Я провела весь субботний вечер, сидя на полу и громко смеясь. Когда уже болели скулы,

я, наконец, задумалась, зачем делаю это. – Ничего не пришло в голову. Вспоминается

только сегодняшняя поездка в метро, где в вагоне стояла жирная черная девка с

вымазанной рожей. Безумно хотелось её прирезать.

 

Я направлялась в психиатрическую больницу на профилактический прием к врачу. Так

случилось, что однажды меня спасали от самой себя. Примерно месяц назад очередным

вечером я много выпила под тоскливую музыку в своей одинокой берлоге. Мой болевой

порог вырос до небес, и в игре со скальпелем, я не заметила, как острый край стал

скользить глубже кожи, проникая в уединенную от света мякоть, сочную и свежую. Этот

хирургический нож я приобрела на барахолке уже очень давно. Я была уверена, что он мне

пригодиться, правда, не догадывалась для каких целей. Теперь мое тело плачет кровью

раза два в месяц. Не обязательно под действием наркотиков, а когда я чувствую, что

пора умереть и родиться заново, воспрянув духом. Тогда я истекаю кровью, разбрасывая

себя по комнате. Когда заживают старые раны, я делаю новые. А заживают быстро. Один

раз данное мероприятие оказалось неудачным, и меня увезли на скорой, которую я же сама

и вызвала. Но уже в палате пожалела, что не сдохла.

 

Пережитый опыт по традиции эпически описываю своему знакомому-неудачнику Хауку,

который прется от моих безумных рассказов, выдуманных или нет:

 

- Тело и мысли засыпали, пока тепло ручьём вытекало здесь, - и я демонстрирует полосы.

– В следующий раз мне нужно было выпустить зверя, чтоб продолжить жить, и я провела

ещё несколько раз…. Оказалось мало, и я разорвала живот. Кто-то назовёт меня

чудовищем, но я всего лишь спасаю разум от нестерпимых мук, обращая боль к плоти.

 

Я смотрю на поражённого слушателя и получаю такое же удовольствие, как и писатель,

читая хорошие отзывы о своей книге. Я плаваю в собственной экзистенции, скрывая

ликование своей напыщенной натуры под строгой маской равнодушия.

 

На останках давних, но сильных впечатлений, я построила очередную историю на этих

страницах. Наслаждайся, Хаук.

 

1. Сигрид

 

Солнце ушло под землю. Шторы раскрыты, и фонари за окном режут воздух в комнате жёлтым

электрическим светом. Лишь эти тусклые маяки скрывают тоску темных улиц, скучающих по

Светилу. Миллионы огней большого города, и среди них - ни одной звезды. Играет

приятная музыка, созданная как будто из хрусталя: стеклянная и мёртвая. Мои руки

двигаются, имитируя полёт птицы. Потолок имитирует небо, стены - бесконечность. А я

ложусь, как скошенная трава, на кровать, где собираюсь сходить с ума, растворяясь в

слоях музыки и простыней, пока не заискрится горизонт.

 

Когда мы проводим время у меня дома после похода в аптеку, Хаук постоянно твердит, что

у него под ногами ад, а я уверяю, что там всего лишь подвал. А над нашими головами не

рай с ангелами, а хата одного ворчливого старика. Он часто ломится в мою дверь, чтобы

как обычно жаловаться на шумную музыку. Но я не всегда бываю в состоянии выслушать его

истерики, потому что нам с Хауком всё безразлично. Потому что мы не существуем.

Туманом наполняется голова. Погружаешься в мысли, утопая и опускаясь все глубже на их

дно, так глубоко, что даже забываешь, кто ты такой. Я не подозреваю, что не хочу

возвращаться в привычное сознание, но так оно и есть. Обидно вновь встречать яркое

солнце, насаженное на штыки многоэтажных зданий, и наблюдать ничуть неизменившийся

внешний мир.

 

Хаук подает мне пиво и собирается возвращаться домой вместе с моим кухонным ножом из

только купленного набора, потому что он новый и очень острый. Раньше Хаук снимал

комнату со своей девушкой, пока та не выбросилась из окна после отравления

фенциклидином примерно полгода назад. Шестой этаж - около тридцати метров над уровнем

дорог. Сначала она кидала яблоки и смотрела, как они разлетаются на куски, едва

коснувшись асфальта. А теперь Хаук живет один. Девушку звали Искра, у нее были серая как

солончак кожа и вечно расширенные зрачки, будто она эпилептик. Забавно, Хаук

учится на патологоанатома всего второй год, а уже имел дело с трупами. Жаль, что

самоубийство его подруги произошло под кайфом, иначе бы Искра пополнила мою коллекцию

предсмертных записок, которую я собираю лет с семнадцати.

 

После ухода товарища и парочки выпитых банок пива пора втыкать над текстом моего

бездарного произведения для какого-нибудь дешевого журнала. Иногда за это платят, а

так же за отдельные статьи различной тематики. В общем, я пишу все подряд, за что могу

получить деньги. Писанина сильно напрягает. От нее нет никакого удовольствия, и

работается через силу. На самом деле, я люблю писать, но предпочитаю сама выбирать

темы для будущих творений, а такой возможности никогда не бывает. Мой врач советует

найти серьезную работу со стабильным заработком. Тогда якобы снизится стресс, и я буду

увереннее жить. Он вечно твердит, что я способна на большее, но слишком не решительна.

Возможно, он прав - мне часто бывает всё безразлично.

 

Сейчас я попытаюсь заставить себя закончить одну душераздирающую чушь для домохозяек,

так как подобное всегда пользуется спросом. Перед стартом этого проекта я посмотрела

несколько драматических фильмов, но как-то не помогло. Тогда я осознала, что искала

вдохновение совсем не там, и приговорила к смерти литр пива. Тут меня потянуло

пересмотреть сопливые мелодрамы, уничтожая еще один литр и свой мозг. Но неожиданно

меня так прорвало на слезы, что до сих пор стыдно. Так раз горел живот после бритвы, и

все слезы, скользя вдоль шеи под одежду, дразнили свежие раны, ещё не покрытые хрупкой

коркой. И реветь хотелось еще больше.

