Глава XI. 23 сентября.

 

22 сентября у меня день рождения. Мне исполнилось шестнадцать. Верите или нет, но я даже не вспомнил об этом. Почему? Не до этого было…

Гитлер приказал взять Сталинград 25 сентября. Командующий 6-й немецкой армии Паулюс спешил. Очень спешил. Собрал в один сокрушающий кулак самые мощные, ударные соединения, дивизии и полки, чтобы подавить наконец отчаянное сопротивление наших войск. 23 сентября над Мамаевым курганом с чудовищным грохотом к самому небу поднялся огненно-рыжий гриб, который закрутился в небо, заслоняя солнце. Немецкие лётчики и артиллеристы хорошо знали своё дело: в одну минуту, одновременно, сразу вспыхнули все до одного нефте- и бензинохранилища ( оказывается, они до сих пор были целыми- мне это показалось невероятным. Но потом я вспомнил, читал ведь, что немцы, уверенные в том, что город не сегодня, так завтра будет взят, приберегли многие тысячи тонн горючего для себя).

Мамаев курган на какое-то время превратился будто в вулкан. Лавина огня и чёрного дыма окутала его. Вниз по склонам устремилась горящая нефть, будто кипящая расплавленная лава.

Мы с Борисом три ночи пробирались к нашим, старательно избегая встреч с немцами, а когда покатился с рёвом этот всепожирающий огонь, мы просто побежали вперёд, пытаясь убежать от огненного вала. Свистели пули, но скажите, что страшнее, пуля или ревущий поток огня, приближающийся быстро и неотвратимо?

С нашими солдатами смешались и рабочие отряды. Но никто, слышите, никто не побежал к Волге, чтобы спастись от этой лавины огня в её волнах! Я совру, если скажу что было не страшно. Это был самый ужасный момент в моей жизни. Такое не увидишь и в кошмарном сне.

Да, мы вышли к своим. Нам повезло. И мы даже уцелели, но открывшаяся картина сражения никогда не сотрётся в мое памяти, она и сейчас у меня перед глазами.

- Коммунисты, вперёд! За Родину! За Сталина!- сквозь грохот и рёв бушующего огня мы услышали эти слова. Этот крик достиг и наших ушей. Две маленькие пацанячьи фигурки среди хаоса разрушения, среди моря огня и смерти… Как мы уцелели? Я не знаю, спросите что-нибудь попроще.

Откуда они взялись, моряки, поднявшиеся в атаку в своих воспламенившихся и дымящихся бушлатах? На ходу сбрасывали с себя всё, что было на них, а кому это не удалось, падали, сгорая и плавясь, не преодолев катящейся с Кургана огненной реки. Бежали, не опуская оружия, босиком, в одних тельняшках и чёрных клешах, они были похожи больше на жуткие привидения. Неужели это люди?

Люди. Батальон из бригады морской пехоты, только что переправленный через Волгу с восточного её берега и прямо с ходу брошенный в бой.

Мы бежали по дну оврага. К ногам прилипал песок, из которого огонь не успел высосать нефть и мазутную жижу, от этого сапоги наши задымились. А там, где овраг огибал какие-то полуразрушенные строения, мы увидели тела погибших моряков и других, устремившихся вслед за ними защитников города. Мёртвые лежали в разных позах, большей частью похожие на сплавленные комки…

Меня стошнило. Мучительно. Вывернуло просто наизнанку. Борька громко ревел. По закопченному лицу его градом катились слёзы, оставляя две светлые дорожки на чёрных от копоти щеках.

Рваная арматура разрушенного трамвайного моста, свалившиеся в овраг вагоны. Горелое железо, исковерканные конструкции каких-то перекрытий, колючая проволока хватающая на каждом шагу за штанину, всё это в моём потрясённом сознании мелькало, как в калейдоскопе. Я понял, как выглядит конец света. Он был сейчас перед нами.

Когда мы проходили мимо вырытых в склонах оврага ниш, окопов, наскоро построенных укрытий, в которых разместились перевязочные, сердце сжало и стиснуло так, что у меня потемнело в глазах. Окровавленные бинты, распухшие от ожогов лица с водянистыми пузырями на них, почерневшие руки… Стоны, проклятия… Мы с Борькой не сговариваясь, повернули туда, с единственной мыслью: « Что сделать? Чем помочь?!»

