Пролог.

 

Костер угасал…

Угасал, как его неспешная, бесконечно долгая жизнь. Старый алтаец ворошил тлеющие угли костерка, вместе с ними ворошил темные залежи своей памяти. Стылым снегопадом тихо падали в ночь слова его, завораживая льдистой, дремотной тягучестью:

- Давно это было…

- Люди тогда понимали язык тайги, зверей и птиц...

- Зверя было много в тайге, но люди убивали только для пропитания. - Старик замолк, словно разглядывая нечто, там, в необозримой да-ли своих воспоминаний. Гнетущая тишина упала на поляну, а шелест падающих снежинок только подчеркивал ее.

- Не было зла на земле.

- Не обижалась трава на оленей - за то, что ели они ее, не обижались олени на волков - за то, что волки их ели, волки не таили зла на людей - за то, что люди снимали с них шкуры, чтобы согреть детей своих в зимние ночи...

- Так предначертано было.

- Судьбой, не предками нашими, чтобы жить - надо есть.

- Так было...

* * * * * *

- Могучий хан правил тогда на этой земле. Над всеми ханами - Хан. Все видел он, и знал все. Не обижал сильный слабого. Сытый мимо голодного не проходил. Счастье и радость жили в аилах, а для хана счастьем и радостью была дочь его – Ай-Яна.

Ай-Яна... Во все века не было девушки прекрасней ее. Во всех стойбищах пели акыны о доброте ее и светлом разуме. Черная ночь подарила ей шелк волос - до земли стекали они. Луна своим светом выбелила ее лицо - и в самую темную ночь светло было рядом с ней. Солнце одарило ее теплом своим - и глаза Ай-Яны согревали людей в морозные зимы. За доброту, за красу ее, любили Ай-Яну и люди и звери. Словно круги по воде шла слава о ней, достигая самых дальних степей и гор.

Непроглядная мгла ночи поглотила все. Беспросветная, стылая мгла и шелест снега. Мерцали во тьме угли костра, и не было ни сил, ни желания подбросить веток на тлеющие угли. Тяжкий груз воспоминаний гнул спину старика-алтайца.

- Не было зла на Земле. Все оно было в подземном царстве Эрлик-хана. Злые Эрнии, одноглазые, грязные старухи были воплощением Зла. Услыхав о прекрасной Ай-Яне, черной завистью воспылали они. В чер-ной земле и душах черных - и мысли и желания черные. В мерзкой грязи жилищ своих взрастили они мечту - погубить Ай-Яну. Не убить быстро и милосердно, не угасить медленно болезнью тяжкой - на всю жизнь дол-гую отравить душу ее. Злобой и ненавистью наполнить сердце ее...

Навсегда...

В ночной, промозглой тьме рассказ старика мглистой стужей обволакивал меня. Тихая жуть цепенила тело, уносила туда - в безвестную даль моих воспоминаний.

- Черные души творят дела черные... Потихоньку, словно нехотя, то одна, то другая, как бы невзначай, говорили Эрнии Эрлик-хану о прелести Ай-Яны. Исподволь, не спеша будили в нем зависть и жажду обла-дания. Прознали они и то, что полюбила Ай-Яна богатыря Ак-бая, всем сердцем и душой полюбила. Сотни наложниц было у Эрлик-хана. Все они когда-то любили земных богатырей, и всех их Эрлик-хан себя любить заставлял - колдовством своим и силой власти своей над телом женским.

Своего добились Эрнии. Повелел Эрлик-хан воинам своим при-вести к нему прекрасную Ай-Яну. Сильны и бесстрашны были воины царя подземного. Все могли они. Привели к Эрлик-хану Ай-Яну. Подивился он красоте ее. В ту же ночь повелел привести ее на ложе свое. Темной силой своей власти разбудил в теле ее пожар желания. Буйный пожар, негасимый и ненасытный. Всю ночь, со страстью неистовой, отдавала Ай-Яна тело свое Эрлик-хану. Обо всем на свете забыла она, сливаясь с ним.

