Людмила Волкова

 

НОЧИ ДИВНОЕ ТВОРЕНЬЕ

 

1

 

Я – женщина деловая, из тех, кого называют «мужик в юбке». Но юбок я не переношу. Моя рабочая форма – джинсы, футболка или блузка, устойчивая обувь. Я поджарая – наподобие гончей. И веду себя соответственно: бегаю, бегаю, бегаю. В зеркало гляжу только по утрам – причесать короткие волосы, накрасить губы.

 

Нечем любоваться. Все ординарное, но все в меру, слава Богу. Никаких выдающихся черт. Правда, моя столетняя подруга (сто лет дружим) Ася, пытается спасти во мне женщину, упорно твердит:

– Да покрась ты волосы! Седина прет! И сделай что-нибудь с лицом! Ты же похожа на смазливого подростка, осталось только намакияжиться чуть-чуть. Волосы отпусти, они у тебя густые, классно будет! И сними ты эти джинсы, купи брючный костюм поприличнее. Деньги-то есть!

 

В разных вариантах я слышу это от Аськи с тех пор, как она сама в семнадцать лет перекрасилась из брюнетки в блондинку и стала похожа на куклу Барби. Иметь такую куколку под боком было опасно, потому что рядом мы смотрелись как рабочая лошадка (я) и газель (она ).

 

Тропинки, по которым мы двигались по жизни, шли параллельно, только Аськина была хорошо заасфальтирована, а моя просто утоптана такими же рабочими лошадками. Ася на своих тонких каблуках не дотягивала до моего плеча и цеплялась за меня при каждой вмятинке на жизненной дорожке. Считалось, что я сильная, прагматичная, устойчивая во всех обстоятельствах, а она – создание хрупкое и просто обязана любую свою поклажу из проблем стряхивать на мои крепкие плечи.

 

Кинув в телефонную трубку дежурное «как дела?» и с радостью поймав мое ответное «нормально!», она тут же переводила стрелку на себя и подробно докладывала о своем безденежье, слабом здоровье, бессовестных детках и муже-ленивце. Я слушала и проникалась. Потом задавала вопрос:

– Так, сколько тебе надо? Сто гривень? Двести? Могу – бессрочно.

– При чем здесь деньги, Юлька? Какая ты деловая, аж противно! Я – про свои беды, а ты…

 

– Но сама говоришь: лекарство надо купить, блузку сменить, деткам деньги на сапожки, что еще? Да, у мужа кроссовки приказали долго жить. Так сколько?

– Да я не жалуюсь, я просто так говорю! Мой Мишель, кстати, так и не получил премию.

 

Со мною дружить удобно: я умею слушать. А женская дружба зиждется на говорильне. И если обе подруги страдают словесным... извержением (чтобы не сказать грубее), то начинают искать себе слушателя на стороне. Если бы Аська, к которой мальчики приставали с первого класса, не нуждалась в моем покровительстве, я бы ни за что такую подружку не завела. Сейчас поздно перестраиваться – нам по сорок два, Она нашла во мне опору, а я в ней… что?

 

…А черт его знает, что! Слабость тоже привлекает, хотя и не надолго. Но кроме слабости есть в Аське непосредственность и некий лукавый артистизм. Она умеет рассказывать в лицах, бывает потешна, с нею не соскучишься.

– Слушай, что мне сегодня снилось, – время от времени говорит мне Ася, просмотрев очередную серию своих ярких сюжетных снов.

И начинает пересказывать. А я терпеть не могу чужие сны, Мне своих хватает – тоже ярких, но таких запутанных, как и положено снам, что утром не вспомнить. Аськины сны я не слушаю. Одной рукой держу трубку, другой что-то делаю, а думаю о своем.

 

Никакой романтики в моей жизни нет. Я торгую на рынке, позабыв о прошлом инженера КБ, своим товаром, который сначала привозила из Польши, потом из Турции, а сейчас с Харьковской барахолки. Раньше я называлась бы спекулянткой, теперь гордо именуюсь коммерсантом. У меня своя точка на рынке и есть помощница. Фирмой это не назовешь, но на жизнь хватает. Я ведь одна. После третьего неудачного брака (без детей) решила эксперименты с замужеством прекратить. Так что Аськины непутевые детки мне вроде племянниц, и тоже привязали меня к домашнему якорю Семеновых довольно крепко. Когда на твоих глазах личинки превращаются в личностей, этот процесс завораживает. И затягивает. Ждешь результата... При всей моей деловитости у меня имеется скрытый запас нереализованных материнских инстинктов. Так что Асины девочки с голоду не помрут, пока начеку такая «богатая» и крепкая тетя Юля.

 

Другие мои привязанности остались в прошлом – институтском и инженерном. В трудные годы перестройки они предпочли плакаться и голодать, но в торговки не подались. А я долго не раздумывала: взяла кредит под квартиру – и дальше некуда было деваться, только пахать. Что я и делала. Подружки рассредоточились по косметическим фирмам, а я вкалываю на рынке и страшно устаю. Но пока терплю и в общем приспособилась к окружению. В прошлом остались все мытарства начинающей бизнесменки мелкого калибра. Иномаркой не разжилась, обхожусь жигуленком, но мечтаю о чем-то посолиднее. Если бы не бедные родственники, разбросанные по всей Украине, но хорошо изучившие мой адрес, могла бы купить «тойоту». Но, увы, родня стонет по телефону и в письмах, справедливо считая, что мне для житья не надо так много денег, как я имею. Для них много – это все, что больше тысячи гривень.

 

Я отбиваюсь небольшими суммами, из которых складывается одна приличная, и каждый раз думаю: вот возьму из детдома ребенка и – фиг вам!

Но ребенка одиноким не дают. Неполная семья, как же!

Так и живу – одна в двухкомнатной квартире, с кошкой Мэри и весьма разговорчивым телефоном. Приятельницы все-таки имеются… На одиночество не жалуюсь. Мне хватает себя. Книги, телевизор, тишина по желанию – что еще нужно, помимо работы? В гости хожу редко, принимаю на дому всех желающих меня увидеть. Их не много, но есть. С Асей, живущей далеко, общаюсь по телефону, вижусь раз в месяц. Пару раз в году она выгуливает меня в парке или тащит на выставку, в театр.

 

Ей нравится чувствовать себя умнее. Я не сопротивляюсь: умничай себе, на то ты и училка. В твоем техникуме сильно не поумничаешь – им на все плевать. А я удобный объект для извержения знаний, почерпнутых в университете и оказавшихся ненужными. В моем институте искусству и литературе не учили. Мы сами до всего докапывались. И ничего, кое-что раскопали.

Как-то в художественном музее, куда меня затащила Ася вопреки моему нежеланию любоваться местными шедеврами, я сказала перед пейзажем летней рощи:

– Ничего… а - ля Васильев, только копия…

– Ну ты, мать, даешь! – вытаращила глаза моя экскурсоводша.– Ты откуда Васильева знаешь?

– Думаешь, я кроме Шишкина с Левитаном никого не знаю? – огрызнулась я.

– Нет, я просто…– смутилась Ася, – распинаюсь тут, а ты, получается…

– Распинайся, родная, мне интересно, ты все равно меня образованней, – утешила я мою всезнайку.

 

2

 

В общем, такие люди, как я, с ума не сходят. Мозги у них исключительно трезвые, эмоции в среднем регистре, не зашкаливают, воображение недоразвито, хотя интуиция «фурычит», как говорит моя Аська про свою персону. Я не верю в сны, порчу, сглазы, гаданья, не ищу своего Бога (и чужого). Короче – особа скучная в глазах других, обожающих мистику. В моей жизни не случилось ни одного загадочного совпадения обстоятельств, способного сбить с толку. Мне эта тема вообще скучна неимоверно, признаю, что другим больше «везет», то бишь у них хоть есть основания для сомнений, все ли так в нашем мире объяснимо…

 

И вот, дожилась – срочно надо к психиатру. Я вообще не тяну, если дело идет о здоровье, мне зарабатывать надо. Не боюсь зубных врачей, например, но в больницу хожу редко – нет надобности. О психиатрах… в страшном сне не снилось – что я к ним побегу!

А началось все с банального сна. Мало ли что может нарисоваться в усталом мозгу? Я в тот день прилезла с работы, а не пришла.

 

Хотелось тут же завалиться спать, но позвонил братец (двоюродный) из Херсона и радостно известил, что сынок его наконец-то женится, а меня ждут на свадьбу. Я-то знаю – не меня, а подарок. Пришлось пообещать, что не забуду двоюродного племянника…Потом Аська отчиталась о проведенном дне, а у меня уже не было сил отвечать. Потом зацепилась за телевизор…Моя персиянка Мэри передвигалась по квартире вместе со мной, терпеливо поджидая удобного случая, чтобы угнездиться на моих теплых коленках. Каждый раз она обиженно мяукала, когда приходилось покидать насиженное гнездышко уже через минуту.

 

Наконец, я бросила якорь на диване, и Мэри радостно заурчала на моей груди, время от времени протягивая лапу к моему лицу – проверяла, как долго будет длиться это блаженство вдвоем, не собираюсь ли я подло нарушить ее покой. Меня это смешило:

– Лежи спокойно, я на месте.

 

Незаметно я уснула. Момент, когда заоконная голубизна сменилась непроглядной синью, я прозевала. Предвечерний сон плавно перетек в ночной, а тот увел меня в фантастический город – переливчато-жемчужный на фоне темно-сиреневого неба. Я брела вдоль причудливых домов с округлыми стенами, необычными балконами и башенками, пересекала просторные площади – и все в полном одиночестве. Мне не было страшно от этого безлюдья – душа пела от восторга: такой красоты я никогда не видела. Никто мне не мешал ею восторгаться, никто не требовал разделить восхищенье. Я знала, что чего-то жду или ищу. И это что-то сделает меня счастливой навсегда, бесповоротно. Я шла к своему счастью. А потом я почувствовала в своей ладони чужую теплую руку – детскую. Теперь рядом плыла тонкая фигурка девочки лет пяти-семи. «Я нашлась», – сказала девочка и повернула ко мне лицо. Оно напоминало детские портреты Глазунова. Он обожает такие – почти одинаковые, повторяющиеся, как навязчивая мечта: глазастый ребенок с благородным овалом лица, аристократическим носом и вздернутой верхней губой. Ребенок голубых кровей – не меньше, чем принц.

 

Такое же лицо смотрело мне в глаза сейчас – по-взрослому, без улыбки, словно ожидая моего решения. Я только крепче сжала руку, чтобы удержать девочку. Теперь мы шли вдвоем и молчали. Но это было сладкое молчание.

Из состояния блаженства меня вывел телефонный вопль. Я долго не могла врубиться, где нахожусь. Сердце лупило изнутри где-то под горлом. Теплый комок на груди дрогнул и растекся по мне с музыкальным звуком, потом сорвался на пол.

 

– Мэри, – простонала я в полубессознанье, – это ты?

Телефон обиженно замолчал. Я еще долго лежала с закрытыми глазами – пыталась вернуться в сон. Иногда мне такие штуки удавались. Сейчас не получалось. Но чувство счастья возвращалось вместе с сознанием…

И чему было радоваться? Сон растаял, как и положено сну, действительность могла бы удручать, но я не хныкалка – понимаю, что сама выстроила именно такую жизнь, не на кого пенять… Надо просто жить.

 

Через время сон забылся, как забываются праздники, убитые буднями.

В то утро, сбившее меня с привычного ритма и настроя, начиналось обычно: подъем, зарядка, символический макияж – лишь бы люди не шарахались.

На работу в обычные дни я хожу пешком, чтобы не застаиваться. Два квартала пробежки бодрым шагом окончательно будили меня. Рынок мой – рукой подать, и не надо напрягаться с поисками стоянки для моего жигуленка, давно мечтающего о пенсии. Он отдыхал в чужом гараже между моими поездками за товаром, который не надо было возить туда-сюда: тот хранился на рыночном складе.

 

Я высматривала троллейбус или маршрутку – не хотелось шлепать по снежной каше. Декабрь в наших краях вызывает депрессию: солнце шляется где-то на южных курортах, снег похож на съеденную молью манку, которую сдуру бухнули в воду, и она расплылась там безобразными комьями. Он не пахнет, как положено снегу зимой. От сырого воздуха неуютно, а бесцветный уличный пейзаж добивает окончательно. Но поскольку я – умеренная оптимистка, то не позволяю себе зацикливаться на унынии, даже если есть к нему повод.

 

Потихоньку заспанный люд сбегался на остановку, и теперь я была в компании трех дам под зонтиками. Они вяло обсуждали своего тупого начальника, обходя его имя на всякий случай. Мне чужие дрязги не интересны, я отступила под навес. И тут обнаружила сидящую под навесом на скамье девочку в нарядном одеянье. Белое пальто-пелерина, скрывающая руки, по краю капюшона – меховая воздушная оторочка типа лебяжьего пуха, белоснежные колготки, затейливо вышитые (и где такие покупают?) голубыми цветами – в тон мягким сапожкам из замши. Девочка была слишком мала, чтобы в такую рань оставаться без сопровождения, и я невольно поискала глазами ее маму. Но дамы к девочке не проявляли интереса, а больше никого подходящего не было поблизости.

 

– Ты почему одна? – я села рядом, пытаясь разглядеть ее лицо.– Где твоя мама?

Девочка опустила в капюшон лицо и не ответила, потом вскочила, отворачиваясь от меня. «Ну и дикарка!» – удивилась я, привыкшая к раскрепощенным деткам…

– Ты живешь рядом?

Девочка не отвечала, но и не уходила.

– А- а, ты из первого подъезда? Не слышишь?

 

В первом подъезде живут глухонемые. Правда, детки у них вполне горластые.

Мне показалось, что я этого ребенка уже видела и даже любовалась им. Густые опущенные ресницы, щеки бледные, капризная гримаска на тонком лице… Я, конечно, с детьми не общаюсь, исключая уже выросших барышень из Аськиного семейства, но вижу по телевизору и поражаюсь их раскованности. За словом в карман не лезут, никого не стесняются, на сцене поют, словно там и родились – под юпитерами, громко хохочут, толкаются в лифте, общаются на незнакомом языке. Только матюки и понимаешь… Все вокруг стонут от возмущения, но проходят мимо с полным безразличием – дети-то не их!

 

Может, они дома – другие? Эдакие приспособленцы… Меня волнуют только замурзанные бродяжки с пакетами клея в руках. Но и они почему-то веселее домашних, словно нет ничего лучше этой полной свободы передвижения в стране мусорных баков и бомжей. Приличный мир выбросил их на жизненную помойку и забыл, отторг, успокаивая себя : разве эти дети похожи на несчастных? Голодных? Да они сами не хотят дома жить! Из приютов удирают – не загонишь! Ну и так далее…На заре перестройки я немного подонкихотствовала: привела за ручку пару беспризорников в родную милицию, а потом увидела моих подопечных на соседней улице. Они посмеялись и показали мне смачный кукиш. Да-а…

 

Конечно, нарядный ребенок на бродяжку не походил, но тревогу вызывал.

– Детка, – прицепилась я к девочке, все отворачивающей от меня лицо, – покажи пальчиком, где ты живешь! Если говорить не можешь.

Но детка упорно молчала. И вдруг сняла капюшон и уставилась на меня синющими глазами в махровых ресницах. Прямо принцесса! Нет, я ее видела!

– Слушай, я на работу опаздываю. Мне в восемь надо на месте быть! Или отвечай, где твоя мама, или я тебя в милицию отведу, пусть они разбираются.

Троллейбус я прозевала. Вернее, я видела, как он прикатил и подобрал дамочек, но растерялась: а как же девчонка? Водитель не стал дожидаться, пока я соображу, шустро захлопнул двери. Я еще попыталась помахать ему ручкой: стой, мол!

 

– Так, – сказала я построже, – идем со мной.

И тут обнаружила, что рядом никого! Девочка растаяла как видение.