 

Всё к чёрту. Редакторы уже поставили на мне крест.

 

После непродолжительного сидения за компьютером по вечерам я прогуливаюсь вдоль берега

моря. Песочная пустыня, мокрая и холодная, а дальше - город скал и динамичный бег

волны, накрывающий камни, поросшие водорослями. Как же я люблю покурить травки на

избитых ветром утесах, наблюдая за подстреленными утками, тонущими в соленой воде и

крови. Охотники с азартом собирают свой урожай у пирса, где лодки боками бьются о

причал. Свежий ветер, гуляющий у побережья, обдувает мой истощенный разум, и возникает

желание рухнуть с края скалы вниз, чтоб прожорливые холодные пасти стихии сомкнулись,

проглотив меня. В голове всплывают причудливые картинки. Я представляю, как в волнах

дрейфуют тела людей, словно покинутые судна. Сломанные корабли – трупы…. Я уже

улыбаюсь.

 

На следующий день я наспех закончила коротенькую новеллу и, собрав всю макулатуру со

стола, повезла в редакцию. Когда задание было выполнено, я заглянула в аптеку. Спустя

пару часов я замерла где-то за барьерами здравого смысла и чувства значимости.

Светящийся шар над головой постепенно рос и пожирал истому, пока я сидела у фонтана на

одной из центральных площадей. Мне надоело следить за кругами на поверхности воды, и я

подняла взгляд, обратив внимание на дворец, раскидывающий свои рельефные пейзажи

передо мной. По лестницам древней конструкции скакали подростки на досках, и бегали

маленькие детишки, прячась от родителей за колоннами с декоративными резными

капителями. В этот момент я подумала, что миролюбивые архитектурные произведения

искусства становятся полем боя в войнах.

 

Мутные круги, как на воде, теперь уже растут в моих глазах. Картинка поплыла, и

ощущения немного изменились. Пора возвращаться домой, пока не накрыло. Сейчас мне

безумно хотелось поработать с текстом. Но когда я осознала, что уже лежу головой на

письменном столе, мои руки отвалились вместе с плечами.

 

Вечер вставал на колени перед грядущей ночью. В дверь ломился дедок. Когда-нибудь

прирежу его, как свинью, и в мире воцарится покой. Я собралась по частям и поднялась в

воздух. Мои руки двигались, имитируя полёт птицы. Потолок имитировал небо, стены -

- бесконечность. А я легла, как скошенная трава, на кровать, где собралась сходить с

ума, растворяясь в слоях музыки и простыней, пока не заискрится горизонт. Музыка

просверлила дыры в моей голове и поселилась внутри черепа. Мне казалось, что рядом

сидит Хаук под кайфом, и я заговорила с ним. Сначала сказала, что мои ощущения сейчас

похожи на те, что я испытала, когда задремала за рулем автомобиля и попала в аварию:

как будто на твоих глазах происходит нечто невообразимое, но ты безучастен в

происходящем, ты полностью отчужден. Это случилось полмесяца назад, и я не сильно

пострадала. Разбитое стекло оставило глубокие порезы на моих руках и голове. Швы все

еще болят и страшно чешутся, особенно после декса. А восстанавливать машину пришлось

моим родителям, так как у меня денег не бывает. Наверное, они сильно жалеют, что я не

сдохла и продолжаю жить за их счет.

 

Следом задаю вопрос Хауку, какого чёрта я не пишу длинные романы, а он ответил, что я

слишком ленивая для этого, и если даже собрать воедино все мои произведения когда-либо

написанные, хоть лет с шести, и то нужный объём не наберется. Я не могла с ним не

согласиться.

 

Чуть позже на месте Хаука уже сидел бог и вынуждал меня оказывать ему сексуальные

услуги. Я признавалась богу во всех своих грехах, а он наказывал меня.

 

- В восьмом классе я прибила котенка острой шпилькой сапога, - исповедь продолжалась.

– Потому что он принадлежал моей школьной подруге–шлюхе! Она меня сильно раздражала, и

я горела желанием причинить ей боль! Она неделю скорбила по своему питомцу.

 

Бог продолжал свое похотливое дело, а я не могла это остановить. (Или не хотела?) Я

чувствовала себя некогда чистым озером, в которое слишком часто скидывали трупы, в

результате чего оно превратилось в болото. И хотелось снова стать чистым озером по

божьей воле.

 

Спустя еще неопределенное количество времени моё эго растворилось в пространстве,

заполнив все одинокие звезды Вселенной своим прекрасным волшебным сиянием!

 

Практически весь сознательный возраст я испытываю к себе нестерпимое отвращение.

Особенно по утрам, когда в сознании вспоминаешь, какое ты ничтожество. Отрицательные

эмоции просто топят своим натиском. Несколько часов назад я являлась могущественным

существом, бороздившим космос, а теперь у меня двоится в глазах всего лишь от одного

шевеления головой.

 

В комнате было тихо, и вместо привычной музыки я слушала шум процессора. Постепенно

одни звуки сменялись другими, и я уже отчетливо слышу голоса, доносящиеся с кухни. От

любопытства стою в проходе и наблюдаю, как ругаются мои родители. Я не общалась с ними

с момента аварии, а видеть их у себя - совершенно непривычное зрелище.

 

Мать бродит по комнате и даже не замечает свою дочь. Отец стоит ко мне спиной и водит

ножом по разделочной доске, повторяя фразу:

 

- Чёртова шлюха!

 

Потом отходит от стола, приближаясь ко мне с задранным вверх ножом:

 

- Эта мразь родила ещё одного выродка! – он крутит лезвием у меня перед носом. -

Такого же, как и ты! - крикнул он и закинул нож в раковину. Не мешкая, схватил

кухонный топор для разделки мяса и со словами: «Сейчас я с ним разберусь», - вернулся

к столу, где на доске истекал кровью и стонал противным резким голосом раненный кот.