Только над душой ее не властен был Эрлик-хан. Не смог он заставить Ай-Яну полюбить его. Ревнивой злобой загорелось сердце его - сердце каменное, шерстью поросшее.

Лютой паводью легло заклятие владыки подземного мира:

- Камнем мшелым, землей сырой, илом болотным заклинаю: - Отныне и ты, и дочери твои до веку будете безумно вожделеть мужчину ночью, как ты вожделеешь меня и естество мое. Страсть ваша жгучей будет и негасимой - до первых лучей Солнца, а утром - не ласку подарите вы избравшим вас, но смерть лютую, мучительную, беспощадную!

- И до веку будете вы убивать мужчин при свете дня, чтобы сожалеть о том, сгорая в страсти ночами....

Тусклые, безжизненные глаза алтайца вспыхнули вдруг на диво осмысленно и ясно. В самую душу вонзился взгляд его. Вскинув руку к плечу, швырнул нечто к ногам моим. Холодная лапа суеверного ужаса стиснула мое сердце. У ног моих сполохи костра плясали на иззубренных лезвиях древнего обояша...

 

Глава 1. Набег...

 

Набег. Это, несомненно, был именно набег, а не война. Пусть даже совсем маленькая война. Ни страницы, ни даже словечка единого не записала История на скрижали свои о том событии. Ну - не любит История злодейств мелких, ничтожных. Память о них не хранит в веках...

Никто не сможет сказать - как начался набег. То ли лишнего выпил вождь со своими сотниками верными, то ли еще почему, не знает того никто. Пожалуй, в пьяном, угарном буйстве шарахнул саблей по импровизированному столу:

- По коням !!! В набег !!! Сотники верные рьяно и споро сколачивали сотни свои. Что кочевнику надо? - сабля - на боку всегда, кони - только свистни погонщикам...

Через час, два, три - оставив женщин, детей, стариков присматривать за скотом ушли в набег кочевники.

Что взять в набеге с таких же кочевых племен? Рабы не нужны кочевникам. Женщины - недолга их сладость, желающий получает на месте желаемое. Наслаждаясь властью режет горло жертвам своим. Золота горсть, скот... Скота своего хватает, да и кому гнать его? Набег, начавшийся без причины и смысла, нес смерть и огонь всем, встреченным на пути.

* * * * * *

Много лет уже, в довольстве и сытости, алмасы живут. Вождь опытный и шаман мудрый правят племенем. Оседло живут алмасы. Аи-лы добротные, тепло в них зимой. Несметны стада лошадей, коров, овец. Все - под неусыпным присмотром пастухов, на тучных пастбищах гор и долин окрестных. И землю умеют алмасы обрабатывать. Невелики участки, да щедро родит земля. Ни один аил зимой не остается без ячменной муки. Вождь и шаман - заботливы, но суровы. Никто, ни один человек в племени не убивает время в лености праздной, работают все.

Весть о набеге принес пастух с дальних пастбищ. Сам мертвый был - две стрелы глубоко сидели в спине его. Пока жив был коня запалил скачкой. Грохнулся конь оземь у первых аилов. Покатился на землю всадник мертвый.

Почти все племя в сборе было. Приближается осень. Скот на зимние пастбища перегонять, к зиме готовиться. Праздник в племени. Не вышел праздник... Алмасы - не воины. Оружие - все почти предназначено для охоты. Всех мужчин поднял вождь на седло. Несколько сотен конных вышли навстречу кочевникам. Шаман повел женщин, детей, стариков в долины дальние, потаенные. Скот, утварь, что успели - с собой. Аилы не погрузишь на волокуши. Бросили все в надежде на скорое возвращение.

* * * * * *

Через несколько часов ходкой рыси доложили разьезды алмасов о конниках вражеских. Без планов хитроумных, без изысков стратегических сошлись в ущелье кочевники и алмасы.

Кочевники - воины от роду. Первыми подняли коней в мах. Их - тысячи. Против сотен. Задрожала земля под копытами скачущих коней.

