В час перед рассветом на побережье часто наступает затишье — момент идеального равновесия между сушей и водным простором. Бескрайняя гладь моря и бескрайняя высь неба сливаются в одну нераздельную бесконечность, совершенно пустую и в то же время обещающую всё. Ночные цикады уже умолкли, а чайки ещё не проснулись. Воздух почти неподвижен, и лишь мелкая рябь покрывает воды. Их еле слышный шелест в тишине лишь усиливает чувство умиротворения. И в этот момент так легко поверить, что всё в мире случается ровно так, как должно быть.

Василис любил этот час. Сидя на перевёрнутой лодке на пустом пляже, он чувствовал себя единственным человеком на земле, и все возможности в мире, какие есть, были открыты перед ним. А потом встанет солнце в переливах ярких красок, как чудо, как личный подарок ему. И всё, что случится позже, то, что случается каждый день, уже не будет так важно. Пусть задираются местные хулиганы на рынке, пусть косятся неодобрительно взрослые на беспризорного мальчишку. Пусть ему всего восемь, и нет у него больше ни крова, ни родных, зато упорства не занимать. Он выжил, и нынче сам себе голова.

Предрассветные сумерки отступали медленно, но Василис никуда не торопился. Воскресенье только завтра — завтра он в этот час отправится на мыс, чтобы собрать без помех креветок, пока все местные добытчики в церкви. При мысли о креветках в животе жалобно заурчало, и Василис бережливо забросил туда один орешек из кармана — их оставалось совсем мало. На рынок за требухой или добрым подаянием отправляться имеет смысл не раньше, чем солнце поднимется на добрый локоть над горизонтом. А пока, пока, в этот волшебный час земля и небо, и море принадлежат ему одному, как и он им.

Внезапно рядом раздался тихий голос. Мальчишка вздрогнул и обернулся. Сперва ему показалось, что это привидение — нечто тонкое, бледное, почти прозрачное. И эта мысль скорее успокоила, чем напугала его: Василис больше опасался живых людей, и обычно был очень чуток, а тут ведь и не заметил, как к нему подошли. Но привидение вежливо повторило:

- Здравствуй.

И, пробормотав в ответ нечленораздельное приветствие, Василис понял, что это живая женщина, просто он таких никогда не видел. Станом хрупкая, словно девочка, только у девочек не бывает таких грудей — груди были взрослые, да и вся фигура тоже. Надето на ней было не пойми что: тончайшая материя, почти прозрачная обвивала тело в несколько слоёв, и множество свисающих концов вспархивали, как живые, под просыпающимся утренним бризом. Сама женщина была очень бледная, почти белая — кожа как молодой месяц, а волосы как полная луна цветом. А лицо её было прекрасным, словно из сказки.

- Ты рассвет встречаешь? - спросила она, и мальчик кивнул, не в силах вымолвить ни слова от удивления. - Можно и мне с тобой?

Голос у неё был ласковый-ласковый, как у матери, так что у Василиса даже комок в горле встал, и потому он подвинулся молча. Ростом она была немногим выше него.

- Как тебя зовут? - задала она первый из обычных вопросов.

Василис неохотно представился — он не любил рассказывать о себе взрослым.

Впрочем, женщина надолго замолчала, и сидела так тихо, что Василис мог расслышать за тихим шёпотом волн собственное дыхание, но не её. Женщина сидела неподвижно, словно изваяние, и только многочисленные кончики её одеяния трепетали, еле слышно шелестя на ветру. Пахло от неё непонятно — вроде бы водорослями, но не горько, а сладко.

Они любовались восходящим солнцем, и женщина изредка задавала какой-либо вопрос. Она не давила и не требовала, как другие взрослые, любой из которых считал себя вправе говорить с ним, ребёнком, как тан с собственным рабом. Мальчик расслабился и потихоньку рассказал всю свою нехитрую историю: родители погибли от эпидемии вместе с половиной деревни, а в прислужники к местному тану он даже проситься не стал — уж больно тот был злой; вот и подался в город "на вольные хлеба".

Обычно недоверчивый, сейчас он чувствовал себя на редкость спокойно в присутствии другого человека, пожалуй впервые с тех пор, как потерял маму, хотя, конечно же, это было совсем другое. А ещё в первых утренних лучах он разглядел, что глаза у гостьи огромные и фиолетовые, совершенно удивительные. И кожа поблёскивает, будто замазанная рыбьей чешуёй.

Звали женщину Сириллун, и она предложила ему пойти жить с ней на острове неподалеку. Нужно было собирать сушняк и разводить огонь по вечерам, делать другую нехитрую работу по хозяйству, и иногда ходить в город раздобыть чего-нибудь. Работы немного, но за неё он получит стол и кров. Трогать его никто не будет, потому что больше на том островке никто не живёт. Только два условия было у неё: никогда не выходить из своего жилища по ночам и каждое утро рассказывать ей свои сны. Мальчик подумал и согласился. Уж очень у неё был голос ласковый. Терять-то ему нечего, а такой слушай хоть целый день — не устанешь, он даже пожалел, что она так мало говорила.

Договорились встретиться на закате. Она объяснила ему, как найти место, где спрятана её лодка, и ушла. Дорога была неблизкая, и мальчик, не откладывая, отправился в путь. Он посуху пересек мыс и часа в четыре пополудни вышел к приметным скалам, которые она ему указала. Так далеко он ещё не заходил, но, судя по рассказу, условленное место было уже недалеко. Мальчик остановился пообедать собранными тут же под камнями жирными устрицами. С другой стороны скал иногда долетали человеческие голоса — там, видно, собирали тех же устриц, но по эту сторону им мешало добраться большое нагромождение камней у берега.

За два часа до заката мальчик без труда нашёл указанный валун в прибрежном лесочке, а рядом с ним в кустах лодку. Далеко в море маячило несколько скальных островков. Он сел и стал ждать, прислушиваясь к шелесту листвы на берегу, гадая какой из островков — их. Сириллун появилась с моря — она вышла из-за камня и тихонько окликнула Василиса своим ласковым голосом, снова застав его врасплох.

Женщина помогла ему столкнуть лодку, но сел в неё только он. Путь лежал среди подводных камней, потому Сириллун сказала, что поплывёт впереди, держа лодку за канат, а он доложен следовать за ней и хорошенько запоминать путь — в другой раз придётся грести одному. Так они и поплыли.

Сириллун была удивительной пловчихой, двигаясь в воде легко, словно рыбка, вот только сил у неё было маловато — тащить лодку за собой на буксире она не могла. Василису пришлось изрядно поработать вёслами, и он натёр себе большие водянки на ладонях.

Добрались до острова уже в темноте. Посреди пути дно было довольно глубокое, но ближе к острову снова проступили подводные камни. Впрочем, при яркой луне хорошо было видно их очертания.

А Сириллун так и плыла всю дорогу! Василис, конечно, мало в чём пока разбирался, но он прожил всю свою недолгую жизнь на берегу и до этого был уверен, что такое расстояние вплавь не преодолеть никому. Он предложил Сириллун подняться в лодку, но та лишь рассмеялась тихим ласковым смехом, рассыпавшимся по глади воды как звон колокольчиков. Казалось, это засмеялись звёзды, мириады которых вытянулись шлейфом поперёк неба, а сама Сириллун, вся молочно-белая и золотистая, светилась в прозрачной воде, будто второе отражение луны, и кожа её поблескивала, словно чешуя.

