1. 1975 год

 

Когда Егоров проснулся, то первым делом посмотрел на часы, не проспал ли. Стрелки будильника, почти накрывая друг друга, показывали только половину шестого. Спать не хотелось совершенно - сказывалась многолетняя привычка вставать в одно и то же время . Егоров резво вскочил с кровати - и остановился в растерянности не зная, что делать дальше. Весь повторяющийся изо дня в день ритуал сборов на работу, даже если растягивать его до невозможности, занимал не более 25 минут. И потому Егоров стоял посреди комнаты, не шевелясь. Он понимал, что в любом случае, здесь ли, по дороге или уже собственно на фабрике ему придется ждать (самое ненавистное занятие), чтобы, наконец, ровно в семь в «нарядной», сидя как всегда на скрипучем стуле, получить задание от мастера, как всегда сидящего за побитым столом. Лишнее время появившееся у него из - за слишком раннего подъема лучше всего было «убить» здесь, чем где-либо еще, поэтому он продолжал стоять, прислушиваясь к непривычной тишине, царившей вокруг. Он ощущал, что чего-то привычного ему не хватает. Наконец до него дошло - в комнате не было его соседа Кольки - монтажника (которого послали с его бригадой, в какую - то командировку). По ночам Колька ужасно храпел и сейчас было страшно стоять в комнате, где никто беспокойно не ворочался с бока на бок и не издавал посредством носа причудливые рулады.

Егоров с утра до вечера был среди людей, даже ночью. Буквально в двух метрах от него спал очередной сосед по общежитию, потому неожиданное одиночество, возможность побыть в пустой комнате, где никто не смотрит на тебя, не судит тебя, не ждёт ответа на заданный от скуки вопрос - это было так странно. За дверями комнаты «37», где он жил было очень тихо. Егоров знал, что минут через двадцать в коридоре начнут хлопать дверями, сонные голоса будут кричать: «Где моё полотенце (или мыло)?», а общий туалет станет похожим на центральный проспект в час «пик»…Но сейчас было по-другому. И когда Егоров осторожно (не дай бог, скрипнуть) приоткрыл дверь. Он услышал, как капает вода на кухне в коридоре из неплотно закрытого крана. Он закрыл дверь и сел на стул.

Было по - утреннему серо. Но там, у входа в общежитие на чахлой клумбе, насчитывающей не более пяти- шести жалких заморенных роз, чудом уцелевших от рук местных женихов, уже расплывались пятна бледно-розового света, предвестника восходящего света.

Всё что должно было произойти в ближайшие 15-20 часов было известно ему вплоть до малейших подробностей. Сначала он должен идти мимо старого полуосыпавшегося террикона, у подножия которого теснились кустики какой-то растительности. Потом, стараясь не задохнуться в поднимаемой колёсами грузовиков пыли, пробираться по ухабистой изрытой грунтовке. Затем - прыжок через овраг и оказываешься в ином мире. Старый заброшенный сад: о чём-то своём поют неутомимые птицы, мягко сгибается под тяжестью стоп ярко-зелёная трава, отбрасываемые ветками одичавших яблонь и груш мечутся при малейшем порыве ветра причудливые пятна теней...

Рай заканчивался резко. Ржавыми воротами проходной. За ними не было места ни солнечным бликам. Ни приветливому шелесту листочков. Егоров заходил в двухэтажное, когда-то белое, а теперь покрытое копотью, и потому ставшее грязно-серым, здание конторы, спускался несколькими ступеньками ниже и оказывался в рабочей раздевалке. Здесь всегда было людно и сутолочно. Из душевой со страшной силой хлестали потоки горячей и холодной воды, растекаясь многочисленными ручьями по плитке на полу. В воздухе царили ругань и злоба исстрадавшегося ожидания. Это рабочие ночной смены, спешно намыливая чёрные шеи, застегивая пуговицы и на ходу вскакивая в незашнурованные ботинки, рвались туда, за ограду фабрики, чтобы вдохнуть, наконец, свежего воздуха и снова почувствовать себя людьми, а не бессловесной скотиной. Егоров догола, снимал носки и проходил босиком по грязному холодному полу к своему крючку с рабочей одеждой. Тут висели десятки, если не сотни вонючих комбинезонов, дырявых Сапогов, заношенных ватников, исцарапанных касок и старых подшлемников. Казалось, какая-то злая сила собрала здесь в одном месте эти кипы рваных, влажных, покрытых угольной пылью тряпок, которые люди были вынуждены каждый день натягивать на себя. Здесь было потише, а свисающие во множестве со всех сторон рукава и штанины разрушали целостность большого пространства, создавая иллюзию некой уединённости. И каждый раз после того, как Егоров уже несколько освоившись в своей носимой и зимой и летом фуфайке, садился на лавку, чтобы натянуть утюгобразные ботинки. Его ноющие, не отдохнувшие со вчерашнего дня ноги провоцировали на мысли о том, почему он должен заставлять двигаться явно не желающее этого тело. Обычно висящие под потолком огромные часы показывали в это время без десяти, а то и без трёх семь. Думать было некогда, нужно было спешить.