Страшен вид конницы, в атаку поднявшейся. Дрожит, гудит, стонет земля под копытами. Визжат, злобой и страхом заходясь, всадники. Неудержимо несется на врага сплошная лава плоти и стали. В конном бою не бывает трусов. Еще до сшибки повод затягивают, уходят из боя, прочь уносятся. Нет таковых среди кочевников. Всего несколько человек из алмасов, развернув коней, мчались прочь, к недалекому лесу...

Сшиблись конные. В диком грохоте боя, в адской неразберихе рубки сабельной не смотрят - свой ли, чужой - направо и налево широкой дугой летает отточенная сталь, богатую жатву смерть собирает. Разум теряют люди в кровавом хаосе. Кони звереют и рвут друг друга зубами, копытами хлещутся. Недолог бой конных. Ни человек, ни кони не выдерживают напряжения. Сгорают жизни... Часа не прошло - полегли алмасы в жестокой сече. Ни один не ушел живой. Всего на час задержали кочевников.

Успело племя уйти в ущелье тайное. Деревьями, камнями - приготовлены загодя были на кручах на случай такой, забили проход. Не пошли кочевники далее. К чему бы? Спалили дотда становище алмасов, и - дальше погнали коней... Место битвы травой поросло. Кочевников тех затерялись следы в закоулках Времени. Племя, дети и женщины, в небытие ушли, став легкой добычей племен соседних, или зимы не пережив без надежной мужской защиты.

Не о том речь сейчас...

Весь день и всю ночь уходило племя алмасов по ущельям и распадкам. Не раз и не два высоченные завалы оставляли за своей спиной. Не люди - кони, коровы, бараны из сил выбились... Ложились - и не вставали более.

Утро. Солнечное, звонкое утро щедро дарило тепло уходящего лета измученным людям. Жались друг к другу женщины. Беда единая сплотила. Забылись дрязги, если и были такие. Отступала горячка побега. Местами уже слышно было причитания и всхлипывания. Понимали все, для своих засеки - не преграда. Коль остались живые - догнали бы давно...

На пригорке, чтоб видеть всех - Ай-Яна. Молодая жена вождя племени. Как-то так получилось - она руководила отходом. Где уговорами, где - окриком властным, угрозами, заставляла людей идти. Думу тяжкую Ай-Яна думает. Сама, своей волей взваливает на свои плечи заботу о племени.

…Бубенцов звон. Рокот бубна шаманского тревожный. Вопли его истошные. Задумавшись, не заметила даже, когда успел наряд свой, из хвостов волчьих, напялить. Двинулся по кругу в танце шаманском, обходя людей сгрудившихся.

- Боги обиделись на алмасов - вопль шамана всколыхнул женщин.

- Забыли алмасы богов, забыли жертвы щедрые им дарить... - грохот бубна бередил души людей, тихой жутью слова его давили...

- Прогневались боги, кару послали на алмасов, кочевники - гнев божий...

Скачет, кружится шаман. Гудит тревожно бубен в руке его. Не рукой уже, саблей колотит он в бубен...

- Жертва! - жертва сладкая богам надобна!... - Тоской сжалось сердечко Ай-Яны. Знает она, кого в жертву шаман выберет. Дочку ее - крохотулечку Айгуль. К няньке старой движется шаман, все быстрее пляшет, громче в бубен стучит. Замерли люди, молят, чтобы не на них выбор шамана упал.

Встала Ай-Яна. Боги карают алмасов. Боги наслали кочевников. Дочку в жертву им собрался шаман принести... Боги... Кто видел, кто слышал их голос? Зачем нужны боги, карающие детей своих?

- Алмасов нет более! В битве великой, защищая нас, полегли они! Алмасы - там! - Голос Ай-Яны перекрыл гудение бубна. Шаман, от слов святотатственных, замер.

- Алмасы - умерли, нет больше алмасов! Вскинутая рука Ай-Яны зажатым в ней обояшем властно указывала на шамана:

- Ты - кто? Кто ты, шаман? Пляшешь, богов зовешь, жертвы кровавой требуешь... - почему ты не лег с алмасами, защищая нас? почему боги твои убивают мужей и детей наших? Голос Ай-Яны, звеня от напряжения и страсти звонко кружил над поляной.