Или это была галлюцинация, и я сама с собой разговаривала, как идиотка? Не могла же девочка бесследно исчезнуть за полминуты, пока я посылала привет вслед троллейбусу?

Еще раз обойдя скамейки на остановке и даже заглянув в соседний двор рядом с нею, я быстрым шагом пошла вниз по улице, ругая себя за очередное донкихотство. И все-таки сразу выбросить из головы странную девчонку не смогла. Если потерялась, то почему не плачет, не ищет маму? Почему так спокойна? Она же совсем маленькая, от силы шестилетка! Кто ее отпустил гулять в такую рань и непогоду? Плохая мать? Но плохая мамаша так не вырядит свое дитя – под принцессу или Снегурочку. Если она глухонемая, то почему у нее был такой вид, словно она все понимает, слышит, но разговаривать не желает?

 

Работала я плохо – раздражалась по пустякам. Продала мало. Наверное, меня обходили, отпуганные кислым выражением физиономии. Так мне и надо!

На следующее утро я вышла еще раньше – мне надо было срочно сделать инвентаризацию.

Девочка была на своем месте! Словно меня поджидала! И снова одна. Болтает легкомысленно ножками, насунув капюшон на нос. Все тот же маскарадный прикид. Другой была только погода: солнце подсушило землю, снегом только пахло, но его не было. Легкий морозец ласково покусывал щеки, обещая зиму. Я плюхнулась рядом с девочкой и вцепилась в ее руку.

– Ты опять одна? Ну, признавайся, где живешь!

 

В ответ она подарила мне лучезарную улыбку Снегурочки на детском утреннике. Значит, слышит! Вот маленькая мерзавка, все равно молчит!

И тут я рассердилась. Вскочила и, начхав на троллейбус, отправилась пеши к своему кормильцу-рынку. Но через минуту почувствовала в своей ладони теплую детскую руку… Было состояние дежа вю, и я остановилась рывком, не забыв покрепче ухватиться за детскую руку.

– Ты – кто?

Я присела на корточки, придвинув к себе девочку, и заглянула в ее капюшон.

 

Из-под светлых волнистых прядей, невесомых на вид, на меня смотрели знакомые синие глаза. Внимательно, по-взрослому, понимающе. Дрогнула вздернутая верхняя губка и расползлась в улыбке.

– Молчишь,– удрученно вздохнула я. – Но я тебя не брошу. Раз ты потерялась…

– Я нашлась.

У меня закружилась голова. Теперь я знала, где видела и слышала девочку! Но это же бред! Такого не бывает!

 

– Значит, ты меня обманула и говорить умеешь. И все прекрасно слышишь, – бормотала я, чувствуя, что сбрендила, – скажи хоть, как тебя зовут!

Наша улица не похожа на сказочный пейзаж неземного города: куча переполненных мусором контейнеров с голодными кошками на вершине, разбитый тротуар, облупленные дома, навсегда забытые властями…Девочка в белоснежном пальтишке в эту картинку не вписывалась.

 

– Так как тебя зовут? – приставала я, начиная злиться. Ну не умею я разговаривать с незнакомыми детьми, еще и неясного происхождения! Кому скажи, что из моего дурацкого сна выпрыгнула живая девочка… Даже Аська, обожающая всякие загадки природы, не поверит, спишет на переутомление!

– Раз молчишь, придется тебя в милицию вести. Там разберутся (ну, сволочь я! Пугаю ребенка! А что же делать?!)

– А что же делать? – говорю, действительно не зная, что делать.

– Элина, – вдруг произносит девочка.

 

– Тебя так зовут? Ну, слава Богу, хоть что-то узнали… Красивое имя. Сейчас мы твою маму разыщем. Напишем заявление в милицию… Погоди, я позвоню.

Я отпустила руку Элины и стала копаться в сумке в поисках мобилки. Надо сообщить помощнице Наде, что я задержусь. Пусть меня подменит. Надька дрыхла. Нет, просто мобилку отключила…

– Ладно, милое дитя, – сказала я поласковей и повеселей, – сейчас мы будем тебя спасать!

 

Но спасать было некого. Ни рядом, ни за спиной, ни впереди Элины не было. Испарилась, исчезла, растаяла. Господи, когда она успела?! «А был ли мальчик?» – вдруг ударило по моим мозгам. Живое создание не исчезает за несколько секунд! Ему нужны не меньше десяти минут, чтобы скрыться из поля зрения! Так что же это – глюки? Но я не алкоголичка и не наркоманка!

На всякий случай я обследовала ближайшие подъезды, где не было кодов, и подворотни.

 

…Пока я развешивала на своей точке блузки, свитерки и прочий ширпотреб, мне казалось, что белое пальто мелькает между рядов среди тележек с барахлом и фигурами грузчиков да продавщиц. Покупатели в такое время еще спят.

«Может, она испугалась милиции, а теперь, проследив за мною, поджидает, когда я освобожусь? – думала я, пытаясь выкинуть из головы кошмарную мысль про собственное безумие. – Но как можно так быстро исчезнуть? И почему она должна бояться милиции? Откуда шестилетний ребенок может знать, что милицию иногда нужно и бояться? Разве она похожа на беспризорницу?

 

Однако…что делала на улице одна в такую рань? Второй день подряд? Кого поджидала? Она сказала: я нашлась…Как это понять? Получается – это я ее нашла? Или я ей понравилась, и она так сказала? Но что во мне может нравиться ребенку? И почему она молчит?»

Сколько вопросов без ответа! Прощай, душевный покой!

Целый день я высматривала Элину среди толпы покупателей, а когда шла домой – глазами прочесывала улицу. На остановке троллейбуса ее тоже не было.

 

Дома я поймала себя на мысли, что зациклилась на этой девчонке, пытаясь вспомнить, где я ее могла ее видеть в реальности. Сон – ерунда. Он отразил какие-то мои впечатления прошлого. Девочка похожа на кого-то конкретного. Но я не помню таких изумительных глаз! Я только однажды видела их у чужого младенца.

 

Как-то бежала из поликлиники и столкнулась на выходе с молодой женщиной – та входила. И вдруг она резко остановилась:

– Женщина, извините, вы мне не поможете?

Я кивнула с сомнением – зуб болел чудовищно.

– Понимаете, мне надо поставить печать на больничном листе, а ребенка оставить не на кого. Она в коляске, на улице. Я быстро – туда и назад!

– Идите, – кивнула я, еле открывая рот.

 

Меня проводили к коляске, в которой спал младенец, и тут же его мамаша скрылась. Я послушно покачала коляску за ручку, взглянула на спящее личико – и тут девочка открыла глаза и уставилась на меня. Боже, я таких синих огромных глаз не видела! Особенно меня потрясли ресницы. Девочка молчала, словно переваривала подмену родной мамы на чужую тетку. Потом улыбнулась сияюще и стала издавать те чудные для нормальных женщин звуки, при которых материнские инстинкты просто взрываются... Я расстроилась, потому что в те времена мечта о ребенке была еще слишком горячей.

 

3

 

Я люблю свой дом, хотя он не из тех – с евроремонтом, дизайнерскими находками… Дай мою квартирку в руки крутой бизнесменки, она бы нашла, где разгуляться…

Чего стоит один балкон, выходящий прямо в сквер, да высоченные потолки! Словом – «сталинка», по которой плачет ремонт. Ну нет у меня стимула возиться с капитальным ремонтом, сил хватает только на косметику. Вовремя белю потолки да меняю обои раз в пять лет. Чисто, но не нарядно. Мебель еще родительская, только диван приобрела с креслом да телевизор с большим экраном, фирмы « самсунг».

 

Не знаю, с чего это меня потянуло на ревизию своего образа жизни… Пришла с работы, поела и уселась в кресло размышлять. Обычно в это время я смотрю телевизор, завалившись на диван. Перед сном читаю – опять же на диване. Но чтобы так вот – усесться для раздумий…Ничего ведь не стряслось…

 

Ну, мелькнула мысль некстати – про пустую в общем-то жизнь, и понеслось! Вспомнились родители, слишком рано ушедшие на тот свет, чтобы успеть мне надоесть со своими претензиями: почему торгую на рынке, а не сижу за кульманом? Почему не родила ребенка? Почему не выхожу замуж? Папа с мамой – люди простые, то бишь, без особых запросов, как все «совки», не успевшие вкусить буржуазных радостей.

 

Мать была медсестрой, отец прорабом на стройке. Их представление о личном счастье вполне соответствовало устроенному ими быту. В детстве я их стеснялась, вот дуреха! То есть, стеснялась, когда они выходили за пределы нашей квартиры – в доме они были на месте. Мои подружки им нравились, они – подружкам, потому что главным достоинством считалось гостеприимство, и мама всех встречала пирогами. Но когда «предки» приходили в школу на родительские собрания (ни одного не пропустили!), выяснялось, что в сравнении с другими папами-мамами они имеют слишком затрапезный вид.

 

Меня угораздило учиться в школе с особым «контингентом». Она находилась в элитном районе, где обитали научные работники со своими отпрысками и обкомовцы со чадами. В нашем классе почти все родители были кандидатами наук либо чиновниками-партийцами, и это сильно сказывалось на их манере поведения и внешнем прикиде деток. Учителя (не все) перед ними стелились, так что на родительских собраниях разносы и разборки не поощрялись. Они переносились на телефонные выяснения либо за пределы школы.

 

Я не особо страдала от социальной спеси одноклассников – большинство вело себя вполне прилично, а отдельные особи меня не трогали. Но вот скромные без меры родители в обществе родительской элиты чувствовали себя скованно и вели себя соответственно. Помалкивали рядышком (они на собрания ходили вместе, как и повсюду вообще), с почтением и удивлением слушая нападки на учителей и суровую критику школы вообще.

 

Слава Богу, за меня им не приходилось краснеть – училась прилично. Но эта парочка – мама в цветастом платье и папа в костюме с галстуком (единственном на все времена) возле окошка под классом, в сторонке от источающих заморский аромат дам в неброских, но дорогущих одежках, так и торчит у меня перед глазами.

 

– И чего вы ходите парочкой? – шипела я вечером.– И зачем ты, мама, нацепила это яркое платье? Оно из моды вышло сто лет назад!

Мама с папой еще оправдывались перед своей дурой-дочкой: им интересно обоим! Они хотели прилично выглядеть!

А мне казалось – выглядят робкими простофилями, которые всем довольны и все принимают за эталон: и дуру-классную, и чванство титулованных папаш, выдавливающих пятерки из несчастных училок.

 

Хорошо, что я к старшим классам уже избавилась от этого страха быть смешной. Все-таки книги сделали свое дело – семья была читающей. То есть, мама была читающей книги, а папа – газеты. Покупать книги они начали с молодости, так что мне было где разгуляться…

Мама умерла, когда мне стукнуло тридцать, а папа не вынес этого – заболел сердечной астмой и прожил меньше года, терзая себя воспоминаниями о мучительной смерти жены. Я была свидетелем многолетней любви, преданности, привязанности, чего не видела больше ни в одной из знакомых семей.

 

Вот откуда у меня развилась высокая требовательность к будущим мужьям. Я не хотела другого примера. И первый муж, оказавшийся скрытым алкоголиком, и второй – корыстным лентяем, долго не задержались на моей территории. Первый был безвольным умницей, второй – обманчиво-сексапильным, так что мои оплошности я себе прощаю. Первого было жаль, пока я не сообразила – это надолго, вторым увлеклась по-женски, но быстро раскусила. Были связи – я не святая. Но ни за кого больше замуж не хотелось…

Сейчас я оглядела критическим оком привычное свое гнездо и поняла, что в нем ни грамма эстетики. Только цветы – моя слабость, да еще красавица Мэри ласкают глаз. Рыжая кошка обильной пушистости на фоне зеленой скатерти (любит мерзавка валяться на столе!) смотрится здорово… Надо что-то менять, но что? И зачем?

 

Я не успела додумать до конца эту странную мысль – позвонила Аська и сходу стала упрекать, почему я третий день где-то пропадаю. Звонок в дверь заставил меня бросить трубку. Соседка сначала вошла в дом, а потом затараторила:

–Через порог нельзя! К вам тут девочка приходила, в девять утра. Сначала ко мне позвонила, потом сказала, что я – не вы, и…

– Ничего не понимаю. Какая девочка? Она назвалась?

 

Соседка свела широкие брови к переносице:

– Странная девочка. Увидела меня – и тут же к вам позвонила. Я говорю: ты, детка, к тете Юле? Так она на работу ушла! А девочка мне: ты – не она! Ну как это понять? И вниз побежала.

– Почему вы решили, что она ко мне? Мало ли кто мог квартиру перепутать. Девочек у меня вроде бы знакомых и нету. Девушки – есть. Сколько ей на вид лет? Как одета?

 

Как странно, но я уже точно знала, кто приходил…

– В шикарном пальто…такого жемчужного цвета, типа дубленки.– Соседка мечтательно вздохнула.– И зачем таких пигалиц так одевать? Денег девать некуда? Ей от силы лет семь!

– Но откуда вы взяли, что она искала именно меня?

Сердце у меня колотилось – тоже сюрприз…

– Не знаю, – растерялась соседка.– А что – не к вам?

 

За моей спиной разрывался телефон. Наверное, это возмущенная Аська требовала меня на ковер. Я извинилась перед соседкой и пошла к телефону.

– Мама, – услышала я детский слабый голосок.

– Деточка, ты не туда попала, здесь нет твоей мамы, – ответила я и плюхнулась на диван – переваривать услышанное от соседки. Как Элина могла вычислить, где я живу? Неужели и вправду она за мною…следила? Боже мой, это какой-то кошмар!

 

Очередной звонок поднял меня с места.

– Аська, извини, но я не могу сейчас разговаривать! Я перезвоню!

Аська молчала. И вдруг плачущий голос ребенка:

– Мама, это я, Эля.

– Эля! – заорала я, как припадочная, – ты где?!

Нет ответа. Даже гудков, означающих отбой, нету! Я дула в трубку, кричала сто раз «алле!» – пусто.

 

Вот когда я перепугалась за собственные мозги, потому что трезвого ответа на свои вопросы не находила. И вот почему я в некоторой панике позвонила Аське, хотя делать этого не собиралась. Но до этого еще успела …сбегать на остановку (!) и... никого там не найти. Мало того – я прочесала все шесть этажей нашего дома.

 

Аська выслушала меня необычно – не перебивала, не охала и ахала, не отпускала дурацких шуточек, и это тоже подтверждало мои опасения, что подружка раздумывает сейчас над моим диагнозом…

Когда я выдохлась, Асенька вдруг выдала задумчивую фразу:

– Ночи дивное творенье…

– При чем тут ночь?! Какое еще творенье?

– Ты не обижайся, но…

– Но я сошла с ума, сбрендила, у меня крыша поехала, у меня мозги набекрень, так?! Больше ничем не можешь утешить?

 

– Твои мозги, моя лапочка, всегда будут аккуратненькие, с правильными извилинками, чистенькие, без туману. Просто тебе надо…отдохнуть.

– Ясно. Сама себе противоречишь.

– Больше идей нет?

– Есть, но такие завиральные – с твоей точки зрения, что скорее ты мне вынесешь приговор в виде психиатрического диагноза. Давай подождем.

– Чего? Пока дитя не появится вновь? А потом я схвачу его за ручку покрепче и…

 

– Мне не нравится твое настроение. Ты в панике.

« А ты отстраняешься от моей проблемы»,– подумала я горько, впервые желая услышать нормальный совет и поддержку. По-моему, Аська просто растерялась. Она ведь верит в разную чертовщину…Ночи дивное творенье! Значит, она считает, что девочка – некая химера, неуловимый фантом из моего сна.

И тут я сама поняла, что готова поверить в эту версию. А если так – мне пора в больницу.

 

4

 

Сначала я провела большую работу: обзвонила всех приятельниц и выяснила их связи в медицинском мире, а потом уже договаривалась о приватной консультации для своей «племянницы».