Так начинался новый день, состоящий из перемещений по гигантским мрачным железобетонным конструкциям, поддерживающим мчащиеся в разные стороны конвейерные ленты с углём. Из-за угольной пыли видимость не превышала нескольких метров. Противно визжали поддерживающие неисправные конвейерные ролики, а от рёва приводящих их в движение двигателей начинало шуметь в голове. Хотелось только одного - оказаться отсюда подальше. Даже перерыв не приносил облегчения. Когда-то Егоров вместо того, чтобы резаться в «козла» маялся по территории фабрики, пытаясь найти хоть какоё-то подобие зелени. Однако кругом было только ржавое железо, черные пятна масла и высокие трубы, закрывающие синеву неба. Потом он бросил это бесплодное занятие, и, сидя вместе со всеми в прокуренной нарядной, тупо смотрел, как костяшки стучат по смастерённому из труб и досок столу.

После того, как были заменены схожие на могильные плиты сита на грохотах, прикреплена новая резина на желобах, ведущих в бункер. Установлен новый редуктор, это не обязательно обозначало, что задание выполнено. Часто случалось, что где-то произошла авария, фабрика стала, и все бригады допоздна занимались искореженными скребками или лопнувшей транспортной лентой. После этого хотелось лишь одного: забыться, не думать ни о чём, избавиться от ноющей боли мышц и дурманящей тяжести головы. Соседи, брынькающие на гитаре приблатнённые песни, или бутылка, пущенная по кругу - вот и все развлечения, что были в его в распоряжении. Так проходил день за днём, и снова, и снова Егоров не успевал осмыслить, почему и зачем он должен всё это делать, и стоит ли это делать вообще.

Сегодня неожиданно для себя Егоров принял решение: никуда не ходить. Ему надоело тягостное ожидание бесконечного рабочего дня, нытьё усталого тела и въевшаяся в кожу угольная пыль. Что-то говорило ему: свою жизнь можно устроить и по-другому. Он жил в тесном, замкнутом мире, общаясь с одними и теми же людьми. И ни с кем из них он так по-настоящему и не сошёлся. Казалось, стоит только покинуть этот город и его проблемы решатся сами собой. Он совершенно не представлял, как это будет, но ему очень хотелось.

С другой стороны, он привык жить как все, так, чтобы его поступки не вызывали вопросов, чтобы для других людей в его поведении всё было естественно и понятно. Он не знал. Чем закончится этот его порыв к свободе, во что он выльется (не умрёт ли он с голоду, примут ли его опять на работу в случае неудачи), и потому на душе было тревожно.

За дверью стали слышны звуки проснувшегося общежития: шарканье чьих-то тапочек, бряцанье кастрюлей, орущий на полную мощность этажом ниже магнитофон. Егоров нырнул в кастрюлю и затаился, старясь никак не выдать своего присутствия в комнате. Кто-то постучал в дверь, но закрытая на щеколду, она, естественно, продолжала надёжно хранила тайну его пребывания за нею.

«Да нет, его. Ушёл ужу. Я ж говорил»,- услышал он голос бородатого сварщика со второго этажа. И всё стихло. Он лежал и смотрел на свой будильник. Стрелки говорили: «Ты ещё можешь успеть на работу. У тебя ещё есть время .Вставай, одевайся. Ещё пять минут в запасе. Давай». Прошло 20 минут. Полчаса, час. Егоров осторожно сполз с кровати, и, стараясь не шуметь, стал спешно собирать вещи. Их набралась целая сумка (её он вытащил из-под кровати, старую и пыльную). Тихонечко, стараясь, чтоб скрип петель был как можно меньше слышен, он приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Там не было ни душ. Егоров быстро пробежал по коридору, опрометью спустился по лестнице и пулей выскочил на улицу. Ему показалось, что кто-то со второго этажа окликнул его, но он даже не повернул головы.