Остров Сириллун был самым большим и самым плоским из тех островков, что Василис видел с берега. Он был вытянут по направлению от берега, как клинок. Посредине, словно гарда, возвышалась скала. Похоже, она была частью тянувшейся некогда параллельно берегу гряды. Остальные островки были просто скалами в море, и между ними тоже было полно камней, будто неведомый великан растоптал когда-то эти горы, а раскрошившиеся обломки величиной с дом, так и остались лежать в воде между нескольких более-менее уцелевших вершин. На крайних из них гнездились птицы, и Василис часто пробирался туда за яйцами, а между камней можно было насобирать сколько угодно мидий, устриц и других моллюсков, из которых Сириллун часто варила похлёбку с какими-то водорослями — Василис бы никогда не подумал, что это может быть так вкусно.

На острове у Сириллун была другая лодочка — кожаная, на каркасе из каких-то огромных рыбьих костей. Василис никогда не видел ничего подобного, но на ней оказалось очень удобно лавировать между всех этих камней. Правда, в плохую погоду, это всё равно было опасно. По обломкам среди скал было видно, что тут разбилось немало лодок, и даже небольших кораблей. Василис собирал эти доски и сушил их на солнце, чтобы потом использовать в качестве дров. Сухой плавник пах не очень-то приятно, хотя Сириллун вроде бы и не имела ничего против. Рощица же, занимавшая большую часть островка, была не столь уж богатой на деревья — всё больше можжевельник да туя, немного оливок, да всего несколько толстоствольных с большими пятиконечными листьями, названия которых Василис не знал.

Исследуя подводные камни, иногда Василис задавался вопросом, не то ли это место, которое в городке называли Скалами Смерти, неизменно упоминая их с суеверным ужасом, потому что там вечно кто-нибудь пропадал. Ему, впрочем, жилось там спокойно и хорошо.

Его жилище находилось «на рукоятке клинка» - меньшей части острова, обращенной к берегу, и представляло собой сухую пещеру в склоне скалы, к которой была пристроена деревянная верандочка из сухих ветвей кустарника, переплетённых каким-то ползучим растением. На одном из плечей скалы пробивался маленький родничок, служивший им источником пресной воды. Чуть выше в скале была большая выбоина, словно гнездо, из которого вынули огромный валун, куда собиралась дождевая вода – там Василис стирал. На другой стороне скалы был узкий проход, по которому Василис пробирался на половину Сириллун, чтобы разжечь ей вечером костёр и посидеть с ней час-другой, пока приготовится еда, и они отужинают. Она очень любила тепло, но не жар.

Как-то раз днём, обследуя остров, он нашёл её спящей в небольшой полуподводной пещере на северо-восточной стороне островка. Василис не стал её тогда будить и ничем не показал, что знает об этом убежище.

Обычно он встречал Сириллун на песчаном пляже, которым оканчивался остров с её стороны. Неподалёку стоял шалаш, который Василису пришлось подлатать в первые же дни по её просьбе, хотя не похоже было, чтобы в нём кто-то жил. Стоял там только старинный запертый на висячий замок сундук, и висела ещё одна хламида голубого цвета, в конструкции которой Василис так и не разобрался.

Вечером после ужина он уходил к себе, и как было строго-настрого велено, не выходил из своей пещеры. Конечно, интересно было, почему, но мальчик подозревал, что тут замешано какое-то колдовство — глядя на Сириллун, поверить в это было легче лёгкого. А с колдовством шутки плохи — это всякий знает.

По ночам Сириллун пела, да как пела! Казалось умолкали волны и луна на небе останавливалась послушать этот нежный голос! Василис частенько плакал, сидя на своей деревянной верандочке, то от грусти, то от восторга, находивших на него от её пения. Как он любил такие ночи! После ему всегда снились какие-то удивительные и сказочные сны: то храмы с золочеными головами, освещённые странным светом, идущим словно бы ниоткуда, то стаи золотых рыбок, летящих над водой, а однажды принсился морской царь на своём подводном троне из красных кораллов и янтаря, и целая свита из каракатиц, осьминогов, морских коньков и массы других непонятных созданий.

Все эти и другие, обычные сны он рассказывал Сириллун, которая сама приходила к нему по утрам, чтобы послушать их. Слушала она всегда очень внимательно, хотя ничего и не говорила в ответ, просто иногда улыбалась или хмурилась, но было видно, что ей очень интересно. И даже если сон был страшный или тревожный, после рассказа он всегда переставал беспокоить мальчишку.

Как-то раз Василис робко спросил, что снилось ей. Сириллун ответила, что ей всегда снится только один сон, но он его не поймёт, этот сон о другом мире, который тот себе и представить не может. И так она это сказала горько, что больше Василис не задавал подобных вопросов. Он и этот-то спросил лишь затем, чтобы послушать её голос, но с тех пор решил довольствоваться пением. Это и так было большим счастьем.

Василис втайне обожал свою хозяйку — не так, как мать или сестру или ещё кого в этом роде. Конечно, он не посмел бы ей этим надоедать — Сириллун была всегда ласкова, но немногословна и держалась на некотором расстоянии... Ему казалось, что она необычное существо, неземное, как богиня. Может быть, она русалка? Или даже дочь морского царя? Вон как плавает. И никогда её нету днём на берегу, только ранним утром да поздним вечером можно было застать её нежащейся на слабом солнышке нагишом — прекрасную, словно точёная статуэтка, которую Василис видел однажды в большой лавке в городе; живых людей столь красивых и изящных он не видел никогда. Не то, чтобы он повидал много голых женщин, или посмел глазеть на Сириллун — глянет, покраснеет и отвернётся, пока та спокойно встанет и завернётся в свою странную хламиду, а всё-таки разница была слишком заметна. И кожа её поблёскивала под лучами солнца, словно чешуя.

Иногда же Сириллун не появлялась по несколько дней. Обычно она предупреждала Василиса, что сегодня костёр может не понадобиться. Тогда ночь или две проходили тихо, и Василис понемногу начинал тосковать. Ещё она никогда не пела в безлунные ночи. Тогда он сидел, бывало, в своей пещере и вспоминал этот чарующий голос, а когда снова слышал её пение после перерыва в несколько дней, то не мог сдержаться и плакал от счастья.

Однажды Сириллун не было четыре дня к ряду, Василис ужасно беспокоился. Он заглянул днём в подводное убежище, но там было пусто. Тогда мальчик пришёл вечером на её половину и стал ждать, да сам не заметил, как заснул.

Проснулся он внезапно уже посреди ночи. Сириллун выходила из воды, нагая. Кожа её лоснилась, словно смазанная жиром и поблескивала в свете полной луны, волосы были пышны от набившихся водорослей, и вся она заметно светилась. Василис испугался до смерти — не только потому, что нечаянно нарушил запрет, но ещё и от того, насколько прекрасна и величественна была в этот момент её точёная фигурка.

