. Чисто, пусто, тихо. Такое ощущение, что в доме покойник – приглушены все шумы; даже слуги, кажется, ходят на цыпочках. Или просто все в городе и здесь нет никого из господ?

Вета подошла к кабинету отца, потянула тяжелую дверь. О Боже, не заперто! Отец всегда запирал кабинет, если уезжал, а значит, он здесь. Она прислушалась. Тихо – ни звука шагов, ни шелеста бумаг, ни приглушенного ворчливого бормотанья. Девушка осторожно заглянула в образовавшуюся щель, а потом глубоко вздохнула, скользнула внутрь и притворила створы.

Все в кабинете осталось таким же, как помнила она, кроме траурных лент, обвивавших оконный карниз. Дубовый стол с ворохом бумаг на нем, массивный чернильный прибор… в детстве она любила играть лодочкой пресс-папье. Ровный строй перьев и карандашей… все строго, аккуратно, четко. Тяжелое кресло у стены… где то счастливое время, когда она могла забраться в объятия этого гиганта с ногами и нырнуть в интересную книжку? Вышивки матери на стене… странно, а вот это новое, зачем отец повесил их сюда? И – девушка замерла – огромный, почти в полстены, портрет ее самой над столом отца.

Несколько мгновений Вета разглядывала себя, словно в зеркало. Неужели она была такая? Вот эта беспечная, беззаботная девочка, хохочущая радостно и открыто. К горлу подкатил ком. Как, должно быть, убивался отец…

 

Мимо двери в коридоре протопали шаги, и девушка вздрогнула, опомнилась. За окном простучали колеса – карета подъехала к дому. Неужели родители? Не забывать, зачем она здесь! Вета насухо вытерла щеки ладонями и шагнула к письменному столу. Она знала, где граф мог хранить деньги. Заветная шкатулка действительно была полна золотых монет и ассигнаций. Поколебавшись, девушка высыпала больше половины монет и два десятка бумажных купюр, тщательно увязала их в валявшийся рядом носовой платок. Отец поймет и простит. А им с принцем без этих денег придется очень тяжко. Она окинула взглядом комнату, раздумывая, что еще можно взять с собой, что могло бы им пригодиться… Как хотелось бы взять с собой хоть несколько книжек! Или вот эту мамину вышивку с корабликом, это ее любимая была когда-то. Или отцовский портсигар… просто для того, чтобы гладить его пальцами и вспоминать дом. Или…

Насупившись, Вета сняла со стены два фамильных кинжала с золотой инкрустацией. Пригодится. Она знала, что пропажи хватятся быстро, но кто подумает на нее? Вета Радич мертва, а в дом просто залезли воры.

Застучали за дверью шаги, заскрежетал ключ в замке. Вета вздрогнула и огляделась затравленно. Сейчас ее увидят! Куда же спрятаться? Стрелой метнулась она к окошку и, рывком отодвинув тяжелую портьеру, притаилась за ней.

- Да тут открыто! – раздался голос. – Слышь, Пьетро, открыто здесь!

- Господин граф приказал вина в кабинет и распорядиться насчет ужина на три персоны, - заговорил другой голос, и Вета узнала в нем дворецкого. – У нас сегодня гости…

- Два кресла сюда надо принести… и подсвечников побольше…

Переговариваясь негромко, слуги таскали кресла, ставили свечи в высокие подсвечники. Потом все стихло. Девушка перевела дыхание. Пока не поздно, нужно бежать отсюда. Иначе, увидев отца, она уже никуда, никуда не сможет уйти…

Дверь снова распахнулась. Вета замерла за портьерой. Шаги отца она узнала бы из тысячи.

- Прошу садиться, господа, - раздался глуховатый голос отца.

Заскрипели кресла под весом грузных фигур, зазвенели бокалы, в которых наливали вино. Вета закусила губу. Отец… Как постарел он, как постарел! Даже голос стал другим – тяжелым, явно больным и усталым, надтреснутым.

И тут она услышала надменный бас, от которого сжалось сердце:

- Господин Радич, мы не стали бы вас беспокоить в такое время, но вы сами желали этой встречи…

- Да, господа, - отец заворочался в кресле.

- Прежде всего, - продолжал Гайцберг, - позвольте выразить вам соболезнования. Искренние, - прибавил он тихо. – Мне очень жаль. Ваша жена, граф, была чудесным человеком…

«О Боже!» - едва не вырвалось у Веты, и она зажала рот обеими руками. Теперь она поняла, что означают черные ленты у входа и зеркала, затянутые черным крепом.