 

- Отправляйся в ад! – торжественно прозвучало из уст отца, и гильотина лишила головы

несчастное животное.

 

Крики матери врезались в мой мозг, причиняя боль. Я посчитала, что она плачет из-за

убийства кота, но оказалось, что причиной огорчения послужили брызги крови, залившие

ей одежду.

 

- Моя дорогая блузка! - она схватила электрический чайник и швырнула в отца, но

промахнулась. – Ты не пыталась его остановить! – внезапно мать обратилась ко мне,

заставив начать нервничать. - Ты такая же тварь, как и твой отец!

 

- Нет, она в тебя! - возразил отец супруге.

 

Когда они стали приближаться, я испытала настоящий ужас. Я выбежала в свою спальню и

спряталась под кровать, из-под которой мне все ещё было видно, как в коридоре с кухни

пролетали птицы. Посуда билась о бесконечность и мелкими брызгами рассеивалась по

полу. Отец и мать хватали всё, что попадалось под руки, и, носясь по квартире, били

друг друга, пока оба не оказались при смерти. Я решила остаться в убежище, пока не

приду в себя после испуга, но явился редактор последнего журнала, в котором я

работала, мерзкий мужик с огромными широкими руками. Он нашел меня и вытянул за

волосы, поставив перед собой.

 

- Ты ленивая сука! – кричал он. – Иди работать, тварь!

 

Он снова напал на меня, схватив за волосы, и приподнял над собой. Я резко дернулась,

пытаясь освободиться, и вылетела из его рук, оставив в зажатом кулаке вырванную копну.

Пока я сидела, приземлившись на пол, редактор обхватил мою голову обеими руками и

начал сдавливать виски. Он давил так сильно, что я почувствовала, как гнется мой

череп, и распарываются швы после аварии. Нитки повылезали из петель, и хлынула кровь.

 

Её было невероятно много, и заливала всё лицо, словно я стояла под багряным душем. Я

должна была освободиться, пока этот урод не превратил мои мозги в лепешку. Он стоял

прямо надо мной, и с его приоткрытого кривого рта выступала белая слюна, как у

бешенного зверя, стекая прямо на мои волосы. Я дотянулась рукой до его лица и

ухватилась за нижнюю челюсть. Редактор прокусил мне ладонь в тот же момент. Когда я

вскрикнула от боли, он сдавил мою голову еще сильнее. Я предприняла вторую попытку

обороны уже другой рукой, и мне таки удалось задеть ногтями его лицо и поцарапать

язык, от чего хватка ослабла, и я вырвалась. Я быстро ползла прочь из комнаты и уже на

выходе из нее резко поднялась на ноги и закрыла за собой дверь, решив, что она

действительно удержит чудовище внутри.

 

Теперь я спокойно протерла глаза, а в коридоре уже стоял мой врач и смотрел на свою

пациентку. Он просил прощения за то, что опоздал.

 

- Они уже мертвы? – он интересуется, упоминая моих родителей.

 

Я не могла ничего ему ответить. Не потому что мой рот склеила застывшая кровь - я не

знала, что и говорить.

 

- Я хотел отдать тебе это, - врач передал мою медицинскую карту, и я в недоумении

приняла её. - Там указано, чем ты страдала.

 

Я открыла карту и пролистала несколько страниц. Бумага исписана строчками из моих

произведений моим же почерком. Я прочитала несколько знакомых абзацев, не предполагая,

каким образом они туда попали.

 

- Тебе пора менять свою жизнь, - советовал врач.

Он отвернулся, покачнувшись в сторону двери, ведущей в подъезд дома, и растворился там

же. Я бросила медицинскую карту на пол и отправилась по тому же маршруту. Открыв

входную дверь, я шагнула в пустоту.

 

- Вот так торкнуло, - думаю я, застыв на пороге, где меня встречает ангел,

обрисованный ярким светом.

 

- Теперь мы можем поговорить относительно вашего поведения? – говорит мне ангел, и я

понимаю, что это сосед, а свет за его спиной льется через двери подъезда. - Или мне с

милицией лучше подойти? – дрожащим нервным голосом спрашивает он.

 

- А? – я медленно прихожу в себя, попутно вспоминая, что происходит. – Да, конечно,

заходите.

 

Я впустила соседа к себе и провела его в гостиную комнату. Мы сели на диван у

журнального столика. В тот момент у меня возникла мысль: он схватит меня за волосы и

начнёт бить мою голову об этот столик, пока что-то одно не сломается.

 

- Вы осознаете, что с вашим переездом в этот дом некоторые люди не могут спокойно

жить? – начал разводить меня старик, ткнув сухим мятым пальцем мне в плечо. – Ваше

эксцентричное поведение просто невыносимо! Дом старый, стены очень тонкие, да еще и

вентиляционная шахта проходит неудачно - слышно каждый вздох, каждое сказанное слово….

Музыка круглые сутки, непонятные крики, постоянно этот ор! – старик сердился все

больше, он даже начал активно жестикулировать тощими сморщенными как печеное яблоко

руками.

 

А я в этот момент старалась сдержать рвоту в горле, возникшую от невыносимого запаха

старика. Это был тот еще аромат из смеси апельсинов и умирающей плоти. Я еле

сдерживалась, а он никак не мог заткнуться и уйти. Он все говорил и говорил, и

жаловался, и возмущался. Это страшно бесило. И тут мой взгляд случайно задел его

трость. Я подпрыгнула с дивана, не раздумывая, схватила трость и с размаху заехала ею

по удивленному лицу старика. Слегка подпрыгнув от удара, он упал обратно на диван,

потом быстро попытался подняться, но снова получил удар тростью. Теперь он рухнул на

палас. Полежав несколько секунд, старик попытался ползти. Я поняла, что необходимо его

срочно добить. Иначе он снова впадет в истерику. Я схватила его за рубашку и потащила

на кухню. Старичок был маленьким и лёгким. Он печально стонал, пытаясь вызвать

жалость, но меня такой фальшью не тронешь. На кухне, я кинула соседа на пол. Опираясь

на локти и колени, он снова попытался встать. Я ударила его пару раз по дряхлой спине

молотком для отбивания мяса, и теперь он не смел подняться.

