От французского idee fixe — навязчивая идея,

устаревший медицинский термин.

 

- Как её зовут?

- Валери...

- Она француженка?

- ...Пожалуй, что да, француженка. Нет, я не знаю.

- Вы сможете её описать? Ну, хотя бы приблизительно.

Слава усмехнулся.

- Почему же приблизительно, – он даже обиделся, – что ж я, по-вашему, свою жену, что ли, не помню?

Доктор Серов встал из-за стола.

- Ну, тогда прошу вас, Шершнёв, опишите её нам поподробнее, в деталях, так сказать. Её внешность, характер, привычки. Отдельно, если хотите, остановитесь на дурных, с вашей точки зрения, и привлекательных наклонностях вашей жены.

- Зачем это вам, Сан Иваныч? Причём здесь она? – Слава настороженно глянул на сидящего чуть поодаль от него пожилого тучного человечка. С крупным мясистым, будто взятым с другого лица, носом и при огромной, в серебристом венчике лысине он был похож на доброго клоуна из старого цирка.

Левон Моисеевич примостился с боку стола, во время их разговора сидел, молча внимательно слушал и беспрестанно что-то строчил маленьким карандашиком в своём блокноте. Склонившись над своей писаниной, он лысиной пускал зайчики от яркого света настольной лампы Славе прямо в глаза.

- Жидок? – он кивнул головой в сторону писаки.

Александр Иванович вспыхнул от стыда.

- Как вам не стыдно, Шершнёв! Это профессор Куроверов! Он мой учитель, да и вам в отцы годится. Сейчас же извинитесь!

Профессор грустно улыбнулся.

- Ничего, Саша, ничего, не горячитесь. И не волнуйтесь вы так, слышу я это не в первый раз, и мнится мне, что не в последний. Я уже привык. Давайте-ка мы отпустим нашего собеседника восвояси, время уже позднее, так что пусть отдыхает.

Он щёлкнул крышкой серебряного брегета и отправил его обратно в кармашек для часов.

– В другой раз продолжим, может быть, завтра вечером. Как? Вы, Слава, не против?

Шершнёв встал и молча, ни на кого не глядя вышел из кабинета.

- Давно вы его наблюдаете?

- Вторую неделю.

- Как он к вам попал?

- Сам пришёл.

- Вот как!

- Да. Вот так. Пришёл и попросил меня разобраться, как он выражается, что к чему.

- И что же? Как же он проходит по вашему департаменту?

- Официально Шершнёв пока числится на обследовании и не более того. Он очень просил меня никому не сообщать о том, где он находится.

- Разумно. И что, его ещё не хватились ни дома, ни на работе? Кстати, кто он по профессии?

- Работает охранником в ЧОПе.

Профессор понимающе кивнул, а Александр Иванович продолжил, заглядывая время от времени в толстую тетрадь в коричневом дерматиновом переплёте.

- На работе Шершнёв оформил отпуск за свой счёт. Проживает он на съёмной квартире, один. Разноколенные кузены и кузины рассеяны по всей России-матушке, а самые близкие родные пьют горькую недалеко, где-то под Рязанью. С ними со всеми Шершнёв видится крайне редко. По месту работы и месту жительства близко ни с кем не сходится и не общается, ни с кем кроме жены. С ней он, как вы сами слышали, и видится, и общается ежедневно, вернее сказать еженощно. Общается плодотворно, причём в самом прямом значении этого слова. Так, недавно жена объявила ему о долгожданной беременности. И они, знаете ли, ждут мальчика. Но в наших исследованиях она поможет нам едва ли, так как проживает гражданка Валери Шершнёва не далеко не близко, а в параллельном мире. И вот, возвращаясь оттуда, каждое утро Шершнёв рассказывает мне о своей жизни там такие удивительные вещи, что я просто теряюсь...

- Так, так, так-, – профессор дополнял свои записи новыми пометками. – Хорошо. Ну, а образование у нашего путешественника в пространстве и времени какое-никакое имеется?

- Окончил сельскую среднюю школу.

- Понятно. Так и запишем – образованием не отягощён.

Доктор Серов оживился.