На троллейбусной остановке людей было мало. Егоров зашёл за пёструю афишную тумбу и встал так, чтобы со стороны его не было видно. Подошёл троллейбус, Егоров занял место на задней площадке и уставился в окно. Ему была нужна остановка «железнодорожный вокзал». Под мерное закрывание-открывание дверей он замечтался-задумался, прекратив обращать внимание на происходящее вокруг него. Вдруг сзади кто-то хлопнул его по плечу. «Привет, Егор убежал за бугор». Егоров обернулся и увидел «Рваного», мастера из мехцеха. «Рваным» его прозвали за огромный пунцовый шрам, тянущийся через всю щёку к подбородку.

-А что это, браток, ты тут делаешь в столь ранний час?- держа Егорова за рубашку, стал допытываться «Рваный». Бедный Егоров только замычал в ответ что-то нечленораздельное.- А ты, наверное, во вторую смену перешёл, мне ж кто-то говорил», - выручил его сам «Рваный».

-Ага, во вторую. Точно, только и сумел выдавить из себя застигнутый врасплох беглец.

- Ну ладно. А вот и моя остановка. Передавай привет соседу по комнате. Он мне червонец должен,- похлопал его по плечу «Рваный» и исчез за съёжившимися створками троллейбусных дверей. Теперь у Егорова пути к отступлению уже не было. Успокаивающая иллюзия возможного алиби (в случае сего) растаяла, перестав существовать …

…В вагоне было душно, пахло чем-то противным, с нижней полки раздавался мерный басистый храп. Егоров держался настороже. Он уже лет десять как не уезжал из своего родного города, поэтому всё дороге было для него немного непривычно. И стук колёс, и лёгкая вибрация вагонных стенок, и давящая повсеместность пластмассовых спальных полок. Ехавшие с ним люди были добродушны и имели сонные добродушные лица. Они ниоткуда не убегали, не вздрагивали от ужаса, если им казалось, что они видят кого-то из знакомых, им не снились страшные сны, в которых они голодные и бездомные ходили по бесконечным просёлочным дорогам и не могли найти ни жилища, ни еды. Здесь были командированные снабженцы, в чьих баулах и чемоданах жареная курица соседствовала с бланками, справками и квитанциями, заботливые мамаши, вёзшие на показ дедушкам и бабушкам своих чад, возвращающиеся к месту постоянной службы офицеры - отпускники, и просто пенсионеры, объезжающие по очереди всех своих детей. Их действия были в рамках дозволенного, были вполне объяснимы и нее вызывали никаких вопросов. Егоров примерно представлял их реакцию, узнай они зачем и главное каким образом он едет. Поэтому старался, по возможности ни с кем не вступать в общение и держаться, как можно тише. Сквозь мутное с двумя поперечными железными планками окошко прокуренного тамбура ему были видны беспорядочно вспыхивающие огоньки незнакомых посёлков и городов, а нежданно-негаданно навалившаяся на него свобода не смотря ни что пьянила и заставляла замирать сердце от восторга.

На следующий день поезд, наконец, прибыл в приморский город, конечный путь Егоровского путешествия. Как только пассажиры выгрузились из вагонов, на них набросилась целая толпа желающих сдать комнаты местных жителей. Егоров растерялся, не зная сто делать. Переваливаясь с ноги на ногу, к нему подползла какая-то старушонка, несмотря на жару одетая в чёрное шерстяное платье. Дребезжащим треснутым голосом она стала расхваливать достоинства своего

жилища. «И вода, милок, есть, газ провели, и от моря недалеко. Беру недорого»,- добавила она, помолчав. Егоров хотел отказаться, но замешкался, а потом вдруг понял, что если не согласится, так он и не знает, куда же ему теперь идти и что делать. Конечно, он слышал, что можно устроиться в гостиницу, но он никогда в них не жил, и поэтому для него это было нечто умозрительное, нереальное. Он кивнул головой, и они поплелись по пыльным улицам города к бабушкиному дому (пожалуй, впервые в жизни он принял решение самостоятельно, не повинуясь чьим - то приказам и распоряжениям). Он впервые действовал на свой страх и риск.

Шли они долго. Старуха часто останавливалась, и прислонившись к очередному столбу или стене дома, тяжело дыша и поминутно охая, бормотала что-то бледными стариковскими губами, а затем все также по-утиному (с ноги на ногу) ковыляла дальше. Ее домик находился сразу за третьим поворотом бесконечного асфальтового серпантина , уходящего в горы. Внизу находилась лишь школа с большой мраморной доской при входе (видно, в ней учился кто-то из великих). А сразу за домом зияла пропасть, с бегущим ручьем на дне.