Он упал лицом в пыль перед её ногами и разрыдался, не в силах вымолвить просьбу о прощении. Однако Сириллун лишь засмеялась, как звёзды, подняла его, не одеваясь, так что мальчик не знал, куда девать свои глаза, но только до тех пор, пока она не поймала его взгляд своим. От этой фиолетовой слегка мерцающей глубины он обомлел и не смел шевельнуться. Он был уверен, что сейчас она скажет какое-то заклятье, и превратит его в каракатицу или что похуже.

Василис стал мямлить объяснения. Но Сириллун перебила его и сказала, что может отлучаться и на дольше, не нужно волноваться, в море с ней ничего не может случиться. Пусть идёт теперь домой и больше не нарушает запрет. Понял? - Как не понять?

Василис уже хотел было повернуться на негнущихся ногах, но Сириллун удержала его за подбородок невероятно холодной и словно шёлковой на ощупь рукой и спросила, не снился ли ему какой-то сон, пока он спал здесь. Василис лишь мотал головой в страхе, но она не отпустила его, пока не увидела, что он как следует подумал и честно ответил «нет». С той ночи Василис окончательно уверился, что Сириллун не человек, но от этого не стал обожать её меньше, может быть, даже немного больше.

Раз в полтора-два месяца Василис ездил в город. Он старался подгадать под новолуние, чтоб пропустить как можно меньше песен Сириллун. Отсутствовал он дней пять — неделю: путь был неблизкий, иногда мешала выехать или вернуться непогода, ведь к острову ни за что было не подойти даже в самый маленький шторм. Потом надо было продать кое-какие вещички, найденные им в скалах да на дне, или те, что иногда приносила Сириллун. Она говорила, что это дары моря, и Василис не удивился бы, узнай, что она достала их с самого дна, с погибших кораблей. Иногда попадались старинные вещи или деньги, а иногда современные. А порой Василису удавалось найти несколько жемчужин у южного острова их маленького архипелага.

Сперва ему было трудно сбывать эти вещи. Кто-то даже грозился отвести его в магистрат, будучи уверен, что он украл золотую табакерку старинной работы. Но жить как-то надо было, надо было купить то верёвки, то гвоздей, то новую рубашку или хоть спичек — кремнем или трутом иногда долго промучаешься. Сириллун позволяла тратить ему всё по своему усмотрению, даже покупать мясо или сладости для себя, если денег хватит. Ей деньги были ни к чему совершенно – так она сказала однажды своим неизменно ласковым голосом. Потом нашёлся торговец, которого удовлетворило объяснение, что парень пловец и промышляет со дна моря, и он брал у него почти всё подряд. Много ли, мало ли давал, Василиса это устраивало.

Так прошло пять лет. Василис был вполне счастлив. Но однажды вечером он услышал странную историю в таверне. Рассказывал рыбак.

Вышел он на дальний лов и надо ему было проплыть мимо Скал Смерти со стороны открытого моря. Ясное дело, он держался от них на приличном расстоянии, как любой здравомыслящий моряк. Как вдруг услышал он тихое пение, идущее словно бы из-под самой воды. И такой был прекрасный голос, так за душу брало это пение, что он невольно стал грести по направлению к нему. Казалось, что источник совсем рядом, но он никак не мог к нему приблизиться. Светила полная луна, и вскоре он заметил, что опасно приблизился к Скалам Смерти. Тут пение зазвучало громче, и совсем рядом из воды показалась русалка — такая прекрасная, что у кого хочешь бы дух захватило. Она поманила его на скалы, и он не смог противиться, хоть и знал, что это верная смерть. Но так прекрасен был её голос и она сама, что он был готов в тот момент и на смерть. Однако русалка провела его лодку мимо подводных камней в какую-то заводь, а потом...

Лицо рыбака в этот момент стало таким блаженным, словно он вспомнил, как побывал в раю. Василису все эти приметы одна к одной говорили наверняка, с кем повстречался рыбак, и в нём разгорелось любопытство. Однако через секунду глаза мужчины затуманились, и он смущённо сообщил, что дальше плохо помнит. Вроде бы там было пиршество на берегу и десятки прекрасных дев, ему дали выпить вина, и он отключился. Василис был уверен, что никаких пиршеств с десятками дев на их острове не бывает — он бы услышал. Видать, когда люди плохо помнят, они начинают сочинять. Очнулся рыбак в своей лодке утром чёрти где посреди моря и плутал два дня, пока не встретил корабль, который взял его на борт и доставил обратно в порт.

Товарищи его, сидевшие за столом, посмеялись, сказав, что тот просто перегрелся, видать, на солнце. А ещё, говорят, у Скал Смерти какие-то водоросли растут, от которых у людей бывают видения. Но тут другой рыбак возразил, что у него тоже был подобный случай в тех водах, правда, он запомнил только прекрасное пение, а потом провал в памяти, и очнулся посреди моря. Он чуть не помер от жажды, пока до земли добрался, и с тех пор больше там не плавал. Тогда он тоже посчитал, что виной всему водоросли, да только видения у всех бывают разные, почему же тогда оба они слышали пение, и как вышло, что не разбились? Тут и третий рыбак признался, что часто проплывает неподалёку, хотя близко не подходит, конечно — гиблое это место, все знают. И ему тоже иногда в полнолуние вроде бы слышится пение, но как-то очень далеко, так что он не обращал внимания.

Настроение у рыбаков поменялось, прозвучали предположения про коварных русалок или морскую ведьму, вспомнилось, сколько там погибло людей у тех скал... Василис с ужасом понимал, что ещё немного, и они решатся всем скопом отправиться туда при свете дня и проверить, но тут вдруг из темного угла позади очага высунулся старик и сказал им:

- Дурачьё! Понапьются пьяны, чего только не придумают. Я там жил несколько лет, когда мал ещё был, беспризорщина. Так что я эти острова как свои пять пальцев знаю. И можешь поверить мне — там так ветер в скалах поёт.

- Не было никакого ветра! - возмутился тут первый рассказчик.

- Это у тебя на море может и не было, а между скал всегда ветер дует. Так там есть трещины длинные и узкие, в них всегда ветер странно свистит или стонет, бывает даже хохочет как сова. А как раз при тихой погоде на море похоже на пение. Можете поплыть послушать, конечно, если делать больше нечего.

Сказал это старик очень уверенно, а на последней фразе запылавшие было азартом рыбаки и вовсе разом остыли. Снова посмеялись над рассказчиком, что девы ему привиделись от испарений, а тот сильно не спорил. На том для них эпизод и закончился. Но не для Василиса, который вдруг узнал нечто для себя удивительное. Если старик действительно жил там, то должен знать... Но почему?.. Ах, Василис прекрасно понимал почему, он сам так испугался, что рыбаки пойдут доискиваться правды. Сириллун такая хрупкая, беззащитная, да и он мальчишка — что он может против оравы мужиков? Он бы и сам их отвадил, если бы хватило ума или убедительности. А это значит... Значит...