- Да, милорд, - кивнул граф, - но я уже давно оплакал ее кончину. Милена была больна уже год, с тех самых пор, как…

- Да-да, - проговорил герцог. – Я помню… Карел, честное слово, мне очень жаль. Ваша жена была удивительной женщиной. И… Карел, не нужно, право.

- Простите, милорд, - послышался срывающийся голос графа. – Еще минуту…

После паузы Вета услышала другой голос, который сначала не узнала:

- Давайте поговорим о делах, граф. Может быть, это вас отвлечет. Вы не хотите узнать новости?

- Да… - все еще чуть задыхаясь, ответил граф. – Как здоровье Его Величества?

- Плохо, - ответил герцог, и Вете показалось, что в голосе его проскользнули злорадные нотки. – Плохо, но пока не безнадежно. Лекари говорят, есть надежда на выздоровление. Надеюсь, наши молитвы помогут, но… - он вздохнул.

От следующих его слов у Веты перехватило дыхание от ужаса:

– Слава Богу, нам не пришлось брать на душу этот грех. И это еще раз показывает, что за нас – судьба, что мы были правы. Все складывается наилучшим образом.

- Для нас в любом случае все складывается хорошо, - проговорил второй гость. – Имя регента названо, а вы, милорд, еще и родственник королевского дома… так что, - он засмеялся, – мы в любом случае ничего не теряем.

- А что слышно о…? – граф тактично умолк.

- Есть хорошие новости, - довольно сказал герцог. – Два дня назад предположительно его видели в столице.

Наступила тишина.

Вета отчего-то сразу поняла, о ком идет речь, и сердце ее тревожно забилось.

- Где именно? – спросил Карел.

- У дома Марча, естественно, как я и предполагал, - Гайцберг вздохнул. – Позавчера вечером некий человек подошел к особняку Марча и спросил хозяина. Предлог - королевская почта. Этот человек покинул дом лишь на рассвете, а вот потом… в городе мои люди потеряли его.

- Значит, все-таки Марч, - с досадой проворчал второй гость. – Я знал, что этим кончится рано или поздно!

- Как бы там ни было, Марча нельзя было трогать. Пока. Чтобы не спугнуть принца…

- Но, может быть, это был вовсе не Патрик? – спросил граф.

- Среди слуг Марча у меня свой человек, он описал мне этого незнакомца. Он похож на Патрика, и еще – на руках характерные шрамы…

- И что же теперь?

- Предупреждена городская стража и стража у Ворот, но пока поиски не дали результата. За домом Марча тоже усилено наблюдение. Пока остается только ждать. Но небольшая зацепка у нас все-таки есть - вчера днем мой человек дал знак проследить за одним из слуг лорда. И знаете, куда привел нас след? Граф, вы ни за что этому не поверите – сюда, в ваше поместье, к охотничьей хижине в глубине леса!

- Сю-да? – граф не смог сдержать удивления. – Но… кто и как? почему?

- Слуга Марча встретился здесь с девушкой, по виду – крестьянкой, и передал ей бумажный конверт и какое-то кольцо.

Вета в ужасе закусила губу.

- Девица? Но кто?

- Понятия не имею, кто это может быть. Может, конечно, просто бродяжка, и она не имеет никакого отношения к принцу, но… чем черт не шутит. Со вчерашнего дня у хижины оставлен наблюдатель…

- Очень странно, - медленно проговорил Карел. – И что же теперь?

- Что теперь? Да ничего. Если человек, которого мы подозреваем, действительно Патрик, если девица эта – не просто случайность, то рано или поздно он вернется сюда, и тогда…. Простите, граф, частные владения, да, но это дело государственной важности. Думаю, вы не станете нам мешать. Сейчас часть моих людей уже расположились в засаде – с приказом задерживать всякого, кто появится там. Живым, разумеется. И, кстати, хорошо бы узнать, где виконт Дейк, если он еще жив. Бежали-то они вместе…

Вета едва сдержалась, чтобы не выскочить из-за занавески и не броситься в ноги отцу, не закричать: «Не выдавай!». Она помертвела от мысли, что в эту минуту принц, должно быть, ни о чем не догадывается, а она не может даже предупредить его. Скорее бы они ушли из библиотеки, скорее бы, ей нужно выбраться отсюда и бежать, бежать…

От горьких мыслей ее отвлек голос отца:

- Я бы не стал утверждать так уверенно, - задумчиво говорил граф. – В прежние времена Патрик был лучшим фехтовальщиком королевства. - Он вздохнул. – Что ж… как говорится, дай ему Бог.

- Карел, - с изумлением протянул герцог, - вы сами-то понимаете, что сейчас сказали?

Граф Радич помолчал, а потом заговорил решительно.

