Прошел месяц. Зойка провоняла чесноком так, что от нее шарахались даже собаки.

Трудно сказать, кто ей помог, но пошла она на поправку. Врачи глазам своим не верили. Была Зойка безнадежная. А сейчас как подменили. В ее чесночные байки, конечно, никто не верил. Но, видимо, была какая-то сила, которая так и останется для всех тайной...

Только не для Зойки.

Каждую неделю, с завидным постоянством, она ходила в церковь. Ставила свечку за здравие Кольки Чикина и рассказывала всем, какой он целитель. После Зойкиного выздоровления Кольку Чикина будто подменили.

Он отрастил бородку. Суетиться стал меньше. Даже как-то выпрямился...

Говорить стал тише, «значительнее», ну, как и полагается пророку.

Только никак не мог он в толк взять, как это Зойка не сгорела от чеснока?

Не успевал выйти Колька из дома, как тут же к нему начинал приставать народ. Больше всех его доставал сторож фермы Матвеич.

- Степаныч, Степаныч! У меня вопрос к тебе политический. Ты прояснил бы там у своих ситуацию, когда ж мы из нищеты этой проклятой выберемся?

- Нескоро! - коротко отвечал Колька. - Прохоровка еще не вошла в созвездие Водолея.

- Вот ядрена шишка! - сокрушался Матвеич со скособоченной спиной. - А когда ж войдеть? В эпоху-то?

- Лет через тридцать, - не задумываясь, прикинул Колька, - Примерно. Надо будет уточнить...

- Ты уж уточни, уважь старика, - обнажил наполовину беззубый рот Матвеич, - Больно не охота долго ждать. Тридцать-то мне уж не протянуть! Ты обрисуй, так сказать, ближнюю переспективу. Скажи им, ну, с кем ты там дружбу-то водишь, мол, так и так, Матвеич, ветеран войны и труда интересуется, мол, когда ему к пенсии накинут чуток?».

- Мне про деньги запрещено спрашивать? – пытался отговориться Колька.

- Может про мои и скажут. Все ж таки я не последний человек в Прохоровке, можно сказать, сторожил. Если не поверят, я награды могу принести, они у меня к похоронам приготовлены. Все чин чинарем, я их раз в месяц так надраиваю, почище зеркала блестят. Хоть глядись. Вот и предъявишь им мою доблесть взамен на информацию.

- Ты, Матвеич, с наградами-то не горячись, - остановливал Колька дотошного старика. - Там взяток не берут. Придет время, свяжусь. Все про тебя разузнаю и дам знать…

С каждым днем Колька чувствовал, как третий глаз его силой наливается. Так и распирает меж бровей. И рвется сенсацию выдать.

И выдавал. Одну за другой. Да такие, что слухи о его способностях уже клубились над Прохоровкой. И стали продвигаться ближе к центру…

Но бессмертная слава неожиданно пришла к нему из Голландии. Вместе с прохоровским быком Борькой.

Было время, когда про Кольку никто не знал. А Борька уже красовался на обложках журналов. По популярности он мог сравниться, пожалуй, что с самой Синди Кроуффорд. Его фотографировали и в анфас, и в профиль. Но когда на обложке журнала появлялся его снимок снизу, тираж расходился мгновенно.

Борька - лауреат семи международных выставок. Вся грудь в золотых медалях. Правда, сейчас он немного постарел. Да и жрать ему стало нечего. Но позиций своих не сдавал. Коровы не жаловались…

Случилось так, что в самый расцвет Колькиных способностей в Прохоровку нагрянули голландцы. По линии гуманитарной помощи.

Вот тут у губернатора, с дуру-то, гордость и взыграла. После банкета, он попросил зоотехника показать гостям районную знаменитость.

Вывели Борьку. Бык с достоинством нес голову. И все остальное. Ему, для солидности медали нацепили. Мол, знай наших. Видавшие виды голландцы аж обомлели. Шея у Борьки в два обхвата. А уж об остальном и говорить не приходится. Своими племенными достоинствами он мог всю Голландию с головой накрыть…

У гостей глазки так и забегали. По своему наперебой закалякали. И через переводчика нашим лопухам объясняют, что, мол, если мы покажем Борьку на мировом рынке, то он один покроет все долги со времен царской России. Международный валютный Фонд в очереди будет стоять со своими миллиардами, чтобы вложить их в Борькину сперму.