- Вот то-то и интересно, что не отягощен. Однако это ничуть не мешает ему мыслить такими категориями, будто бы он как минимум прослушал университетский курс философии и биофизики. Плюс к тому недюжинные познания в биоэнергетике. Чтением фантастики, да и вообще чтением, как я выяснил, он не увлекается. Откуда же тогда такое знание предмета? И причём он явно не фантазирует, рассказывая о своей жизни ТАМ, – Саша акцентировал внимание профессора на последнем слове. – Рассказывает он очень увлечённо, с яркими живыми подробностями, не упуская ни одной детали, которые так обычны для любой повседневной жизни.

- Да, да, я читал записи, которые вы мне прислали. Очень интересно, очень. Собственно, потому, Александр Иванович, я и приехал.

- Да, профессор, этот случай на фоне всеобщего алкогольного психоза показался мне просто уникальным. Ну, так какой же диагноз мы с вами поставим больному?

- А вы считаете его больным?

- Да, но ведь он утверждает, что живёт в ином, параллельном нам мире и полностью отождествляет себя с ним.

- Ну так и что же из того? Я вот недавно летал к дочери в Хайфу и некоторое время жил совершенно в ином мире, тоже существующем параллельно с нашим. И какое-то время тоже отождествлял себя с ним. И что же в том невероятного? А живут там, в этом самом другом измерении, самые обыкновенные нормальные люди. Живут и свято верят в то, что вот мы-то уж точно сумасшедшие, раз до сих пор живём в нашем ином мире, кстати, непонятном никому, кроме нас самих. Теперь вот я вернулся оттуда назад, каюсь, не без сожаления вернулся. И что же? В какую палату прикажете мне определиться?

Саша грустно усмехнулся.

- В двухместную. И встретите там меня. Этим летом я тоже посетил тот мир. И вернулся, как вы говорите, не без сожаления.

Профессор подошёл к ученику и внимательно посмотрел ему в глаза.

- Всё такие же синие, а виски уже седые. Она спрашивала о тебе. Ты, Саша, помнишь Рузанну?

- Я всё помню. Я помню чудесный остропряный аромат еврейской кухни. Она угощала меня...

- Она любила тебя! А ты её нет.

- Я был мальчишкой, Левон Моисеевич...

- Ты был балбесом и прошёл мимо своего счастья.

Саша смутился, однако быстро нашёлся.

- Но курицу по-еврейски я свою жену всё-таки научил готовить, и её, и всех своих знакомых. Все просто в восхищении.

- Ну, хорошо, хорошо, и на том спасибо. Хоть что-то мой народ сделал полезное для России.

- Рузанна... Как давно это было. Она счастлива?

Профессор тяжело вздохнул.

- Что тебе сказать, Саша? Её страна живёт в перманентном состоянии войны. Ракеты падают на голову и ранним утром, когда ты, проснувшись, радостно улыбаешься солнцу, и ночью, когда ты любишь жену. Счастлива ли она? Наверное. Во всяком случае, когда я спросил её о том же, она улыбнулась.

- Она одна? – Саша задал простой вопрос и снова смутился.

- Одна. Её муж погиб на войне. Они прожили с ним всего месяц. Она теперь тоже служит в армии, – Левон Моисеевич опять тяжело вздохнул. – Хотя мне показалось, что Рузанка влюблена и у неё кто-то есть. Проказница сказала: «Потерпи, очень скоро я приеду к тебе, и ты всё узнаешь». По-моему, она беременна. Ладно, давайте-ка лирику оставим поэтам и вернёмся к психиатрии. Ну, а вы сами, Александр Иванович, что скажете по поводу всего этого?

- Честно говоря, Левон Моисеевич, не знаю, пока не знаю. Ещё многое нужно обдумать.

Профессор удивлённо выгнул бровки домиком.

- Что, и это ещё не всё? Вы ещё что-то держите за пазухой?

