Пояснения: в главе 11 описана эвакуация из Москвы на Урал в конце июля 1941 года, в главе 15 – возвращение в Москву из Алтайского края в начале ноября 1943 года.

 

ГЛАВА 11. ЭШЕЛОН

 

Эшелон должен был подойти к запасным путям Казанского вокзала. Я везла с собой на далёкий, таинственный, но манивший меня Урал целлулоидовую куклу с закрывающимися глазами и мишку. Больше всего я боялась, что мне не достанется место у окна. Ведь я впервые отправлялась в настоящее, большое путешествие! Папа был на работе, на казарменном положении. Нас провожала мамина сестра, тётя Рая. Она, к счастью, сообразила, что в дороге мы захотим пить, бросилась в магазин и вернулась с тремя бутылками сока. Сок ещё продавался без карточек. Было 21 июля. К этому времени фашисты захватили уже Каунас, Вильнюс, Ригу, Минск, Ровно, Псков, Житомир, Витебск, Бобруйск, Смоленск, Кишинёв…

Подача поезда задерживалась. А мне так не терпелось занять своё место! Наконец появился эшелон, состоящий из дощатых вагонов с огромными дверями, но, к моему великому сожалению, без окон. Внутри вагона были сделаны сплошные лежаки. Мы забросили на них наши вещи – несколько нетяжёлых мешков, забрались сами. Под крики и плач остающихся и уезжающих эшелон тронулся. Я пишу о годах войны, и мой стиль становится жестким, без сантиментов, как и то время…

Жара в вагоне стояла невообразимая. Эшелон двигался без расписания, пропуская более важные поезда, загруженные оборудованием эвакуируемых заводов. А навстречу нам шли эшелоны с красноармейцами… Дети махали им, они – нам…

Много позже я напишу:

 

Эшелоны везут новобранцев,

Тонны крови солдатской везут.

Реки крови покроют пространства,

Но фашисты продолжат маршрут.

 

И дороги – артерии будут

Новобранцев всё новых везти.

И не скоро враги захлебнутся,

И войны повернутся пути.

 

Машут радостно дети солдатам

И улыбки их ловят в ответ.

И не думают, кто в сорок пятом

Из солдат тех увидит рассвет.

 

Сорок первый. На фронт эшелоны.

Многолюдны они, многотонны…

 

В нашем вагоне ехали не только москвичи. Были и женщины, ушедшие пешком из Риги, Каунаса. Они совсем не имели вещей. Одна из беженок радовалась, что успела надеть на себя две рубашки… «Если бы мы поехали отдыхать в Прибалтику, могли бы быть на их месте», – говорила мама.

Эшелон неожиданно останавливался в чистом поле или среди леса. Выйти из вагона, даже на несколько минут, по нужде, было опасно: гудки обозначали тревогу, в остальное время они были запрещены. Поезд трогался так же неожиданно, как и останавливался. Иногда эшелон ставили на задние пути станций, и надо было пролезать под вагонами других составов, чтобы добраться до платформы, где находились титаны с водой. Наша соседка по нарам ушла за водой и отстала от поезда, её пятилетняя дочка осталась одна, и пока её взялась опекать незнакомая женщина.

После этого случая моя мама решила из теплушки по возможности не выходить. На очередной станции она отдала наш чайник пробегавшему мимо с графином незнакомому пареньку: попросила принести воды на нашу долю. Больше мы того паренька не видели. Может, он не нашёл наш вагон? Так мы остались без чайника. «Лучше бы я осталась без куклы», – думала я. После пропажи чайника нас выручили три бутылки сока. Три дня мы с мамой пили его: по стакану жидкости в день.

Неожиданно до нас дошли слухи, что через день после нашего отъезда, двадцать второго июля, Москву сильно бомбили. «Может, эти слухи распускают враги», – говорили женщины.

В нашем вагоне ехала пассажирка, которая вот-вот должна была родить. С нею был муж – единственный мужчина в нашем Ноевом ковчеге. Мамы боялись, что беременная начнёт рожать на глазах у детей, но этого не случилось.

Неожиданно широкие двери вагона заперли на замок. Оказалось, мы подъезжаем к мосту через Волгу. Кто-то наверху опасался, что среди нас может оказаться диверсант, и он взорвёт мост. Поэтому на Волгу я и другие дети смотрели через щель в дощатой стене вагона.