- Жертву богам? - себя принеси в жертву богам своим! Нам - не нужны твои боги...

Ужас повис над поляной. Никто и никогда не смел так говорить с шаманом. Земля разверзнется, небеса треснут, гром небесный поразит отчаянную девчонку.

- А-а-а! Вопль шамана протяжен и страшен.

- Мужа твоего сразили боги! Я - по велению их, и тебя, и отродье твое, в жертву им принесу за это! Я вождем племени стану! Отшвырнув бубен он шел к Ай-Яне. Не дрогнула Ай-Яна. Капля страха не родилась в сердце ее. Усмехнулась:

- Пусть боги твои покарают меня, если смогут! - Вся она, душа и тело Матери, защищающей дитя свое, взметнулась в едином порыве. Молнией сверкнул обояш над присевшими в страхе женщинами.

Взмахнул саблей шаман, пытаясь отвести удар... Не успел. Оба лезвия охотничьего обояша глубоко, до древка, вонзились ему в грудь. Сабля шамана наискось срубила длинное древко. Ужас, запоздалый страх смерти, полыхнул в умирающих глазах шамана, погасив лютую злобу. Ужас от содеянного Ай-Яной висел над поляной мертвой, неестественной тишиной.

Страх... В тоскливом ожидании замерли все. Не сознанием, душой своей поняла Ай-Яна, страх сковал людей, и, если они не станут бояться ее больше, чем своих собственных страхов - погибнут все. Неторопливо подошла к лежащему на спине шаману. Невозмутимо склонившись, наступила ногой на лицо, с натугой вырвала обрубок обояша...

- А-а-а!... - новый вопль звериной злобы выплеснулся на поляну. Сын шамана, он первый повернул коня, уходя от смертной сечи. Отец не позволит бесчестить сына. Шаман принесет в жертву любой язык, плю-нувший словом в его сторону. Сейчас шаман лежал мертвым, сраженный этой мерзавкой...

- Я сам твое сердце вырву! - сам сожру его, тело твое волкам

скормлю, дочь твою живьем сожгу... - сын шамана бежал к ней, доставая на ходу саблю. Он нисколько не боялся ее. Девчонка безоружная, а не страшные в своей безумной ярости кочевники, стояла сейчас перед ним. Замахнулся саблей, намереваясь обрушить ее на голову Ай-Яны, и в этот миг обояш врубился ему в череп.

Что там творилось, в душе ее - кто знает? Без тени эмоций, словно выжжено было в ней все, выдернула обояш из раскроенной ударом головы, выпрямилась гордо, повернувшись к десятку трусливых псов, прискакавших с сыном шамана. Вытянув руку, указывала на них окровавленным обояшем:

- Вы - не алмасы! Алмасы лежат там! Вы – чимеркыз, бабы сопливые! Отныне - не мужчины вы. Работу вам исполнять женскую, грязную! Возвысив голос, звонко прокричала - для всех:

- Непокорных и нерадивых - смертью накажу на месте! Отныне - повелеваю Я!

- Нет алмасов... Честь мужчинам, погибшим в битве... Остались в живых женщины! Не погибнет племя - племя АЛМАСОК !!!

* * * * * *

Не покидает Надежда человека. До последних мгновений надеется он. Даже когда нет Надежды - надеется все равно. Утром ранним подняла Ай-Яна людей. Собрала сотню тех, кто покрепче, да детьми малыми не обременен был. Подняла на седло, и - туда, к становищу алмасов. Место битвы смотреть, может, есть еще живые, которым помощь нужна. Раненых подобрать, павших похоронить достойно. Подруг надежных племя опекать оставила. Уже с седла, перед выходом, дала наказ:

- Женщины! - алмаски! - нет мужчин у нас более... - надежда одна - на себя и руки свои... не время слезы лить и скорбеть о павших... погибли алмасы, чтоб жили мы, дети наши...