- А вот послушайте, что случилось прошедшей ночью. Вчера я остался на дежурство и через час после отбоя, то есть ровно в одиннадцать часов вечера, зашёл в палату к Шершнёву понаблюдать его сон. Аккуратно приставил стул рядом с его кроватью, присел на него и рухнул на пол – у старого стула подломилась ножка. Падение моё сопровождалось таким чудовищным грохотом, что на шум прибежали и дежурная сестра, и санитары, а Шершнёв даже не шевельнулся. Он лежал на спине, ни на что не реагируя. Сердечная деятельность, дыхание, функции центральной нервной системы отсутствовали. Конечно, я немедля вызвал бригаду скорой помощи, благо в нашем городке всё рядом и её станция находится в нашем же здании. Они диагностировали клиническую смерть. Массаж сердца, искусственное дыхание, дефибрилляция ни к чему не привели. Через десять минут наших безуспешных попыток реанимировать больного пришлось констатировать наступившую биологическую смерть. Я накрыл Шершнёва простынёю и, проводив всех из палаты, закрыл дверь в неё на ключ. А сегодня ранним утром едва не пришлось вызывать неотложку дежурной сестре.

Профессор нахмурился.

- Ну же, Саша, голубчик, вы живее излагать можете? И поточнее, пожалуйста, без беллетристики.

Саша так разволновался, будто никакой он не заведующий психиатрическим отделением, а по-прежнему студент, сдающий зачёт своему строгому учителю.

- Около шести утра, а точнее без четверти шесть, я проснулся в этом вот кабинете от дикого крика в коридоре. Я выскочил в коридор и первое, что увидел, это перепуганную и белую как снег Катюшу, – доктор Серов покраснел, смешался и живо поправился, – дежурную медсестру Свиридову. Она сидела за своим столом и, не переставая истошно вопить, показывала рукой на палату Шершнёва, напротив которой стоял её стол. На крик сбежались все, даже со станции скорой помощи. Я, почувствовав неладное, почему-то кинулся не к дежурной, а к дверям палаты. Пытаясь открыть их, я стал дёргать за ручки что есть силы, но двери не поддавались. Свиридова заверещала пуще прежнего. Я спрашиваю: «Что тут случилось?» Кое-как она выдавила из себя следующее: оказывается, под утро она уснула за столом и вдруг слышит сквозь сон: скрип, скрип. Открывает глаза, поднимает голову, а прямо перед ней растворяются двери и из палаты выплывает Шершнёв, пальчиком ей погрозил строго и к губам его приложил – тихо, мол, не шуми, сестричка. Я опять к дверям – закрыто. Наконец вспомнив, что сам же и закрыл двери на замок, я сходил в кабинет за ключом, и, отперев двери, мы все ввалились в палату. Левон Моисеевич, теперь прошу вас, представьте себе наше состояние, когда в палате вместо усопшего больного мы обнаружили лишь смятую простыню, которой было укрыто его тело. Окна зарешёчены, двери закрыты на замок, ключ только у меня, а тела нет. Выбежали все в коридор, спрашиваем: «Где труп Шершнёва?» И знаете, что она нам отвечает? «Он, наверное, покурить пошёл. Туда, туда пошёл», - и сама машет в сторону выхода. Коридор у нас, сами видели, длинный, ночью освещается только лампой со стола дежурной. Вдруг слышим, где-то далеко в темноте коридора дверь входная на пружине заскрипела – отворилась, потом хлопок – закрылась. И ни гу-гу. Кто-то из санитаров включил на электрощите все лампы освещения, и мы просто остолбенели. У дверей стоял Шершнёв.

- Ну, знаете, Саша, вам бы рассказы писать. И что же? Как всё разрешилось?

Доктор Серов похлопал по карманам, ища сигареты, видно было, как он был взволнован, вновь переживая ночное происшествие.

- Я закурю, вы не против?

Профессор усмехнулся.

- Вы же знаете, что против. Но всё равно курите. Вам же хочется курить? Так и курите уже себе. Делайте что хотите, хотя бы на правах хозяина кабинета, но за деликатность спасибо. И прошу вас, откройте же, наконец, тайну: как он всё-таки вышел из палаты, не ангел же небесный ему помог?

Саша закурил, сделал несколько торопливых глубоких затяжек и выпустил дым в сторону от профессора.

- Нет, ему помог не ангел, а мужицкая смётка. В его палате двери оказались двухстворчатыми. Одна створка закрывается сверху и снизу на шпингалет, а другая на замок. Так вот, он просто открыл шпингалеты и распахнул двери.

Левон Моисеевич удивлённо выкатил глаза.

- Ну ладно, допустим, открыл двери и вышел без ключа, но как он их обратно закрыл изнутри.