С колотящимся сердцем он подошёл к старику и робко попросил присесть за его столик. Старик кивнул ему молча напротив себя и подвинул кувшин с козьим молоком. Василис поблагодарил, наполнил свой стакан и, пока пил, собирался с духом, не зная, как подойти к интересовавшей его теме. Наконец вымолвил:

- А вы правда там жили? - старик кивнул. Тогда Василис сказал просто: - А я теперь там живу... - если всё и в самом деле так, как ему показалось, тот должен понять.

И правда, старик уставился на него пронзительным взором, и какое-то время они друг друга с интересом разглядывали. Мальчик только догадывался, а старик знал наверняка.

— Сколько тебе лет? - наконец спросил он.

— Вроде четырнадцатый пошёл.

— Значит, недолго тебе осталось.

Василис забеспокоился.

— Почему?

— Сам поймёшь, когда время придёт, до тех пор не о чем беспокоиться.

— А вы когда?..

— Примерно в твоём возрасте, с десяти лет почти до пятнадцати.

Василис подумал: сколько же ему сейчас? Нет, точно слишком много — Сириллун ведь вовсе не выглядит старухой, а лишь молоденькой женщиной…

— Но как же… столько лет? — он не знал, как спросить, и, наклонясь вперёд, еле слышно и потрясённо прошептал: — Сириллун?

Старик улыбнулся одними глазами и кивнул.

— Кто знает, как долог век детей нечеловеческих? — многозначительно сказал он еле слышно.

Василис кивнул, он и сам давно пришёл к выводу, что она не человек, так чему удивляться? Но ему вдруг стало интересно знать больше о прекрасном существе, рядом с которым он жил. Все эти годы, повинуясь её молчаливой манере, он не задавал вопросов - просто жил и был счастлив, но теперь… тем более, если вскоре, как старик говорит, он должен будет покинуть её… Однако он не знал, как спросить и что именно, лишь поедал старика глазами. Тот понял его интерес, наклонился тоже над столом и заговорил тихо, так чтобы никто не услышал:

— Я ведь не сам эту байку про ветер придумал. Уже после того, как я ушёл оттуда, прошло лет пятнадцать. Я скитался по другим городам, но потом вернулся сюда. Всё надеялся, может увижу её ещё разок каким-то чудом. Сидел я в этой же таверне, когда завязался похожий разговор, и вот с этого самого места тогда сказал про ветер пожилой мужчина. Он был помоложе, чем я сейчас, но я сразу понял, как и ты. Мы с ним потом не один вечер тут просидели. А когда он ушёл, я остался поддерживать байки про ветер да про шальные водоросли, чтобы люди подальше оттуда держались.

— Но если вам так хотелось повидать её, разве вы не могли сплавать на остров?

Старик пронзил его острым взглядом.

— Разве ты не слыхал, что творится с мужчинами, которые туда заплывают? - он кивнул на компанию рыбаков, которая говорила уже о чём-то совершенно другом.

— Но почему? Я не понимаю. Мне-то ведь ничего не делается…

Нет, кажется, он начал догадываться. То были взрослые мужчины, а он ещё подросток, как ни крути. Стало быть, вот что старик имел ввиду, говоря, что недолго ему осталось. Василиса прошиб холодный пот. Старик прочитал всю нехитрую мысль его по глазам и кивал по-старчески много раз, словно поддакивая собеседнику, хотя тот давно замолчал.

Потом старик заинтересовался начавшими расходиться рыбаками. Один из них, самый пригожий и молодой, разве что со странной прядью седых волос над левым глазом в чёрной как смоль шевелюре, остался сидеть безучастно с видом тревожно-мечтательным.

— Не нравится мне Костас, - проворчал старик. - Вечно он ищет чего-то невероятного. Боюсь, не поверил он в ветер и водоросли. Видишь седую прядь у него? Это он с рыбой-меч сражался. Она лодку-то ему разбила, и ногу поранила. Он уж с жизнью попрощался, да только тут рыба вдруг отступила, а его, по словам, русалка к берегу вытащила, прекрасная, что дух захватывает. Над ним, конечно, посмеялись, что это ему от потери крови померещилось. Да только он парень себе на уме, понимает, что не все концы в этой версии сходятся — не спастись ему было самому. Заболел он с тех пор душою. Как услышит о чём-то странном, втихаря тут же туда кидается — когда и потом узнаешь, а когда только по жене его Матрене, которая ищет его по всем кабакам и честит, на чём свет стоит. Или просто сидит с таким вот отсутствующим видом. Уж не знаю, почему она ему память не отшибла, как спасла-то…

Василис тоже обратил внимание на этого парня. Ещё раньше, когда рыбаки спорили по поводу той истории, он один не сказал ни слова, но слушал очень внимательно — совсем как Сириллун сны Василиса. Костас жадно впитывал каждое слово, и в глубине глаз его горел какой-то безумный огонёк.

— Что же делать-то? - спросил он у старика по поводу Костаса, который как раз очнулся и тоже поднялся уходить.

— От него беды не будет, разве что ему самому. Жалко парня — пропадает ведь на глазах, но боюсь, коли своего не добьётся, то и вовсе плохо кончит. А так, может она его забыть после заставит, как всех…

— Что забыть-то? Я так и не понял.

— Когда поймёшь, поздно будет, так что радуйся пока в неведении.

У Василиса мелькнула страшная догадка:

— Неужели она корабли на погибель заманивает?

Старик пронзил его укоризненным взглядом, но парень и сам тут же понял, какую глупость сказал, купившись на обычные сказки.

— Сам посуди, там бы уже целый остров был погибших кораблей. Может, кто и заплывает, сбившись с курса, но она, если кого живого находит, оттаскивает к берегу, я сам однажды видел. По большей части там разбиваются, только если в непогоду заносит. Но люди избегают тех островов, так что лодки там случаются нечасто. Поёт-то она куда чаще. Я думаю, она это делает для удовольствия, такова уж её природа. Если кого и сманивает, то только мужчин, но вреда большого, как видишь, не причиняет. А поскольку проплывают там редко, да и слухи, даже такие, на этом побережье ни к чему, думаю, она плавает к кораблям. Я несколько раз пересекал море, и там, на расстоянии есть ещё один скалистый необитаемый остров, мимо которого проходят торговые пути. И матросы рассказывают странные вещи - там частенько пропадают вахтенные или рулевые в ночную смену, исчезают с корабля. При этом оставшиеся не помнят ничего, кроме красивого пения, а если рулевой один был, то руль находят закрепленным по курсу, будто он спать пошёл. Наутро же или через день их подбирает следующий корабль, а бывает, что и свой возвращается, находят в море на бревне или другом каком обломке с блаженным видом и кратковременным беспамятством… Если неподалеку оказывается другой корабль, то и он сбивается с курса. В прошлом суда там, бывало, разбивались, поэтому теперь остров стараются обходить подальше. А так, как кончится пение, рулевой выправит курс, и делов-то. И называют меж собой моряки тот остров островом Сирен.

У Василиса даже в голове всё смешалось от обилия новых сведений. Он-то жил себе поживал рядом с сиреной, и ни о чём не подозревал, и не задумывался даже. Впрочем, если подумать, вреда от Сириллун не было никому, а иногда даже польза. Он же прожил там столько лет в безмятежном счастии, слушая её божественное пение. А кем бы он был, сирота беспризорная, и как жил бы, не повстречайся ему Сириллун? Пожалуй, ему сказочно повезло. Так успел рассудить он по дороге домой, и только две вещи тревожили его: что скоро его жизни на острове придёт конец, и что же Сириллун делает с теми мужчинами, которых заманивает на остров?