Поначалу у нас никто ни о чём даже не спросил, с благодарностью принимая нашу посильную помощь. Мы помогали перевязывать раненых и отправлять их в медпункт. Любая пара здоровых рук была на вес золота. В этой суете мы с Борькой растерялись. Неужели навсегда?

 

Глава XII. Пароход «Урицкий».

 

Медпункт представлял собой довольно приличное укрытие, вдалеке от дороги, которую сильно обстреливали немцы. Не успел я сюда прибыть, как понадобилась моя помощь и ещё тех, кто был легко ранен или контужен. В только что отрытой землянке от взрыва бомбы засыпало шестерых бойцов. Мы бросились на помощь хрупкой девушке-санинструктору. Мы торопились. Откапывали их лопатками, руками, обломками каких-то досок, палками. Откопали… Чтобы тут же и похоронить.

И снова крики: «Сестра! Медицина! Сюда!» Это новым взрывом засыпало ещё людей. Этим повезло больше. Откопали. Живые. Только все оглохли и были немного не в себе.

Санинструктору было лет семнадцать, ну может восемнадцать, не больше. Синеглазая, очень красивая девушка, с огромной косой дивного цвета, не просто светло-русого, а золотисто-русого. Вообще-то девушек-бойцов Красной Армии часто тоже стригли, как и мужчин. Но наверное ни у кого просто не поднялась рука на это шелковистое чудо. А командиры видно тоже не посмели приказать.

Мы сразу познакомились. Звали девушку просто и красиво: Катя.

Дел в этом импровизированном медпункте полно. Из-за миномётных, артиллерийских обстрелов, постоянных бомбардировок раненые всё прибывали. Тяжелораненых совершенно некуда было пристроить. Надо было переправлять их к берегу. И Кате для этого выделяли на помощь из взводов бойцов. И я, разумеется, тоже стал одним из таких помощников. Дожидаемся темноты и почти до утра переправляем раненых на носилках, на шинелях, на плечах. Кто хоть немного может двигаться, добирается сам. Я хожу с Катей до самой переправы, и она часто бросает на меня благодарные взгляды. Ночью стрельбы меньше. А с утра опять бомбёжка. К обычному обстрелу добавился огонь «Ванюши». Мины, выпущенные одним залпом, уничтожали, поражали сразу на довольно большой площади. Немцы наступают и справа от нас, мы несём большие потери. Где Борька даже нет возможности узнать. Не успеваем отправлять раненых к берегу. Катю вызвали срочно куда-то. Она приходит быстро, побледневшая и подавленная. Не глядя мне в глаза говорит:

- Получен приказ вместе с раненными переправиться на левый берег… Вот разрешение на переправу… Тебе приказано сопровождать меня и раненных.

Мне не хочется уходить. Как же так? Я категорически отказался отправляться на тот берег. Во-первых, я не был ранен. Во-вторых, я совершенно не мог себе представить, что буду где-то без Борьки, в-третьих, и в-четвертых, и в-пятых тоже нашлось немало причин. Поэтому я сразу сказал Кате:

- И не подумаю, и даже не говори мне ничего, ещё не хватало, в тыл я пойду! Ага, щас! Бегу и падаю!

Катерина строго взглянула на меня, забросила за плечо свою роскошную косу, которая сейчас ей мешала.

-Это приказ, обсуждению не подлежит!

Я только презрительно хмыкнул, а про себя подумал: «Сбегу, как погрузим раненных, так и сбегу!»- и улыбнулся этой своей светлой мысли.

Но всё получилось не так, как я спланировал. Сбежать мне действительно не составило бы труда, так как когда началась погрузка раненых солдат, началась и некоторая неразбериха и суета. До меня ли? Затеряться в этом водовороте множества людей труда не составляло, но именно в тот момент, когда я уже, как говорится, «навострил лыжи», Катерина взяла меня за руку:

- Алексей, послушай, у меня к тебе…- она замялась,- Не поручение, нет, просьба, огромная просьба… Я понимаю, что ты хочешь остаться! Но ты должен, Лёшенька, а я… Я останусь! Ведь раненные всё поступают! Понимаешь, у нас людей не хватает, а они всё прибывают и прибывают, тяжёлых много…- она говорила быстро, задыхаясь от волнения.- Лёшенька, миленький, ну не могу я их бросить, не могу!! Надо помочь грузить и на переправе должен же кто-то быть с ними…

Я опустил голову, я уже догадался, о чём она будет меня просить. Я не мог отказаться, действительно, любая пара рук была на счету. Людей, правильно сказала золотоволосая Катенька, катастрофически не хватало.