- А это оказалось ещё проще. Он, когда вышел, совместил створки дверей между собой и прикрыл их. Но не рассчитал и прижал двери сильнее, чем надо, а шпингалеты оказались на пружине, вот они и защёлкнулись, заперев дверь изнутри. Ну, а как только наша сестричка изобразила аварийную сирену, он попросту испугался и сбежал на улицу.

- Ну, а сам Шершнёв? Он что-нибудь помнит из всего того, что творилось с ним до воскрешения из мёртвых?

- Говорит, что был ТАМ. Помогал разгружать вещи новым соседям, вернее соседке. Она сказала, что муж пока задержался с переездом из-за работы, но как только сдаст дела, так сразу и приедет. Вот он и вызвался помочь, как он выразился, одинокой дамочке. «Интелеймо» - это он так интеллигенцию обзывает, что с них возьмёшь – как дети.

- А реанимация? Что, так-таки и не помнит ничего?

- Ничего. Только, говорит, в самом начале какие-то мужики очень мешали ему работать ТАМ, но минут через десять ушли.

Куроверов внезапно расхохотался и долго смеялся, всхлипывая и утирая слёзы.

- Могу... могу себе это представить. Забавный вышел анекдотец. Ну, прямо-таки чистый Гоголь. С ожившим мертвецом в начале и немой сценой в конце. Да, занятная получилась пьеска.

- Да, действительно. Не хватает только одного: к нам едет ревизор!

- Отчего же... А я? А может быть, я и есть ревизор!

Они еще поговорили с полчаса, счастливые неожиданно случившейся встречей, своей дружбой, не погасшей с годами, и разошлись. Профессор наотрез отказался от предложения ехать с Сашей на машине. Саша даже обиделся, но после того, как Левон Моисеевич дал твёрдое обещание быть завтра вечером к нему с визитом, они всё-таки расстались. Профессор отправился в гостиницу пешком, а Саша уехал к себе за город, где жил в новом доме, окружённом новостройками и башенными кранами.

А ещё через полчаса доктор Серов погиб. Он врезался в бетонный отбойник на развилке дорог, разбегающихся в аэропорт и район-новостройку. Бак был полный, машина вспыхнула, раздался страшный взрыв, и к приезду пожарных машина выгорела дотла. Хоронить было нечего.

Следующим утром, хорошенько отоспавшись с дороги, профессор Куроверов, радуясь лёгкому октябрьскому морозцу, который, наконец, вычистил улицы и воздух от промозглой хляби, в приподнятом настроении бодро прошагал несколько сотен метров между гостиницей и районной больницей и свернул с тротуара в больничный скверик.

На крыльце стоял и нервно курил главврач. Увидев Куроверова, он почему-то вместо приветствия опустил голову.

- Что с вами, Вячеслав Андреевич? Что-то случилось?

Главврач поднял голову, рука с сигаретой нервно вздрагивала.

- Саша... разбился насмерть.

И зачем-то уточнил:

– Доктор Серов погиб. Пройдёмте ко мне, помянем, мы вас давно ждём.

В больнице повисла тягучая тишина. Никто не хлопал дверями, разговаривали тихо, вполголоса, будто Саша лежал где-то рядом и все боялись потревожить его покой.

В кабинете на столе сгрудились разнокалиберные бокалы и чашки, посреди них стоял прикрытый ломтиком чёрного хлеба гранёный стакан с водкой. Они прошли к столу, главврач снял трубку телефона и, набрав короткий номер, что-то тихо сказал. Сразу, будто до этого все стояли за дверью, в кабинет стали входить люди. Входили и, стесняясь чего-то, останавливались, толпясь у входа. Главврач подбодрил:

- Проходите, проходите к столу.

И обратился к профессору:

– Наверное, сначала вы скажете?

Левон Моисеевич поднял на него опухшие мокрые глаза и только покачал головой – не могу.

- Ну что ж, тогда я... Давайте, товарищи, помянем нашего Александра Ивановича. Мы все его уважали и любили. Светлая ему память.

Молча выпили и тихо разошлись. На столе остался стоять одинокий Сашин стакан. За стеной в ординаторской громко плакала какая-то девушка. «Катя Свиридова», - почему-то подумал Куроверов.