 

Наш эшелон должен был идти в Свердловск, но в Казани всем неожиданно приказали выгружаться. Мы вытащили свои вещи и растерянно стояли возле вагонов. Но муж той беременной женщины, оказавшийся каким-то начальником, сумел дозвониться в приёмную наркома путей сообщения Кагановича. В результате, нам разрешили ехать дальше, а начальника эшелона тут же арестовали «за вредительство»…

На восьмой день пути мы, наконец, приехали в Свердловск. Остановились в семье тёти Вали, которая когда-то, в голодном 1932 году, кормила меня своим молоком и, наверное, спасла тогда от смерти. Семья тёти Вали жила в маленьком деревянном домике с палисадником. Я играла с Гелей, мальчиком, родившимся в один со мной день, и его большой, дружелюбной собакой. А мама ходила по каким-то инстанциям, просила оставить нас в Свердловске. Но разрешения она не получила: Свердловск ожидал приезда эвакуированных заводов; учительницы, вроде моей мамы, ему не требовались. И нас отправили дальше, в город Первоуральск. Перед отъездом из Свердловска тётя Валя отдала мне валенки Гели. «В ботиках уральскую зиму не пережить, – сказала она, – а мы Геле другие пимы справим. Как-никак, мы – дома».

 

Первоуральск запомнился мне высокими заборами, деревянными тротуарами. Мы зачем-то побывали в доме, где в потолке комнаты первого этажа был сделан люк, который вёл наверх. Мама со мной ходила по начальникам, ведавшим расселением эвакуированных. Выяснилось, что и в Первоуральске нас не могут оставить, здесь тоже ждали большие заводы с тысячами рабочих с Украины. «Скоро приезжих в палатки селить будем, – сказал какой-то очень большой начальник, – пожалуй, пошлю я вас в спецпосёлок. Там комендантом Крайнов, мужик душевный, куда-нибудь он вас пристроит». Пока начальник говорил, в кабинет вошла буфетчица. На подносе она несла бутерброды с сыром.

– Можно купить у Вас бутерброд? – робко спросила мама.

– Что Вы, это только для райкомовских! – возмутилась буфетчица.

– Дайте бутерброд девочке, – сказал начальник.

Следующий бутерброд мне довелось увидеть очень не скоро…

 

До места назначения ехали мы на попутной подводе. «А что такое спецпосёлок?» – спросила мама хмурую возницу. Та ответила, что посёлок был построен для ссыльных кулаков. Сначала в нём жили и мужчины, и женщины, и дети. А потом «мужики стали вредить», и их отправили куда-то на Север. С тех пор от них не было ни слуха, ни духа, и жили в посёлке только их жёны и дети. Кто такие кулаки и ссыльные я тогда ещё не знала. Но, что рассказ возницы маму напугал, почувствовала. «Там что и проволока колючая, и охрана?» – спросила мама. Возница усмехнулась: «На кой? Паспортов у энтих баба нет. Куда сбегут? Да не тушуйтесь вы. Дома в посёлке справные. Бабы хозяйственные. Злые, конечно, от одинокости, от надзора. Но характер им показывать нельзя. А Крайнов – первый комендант, все говорят, мужик правильный, не аспид. Вот второй, Жучков, и впрямь собака собакой. Страсть как изгаляться любит! Но первые его приструнивает».

Дорога проходила сначала по пустырям, потом – мимо дощатых, трухлявых бараков Рабочей площадки, на улицах которой даже в жаркое лето стояли покрытые ряской лужи. На расстоянии от Рабочей площадки располагались стандартные двухэтажные дома Стахановского городка (и площадка и городок описаны в моём рассказе «Наташа»).

И вот показался спецпосёлок…

…………………………………………………………………………………………………..

 

ГЛАВА 15. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

 

До станции Татарск, где нам предстояла пересадка, мы доехали легко. А в Татарске предстала перед нами картина ужасная. Местный вокзал был построен в спокойные, довоенные времена, рассчитан на небольшой поток пассажиров. А теперь, в ноябре 1943 его запрудили женщины и дети, возвращающиеся в родные места. Были здесь и красноармейцы, закончившие лечение в тыловых госпиталях и направленные кто домой, кто в армию. В здании вокзала люди сидели, лежали на лавках, на каменном полу, на своих баулах. Но в эту тёплую духоту прорвались немногие счастливцы. Остальные мёрзли на платформе и ближайших подступах к ней. Застревали здесь порой на неделю и больше. Поезда приходили набитыми, проводники не спускали лесенки. Наличие билета никаких гарантий на посадку не давало. В день, когда мы приехали в Татарск, рядового красноармейца на костылях, пытавшегося влезть в офицерский вагон, столкнули с подножки на рельсы.