Они прошли по длинному узкому коридору, уставленному тазами и велосипедами. Бабулька, вытащив из сумочки, оттолкнула старую облупленную дверь. Дохнуло затхлостью, прокисшим борщом и невыветривающимся стойким запахом краски . В комнате, отведенной Егорову, жужжала, залетевшая через открытую форточку и не могущая вылететь назад, на улицу пчела ., а пылинки без устали гонялись друг за другом в расползающихся по стенам лучах солнца . Егоров отсчитал старушке деньги за неделю вперед , а потом в течение часа раскладывал вещи и приводил себя в порядок после дороги .

.....Стояла страшная жара. Людей на улице было совсем мало .Темные , сделанные из плотной материи штаны Егорова притягивали солнце как магнит . На фоне вечнозеленых гор , повсеместности киосков с мороженым и одетых исключительно в шорты людей ,он казался посланцем из мира вечных трудовых будней, дождя и унылой необходимости . Ему это было неприятно .

В ближайшем магазине он долго рассматривал разложенные по

по прилавкам предметы из униформы отдыхающего : футболки, шорты, панамки ,темные солнцезащитные очки . но так и не смог заставить себя взять что-либо. Он и эти вещи . Это казалось ему несовместимым.

..Ну, что, Маша, берем. Этот чепчик тебе как раз. ...Ну, да для годовалого ребенка ...Ничего, ничего налезет... Глянь, Колян, тапочки меряет. Коля, да ты Лариске лучше бы надувной круг купил. Помнишь, как сегодня за буек вцепилась».

Шумная, мгновенно растревожившая сонное пространство магазина компания, окружила продавца, примеряя и тыча пальцами во все, что было выставлено на полках. Егоров решился. Он протянул руку со смятым прямоугольником соответствующей купюры и получил взамен перетянутый бечевкой пакет с белыми курортными штанами.

На улице солнце продолжало тепловую атаку с такой силой, что он мгновенно покрылся потом. Мягкий асфальт прогибался под ногами , а все живое спешило забраться в тень.

Придя на пляж, Егоров долго искал свободное место для коврика. Кругом были сплошные тела. Одни до смоли черные, другие бледные, еще не тронутые солнцем, оплывшие, поджаристые, безобразные и не очень. Здесь пили пиво резались в карты, дремали, подставив солнцу спины , или играли в волейбол . Все было естественно и понятно .

Что касается Егорова, то он был беглец. Он был схож с узником, что, обманув охрану, выбрался за пределы зоны, ухитрился сменить полосатую робу, и ходит теперь ничем не отличимый от прочих граждан. Он понимал , что в чем-то он вне закона, и разоблачить его могут в любую минуту , и каждый. Это чувство жило внутри него, не отпуская ни на минуту.

Море поразило его сразу и безраздельно размахом и непохожестью ни на что виденное прежде. Стоило только нырнуть, погрузиться каких-то пятьдесят-шестьдесят сантиметров ниже водной поверхности, и ты оказывался в ином мире - почти беззвучном, бесконечном и светлом . Он долго нырял, плавал к виднеющимся на горизонте рыбацким лодкам и обратно, и , наконец, обессиленный, просоленный и замерзший выполз на берег.

Каким блаженством было, никуда не спеша и не о чем, не волнуясь, лежать, раскинув в разные стороны руки, на нежном теплом песочке и ощущать, как под зажмуренными веками одна за другой оседают вызванные присутствием солнца паутинки. Было легко и просторно. Бархатная поверхность песка была близ лица, а белесое выгоревшее небо казалось безграничным. Егоров провел в такой полудреме порядка часа.

Вдруг ему показалось, что пошел дождь, Он открыл глаза и увидел, что стоящая рядом девушка выкручивает, намотав их на руку, длинные русые волосы. «Извините, пожалуйста, я подвинусь»,- произнесла она, заметив , что он зашевелился . Девушка была в его вкусе . Чуть выше среднего роста, внушительное, с угадываемыми под купальником очертаниями хорошо развитого бюста, тело , стройные ноги, красивая осанка . Конечно, и в своем городе у него были женщины. Взять ту же Машку- кладовщицу или повариху с фабричной столовой, но почему-то всегда «это» происходило или на куче сваленных в углу сарая ватников или в похожих на заброшенные сараи флигелях, летних кухнях или просто чуланах. От очередной женщины, лежащей под ним, почему-то всегда пахло вином или луком, а матерные выкрики и попытки вырваться из объятий перемежались с пьяными изливаниями души.

Стоящая же перед ним покрытая шоколадным загаром незнакомка была представительницей другого высшего общества. И он чувствовал это. В это время девушка, высыпав из ридикюля на подстилку все свои вещи, принялась красить губы, по-видимому, собираясь уходить. Поднявшийся ветер разбросал, гоня все дальше и дальше, какие-то листочки, служившие до этого закладкой в ее книжке. Егоров бросился за ними. Он был несколько раз у цели, но остряк - морской бриз проделывал с ним одну и ту же шутку - подпускал повыше , а затем снова поднимал бумажки ввысь. Наконец ветер успокоился, и Егоров принес девушке ее билет на катер и курортную книжку, предварительно внимательно ознакомившись с ее содержимым. Они еще немного поболтали, и хотя особого расположения Егоров к себе не почувствовал, он все же решил, что если как следует приударить, то все будет в порядке.