 

- Я чувствую, как страх разливается по твоим венам, - обращаюсь я к соседу, - позволь

мне помочь освободиться от него.

 

Моя рука потянулась к деревянной коробке с ножами. Автоматически я вытащила самое

широкое и острое лезвие из всех. Затем я опрокинула старика на спину, и последовал его

истошный крик. Одной ногой я наступила на его лысую голову, другая нога уверено и

надежно стояла на полу. И я отправила нож в живот старика. Он завопил, как девчонка. Я

вытащила и снова засунула нож в его рыхлую плоть. Он орал так сильно, что, казалось,

его горло сейчас порвется. Порезы неровно ложились на кожу и глубже вен, рассекая

каналы жизни и выпуская содержимое тела на свет. Старик дрожал и медленно дохнул,

пуская кровь из всех щелей, а мне казалось, что он смеётся надо мной. Я видела его

оскаленные зубы, когда наносила один удар за другим. Его криков уже не было слышно.

Дыхание прекратилось. А я всё била и била. Уже лёжа от бессилия рядом со стариком я

всё ещё била по сквозной дыре в трупе. И когда я окончательно устала - наконец,

успокоилась.

 

Я смотрела на солнце, ломившееся в моё окно своим ярким утренним светом. В его лучах

даже кровь, текущая вне человеческого тела, казалась естественной и прекрасной.

Впервые за последние лет десять я улыбалась яркому Светилу и его теплу,

расползающемуся по мне от каждого нежного прикосновения его лучей. Я понимаю, что

стала другим человеком, и теперь всё в моей жизни должно быть таким же ярким и

приятным, как то что я ощутила тем утром. Я просидела на полу до самого вечера и

смеялась, я радовалась и готовилась к началу новой жизни.

 

2. Хаук

 

Вечерний выпуск новостей во всю трубил о свежих жертвах какого-то маньяка. Их тела еще

не успели остыть, а уже стали известны обширной аудитории. Когда жизнь не приносит

никакого удовольствия, как, например, мне, то приход несчастья ощущается гораздо

меньше. Поэтому мне кажется, что я никогда не умру или не замечу, как это случится со

мной.

 

Я быстро одевался, планируя наведаться в гости к Сигрид. Вырубив телевизор, обратил

внимание на скомканный кусок бумаги, лежащий на полу. Сигрид написала на нем короткий

текст после нашего первого трипа: «Тусклый день косой волной заливает мою плотину. В

венах кровь стоит, подобно мутной воде в озере. Обнаженные ноги упираются в глину.

Воздух горстями золы пополнит кувшин легких, но тело не дышит, разум спит, голос

молчит». Я сунул клочок в карман брюк, решив вернуть его хозяйке, и покинул свой дом.

 

Сигрид называет меня психом и считает, что я строю иллюзорный мир вокруг себя, с целью

побега из реального. Забавно слышать подобное замечание в свой адрес от человека,

которого никогда не увидишь трезвым. Но она частично права. Реальность кажется

болезненной, потому что в трезвом состоянии я думаю о неприятных вещах практически

всегда. Мысли называют меня и других людей ничтожествами, рассказывают, что все меня

обманывают, играют с моими чувствами и заставляют постоянно разочаровываться. Ещё я

часто думаю о Искре и о других трупах в морге. И мне как будто хочется, чтоб мертвецов

становилось больше, чтобы их телами были усеяны улицы этого города, и я бы шел по

ним….

 

А пока я двигаюсь вдоль привычного урбанистического ландшафта и наслаждаюсь медленному

течению суток. Снег под ногами стал твердым от мороза, но холод едва ощущался.

Фонарные столбы покрылись инеем, а стоящие рядом деревья дремали в ожидании весны и

своими причудливыми фигурами отбрасывали слабые тени. Я вспоминал, как осенью

прогуливался по этим улицам, вымощенным камнем, но не в одиночестве, как сейчас. В тот

беззвездный вечер ощущались капли внезапного дождя на лице, и прохладная свежесть

напоминал о том, что осень давно началась. Дрожащие осины обильно осыпали землю яркой

листвой, словно плакали вместе с дождём. Листья по кривой слетались к умирающей траве

и куче таких же трупов, убитых руками осени. Мы с Искрой стояли во мраке, схватившись

губами, целуясь крепко и глубоко. Наши пальцы лезли под одежду друг друга в поисках

кожи. Я водил рукой по спине Искры и гладил впадину вдоль позвоночника на пояснице,

похожую на пересохшую реку в степи. Нам не хватало сил для дыхания: эмоции переполняли

терпение, плоть требовала все больше и больше внимания, пока наши мягкие руки плавно

обводили все изгибы тел друг друга, словно лепили статуи из глины. Мы оба не желали

отпускать страсть, когда по венам разливалась любовь, гоняя кровь всё быстрее. Любовь

выходила из наших тел, давая знать о себе. Любовь смыкала наши фигуры теснее,

напоминая о себе друг другу. И когда мы оба, наконец-то, признали эту любовь, она

подарила нам лучшие дни во всей нашей никчемной жизни. Я жалею, что мало говорил Искре

о том, как много она для меня значит, боясь, что мои слова уже не раз были сказаны в

каких-нибудь книгах или фильмах, а потому стали пустым звуком. Теперь все мои

воспоминания о ней точно не играют никакой роли.

 

Когда я уже возвращался от Сигрид, утро начиналось вместе с легким снегом, покрывающим

мое пальто мелкой крупой. А с меня стекали последние капли помешательства после наших

экспериментов с изменением сознания. Еще не работал транспорт, и я шел пешком. Когда

почти добрался до дома, заметил лежащую фигуру на земле. Я приблизился к ней и

встретил симпатичную девушку, судя по одежде, бродяжку, бездомную. Она смотрела в небо

и никак не реагировала на мой заинтересованный взгляд. Я опустился на колени, затем

прилег рядом с ней и незаметно для себя задремал на несколько минут. Когда я проснулся

от холода, девушка по-прежнему была рядом. Мы лежали вдвоем на тонком слое только что

выпавшего снега, дыша в лад горячим паром. Нас осыпали скользящие в темно-синем

воздухе яркие снежинки, похожие на шумы в фотографии. Холодные звезды падали на наши

лица и моментально тлели, согретые человеческим теплом.