- Не только понимаю, но и отдаю себе отчет, вот в чем дело. Собственно, по этому поводу я и хотел с вами встретиться, господа, - сказал он, вставая с кресла. – Я хочу сказать вам… что выхожу из игры.

В комнате наступила тишина.

- Я не ослышался, Карел? – спросил второй, и Вета наконец-то узнала этот тягучий, чуть гнусавый голос, а узнав, помертвела. Лорд Диколи, военный министр… неужели? – Я правильно вас понял?

- Да, сэр Диколи, - кивнул отец. И, помолчав, заговорил: - Буду с вами откровенен, господа. Я устал. У меня нет больше сил. Вы знаете, все это время я был вашим верным помощником…

- Да, несомненно, - согласился герцог.

- Я поддерживал все ваши замыслы. Я помогал вам в изготовлении ложных бумаг. Я лжесвидетельствовал на следствии…

«О Боже!» - ахнула Вета про себя. Отец, отец, как ты мог?

- Мне искренне симпатичен молодой принц, но я обещал вам – и выполнил свое обещание.

- И я щедро наградил вас, Карел, - заметил герцог. – Разве не так?

- Да, милорд, и я благодарен вам. Но со смертью Милены у меня не осталось ничего. Я отдал вам даже дочь…

- Карел, я ведь уже объяснял вам, - раздраженно перебил Диколи, - что это была ошибка! Ведь вы же помните наш уговор: Иветту вместе с дочерью барона Конена должны были переправить через границу, ей совершенно ничего не угрожало. Арест и суд – все это было лишь спектаклем. Но нельзя, никак нельзя было открыться ей, потому что иначе она не смогла бы вести себя на суде и на допросах так естественно. Кто же знал, что ваша дочь окажется столь малодушной и покончит с собой?

- Я все помню, - тихо сказал Карел. – Я вас не виню, господа. Никто не мог предугадать, но… но моей Веты больше нет. И позавчера… словом, мне пришла весть, что мой сын погиб на дуэли…

- О Господи, - тихо сказал герцог. – Примите мои…

- У меня не осталось ничего, - продолжал граф, - и потому мне нечего больше ждать от жизни. Господа, я стар и болен. Я никого не хочу видеть. Хочу уехать… или остаться здесь, в поместье, тихо доживать свои дни и ни о чем не думать, только вспоминать. Вспоминать то счастливое время, когда мои самые любимые люди были со мной… - голос его сорвался.

Несколько минут все трое молчали.

Вета стиснула пальцы. Брат погиб? Она пыталась вспомнить его лицо – и не могла. Йозеф остался где-то далеко-далеко, в невероятно счастливом прошлом. Значит, отец решил пожертвовать дочерью ради сына? Вета никогда особенно не вникала в финансовые дела отца, но как часто ругался граф, вынужденный оплачивать многочисленные карточные долги беспутного наследника. Вот, значит, откуда он брал деньги. Что ж… вполне логично. Земли деда заложены и перезаложены, и если бы не служба герцогу, им грозила бы нищета. Интересно, знала ли об этом мама?

Вряд ли, ответила она сама себе. Иначе не умерла бы, узнав о смерти Веты… а, может, и вовсе уехала бы с ней…

Хитро придумано. По щекам девушки струились слезы. Как же должен был измучиться и отчаяться отец, чтобы решиться на такое! Как же… а, может, он и не любил ее вовсе? Да нет, что ты, ответила она сама себе. Ведь не просто так толкнул ее отец в эту страшную рубку, он подготовил запасные ходы, и если бы Вета так по-идиотски не выдала себя за погибшую Жанну, то жила бы сейчас за границей, в тепле и довольстве, не зная ни боли, ни ужаса каторик, не пройдя через все, через что пришлось пройти… И не было бы ни смерти Яна, ни… ничего бы не было.

Откуда ты знаешь, спросила она сама себя. И Патрика рядом с ней не было бы тоже. И не было бы того крошечного, который – или которая – растет сейчас в глубине ее тела. Интересно, обрадовался бы отец, узнав, что у него будет внук?

