Об авторе, от автора

Я, Чиркин Вячеслав Павлович, родился 31 октября 1937 года в Дагестане, где недолго проживали мои родители, уроженцы Саратовской губернии. Русский.

Детские и юношеские годы прошли в селе Красное и в городе Мценске, Орловской области. Именно там сложился мой литературный язык, сформировалась жизненная позиция.

Образование – 8 классов. В школе ФЗО получил специальность каменщика-печника и много ездил по родной стране, работая на стройках. Имею правительственные награды.

С 1956 по 1959 год служил в Советской армии рядовым.

Разведен. Имею сына, дочь и четверых внуков. В 1975 году переехал в Архангельскую область.

Север покорил меня красотами природы и обилием лесных даров. Здесь, в городе Котласе, я и живу до настоящего времени.

Писать начал поздно, в 50 лет, когда не смог работать на любимой стройке. Пишу небольшие по объему рассказики и сказки о животных, повести для детей и взрослых. Мною написана, а местным театром поставлена пьеса для семейного просмотра: «Сладкоежка и Дымовой». Являюсь членом Союза писателей России.

Издавались книги: в издательстве «Правда Севера», в городе

Почему бульдог морщится

Правдивая сказка

Расскажу я вам про это сущую правду. Слушайте.

Когда Господь Бог населял животными землю, бульдога вылепил из глины с обычной собачьей мордой. Узкой и длинной. Чтобы нос везде совать.

Бульдог этим очень гордился и даже решил посмеяться над соседкой кошкой:

– У тебя, кошка, не морда, а блин с глазами. Я бы с такой и на люди выйти стыдился.

– Ты бы помалкивал, бесхвостый, пока я тебе глаза не выцарапала, – обиделась соседка.

– Это ты? Мне!? – возмутился бульдог.

– Ещё и уши оборву, – добавила кошка и кинулась прочь.

– Да я тебя пополам перекушу! – рассвирепел пёс и бросился за нахалкой.

А кошка прыг на дерево.

Бульдог не успел нажать на тормоза и со всего ходу врезался в ствол. Нос у него от удара в гармошку скукожился, а глаза на лоб выкатились.

– Ну что, съел? – фыркнула кошка сверху. – Теперь тебя и собаки засмеют!

Посмотрелся бульдог в зеркало – мама рόдная! Не морда, а полное безобразие. Забился в кусты и стал лапами себя за нос тащить. Хотел обратно вытянуть. Да ничего не вышло. Так и живет со сплющенной физиономией. А кошек – терпеть не может.

Вот так было. А кто не верит, пусть сам попробует: с разбегу, носом, в дерево. Тогда поймет, что я не вру, а сказку сказываю…

 

 

Наивные стихи:

 

Не как Искусство, а как попытка краткого изложения мыслей, чувств, эмоций. В фазе самосовершенствования, поиска, поэтому:

Критики! Не тупите на них копий! Рано. Я – учусь...

****************************************************************

 

…Мне рамок прозы стало мало – писать пытаюсь я стихи, и где получится коряво, уж ты, Читатель мой, прости…

 

Звезда или Комета?

(Звезда – не плагиат, а творческое совпадение.)

 

Звезда светила в жизни мне, и вдруг – пропала…

А стеариновой свечи, увы, так мало…

Брести в потемках одному – тревожно, страшно.

И оставаться в темноте весьма опасно.

Теперь тоска в душе скребется, а сердце – ласки просит.

Уверен я – Звезда взойдет! Господь меня не бросит.

…Блесни далеким маячком! Я – путник смелый!

Пройду к тебе нелегкий путь, лишь ты б горела.

И снова Звездочка взошла, смущенно улыбнулась:

Я не упала, не ушла! Я просто… спотыкнулась.

…А, может, это не Звезда, а так, комета?

О ком тоскуешь ты тогда? Скажи мне это…

 

 

В разлуке

 

Увы! Рассорились с тобой, но, видно, не ушла любовь:

С тобой ложусь, с тобой встаю, с тобой работаю, пишу,

С твоим я именем живу, с тобой всегда в обнимку сплю,

Слова безумные шепчу…

Да, я соскучился! Хочу:

Тебя и тискать, и ласкать, руками грубыми ломать,

Кусать, царапать, колотить – ну нету сил тебя забыть!

 

 

Кружка от любимой.