 

Я встал и небрежно поднял незнакомку, потянув ее к себе за плечи. По выражению ее

широких почти черных глаз я понял, что она недоумевает или даже боится.

 

- Тебе некуда идти? – я поинтересовался, желая помочь, но ничего не получил в ответ.

 

Она продолжала испуганно смотреть на меня, и я догадался, что у девушки явные проблемы

с головой. Возможно какие-то умственные отклонения, но это неважно.

 

- Ты такая красивая, - сказал я и смущенно улыбнулся. – Как тебя зовут?

 

Я пытался поговорить с ней, но незнакомка, похоже, не понимала ни слова. Тогда я не

стал долго церемониться и, схватив за запястье, повел ее к себе домой. Она совсем не

сопротивлялась и вела себя покорно, что мне безумно понравилось.

 

Мы вдвоем размокали в ванне, пока мой мозг раздирал плач орущего ребенка в комнате

соседей. На воде появлялись круги. Её ребристая поверхность лениво двигалась, когда я

вылезал на сушу. Затем я снова потревожил гладь, прокатив по ней еще одну волну, когда

выудил свою девушку. Я смотрел на её обнаженное тело и понимал, как соскучился по

женской фигуре.

 

- Тебе нужно дать имя, чтобы ты меня слушалась, - и я задумался, перебирая в голове

различные варианты.

 

Я положил палец в рот своей «зелёной шлюхе любви» и поводил им. Потом вытянул и

посмотрел на покрасневшую кожу пальца и на блеск мокроты. Я почувствовал, как Эрос

проник в меня. Я быстро вытер палец о мягкую кожу девушки и схватил её за щеки, сжав

со всей силы.

 

- Я дам тебе имя Сучка, - сказал я, пока улыбка разрывала всю плоскость лица снизу,

как открытая глубокая рана разрывает жизнь.

 

Я прикрыл наши возбужденные тела полотенцами и провел Сучку в свою комнату,

находящуюся в самом уединенном месте общежития, где нет надоедливых соседей и

достаточно спокойно. Окна давно заклеены фольгой и газетами. Единственный источник

света – тусклый экран телевизора с мигающей картинкой старого серого кино с

Луизой Брукс в главной роли. При таком плохом освещении все черты лица сглаживаются, все

недостатки внешности естественным образом исчезают в ровных тенях. Поэтому в полумраке

моя новая подруга показалась мне еще привлекательнее.

 

Я толкнул ее вперед на диван и властно приказал:

 

- Лежать!

 

Я помог ей встать на четвереньки и сел сзади, схватив Сучку за лоснящиеся

непричёсанные волосы и потянув их к себе, как будто держал вожжи. Я крепко намотал

длиннющую гриву на ладонь и ещё сильнее и больнее натянул узды на себя. Девушка

вскрикнула от боли. Я вошёл в неё сзади, небрежно совершая упражнение любви, устроил

на заднице девки этюд в багровых тонах, заставляя её кричать не переставая. Спустя

короткий промежуток я успокоился и отпустил подругу. Я не обижал её до самого утра. А

когда я проснулся после рассвета от мощных басов сапфбуфера, явно ощущая, как под их

ударами подпрыгивает тело в постели, всё повторилось вновь.

 

- Мне интересно, - я задумался, сидя в кресле и глядя на свою подругу, расположившуюся

на полу, - у тебя деменция или ты с рождения тупая?

 

Сучка продолжала пребывать на полу, согнувшись, как увядающая роза, и боялась поднять

глаза, хотя догадывалась, что к ней обращаются.

 

Я сполз с дивана, плавно проехавшись по подушкам сидения спиной, и, подкравшись к

Сучке, взял её за щеки. Я посмотрел в её глаза, такие же темные и пустые как ночные

окна, и провёл большими пальцами рук по её коже лица.

 

- Ты такая красивая, я люблю тебя, - я признался.

 

Казалось, Сучка понимала.

 

- Ты любовь всей моей жизни, - слезы текли с глаз. – Сегодня-завтра – все спуталось….

Все спуталось и не имеет никакого значения, - я рассказывал, сжимая мягкие щеки

подруги. – Знаешь, теперь мне легко говорить об этом чувстве. Я был одинок, как ты, я

ждал, пока сегодня не превратится в завтра. Я ненавидел нынешний день, ведь он не мог

приблизить меня к тебе….

 

Я улыбался Сучке минуты две, и её лицо тоже приняло довольное выражение. Но внезапно улыбка

смылась с моего лица. Я почувствовал растерянность, и Сучка так же недоумевала,

ощущая, как домашняя зверюшка, резкие изменения в настроении хозяина. Мои руки грубели и

больней сжимали мягкую женскую кожу. Сучка заскулила. А я чувствовал, что обманываю

себя, и становилось мерзко от этой мысли.

 

Я вспоминал Искру. В нас обоих не хватало чего-то особенного, чтобы наградить

друг друга радостью, столь же бесконечной, как путь к истине, но, тем не менее, мы

продолжали наши отношения. Просыпаясь утром в объятиях любимой и чувствуя, как

сотрясаются мои ребра от чужого сердцебиения, я был уже счастлив и мечтал остановить

личное время, но Искры не стало, и опустошение его значения ничего уже не изменит.

Я прекратил своё участие в жизни, и лишь наблюдал за ней со стороны, как на большом

тусклом экране кинотеатра, сидя в тёмном зале отчуждения. Последние несколько месяцев я

словно забрался глубоко в пещеру, а сейчас уловил луч света, ведущий к выходу из

мрака. Как мне показалось на мгновение. Но я по-прежнему продолжал страдать, будто я и

постоянная тоска стали единым целым. Всё одно и то же – только краски выцвели, а

рисунок остался тем же: причин, чтобы жить не прибавилось.