С первым он потихоньку смирился — хорошо хоть предупрежден, и с обновлённым вниманием слушал пение Сириллун и смотрел на неё, стараясь запомнить всё получше, впитать каждый миг, черточку, звук. Она заметила и спросила, что это с ним. Василис ответил вопросом: правда ли, что скоро ему придётся уйти? Она рассмеялась своим замечательным смехом и сказала, чтоб он не уходил раньше, чем действительно уйдёт - тревога это яд. И Сириллун спела ему, впервые лично ему, если не считать того раза, когда он сильно поранил ногу, свалившись со скалы, и она сняла тогда своей песней боль. Василис обомлел от восторга, даже прослезился от благодарности и понемногу им овладело полнейшее умиротворение. С тех пор он перестал думать о предстоящем расставании.

Но вот второй вопрос точил его, как червь изнутри, и со временем проточил приличную язву. Когда он был в следующий раз в городе, да и на другой раз, то пытался выяснить у старика Митрофана, зачем же всё-таки Сириллун мужчины, но тот ни в какую не желал прояснять это дело, настаивая, что его неведение его же и защищает, а придёт время — он сам узнает.

Видел он и Костаса — тот стал совсем странный: сидел отдельно в углу и вид у него был нездешний. Временами на лицо его находило блаженное выражение, как у того рыбака, рассказывавшего о своём визите на Скалы Смерти. Старик Митрофан при этом хмурился озабоченно. Василису это говорило о многом.

Потом за Костасом пришла жена, Матрёна в изрядно промокшем от непогоды и заляпанном понизу грязью рыбацком плаще. Она была крупная, тёмно-русая с прямыми волосами, круглыми, как у совы глазами и грубыми рабочими руками. В общем, обычная тётка, видная, властная, но не особо красивая. Подошла к мужу, пощелкала пальцами перед его лицом — тот едва вздрогнул и сделал вялое движение отмахнуться, но даже до плеча руку не донёс. Женщина махнула на него рукой и подошла к очагу погреться. Хозяйка таверны угостила её чем-то горячим, и, пока та обсыхала у огня, Василис слышал, как Матрёна жаловалась на мужа.

Мол, сидит вот такой, пока не возьмёшь его за руку и не поведёшь куда надо, да дашь в руки топор или лопату, или что ещё следует. Сам только в таверну отправляется по вечерам да в море утром. Только тогда-то у него глаза и живые. Слава Богу, при таких делах хоть на пропитание добывает, пусть и не так, как раньше: бывает иногда придёт из моря пустой, даже сеть сухая. Ну что ты с ним будешь делать? А как наступит полнолуние, то вот уж которое подряд встаёт и идёт куда-то, как лунатик, ничего не слышит и остановить его нельзя — в другое-то время он покорный. Возвращается через день, а то и два, весь какой-то мятый, непонятно чем пахнет, и в волосах водоросли. А спросишь его, где носило — только головой мотает, как беспамятный, и в глазах безумие, так что страшно делается. Уж лучше его не трогать, а то в первый раз-то топором замахнулся, как настаивать затеяла… Матрёна даже всплакнула, но быстро справилась с собой, подняла мужа и увела домой, беспрерывно ругая его всякими обидными словами, к которым тот оставался совершенно безучастен.

Старик только молча качал головой. А Василис никак не мог решить, хорошо это или плохо. Конечно, Костас стал почти негожий, но это блаженство у него на лице… И у другого рыбака тогда тоже. Только тот теперь был совсем нормальный, и не вспоминал того случая, и лица у него такого больше не делалось. И ни у кого больше не было такого лица. Только у старика иногда в глазах мелькало воспоминание чего-то такого. И у самого Василиса тоже лицо было счастливое, ему об этом всякий раз говорили — живёшь ты мол, парень, видать, без хлопот и забот, нам бы так. Но что остальные мужчины переживали такое сладостное и, судя по Костасу, немного мучительное? Любопытство снедало его лихорадочным огнём.

В конце концов Василису стало совсем невмоготу, и однажды в полнолуние он решился нарушить запрет, чтобы выяснить наконец-то ответ на столь мучивший его вопрос. Он выбрался из пещеры и залёг на скале. Сириллун пела как-то особенно проникновенно и нежно, аж мурашки по затылку бежали. Голос её сначала слышался с края острова, но постепенно стал приближаться. Василис бесшумно стал пробираться на голос, затем услышал мужское восклицание: «Любимая!» Песня Сириллун стала ликующей и внезапно смолкла со вздохом, будто придушенная.

Они были где-то совсем рядом. Василис пробрался дальше по верху, не спускаясь в рощу, чтобы не выдать себя шумом, и вскоре услышал невнятное мурлыканье на два голоса где-то под собой. Он залёг на скалу в чёрную тень соседнего камня и заглянул через край. Ночь была светла от луны, и кожа Сириллун отблёскивала, как чешуя, так что Василис сразу её заметил. Сирена была обнажена и сияла, казалось, больше обычного. Тело её казалось ещё более хрупким и белым против загорелой кожи крупного мужчины, на котором она лежала. Он тоже был обнажён, и они целовались, обнимались, гладили друг друга, время от времени переворачиваясь на подстилке из сухих мягких водорослей.

Мужчина был хорошо сложён, и когда он повернулся левым боком, Василис разглядел белую прядь в смоляных волосах — Костас!

Тут бы ему уйти, но Василис не пошевельнулся, словно загипнотизированный странным танцем, который разворачивался у него на глазах. Два обнажённых тела внизу сплетались и расплетались, скользили друг по другу руками, ногами и всем корпусом, сперва очень-очень медленно, но постепенно ритм нарастал, они метались, вскрикивали, стонали. Их горячечное дыхание было слышно даже наверху, и когда они внезапно напряглись, хором вскрикнув, а через несколько секунд опали, словно тряпичные куклы, Василис с удивлением заметил, что дышит чуть ли не так же часто и громко. Сердце его колотилось, кровь пульсировала в ушах, в пальцах ног и даже в паху, он весь покрылся испариной, и дышать было трудно. Оглушённый впечатлениями, Василис на какое-то время припал к скале щекой, приходя в себя и стараясь дышать как можно тише.

Вскоре послышался нежный голосок Сириллун:

— Ах, до чего же ты хорош, милый мой! Ну зачем ты так хорош?

Василис снова заглянул вниз и увидел, что они лежат, хитро переплетясь, и казалось, Костас всем телом обнимает сирену — руками и ногами, Сириллун откинула головку на его плечо, волосы их спутались, а одна точёная грудь её уютно пристроилась в большой ладони Костаса. Тот поцеловал её в ушко, Сириллун провернулась в кольце его рук и ног, оказавшись лицом к лицу, а он сжал её ещё крепче, словно желая вдавить в себя. Василис подумал, что это должно быть больно, но, судя по радостным ахам, Сириллун это нравилось - она сама так и льнула к красавцу-рыбаку. Потом отстранилась немного и стала гладить его лицо кончиками пальцев и легонько касаться его губ своими губами, приговаривая таким нежным голосом, что у Василиса даже сердце ёкнуло:

— Ну что же мне с тобой делать? Я не в силах от тебя отказаться. Снова оставить тебе немножко памяти? Ах, ведь сгублю я тебя!

