Суд.

Говорят – день год кормит! Справедливость этих слов народной мудрости приходится испытывать каждому. И тогда хочешь – не хочешь, а иди и делай, потому что надо! А куда деваться?

Вот и мне в ту осень по необходимости пришлось в Воскресный день на базар идти. Осенью как известно – заготовка, надо в погреб картофель засыпать, а по сходной цене только в Воскресенье и возьмёшь. Среди недели на маленьких базарчиках торгуют те, кто о том только и помышляет, чтобы продать подороже, а мне это не с руки.Да и продают они вёдрами, понемногу, а мне десять мешков надо. Ну в общем – пошёл. Встал пораньше, затемно ещё.

- Вот, - думаю, - люди как осуетились, в заботах погрязли, даже в день Господен покоя им нет! Ну сделали бы рынок после обеда, чтоб после утреннего служения. Ан нет, с утра спешат, да ещё в такую рань... Хорошо что нас Бог от этого избавил. Собрание у нас с десяти утра, живу я не далёко от Молитвенного дома, несколько минут пешком, так что в Воскресенье можно смело до девяти спать и никогда не опаздаешь. А тут пришлось будильник аж на пол-пятого ставить. Ну ладно уж роптать, благо что такое не часто, раз в год.

До рынка добрался, когда стало светать. А там уж народу видимо-невидимо, ярморка суеты!

- Вот грушники покоя не имеют! Не спиться им. Вот кабы их эту ревность, да Богу служить...

Размышляя так, я пробирался к овощным рядам сквозь плотную толпу торгующих, покупающих и просто праздно гуляющих, лишь бы потолкаться.

Вдруг в ряду «кустарей» один дед показался мне знакомым.: сгорбленный уже, руки видно не6 мало поработавшие за свой век слегка вздрагивали... Вроде знаю его... Пригляделся, а он как раз нагнулся к земле и раскладывал на газете какие-то деревянные запчасти. А рядом стояла новенькая самодельная прялка. Работы она была недурной, даже можно сказать красивая прялка, добротная, с узорами. И вот когда я разглядывал на ходу его изделие, дед поднял голову и я узнал его.

- Ну конечно же это он, Пантелеич, верующий, член нашей Церкви, как у нас принято говорить брат Кузнецов, а проще Пантелеич.

Взгляды наши встретились. Я с немым укором посмотрел ему в глаза. Мысли со скоростью света пронеслись в моей голове:

- Вот,- думаю,- Христианин тряпочный, и что ему покоя нет! Живёт в полном достатке, даже можно сказать богато, вдвоём со старухой. Дети уже выросли, один сын в хоре регентом, хороший брат. Неужели тебе мало того, что имеешь, неужели дети не прокормят тебя на старости лет, что ты ещё своими крючковатыми руками деревяшки строгаешь, нородные промыслы промышляешь?! А потом ещё с пол-ночи в Воскресенье не спишь! Где те, о которых писал муж Божий Давид , что они и в старости сочны и плодовиты?!

Так я размышлял сам в себе, а Пантелеич молча смотрел мне в глаза.

Ждал наверное, что я поприветствуюсь с ним.

- Нет уж, - продолжал я свои мысли, - такое и таких я не приветствую, ибо «приветствующие их участвуют в злых делах их».

И вместо привычного приветствия я с укором покачал головой:

- Эх ты, народный умелец!

И в праведном самодовольстве я пошел дальше, спеша к овощным рядам. Старик видно прочёл мои мысли и понял моё обличение, как-то болезненно опустил глаза, потом голову, делая вид, что мол что-то из его товара лежит не так, и корявой рукой стал поправлять деревяшки на газете.

Когда же я, сделав необходимые покупки, поспешил на собрание, он был уже там. И даже мне показалось, что он всегда бывае в Церкви. Не мог я припомнить, чтобы он или опаздал, или пропустил.

- Ну может я просто не обращал внимания, старичков в Церковь много ходит... Ну пусть даже и не пропускает, всё равно он – барахольщик! Одной ногой в могиле, а всё деньги копит! Прялка-то небось не мало стоит. И как он только думает пред Богом предстать, отчёт держать, если до самой смерти деньги копит.

С тех пор прошло времени около года. Забыл я уже и про базар тот, и про прялку, но недоброе отношение к деду Кузнецову осталось. Если кто когда вспоминал про него, если кто говорил о нём доброе, я не внимал:

- Кто, Пантелеич!Да знаю я его! Может ли там быть что доброе?!

И вот в прошлую субботу вдруг объявили, что брата Кузнецова не стало, умер, отошёл в Вечность. Похороны были в Воскресенье. Утреннее служение сократили наполовину, потом было траурное в доме плача. По какому-то сильному побуждению я тоже пошёл на похороны, хотя обычно избегал похороны. В дому плача всё шло как обычно: три проповеди, пучальное пение, молитвы. Народу пришло много, были и соседи, неверующие. Они все как один хвалили Пантелеича:

- Хороший был человек, настоящий верующий!