 

- Ты должна мне доверять, - я объяснял Сучке убедительным тоном.

 

Она взволнованно наблюдала за движением губ своего покровителя.

 

- Теперь только мы нужны друг другу. Мы с тобой вдвоем такие одинокие – это делает наш

союз крепче.

 

Наверное, Сучка не успевала соображать одновременно со словами, что я произносил, и

больше половины речи она пропустила в силу своих проблем с мозговой деятельностью. Но

я больше руководствовался личными интересами и, когда я схватил её кисти рук и

максимально приблизился губами к её лицу, внимание девушки взлетело до небес – это

было ясно по ее понимающему взгляду.

 

- Ты знаешь, что такое диабет? – я спросил. – Это тяжёлая болезнь. Ты больна. У тебя

диабет, ты можешь умереть, но я не позволю этому случиться. Я знаю, как помочь. Тебе

нужно есть торты, в них много сахара – это хорошо. Сахар поможет подавить яд в твоём

теле, но слишком много сахара тоже вредно. Чтобы удерживать нужный баланс тебе надо

есть человеческое мясо! Хотя бы раз в неделю ты должна есть сырое мясо людей! –

сообщил я.

 

Моя длинная худая фигура двигалась по улице - разносился треск снега под ногами

прохожего. Стройная тень ползла впереди своего хозяина и касалась каждого встречного.

В чужих тенях она угасала, но, поравнявшись с уличным фонарем, возвращала свой

насыщенный оттенок.

 

Я вернулся домой после работы в супермаркете и поставил коробку, перевязанную лентой,

на стол. Я стряхнул с одежды прилипшие снежинки, разделся и прошел в зал. Подружка

спала на полу. Я приподнял ее и разбудил. Я позвал ее следовать за собой и привел на

кухню. По желанию своего покровителя, она села на стул и ждала дальнейших моих

действий. Я развязал ленту на коробке и раскрыл удивительный кремовый торт перед

изумленным лицом Сучки. Девчонка налетела на торт и обеими руками пихала растекавшийся

крем по пальцам в рот. Я улыбался и хихикал, глядя, как она размазывает крем по лицу.

Она возилась в торте, как ребенок в песочнице, целовала разломанные коржи, прикасаясь

к ним всем лицом, как к подушке. Я уже не мог удержать смех. Он свободно вырвался и

сгибал всё мое тело вместе с диафрагмой в груди. Когда я уже устал, и Сучка спустилась

слизывать пролитый крем с пола, я не брезговал схватить подругу и прижать к себе. Крем

соплями затекал мне за ворот рубашки, пока Сучка обнимала меня за шею. Я слизывал

остатки торта с ее лица и начинал целовать в губы. Затем я опустил её на колени и

принудил девушку подарить приятное мгновению своему возбужденному апокалипсическому

спасителю. В благодарность мессия отвел Сучку в соседний район и указал ей на длинный

темный переулок, замыкающийся кирпичной стеной и свалом мусора. Я часто прохожу мимо

этого безлюдного места, по дороге в универ. Неподалеку находится бар, где раньше мы

часто выпивали с Искрой. Под утро там периодически выгоняют алкашей.

 

- Убей и съешь одного из них, - я приказал, оставив Сучку одну.

 

Еще была ночь, когда она приметила хмельного молодого парня, проходящего мимо. В её

мутной голове, лишенной свойства думать, сохранилась единственная несложная смысловая

цепь поступков, которая и сработала, как сигнал. Сучка затянула парня в ловушку, где

смогла бы совершить незаметное преступление.

 

Она толкает парня в переулок и следует за ним. Она ещё раз заденет его в спину, и

пьяный юноша упадет прямо на белую насыпь, оказавшись всем телом в снеге. Сучка не

стала медлить. Она резко спустилась вниз, схватила кирпич из мусора и замахнулась на

парня. Тот был настолько в хлам, что уже почти успел уснуть, поэтому, когда она

придавила его лицо к внутренней части черепа, шум не возник. Скудные брызги крови

отскочили в стороны и, приземляясь, прожигали дыры в снежном слое, как сигарета

бумагу. Кирпич остался лежать на обширной ране молодого парня, дополняя его внешность

собой. Убивать – нет ничего проще. Словно он уже и был таким – мертвым. Она

поклонилась мертвецу, и, стоя на коленях, слизнула капли крови с кирпича. Потом с щек

убитого. Ей не понравилось. Но необходимость вынуждала. Сучка приподняла кирпич, не

убирая его до конца, и провела языком по губам парня. Она с удовольствием поцеловала

тонкие холодные губы, и опустила кирпич на место. Сучка уставилась на труп, но её

внимание отвлек знакомый голос:

 

- Наверное, мы так сильно стараемся быть особенными, что в результате превращаемся в

изгоев общества, - я вглядывался во тьму, ища глазами как максимум двух людей. - Ты

должна съесть его, - я напомнил.

 

Сучка взбесила меня своей нерешительностью, и я вытащил из кармана большой кухонный

нож из дома Сигрид и воткнул его в живот покойнику. Я слегка отпрянул назад, но мне

понравилось оставлять дыры в человеческой плоти. Я грубо взял любовницу за руку и

вложил ей в ладонь ручку торчащего из тела ножа. Сучка сначала слегка надавила ножом

на себя. Из-под скрывшегося кончика лезвия выступила жирная черная кровь. Она

покрывала впадину на ране и жадно глотала падающие снежинки. Сучка снова взялась за

свой инструмент. Она расширила отверстие в животе убитого, вытянув кровавый пролив до

боков. Освободив кожу от одежды, девчонка взялась за края надреза обеими руками и

развела их в противоположные стороны, пока не наткнулась на кости. Сучка опустила руку

в образовавшуюся дыру, и тепло разлилось по ее телу. Внутренности еще согреты жизнью,

покинувшей этот дом минуту назад. Девушка нащупала что-то интересное и вырезала из

всей системы один непонятный орган.