Костас лишь счастливо засмеялся в ответ. Он вскочил на ноги, держа Сириллун на руках и закружился с ней по кромке воды. Они были такой красивой парой, что у Василиса на миг запершило в горле. Костас теперь был совсем другой, не то что в городе. Хорош собой от природы, нынче он и вёл себя словно расшалившийся бог - свободный и могучий, и такой счастливый!.. Под стать Сириллун.

Внезапно Василис увидел в ярком свете луны, как странно торчит у нагого Костаса что-то ниже пояса. Он машинально протянул руку к паху и к ужасу своему обнаружил, что и у него там распухло, а прикосновение причинило мучительную острую сладость. Схватившись за срамное место, он замер, испугавшись своих ощущений, а Костас тем временем свалился вместе с Сириллун в воду, и Василис, задохнувшись от удивления, узрел, как она буквально нанизала себя прямо на это торчащее. Он не мог вообразить, зачем она это сделала, он был уверен, что это мучительно больно, но Сириллун блаженно выгнулась, громко застонав от удовольствия. Рука Василиса инстинктивно сжалась, вызвав целый фейерверк ошеломительных ощущений. Потом вдруг что-то брызнуло из него, и в тот же миг его затопила горячая волна неведомого раньше наслаждения.

На несколько секунд Василис совершенно окаменел, в шоке от испытанного. Потом локоть его подломился, и он повалился на скалу спиной, даже не пытаясь восстановить горячечное дыхание. Поджилки у него тряслись, сердце стучало громче прибоя, капельки пота стекали с лица на затылок, а в штанах было мокро и липко.

Так вот, о чём они вспоминали с таким блаженным лицом, вот что манило мужчин и мучило Костаса! Наверняка, когда прикасаешься к этому шелковистому телу и слышишь этот ласковый голосок, обращённый к тебе, наслаждение ещё в тысячу раз сильнее… Нет! Он не смеет так думать о Сириллун!

— Идём поплаваем, рыбка моя, - смеясь сказал Костас своим сильным и счастливым голосом.

Василис снова заглянул вниз и увидел, что Костас поднялся на ноги и заходит всё глубже в воду, держа Сириллун в объятиях, а она, кажется, так и оставалась нанизанной на него. Внезапно Василису стало отвратительно стыдно, что он вот так подглядел за ними, и за то, что испытал при этом. Его даже чуть не стошнило. Он чувствовал жуткое опустошение, и кое-как на подкашивающихся ногах побрел назад, к себе в пещеру. Мучимый совестью и непривычно ослабленный, он еле добрался до своего лежака, упал как подкошенный и тут же провалился в сон.

Но и во сне ему не было покоя. Ему приснилось, что это его гладит Сириллун своими шелковистыми ручками, что это он ласкает её восхитительное тело, и ему хочется проглотить её целиком, так это сладко. И снова вспухло у него в паху, да так, что больно стало, и он тычет этим, тычет куда-то между ног Сириллун, и вроде бы там есть, куда его поместить, но он так распух, что никак не влазит. И снова он взорвался чем-то мокрым и липким, а проснувшись, обнаружил, что и в самом деле во сне обделался этой странной жижей.

Наутро Сириллун, как обычно, пришла выслушать, что ему снилось, но Василис ни рта не мог раскрыть, ни в глаза ей взглянуть, лишь покраснел, как маковый цвет. Не мог он себя заставить подобное рассказать. Правда, и не пришлось.

— Понятно, - немного печально сказала Сириллун своим ласковым голоском. - Тебе пора уходить.

Василис от такого известия позабыл про стыд и взметнул свой взор с мольбою на Сириллун. Он принялся лепетать какие-то покаянные оправдания, извинения, обещания, что это больше не повторится, даже упал на колени, но сирена мягко прервала его излияния, взяв за подбородок прохладной шелковистой рукой и заглянув прямо в душу своими фиолетовыми глазами.

— Ты не понял, Василис. Это не наказание. Ты хорошо мне служил, и я благодарна тебе, но больше ты не сможешь этого делать.

Почему? Он всё отказывался понимать до конца, хотя все ответы давно были ему известны. Он так и стоял на коленях, и у него тряслись губы. Он клял себя за своё любопытство, но понимал после сегодняшнего сна, что молока уже не вернуть обратно в вымя. А Сириллун молча ждала, когда он примет неизбежное. Он всё-таки сделал отчаянную попытку возразить:

— Но ведь должен же быть какой-то способ!..

Сириллун лишь печально покачала головой. Время шло, а Василис всё никак не мог смириться. Тогда она взяла его с собой на дальний остров, желая кое-что показать. Они пробрались в скрытую за упавшими с вершины камнями пещеру, о существовании которой он даже не подозревал. Там, в слабом свете пробивающихся откуда-то сверху солнечных лучей Василис разглядел несколько обглоданных морем и временем человеческих скелетов. Это его здорово напугало. Но Сириллун лишь печально рассказала о каждом из них, по очереди подходя к кучкам костей.

Один был мальчишкой, за половым созреванием которого она не углядела и вовремя не выгнала его. Он разбился о скалы в шторм, заслышав вдали её голос и пожелав разыскать её в море. Другой был её любовником, и когда Сириллун говорила о нём, то из глаз её тихо закапали слёзы. Он отправился в море искать её, когда она уплыла надолго, заплутал и умер от жажды. Ещё двое были ребятами, которые когда-то служили ей, а потом, несмотря на запрет, решили вернуться повидать её снова. Оба сошли с ума, один спрыгнул со скалы, а второй утопился. Поэтому-то он и должен уйти навсегда и начать новую жизнь. Никогда не возвращаться, если жизнь ему дорога. Она может запеть одну ночь или две рыбаку, который встретил её впервые, по крайней мере, на своей памяти, но прожившего с ней бок о бок много лет паренька она не сможет заставить забыть. И потому, если она ему дорога, он должен принять всё как есть, уйти сам, и больше не возвращаться. И глядя, как больно Сириллун смотреть на каждый из этих скелетов, как она тихо роняет слёзы и как фиолетовые глаза её стали почти чёрными, Василис понял, что не может причинить ей ещё одно горе, а потому послушается и сделает так, как велено. Когда он должен уйти?

— Чем скорее, тем лучше. Лучше сегодня же. Я хочу снова вечером петь, а тебе больше нельзя слушать.

— Кто же разожжёт тебе костёр?

Сириллун лишь рассмеялась своим звёздным смехом и погладила его по голове на прощанье.

— Я могу жить и без костра, а потом кто-то новый найдётся. Только лодку оставь там, где нашёл её впервые, она понадобится тому, кто придёт к тебе на смену.