Возможно, гости погорячились. Возможно, переводчик что-то не так перевел. Только, губернатор стал гоголем возле Борьки ходить. По шее его похлопывает, «братаном» называет. И даже полез к нему целоваться. Да как шибанет в нос своим перегаром. Борька с роду терпеть не мог запаха спиртного. Взбеленился, копытом бьет, головой крутит. И на губернатора - тараном. В одно мгновение тот оказался на крыше коровника. Ну, она и рухнула. Кто ж думал, что по ней стокилограммовый мужик бегать будет. Сломав одной корове хребет, он со всего маху шлепнулся в навозную жижу.

Делегацию голландскую, как ветром сдуло. Борька с перепугу совсем взбесился. Глаза кровью налились. И стал он крушить все подряд. Прямо, хоть стреляй!

Вот тогда кто-то и предложил Нельсона позвать. Чтобы он Космос свой запросил. Может, оттуда придет информация, что с Борькой делать? Пристрелить, пока никого не покалечил, или оставить в живых? Послали гонца.

Колька как услышал, что ему быка придется усмирять, побледнел, бедняга, губешки задрожали. Бешеный Борька - это же верная смерть! Но потом очухался и решил: «Если помру, возле клуба мне бюст поставят, рядом с генералом Карбышевым, Останусь в живых - бессмертная слава!».

Колька, на всякий случай, выходной костюмчик надел. Набил карманы хлебом. И пошел к Борьке на рога.

Унюхав хлеб, бык вдруг присмирел и потянулся к Кольке.

Толпа так и охнула! «Гляди-ка, шелковый стал! Во, Нельсон дает! Такую силищу свалил!».

Бык с удовольствием жевал хлеб и прижимался к Кольке. Колька ему нравился.

- Тихо всем! - Чикин поднял голову к небу. - Выхожу на связь!

Народ, затаив дыхание, следил, как он с Космосом совещается.

Никогда в жизни Колька еще не испытывал такой гордости. Его грудь ну прямо распирало. Третий глаз так и сверкал. От восторга он вскинул руки к небу, будто взлететь собирался, и заорал:

- Все понял! Спасибо тебе, Господи! - и кинул взгляд победителя на народ. - Так, значит. Пришла информация: «Борьку не трогать! За ним расцвет всей Прохоровки ожидается! Ясно!?».

Борьке сохранили жизнь. А Колька получил народную славу...

Теперь между сеансами, пригревшись на солнышке, он сидел у дома на завалинке и мечтал, как к нему возвращается Тамарка.

Как-то раз из Космоса ему показали такую картину, что у него сердце чуть не выпрыгнуло.

Пригласили его в Москву. По телевизору выступать.

Вместе с Тамаркой, под аплодисменты, он входит в студию. А там ведущий, Познер, его Колька особенно уважал, объявляет на всю страну:

- У нас в гостях народный целитель - Николай Степанович Чикин. Он спас сотни людей от неизлечимых болезней. Многим подарил надежду и веру в жизнь. А рядом с ним - его верная жена, Тамара Петровна.

Колька смотрит на свою Тамарку. А она так и плывет от счастья, как крем-брюле. И кому-то рукой машет. Видно, привет передает…

Колька уже заготовил слова, с которыми он обратится к стране: «Дорогие россияне! Любите друг друга!».

Дальше его заклинивало, потому что он никак не мог придумать, что же еще такое сказать народу…

- У, гад, паршивый! - вдруг услышал Колька. И картинка исчезла…

Соседка Кузьминична петуха гоняла. Такой кайф сломала! И ведь угораздило же, с утра приперлась. Колька от досады чуть не заплакал.

- Не откажи, соседушка. Машка моя второй день как не ест, не пьет. Не заболела ли, часом? Ты же знаешь, одна она у нас с дедом кормилица. Не дай Бог, случись с ней что, нам кранты!

Чтобы отвязаться от нее, Колька тут же вышел на связь.

- Бог тебя наказал! - тут же сообщил он старухе. - Большой грех за тобой, Кузьминична. Большой!

- Господи, помилуй, да какой же такой грех? - Кузьминичну чуть «кондратий» не хватил. - Бога чту. В церковь хожу. Родителей поминаю, посты соблюдаю... Ты, Коль, поточнее у них спроси, что там за мною числится-то. Я ведь давно живу. Может, когда чего и сказала, где и оступилась. Ну с кем не бывает? Ты поговори там с ними по-свойски. Я в долгу не останусь…

Колька опять запросил. Информация пришла мгновенно.

- Ты кому смерти желала? - строго посмотрел он на Кузьминичну.