Меня приняли на дому – в шикарной квартире профессорши. Она представилась Норой Арнольдовной и повела в свой кабинет. Я чувствовала себя не в своей тарелке до той минуты, пока докторша вдруг не улыбнулась. Вот какой должна быть улыбка у психиатра – так и хочется на шею кинуться и заплакать.

 

– Пусть вас не смущает весь этот антураж, – сказала Нора Арнольдовна, обводя рукой пространство, заполненное совершенно киношным дизайном, – так обставляют кабинеты европейских ученых прошлого века. – Все это досталось в наследство супругу. Дед у него был известным нейрохирургом. А я – девочка из провинции – попала сюда в качестве жены его внука. Тоже комплексовала…Но мне повезло: я стала последней его ученицей. Правда, несколько уклонилась в дальнейшем от избранного им пути. Но он так и не узнал о моей измене, не успел. Садитесь в кресло. Рассказывайте.

В кресло я села, но рассказывать, даже под таким доброжелательным взглядом, не могла.

 

– Скажите, Нора Арнольдовна, может человек ни с того, ни с сего …сойти с ума? Сразу, в один день.

– Если считать, что психическое заболевание вызвано сбоем химических процессов в мозгу, то нет, идет в нем какая-то подготовка. Да вы не стесняйтесь, просто рассказывайте, что вас тревожит. Я понимаю так: вы сами себе поставили диагноз.

 

Наверное, мой рассказ был сумбурным (я боялась ее утомить, а потому торопилась). Я пыталась анализировать факты, словно приглашая поучаствовать в диспуте. Симпатичная старуха в кресле напротив слушала с терпеливостью священника, но помалкивала.

Когда я выложилась до конца, то есть помимо фактов еще и добавила все возможные разгадки, Нора Арнольдовна спросила:

– Вы до сих пор хотите ребенка? Вы вообще как-то решали для себя эту проблему?

– Да, но…рожать-то поздно, да и нет кандидата подходящего на роль папаши…

 

– А мысли о нем остались? Мечты? Пусть абстрактные…

– Сейчас нет, я перестала думать. Я не люблю пустых мечтаний.

– Вы совершенно здоровы. У вас трезвый ум, вы способны к анализу…Если у этого случая нет пока объяснений, они найдутся. Вы их, кстати, обрисовали вполне реалистически. А если все будет продолжаться в том же духе – сходите к психоаналитику. Я не поклонница Фрейда, но бывает – наши психоаналитики, с поправкой на современность, помогают найти причину таких…состояний. Пограничных.

 

– Не пойду я к психоаналитикам. Спасибо, вы меня успокоили. Главное, что я не ваша пациентка.

– Вы все-таки покопайтесь в памяти: сон вполне может реализовать ваши тайные мечты, вернее – подспудные, подсознательные – о таком ребенке. Именно таком, с таким обликом. Где-то вы видели подобные глаза, в другом месте – шубку, или что там – дубленку? Во сне вы нашли ребенка, испытали счастье…

 

– А потом, – грустно добавила я, – пошли глюки.

– Думаю – девочка вполне реальна. Просто шустрая, быстроисчезающая,– улыбнулась Нора Арнольдовна.– В общем, приходите, если вас будет что-то беспокоить.

– А вы видели когда-нибудь своих пациентов совершенно излеченными? – спросила я уже с иронией и поднялась.

– В состоянии длительной ремиссии – да! – бодро ответила докторша и тоже поднялась.

 

– Спасибо за правду. Надеюсь, что больше мы не встретимся.

Самое ужасное, что я вышла от нее в полной уверенности, что это не конец, и мое «ночи дивное творенье» появится на горизонте в том же образе химеры…

…Прошло почти полгода моей довольно однообразной жизни, из которой Элина исчезла так же неожиданно, как и появилась. Правда, я привела в порядок квартиру: обновила на кухне кафель, приобрела новые занавески на все окна – модные, необычной формы, и гостиная стала нарядной, точно подсвеченной изнутри моим личным солнцем.

 

Даже в пасмурную погоду вытканный на шторах узор ласкал глаза причудливыми очертаниями и оттенками цветов, напоминая о весеннем луге. Я вообще не любительница ярких расцветок и предпочитаю луговые цветы роскошным привозным…В общем, теперь своим интерьером я любовалась, а раньше просто его не замечала. Аська сдержанно одобрила мой вкус, хотя и тут же пошла перечислять, что она бы лично сделала не так. Я пресекла ее критику – вопреки своей привычке молча внимать, но делать по-своему.

– И что это тебя, золотце, подвигло на такие перемены? – спросила Ася, усаживаясь в кресло, тоже обтянутое велюром в тон дивану (тот еще мог потерпеть). – Денег некуда девать? – она вздохнула, ей всегда не хватало денег…

 

– Угадала.

– Да нет, ждешь чего-то или…кого-то.

– Не угадала.

– Ладно, замнем, если не хочешь раскрывать свои секреты. Что-то в тебе изменилось, Юлька.

 

Я сама это заметила, вернее, чувствовала. Вроде бы и вправду чего-то ждала. Ну, появился на горизонте один дядечка, из покупателей, что вдруг переводят глаза от шмотки, которую жене подбирают, и начинают пялиться на тебя. В такой момент им можно втюхать любую залежавшуюся тряпку. Как это ни странно, такое стало случаться чаще, хотя я ничего особого не сделала для улучшения «фасада». Ну, подкрасила волосы в натуральный каштановый… Но кто сейчас клюет на такой цвет? Мои коллеги вокруг похожи на разноцветных попугаев – такое оперенье на головах! Вот на них, молодых, мужики глаз кладут ежедневно. А что я? Слегка подвела глаза (уж очень ресницы короткие!) да подправила брови ( неприятная процедура в салоне!).

 

Дядечка тот, довольно симпатичный (но ведь чужой!) зачастил в мой закуток, но не приставал с дурацкими шутками. Молча пялился на развешенные блузки, халаты, топики, а потом уходил, кинув последний взгляд на меня. В очках, имеются залысины, то бишь – высоколобый, впалые щеки – короче, не мой идеал. Рост, правда, хороший, повыше меня, и одет чисто. Я терпеть не могу неухоженных мужиков в помятых футболках и брюках, что под пузом начинаются и мешком висят. На этом же – выглаженная рубаха и стрейчевые джинсы – все на месте. Я бы его из толпы уличной не выделила, но сейчас стала замечать поневоле – зачастил.

 

Иногда крутится возле соседнего киоска, и Верка из себя выходит, пытаясь прибрать покупателя к рукам:

– Что вам подсказать, мужчина?

Мужчина отвечает ей улыбкой, но помалкивает, а в мою сторону косится. Это даже мешает работать. Появился он в конце мая, а в июне заговорил…

– Помогите подобрать блузку, понарядней.

– Вам на какой возраст? Сколько даме лет?

– Скоро восемнадцать.

 

– Тогда вам не ко мне. У меня одежда для дам после тридцати.

– Ну – тогда блузку для после тридцати, – улыбнулся покупатель.

– То есть, вы не знаете вкуса своей жены?

– Дочке покупаю, у нее скоро день рождения.

– Посоветуйтесь с женой, чтобы не попасть пальцем в небо. Не люблю, когда товар возвращают.

 

Он согласно кивнул головой и ушел. А на следующий день снова приперся, и опять ко мне, хотя вокруг блузок – море, это тебе не советские времена.

– Здравствуйте, – говорит. – Ей , оказывается, не блузка нужна, а…забыл, как это называется… Вот такой длины, чтобы живот наружу, с пупом. – Это уже он добавил с улыбкой.

– Видите, как хорошо, что посоветовались. Сейчас подберем.

Странный дядечка – ни роста дочки не знает точного, ни размера. Купил что-то усредненное и как-то грустно вздохнул на прощанье.

– Юлька! – крикнула Вера из-за своего прилавка.– А чего это он крутится возле тебя? Втюрился? У меня вроде бы товара побольше, а он все к тебе пристраивается!

 

– Не болтай чепухи. Просто он теряется на рынке – глаза разбегаются.

– Ну, – смеется Вера, – не похоже! Его глаза сбегаются только на твоей точке.

И верно, явился мой незнакомец через пару дней – и чешет мимо всех моих соперниц по бизнесу прямиком ко мне.

– Ну что, – говорю я с улыбкой, – подошло?

Дядечка кивает, а потом разглядывает мой товар с вниманием инспектора.

« Все, – думаю,– буду молчать, пусть сам выкручивается».

– Вы до какого времени работаете? – спрашивает он.

– Если как положено, то до пяти. Когда не идет товар, – в три сворачиваемся, – отчитываюсь я почему-то.

 

– Юля, а вам не хотелось бы…просто так по парку прогуляться?

– Мы знакомы? – спрашиваю я насмешливо, но мне приятно.

– Извините, я услышал ваше имя. Меня зовут Евгением…Отчество у меня длинноватое, люди не запоминают.– Так как вы, согласны?

– А в честь чего прогулка?

– В честь весны.

Я посмотрела в его лицо прямо, хотелось рассмотреть «объект», стоит ли идти.

 

Он снял очки, давая себя лицезреть, и ждал с терпеливой полуулыбкой. Карие глаза, нос с легкой горбинкой, что-то неславянское в крови. Мне, конечно, выражаясь языком Аськиных чад, – по барабану, какой он национальности. Лишь бы не противный, чтобы спокойно (или неспокойно) созерцать спутника по прогулке. Или по жизни? Мелькнула и такая мыслишка, не скрою.

 

Этот оказался не противный, а даже очень ничего…И я согласилась.

Я не люблю возиться с женатыми. В моем возрасте неохота оглядываться по сторонам – а вдруг супруга законная увидит? Евгений (мы перешли на Женю – для краткости) оказался вдовцом, обремененным дочкой-студенткой «с очень сложным характером». Похоже, девочка забодала своего родителя огромными аппетитами на все радости жизни, включая одежду. Но мне понравилось, что такие сведения я вычислила сама – не из жалоб, а в процессе беседы и в виде реплик. Сдержанных, слава Богу. Очень экспрессивных людей я боюсь. С меня хватает Аськи. Но Женя обладал еще одним достоинством – чувством самоиронии и юмора. Выяснилось, что он меня заметил давно, еще зимой.

 

– Вы, Юля, выпадаете из своего… кружения даже внешне.

– То бишь – на торговку не похожа? Спасибо. Но я не страдаю социальной спесью.

– Я тоже, – не обиделся он.

Мне нравилось, как медленно двигается наше знакомство – по шажку – к узнаванию друг друга и принятию. Пока узнавать хотелось, ничто не отвращало. Я такая нетерпимая к дурным привычкам или неприятным штришкам в поведении, одежде, запахах, манере говорить, смеяться. Мне мало надо, чтобы скукожиться в одну секунду и – бежать, бежать.

 

Пока все шло гладко. У Жени была привлекательная для меня профессия врача-хирурга в одной из городских клиник. Жена умерла три года назад от легочной эмболии. Перенес он эту смерть тяжело. Не стал мне говорить, что, якобы, ничего хорошего в их браке не было. Так обычно подъезжают мужчины в желании ускорить процесс сближения. Мол, бедный я, бедный, не повезло с женой! Этому повезло, вот только оказалось, что воспитывать молодую девушку – целое искусство.

 

Аське я, конечно, все рассказала – все равно узнает. Теперь она ежевечерне требовала отчета о «проделанной работе по охмурению» и сильно сердилась на мое немногословие.

– Ты не забыла, что моим девкам через неделю стукнет по двадцать?

– Такое не забывается.

– Вот и притащишь своего Женечку. Должна же я видеть…

– Вряд ли, не обещаю. Рановато. Все еще может рухнуть.

 

– Да, я тебя знаю, ты такая, тебе невозможно угодить! Тот не так пахнет, другой белую рубашку неделю носит, третий руки плохо моет и зубы чистит, четвертый…Мне так охота увидеть эталон мужика. В твоем понимании.

– Успеется.

На день рождения своих «крестных» (условно говоря, ведь детки – некрещеные) я пришла с новой прической и в новом костюме – планировалось свидание:

 

Женя должен был позвонить и меня вытащить с этого мероприятия. Костюм из светлого шелка (цвета чайной розы) я приобрела у себя, у него не было клонов «по партии», и я на него давно облизывалась. Но мне казалось – без такой роскоши можно и обойтись. Костюмчик мне подкинула приятельница: привезла для себя из Лондона, а примерила через месяц после болезни, он так и провис на ней. Пришлось спасать растратчицу мужниных денег. Уж не знаю, почему, но я не выставила костюм на продажу. Тлела где-то надежда самой в него влезть…Просто отдала подруге студенческих лет довольно крупную сумму в долларах и сунула в пакет вещицу...

 

Короткая стрижка, на которую я отважилась, вдруг отняла от моих сорока с хвостиком этот самый хвостик, да еще с размахом, так что я дала бы себе тридцать три, ну…пять, шесть…

Обе юные «людоедки Эллочки» встретили меня воплями.

– Ого, тетя Юля прикалывается! – заорала Лиза.– Супер!

– Во-о-бще – понты! – подхватила Майка.

– Понравилось, – перевела на русский язык мать людоедок. – А теперь – брысь отсюда на кухню! Мы не успеваем! Поздравляю с новым обличьем, тебе идет,– сдержанно оценила Аська мои потуги быть красивой.

 

Девочки на кухню не торопились – кинулись обследовать мою сумку. Сама виновата: приучила с детства. Я для них – как Дед Мороз, без подарков не прихожу. Нравилось смотреть на их любопытные мордашки: что там обнаружится на сей раз? И вырастила нахалок…

– Вы что, де-евки?! – возмутилась их мамаша, но те уже выудили два отдельных пакета с «прикольными» топиками, обнажающими пупок и талию. И завопили радостно, словно им стукнуло по двенадцать лет, а не по двадцать.

 

Праздники местного значения проходили в этом семействе традиционно: крутое застолье, в жертву которому отдавался месячный совокупный бюджет, потом танцы в «детской» под дикие вопли модных групп заморского происхождения, уединение «стариков» в Аськиной спальне – чтоб не оглохнуть и потрепаться…ни о чем. Ну о чем можно говорить с людьми разного полета? Аська обожала таскать на дни рождения бывших подружек с мужьями. Так что болтовня велась вразнобой, пока мы с ее мужем, Мишкой, обменивались политическими шпильками, состоя в разных лагерях. Он голосовал за Януковича, а мы с Аськой признавали только Юлю Тимошенко.

 

Мне всегда хотелось домой – раньше всех, потому что вполне хватало застольной болтовни с ее дежурными шутками и воспоминаниями про славное детство Майки с Лизкой. Когда годами дружишь – можно нарисовать сценарий очередной встречи в мелочах. Так что когда моя мобилка условно пропипикала: выходи, жду, – я радостно засобиралась на свидание.

– Счастливая, – протяжно вздохнула все понимающая Аська.– Отпускаю. Хотя без тебя скучно.

– Не выдумывай, – отмахнулась я, – в юмористах не числилась никогда.

 

5

 

Женя не торопился знакомить меня с дочкой. Мы вообще вели себя так, словно не прошагали уже половину жизни, а лениво любуемся ее зарей, предвкушая кучу удовольствий. Мы даже не спешили перейти на «ты», что выглядело дебилизмом в глазах Аськи:

– Как можно целоваться и говорить «вы»?! – ужасалась она.

– А кто тебе сказал, что мы целуемся?

Аська так и рухнула на диван в моей гостиной.

– Ка-ак?! – завопила она потрясенно, – вы скоро как четыре месяца знакомы! Может, он импотент?

– Не похоже, – улыбнулась я. – Просто…не получается. У меня не получается, а он меня не торопит.

 

– Я, конечно, знала, что ты с приветом, но чтобы до такой степени! Сейчас в постель кидаются в первый же час знакомства! Ты что – книг не читаешь? Телек не смотришь? Вот хохоту будет, когда мои девки узнают!

– Ты своим девкам докладываешь о продвижении моего романа? Это интересно.

– Из чего ты делаешь секрет? Всем нам хочется, чтобы твоя личная жизнь, наконец, устроилась. Девочки за тебя рады.