- Конечно, не волнуйся,- я взял её теплые ладошки в свои.- Я их не брошу… Помогу и на борту разместиться, и выгружать… А потом вернусь…- всё же добавил я упрямо.- Вернусь, Кать…

Она улыбнулась мне и на щеках появились милые ямочки. Какая же всё-таки она красивая, эта славная девушка Катя!

- Конечно, конечно, Лёша, вернёшься…- она радостно чмокнула меня в щёку, потом стремительно убежала.

Я сразу включился в работу. Погрузка шла не так быстро, как хотелось бы, хотя все старались, как могли. Хотелось побыстрее всё это закончить, опасались налёта. Немец ведь просто обожал бомбить почти беззащитные переправы. Зная прекрасно, что переправляют раненных и эвакуируют мирных граждан, эти ублюдки находили особое удовольствие в том, чтобы на бреющем полёте расстреливать беззащитных людей на больших и малых речных судах и сбрасывать им на головы тонны смертоносного железа. Мы торопились, мы очень торопились, но тяжелых раненных было много и их погрузка, конечно, не могла быть быстрой. Чего я только не увидел здесь, на этом спуске к переправе, помогая переносить раненных! У меня не хватит духа и сил пересказать то, что видели мои покрасневшие от недосыпания глаза. И слов не найду, чтобы пересказать…

Было много и «мирных». Я удивился тому, что дети почти не плакали. Я не сразу понял, что у них уже просто не было слёз. Пароход назывался «Урицкий». Его загрузили «под завязку». Он был колёсный, как мне показалось, несколько неповоротливый. Я дал слово Кате, что провожу наших раненных на ту сторону, и помогу там тоже при выгрузке. И только потом вернусь. Она обняла меня на прощанье.

- Лёшечка, миленький, ты только не бросай их! Архипкину пить не давай! А у Семёна Ильича тяжелое ранение головы. Приглядывай за ним, ладно?

- Конечно, я всё сделаю…- заверил я её.

Отрывисто прозвучал сигнал к отправлению.

-Отдать швартовы!- и «Урицкий» тяжело отвалил от берега, шлёпая лопастями. Фашистские стервятники не заставили себя долго ждать. Бравируя, не боясь, точнее, не опасаясь, ни наших зениток, ни наших самолётов, поскольку зениток на пароходе не было, а наших самолётов мы сами уже несколько дней не видели, немецкие пилоты позволяли себе бросать свои ревущие и отвратительно воющие боевые машины так низко, что иногда были видны даже их нахальные рожи, их рты, искривлённые торжествующе-издевательской ухмылкой, когда они обрушивали на беззащитный пароход свой смертоносный груз. Невозможно описать, что тут началось! Тревожно, прерывисто кричала пароходная сирена, с душераздирающим воем пикировали «Юнкерсы» и бомбы посыпались нам на головы. Чудовищные столбы водяных брызг от бомбовых разрывов стали подниматься то слева, то справа «Урицкого»; рулевые старались уйти от этих страшных фонтанов, но тяжелый пароход плохо слушался руля, и к тому же этих фонтанов было слишком много, немыслимо много, и увернуться от них не было совершенно никакой возможности. А бомбы всё сыпались и сыпались. Кричали люди. Страшно и отчаянно. Уже два попадания… На пароходе начался пожар. Все с криками мечутся. Горящие люди прыгают за борт. Я тоже кричу, кричу так, что глохну от собственного крика. Кто-то пытается гасить пламя, кто-то помогает оттаскивать из огня раненных, кто-то прыгает за борт. Кто-то просто стоит остолбеневший, и его все толкают со всех сторон, а он стоит с совершенно бессмысленными глазами, не понимая, где он и что происходит. Девочка в белом платье и не застегнутом клетчатом пальтишке сидит, забившись в угол и горько плачет и зовёт маму… Женщина, в синем платке и сером плаще, с безумными глазами, не кричит, не плачет, она прижимает к груди крошечного ребёнка в бело-розовых пелёнках. На пелёнках алеют огромные пятна крови, но женщина этого будто не замечает, она только стискивает сильнее руки и всё крепче прижимает уже мёртвое дитя к себе…Большой осколок бомбы чьё-то тело разорвал на куски, и эти куски разлетелись в стороны вместе с обломками развороченного борта. Глаза мои какое-то время не могли оторваться от одного сапога, который брякнулся неподалёку: из него торчал кровавый обрубок ноги, лишь верхние обнаженные осколки костей белели. Ещё я вижу обгорелые куски мяса, которые только что были Архипкиным, которого Катя строго наказывала мне не поить. А рядом матрос, вернее тело матроса, потому что его голову начисто срезало осколком бомбы. Увидел я и голову, она отлетела далеко вперёд, и даже успел заметить, что из-под бинтов виднелись глаза, до предела расширенные в этот предсмертный час, да так и застывшие в таком положении…