 

Когда дружны мы с Вами были – Вы мне для чая кружку подарили.

Я ею очень дорожил: лишь из нее вседневно пил

И чай, и кофе, и компот.

Она мне жажду утоляла, и сердце тайно согревала

Мечтою сладостной, теплом. А я её не уберег:

На пол случайно уронил – на мелки звонночки разбил…

Но я осколок подобрал и в тайный уголок прибрал.

Как станет тяжко на душе – его оттуда достаю,

К лицу небритому прижму – тебя на помощь позову.

Приходишь снова ТЫ ко мне, с волшебной кружкою в руке.

И стоит из нее испить – и снова хочется мне жить!..

 

Но чаще так: все то что БЫЛО – не склеить уж и не сложить.

И смысла нет о том тужить…

ДЯДЯ САША

 

Я расскажу о Епове Александре Васильевиче, 1911 года рождения, беспартийном, рядовом участнике Великой Отечественной войны.

...Он не брал в «языки» вражеских, генералов, не сбивал тараном самолетов и даже не участвовал в знаменитых стратегических операциях, хотя всю войну крутился в военной «мясорубке». Природа создала его пахать землю, ухаживать за скотом, растить детей. В праздники он, как сам говорил, любил выпить «для веселья», «покуражиться» по деревне.

В начале коллективизации их семью не взяли и колхоз: матери уже не было, умерла, отец тяжело болел, а с них, детей-подростков, проку было мало. Но как-то перебивались картошкой, грибами, ягодами. Потом в колхоз все же приняли, забрав, естественно, единственную лошадь, телку, небогатый «нажиток», не дав взамен ничего. Чтобы выжить, пошел трелевать лес на лошадке. Наваливал сам, побольше, лишь бы увезла коняга. Хотелось заработать, приодеться. Но от заработка после вычета налогов и уплаты поборов оставались крохи. Доходило до того, что когда ставил зимой просушить валенки, выбегать в мороз «до ветру» приходилось босиком. В запасе не было ни обуви, ни одежды. Когда друзья-одногодки собирались к девкам в другую деревню на посиделки, он, чтобы не травить душу, с худеньким отцовским ружьем уходил в лес, с ночевкой в охотничьей избушке. Так и не женился… Потом началась война и в августе 41-го года его забрали защищать Отечество, которое было для него не добрей злой мачехи. В первом же бою их часть, недовооруженную, недоодетую, недообученную, предали и разгромили в заснеженных лесах финского фронта. Раненый в обе ноги, он забился под сваленную снарядом елку и остался жив, но ноги в ботинках отморозил: если б он вылез сразу после убойни — его бы добили финны.

На третий день началась гангрена. Его мучила жажда. Снег, который он лизал, жажды не утолял. Тогда он решился, лежа на боку, развести костерок и растопить снег в котелке. По дымку его, окоченевшего и потерявшего сознание от потери крови, и нашли финские солдаты. Они нe пристрелили eго, а отнесли к врачам. Так и оказался дядя Саша во вражеском плену. Обе ноги отрезали выше колен. Далее пошли госпитали, лагеря для пленных и весной 45-го года – репатриация на Родину. Путь этот тоже был долог и тяжел...

В родовой деревне Бузда, что под Яренском, отца в живых уже не было. В доме жила старшая сестра, на иждивении которой находилась младшая, инвалид с детства. Добавился к ней и безногий брат…

Конечно, можно было заняться извечным промыслом российских калек: оголить культи, сесть у магазина и собирать милостыню в фуражку. Набрал на бутылку, напился, свалился и забылся... Но он решил жить, «как все». Да и сестрам нужен был мужчина, хозяин в доме. Завели овец, развели кроликов, кур. Скоту на зиму нужно сено, и он наравне с сестрами стал косить, ворошить, метать. Вы спросите: «Как?!» А вот сядьте на пол и попробуйте...

Русская печь в дому была добра, жарка и просторна. Она варила, отогревала, лечила от хворей, но требовала дров. Старшая сестра работала в колхозе дояркой и по пути на ферму срубала 2-3 не толстых сушины, благо, лес был рядом. Младшая с безногим братом обрубали сучья, кряжевали пилой-двуручкой, а затем: летом — волоком, зимой — на санках, таскали к дому, укладывали в поленницу.