 

Я молча смотрела в ее смазливое личико, пытаясь справиться с неожиданной вспышкой антипатии. Впервые мне захотелось распрощаться с Аськой навсегда, хотя я понимала – это чувство пройдет, многолетнее приятельство – это как родство, от него избавляются только в случае предательства. Да, им всем хотелось перемен в моей судьбе, да, Аська желала мне счастья (верю!), но…

 

– Ты чего? – оборвала она мои мысли, явно испугавшись – ее интуиция «фурычила» на всю катушку.– Ничего я им не говорила! Я ж не дура. Они бы все равно не поняли. Ладно, не злись. Просто мне страшновато за тебя. А вдруг он…

– Уйдет? Туда ему и дорога.

Я-то знала – никуда он не уйдет. Даже если меня забракует его дочка. Я уже была в его планах на будущее. Мы обсудили совместный отдых на следующее лето. В нем была черта, драгоценная для женщины, но так редко встречаемая в жизни, – он держал слово. Он не лукавил, не химичил, ничего не обещал, чтобы тут же отменить.

 

…На «ты» мы перешли неожиданно. Я подвернула ногу, когда мы лазали по крутым тропинкам парка возле Днепра, и громко ойкнула от боли. Я плелась сзади, уже немного устав, но не желая отставать, пока Женя заботливо отводил ветки от моего лица. Мой вскрик его напугал:

– Что с тобой? – Он живо подхватил меня, готовую рухнуть носом в землю.– Нога? А ну, присядем! Вон дерево поваленное. Опирайся на меня.

С этого момента стало легко. Словно рухнула невидимая, но такая плотная стенка между нами. Мы оказались лицом к лицу – и как тут не поцелуешься? Нежность и страх за мое драгоценное здоровье выплеснулись в объятье. Я ответила с неожиданным для себя молодым порывом.

 

Нет, в схему современного «кидания в постель» мы не вписались. Это произошло через две недели, но я и не подумала докладывать об этом долгожданном событии своей подруге. Мне хватало радости на двоих (с Женей), и третий был лишним…

Знакомство с его дочкой, сведения о которой Женя выдавал очень дозированно, состоялось вскоре после его первой ночевки на моей территории. Я вроде бы прошла тест на должность потенциальной мачехи. Меня это не обижало. Я поставила себя на место отца, решившего жениться, но обремененного взыскательным чадом, и все простила заранее. Он хотел знать, в каком статусе мне находиться рядом, – приятельницы, любовницы или второй по счету жены. Так я представляла тогда.

 

–Приве-ет, – пропела Неля, едва мы переступили порог Жениной квартиры. Она кинула на меня цепкий взгляд – по-женски оценила всю целиком.– А я сматываю удочки! Па, ты не обижайся, Ленка приехала!

– Полчасика Ленка подождет? Знакомься, это Юлия Сергеевна, мой друг.

– Очень приятно, – вежливо сказала Неля и неожиданно чмокнула меня в щечку.

– Мы без комплексов, – улыбнулся Женя в ответ на мое смущение.

– При чем тут комплексы? Просто твой друг мне понравился! Симпатичный дружок, вполне даже современный.

 

– Эй! – одернул ее папаша, а дочка уже скинула босоножки, отчего показалась мне совсем невысокой и несколько полноватой, но в целом весьма приятной особой.

Очевидно, она походила на мать, так что Женя мог ежедневно вспоминать первую жену…Серые глаза Нели все время смеялись, отчего казались лукавыми, ямочка на одной щеке делала ее профиль разным: справа – полудетским, простецким, слева – построже, с иронически изогнутой бровью. Она казалась старше своих восемнадцати, хотя «прикид» на ней был вполне современным. Я узнала «свой» топик, открывающий загорелый живот. Джинсы со стразами стоили целое состояние, явно не с рынка. Да-а, Неля была серьезной статьей в семейном бюджете…

 

За столом она задержалась на целый час, очевидно – победило любопытство. Она оживила нашу компанию смешными рассказами из студенческой жизни в общаге, куда она бегала к подружкам. Уходя, она снова чмокнула меня в щечку и за спиной папочки показала мне большой палец: я прошла экзамен на отлично.

Эти маленькие, но такие важные для меня события, отодвинули образ загадочной Элины, что меня вполне устраивало.

 

На работе у меня все шло прекрасно – мамы и папы отоваривались накануне первого сентября. Я уставала, но зато перевыполняла план и смогла порадовать себя осенними сапожками из натуральной кожи. В понедельник (свой выходной) я решила прогулять новую обувку – проверить. Женя в тот день работал, и мне вдруг захотелось увидеть его именно на месте работы. Когда-то я поступала в мединститут, в глупой надежде, что мне посчастливится попасть туда без блата. Надежды рухнули вслед за тройкой по сочинению. Но абстрактная любовь к этой «красивой» профессии не умирала.

 

Я, правда, редко сталкивалась с врачами, но охотно консультировала всех желающих лечиться на дому – осталось много книг по несостоявшейся специальности, и я их читала запоем, огорчая родителей. Теперь ненужные знания по нервным болезням и терапии, запакованные в справочники, учебники и энциклопедический словарь, ждали на полках, когда их либо применят, либо вышвырнут в макулатуру. Женя, обнаружив этот склад устаревших знаний, вопросительно оглянулся на меня:

– И для кого это добро?

– Не могу расстаться с детской мечтой.

 

И вот я в гулких коридорах старой больницы. Где-то на втором этаже Женя в зеленом халате эскулапа кого-то режет или зашивает. На первом этаже – травматология, и я с сочувствием поглядываю на страдающий под кабинетами народ, ждущий рентгена или перевязки. Потом ищу лестницу на второй этаж и кружу по сложным переходам старинной постройки. Нахожу так называемый черный ход, чтобы не попадаться на глаза сердитому медперсоналу. Ставлю в полутьме ногу на ступеньку…и тут меня кто-то толкает в поясницу, потом хватает за руку. Я даже испугалась.

– Э-эля?!

 

Снизу на меня смотрят блестящие в темноте глаза девочки.

– Эля, что ты здесь делаешь?

– Эля, ты куда удрала? – кричит сзади высокий женский голос.– Ну что за ребенок! Извините, она у нас…

Женщина тянет Элю за другую руку, и я поневоле возвращаюсь с ними в коридор первого этажа. Эля в кружевном вязаном платье с распущенными золотистыми волосами смотрит на меня с такой радостью, что я теряюсь. Ее мама мою персону просто пожирает глазами. У нее болезненно-желтое лицо, тонкие губы сжаты.

 

– Я тебе сколько раз говорила: не удирай! Отпусти тетину руку, это чужая тетя!

Но Эля цепко держится за мою кисть – приходится осторожно освобождаться от странного ребенка, почему-то отметившего именно мою персону.

– Вы ее извините, – говорит женщина сердито, словно не извиняется, а отчитывает меня.

– Мы немного знакомы, – объясняю я сконфуженно, – или она ...обозналась.

– Знает она вас.

Женщина силой отцепляет руку девочки и тянет ее за собой к выходу. Теперь уже я иду за ними, взволнованная эмоциями ребенка, ведь Эля молча плачет.

 

– Оставьте нас в покое, – вдруг поворачивается ко мне женщина.– Я не знаю, что она в вас нашла, но она все время вас ищет! Это невыносимо.

Элина смотрела на нас снизу, переводя свои глазищи с меня на маму.

– Но это неспроста, давайте разберемся. Девочка не может меня знать. Она меня никогда не видела до того момента, когда рано утром, понимаете – ра-но! – я не увидела ее на остановке возле нашего дома! Что она там делала так рано?

 

– Это вы у нее спросите, – раздраженно ответила женщина.

– Как это? Вы не знаете, куда уходит ребенок в такую рань?

Женщина тяжко вздохнула. Теперь я рассмотрела, какое уставшее у нее лицо. Или больное.

– Мы живем в соседнем дворе. Вы через наш двор ходите на троллейбусную остановку. Она вас видела не один раз.

Та-ак, это уже кое-что…

Эля терпеливо слушала нас и молчала. Потом осторожненько придвинулась ко мне поближе и вцепилась в мою руку.

 

– Я ничего не понимаю, но очень прошу вас – давайте поговорим.

Я умоляюще улыбнулась. Лицо женщины немного смягчилось.

– Ладно, приходите к нам…вечерком, когда я ее уложу.

Мне подробно объяснили, как проникнуть в подъезд (код) и сколько раз звонить (оказывается, есть еще коммуналки!).

Пришлось отказаться от встречи с Женей. Он ведь пока ничего не знал про мое «ночи дивное творенье»…

Странно, как я волновалась перед визитом – не похоже на меня. Словно решалась моя судьба.

 

В коммуналке было всего две квартиры, довольно приличных, но с общей ванной комнатой. Кухня, когда-то разделенная пополам, представляла что-то похожее на пенал с полуокном. Я заглянула туда по пути в комнату Лидии Сергеевны. Из гостиной дверь вела в детскую – так мне объяснила хозяйка.

– Девочка спит. Она у меня спит плохо, мало…

– Так было всегда?

– Насчет всегда – не знаю, Эля у нас два года. Она – из детприемника.

Ага, тогда уже теплее…

– Садитесь. Я тоже …присяду. Дела у меня…неважные, а тут еще эта девочка…

 

Боже мой, как она это сказала – «эта девочка»!

– Она…немая или плохо слышит?

– Не то и не другое. Слышит хорошо, даже слишком, – Лидия улыбнулась недобро.– А вот говорить – не хочет.

– Но она мне сказала…

– Вот-вот, она может сказать, но…Давайте по порядку. Мое время кончается. Я – на уколах, болеутоляющих. У меня рак.

– Господи! – вырвалось у меня.

 

– Да, рак. Грудь удалили в прошлом году, и вот…рецидив. Только не говорите глупостей, что сейчас это лечат и так далее! – Лидия откровенно сердилась.– Я ничему не верю. Кроме одного: это из-за Элины.

– Как можно? Что вы такое…говорите?

– С тех пор как она у нас появилась, несчастья обрушились на нас...

– Что же она вам сделала плохого? Разве может ребенок…

– Ребенок может все! – Лидия схватилась за живот. – Посидите тут, я таблетки выпью.

 

Пока она выходила в кухню за водой, я осмотрелась. Со всех сторон на меня глядели лица незнакомой девочки лет пяти. Она одна – в песочнице, вдвоем с радостно улыбающейся мамой (Лидией), втроем с каким-то мужчиной ( папой?), и снова одна: парадный портрет во весь рост. Ничего общего с Элей. «Ясно, умерла, и ее заменили приемышем. А теперь не довольны»,– догадалась я.

Вернулась Лидия и опустилась на стул, задумчиво рассматривая меня. Руку она по-прежнему держала на животе.

 

– Вы уже поняли? – она показала глазами на портрет дочки. – Но это не все. Элину мне показали…в таком виде…Замурзанная, в лохмотьях. У меня подруга работает в милиции, позвонила: приходи, чудного ребенка привезли, прямо сказочного. Из детдома удрала и каким-то образом умудрилась прожить в подвалах два месяца, пока разыскивали. А до этого жила в детдоме полгода, после чего ее пригрела одна бездетная семья, но девочка удрала от них, вернулась в детдом, чтобы снова…исчезнуть. Бродяжка по натуре…

– А, может, все сложнее? Просто к ней плохо отнеслись?

 

– Плохо?! Да она у тех людей принцессой жила! Нет, это что-то…с мозгами.

– Зачем же вы ее взяли, если столько было тревожных обстоятельств было?

– Когда мы опекунство оформляли, я не все знала. Это уже потом пошла в детдом и порасспрашивала. Мне так не терпелось…забыться после смерти дочки. Я думала, что сделаю два хороших дела – кого-то осчастливлю и сама успокоюсь. Если это вообще возможно. Не получилось ни-че-го! Получилось другое: муж стал болеть и умер! Как мы ни пытались ублажить Элю, как на каменную стенку натыкались.

 

– Погодите! Какое отношение к смерти вашего мужа имеет Эля?

Женщина нахмурилась.

– Вы все равно не поверите. Мне одна экстрасенсиха сказала: в доме появилось существо, приносящее несчастье! Все совпадает! Теперь вот я …умираю.

– Но это же чушь! – возмутилась я.– Как можно в наше время в такое верить?! Девочка-то при чем?

– Да, но вы не знаете, где ее нашли, откуда она вообще взялась.

В глазах Лидии мне почудилось безумие.

 

Она как-то странно подобралась на стуле, понизила голос до шепота:

– Никто не знает ее родителей, понимаете? Она как с неба свалилась. Девочку нашли на глухой станции, заброшенной, там поезда давно не останавливаются. Она сидела на поломанной скамейке – совершенно чистенькая, в красивом платье, а рядом стояла сумка – большущая, кожаная, с металлическими застежками…Ее увидели рабочие, которые путь ремонтируют. А там даже милиции поблизости нет. Девочка на вопросы не отвечала, только улыбалась. Волосы у нее были завязаны на макушке красивым бантом, и вообще она была похожа на инопланетянку. Такая нарядная и странная. Молчит, имени не знает…Полезли в сумку, а там платья, туфли, игрушки, и все импортное, так они подумали…В общем, отвезли в детприемник, кто да как – не знаю подробностей. Объявили розыск родителей.

 

Сначала думали – иностранка, раз не говорит. Но она и на других языках не разговаривала. Потом врачи обследовали. На головке обнаружили вмятину и кровоподтек. Значит – кто-то ударил, а, может, в катастрофе побывала. Но никакого происшествия поблизости не было! И родителей девчонки так и не нашли! Про нее даже в передаче «Жди меня» показывали! Никто не отозвался. Я ж говорю – как с неба свалилась.

 

– А откуда имя узнали?

– На всех ее платьях была вышивка, буквами. Начиналась с «Э». Звали ее: Элла! Молчит, не откликается. Кто-то сказал: Эля! Она голову подняла и улыбнулась.

– Послушайте, – не выдержала я,– но она же и другие слова знает!

– Еще сколько! Целые фразы ни с того, ни с сего произносит, вроде как невпопад, с опозданием. Но все-все понимает.

– Но как могли больного ребенка отдать на воспитание? Они же рисковали, что девочку вернут назад!

Лидия Сергеевна замялась:

– Вы не знаете всей этой кухни…усыновления. – Она вздохнула.– Когда хочешь по закону, ничего не добьешься. Тысячу причин найдут, чтоб отказать. А когда…как я, или та, первая опекунша, мы потом познакомились, то…все просто…

– То есть – по блату?

– Ну да.

– И с той опекуншей вы были знакомы?

 

– И на нее я вышла, как пошли негоразды. Она очень хотела Элю вернуть! Ей устраивали встречу, ничего не получилось.

– Сколько же лет Элине?

– Никто точно не знает, шесть-семь. Уже надо в школу отдавать…специальную. Но я вынуждена ее вернуть в детдом. Сами понимаете – не справляюсь. И здоровье…Пока муж был рядом, мы еще как-то вместе…У нее по-разному: то ластится и даже отвечает на вопросы, точно все с головкой в порядке. Врачи сказали – амнезия. Когда выйдет из этого состояния – неизвестно…Но я замучилась. Как ни запираю на ночь двери – исчезает. В песочнице нахожу – в одной ночнушке, если тепло…Или на улице. Далеко не уходит, но тянет ее из дому.

 

– Прячьте ключ!

– Находит! Прямо как ищейка! Удивляюсь, как это до сих пор ничего с нею не случилось плохого! Сейчас такие люди бессовестные.

– Все это странно…Вы не сумели ее полюбить? В ней нет ничего хорошего?

– Да устала я от нее. Не заменит она мне дочку. Только и жду…пакости!

Меня просто передернуло от тона Лидии. По-моему, она уже возненавидела ребенка…

 

– Как же она меня заметила? Чем я ей понравилась? Ведь она пошла следом, взяла за руку, даже сказала: « Я нашлась», – спросила я задумчиво.