* * * * * * *

... Пепелище на месте становища. Ничего не пощадил огонь. Зола и пепел на месте аилов. Очаги разрушенные. Утварь поломанная, обожженная валяется кругом, брошена за ненадобностью. Все, до последнего ржавого обруча велела собрать Ай-Яна. С полсотней вышла к месту сражения.

Истоптана, искорежена лощина. Усеяна сплошь телами павших алмасов. Не отдали кочевники дань последнюю погибшим в битве. Дух ли нечистый вселился в хана, гнал свои сотни вперед, даже своих павших не подобрали... Горестно и тяжко алмаскам. Вдвойне тяжко оттого, что на одного кочевника павшего не менее трех алмасов пришлось...

- Храбростью не заменишь искусства воинского, умения ратного. Крепко и навсегда засела мысль эта в голову Ай-Яне...

Не в силу могилы выкопать, схоронить павших. Повелела Ай-Яна собрать тела в одно место, рядом алмасов и кочевников. Натаскали лесин сухостойных, день трудились не покладая рук. К вечеру гора бревен сухих холмом плоским громоздилась. Алмасы, кочевники - рядом сверху уложены, всех уравняла, помирила смерть. Не тронули одежд на павших. С последними лучами солнца заходящего запалила Ай-Яна кострище великое. До неба языки пламени доставали, унося ввысь души павших воинов...

С утра, не давая утонуть в скорби, отправила всех по лощине. Оружие собрать, еще раз проверить, не осталось ли где тело воина. Подлесок пройти, может раненый кто ушел из битвы. Еще с десяток тел привезли алмаски к полыхающим угольям. Кочевников тела. Ни один из алмасов не ушел с поля, даже раненый.

Подобрали алмаски старика странного. Окровавленный, посеченный саблей, но - живой. Правду сказать - в чем душа держалась... Две раны глубоких, крови потерял - серый весь, но дышит еще. Странный старик. Лицо - напоминает чем-то лица кочевников. Скулы высоко выдаются, глаза раскосые, смуглый. Волосы, седые до прозрачности на го-лове. Бороденка и усы длиннющие, тоже белые сплошь, только кровью угвазданы. Тощий и костлявый, однако кость крепкая и немощным не кажется. И странно, ноги скованы кандалами, выше лодыжек как обруча два, цепочкой длинной схвачены...

Глядела Ай-Яна на старика в раздумьи. Кочевник кажется, да и полумертвый, добить бы без сожаления... А кандалы зачем? Зачем таскали кочевники пленного за собой?

- Взять с собой! - бросила коротко, судьбу старика решая. - Пусть его живет - коли выживет...

К вечеру собрано было все, что можно собрать было на месте битвы. До последнего ножа, стрелы поломанной, собрали алмаски. Утром рано пошли обратно. Вечером - к стойбищу пришли.

Костры по долине раскинулись широко - не таясь. Будто не налетал враг лютый, не посек мужчин-алмасов. До самых костров дошли почти, пока всполошился лагерь. Не за оружие хватались, метались по лощине суматошно, блажили женщины в панике истошным воплем. До утра почти лагерь гудел, как улей растревоженный. Десятка конных, или медведя шалого - достаточно, чтоб беды натворить немалой.

Утром - забота новая. Редкими конусами топорщились в небо остовы нескольких юрт. Зима не за горами. Снова созвала Ай-Яна племя свое. Нахмурив брови, гневливо на женщин смотрит. Уговаривать, увещевать, объяснять! - поняла сердцем - бесполезно! Знают, понимают все, но, горе, давит, гнетет горе тяжкое. Опускаются руки, глаза гаснут. Как обьяснить тут? Не хотела, не думала - выплеснулось само:

- Три дня на то, чтобы юрты поставить всем! Не для того алмасы полегли, чтобы мы зимой от холодов сдохли! Кто не успеет - смертью сама накажу на месте. Скорой и милосердной! Они вот, указав рукой на подруг своих, вами отныне управлять будут. Без жалости управлять! - ибо жалость сгубит вас вернее меча кочевника...