- Надеюсь, вы понимаете, Карел, - заговорил, наконец, Диколи, - надеюсь, мне не нужно вам говорить о молчании? Я предупреждаю вас заранее, да и предупреждал, собственно, но если вы захотите хоть что-то рассказать…

- Не беспокойтесь, господа, я буду молчать до конца жизни. Но больше… большего не просите. Достаточно уже я взял греха на душу – хотя бы перед молодым принцем…

- Граф, вас никто силком не тянул за руку, - раздраженно сказал герцог. – Вы согласились на все добровольно, и с самого начала я предупреждал вас, что риск есть - и немалый. Да, дело того стоило, но…

- После обещания таких денег? – усмехнулся граф. – Нет, я не спорю, господа, и не обвиняю никого, я сам ввязался во все это. Но я и тогда не стал скрывать от вас, и сейчас не скрываю: молодой принц мне по-человечески симпатичен. Согласен, это не тот король, которого мне хотелось бы видеть на троне…

- С его идиотской честностью, - проворчал Диколи, - с его принципами, с его желанием блага народу… издеваетесь? Да нам всем конец пришел бы в первый же день его правления…

- Ну, не преувеличивайте, - снисходительно проговорил герцог и обернулся к Радичу. – Во все времена, при всех королях заговоры – это часть истории. Вспомните, сколько династий прерывали вовремя кинжал и яд. Неудобных – убирают, вот и все.

- А вы не верите в легенду о праве истинной крови? – спросил вдруг Карел.

- А, в эти старые сказки про родинку на спине и благо страны при истинном короле? Марч, как помешанный, твердит об этом и заразил своим страхом половину дворца. Нет, граф, не верю. Благо страны зависит от нас самих, а не от глупой веры в потусторонние силы. Я верю только в ум, расчет и хладнокровие. Они не подводили меня еще ни разу и, смею надеяться, не подведут никогда. Две попытки срывались, но третья-то удалась!

- Как дела в Совете? – хмуро спросил граф, меняя тему.

- О, вполне пристойно! Вчера подал в отставку барон Родорф - на наших условиях…

- Надо же… все-таки подал. Как вам это удалось?

- Места знать надо, - герцог усмехнулся. – Теперь – считайте: Родорф наш, Стейф наш, Марч раскрылся полностью и теперь безопасен… вот только интересно, сам-то он понимает это? Маркк – упокой, Господи, его душу - помог, конечно… очень удачным был его арест, очень своевременным; черт возьми, какая великая вещь – пытка, под ней все честны и искренни, как младенцы. Думаю, что ядро оппозиции мы обнаружили и вычистили.

- Не факт…

- Не факт, конечно, но…

- А Лестин? – спросил граф, задумчиво глядя в окно.

- Лестин ведет себя тихо, и это немного странно. Казалось бы, ему-то в первую очередь положено возмутиться – он был воспитателем наследного принца, он, я думаю, искренне привязан к нему. А вот поди ж ты – за год ничего, совершенно ничего, никаких подозрений, ни одной зацепки. Или он так хитро маскируется, или же и вправду принял ситуацию и примирился с ней...

- Или я ничего не понимаю в людях, - отозвался Карел, - или он просто выжидает. Увидите, Лестин еще покажет себя…

- Возможно. Но пока… Нет, не думаю, что он опасен.

- Как знать, как знать, - вздохнул Карел. - Да, а что дал розыск? Удалось установить, кто помог бежать Патрику и молодому Дейку?

Герцог неопределенно пожал плечами.

- Ну, дело сдвинулось с мертвой точки, но… оборвалось на половине. Комендант этот, Штаббс, неожиданно умер под следствием. Не исключаю, что ему помогли это сделать. Жаль… он мог бы рассказать нам много полезного…

«Дочка у меня… на тебя похожа», - вспомнила Вета. Сдавило горло.

- Еще несколько месяцев – и все разрешилось бы само собой, - говорил герцог, - если б не этот дурацкий побег. Но, господа, это говорит и о том, что мы недооценивали мальчишку… папенькин характер, однако. Может, конечно, они с Дейком действительно бежали сами. Все может быть. Но мне отчего-то в это не верится. Ну да это теперь дело десятое…

Они помолчали.

- Кстати… все забываю спросить… - нарушил тишину Карел, - может, хоть теперь вы объясните мне, что же все-таки случилось тогда после праздника? Как вам удалось сделать так, что король поверил вам, а не принцу?

Диколи усмехнулся.

- Не было бы счастья, да случай помог, причем, в последний момент. Помните, граф, появился у нас новый лакей? Такой… услужливый очень, долговязый?

- Н-нет… признаться, не помню…

- Ну, не суть важно. А лакей этот, если присмотреться, очень похож на молодого принца. Я сразу не смог сообразить, кого же он мне напоминает, - волосы у него темные, и это различие существенно затрудняет истину… но походка, движения – один в один Патрик.

- Этого субчика, - вступил в разговор герцог, - я вытащил почти из петли за разбой и убийства - ему грозила виселица, - полагая, что такой тип может нам пригодиться, и не ошибся.