– А потом пришла домой, разделась и говорит мне так четко: «Мама нашлась». Я чуть в обморок не упала! Во-первых, обрадовалась! Во-вторых, она не себе это сказала, как обычно, а мне, осознанно, понимаете? И потащила на улицу, где уже никакой мамы не было…Сначала я подумала: фантазирует, а потом…мне женщины во дворе рассказывали, что она за вами побежала, но дверь-то захлопнулась перед ее носом!

 

Соседки спрашивают: чего это твоя принцесса гналась за Юлей из третьего номера?

– Меня кто-то здесь знает? – удивилась я.

– Ну, мы все тут всех знаем. Вы просто никого не замечаете. Вот…Наверное, вы ей напоминаете мать. А, может, просто фантазирует. Но с этих пор я ее только и отлавливаю на улице. Нет, это не по моим силам.

– Да, я понимаю вас…Но все-таки выбросьте из головы этот бред про вину девочки в ваших несчастьях. Простое совпадение !

 

– А то, что первая опекунша тоже умерла ни с того, ни с сего, тоже бред?

Я только пожала плечами. Мне было грустно и всех жаль...Девочку, так и не нашедшую тепла, Лидию, потерявшую всю семью, а теперь обозленную на всех вокруг…Ищет виноватых! Не понимаю таких людей.

– Так что вы мне посоветуете? – вдруг спросила меня Лидия, пряча глаза.

Я растерялась. Я не знала сама. Мысль, что мелькнула в голове при первых же словах Лидии о том, что девочка – сирота, тут же и спряталась. Когда-то я хотела усыновить ребенка, но время прошло, сейчас бы я не решилась на это. Элина была сложным случаем, я не успела ее ни узнать поближе, ни тем более полюбить. Эта девочка и мне казалась странной. А рассказ Лидии о «фокусах» Элины мог отпугнуть любую женщину, мечтающую о счастливом материнстве…

 

6

 

Пришлось обо всем рассказать Жене – это уже зацепило меня. Не могла я теперь жить спокойно. Не знаю, чего я ждала от него…

Он выслушал внимательно и молча. Конечно, Аська на моем бы месте придала всей истории мистический колорит, начав рассказывать со сна, так сказать – вещего. Я этот факт скрыла.

 

– Но ты же хотела детей? – Женя приобнял меня и ласково заглянул в лицо.

Я так отвыкла от ласки, что тут же раскисла и рассказала про сон.

– Вот видишь, – подхватил он, – это еще раз доказывает, что мечта тебя не оставляла, и ты…

– Но она сказала те же слова, что и во сне: «Я нашлась»! Фантастика!

– Совпадение, – поправил он.– Реализация мечты. Реалистическое чудо. Меня только тревожит, что не нашлись родители.

 

Судя по рассказу Лидии, это были небедные родители. Как они могли исчезнуть? Как могли бросить ребенка…с чемоданом? Ведь кто-то вышивал на одежде имя? Боялись, что потеряется? И что это за кровоподтек? Понятно, что амнезия могла быть следствием удара…Знаешь, я у своих порасспрашиваю. Может, помнят такой случай, все-таки прошло не так много времени…

 

– А мне что делать? – жалобно спросила я

Я вообще стала обнаруживать в себе несвойственные качества: мне захотелось быть слабой и беспомощной. Вот что значит расслабляющее действие мужской нежности…

– Не торопи события… Впрочем, можешь пригласить в гости маму и дочку. Мне кажется, маме нужна психологическая помощь.

Первыми словами Лидии, когда она переступила мой порог, были:

– А я в больницу ложусь. На химию. Так что у меня просьба…

 

Я уже поняла – какая, и если честно – запаниковала. Я не была готова к этому. Мне надо работать! Ребенка не с кем оставить! А если я не хочу? Почему за меня все решили?

Я уже хотела ответить резко: нет, извините! Но Эля отвлекла меня: обняла мои ноги и зарылась в юбку лицом. Мне просто пришлось наклониться, чтобы поменять позу и увидеть ее лицо. Оно сияло.

 

– Здравствуй, Эля, – сказала я с вынужденной мягкостью. Потом осторожно отстранила девочку от себя. – Проходите в комнату, – кивнула я Лидии.

Но Эля стрелой помчалась в гостиную, оттуда – на балкон, где и вцепилась в перила, свесив вниз голову.

Я села на диван, показала Лидии рукой, чтобы та сделала то же. Мне не хотелось разговаривать при ребенке.

Лидия ждала от меня ответа, полагая, что уже ясно высказалась.

– Я ведь работаю!

 

– Так что же мне делать?! Не ложиться в больницу?

В ее голосе была досада и ни капли смущения, Да-а, эта женщина вызывала у меня жалость, но отнюдь не симпатию…

– А если бы меня не было в природе?

– Но вы же есть!

– Простите, но я …ничем вам не обязана.

– Но Эля вас любит!

– Но и она мне…никто.

 

В это время Эля влетела в комнату и с разбегу уселась в кресло. Она смотрела мне в лицо своими синими сияющими глазами и словно ждала моего ответа. Я даже подумала, что она все слышала…Из спальни на звук голосов выплыла Мэри и под радостный вопль Эли прыгнула к ней на колени. Вот уж чего я не ожидала от своей диковатой кошки, привыкшей к одиночеству и тишине. От моих нечастых гостей она неизменно пряталась в спальне, хотя всем хотелось приласкать эту красотку. Эля тут же схватила Мэри в охапку и зарылась носом в ее шерсть. Мэри вывернулась, но вместо того чтобы удрать, совсем по-собачьи лизнула девочку в подбородок.

 

Я изумленно взирала на это предательство. Как она могла перепутать меня с ребенком, да еще таким несдержанным? Но, похоже, Мэри и не собиралась признавать свой промах – тут же вытянулась на острых детских коленках и замурлыкала. Эля упоенно гладила животное поперек шерсти, что меня совсем уж расстроило: даже мне подобная вольность не прощалась…

Кошка разрядила атмосферу, но сбила меня с толку. При девочке вести разговор не хотелось, а Лидия явно провоцировала именно этот вариант как выигрышный для себя:

– Ей у вас будет хорошо, вы же видите, Эля…

– Оставим этот разговор. Сейчас попьем чаю и что-то придумаем. Обсудим ситуацию, Эля, – сказала я и поднялась с места, – ты любишь пирожки с яблоками?

– А какие они?

– Я не пеку сдобного теста, – пояснила Лидия.– И не покупаю. Она любит печенье.

– И печенье найдется.

 

К этой встрече я готовилась. Я тоже не пеку пирожков – лень стараться для себя. Но помню мамины. Покопалась в рецептах, записанных маминой рукой, и совершила этот подвиг. Получились приличные пирожки. Эля, не обращая внимания на кислую мину своей мамы, умолола три штуки подряд и потянулась за четвертым. Мамаша тут же шлепнула нахалку по руке.

– Эля, я тебе домой дам, с собою, а то объешься, – успокоила я девочку и услышала в ответ;

– А я дома. Я с нею не пойду.

 

– Э-эля! – укоризненно покачала я головой, – мне же на работу завтра!

– Завтра воскресенье, – напомнила она.

О-о, ребенок прекрасно разговаривает и нормально рассуждает!

Лидия торжествующе развела руками.

– Нет, солнышко, – сказала я потверже, – ты пойдешь с мамой домой. У тебя там кроватка своя, игрушки, книжки, а я…

 

Эля молча сползла со стула и переместилась на мои колени. Я в растерянности глянула на Лидию, механически приобняв девочку рукою. У меня мелькнула нехорошая мысль, что все это было…отрепетировано. На меня давили, мою совесть проверяли на прочность. Но я человек свободолюбивый, диктата не признаю, тем более такого – не имеющего права на меня.

– Лидия Сергеевна, – сухо сказала я, – мы с вами поговорим завтра, наедине. Надеюсь, у вас хватит (хотела сказать – совести) разума найти другой вариант решения. Если бы меня не было, вы бы…

 

– Я бы завтра же отвела ее в интернат, у меня нет выхода.

– Но это тоже выход, хоть и временный, я понимаю…

Чувствовала я себя сволочью.

А потом случилось непредвиденное. Пока мы вежливо препирались по пути к выходу, Эля исчезла из поля зрения.

– Вот так она всегда, – вздохнула Лидия и раздраженно крикнула в глубину квартиры:

– Эля, немедленно сюда! Мы вынуждены уйти!

– Зачем вы так, Лидия Сергеевна? Вас никто не гонит, но разговор должен происходить в другой обстановке. Я зайду к вам сегодня же, попозже. Что-нибудь придумаем.

 

«Ах ты дура! – ругала я себя одновременно, – Что ты должна еще придумывать?!»

Элю мы обнаружили в платяном шкафу – больше негде было спрятаться. Девчонка стащила с вешалок все мои тряпки и буквально закопалась в них с головой.

– Эля, – я проявляла чудеса терпения – в сравнении с Лидией, которая просто клокотала от гнева, – Эля, детка, вылезай. Ты еще придешь ко мне в гости! Я не могу тебя оставить, потому что уезжаю (вру, но что делать?). Не будешь же ты сидеть одна в чужой квартире? Сейчас ты с мамой пойдешь домой, а завтра…

 

Жалобный скулеж под ворохом одежды – вместо ответа.

– Я тебя сейчас брошу и уйду! А тетя Юля вызовет милицию!

– Уходи. Мама милицию не позовет, она меня любит.

Мы только переглянулись. Наверное, в моих глазах была паника, если Лидия вдруг стала меня утешать:

– Не обращайте внимания! Вбила себе в голову, что вы – мама! У нее не все дома! Эля, дрянь такая!

– Сама дрянь.

– Вы видите, видите?! Это еще та штучка!

 

«Штучка» вдруг просунула голову по центру шмоточного кокона и лучезарно улыбнулась, словно это не она только что скулила. Потом вылезла, молча шмыгнула мимо нас в прихожую и потянулась к замку. Через секунду мы стояли с Лидией на лестничной площадке и слушали, как затихают постепенно шустрые детские прыжки со ступеньки на ступеньку…

Лидия все так же молча вернулась в квартиру, я – за нею, хотя не понимала эту женщину до конца: если Эля такая непослушная, как можно ее отпускать? Она же …

– Не бойтесь,– поняла меня Лидия, – сейчас день, она с детьми пошла играть. Обиделась.

– На меня?

– На нас. Слушайте, у меня нет никого, понимаете?

– Но вы же работаете? Значит, Эля ходит в садик? Или кто-то с нею сидит?

– Какой садик! Не хочет она в садик. Сама сидит, дома. Я ей оставляю ключи, она сама…кормится.

 

– Какая самостоятельность! – поразилась я. – В таком возрасте…Скажите, а как она вас называет? Я что-то не расслышала.

– Лидой. Я с самого начала говорила ей: я мама, я тебя нашла. Нет – Лида! Думаете – не обидно? Мужа называла дедушкой. Хотя какой он дедушка в сорок лет?

– Он так рано умер?

Лидия схватилась за низ живота:

– Пора и мне отчаливать… Умер он в сорок один. И разве это не странно?

– Послушайте, не вбивайте себе в голову эту дурь! – разозлилась я. – Не ищите виновных в своих болезнях, а тем более – ребенка! Это по отношению к ней нечестно!

 

«И как могли отдать ребенка такой идиотке?» – думала я, провожая Лидию к двери.

– Обратитесь в опекунский совет, они же должны войти в ваше положение? Если у вас действительно никого нет, чтобы помочь. Вы такая еще молодая. Ни одной бабушки?

– Бабушки в селе, даже две. Но обе никуда не годятся. Ладно, если вы отказываетесь помочь, поищу кого-то... подобрее.

Ну и особа! Испоганила-таки настроение, заставила почувствовать себя дрянцом…

 

Переварив ситуацию в молчаливом сидении перед выключенным телевизором, я позвонила Жене и рассказала обо всем. При этом понимала – все выглядело так, словно я привираю. Уж очень нестандартной была эта ситуация.

– Ты должна поступить так, как подсказывает тебе сердце.

Вот уж чего я не ожидала от Жени! Вместо совета – отмазка. Нет, я не понимаю людей. Я слишком доверяюсь своим впечатлениям. Не такая я уж и реалистка, оказывается…

– Ты чего замолчала?

– Задумалась. Чего-то я не понимаю… Почему я должна слушать свое сердце?

– Обиделась?

– Да нет, пытаюсь врубиться в ситуацию.

– Врубишься – позвони.

 

Вот это да! В воздухе запахло одиночеством. Если бы Женя решительно не хотел появления в моей жизни третьего персонажа – сомнительного во всех отношениях, он бы сказал: не связывайся! Или он демонстрирует уважение к моему выбору? Даже рискуя оказаться на втором плане? Или – что?

Мое сердце ничего не подсказывало. Сон, так меня взволновавший, хоть и остался в памяти, но сердце больше не волновал. Реальный ребенок пока вызывал лишь досаду, несмотря на свою внешнюю привлекательность. А его приемная мамаша с незаконными претензиями откровенно возмущала. Я никогда не была черствой, но эта женщина вызывала не святое чувство сострадания, а сложную смесь досады и жалости. Эгоизм умирающей логичен, но в нем была доля бесстыдства, очевидно, присущего и здравствующей Лидии. Даже наглости. Она не просила о помощи – она ее требовала, точно я, чужой человек, была обязана пойти на все жертвы, мне навязанные.

 

Жене я больше не позвонила. Он не выдержал первый, и в одиннадцать вечера я услышала в трубке:

– Что случилось, родная?

Это « родная» меня доконало – я чуть не расплакалась.

– Не звоню, потому что до сих пор не врубилась. Я не знаю, что делать.

– Ладно, завтра поговорим. Мне тоже надо подумать.

Вот, так бы и сказал, что сам не знаешь…

 

7

 

Эля ускорила процесс нашего совместного думания. В полночь, когда я уже тихо погружалась в сон с помощью таблетки (иначе не получалось), в дверь коротко звякнули два раза. Внезапная тревога просто вытолкнула меня из теплой постели. Выглянула в глазок – никого. Открыла дверь – стоит Эля, в одной ночной рубашечке до пят.

– Мать родная! Что стряслось?! Что-то с мамой?

 

Она шмыгнула мимо меня и уселась прямо на ковровую дорожку, вытянув ноги в тапочках. Слава Богу, хоть не босиком…

Я подхватила ее под мышки:

– Так что случилось? Тебя мама послала? Почему ты молчишь? Маме плохо?

– Лидка спит, а я пришла к тебе.

– Послушай, детка, так нельзя! Нельзя пугать маму! Она больная, она может умереть от страха, если увидит, что тебя нет!

Вместо ответа Эля обхватила мою шею руками так крепко, что я задохнулась. Потом ослабила хватку и вдруг стала покрывать поцелуями мое лицо: глаза, нос, лоб, щеки. Я замерла под этим ураганом нежности, к которой не была ни готова, ни привычна...

 

– Я туда не хочу, не прогоняй меня, я нашлась, я твоя, я тебя люблю!

За всю мою жизнь на мою голову не вылилось столько признаний в любви! Но главное – я всеми фибрами души чуяла – это правда. Это не спектакль! Это что-то непонятное, основанное на чужой ошибке, мною не заслуженное, но этот вихрь чувств родился не вдруг – он выплеснулся, прорвав все преграды. И моя персона была источником этой любви.

 

Я гладила девочку по голове, ища ответных слов. Во мне проклевывалось новое чувство – без названия. Зато я теперь знала, что делать.

– Пусти меня, детка. Надо маме позвонить.

Лидия даже не удивилась, что девочка у меня, и я поняла, что она отпустила ситуацию на свободу – будь что будет! Пусть, мол, Эля берет в свои руки инициативу. Но я больше ни в чем не подозревала ребенка. Она просто воспользовалась открытой дверью. Она подтолкнула события, не в силах понять, почему взрослые так отчаянно хотят от нее избавиться. Возможно, я действительно напоминала ей мать, неизвестно куда сгинувшую и когда. А, может, в ее больной голове поселилась уверенность, что я и есть мама, и тогда мое поведение было просто непонятным, обидным?