Главврач долго чиркал спичкой по коробку и закурил, выдувая дым в форточку.

- Скоро мне на пенсию. Думал, что Саша останется за меня, – он посмотрел на профессора. – Он ведь ваш ученик?

- Любимый ученик. Такие, как он, сейчас редкость. Оставил кафедру, бросил научную работу и уехал сюда. Как он говорил, поближе к живому делу. Думал, что никогда не прощу ему этого, да мы и не общались с ним почти два года. А недавно он позвонил, попросил приехать и вот... Как же так? – у профессора задрожал подбородок. – Ведь он талантище. В тридцать лет защитил кандидатскую, докторскую, кажется, начал писать...

- Он закончил её. Говорил, что хочет показать вам, но всё откладывал, всё тянул, перепроверял, правил. Знаете что? Вот вам ключ от кабинета Александра Ивановича, пожалуйста, разберите его бумаги. Может быть, что-то можно будет опубликовать.

Главврач тревожно глянул на отрешённо смотревшего в окно Куроверова.

- Левон Моисеевич, вы как? С вами всё в порядке?

Профессор спохватился.

- Нет-нет, не беспокойтесь. Со мною всё в порядке. Просто вспомнил трагическую истину: таланты уходят молодыми. Давайте ключ.

Весь день он разбирал Сашины бумаги. В отдельной папке лежала готовая диссертация. «Это домой». Ещё попались несколько черновиков научных статей. «Это тоже заберу с собой. Нужно будет спокойно всё просмотреть и обязательно издать отдельной книгой. Хотя бы в университетской типографии. И вот ещё целая кипа разрозненных наблюдений, черновиков, заметок. Всё это надо систематизировать. И обязательно отдельной книгой. Обязательно! А это что?» Перед ним лежала небольшая стопка писем в знакомых конвертах, подписанных знакомым почерком. Профессор дрожащими руками вскрыл лежащее сверху. «Милый мой, любимый Сашенька...».

Профессор скользнул быстрым взглядом по письму, перевернул страницу – так и есть!

«Скоро увидимся. Целую тебя, твой капрал Рузанна Блантер».

Дверь в кабинет растворилась, и в дверном проёме совсем не ко времени возник Шершнёв.

- Что? Что вы хотели?

Шершнёв осклабился.

- Как же, профессор, вы что, забыли? Вчера сами просили меня зайти к вам вечером побеседовать, а сейчас так уж и ночь на дворе. Сестра вон отбой объявила.

- Ну вот и хорошо. Вот и идите себе спать. Я сегодня никак не могу... Занят, знаете ли.

- Ну что ж... так и запишем – занят. Да и мне тоже пора. Тоже, знаете, занят. Сегодня ночью прибыл наш новый сосед и пригласил нас с Валери к себе в гости.

Куроверов вздрогнул и внимательно посмотрел собеседнику прямо в его пустые чёрные глаза. Почему-то вдруг стало жутко страшно, до холодных мурашек по телу и предательской дрожи в коленях. Профессор подумал: «Вот бывает же такой гадкий человечишка», и, чтобы скрыть раздражение и страх, попытался отшутиться:

- На рюмочку чая пригласил?

- На курицу по-еврейски, – мстительно процедил сквозь жёлтые редкие зубы Шершнёв. – Он утверждает, что его любимая женушка великолепно готовит это блюдо.

У профессора кольнуло и обожгло слева за грудиной, по телу пошла испарина, он толкнул съехавшие по мокрому носу очки обратно на переносицу и едва слышно спросил:

- Как... как её зовут?

- Рузанна.

Слава Шершнёв, глумливо улыбаясь, подмигнул профессору.

- Ну, до скорого.

И, скрипнув дверью, вышел.

Лампа упала на пол и погасла. Со стороны окна, через дырявую занавеску, скроенную из старой больничной простыни, в письменный стол воткнулись серебряные шпаги лунного света. Из форточки в неприкрытую дверь потянул зябкий сквознячок. Он слизывал со стола исписанные торопливым Сашиным почерком тонкие листочки бумаги и они, вальсируя, разлетались по кабинету и скользили по чёрному полу, как стая прилетевших лебедей. Один упал профессору на лицо.

«Шалом алейхем, доченька. Я не опоздал к столу?»