Когда он решил возвращаться на снимаемую им квартиру, солнце уже начало свой ежедневный поход на запад. Надрывно ревя и виляя на поворотах серпантина, одна за другой промчалось несколько рвущихся в горы легковушек. Какая-то женщина, натянув меж двух деревьев веревку, развешивала свежестираное белье. Он стал звонить в двери (хозяйка говорила, что никуда не будет уходить), но никто не открывал. Похвалив себя за предусмотрительность, Егоров вытащил из кармана выданный ему ключ и зашел в квартиру. Хозяйка лежала в своей комнате, охая и постанывая. На тумбочке рядом громоздилась целая батарея разнокалиберных скляночек, пузырьков и упаковок с таблетками. «Вам плохо, может скорую вызвать , а.? Вы меня слышите, Тимофеевна?» - подскочил испугавшийся Егоров к постели больной.

-Не надо само, поболит, поболит и пройдет - едва шевеля губами, прошептала старуха. У меня часто с давлением бывает . И в этот раз пройдет . Иди, иди по своим делам, милый. Не волнуйся.

Егоров надел белую рубаху, купленный недавно пиджак и пошел в гости по выведанному на пляже адресу.

На набережной было людно как на базаре в воскресный день . Важно прогуливались парочки, одетые в парадную одежду, с отвратительно - честными, невинными лицами, так и говорящими «мы это заслужили, мы здесь на законных основаниях». Всюду бегали, крича, сбивая прохожих и падая, дети. Все как на подбор в белых шортиках или голубых юбочках с оборочками. В воздухе пахло эвкалиптом и розгами , а уходящие в небо кипарисы заставляли грезить об экзотических странах .

К трехэтажному корпусу пансионата, где обитала Татьяна, Егоров пришел, держа в руках выторгованный у одной бабули букет , состоящий исключительно из черных роз. Он нашел ее в резной беседке, в компании нескольких сидящих на лавочке мужчин и женщин. При виде его лицо Татьяны вытянулось и стало белым как бумага. «Как вы меня нашли и что вообще тут делаете»,- набросилась она на него.

- Проведать, так сказать, решил ... Э, Э познакомиться поближе,- единственное, что нашелся сказать Егоров, разглядывая явно не склонные к общению лица присутствующих .

- Этот не тот молодой человек, о котором вы только что рассказывали, Танечка,- как-то по - жеманному сложив губы, спросила , сидящая слева дородная брюнетка.

- Он сейчас уйдет, не волнуйтесь, Белла Григорьевна, приняв воинственную позу, заявила покрывшаяся красными пятнами Танечка .

«Белены она что-ли объелась»-, подумал про себя Егоров . Одним из предположений могло быть ,что ей неловко перед коллегами . Она была среди них самой молодой , работала в коллективе недавно . И вот к ней начинают являться довольно сомнительного вида ухажеры . Но это не пришло ему в голову.

- Ну-ну не стоит. Молодой человек с цветами. А вы его - прочь . Так нельзя . Присаживайтесь, пожалуйста ,- вмешался в разговор плешивый очкарик в желтом галстуке .

« Издевается скотина»,- не зная, что же ему делать, остаться или уйти, подумал Егоров. Его усадили, и он всунул глядящей исподлобья Татьяне ставший ему ненавистным букет.

Из возобновленного членами беседочной компании разговора, Егоров понял, что это пансионат одного НИИ, и все кто тут отдыхают, являются его сотрудниками. Обсуждали, кто же станет заведующим одного из отделов после ухода нынешнего на пенсию, каковы виды на повышение зарплаты, и почему Гуськов не смог защитить кандидатскую . Бездомному и безработному Егорову эти проблемы казались странными и надуманными. Он сидел возле Татьяны, чувствуя едва уловимый запах ее, по-видимому, французских духов, пристально смотрел ей в глаза и думал, как же ее растормошить, заставив улыбаться как на пляже. Однако всем своим видом - обращенными верх глазами, нервным постукиванием ножки об землю - она показывала решительное нежелание иметь с ним какие - либо дела.

«И что я в ней нашел. Других, что ли нет»,- раздраженно подумал Егоров.

-А вы, простите, по профессии кем будете. Где работаете, трудитесь? - повернув голову в его сторону, вдруг спросила неугомонная Белла Григорьевна.