Сириллун замолчала и долгим взглядом фиолетовых глаз словно охватила всю его душу. Время застыло и парню показалось, что она незримо обняла его и где-то внутри у него поселилась одна из её песен, не сводящая с ума опасной сладостью, которую он узнал лишь сегодня ночью, а такая, вызывающая слёзы восторга, какими он слышал их ещё в детстве. Потом сирена отпустила его взгляд и вздохнула.

— Спасибо тебе Василис, и прощай. Смотри, перед уходом поищи в юго-восточной пещерке под чёрным камнем. Это тебе за верную службу.

У Василиса встал комок в горле, а Сириллун не стала дожидаться, пока он снова сможет говорить, и ушла. Парень тогда молча склонил ей голову вслед и стоял так не меньше четверти часа, глотая внезапные горячие слёзы.

В пещерке оказался сундучок с драгоценностями - царский подарок. Даже если снести ко всегдашнему торговцу, с лихвой хватит устроиться на первое время. А если распорядиться умнее, сперва приодевшись и сдавая понемногу в более приличных местах, то пожалуй что и надолго. Конечно, всё это наверняка с погибших кораблей, но Василис предпочёл думать о подарке в словах Сириллун — дары моря. Дары дочки морского царя…

Пожиток у него было немного: две пары коротких повседневных штанов из парусины, одни из которых, чистые, он надел, а другие закинул в котомку; парусиновая же куртка на прохладную погоду и один приличный наряд для визитов в город: суконные штаны, кафтан, льняная рубаха и шёлковый шейный платок.

Повздыхав на берегу ещё с полчаса, Василис наконец-то отчалил и стал грести к берегу. Идти с сундучком в город от обычного места было бы несподручно, поэтому он решил направиться сразу в порт, устроиться в гостинице, сложить вещи, а тогда уже отогнать лодку в условленное место. С таким богатством он сможет себе и новую купить, если захочет. Спасибо Сириллун!

Однако, когда Василис выплыл из гряды камней, то навстречу ему попались лодки из города. Процессия была очень странной - одни женщины, хмурые и почему-то с граблями да вилами, а две даже с гарпунами. Женщина в первой лодке что-то неразборчиво крикнула, указывая рукой в обход подводной гряды, и Василис с удивлением узнал в ней Матрёну. С минуту он смотрел, как они гребут мимо, забирая вправо, а потом кто-то злобно выкрикнул: «Ну погоди, ведьма!» Сердце у него гулко стукнуло и остановилось - он всё понял, что они затеяли, и быстро, как только мог, погрёб обратно.

Видно, жена у Костаса тоже была себе на уме, уж где бы она ни услышала байки про странные случаи на Скалах Смерти, то ли некому было ей сказать, что это просто ветер и водоросли, то ли она не поверила, а может ещё что, но так или иначе, а женщины явно затеяли сделать то, от чего отговорил мужчин в таверне старик Митрофан. Одна надежда оставалась - они плыли в обход, чтоб не напороться на камни, а Василис знал прямую дорогу. К тому же, они не особенно торопились, шествуя с мрачностью наступающей армии к полю боя, а он грёб изо всех сил, рискуя по неосторожности напороться на знакомые скалы. Нет, так нельзя, нужно аккуратнее, иначе ему не добраться и не предупредить Сириллун.

Вернувшись на остров и кое-как привязав лодку, Василис бросился на сторону Сириллун. Было уже за полдень, и конечно же, сирены нигде не было видно. Но что если женщины устроят засаду или, пока они доберутся, она вернётся сюда? Пока лодок не было видно, и Василис метался по всему острову, окликая негромко, но отчаянно, однако, никто не отзывался. Тогда он спустился в воду и прошёл вброд к той пещерке, что служила Сириллун иногда дневным убежищем. К его превеликому облегчению, сирена была там, мирно спала.

Чуть не плача, Василис, растолкал её, не обращая внимания, что та голая. Сирена проснулась и удивлённо воззрилась на него своими огромными фиолетовыми глазами, даже чуть нахмурилась:

— Ты ещё здесь? Я ведь сказала…

— Нет, я было уплыл, да вернулся, - принялся сбивчиво объяснять Василис. — Там жена Костаса. И ещё с десяток баб. Все с вилами и гарпунами. Они плывут сюда, очень злые!

Сириллун всё поняла и мгновенно вскочила.

— Ну, успокойся, Василис. Спасибо, что предупредил. Видно, подошёл мой срок здесь к концу. Стало быть, можешь забрать себе и лодку.

Какая она заботливая! Да он бы десять лодок отдал, лишь бы с ней ничего не случилось. Василис заплакал.

— Ну полно, полно. Что ты в самом деле. В этом море полно островов, а нет, так и морей на земле не одно. Не горюй за меня, добрый мой мальчик, я найду себе место.

Она погладила его снова по голове, и от её чудесного голоса он почти совсем успокоился. Они выбрались из пещеры, и Сириллун поплыла к шалашу, а Василис побрёл за ней. Из-за дальнего острова показались первые лодки, послышался свист и улюлюканье - будто и не женщины вовсе, а злые мальчишки! Но грести им было ещё с четверть часа, и то если подналягут, так что немного времени оставалось.

Василис думал, что надо помочь с сундуком, но, видно, сирена не хранила ничего важного на суше. Она взяла лишь свою вторую хламиду, и вернулась в море. Снова послышались крики с лодок, которые, впрочем, были ещё слишком далеко. Сириллун оглянулась на них и засмеялась как звёзды, а потом в последний раз посмотрела на Василиса:

— Не грусти, мой мальчик. У тебя было детство из сказки, а теперь найди человечью юность по себе. Ну, беги же, незачем тебе им попадаться. Спасибо тебе ещё раз и прощай!

После этого Сириллун прошла ещё несколько шагов, нырнула, и скрылась с глаз Василиса навсегда. Он, наверное, так бы и стоял, если бы его не вывели из ступора бабьи вопли. Лодки стали скучиваться — женщины не знали, плыть на остров или за «ведьмой». Та, однако, больше не показалась на поверхности, и они решили грести к острову. Это Василис увидел уже с плеча скалы, оглянувшись в последний раз.

Он спустился к своей лодке и отчалил. На вёслах их остров не обогнёшь из-за камней, стало быть, им его не догнать. Тем не менее, какое-то время он грёб довольно усердно, обходя все подводные преграды, и лишь выйдя на более глубокую воду, как-то разом сник. Только теперь он по-настоящему проникся, что сказка внезапно кончилась, и не только для него. Больше не будет опасных полнолуний с дивными песнями у Скал Смерти, больше не будет нового мальчика-прислужника, больше не будет странных потерь памяти у неосторожно приблизившихся рыбаков и блаженных лиц, будто они побывали в раю. На душе было пусто, и казалось, всё утратило смысл.

Василис какое-то время грёб очень медленно, чисто машинально, не сводя глаз с острова, пока не добрался до прибрежных скал. Тогда уж пришлось обратить внимание на воду, чтобы не напороться на камни. Он машинально причалил ко всегдашнему месту, где прятал лодку, забыв, что намеревался сперва плыть прямо в город, да и лодку теперь оставлять было необязательно. Однако, возвращаться было поздно — обойти гряду можно было только на полпути в море, а он ужасно вымотался и решил заночевать на берегу. День как раз клонился к закату. Но подняв глаза, он оторопел: с острова поднимался огромным столбом дым. Подожгли!