- Парик, небольшой грим, костюм, сшитый за большие деньги в большой тайне, маска – и не отличить, кто из них принц, а кто лакей. Самое сложное было – после пира задержать Патрика как можно дольше не дать ему добраться до своих покоев слишком рано. На пиру мои люди подсыпали и ему, и Его Величеству небольшую дозу… ммм… некоего вещества, затуманивавшего сознание… в сущности, человек чувствует себя как после хорошей попойки. Соображать, - он усмехнулся, - в таком состоянии несколько затруднительно…

Карел кивнул.

- То-то я удивлялся – что это король такой… никакой…

- Вы, кстати, отлично справились со своей ролью, граф, я уже говорил вам это и могу повторить еще много раз. Убедить короля немедленно вызвать к себе принца – после того, как он отпустил его…

- Ничего сложного, - пожал плечами граф. – Ну, а что же дальше?

- А дальше – едва мы получили от вас сигнал, как наш двойник вошел в кабинет короля и напал на него. Его Величество оказался крепче, чем мы думали, - он сумел даже сопротивляться… впрочем, мы же не ставили себе целью убить его – нужно было просто ранить. Услышав шаги принца и условный кашель охраны за дверью, этот тип скрылся через потайную дверь, ключ у нас был. Вот и все. Ну, а при виде его высочества с кинжалом, всего в крови кто усомнится в том, что это был не он? Да и король, придя в сознание, «помнил» все – зелье сделало свое дело, Его Величество не распознал подмены… мы изрядно рисковали, но, черт возьми, дело того стоило. Да и время уже поджимало. А потом - улики налицо, компрометирующие бумаги изъяты у принца при обыске, чего же еще?

- Его Величество разгневан был столь сильно, что само следствие велось формально. А подкинуть ему мысль соучастников и заговора – не та проблема…

- Жаль, конечно, - снова вступил Диколи, - что эта история так сильно подействовала на короля. Мы-то надеялись, что он проживет еще хотя бы несколько лет… Жаль, прежде всего, тем, что началась эта вот чехарда с наследованием. И надо ж было какому-то идиоту придумать этот дурацкий закон о том, что женщины не наследуют! Взошла бы на престол Вирджиния – и никаких проблем, она бы действовала так, как нужно нам. А тут…

- Так оно так, но иметь дело с женщинами – то еще занятие, - раздраженно проговорил герцог. – Они со своими чувствами совершенно непредсказуемы и ломают нам все планы. За примерами далеко ходить не надо – помните, какую штуку выкинула герцогиня фон Тьерри?

- Тьерри? - Карел засмеялся, закашлялся, замахал руками. – Осенью? Еще бы не помнить!

- Да уж, - хмыкнул Диколи. – А какие взгляды она бросала на Патрика весь прошлый год! Я ее понимаю – мальчик на диво хорош собой…

- …был, - заметил герцог. - Не думаю, что каторга пошла ему на пользу. Но так или иначе, а принц отказался уехать с ней. И слава Богу… меня, если честно, чуть удар не хватил, когда я узнал об этом. Представляете, какую кашу мог заварить Патрик, оказавшись за границей? Я всегда подозревал, - он стукнул кулаком по столу, - что Анна фон Тьерри не так проста, как кажется. Можете представить - через пару лет появляется ребенок, бастард, в котором течет кровь Дювалей! Я задним числом думаю: уж не этого ли добивалась Анна с самого своего появления здесь? Не принц ли был ее главной целью? Вот ни в жизни не поверю, что этот «спор о ничейных землях» был ей хоть сколько-нибудь важен. Было, было что-то еще, иначе зачем бы она приехала к нам?

- Не исключено, кстати, - заметил Радич, - что первоначальные планы Анны были совсем другие. Вы не допускаете мысли, что потом она могла просто-напросто влюбиться в его высочество?

- Кто их поймет, этих баб, - проворчал герцог. – Впрочем, у нее все равно ничего не получилось…

- А я не удивлен, - хмыкнул Диколи. – Юность же, прости Господи. Чувства, порядочность, долг и прочая ерунда. И потом, Патрик, при всей его горячности и ветрености, - человек последовательный. Думаю, к тому моменту он еще не избавился от чувства к принцессе Эвелине Залесской…

- Что лишний раз доказывает, - перебил его герцог, - что принц мог стать не очень хорошим правителем, и подтверждает, насколько мы были правы. Неумение пожертвовать малым ради великого… а в его случае свобода – это очень много… это не те качества, которые нужны королю. Порядочность и честь хороши там, где их можно принять в расчет. Если же дело касается великих целей, то все средства хороши … а принц так и не смог это понять. Помните историю со Стейфом, Карел?