Егоров аж подпрыгнул. Внутри у него от испуга все так и замерло. - Слесарю на обогатительной фабрике, уголь от породы отделяем, кокс делаем,- стараясь как можно спокойнее произносить слова, ответил он.

-Ну, ж похвально, похвально. Шахтёры - передовой отряд рабочего класса,- медленно произнесла Белла Григорьевна. Кто-то громко засмеялся.

-Знаете я, наверное, пойду, дела у меня. Еще то, се, сами понимаете. - Егоров вскочил с лавочки, и опрометью, не оглядываясь, бросился из пансионатского садика.

На набережной по-прежнему было оживленно и весело. Играла музыка, а возле парка аттракционов стояла очередь.

Вдруг Егоров заметил какого-то мужичонку, заросшего и грязного, с взлохмаченными волосами и растрепанной бородой, в изорванных ветхих брюках и красной без пуговиц рубахе. Мужичонка поминутно спотыкался, а два милиционера по очереди мутузили его дубинкой. «Бомж ... бродяга ....Не работает нигде ..Шляются только и воруют - , раздались возгласы из толпы гуляющих .- Не повадно будет бродяжничать. Так ему и надо». При этих словах внутри Егорова все сжалось в комок. Он опасливо посмотрел по сторонам - не косится ли на него кто подозрительно, одернул одежду, и стараясь выглядеть как можно солиднее, поправил растопыренной пятерней волосы. Он хорошо понимал, что «бомж», «бродяга» могут с равным успехом относиться и к нему.

Когда он пришел на квартиру, Тимофеевна лежала на полу возле опрокинутой ее телом тумбочки. А рядом с ее головой растекалась лужа крови. Она была мертва . По всей видимости ей стало совсем плохо. Она попробовала встать, чтобы взять какие-то лекарства. Тут-то ее и хватил удар . Егоров страшно испугался . Из соседей его никто не знал . И запросто в голове у какого-то ретивого милицейского чина могла мелькнуть мысль об умышленном убийстве . Что могло спасти его, жалкого одиночку, в мире живущих по одинаковым законам и инструкциям людей. Он знал только одно безопасное место и только одну безопасную жизнь.

Уже через два дня он натягивал на себя свою грязную телогрейку и спешил не дай бог опоздать в нарядную.

Его похоронили через тринадцать лет (цирроз печени). Кладбище расположено возле полуосыпавшегося террикона.

 

2. 1995 год.

Карта была новенькая, глянцевая, яркая и красочная; а Крыжаков всё считал и считал, прикидывая, сколько же это должно получиться по курсу в российских рублях. Вообще-то желание купить было огромным. Был он человек дотошный, любящий покопаться в словарях и справочниках. А сейчас любопытство и вовсе его одолело: во-первых, где этот штат Луизиана находится, а, во-вторых, где маршрут марафона пролегает.

Карта, которая представляла собой довольно увесистый атлас, стоила всего 27.90 $, но сил расстаться с такой значительной по его меркам суммой, он в себе не нашёл. Он так долго стоял у витрины и так пристально пялился на атлас, что заприметивший его то ли хозяин, то ли продавец этой крошечной лавки высунулся из своей каморки и нарочито бодрым голосом поинтересовался: «Сould I help you, sir?». Kрыжаков отскочил от витрины как угорелый. Кроме родного великого и могучего других языков он не знал, и поэтому любая необходимость изъясняться на других наречиях приводило его в ужас.

Зрительная память у Крыжакова была хорошая, и поэтому свою гостиницу он нашёл без особого труда. Буркнув что-то нечленораздельное в ответ на приветствие очередного швейцара, он вошёл в вестибюль. Здесь работал мощный кондиционер. В сравнении с царящей на улице изнуряющей духотой это было особенно приятно. Слева под каким-то тропическим растениям сидел негр с точно такой же карточкой участника, как и у Крыжакова. С Крыжаковым уже несколько раз пытались установить контакт обитатели гостиницы - будущие марафонские соперники - но всякий раз из-за незнания им английского языка это заканчивалось конфузом. Почуяв опасность очередного провала, Крыжаков ускорил шаг, но тут негр на чистом русском языке спросил его: «Вы приехал из России? Я учился там на инженера. Я зовусь Менгисто Сапего». Крыжаков был воспитан на фильме «Цирк», поэтому изо всех сил пытался показать, что он, Крыжаков понимает - негры такие же люди, как и все. А вообще он очень обрадовался, что хоть с кем-то может поговорить по-русски. В Америку он приехал не один, а с представителем спорткомитета, значившемся в официальной заявке тренером-наставником спортсмена. На деле же господину столичному чиновнику нужно было уладить в США множество личных вопросов. По совместительству он работал ещё в одной торгово-экспортной компании, поэтому Крыжакову довелось повидаться с ним разве что на борту самолёта. «Слушай Менгисто, а давай сходим в какой-нибудь супермаркет,- схватив собеседника за пуговицы новой шёлковой рубашки, прицепился Крыжаков к новоиспечённому приятелю. - А то второй день здесь сижу, ничего толком не видел. Не знаю, как дорогу спросить».