 

Мне не терпелось позвонить Жене прямо сейчас. Я сдержалась. Надо было устроить Эле постель. Пока я стелила ей на диване под пристальным взглядом девочки, та смирно сидела в кресле, но стоило мне отлучиться в кухню или ванную, она бросалась следом и сопровождала меня, ухватившись за подол моего халата.

 

Мне предстояла бессонная ночь... В конце концов я уснула, убедившись, что и Эля спит. Пришлось рассказывать ей сказки, на ходу придумывая, потому что ни одной детской книжки в доме не оказалось. Все перекочевали в свое время к Аськиным близнецам. Слушала Эля сосредоточенно, вопросов не задавала. Уходя, я чмокнула ее в щечку, на что девочка ответила крепким объятием. Наверное, для нее были непривычными такие предвечерние процедуры. Боюсь, что у Лидии изначально не хватало тепла для чужого ребенка…

 

Под утро меня разбудил отчаянный плач. Я вскочила, не сразу сообразив, кто это может так близко плакать в моей одинокой квартире. Эля плакала во сне. Я стала тихо гладить ее по голове, не зная, будить или нет. Она не просыпалась. Она плакала горько, по-взрослому, и что-то бормотала. Она не просыпалась, хотя я уже трясла ее за плечо, пытаясь избавить от тяжелого сна.

 

– Не уходи, не надо! – вдруг четко простонала Эля и схватила мою руку.

– Я здесь, здесь…

Она открыла глаза (свет я включила ) и похлопала ресницами. Вид у нее был отрешенный. Я молча продолжала гладить ее по руке и щекам. Наконец она вернулась в реальность.

– Не уходи.

– Тебе что-то снилось? Ты так плакала, детка.

– Я заблудилась, а ты ушла. Я зову, а ты ушла.

– Это была я или…твоя мама?

Эля взглянула на меня так непонимающе, что я прикусила язык. Она решительно записала меня в мамы. Господи, у нее не было в этом сомнения. Она вычислила меня там, на остановке, когда сказала: я нашлась. И что же теперь делать?!

 

– Утром я ухожу на работу, – вздохнула я.– Может, тебя отвести к…(тут я запнулась) Лиде? Чтобы не было страшно одной?

– Я не боюсь одна!

– Ладно, спи.

– Я к тебе хочу!

Уснуть, когда под боком ребенок, да еще чужой, невозможно. Эля намертво вцепилась в мою сорочку, пока не заснула. Утром я сбегала к Лидии за одеждой ребенка. Если честно – меня охватила такая злость на эту опекуншу, что я разговаривала с нею сквозь зубы. Она молча выставила к моим ногам уже приготовленный чемодан. Итак, все было спланировано еще вчера!

 

– Как вы могли позволить шестилетнему ребенку ночью бежать голышом через двор, в чужой подъезд?! А вдруг бы меня дома не оказалось? А вдруг бы дверь внизу была закрыта? Вы думаете только о себе! – все-таки не сдержалась я.

–А о ком мне думать в моем положении? – Лидия враждебно нахмурилась.– Мне надо себя спасать!

– Но не за счет жизни ребенка! А если бы с нею что-то случилось? Вы бы продолжали спасать себя с чистой совестью?

 

– Если бы я не пристроила ее к вам…

– Спасибо за признательность! Но я не просила вас посягать на мою судьбу!

– Это вы – эгоистка! Думаете только о своем покое! Чтоб вам никто не мешал по мужикам бегать!

Я схватила чемодан и выбежала, чтобы не распускаться окончательно. Мне хотелось врезать этой бабе по физиономии.

Работать, когда в голове и сердце такая каша, было невозможно. Пришлось вызванивать Надежду. Та явилась с кислой мордой. Не-ет, надо менять помощницу…

 

До работы я успела перетряхнуть Элины вещички и убедиться, что им место на свалке. Прелестной дубленки, сапожек и вышитых колготок я не обнаружила. Пришлось тут же, на рынке, купить самое главное. Пока я выбирала одежонку, поймала себя на желании приодеть Элю понаряднее. Ее красота нуждалась в приличной огранке…Но вот обувку взяла на глазок…

Как она обрадовалась моему возвращению! Как плясала вокруг обновок! И как я радовалась этой картинке…

 

Когда Женя позвонил, я сходу заявила:

– Все улажено, у нас полный порядок!

– Просто вернула девочку?

– Просто оставила ее себе!

Короткое молчание. Он переваривал новость или не одобрял? Но ведь сам виноват.

– К тебе можно приехать вечерком? Или у тебя другие планы? – в голосе его была осторожность.

– Мы ждем, ждем!

– Я вижу – ты рада. И я рад, что ты рада.

Поговорили…Теперь понимай, как хочешь. Он не рад ребенку, а рад за меня? Или он рад вообще?

 

Все-таки я разволновалась не на шутку. Мне так не хотелось подобной ценой терять любимого человека! Я уже любила его на всю катушку, не уставая удивляться, что в моей жизни произошел такой переворот! И если Эля помешает нам соединиться (втайне я мечтала о замужестве!), то как мне это переварить? Как смириться? Или этот ребенок действительно вносит в чужую жизнь одни неприятности?

– Дура! Идиотка! – крикнула я себе в ту же секунду, как эта подлая мысль возникла.

 

Эля выскочила из гостиной, где смотрела мультик. Сейчас она с испугом взирала на меня.

– Элька, – бодро сказала я, – это не тебе! Это я себя ругаю за глупость!

Эля молча вернулась к телевизору. Брошенная ею Мэри поплелась следом. Она ходила за девочкой хвостиком с момента появления ее в доме. Вот предательница!

Женя приехал не вечерком, а неожиданно и куда раньше. Я даже не успела доварить борщ. В его руках была здоровенная коробка с тортом и свадебный букет желтых роз. Он знал мой вкус…

 

– Ничего себе! – обрадовалась я, сразу же сообразив, что с такими подарками дурную весть не несут.– И по какому случаю?

– А ты не лукавь, – усмехнулся Женя. – Показывай свое чудо.

Чудо уже стояло рядом и глазело своими роскошными очами прямо в душу дяденьке с цветами.

– Ох, ты-и! – восхитился дяденька, приседая на корточки, чтобы чудо не свернуло себе шею. Уж очень он был высоким…– Да-а…Здравствуй, Элина. Меня зовут Женей. Запомнишь?

 

Эля молча кивнула и вывернулась из объятий. Но физиономия у нее светилась, что могло означать только одно: дядя принят за своего.

За обедом Эля продемонстрировала потрясающую воспитанность. Вилкой она пользовалась свободно, салфеткой тоже, ни один кусочек мяса не пролетел мимо рта, ни разу не влезла в разговор взрослых. Чинно отвечала на вопросы, не отличающиеся оригинальностью, – вопросы взрослых, отвыкших от маленьких детей.

 

А вопросов в наших с Женей головах крутилось множество. Но задавать их мы опасались. Все они были связаны с загадочным прошлым девочки – то ли придуманным, то ли запутанным взрослыми. Сначала надо было связаться с опекунским советом, милицией, детприемником и детдомом, разузнать о родителях Эли. Я очень надеялась на то, что Лидия сильно приврала ради красного словца, что она знает больше и скрывает. Возможно, в прошлом Эли было что-то отпугивающее от нее потенциальных усыновителей.

 

Сказка про девочку, оставленную на заброшенном полустанке в нарядном одеянье и с дыркой на голове была бы романтичной, прямо в стиле бразильских сериалов, если бы не опрокидывала логику на лопатки. Рана на голове никак не вязалась с ухоженным видом девочки. Тот, кто нанес ее, просто бы отобрал сумку с заморскими вещичками, а не усаживал ребенка на скамейку. Или примитивно добил бедняжку. Что-то тут не клеилось. И ведь не расспросишь! Очевидно, у нее и расспрашивали вначале, только ничего не добились. Так чего добьемся мы? А вдруг просто напугаем, вернув в неприятное прошлое?

 

Все это мы обсудили с Женей поздно вечером, когда Эля уже спала в моей спальне в обнимку с разомлевшей от счастья Мэри.

Именно этот вечер окончательно переломил мою судьбу. Хватило одной Жениной фразы – и я из одинокой женщины превращалась в мать красивого ребенка и жену симпатичного мужчины.

 

– Юлька, – сказал Женя задумчиво, – а ведь тебе могут отказать в усыновлении… Для этого надо быть замужней. Ты готова на такие перемены?

– Да, – сиплым от волнения голосом ответила я и прокашлялась.

На этом мой личный украинский сериал можно было бы и закончить, если бы не эпилог, в котором было больше вопросов, чем ответов… В таких случаях сладкий сериал превращается в триллер.

 

Спасибо Жене – он принял на себя почти всю тягомотину прохождения инстанций по смене опекунства на процедуру усыновления. Случилось это после нашего набега на загс, где мы на задворках, без всякой торжественности, правда, со свидетелями, расписались. Праздничный обед на Жениной территории происходил в тесном кругу двух семейств – нашего и Аськиного, и героиней была не свежеиспеченная жена, то бишь я, а Эля, в которую словно вселился бес веселья.

 

– Совершенно здоровый ребенок, – шепнула мне Аська.– И прекрасно разговаривает. А ты говорила – аутизм…

– Аутизм – приступами,– улыбнулась я, наблюдая, как Эля кочует по рукам.

– А ну покажи, где твоя мама,– приставала Лиза, тиская ребенка.

Эля послушно тыкала в меня пальцем.

– А папа? – беспардонно спрашивала Майка, и не получив желаемого ответа, уточняла: – А это кто?

– Женя.

Женина дочь ревниво наблюдала эту сцену. Она была довольна: папа пока принадлежит только ей. Но Неле девочка тоже нравилась.

Я понимала – на Элю обрушилось столько впечатлений за один день, что она не скоро избавится от возбужденного состояния. И точно – ночь она устроила нам бессонную.

 

Пока решался вопрос, где кто будет жить, Женя ночевал у меня. Эля уснула неожиданно быстро, и мы с Женей могли расслабиться наедине. Я просто купалась в счастливом покое, и после любовного сеанса, когда Женя заснул, долго смотрела в невидимый потолок, перебирая в памяти прошедшие дни. Мне не верилось, что судьба преподнесла такой шикарный подарок – во всех отношениях. Сбылась главная мечта любой женщины – чувствовать себя защищенной и любимой. С предыдущими мужьями я исполняла мужскую роль – любящей и заботящейся. Мне всячески давали понять, что я обладаю силой характера, и этот дар просто обязана использовать на всю катушку во имя ближних.

 

Я только начала засыпать, как вдруг в спальне, куда мы уложили Элю, раздался грохот. Но с моей кровати просто невозможно свалиться. В лунном свете было видно – кровать пуста.

– Эля, ты где? – шепнула я.

Эля стояла за распахнутой дверью. Она тихо вышла и направилась к окну. Глаза ее были закрыты. Посреди комнаты валялся опрокинутый стул с детской одеждой на спинке.

 

Я замерла, не зная, что делать. Будить? Но она испугается Пока же испугалась я: мой ребенок оказался лунатиком. Я наблюдала за девочкой, притихнув и боясь пошевельнуться. Эля подошла к окну, аккуратно минуя стул на своем пути (точно видела!) и стала взбираться на подоконник. Она с силой подтянулась на руках! Теперь я кинулась к ней и подхватила ее на руки. Тельце было невесомым! Эля открыла глаза, незряче глянула на меня и тут же закрыла их. Я уложила ее на кровать, закрыла наглухо окно, распахнула дверь в спальню и вернулась на свое место крайне расстроенная.

– Что случилось?

 

Женя мгновенно проснулся, едва я присела на диван.

– Эля бродила по комнате, представляешь? Она страдает сомнамбулизмом.

– Не торопись с диагнозом. Она была перевозбуждена. Это может быть разово, не паникуй.

– Но окно было открыто! И она лезла на подоконник! Ты бы видел, как она подтягивалась на руках! Словно гимнастка…

На следующий день у Жени намечался поход к директору детдома, из которого Эля ушла на улицу. Мы договорились, что я остаюсь с ребенком. Несколько раз звонила по мобилке Надежда – отчитывалась о продажах, хотя ее никто не заставлял это делать.

 

Эля рассматривала картинки в новых книжках, таскалась с Мэри, втягивая эту сонную тетерю в свои игры. Иногда включала телевизор. А я готовила обед в ожидании Жениного звонка. Время от времени я наведывалась к Эле – мне хотелось разговорить ее, почему-то исключившую меня из общения. Когда я вышла в очередной раз, то обнаружила, что Эля спит на ковре, свернувшись калачиком, а Мэри восседает сверху, распушив хвост прямо на лице ребенка.

«Ее надо показать психиатру», – подумала я, осторожно поднимая девочку с ковра.

 

– Деле миа, – вдруг четко произнесла Эля с закрытыми глазами.

Я чуть не выронила ее от волнения. Господи, что это?!

Целый час я просидела возле спящего ребенка, разглядывая ее личико. Тонкая кожа, длинные прямые ресницы, не изогнутые, как положено, а веером…Золотистые волосы, которые я так и не отважилась аккуратно постричь. Они легкой волной лежали ниже плечиков, придавая девочке сказочный вид. Худое тельце – можно пересчитать ребрышки. А ведь я кормлю ее, кормлю, и та ест, ест… Что такое деле миа? Где она могла слышать такие слова? Кто же она – ночи дивное творенье? Выпрыгнула из моего сна? Посланец какой-то планеты? Глупости это, понимаю, но они лезут в голову все чаще.

 

– Смотри, как разыгралась твоя фантазия! – сказал с улыбкой Женя, когда я ему рассказала обо всем.– Девочка могла услышать эти слова даже по телевизору. Миа – это явно местоимение. Деле…Возможно, что-то искаженное, плохо ею расслышанное.

Эля спала весь день, даже пропустив обед.

– А вдруг это летаргический сон?

 

– Не паникуй, она просто устала от эмоциональной перегрузки. Сколько вчера было событий! Сколько новых лиц! Проголодается – проснется. Хуже, что я ничего толком не узнал. Вроде все концы потеряны, прямо хоть заводи уголовное дело. Родители как в воду канули. Ее действительно обнаружили на полустанке, на каком-то километре. И ни одного следа аварии…А шрам…Да, он похож на след сильного удара, так что амнезия частичная вполне возможна. Когда мы все оформим, постараемся забыть все эти темные места.

– А вдруг родители найдутся?

 

– Что-то они не спешат объявляться. Ужасно, когда в стране пропадают люди вот так – парами, группами – и с концами…

Несколько дней прошли спокойно. Женя ходил на свою работу, я наняла еще одну помощницу и подумывала о том, чтобы покончить с бизнесом вообще. Этого хотел Женя. Он уговаривал меня поменять вид деятельности. Надо купить компьютер, и он возьмется за мое обучение. А когда я освою нужный объем, он найдет мне работу на дому. Не торчать же на рынке до пенсии! У меня все-таки семья! Эле пора в школу. Ну и так далее…Еще не поздно поменять профессию.

 

Пока Женя жил на два дома – не хотел оставлять без контроля дочь, весьма склонную к беспорядочным знакомствам. Меня это даже устраивало. Я так привыкла к одиночеству, что просто нуждалась в краткосрочном уединении. Моя голова лучше соображала в одиночестве. Я привыкла ни к кому не прислоняться, а в последнее время все чаще ловила себя на желании расслабиться до полной отключки мозгов.

 

Эля, спасибо ей, держала в тонусе, озадачивая своим поведением. То она плакала ночами навзрыд, то погружалась в длительный пугающий сон, когда казалась умершей из-за невидимого и неслышимого дыхания. То бурно играла с кошкой, а у Мэри появилась привычка защищать свою свободу с помощью когтей. То наотрез отказывалась от гулянья – даже в парке с его многочисленными завлекаловками.