- Помню, - проворчал граф. – Но не могу не признать, что тогда принц поступил не так уж и глупо…

- Так или иначе, принц сам облегчил нам задачу… а себе усложнил. Черт возьми, мне стоило бы поблагодарить его за это - скольких проблем нам удалось избежать! Теперь нам нужно убрать его как можно скорее. Видит Бог, я этого не хотел… все-таки мы надеялись, что Патрик умрет сам, каторга – это не то место, где живут долго. Местами мне его даже жаль… дурак, что ни говори…

- В конечном счете все ведь случилось в нашу пользу, милорд, - задумчиво проговорил Карел.

- В целом, да. Но скольких нервов мне это стоило! И скольких еще будет стоить потом, когда вырастет Август… и созреет до замужества малышка Изабель…

- Полно, милорд, - поморщился Диколи. – Будем решать проблемы по мере возникновения. Пока что у нас есть несколько лет спокойной жизни.

- Вряд ли эта жизнь будет спокойной, пока жив Патрик, - рассудительно заметил Карел. – Он представляет собой реальную опасность для существующей власти.

- Надеюсь, мои люди эту опасность устранят, - сухо ответил герцог. – Я, правда, велел взять его живым – мне нужно кое о чем порасспросить его. Надеюсь, что через неделю-другую все закончится. А пока я настоятельно рекомендую вам, Карел, не выходить из дома некоторое время… хотя бы нынешним вечером. Понимаю, что вам это тяжело, но… представьте, что вы станете делать, если во владениях своих столкнетесь нос к носу с молодым принцем?

- Да, - вздохнул граф, - увы. Представил. Могу совершенно точно сказать, что мне будет перед ним… стыдно.

 

Когда стихли голоса за дверью, когда смолкли на лестнице шаги, Вета осторожно выглянула из-за портьеры. Смеркалось. На цыпочках подошла она к двери, прислушиваясь. Приоткрыв дверь и убедившись, что в коридоре никого нет, Вета схватила узелок с золотом, забыв про кинжалы, и кинулась к выходу. Только бы не нарваться ни на кого, только бы не нарваться! Внизу гомонили слуги, из кухни тянуло запахом поджаренной курицы. Вета судорожно сглотнула и выскользнула из дома.

Она не помнила, как бежала по дорожке прочь от дома. Увидят? Плевать. Главное – успеть… Если бежать бегом, она, наверное, сможет добраться до хижины через полчаса. Ну, через час. Нет, не получится… она не в состоянии бежать всю дорогу.

Сбивалось дыхание, волосы выбились из-под чепца, а поправить было некогда. Расстегнутый ворот давил на горло и грудь. Мучительно болело сердце. В густых сумерках причудливо изменились очертания знакомых с детства мест, и Вета все никак не могла сообразить, сколько еще осталось до хижины. Она то переходила на шаг, задыхаясь, то снова пускалась бегом. Тропинка петляла, терялась в траве. Девушка остановилась и огляделась. Куда идти, в какую сторону? Неужели заблудилась?

Нет, вон корявое дерево, похожее на древнюю башню. От него – направо. Скорее…

Посвежело, воздух стал зябким. Темнота опустилась незаметно, но очень быстро. Вета поежилась и прибавила шагу. На небе высыпали очень яркие звезды, в траве проснулись какие-то кузнечики. Ни огонька кругом, и жутко, а тропинка смутно светится в темноте. Башмаки на ногах кажутся пудовыми. Она одернула себя – скорее…

Скорее… Скоро взойдет луна, идти станет легче. Деревья громоздились бесформенной стеной. Как постарел отец! Если бы она знала, что известие о ее смерти убьет маму, сделала ли бы она то, что сделала? Какая теперь разница… Мамы нет. Слезы струились по щекам. Если когда-нибудь они встретятся с отцом, она упадет ему в ноги и попросит прощения… за маму, только за маму, но не за свое решение.

Как тихо вокруг! Каждую минуту она страшилась услышать сзади топот копыт. Торопятся всадники, скачут к имению графа Карела, чтобы поймать мятежника, беглого каторжника. Нет, они ведь уже там – герцог сказал, что в хижине ждет засада. Так зачем же она торопится туда – ведь все равно опоздала? Опередить Патрика, убедиться, что там еще нет его… перехватить его на тропе и остановить, не пустить, увести. Она успеет, она должна успеть, потому что если опоздает, если Патрика убьют, ей станет незачем жить. Герцог сказал, взять живым… но Патрик не может не понимать, что это означает всего лишь несколько лишних недель, заполненных болью, пытками, издевательствами. Он скорее кинется грудью на клинок, чем попадет в их руки живым…

Не разумом, а скорее памятью угадала Вета нужный поворот. Бегом, по высокой траве, напрямик, без дороги, не свалиться в яму, скорее… Как страшно! Неужели там ее ждет засада? Вета остановилась, подняла голову, отыскала в темном небе яркую Венеру. Попросила беззвучно: помоги. И, задыхаясь, прислонилась к дереву. Ноги не держали...