Как выяснилось, стоящий у входа в гостиницу белоснежный ford-transit предназначался как раз для таких целей: по п6рвому требованию участников соревнований, отвезти их в нужное место. Это значилось в той брошюре, что Крыжаков нашёл по приезду в своём номере, и так ничего не поняв в ней, оставил пылиться на столе возле кровати. Однако Менгисто предложил не ехать, а идти (городок был маленький). Они шли по улице исключительной чистоты. С двух сторон улицы, устремив в небо свои панковские причёски, росли пальмы. Белоснежные виллы всевозможных конфигураций и яркий, вызывающе ярко-зелёный на фоне чуть ли не дымящегося от зноя воздуха цвет, аккуратно подстриженных заборов.

В супермаркете больше всего его поразило не обилие длинных находящих в бесконечность полок с продуктами, не ассортимент, не яркость и красочность этикеток (это он представлял себе и раньше), а тот простой факт, что практически всё предлагаемое здесь можно было попробовать перед покупкой и практически в неограниченном количестве. «Кушать можно - выносить не можно», - кратко сформулировал данный принцип Менгисто. Потом они ещё были в антикварном, магазине аппаратуры и ещё двух лавочках непонятной направленности. При этом если Сапега покупал себе что-то, то Крыжаков только переводил инвалютные цены по курсу в рубли и вдыхал. Прикидывая во сколько российских зарплат обошлась бы ему та или иная покупка.

День закончился тем, что Менгисто «снял» двух симпатичных негритяночек и укатил с ними в неизвестном направлении, а Крыжаков тихонько сидел в пустом гостиничном баре и потягивал какой-то коктейль. Коктейль был безалкогольный (алкогольный был уж очень дорог), а за стойкой стояла женщина, очень напоминавшая его бывшую жену Люсю. Они развелись три года назад. Трудно сказать, почему. Чем больше у людей общего ("досочка к досочке", как говорил Крыжаков), тем лучше. Когда же пропасть огромна, то мосты, соединяющие берега, рано или поздно рушатся.

Крыжаков занялся бегом на сверхдлинные дистанции как раз после развода. Ему нужно было отвлечься чем-либо. В молодости он неплохим марафонцем. В армии служил в спортроте…

В бар зашёл высокий с явно выраженными азиатскими чертами американец. Тот самый, что в первый день так неудачно старался объяснить Крыжакаву его права и обязанности как участника соревнований. Теперь он только мельком взглянул на Крыжакава, и, видимо, вспомнив, что этот русский «донт андэстэнд инглиш», не счёл нужным даже поздороваться. Он сразу же подошел к Люсиному двойнику за стойкой, и они поцеловалась. Не так как целуются знакомые - в щёчку, а как положено в губы, но как - то натянуто. «Без чувства целуются,- подумал про себя Крыжаков. Влюблённая пара села за соседний столик и стала что-то оживлённо обсуждать. Лицо азиата стало красным от напряжения. Он что-то крикнул, несколько раз повторяя одно и то же слово, бросил на стол какой-то конверт и выскочил из бара, громко хлопнув дверью.

На следующий день были последние прикидки, замеры, пробежки. Спортсменов провезли по трассе, рассказали, где будут расположены контрольные пункты. Тренер-наставник Крыжакова наконец-то вернулся из вояжа по штатам. К удивлению Рыжакова Менгисто не было. «Кишечное отравление. Лежит под капельницей», - ответили Крыжакову, когда он задал интересующий его вопрос. «Вполне возможно, что и специально отравили. Призовой фонд в 50$ - это вам не шутки. А что африканцы первые претенденты на пьедестал, говорили еще в Москве»,- подумал он.

Начало супермарафона (длиной в 100 миль), связующего на различных своих этапах столицу штата с его наиболее крупными городам, было приурочено к какой-то исторической годовщине. За коротким выступлением местного конгрессмена последовало выступление небольшого духового оркестра, и толпа разноязыких и разнокожих спортсменов в цветастых майках, толкаясь и давя друг друга, бросилась вперед. Сразу определилась группа лидеров (человек 10), среди них Крыжаков. Межу ними и началась настоящая борьба. Крыжаков мучительно соображал: «Кто же попытается сделать рывок, кого стоит держаться». Его внимание привлёк здоровенный мулат в трусах «звёзды и полосы». И хотя все здесь были « чёрные лошадки», обычно интуиция Крыжакова не подводила.