 

Однажды я повела ее к детскому психиатру, предварительно изложив без свидетелей причину своих тревог. Когда следом вошла Эля под конвоем Жени, и врач рассюсюкалась от умиления (ах, какая красавица!), девочка просто онемела. Никакого мастерства не хватило врачихе разговорить моего ребенка. А, может, мастерства и не было... Нам посоветовали «понаблюдать». Что мы и делали весьма старательно, запутываясь в догадках.

 

Лидия умерла в больнице от внезапного желудочного кровотечения. Пока она проходила там лечение, я наведывалась с передачами, так как убедилась, что у нее нет подруг. Сослуживцы тоже не появлялись. Наши свидания были тягостны обеим. Лидии не хотелось слушать про Элю, она даже вопросов не задавала. Меня это зацепило настолько, что я и сама перестала рассказывать о ребенке. Разговор крутился вокруг лечения Лидии. По ее просьбе я дала телеграмму матери в село, и та приехала, сняв с меня эту неприятную обязанность общаться с умирающей.

 

– А куда девалась Элина дубленка? – спросила я однажды у Лидии в минуту ее просветления.

– Какая дубленка?

– Но у девочки было пальто, вроде дубленки, такое светлое, да вы сами знаете. Я в этой дубленке и увидела Элю впервые. Скоро похолодает… И сапожки…

– Нет у нее никакой дубленки. Вы ее придумали. И сапожек нет.

– А в чем она ходила зимой?

– В шубке.

– Ну-ну, – усмехнулась я, – значит – мне приснилось…

Лидия отвела глаза.

 

– Продала я все, когда деньги на лечение понадобились.

– Очень жаль. Лучше бы вы мне сказали, я бы у вас... перекупила.

– А я знала? Все хотят на даровщинку!

– А кто ее покупал для девочки? Неужели вы так потратились?

– У меня таких денег сроду не водилось. Подарок, – загадочно ухмыльнулась Лидия и добавила сердито, – уходите, я устала! Все расспрашиваете, и как не надоест?

И вдруг в мою уходящую спину кинула:

– Она вам еще покажет!

Пришлось и мне поучаствовать в похоронах Лидии – по просьбе ее матери. Накануне я приходила за документами. Детская одежда (и обувь) были связаны в узел, но мне не предложили посмотреть или взять что-то. Очевидно, Лидия дала приказ старухе отвезти в село все добро. Из узла торчали ноги единственной Элиной куклы, о которой та вспоминала. Ладно, купим похожую…Старуха оказалась на удивление беспомощной в городских дебрях. Пришлось помогать. Женя только плечами пожал, когда я сообщила, что надо помочь.

 

– В таких случаях соседи помогают.

Я редко слышала от него такую жесткую тональность. Он тоже не мог простить Лидии нелюбви к несчастному ребенку.

В сентябре, когда все уже было улажено во всех органах, я отвела девочку в школу. Слава Богу, она находилась недалеко, внутри дворов, в помещении бывшего детсада. Называлась пышно – «Школа радости» и считалась авторской. Меня привлекали в ней расположение и неперегруженность детьми. В уютном зеленом дворе еще уцелели качели и прочие остатки детской радости, а какой эта обещанная радость окажется, – посмотрим…

 

Первый удар нанесла мне Элина, не пожелав разговаривать с учительницей, чьей обязанностью было протестировать ребенка «на предмет ее подготовленности». Как мы хором сладко ни улыбались, пытаясь задобрить Элю, та угрюмо молчала, уставясь в окно.

– Ты не хочешь ходить в школу? Не хочешь учиться?

Из уст пожилой дамы просто лился мед, в глазах – море доброты, я бы на месте ребенка клюнула на такую удочку. А Эля только кивнула согласно: не хочу учиться.

 

– Вам придется нанимать учителя и заниматься с ребенком дома. Или возьмитесь за это сами. Образования-то хватит у родителей? Ну вот. А потом она сдаст экзамен за первый класс и сразу сядет во второй. Если, конечно, у ребенка все в порядке с…

Она не могла подобрать необидного слова, но мы прекрасно поняли. И тут Эля выдала:

– У меня все в порядке с головой.

Дама засмеялась:

– Вот и прекрасно! Ребенок все-все понимает!

– Иначе я бы ее не привела сюда.

 

8

 

– Ну, и почему же ты не отвечала на вопросы учительницы? – спросила я на обратном пути, стараясь сохранять спокойствие.

– Она противная. У нее нос кривой.

Нос? Что-то я не заметила…

– Нос?

– И рот на бок!

– По-моему, ты сочиняешь…Эта учительница не собирается с тобой заниматься! Там есть другие. А эта просто проверяет, умеешь ли ты читать.

– Умею.

 

Я недоверчиво усмехнулась. Эля шла со мною рядом любимым своим аллюром – вприпрыжку.

– Что-то я не заметила. Я тебе читаю книжки, а ты только разглядываешь картинки. Может, ты и писать умеешь? – иронически продолжаю я.

– Умею.

– И кто ж тебя научил?

– Никто.

 

– Так не бывает. Но если даже ты умеешь немного читать, то этого мало. А в школе учат и рисованию, и музыке, и задачки решать. Все нормальные дети ходят в школу.

– А я не такая.

– Кто тебе сказал?

– Ты говорила Асе.

– Тете Асе, – поправляю смущенно.– Что-то не припомню такого…

Да-а , с Элей не соскучишься...

– Ладно, что-нибудь придумаем…

Дома я отобрала детскую книжку с самым крупным шрифтом и весело сказала:

– Проверка!

 

Эля усмехнулась совсем по-взрослому и послушно уселась рядом. Эту книжку из моего детства, вернувшуюся из Аськиного семейства, Эля рассматривала чаще других. «Золотой ключик, или приключения Буратино».

– Читай.

Эля читала не просто хорошо, а бегло. Я во все глаза смотрела на нее: мои интонации, паузы… Как я могла проворонить такое?! И как она могла скрывать такое?!

 

– Ты, конечно, умничка, – похвалила я, скрывая удивление.

Эля захлопнула книжку и заявила:

– Надоело.

Если бы я не помнила поведения Эли на нашей свадебной вечеринке, то подумала бы о невероятном: она не ребенок! Она играет в ребенка, когда ей выгодно. Но рядом сидел именно ребенок со всеми замашками – болтает ногами, надувает губки, носится по квартире, терзает кошку нежностями, засыпает в обнимку с куклой.

 

Я не стала проверять ее умение писать – в это я поверила сразу. В нашем доме – вундеркинд? Но я не знаю, как воспитывать и обучать таких детей!

Женя в тот день дежурил в ночь. Днем он ездил к дочке с очередной проверкой. А мне так хотелось поделиться с кем-то своими тревогами! Аське я звонила все реже, и она, похоже, обижалась. Сегодня мне недоставало как раз ее.

 

Аська слушала меня с подозрительным молчанием, словно одновременно с информацией заряжалась моими тревогами.

– Намаешься ты с нею, – выдала наконец.

– И это все? Какие будут предположения?

– Может, Лидия права?

– В чем? В своих дурацких подозрениях?

– Она не похожа на ребенка шести лет. Я заметила – она с интересом слушает разговоры взрослых. Откуда такое любопытство? А глаза? Ты заметила, какой у нее взгляд? Оценивающий!

– Како-ой? Аська, откуда такая злость? Это же ребенок!

– Как с луны свалилась.

– Ну вот, приехали!

 

Хорошо, что я не успела ей рассказать про странные слова на непонятном языке, однажды выданные ребенком. Точно бы записала Элю в инопланетянки.

Вечером я все-таки не удержалась – подсунула Эле чистый блокнот.

– Показывай, как ты пишешь. Вот тебе ручка.

Эля послушно придвинула к себе блокнот и написала – (не печатными буквами: «Мамочка, не отдавай меня никому!»

 

У меня совершенно реально закружилась голова. Блокнот выпал из рук. Я просто рухнула на диван, чтобы не свалиться на пол. Эля одной рукой схватила меня за руку, а второй помахала перед моими глазами – и все вернулось на место. Я подняла блокнот и уставилась на аккуратные буковки, изящно связанные в цепочки: пять слов – пять цепочек. В голове было пусто. Эля исчезла. Из кухни раздавалось звяканье посуды. Эля появилась со стаканом воды в руке. Молча протянула мне. У нее было огорченное лицо.

– Солнышко, – почему-то шепотом сказала я, – я никому тебя не отдам.

В ответ – ее горячее объятие.

– Но ты мне скажи все-таки, кто тебя научил читать и так…красиво писать?

– Я сама.

Я только вздохнула.

 

Когда вечером позвонил с работы Женя, Эля уже спала, а я не могла сомкнуть глаз. Мысли совершенно безумные лезли в мою больную голову. Я уже готова была поверить в любую чушь, лишь бы она помогла разобраться в этом ребенке. Вместо радости, что мой приемыш оказался таким талантливым, я была в полной растерянности. Поэтому, когда Женя позвонил, я сходу выложила ему новости с горькой приправой тревоги.

– Нам досталось золотце, а не ребенок, – сказал Женя.

Меня порадовало это «нам» и немного успокоила Женина реакция на мою путаную информацию.

 

– А эта фраза на непонятном языке?– еще трепыхалась я в сетях сомнения.

– Вот это как раз понятно. Если у ребенка такая память на все, он мог воспроизвести любую услышанную фразу по телевизору, например.

Звонок в дверь испугал меня – шел первый час ночи. Я положила трубку и осторожно подкралась к дверям, чтобы незаметно приложиться к глазку. За дверью никого не оказалось. Но я все-таки открыла ее и обнаружила совершенно новую сумку, довольно приличную на вид. Кто-то уезжал на лифте вниз. Я не знала, что делать с явно чужими вещами, но на всякий случай втащила сумку в дом. И тут же позвонила Жене.

 

– Чтобы узнать, чья она, есть два выхода: первый – дождаться утра и опросить соседей, второй – открыть сумку и посмотреть ее содержимое.

Я сделала второе. В сумке лежала Элина дубленка, замшевые сапожки, вышитые колготки, пара рукавичек в тон дубленке и кожаное портмоне…с деньгами. Не считая их (на вид – сумма немаленькая), я опять схватилась за телефон. Очередную порцию новостей Женя выслушал со вздохом.

– Значит, совесть у бабки заговорила, вернула шмотки. Кому в селе такие нужны?

– Но деньги?! Там куча денег! Какая бабка расстанется добровольно с деньгами?! В наше время!

 

– Значит, кто-то заботится о ребенке тайно…

– Ну , успокоил…Может, в милицию все это отнести?

– Неси, родная, они найдут применение такому подарку судьбы. Не суетись. Всему есть объяснение. Все, кого-то «скорая» привезла. Бегу. А ты выпей донормил и постарайся уснуть.

 

Мне потребовалось аж две таблетки, чтобы уснуть. Но и во сне меня настигла…Эля. Теперь мы ходили с нею вдвоем по тому самому городу с широкими площадями и полукруглыми строениями в незнакомом мне стиле и чего-то ждали или искали. Потом очутились в комнате, заставленной цветами сказочной красоты и неизвестной породы. Цветы росли прямо из пола и стен, свисали с высокого потолка, словно хотели до нас дотянуться. Страшно не было – было хорошо. Запахи – знакомые, но пока не узнанные, кружили голову. Цветы дышали, слегка двигались, их хотелось потрогать. Я протянула руку, но Эля крикнула:

– Не надо!

 

Я все равно коснулась рукой огромного цветка, чем-то напоминающего кисть гиацинта. И тот растаял на глазах.

– Я же говорила, говорила! – заплакала Эля.

Но я в каком-то припадке разрушения хваталась за цветы, чтобы увидеть, как они призрачно тают, тают, тают. А Эля уже рыдала, вцепившись в мою руку.

Проснулась я в поту. Долго лежала обалдевшая – никак не могла перейти из фантомной реальности в нашу, такую приземленно-понятную. Ноги затекли, я попыталась их вытянуть – и тут сообразила, что на них лежит живое существо.

 

– Мэри, брысь, – попыталась я освободиться от тяжести.

– Мама, – услышала жалобное, – не прогоняй, мне страшно, я с тобой хочу!

Я так и села.

– Элинька, детка, почему ты здесь?

– Ты плакала, я пришла…

Она проворно нырнула под мой бок, и я изо всех сил обняла это загадочное существо. Вспомнилось почему-то Аськино – « ночи дивное творенье»…Вот уж действительно…Значит, это не она плакала, а я? Но я же разрушала! А она…плакала!

 

Теперь нас ежедневно ожидали сюрпризы, и можно было бы им только радоваться – ведь Эля оказалась талантливым ребенком, но… Было столько «но»! Я не раз вспоминала злую фразу Лидии: «Она вам еще покажет!». Эля показывала не раз, удивляя приятно всех окружающих, но во всем был привкус недосказанности, загадочности (во всяком случае – для меня), от которой просто невозможно было отмахнуться. Приходилось ломать голову: что бы это значило, хотя Женя упорно все расшифровывал с материалистической точки зрения.

 

Нас терзали сомнения: что будет, если Эля вспомнит свое прошлое? Родителей, например? Если она их любила и потеряла трагически, как себя поведет, вспомнив? А что будет, если родители обнаружатся, а она их не признает? Не поторопился ли суд узаконить удочерение? Может, надо было, как сделала Ванда, просто оформить опекунство – на всякий случай?

Оказалось, что Эля прекрасно рисует. Когда Женя купил ей шикарный альбом, акварельные краски и набор фломастеров и карандашей, Эля тут же уселась малевать. Она разводила акварель с таким знанием дела, что стало понятно: ее этому учили.

 

– Нарисуй цветочек, – попросила я, полагая, что цветочки может изобразить любой дурак.

Эля прикрыла от меня альбом:

– А ты уйди. Я нарисую твой любимый цветок.

Я усмехнулась: как же, так ты и угадаешь! Мой любимый цветок – хризантема.

Сбоку я с удовольствием видела, какими уверенными движениями воспроизводит задуманное этот чудо-ребенок. Но когда она мне сунула под нос альбом, я ахнула: это был…гиацинт из моего сна, так тонко переданный, что его хотелось потрогать.

– Угадала?

 

Я только кивнула. А потом добавила, понимая, что Эля ждет похвалы:

– Ты – чу-удо! Ты – маленький гений. Рисуй что хочешь! Тебя надо в художественную школу отвести.

– Не надо. Я все сама…

За гиацинтом последовали…хризантемы.

– А где ты видела этот цветок? – спросила я, указывая на первый рисунок.

– А он мне снился.

Час от часу не легче…Нам обеим пора к психиатру.

 

Никуда я не пошла, но стала ощущать, как легкая тревога переходит в депрессию. Ничего страшного не случилось, но я ненавидела тайны. Я любила ясность во всем. Аська называла меня вульгарной материалисткой и полностью отказывала в поэтическом миропонимании.

– Ты не чувствуешь красоты! Тебя ничего не восхищает!

Я отбивалась, как могла:

– Я вижу красоту и не равнодушна к ней, неправда! Но я должна понимать ее природу. Реальный цветок прекрасен, его талантливое изображение может волновать. Но если я вижу, как этот цветок рассыпается в руках, если он – химера, меня это…не знаю, как определить… Сбивает с толку. А я не люблю, когда меня дурачат. Не люблю фокусы.

 

– Да-а, – тянула разочарованно Аська. – И как я с тобой дружу? Я просто обож-жаю тайны! И ненавижу разгадки. Они всегда дебильные! Я детективы предпочитаю не дочитывать, потому что конец у них непременно бездарный.

– Тогда странно, что моя Эля не вызывает у тебя симпатии.

– Откуда ты взяла?! – так и вскинулась Аська. – Славный ребенок, но немного…не от мира сего. Ты заметила – она никогда не задает вопросов? Все дети терзают взрослых вопросами, а эта…точно все-все знает.

Да, я заметила. Для ленивых родителей такое качество – удобно, а мне не хватало детского интереса.