Дорога до хижины показалась ей вечностью. А когда впереди замелькал свет, девушка остановилась. Бог весть, кого или что увидит она. Остановиться, переждать, всмотреться…

Сквозь оглушительный стук сердца пробился звон стали о сталь, громкие голоса. Боже, неужели она опоздала, и солдаты Гайцберга уже здесь? Нет, о нет!

Тяжело дыша, она коснулась рукой корявого ствола.

- Господи, - сказала она вслух и поразилась тому, как глухо и надтреснуто звучит ее голос. – Господи, сделай так, чтобы я успела. Прошу Тебя. Пусть они еще не придут сюда, пусть Патрик будет жив. Господи, пожалуйста. Выполни мою просьбу, и больше я никогда-никогда ни о чем молить Тебя не буду. Пусть он будет жив… Мне ничего не нужно больше...

Вета пробежала, задыхаясь, еще немного и остановилась. Очень осторожно выглянула из-за дерева. И сдавленно охнула.

Поляна перед хижиной была залита неверным светом факелов, в свете этом метались тени множества людей, и отражавшийся блеск обнаженных клинков и ружейных стволов слепил глаза. На крыльце громко охали и суетились – там перевязывали раненых. Вета метнулась взглядом по поляне. Где же он, где же?

Сердце ее задергалось где-то в горле и замерло. Неподвижная фигура, распростертая на земле, приковала ее взгляд. Очень белой казалась рубашка лежащего ничком человека, и смутно светились во тьме его волосы…

- Упрямый, чертяка, - громко сказал кто-то. – До последнего защищался. Предложили – сдавайся, так ни в какую...

- Знал бы, кого берем, - сто раз подумал бы, - пробурчал другой голос прямо рядом с деревом. – Это ж, говорят, лучший фехтовальщик был в стране…

Один из солдат склонился над лежащим.

- Не дышит…

- Я же приказал – живым, - раздался надменный, холодный голос, и Вета сжалась от ужаса – она узнала его.

Две высокие фигуры спустились по скрипучим ступенькам. Солдаты выпрямились и замерли.

- Но, ваша милость, - оправдывался усатый капрал, - никак не можно было живым взять. Защищался, как сумасшедший, троих наших поранил. Вон, Дюнуа едва жив…

- Ладно, - брезгливо сказал герцог Гайцберг. – В каком-то смысле так даже лучше. По крайней мере, меньше хлопот.

Солдаты переминались с ноги на ногу, и, наконец, капрал угрюмо спросил:

- А что дальше-то с ним делать, милорд?

Маленький человек в сером плаще возник из темноты и низко поклонился.

- Второй не появлялся? – бросил ему герцог. – С ним должен быть еще один, темноволосый. Виконт Дейк. Ищите его и запомните – он нужен мне живым!

«Ищите, ищите», - подумала Вета. К горлу подкатил смех вперемешку со слезами. Она стояла в десятке шагов, и ее не видели.

- Эй, капрал, - продолжал герцог, - переверните-ка его. Фу… не могли поаккуратнее.

- Вроде он, милорд, - сказал Диколи. – Даже не слишком изменился за год…

- На лицо вроде он, - согласился герцог, - но это еще ничего не значит. Похож может быть кто угодно и на кого угодно… ну-ка, спину покажите.

Осторожно, едва касаясь, капрал поднял залитую кровью рубашку на спине лежащего.

- Да уж, - хмыкнул Диколи, - спина каторжника, а не принца. Хорошо его там отделали… Видно, не из покорных был мальчик.

- Вас не касается, - сухо оборвал его герцог. - Родинку ищите…

- Вот она… Едва видно из-за шрамов. Все, как и полагается – родинка в виде креста. Нет никаких сомнений, милорд, это он.

- Вообще-то родинку тоже можно подделать, - задумчиво проговорил герцог. – Однако будем считать, что это именно Патрик. – Он выпрямился, оглядел неподвижное тело. – Что ж, принц. Будем считать, что это все-таки ты… Я бы сказал, ты был достойным противником. Пусть земля тебе будет пухом. Я уважаю храбрость. Похороните его здесь, - приказал он капралу. – И помните – будете болтать…

- Знаю, милорд, - угрюмо ответил тот.

Изо всех сил Вета всматривалась – не шевельнется ли принц, не поднимет ли голову. Он жив, кричала она молча, жив, он не мог погибнуть! Ведь всего только три дня назад он смеялся и говорил с ней, это же не может так быть, чтобы он погиб, это несправедливо и неправильно!