Они бежали уже часов семь. Было тяжело, хотелось рухнуть на обочину дороги, вытянуть ноги, и закрыв глаза, нежиться под лучами южного солнца. Крыжаков знал в подобной ситуации нужно отвлечь себя думами о чём-либо другом, картинами прожитого. Он был из породы энтузиастов, которых было так много в бывшем Советском Союзе. Не тех податливых, исполнительных людей, что по первому зову очередного вождя и его свиты бросались куда угодно: будь-то БАМ или Кара-Богаз-Гол, а истинных вдумчивых, ищущих оправдание своему пребыванию на Земле. Он был из тех, что составляют « соль земли русской». Да, они жаждали славы, но не рукотворной, не созданной эффектом зеркал, когда толпа негодяев, получающих корм из твоих рук послушно повторяют: «Ты милее всех на свете». А великой, абсолютной, могущей затмить даже её величество смерть.

В детстве он хотел стать учёным-зоологом, поступил в институт, уехал по распределению в глушь, хотя мог извернуться и остаться в столицах. Его манила исследовательская свобода, дух изысканий. У него были планы. И он знал, что он воплотит их в жизнь. Так оно и случилось. Другое дело, что спускаемые сверху инструкции не давали осуществиться его изысканиям в полной мере, но вода камень точит, и постепенно о плодах его сенсационной работы заговорили всерьёз и на высоком уровне.

 

А потом сучилось чудо. Капитан корабля с тысячелетней историей, именуемый «Русь», приказал заглушить двигатель в машинном отделении, сбился с курса. После этого стал жалобно испрашивать у проходящих мимо судёнышек разрешения двигаться в одним с ними фарватере. Нет, Кружаков не потерялся в этой ситуации. Продолжал заниматься своим делом. Старался жить по собственной системе, занялся бегом на длинные дистанции, стал чемпионом России в своей возрастной группе….

Он таки обогнал того мулата в звёздно-полосатых трусах и сейчас бежал а гордом одиночестве, стараясь не сбиться с дистанции. Последний контрольный пункт он миновал минут двадцать назад, всей гонки оставалось часа на полтора. Машина сопровождения ушла вперёд. Никого из сопровождающих поблизости не было. Дорога здесь петляла среди высоких холмов, и всем было ясно, что «срезать будет себе дороже. Крьжаков чувствовал себя страшно уставшим, но знал сил для победного финиша должно хватить. Вдруг впереди себя он заметил какое-то существо, вьползающее на дорогу. Через несколько секунд он приблизился к нему настолько, что должен перепрыгнуть или обогнуть, чтобы продолжить бег.

Но это был человек. Женщина, вся в крови, распластанная по земле, всё тише и тише бормотавшая: «Help me, help me». Крыжаков остановился в растерянности, не зная, что делать. Кругом было тихо. Только чирикала какая-то американская птичка, да шумела потревоженная ветром трава. Он перевернул страдалицу на живот, увидел сочащуюся в её боку рану и ужаснулся. Это была та самая женщина из гостиничного бара. По всей видимости, её пырнули ножом. Он разорвал свою майку участника соревнования и перевязал рану. Но это конечно было недостаточно. Из-за поворота показался один из соперников, высокий стройный мулат. «Мистер, мистер,- бросился к нему Крыжаков,- нужно что-то делать. Она погибает». Он пытался остановить мулата, добиться он него какой-то помощи, но тот только оттолкнул его: «Stupid…Money …over there», и бросился что есть мочи вперёд, наверное, умоляя господа бога, чтобы глупый русский так и застыл истуканом в десятке километров от кучи долларов.

А Крыжаков приподнял девушке голову, стараясь облегчить страдание жертвы. Мимо него бежали англичане, французы, поляки и немцы. Они с ним бежали разные марафоны. Для них это был доведённый до автоматизма процесс: выиграть. Для него же целью было не нарушить впитанные с молоком матери правила бытия.

Потом было присуждение наград. И тот самый вальяжный азиат из гостиницы в бабочке и новом смокинге протягивал победителю чек на кругленькую суму, и призывал к молчанию, когда поднимали американский флаг.

«И зачем тебя ассоциация в Америку послала. Да.… Не оправдал надежд»,- уже в Шереметьево подытожил, проверив весь ли багаж, все ли пять чемоданов на месте, его московский куратор.