Василис обессилено опустился в траву и заплакал. Так он сидел и наблюдал пожар в сумерках и в темноте, пока не погасли последние деревца, а потом забылся тяжёлым сном.

Ему снилась Матрёна с вилами, гонявшаяся за ним и почему-то уверенная, что он её муж, а Костас лежал в гробу и пел ласковым голосом Сириллун. Утром Василис проснулся с тяжёлой головой, но рассказать свой сон, как привык, было некому, и тогда он рассказал его сам себе, однако легче не стало.

Остров чернел теперь головнёй среди кучки скал поменьше и ещё слегка курился. Василис наелся жирных устриц, которые водились в местных камнях, и снова погрёб к острову. Он просто не мог поверить, что всё кончилось так глупо и так бесповоротно. От непривычно долгой и быстрой гребли на ладонях у него натёрлись мозоли, но сейчас эта боль так мало значила по сравнению с чувством опустошения, владевшим им. Казалось, это выгорел не остров, а бабы сожгли его душу, и в груди саднило куда сильнее, чем в ладонях.

Ничего не осталось от острова Сириллун. Сгорела и деревянная веранда Василиса, которую он только год назад укрепил новыми бревнышками, и все деревья, и шалаш. Только сундук всё ещё стоял, но когда Василис пнул его, тот рассыпался, подняв тучу пепла, а внутри оказалась истлевшая мужская одежда.

Кашляя от стоявшей в воздухе гари, паренёк всё бродил по острову, сам не зная зачем, пока не пришёл на то место, с которого только позапрошлой ночью так постыдно наблюдал за любовными играми сирены и рыбака. И тогда он нашёл. Под обрывом на недавнем ложе любви лежала какая-то парусиновая груда, явно не принадлежавшая этому сгоревшему месту. Василис спустился снова на половину Сириллун и по берегу прошёл до укромного уголка, по пути наткнувшись на кое-как втолкнутую на берег лодку, которая того и гляди грозила сорваться и уплыть на очередной волне.

Ещё не дойдя до места, он догадался, что там лежало, и, увы, оказался прав. Это было сложившееся от удара мёртвое человеческое тело, ещё не до конца задубевшее. Василис с трудом развернул его в нормальное положение и в отупении уставился на снежную прядь среди смоляных волос. Видно, Костас снова приплыл туда этой ночью, лишь для того, чтобы обнаружить пепелище на месте недавнего счастья. Василис вдруг словно наяву увидел, как тот бродил в дыму по всему острову, выкрикивая в отчаянии имя Сириллун, но не находил отклика. Кто его знает, одурел ли он от гари и оступился или решил, что Сириллун погибла, и от горя сознательно сделал роковой шаг, но только мучения красавца-рыбака закончились раз и навсегда, как и его счастье.

Василис закрыл остекленевшие глаза, поискал приметную вещицу и нашёл красивую перламутровую раковину, висевшую на верёвочке у Костаса на шее. Он взял её себе. После этого остров наконец отпустил его, и паренёк отправился в город.

Причалив лодку и снеся вещи в гостиницу — у него ещё оставались деньги с последнего раза, Василис отправился в давешнюю таверну. Старик Митрофан сидел на своём месте за очагом, и парень молча опустился напротив.

— Что не весел, добрый молодец? На тебе совсем лица нет. Подошло к концу твоё время?

— Не только моё, - ответил Василис и не узнал собственный голос, словно говорил какой-то посторонний мужчина.

Старик вопросительно поднял обе общипанных брови.

— Разве ты не слышал ещё? Матрёна с женщинами спалили остров, - в лице старика мелькнула боль. - Не волнуйся, Она в безопасности, но больше не здесь. Зато кто-то другой поплатился жизнью.

Василис достал из кармана раковину и подал её старику.

— Передай Матрёне. Скажи, захочет похоронить мужа, пусть вернётся на место вчерашнего преступления.

Голос у Василиса пресёкся. Старик смотрел на раковину в своей руке с безмерным удивлением. Постепенно по лицу его разлилось странное выражение, в котором смешивались боль, горе и смирение. Он стал качать головой и всё не мог остановиться. Тогда Василис встал и пошёл.

Старик окликнул его уже почти у двери:

— Куда ты теперь?

Василис пожал плечами.

— Старые байки больше никому не нужны. Попробую наняться на торговое судно.

В глазах старика мелькнула понимающая улыбка.

— Да храни тебя душа моря! - благословил он его и спрятал раковину Костаса в карман.

Василису жалко было растрачивать оставленные Сириллун богатства. Он закопал их в тихом месте, где раньше причаливал по дороге в город, продал лодку и нанялся юнгой на торговое судно. Но старик не угадал, не за тем пошёл Василис в море. Судно курсировало между Европой и Америкой, совсем в других водах.

И всё же однажды пять лет спустя, уже будучи матросом, по выходу из Гибралтара Василис услышал погожей ночью знакомое прекрасное пение. На мгновение сердце его сладко замерло, и действительность прекратила существовать. Но тут вахтенный напарник спросил его:

— Что это? Слышал? Поёт вроде кто? - и лицо его начало приобретать знакомое выражение тоски по неземному блаженству.

Василис очнулся и как ошпаренный кинулся искать пеньку. Надёргал кусочков и напихал их себе в уши. Не обращая внимания на протесты напарника, заткнул уши и ему. Потом проделал ту же операцию с рулевым, который уже начал перевирать курс. Василис дал ему пару пощёчин, а когда тот стал возмущаться, ткнул его носом в компас, и тот поспешил исправлять погрешность.

Песня была слишком далеко и, скорей всего, предназначалась не им, а тому фрегату, что прошёл пролив на несколько часов раньше, а это значит, что позаботиться о них будет некому, стань они случайными жертвами. Только Василис знал, что происходит, только он мог уберечь их. Вот и пригодился странный опыт его детства, о котором он никому никогда не рассказывал, и не собирался. Как такое расскажешь? Порой он и сам сомневался, что всё это произошло с ним в действительности.

Когда кончилась вахта, они спустились вниз, и Василис наконец разрешил вытащить пеньку из ушей, напарник спросил:

— Может теперь объяснишь наконец, что за чёрт на тебя нашёл? Не дал послушать такое красивое пение. Или у тебя совсем душа загрубела от соли и ветра?

— О нет! - отвечал Василис. - Я знаю, что прекраснее этого пения ничего в жизни ты не встретишь, и я не встречу больше. Только одна вещь может сравниться с ней — сама жизнь. Ты уж прости, что я за тебя выбрал второе, - он похлопал товарища по плечу. - Надеюсь, ты не сильно в обиде.

Напарник ошалело помотал головой и, похоже, ещё долго переваривал услышанное, ворочаясь с боку на бок. А Василис уснул сладким сном, и снилась ему песня Сириллун, звучащая у него в груди, и её тихий смех, как звёзды, и лицо у него во сне было таким безмятежно блаженным, каким никогда уж не бывать ему наяву. Может, разве что в старости, когда откопает свой сундук, если не сгинет в море раньше.