 

Эля была разной – шумной, когда в играх участвовала Мэри, тихой, когда возилась с книжками или куклами. Но она не проявляла никакого интереса к моему прошлому, к нашим делам, к Жениным рассказам про больницу. Она походила на глухую. Наши прогулки по парку сопровождались моим монологом на тему всего увиденного. Лебеди на пруду, уточки, орущая ребятня были лишь предметом ее созерцания под аккомпанемент моих объяснений. Прогулки ее утомляли, но никаких признаков нездоровья, кроме бледности, мы не находили. Всех врачей прошли накануне удочерения, и только психиатр нас « успокоил»:

– Ребенок нормальный, но последствия амнезии непредсказуемые.

 

Нормальный ребенок при этом так усмехнулся, что нам всем стало не по себе. Даже Женя торопливо вмешался:

– Всем бы таких детей. Она – прелесть.

«Прелесть» потерлась щекой о его руку.

Я так зациклилась на вопросах без ответа, что стала сама походить на дневного лунатика.

– Эй! – окликал меня Женя, щелкая пальцами перед моим носом, как гипнотизер. – Очнись, родная.

 

Иногда я заводила волынку:

– Скажи мне, кто притащил эти вещи и подбросил? Чьи это деньги? Почему она плачет по ночам? Ей что-то снится? Почему она рисует…мои сны? Почему она вообще пошла тогда за мною? Почему ее не тянет к детям? Ты заметил, как она прислушивается к нашим телефонным разговорам?

– Не зацикливайся на этом, прошу, – мягко говорил Женя.– Просто выкинь из головы. Возможно, всему есть объяснение, и со временем все прояснится. Живи проще.

 

Да-а, никогда я не думала, что настанут времена, когда я буду жить вот так – в полном смятении.

Кончился сентябрь, а мы так и не решили вопрос с Элиной учебой. Я продала часть своего бизнеса, и теперь сидела дома, на хозяйстве, где, оказывается, когда есть семья, работы хватает, и уже не станешь откладывать в долгий ящик нелюбимые занятия.

 

Женя стал заведующим отделения, и у него забот прибавилось. Но все равно он рассказывал мне обо всем, что в течение дня его волновало. Постепенно я прониклась его проблемами, как своими, и уже сама приставала к нему: расскажи подробнее! Мне так нравилось его доверие, его желание впустить меня в свой очень специфический мир. Днем я непременно выгуливала Элю. Иногда ездила в гости к Асе, пару раз сводила ребенка в цирк, но очень огорчилась, не заметив особого интереса девочки к яркому и шумному действу на арене. Она почему-то жалась ко мне, не выпускала своей ладони из моей руки.

 

Постепенно до меня дошло: Эля чувствует себя хорошо только дома. Ее все время тянет домой, мир вокруг или пугает ее, или просто неинтересен. Как жаль! Я никогда не любила равнодушных, нелюбознательных людей. И потому насильно впихивала в нее всевозможные знания. Она послушно внимала, все так же не задавая вопросов.

Однажды ночью раздался телефонный звонок, испугавший меня, Женя уехал в Киев на какое-то важное совещание, Эля спала в моей спальне. Я испугалась. Что-то случилось? Женя ни за что не стал бы звонить ночью!

– Юлька, привет! Извини, что поздно, но в другое время не могу! Алле-е! Ты меня уже не узнаешь?!

 

– Узнала! – обрадовалась я совершенно искренне своей давней подруге-однокурснице, умотавшей в Штаты семь лет назад.– Наконец-то вспомнила обо мне! Ларка, ты где?

– А чего ты так тихо говоришь?

– Дочка спит. Так где ты? Как ты?

– Какая дочка?! У тебя до-очка? Ты хочешь сказать – отважилась на ребенка?! Ну, молодчи-ина! Извини, а мужчина в доме есть?

– Есть. О себе говори. Время-то идет!

– А что мне время? Я с мобилки звоню, за которую платит фирма! Я в Москве, а муж у меня фирмач! Новый русский! Мы вернулись. Вернее, мы не вернулись, а живем на два дома.

 

Когда-то я любила Лару, но это была такая непоседа, заправленная бешеной энергией, что угнаться за нею было невозможно. Она с легкостью меняла работу, мужей, места проживания, и отловить ее не удавалось. Но время от времени она возникала в телефонной трубке, чтобы отчитаться об очередных переменах. Ее оптимизм зажигал всех вокруг и меня. Ася ее не жаловала, обзывая баламуткой, а мне нравилось в Ларе чувство юмора и независтливость. Вот кому можно было бы рассказать о своих проблемах, будь она рядом. У Лары был трезвый ум, когда дело касалось других...

– Это была идея Славки – вернуться?

 

– Вспомнила! – засмеялась Лара.– Славка уже тю-тю! Он остался в Штатах. Теперь я ношу оригинальную фамилию – Иванова, а мужа имею Ивана! Так сколько лет твоей дочке? Когда ты успела вляпаться? В наши-то годы!

Я на Лару не умела обижаться. Я рассказала про Женю, Элю, не вдаваясь в подробности и пообещав, что все опишу в письме. Но у Лары есть замечательное качество: она легко выуживает из собеседника любые тайны – прямо как психотерапевт. Так получилось, что я тоже раскололась, правда, опустив некоторые детали, чтобы не сойти за сумасшедшую.

 

На последней фразе о причинах своей депрессии я ощутила беспокойство и оглянулась. За спиною стояла Эля. Я бросила трубку с перепугу.

– Что ты тут делаешь? Ты же спала! Я тебя разбудила?

Эля как-то грустно качнула головой и тихо вышла, притворив за собою дверь.

Сердце мое колотилось. Как она вошла – так тихо? Что успела услышать? Весь разговор с Ларой я провела сидя, опираясь на подушки, спиной к двери.

Лара не перезвонила.

 

Я еще долго лежала, пытаясь воспроизвести в уме весь разговор – скорей для собственного успокоения. Через минуту я отправилась посмотреть, что делает ребенок. Эля вроде бы спала. Я теперь точно не знаю ничего – ни когда та спит, ни когда бодрствует, когда слышит или не слышит…Я бы не удивилась сильно, если бы на моих глазах Элина прошла сквозь стенку.

А утро преподнесло мне очередной сюрприз…

 

9

 

Утром Эля не захотела вставать. Я буквально вылезала из своей кожи, чтобы уговорить ее подняться, умыться и позавтракать. Я пела ей песенки из мультиков своего детства, шутила, целовала в щечки, говорила ласковые слова, но девочка даже не открывала глаз, хотя и не спала. Иногда я уставала – и просто молча разглядывала ее личико. Как гармоничны черты ее облика! Все такое миниатюрное, утонченное, аккуратное – бровки, нос, подбородок…Недаром на нас оглядывались в парке. А одна экзальтированная старушка, когда мы присели на скамейку отдохнуть, воскликнула:

– Какое ангельское дитя! Тебя как зовут?

 

Дитя отвернулось. Вот как сейчас – она слегка отворачивала в сторону лицо, не желая мне отвечать…Обижена? Плохо себя чувствует?

– Ладно, лежи,– наконец сказала я.– Захочешь кушать – позови.

Как жаль, что нету Жени! Я уже привыкла на него опираться. Меня успокаивала его несуетливость. Мне нравилось, как он разговаривал с Элей. Мне казалось, что если он расспросит девочку о ее прошлом, та раскроется. Но Женя старался обходить опасную тему.

 

– Мы не знаем, как ребенок перенесет правду.

К двенадцати дня я уже запаниковала. Потрогала ей лобик, пощупала пульс. Мне показалось, что сердце бьется слишком слабо. Я испугалась и вызвала детскую неотложку. На появление врачей Эля отреагировала живо – нырнула под одеяло с головой.

 

– Та-ак, рассказывайте, мамаша, что ребенок ел, на что жалуется.

– А можно с вами поговорить не здесь?

– Мамаша, не тяните время, вы у нас не одна.

– Хорошо, – сердито сказала я, – ребенок отказывается есть, вставать, разговаривать, у нее плохо работает сердце, – отрапортовала я.

– Вы – врач? Откуда вы взяли про сердце? Может, это …капризы. А ну, девочка, вылезай!

 

Девочку пришлось силком вытаскивать из ее норы. Она распахнула свои глазищи и в голос расплакалась. Медсестра сладко запела:

– Какая ты красавица! Не плачь, мы не укусим! Дядя доктор тебе только сердечко прослушает.

Дядя доктор, которому не с детьми работать, а дрессировщиком в цирке, беспардонно задрал рубашку «красавице» и приложился холодным стетоскопом к ее щуплой грудке. Слушал полминуты, потом спросил у меня:

– Чем вы ее кормите, что она такая худющая?

 

И тут же, не слушая мой лепет про нормальный режим питания, гаркнул:

– Чем болела?

Я вздохнула. Внезапно меня охватила злость к этому коновалу:

– Знаете что, доктор, уезжайте! Мне не нравится ваш тон. Я передам вашему начальству свои впечатления от вашего…визита. По-моему, вы ошиблись с профессией.

 

Доктор (на вид я бы дала ему не больше тридцати) даже рот открыл от такого нахальства! Он привык к другим мамам – заискивающим, напуганным, терпеливо сносящим любое хамство. Возможно, он внезапно струхнул, заподозрив, что я имею какой-то общественный вес, потому что как-то дернулся и сходу сменил тон:

 

– Но вы же понимаете, ребенок ослаблен, я должен знать конкретно…

Он еще долго выкручивался – даже брякнул про свою отличную учебу в мединституте. Даже улыбнулся, то бишь оскалился в сторону Эли. Та снова закрыла глаза. Я видела, что медицина в лице бывшего отличника бессильна выставить диагноз. Мне посоветовали «не волновать ребенка» и показать врачу поскорее.

 

К вечеру я уже металась от отчаянья. Мне казалось, что Эля умирает. Никакие утешения Аськи по телефону не помогали. Она взывала к моей способности логически мыслить, но я эту способность от страха потеряла. Эля лежала неподвижно, ее грудка если и дышала, то так незаметно для глаза, что я то и дело прикладывала ухо к ее сорочке. Мне хотелось плакать, но я понимала – нельзя пугать ребенка. Женя должен был приехать только завтра утром, и я в панике позвонила в его отделение. Я просила совета, хотя как могли хирурги его давать, если налицо не было причин для их вмешательства? Я услышала совет, до которого и сама могла додуматься, – вызвать «скорую». Что я и сделала немедленно.

 

Нас отвезли в диагностическое отделение областной больницы. Помогла фамилия Жени, которого, оказывается, все прекрасно знали в медакадемии. Именно областная клиника была на базе академии. Эля так ослабела, что ничему больше не сопротивлялась. Из реанимации меня просто выставили, правда, позволили спать почти рядом, в пустой палате. Как я могла спать?! Из головы не шел сон, который теперь мне казался вещим. Это я уничтожала цветы, хотя Эля просила: не надо! Это в моих руках они рассыпались прахом! Во мне не было любви! Настоящей! Я исполняла роль матери очень старательно, но…

 

О чем я только не передумала за эту ночь! Почему Эля от всех убегала и вела жизнь бродяжки, если верить Лиде и детприемнику? Представить себе хрупкую Элю в подвале чужого дома, голодную и раздетую?! Нет, невозможно! Но это подтвердилось. Жене и это подтвердили…Она убегала из теплых домов от любящих людей – почему? А откуда я взяла, что – любящих? Лидия – явно не любящая, а что мы знаем о предыдущей опекунше? Эля не любила гулять. Ее тянуло в наш дом, ее, якобы бродяжку по духу! Значит, она не хотела уходить от нас. Она верила, что здесь ее любят, здесь ее дом, а я – ее мама. И вот эта мама говорит по телефону чужому человеку, что она…

 

Я вспомнила весь разговор с Ларой. Теперь я понимала, что Эля узнала главное для себя – она не моя дочь, и я ее не люблю. Но это была неправда! Я уже любила ее, пусть не беззаботно, тревожно, но я к ней привыкла, привязалась, я…

Я не привыкла распускать свое воображение и так уж глубоко вникать в чужие проблемы. Может, потому и сохранила крепкую нервную систему, как мне казалось. А сейчас, то и дело выбегая в коридор, чтобы прислушаться к зловещей тишине под дверью реанимации, я рисовала себе все ужасы, перенесенные этим ребенком за свою коротенькую жизнь. Этими картинами я так разогрела свое раскаянье, что мне казалось – я не переживу Элиной смерти! Такой нелепой смерти!

 

Под утро я все-таки заснула. Меня растолкал врач.

– Она умерла?! – завопила я в ужасе.

– Да нет, она жива. Мне бы хотелось узнать подробнее, что произошло. Такая, знаете, нетипичная картина. Все органы работают. Анализы приличные, без особых отклонений. Сердце…ни порока, ни аритмии, но еле тянет. Так бывает у стариков, когда исчерпаны все жизненные ресурсы.

Я сбивчиво рассказала врачу обо всем, утаив, конечно, мистические подробности. Мне нравился этот доктор с его умными глазами и привычкой не перебивать.

 

– В прошлом веке, то есть – в позапрошлом, в таких случаях говорили: умерла от нервной горячки…Люди тогда легко падали в обморок. Но здесь и горячки нет… Вы ее любите? – внезапно спросил он, опуская глаза, словно боясь услышать отрицательный ответ.

– Да, да, да!

– Тогда идите к ней сейчас. Я попрошу, чтобы вас оставили наедине.

– Она умирает! Я должна попрощаться?! – расплакалась я.

– Идите! – подтолкнул доктор.– От вас так много зависит!

 

Эля лежала с закрытыми глазами. Эта картина – ребенок под простынкой, на спине, а сбоку бегущие зубцы на экране компьютера – так меня потрясла, что я упала грудью на высокую кровать, схватила Элины руки и стала их целовать как сумасшедшая.

– Солнышко мое, детка, открой глазки! Это я, мама! Я здесь!

Она медленно открыла глаза, посмотрела из-под ресниц взглядом, который мне показался угасающим. Я так и взвыла, захлебываясь слезами.

– Ты меня не любишь.

 

Сказано это было слабым голосом, но в нем звучала убежденность.

– Элинька, что ты такое говоришь?! Я тебя люблю, люблю, я без тебя умру! Ты моя детка!

Видела бы меня сейчас Аська, считавшая меня клиническим флегматиком, или тот же Женя, ценивший во мне сдержанность эмоций! Я целовала своего ребенка, просила прощения, обещала никогда не бросать, а сама ощущала, как в моей душе разливается тепло подлинной любви, не замутненной никакими сомнениями. Чихать мне на все загадки и тайны прошлого! Мне все равно, откуда этот ребенок свалился в мою жизнь! Пусть даже с Луны или какой-то звезды! Или из параллельного мира – так, кажется, называют «четвертое измерение»? Я закрою глаза на все ее странности, непохожесть на других детей, на капризы, неудобства! Лишь бы выжила! Судьба мне подарила этого ребенка в моем одиночестве! Да еще с «привеском» в лице любимого мужчины!

 

…Эля слабо шевельнулась под грузом моих объятий и шепнула:

– Я хочу домой. Забери меня домой. Здесь холодно.

– Доктор! – я сорвалась с места и ринулась к двери. Он словно ждал меня за нею.

– Рановато домой.

Слышал, что ли? Коротко глянул на экран и молча подозвал меня пальцем.

– Смотрите. Просто чудо. Я такого еще не видел. Пусть немного полежит, а там посмотрим. Но все неприятное позади.

Я повисла на его шее. Эля смотрела на нас с улыбкой ожившей царевны из сказки Пушкина.

Из больницы нас забирал Женя. Мы ехали в его служебной машине и молчали. Эля спала на моих коленях, а я глупо улыбалась. Жене еще предстояло выслушать мой рассказ в подробностях ( все главное я успела выдать по телефону). Он даже не подозревал, что везет домой совершенно новую женщину, и еще неизвестно, устроит ли его такая – ранимая, впечатлительная, с поехавшими мозгами…

 

Октябрь 2006 г.