Мы поставили свои мешок и чемоданчик возле вокзального штакетника и стали ждать. Поездов не было. Я пыталась греться, подпрыгивая на месте. К вечеру мама отправилась по соседним домикам искать ночлег. «Есть тут одна ненормальная, сердобольная, может, девочку на ночь и пустит», – сказали маме. Так я оказалась на печке у женщины, имени которой, к стыду своему, не запомнила. Старуха, мать этой женщины, ворчала: «Вот занесут сыпняк, будешь знать, как привечать, кого ни попади!». «Эх, маманя, – отвечала женщина, – не замерзать же детишкам возле жилья. Хоть кого-то – да отогреем. Бог не выдаст, свинья не съест!».

На следующий день появился поезд, но сесть в него нам с мамой и мечтать не приходилось. Единственной, но большой радостью этого дня было известие, что наши войска освободили Киев! Об этом сообщил репродуктор, висевший на столбе, на платформе. Пассажиры ликовали! А ещё в этот день мы слушали выступление товарища Сталина по случаю седьмого ноября. Наш вождь говорил о том, что Красная армия освободит оккупированные народы Европы, Советский Союз поможет им восстановить свои страны и сделает так, чтоб Германия ни на кого больше не нападала. Лица слушавших Сталина светлели. «Как он замечательно говорит, как ясно рисует перспективы! Какое счастье, что он у нас есть!» – говорила мама.

Следующую ночь я спала на той же печке, и поэтому мы проворонили возможность сесть в поезд. Оказывается, нарком Каганович отдал приказ в честь седьмого ноября освободить станцию Татарска. Срочно был прислан пустой состав, который увёз всех пассажиров. А меня на вокзале не было! Одна удача: теперь мы с мамой смогли расположиться в зале ожидания и даже не на полу, а на лавке! И всё же, огорчена мама была ужасно. Правда скоро до пассажиров дошли слухи, будто внеплановый поезд довёз людей только до следующей станции, а там – выгрузил. Так был выполнен приказ наркома....

Но к вечеру появился новый состав. Лесенки опять не спускали. Давка у дверей вагонов возникла страшная. Мама тащила наши вещи. А мне в этой суматохе она отдала большой пакет с пропуском в Москву, своим паспортом, моей метрикой и хлебными карточками. Вагон был утрамбован не плотно, и кто-то из сознательных пассажиров крикнул: «Подавайте детей!» Я протянула вверх свободную руку и почувствовала, как меня начали тянуть в вагон. Но кто-то неизвестный сзади схватил меня за ноги. Я поняла, что сейчас упаду на рельсы. «Лови пакет», – крикнула я маме и освободившейся рукой вцепилась в поручни вагона. Меня втащили. Наконец оказалась в вагоне и мама. И тут обнаружилось, что пакета с документами и карточками нет!.. Мама в ужасе кричала: «Пропуск потеряли! Все документы!» К счастью, возвращавшийся на фронт солдат догадался, что случилось. Он протолкнулся к выходу, полез под состав и нашёл наш пакет. Потом он размещал детей по полкам, приговаривая: «Все деточки наши, советские, всех устроить нужно по совести! Так что уж потеснитесь, мамочки! Так по-хорошему и доедем». Вагон постепенно утихомирился. Я свернулась клубочком на верхней полке. Колёса весело стучали: «В Москву, в Москву!»

 

Уезжала домашним ребёнком,

Деликатным, застенчивым, тонким.

А вернулась подростком суровым,

Знавшим цену и хлебу, и крову,

Солидарности, долгу, добру,

Злому ветру на голом юру,

 

И усвоившим жёсткое «надо»

И готовность идти сквозь преграды.

И в одиннадцать знала уже,

Что багаж человека – в душе:

Вмиг сгорают достаток и дом,

Остаёшься с души лишь добром…