Хотя всё это было и трогательно, хотя многие утирали слёзы, я был почти равнодушен. Мне почему-то вспомнилось и то Воскресенье, и прялка, и запчасти, и его растерянный взгляд.

И вот пришли на кладбище. После молитвы и пения вдруг вперёд прошёл Юра, молодой дьякон, отец троих детей. И то, что он сказал, заставило меня вздрогнуть:

- Братья и сёстры и все друзья! Я не могу хоро9шо говорить, вы простите, но не могу и молчать! Брат Паттелеич был очень дорог мне. Вы знаете, что я вырос без отца, он бросил мать с четырьмя детьми, когда та стала верующей. После армии я сразу женился. Пожили на квартире, потом заняли денег и купили маленький домик. И вот приходит к нам однажды Андрей Пантелеич и даёт деньги, полторы тысячи.

-Это,- говорит,- вам хоть немного долг покрыть. Вы ж молодые, служите Господу ревностней, а я кроме прялок ничего уж делать не могу.

Юра заплакал, что-то хотел ещё сказать. но не мог. У меня вдруг защимило сердце:

- Да что же это такое! Ясчитал, что дед такой-сякой, а он, брат Кузнецов, оказывается настоящий, самый такой что надо!

Мне было стыдно за себя, хотелось, чтобы он жил, чтобы ближе быть к нему, изменить своё отношение к брату, попросить прощение.

- Как поздно я открыл для себя Пантелеича!

Следом за Юрой вышла вперёд вдова тётя Катя. Её муж погиб в шахте более десяти лет назад.

- Братья и сёстры! Я тоже не могу молчать. Вот уже двенадцать лет, как мой дом посетила скорбь. Вы знаете это...

Сестра замолчала, подбородок её задрожал, она стала кусать губы, чтобы не расплакаться. Но вот, собравшись духом, продолжала:

- Думали мы с Илюшей деток вместе ростить, а пришлось одной. Но в этих скорбях Бог послал ангела Своего, и тот помогал. Каждый месяц в почтовом ящике я находила конверт, и в нём пятьдесят рублей. Как это получалось, откуда деньги, я не знала. Обычнол они появлялись утром первого числа каждого месяца. И вот мы стали следить, кто же приносит эти конверты. Поблагодарить хотелось, Бога за него прославить, ну а если это настоящий ангел, то хоть взглянуть на него...Всё не буду рассказывать, только скажу, что дети мои как-то всю ночь дежурили по очереди и выследили всёж. Этим ангелом оказался Андрей Понтелеевич Кузнецов. Просил никому о том не сказывать, слово с меня взял. Ну а сегодня я думаю свободна от того и могу ссвидетельствовать. Когда дети подросли, он стал по сто рублей ложить в конверт. Не выдержала я, опять подошла к нему:

- Спасибо, браток, да воздаст тебе Бог за всё добро твоё!

А он и говорит:

- Я, сестра Катя, дара особого не имею, проповедывать не могу. Нынче молодёж хорошо, грамотно проповедует. Петь тоже не могу, какой из меня певец?! Одни вот прялки только и могу делать. Скоро пред Господом предстать, а с чем?! Вот и тружусь потихоньку, чтоб безплодным не быть.

Тётя Катя не могла больше говорить, зарыдала, но после некоторых усилий всё же сквозь слёзы выдавила:

- Спасибо тебе, Андрей Понтелеевич, спасибо тебе!

Никто возле могилы не оставался равнодушным, все плакали. Запричитала жена умершего, тоже какие-то добрые слова о нём говорила, и я был сокрушон до глубины души, я зарыдал навзрыд. Совесть жгла меня адским огнём.

- Как я мог столько времени судить этого святого старичка, как не разглядел в нём ничего доброго?! Да какой же я Христианин, какое у меня сердце?! Я

просто фарисей безсердечный, а ещё думал о себе что-то...

Долго я ходил по кладбищу меж могил, сокрушаясь о своём состоянии. Только в сумерки пришёл домой, но и дома не имел покоя.

Поделился с женой, молились вместе, но всёж покоя не находил. Совесть судила и ночью, и весь последующий день. После работы ноги сами повернули на городское кладбище. Я искал встречи с Пантелеичем, жаждал примирения с ним, хотел покоя. Вот она, свежая могила, самая свежая.

Венки: «Дорогому брату в Господе...», «Любимому дедушке...»

- А я не любил его при жизни! Ещё на прошлой неделе он жил, я мого посетить его, помолиться вместе, услышать добрый совет... Но я его не любил, я даже презирал его... Как я мог?!

К горлу опять подкатил комок, слёзы подступили, земля поплыла под ногами. Я упал на колени на свежую могилу , закрыл лицо руками и застонал:

- Прости, дорогой брат Пантелеич! Как хочу я быть похожим на тебя! Прости, дорогой! Я люблю тебя сейчас так сильно, но я опаздал, прости меня! Господь, прости меня, облегчи моё сердце!