Вскоре поляна опустела. Остались лишь двое, деловито рывшие могилу и негромко переговаривавшиеся между собой. Уехали герцог и Диколи, громко стонавших раненых увезли, смолкшие было цикады вновь возобновили свой разговор. Стучали заступы, поблескивая в лунном свете.

- Жалко парня, - угрюмо сказал один из солдат. – Мальчишка совсем…

- Жалко! – хмыкнул второй. – Да ты хоть знаешь, кто это?

- Знаю… Бывший принц.

- Так чего ж тебе жалко-то? Такой же, поди, как и эти…

- Такой-то такой, да, может, и не такой… У нас болтают, будто не за то его на каторгу упекли, что короля убить хотел, а оттого, что за простой народ он заступался, а это господам не по нраву. Если правда это, то нам и надеяться больше не на кого…

- Знай копай давай, да не болтай, - оборвали его. – Это не нашего с собой ума дело…

- Ну что, беремся? Раз-два, взяли…

- И не тяжелый совсем, - голоса зазвучали глуше, из ямы. – Погоди… а он точно мертвый?

Сердце Веты снова замерло.

- Куда точнее-то, сколько в нем железа сидело. Ну, не веришь, так погляди сам, вон жилку тронь на шее…

- Давай хоть лицо ему прикроем. И так словно разбойника хороним, без отпевания…

Вета прижалась лбом к шершавому стволу дерева. Душа ее стонала от ужаса и горя.

А потом все поплыло перед глазами, сразу стало темно и очень тихо… и это было хорошо, потому что в темноте и тишине этой не было такого всепоглощающего отчаяния.

Наверное, она все же потеряла сознание, скорчившись возле дерева. И не слышала, как доносились из ямы голоса:

- Эй, посмотри… да у него жилка бьется! Гляди, точно - слабо, но бьется…

- Ах ты, чтоб тебя через три горы напоперек…

- Проглядели господа… что ж нам с ним теперь делать?

- Что делать… закопаем, как велено, вот и все. И ничего не видели, не слышали…

- Грех-то какой на душу брать! Господь с тобой… Зароем пустую яму.

- А его потом куда? Возиться с ним еще…

- Не по-человечески это…

Когда Вета очнулась, на поляне уже никого не было. Она осторожно вышла из-за дерева и подошла к могиле. Опустилась на колени и прижала к лицу холодные комья земли. То, что осталось от принца Патрика, стало маленьким холмиком, и никто не узнает, что это за холмик. Никто, кроме этих солдат и ее самой, Иветты Радич.

Все, что у нее было в жизни, осталось здесь, под этим холмиком. Ее любовь, ее надежда, ее жизнь. Слез не было, но из горла рвался сухой, задавленный вой, и она завыла, подняв лицо к равнодушному небу. Она останется здесь. Если бы умереть на этой могиле… о, если бы умереть на этой могиле. Некому больше смеяться, болтать с ней у костра, любить ее на расстеленном плаще, обещать ей, что скоро все изменится… Некому. Какое страшное слово. Она опоздала.

Она не знала, сколько пролежала так, обнимая могильный холмик. Черное небо равнодушно кружилось над головой.

Спазм тошноты скрутил горло. Вета согнулась в приступе сухой рвоты. Она даже не удивилась – сейчас она умрет, и это будет правильно. А потом, вытирая губы, вдруг вспомнила, что этот приступ – приступ жизни, а не смерти. Новая жизнь, которая теплится сейчас в ней, яростно и бурно заявляет о своем существовании. Жизнь, которая не должна оборваться.

Вета погладила пальцами холмик. Нужно встать. Встать. Идти – вперед, в столицу. Не может быть, чтобы у Патрика не осталось друзей. Нужно что-то делать. Она пока еще не знала, что, но что-то нужно. Ради маленького. Ради правды. Ради этой вот земли, за которую отдал жизнь ее золотой принц.

Луна спряталась за тучи. Дорожку темных пятен на земле, идущую от поляны к лесу, скрыла темнота.

Сейчас она встанет. Еще немножко. Сейчас….

 

Октябрь 2007 – ноябрь 2008.

 

(с) Чинючина Алина

 

Огромную благодарность автор выражает

Марии Филенко

Владиславу Чинючину

Андрею Федорову

Людмиле Куванкиной

Кириллу Корчагину

Олегу Юсиму

Ярославе Забелло

Ольге Ростовой

Евгении Турбабиной

– за помощь, ценные советы, критику, редакторскую правку и моральную поддержку во время написания этого текста.