- Акстись! - перекрестилась она. - Да как же это можно? И врагу злейшему не желала. Что-то, Коль, они там напутали. Может, кто и пожелал, народу-то много, а они по ошибке на меня записали.

- Нет! - стоял на своем Колька. - Там учет строгий! - и, ткнув в нее пальцем, сказал, как отрезал, - Ты петуха соседского хотела убить. Информация точная. Я два раза запрашивал.

- Да Бог с тобой, Степаныч. Уж, прям, так и убить? Да мне и в голову не могло прийти такое злодейство. Я только со своих грядок его прогнала. Он же, паразит, мне всю редиску расковырял. Я... в сердцах-то ему и сказала: «Кыш, - говорю, - убью, зараза!». Только и всего…

- Вот видишь! А говоришь, не убивала.

- Да живой петух-то. Живой! Сегодня опять приходил, сволочь! - оправдывалась Кузьминична. - Я ведь, когда…

- Убить можно и словом, - перебил ее Колька. - Пусть не со зла ты брякнула. По глупости. Петух тоже тварь Божья. Ты ему смерти пожелала? Пожелала. Значит, злую энергию вызвала. А она утроилась и по твоей козе-то и шарахнула. Это тебе, Кузьминична, предупреждение. Оттудова! - объяснял он, тыкая пальцем вверх. - Хорошо, что козу. А то ведь могло и тебя свалить. Иль деда твоего. На смерть!

- Это что ж, выходит, Машка моя теперь околеет!? И что ж нам делать? - запричитала она. - Мы ж с дедом только на нее и…

- Ладно, не бухти, - сжалился Колька. - Сходи в церковь. Покайся. У петуха прощения попроси …

- Коль, да ты что!? - глаза у Кузьминичны совсем округлились. - Как же это я у петуха прощения буду просить, а? Он же не понимает по-нашему?!

- Вот, бабы! Я тебе уже битый час толкую! - разозлился Колька. - Петух - тварь Божья! И у него душа есть. Грехи петуха тоже там пишутся. И твои. И козы твоей. И деда!

Старуха пулей вылетела из Колькиного дома...

Насыпала во дворе пшена и стала поджидать петуха. Как только он появился, Кузьминична набросилась на него с прощением.

- Ты, голубчик, не серчай. Прости меня, глупую! Не знала я, что ты в таком почете. Оно ведь и правильно. Ты же тоже тварь Божья. Не хотела я смерти твоей, поверь! От души говорю, не хотела! - стучала кулаком себя в грудь Кузьминична, подсыпая пшена.

С тех пор петух, как глаза продерет, сразу к Кузьминичне. А она у него прощения просит. «Раз он ко мне бежит, - рассуждала она, - значит, не до конца еще простил».

Петух так разжирел, что ему не только в грядках копаться, кукарекать стало лень. Кур в упор не видит. Нажрется и спит.

Утром одноногий Петька, Нинкин муж вышел на крыльцо своего дома. У него был похмельный синдром. Он потерял ногу в первую чеченскую и теперь беспробудно квасил. Каждое утро он нырял в погреб за рассолом, и в этот ответственный момент он услышал, как Кузьминична с кем-то разговаривает...

Петька подкрался к частоколу соседки и увидел своего рыжего петуха, который клевал пшено, а Кузьминична подсыпала и приговаривала:

- Да когда ж ты нажрешься?! Ты уж и так на борова стал похож.

Петька глазам своим не поверил.

- Ах ты, старая зараза! - возмутился он, - петушка моего прикармливает!

Он тут же раздвинул штакетник и предстал перед Кузьминичной с грозным видом.

- Это как понимать!? - Петька показал на петуха. - Ты почто, старая, его к себе привадила? На чужое добро позарилась?

- Петь! - схватилась за сердце перепуганная насмерть старуха и стала креститься. - Ты ж меня знаешь. Сроду чужого не брала. Но твой петух приговорил меня к смерти! - Кузьминична заплакала. - Он же скоро меня по миру пустит, а все не прощает…

У Петьки челюсть-то так и отвисла.

- Ты, часом, не повредилась ли, Кузьминична!? Под дурочку косишь!? Как это петух мог тебя к смерти приговорить? Он же не Бэн Ладен! Курятины захотела?

- Да бог с тобой, Петро, какая курятина?! - плакала старуха. - Ты лучше Кольку попытай. Он мне приказал твоего петуха кормить и прощения у него просить. А он все не прощает и не прощает. Уйди, сволочь рыжая! - закричала Кузьминична на петуха и тут же закрыла ладонью рот. - Ну все, пропала я, совсем пропала! Степаныч, выручай! - закричала старуха и ринулась к Кольке прямо по огороду.