 

- Это вроде бы печень, - я объяснил, приглядываясь в темноте к объекту.

 

Сучка впилась зубами в добытый корм, но откусывать было слишком тяжело. Кое-что она

раздирала ножом и проглатывала, не жуя. Запах и привкус алкоголя, впитавшегося в ткани

убитого человека, становились причиной растущей тошноты. Сучка не съела и половины,

когда кровавая рвота поднялась до языка, и девушка не смогла её удержать. Она

содрогнулась под напором вырывающейся смеси и пригнула голову, задрожав над трупом.

Вся съеденная печень вернулась обратно в тело хозяина.

 

- Хватит! – я приказал, предчувствуя, что пора уходить. – Этого более, чем достаточно.

 

Я схватил подругу за плечи, поднял на отмерзшие ноги и увалок в убежище до рассвета.

 

Суть всего в жизни слишком относительна. Рука касается предмета поверхностью кожи,

чувствует его внешне, но осязания не достаточно для познания сущности. Все

проникновенное лежит глубже. Моя рука касается предмета, и я уже догадываюсь о

многоликих целях, которые преследует кисть, обхватывая пальцами граненый сосуд.

Алкоголем я наглухо забивал внутри себя все переживания о ночном происшествии. Мою

девушку продолжало рвать даже во сне, пока она отдыхала на полу. Желудок неугомонно

сокращался, заставляя тело Сучки дрожать, как осиновый лист. Вся переваренная каша

сползала по лицу и затекала ей под щеку.

 

- Ты хоть представляешь, что случилось? – я обратился к девке, толкая её ногой.

 

Все на что была способна девушка – невольный взгляд в мою сторону.

 

Внезапно я сорвался:

 

– Я покажу тебе, что ты наделала!

 

Я спрыгнул с кресла и схватил девушку за копну волос. Сучка в растерянности издала

лишь писк. Я ударил ее голову о свое колено, о чем впоследствии пожалел, ведь удар

оказался достаточно сильным. Голова девушки ничуть не пострадала, но моя кость дала

трещину. Ещё более обозленный, я схватил бутылку со стола и разбил ее о лицо подруги,

выражающее удивление и непонимание. Девушка отпала в сторону, пока я осмысливал свой

поступок.

 

- Чувствуй, как это больно, пока тебя убивают! Ползай! – я приказывал.

 

Девушка попалась на удивление крепкая, поэтому мне пришлось еще раз замахнуться на

несчастную.

 

Как только я осознал несправедливость своих поступков, отпустил ярость, и,

опустошенный ненавистью и отвращением, я беспомощно упал рядом с креслом на пол и

устало взглянул на избитую девушку рядом. Я не испытал никаких эмоций в тот суровый

момент, когда она тряслась от страха и боли.

 

Теперь я смог снова относительно здраво мыслить и вспомнил, для чего затевалось

произошедшее убийство. Я думал, мне станет лучше, когда люди замертво будут падать на

моих глазах. Восстановив ровное дыхание, я подтянул ноги к себе и задумчиво смотрел на

длинные вьющиеся волосы подруги. Дождавшись её взгляда, я приблизился к вздрагивающей

фигуре напротив и сказал:

 

- Этого недостаточно. Ты должна есть мясо чаще, чем один раз в неделю. Завтра ты снова

должна повторить свой ужин.

 

Как всегда лицо Сучки пусто и туманно, как улицы этого ублюдочного города в самый

дождливый вечер. Я обработал все её раны, а девушка довольно слизывала горькое

лекарство с кожи. Она еще немного повозилась на полу и застыла, лежа калачиком,

посреди комнаты. Я уснул после недолгого пьянства в кресле перед телевизором – должно

быть, очередной фильм Альфреда Хичкока.

 

Наши планы на следующую ночь сорвались, когда утром мне сообщили по телефону, что

Сигрид обвиняют в убийстве. Тогда я действительно испугался за себя. Ко мне могут

наведаться из милиции, задавать разные вопросы, которые бы помогли в расследовании

преступления, совершенного моим другом. А вдруг я начну нервничать, и они догадаются,

что я тоже преступник?

 

Я выкинул нож в мусорный бак подальше от дома и отвел Сучку в незнакомый район,

оставив её там. Я надеялся, что она меня не найдет и я забуду обо всем случившемся. Но

страх теперь надолго поселился в моем разуме. А вечером я не мог заснуть, постоянно

думая о Сигрид и о том, что возможно теперь ожидает меня. Я смотрел на уродливые стены

и порванные обои – они напомнили мне мою душу. Здесь пусто и глухо, совсем не уютно,

как в моей шкуре. Я понял, что сойду с ума, если не напьюсь сегодня. Это заставило

покинуть постель и отправиться в пивняк. В полном одиночестве я хлестал пиво, пока

какая-то незнакомая девушка с полным бокалом в руке не решила составить мне компанию.

Она с улыбкой садится рядом и спрашивает:

 

- Не против?

 

Я молчал и даже не смотрел на нее.

 

- Я тебя знаю. Ты учишься на медицинском.

 

Я кивнул.

 

- Я видела тебя, - девушка продолжала улыбаться. – Меня зовут Мелисса.

 

- Знаешь, какое у меня складывается отношение ко всем этим людям? – я провел пальцем

перед ее носом, указывая на толпу людей, покупающих и жрущих пиво вокруг.

 

- Какое же? – она растерялась.