… Женщина, молодая и красивая, в цветастом, лёгком платье, лежит у самого борта, лицо её совершенно белое. В метре от неё лежит нечто, что ещё минуту назад было её ногами в белых носочках и чёрных изящных туфельках на невысоких каблучках…

Третья бомба просто расколола пароход пополам. Его будто разметало по реке вместе с телами, живыми ещё и уже мёртвыми. Вода горела… Ярко-красным пламенем.

От всего увиденного я находился в каком-то непонятном состоянии, как в ступоре. Немного привела в чувство вода, в которой я очутился. Я не совсем ещё понимал, что я делаю, хотя будто издалека ко мне дошла мысль, что надо грести, надо плыть, и чем быстрее и дальше от дымящихся и погружающихся в волжскую, окрашенную кровью, воду, обломков и частей погибшего «Урицкого», тем лучше.

Оставшиеся в живых люди барахтались в бурлящей, уже достаточно прохладной, воде. Кто-то почти сразу погружался в воду, чтобы уже больше никогда не всплыть, кто-то ещё держался на воде, кто-то помогал ещё кому-то держаться, а кто-то, в отчаянной попытке спастись, топил кого-то и тонул сам. Я хорошо плаваю и у меня были шансы на спасение. Я увидел, как погружается в воду девочка в белом платье. Она отчаянно била ручками по воде, но плавать она не умела, отяжелевшее пальто потащило её на дно, и вот уже через секунду её кудрявая головка скрылась под водой. Я нырнул, мне было до неё совсем близко. Девочка судорожно вцепилась в мою руку и я с трудом оторвал её от себя. Теперь главное- удержаться и чтобы она меня не утопила. Я почти вытолкнул её из воды. Она с трудом вдохнула. Мучительно откашливаясь, она всё никак не могла прийти в себя. Девочка не была ранена, просто сильно испугана и может быть от этого в шоке. Её глаза были широко открыты. Она открывала рот для крика, но крика не было. Я легонько стукнул её по щеке, по одной, потом по другой. Она встрепенулась, замотала головой, а потом отчаянно завизжала.

- Ну, тихо, тихо…- я поддерживал её на плаву.- Голос прорезался, хорошо, давай попробуем снять пальто, не то оно нас утопит…

Я стал стаскивать с неё мокрое, ставшее тяжелым пальто. Она продолжала визжать, всё громче и громче. Пришлось стукнуть её ещё разок легонечко. Она замолчала и уставилась на меня, хлопая мокрыми ресницами.

- Держись,- сказал я строго.- Не кричи… Всё хорошо! Я тебя вытащу, только ты не ори мне в ухо!- я под руку подсунул ей обломок доски, что проплывал мимо.- Одной рукой держи меня за плечо, доску- другой, поплыли!

И мы поплыли. Я плыл, сильными гребками толкая нас обоих вперёд. Девчонка держалась молодцом. У меня страшно болел затылок… Плыть было достаточно далеко, но я надеялся, что мы доплывем. Мы должны были доплыть… Должны!...