Кузьминична не успела занести ногу, как покосившийся заборчик рухнул, и бедная старуха упала. А на нее, споткнувшись, свалился и безногий Петька.

На крик выскочила Нинка в одной ночной рубашке и стала растаскивать свалившихся.

- Вы что с ума сошли! - кричала Нинка, - ни свет, ни заря подхватились скандалить!

На шум вышел Колька.

- Коль, - простонала Кузьминична, - кончилась моя жизнь! На старости лет воровкой обозвали!

- Так, - строго приказал Колька, - конфликтующим сторонам занять места здесь! - и он показал пальцем на завалинку своего дома.

Все притихли и уселись на завалинке.

- Кузьминична не по своей воле петуха вашего прикармливала, - начал Колька, расхаживая в цветастых трусах перед сидевшими соседями.

- Ой! Подумать только! - всплеснула руками Нинка. - А я-то в курятник зайду, ну ни одного яйца! Куры совсем нестись перестали. Я бабам в магазине говорю, порчу на моих кур навели. А это ты, Кузьминична, оказывается нам такое подсуропила. Петух, оказывается, вон почему кур топтать перестал!

- Не по своей воле! - строго перебил Нинку Чикин. - Пришло указание! Оттуда! - и Колька поднял палец вверх.

- Ой, не по своей! - голосила Кузьминична, утирая фартуком слезы. - Я на него крупы цельный мешок извела, а он все не прощает, да не прощает! Злопамятный оказался.

В это время подошел петух и уселся у ног Кузьминичны.

- О, Господи! - Нинка перекрестилась. - Ты глянь, ну, прям, как собака. Нас совсем не признает. Это что ж такое деется на свете? - и она потянулась за петухом, а тот встрепенулся и клюнул Нинку за руку.

- Мать твою в галушку! - удивился Петька, - точно порча на нем. Кто б сказал, не поверил.

- Забирайте своего петуха! - распорядился Колька. - А ты, Кузьминична, слишком перестаралась. Я ведь тебе что сказал? Попросить прощения один раз, а ты на полгода завелась.

- Так как же, - растерялась Кузьминична, - а коза, не сдохнет?

- Нет! Говорю тебе: ты, Кузьминична, программу на пять лет вперед отработала.

Нинка с Петькой пооткрывали рты и смотрели с изумлением то на Кольку, то на старуху, то на петуха.

- Свободны! - приказал Чикин. - Конфликт исчерпан!

Колька важно прошел в дом мимо ошалевших соседей.

Все закончилось миром. Соседи притихли. Петуха заперли в курятнике и заставили выполнять свои обязанности...

А Колька тем временем присматривал третьим глазом за Прохоровкой...

Иногда мучила его совесть, что Мишка Ухин, дружок его, вроде бы как умом тронулся…

Пожалуй, не было в деревне человека, который бы так зло насмехался над Колькиным третьим глазом.

«Какой там третий глаз! - матерился Мишка на всю Прохоровку. - У него и свои-то ни х.. не видят! Служил я с ним. Он только с пятого раза в мишень попадал. Да вы гляньте на его лоб. Где там третьему глазу поместится!?».

C перепоя Мишка, как всегда, дебош устраивал. В прежние времена жена у соседей пряталась, потому как в милиции на Мишку давно иммунитет выработался. А тут Варвара кинулась к Кольке, решив: «Раз он быков усмиряет, то, может, и с моим справится?»…

- Николай Степаныч, помоги! - официально обратилась она к Кольке. - Мой совсем ошалел! Не дай, Господь, искалечит кого, в тюрьму сядет. Не жить мне тогда!

- Сейчас не могу. Я ж не скорая помощь, - выкабенивался Колька. - Вот на зорьке свяжусь, спрошу разрешения.

Колька поднял глаза к небу и, почмокав губами, добавил:

- Я без спроса ни одного шага не делаю. Не имею права!

- Так ты скажи им, что Мишка - друг тебе, с детства знаешь. Может, учтут?

- Ну и глупая ты, Варвара, - ухмыльнулся Колька. - В этом деле блат ну никак не проходит. Я на другом уровне работаю. Ты про тонкие структуры слыхала? А про кармические узлы знаешь? А про чакры? Ты в чакрах чего-нибудь кумекаешь, а?! - куражился Колька.