 

- На уроке в институте нам показывали труп старухи, которая умерла даже не собственной

смертью. Она поскользнулась дома и упала. Ее позвоночник переломился пополам, потому

что с возрастом кальций не хватает в организме, и кости становятся хрупкие, как у

птичек. Нам демонстративно вскрыли труп и рассказывали, что где находится. Потом для

сравнения нам показали еще один труп шестнадцатилетней девушки. Машина ее парня

въехала в другую, когда они оба сидели на передних местах. Парень попал в больницу с

серьезными травмами, сразу после того, как убил свою подругу. Труп девушки представлял

собой ценность, так как в аварии ее тело не пострадало, только лицо: от него ничего не

осталось. Свежие тела привозят в морг, упакованные в специальные мешки. Они лежали у

входа в процедурный кабинет патологоанатома. Они были сложены один на другой, и я

смотрел на них в коридоре. Я представлял, кто там мог оказаться, и как выглядят эти

мертвецы. Я мог представить на их месте знакомых, родителей или даже себя. В общем,

после первого такого урока я стал смотреть на людей и представлять их на столе в

морге. Стал фантазировать, как они будут выглядеть, какие у них возникнут травмы и

трупные пятна, если они умрут по какой-либо причине: от удара током, от удушья, от

инфаркта и так далее. И пока ты тут сидишь и пытаешься привлечь мое внимание, я

представляю тебя мертвой на столе в морге с вырезанным сердцем, шестьюдесятью ножевыми

ранениями и с обоймой свинца в башке, – я закончил.

 

У Мелиссы недовольное выражение лица. Наверное, решила, что я сказал это несерьезно,

лишь бы нагрубить. Девушка быстро встала из-за стола и спешно зашагала прочь.

 

Как только я достаточно опьянел, чтобы быстро уснуть, покинул бар и поспешил домой, в

теплую пастель. А холодный ветер сорвался в эту ночь и бил в лицо прохожему с особой

жестокость. От мороза замерзали даже глаза и сопли. Волосы, в хорошо обдуваемых

местах, быстро твердели. Из-за холода начинали болеть обнаженные уши и голова. Я

достигнул того самого переулком и взглянул в его бесконечную темную глубину, не

переставая идти. Уже минуя это место, я продолжил борьбу с холодом на нелегком пути до

дома. Но на мгновение что-то изменилось, и я упал вниз, наблюдая чей-то мягкий силуэт,

тянущий меня в переулок, как хищный зверь затаскивает пойманную добычу в свою нору.

Вскоре я смог лучше видеть, но не мог шевелиться из-за удара по голове. Я не

чувствовал ни своего тела, ни холодного снега, на котором лежал. Все вокруг напоминало

сон, где происходит нечто пугающее, а ты не можешь пошевелиться и продолжаешь стоять

на месте, глядя на свое неконтролируемое тело со стороны. Я водил взглядом в пустоте,

нащупывая контуры и очертания пространства вокруг. Над моим лицом нависли тусклые

неинтересные звезды – это единственное, что я видел. К моему телу подползает

неизвестная тень, я ощущаю движение и горячее дыхание на себе лишь неразгаданным

внутренним чувством. Вся ситуация перенасыщена страхом.

 

Внезапно резкий холод лезвием ножа вошел в меня, и я почувствовал движение крови,

поднимающейся от желудка до горла. Захлебываясь, я резко кашлял, капли крови взлетали

над моим лицом и падали на подбородок.

 

Я плачу. Тело дрожит. Даже проносится жизнь перед глазами, но не вся, а лишь последний

год.

 

А Сучка даже не помнит обо мне, помнит лишь о своей смерти.

 

Я подымаюсь в воздух, одновременно смотрю на свое тело. Оно деформируется, погружаясь в

темноту. Становится все меньше, складывается как книга, так что голова касается

коленей и вокруг замыкается шар. Я превращаюсь в черную аморфную субстанцию, плывущую

в космосе сквозь галактики, и мне хорошо в этот момент. Так хорошо, как не было

никогда на Земле. Это так похоже на трипы, что я испытывал при жизни, но гораздо

лучше, гораздо ярче, гораздо реальнее.

 

Мир вокруг сужается, становится меньше и опустошеннее. Я понимаю, что умираю, и слышу

голос, наверное, бога. Он рассказывает мою жизнь. Постепенно прихожу в себя и вижу

лицо Искры. Я произношу ее имя, и она успокаивается. Она спрашивает:

 

- Ты очнулся?

 

Я киваю и смотрю по сторонам. Ничего нет, только пустота. Я понял, что это начало

всего сущего. Мир после смерти замкнулся на самом божественном в моей жизни – на моей

любимой Искре. Наши тела были неполноценны. Ее туловище заканчивалось, и я становился

её продолжением. Теперь мы боги этого пространства вокруг и можем вечно творить всё

сущее.

 

Искра твердила:

 

- Вспоминай.

 

И я концентрировался на воспоминаниях о нас. Я вспомнил зеркало в нашей комнате у

кровати, и оно появилось. Я видел в нем отражение прежних нас, как при жизни, и

зеркало показалось мне божественным. Я вспомнил, какие у нас были ноги, и они

появились. Я старался вспоминать быстрее, чтобы не успеть забыть то, что уже

существует. Это сложно, когда понимаешь абсолютно всё: недоступные для человека истины

мироздания. Я вспоминал нашу комнату, и она появилась. Она созидалась у меня на глазах

из пустоты. И я подумал, что пустота божественна.

 

Как только комната была готова, Искра набросилась на меня и начала душить. Я

сопротивлялся, но мы оба были сильны. Я вырвался из ее рук и упал на пол. Я оглянулся,

а в комнате пропали двери и окна. И я понял, что есть еще что-то божественное, кроме

нас, что эта комната, как одна из сот огромного улея, и в других таких комнатах тоже

творятся миры. И голос в моей голове твердит:

 

- Каждый получает такую жизнь после смерти, которую заслужил.

 

Эти слова заставляют осознать свою ничтожность и то, что я застрял навечно в этой

комнате с любимой, которая меня не любит, и со страхом и безумием из-за ошибок, что

совершал при жизни и продолжаю повторять их сейчас.

 

- Ты очнулся? – спрашивают меня.

 

Я киваю в пустоту.

 

Я уснул, умирая в переулке от ножа, всаженного в живот Сучкой, а очнулся обосранный и

прикованный к кровати в дурке с диагнозом: шизофрения. И так будет вечно, как расплата

за неправильно прожитую жизнь.