Постепенно Саша научился все делать сам, «без баб», как он говорил. Однажды его долго не было, и сестры нашли его придавленным неудачно упавшим деревом. Но обошлось без новой травмы, увечья: ему «везло» в жизни...

«3доровая» сестра вскоре умирает с одеревеневшими от ручной дойки руками и с так и не поставленным диагнозом. Остались два инвалида вдвоем, а жить надо...

На послевоенную советскую пенсию обыкновенный человек выжить не мог. Даже теоретически. А они жили... И если кого-то раздражает стариковская прижимистость, «жадность», пусть попробует прожить на те деньги хотя бы «арифметически». И он поймет, что выжить мог лишь душевно стойкий, жизнелюбивый, трудовыносливый и... сверхбережливый. Переживший тe годы уже никогда не выбросит корки хлеба, не потратит, семь раз не обдумавши, и копейки...

Но партийным «мудрецам» снова не понравилась крестьянская жизнь, и деревня Бузда попала в неперспективные. Закрыли лавку с продуктами, отключили электричество, разбрелись люди. Пришлось шестидесятилетним инвалидам переселяться в райцентр, в «казенную» квартиру, где не было ни огорода, ни бесплатных дров, ни скотинки. К таким квартирам власть даже сараев для дров не строила... «На все нужна копейка…», — вздыхали, но не жаловались старики. И жили на копейки… Это уж в последние годы полегчало.

Заботилось ли о своем защитнике-ветеране наше государство? Безусловно! Ему, как и всем, «надбавляли пензию», по торжественным датам вручали юбилейные медали, к праздникам «отоваривали» продуктовыми наборами. Но за 22 года, что он прожил в коммунальной квартире, в ней ни разу не делалось даже «косметического» ремонта! А на кухне обвалилась штукатурка с потолка. После сделанного за свой счет ремонта печи, она стояла небеленой. Закопченная кухня выглядела ужасней кормо - кухни в ином свинарнике. Старики по складу характера не умели и не хотели просить, требовать, а совести у власть имущих не было. Но квартплату брали исправно...

Да, ему предлагали «частично благоустроенное» жилье, или «каменный гроб», как он говорил. Но он не соглашался вновь переезжать с обжитого места. Нетрудно было догадаться и о том, что оставить, «бросить» привезенные из деревни и бережно хранимые корзины, санки, бочки, косы и прочий крестьянский инвентарь, было свыше их сил и понимания. Уж слишком тяжким трудом и долгими десятилетиями наживалась эта… «частная собственность»...

– А вдруг власть переменится и опять погонят в деревню? Как без инструмента? Пропадать? Нет, не пойду. Здесь буду доживать, нe соглашался он. Может, потому и дожил до 83-х лет...

...Все годы, живя в многоквартирном доме, он чистил мостки, колол помельче дрова, мыл полы, посуду, на ручной коляске ездил в баню, на рыбалку и в гости и никогда не унывал, не сидел без дела. Лишь раз он плакал в голос и причитал от обиды: «Я зa свою жизнь чужой щепки на улице не поднял, а у меня кто-то дрова из поленницы ворует...» Он так переживал очередную людскую несправедливость, что заболел. Перед тем как слечь совсем, он успел сказать сестре: «Меня парализовало». И замолчал навсегда...

…Жизнь слишком крепко дружила с ним, чтобы отпустить cpазy: сердце билось, глаза видели, сознание сохранилось, а говорить и двигаться не мог. И он обиделся на такой жестокий конец и не захотел жить беспомощным, безгласым, мокрым, – обузой для всех.

Он, как мог, противился лечению, кормлению: выталкивал языком ложку, отворачивался, срывал капельницу. Над ним плакали, уговаривали, пытались кормить насильно, и тогда он молча плакал… Он не уступил, не смирился. И добился своего...

И вот я сижу у гроба его последнюю мирскую ночь. В комнате тихо. Шуршат оголодавшие тараканы. Молчу и я. Вспоминаю и пишу. Иногда я смотрю на его чистое строгое лицо и мысленно спрашиваю, о чем забыл. Он молча отвечает...

Я не боюсь его. Я понимаю его. Я не осуждаю его. Я преклоняюсь пред ним: не всякому дано прожить столь трудную и долгую жизнь и не сломаться, не согнуться перед ней. Он жил и умер настоящим мужчиной, и пусть родная земля будет ему пухом.