Про эти самые чакры он сам только что узнал и очень гордился своей образованностью.

- Ой, не морочил бы ты мне голову своими чакрами! - зашмыгала носом Варвара. - Скажи лучше, что делать будем?

- Ладно, - выдержав паузу, согласился Колька. - Но учти, все, что я тебе скажу, ни одна душа знать не должна, поняла? Брякнешь языком - погубишь и себя, и Мишку. И детей своих. Они будут вашу программу отрабатывать!

Услыхав про детей, Варвара заголосила так, что Колька и сам испугался. Он плеснул на нее воды и что-то пошептал, на всякий случай.

- Сядь! И затихни! - Колька недовольно посмотрел на нее. - В неурочный час тревожить придется, - он тяжело вздохнул и стал запрашивать.

Варвара сидела как на иголках. Боялась, что там откажут. Ей все время в высших инстанциях отказывали.

- Ну что? - не выдержала она.

Как и полагается пророку, Колька начал издалека. От корней родового древа.

- Видишь ли, Варвара, - он пошевелил усами, - случай больно тяжелый! Придется мне со всей вашей семейкой поработать. Время упустим, за последствия не ручаюсь. Весь ваш род проклят! - бухнул он.

- Ой! - встрепенулась Варвара и схватилась за сердце. - За что ж это!?

- Будем искать, - Колька почесал затылок. - Пришла информация, что проклятие идет по материнской линии. То есть по твоей. Больше мне пока ничего не сообщили, - Колька встал, давая понять, что прием окончен. - Ладно, завтра опять запрошу...

- Ну и придурок же ты, Степаныч! - Варвара двинулась к двери. - Не можешь, так и скажи. А то молотишь языком черти что!

- Погоди! - строго остановил ее Колька. - Садись.

Варвара присела у двери.

Сделав многозначительную паузу, Колька твердо произнес:

- Мишка пьет из-за тебя. Ты своим ядом ему жизнь отравляешь.

- Это я ему жизнь отравляю?! - вскипела Варвара и пошла на Кольку своей мощной грудью. - А не он ли мне всю жизнь испоганил?! Все нервы мои вымотал! От него ж никакого толку! Ни дома. Ни на работе. Ни в койке! Он уже два года со мной... - Варвара запнулась.

- У вас, баб, все одно на уме! - вступился Колька за друга. - Только об себе и думаете. Сама ты, Варвара, во всем виновата! - и он ткнул пальцем в ее пышную грудь. - А теперь слушай меня! Если хочешь сохранить семью, иди домой и - в ноги к Мишке. Прощения у него проси!

- У него прощения?! - Варвара так и застыла с открытым ртом. - Ты что, Коль, совсем повредился или как!?

- Становись на колени, говорю тебе, и проси: «Прости меня, Мишенька, что пьешь каждый день! Это я во всем виновата! Теперь я и слова тебе не скажу, буду только благодарна!».

- Это я перед ним на колени!? Да еще, прощения со спасибочком! - Варвару прямо трясло от негодования. - Ах ты, гад! Алкаша в святые произвел! Я перед ним, выходит, исповедываться должна. Может, и перед тобой на колени встать, а?! Тамарка-то правильно сделала, что сбежала от тебя. Видно, притомилась на коленях-то стоять!

Эти слова ударили Кольку под самый дых.

«Ну, сволочь, народ!» - кипело у него внутри. Ему так хотелось послать Варвару... Но... нельзя ему, пророку, на грубость отвечать.

- Вот видишь, как ты злобой-то пышешь? Сколько яду выпустила, - спокойно, даже ласково сказал он. - Ты же женщина. Я помню, Мишка за тобой как телок бегал, любил тебя, малахольную. А ты?!

Варвара присела на табурет и тихо заплакала.

- Выходит, я, что ли, во всем виновата? Может, и правду говоришь?..

- Правду, - еще ласковее заговорил Колька. - Иди домой и сделай все, как я тебе сказал, - он даже погладил ее по плечу.

- Думаешь, поможет? - полными слез глазами Варвара посмотрела на Кольку.

- Я глупостев-то не посоветую. Не положено нам мозги людям пудрить. Я ведь за всю Прохоровку в ответе! - и Колька тяжело вздохнул. - А может, и дальше...

Тут Варвара вперилась в Колькин лоб в надежде увидеть там третий глаз.

- Ступай, Варвара, ступай. Делай, как я говорю, - засуетился Колька и проводил ее до дверей...