Раздался телефонный звонок и тихий, подозрительно спокойный, мамин голос сказал: «Бери деньги, сколько есть, и иди на санпропускник. Батько отрезал себе пальцы на руке болгаркой. Жора повёз его на мотоцикле в больницу.»

Сердце заколотилось. «Папка, мой папка! Господи, помоги ему!»

Я бежала в больницу городскими дворами, спотыкаясь о кочки, попадая в ямки. Страх перед неизвестностью сжигал меня. Уже на подходе к санпропускнику дыхание отказало, закололо в боку и я остановилась. Муж бежал за мной: «Юля, не беги так, у тебя же сердце!»

В глазах потемнело, чуть-чуть отдышавшись, я полетела дальше. Брат встретил меня на пороге приёмного отделения. «Успокойся! Ему делают операцию. Деньги принесла? Вот список лекарств.»

Купили всё, что было необходимо. Оставалось только ждать. Втроём мы уселись на скамейку возле рентген кабинета.

Тёплая, сентиментальная волна нахлынула на меня. Я вспомнила те цветные слайды, которыми так увлекался мой папка. Сколько у нас их было…Семейными вечерами мама вешала на стену экран – белую простынь, мы усаживались как в кинотеатре, а папка как заправский киношник управлял проектом. Всё самое яркое из нашей жизни так удачно отражали слайды.

Вот младший брат Жора с огромным арбузом, выращенным на собственном огороде. А вот наш неутомимый «танк - запорожец», который вмещал две семьи: нашу и соседскую, когда ездили по грибы. А вот я, с моим котом Пыжиком. Тогда развлечение слайдами было гордостью нашей семьи. Когда приезжали родственники – было чем похвастаться. Но больше всего я помню, как папка бережно относился ко мне, пятилетней. Летом мы рано утром ходили на рыбалку. Сейчас я понимаю – это был урок любви к нашей речке, природе.

Художественная мастерская была около леса. Я очень любила смесь запахов в этом почти волшебном месте. Масляные краски, канифоль, бензин, парное молоко, сосновый воздух, речка. Когда папка творил, в мастерской всегда тихонько жужжал «Маяк». Для меня здесь всё было интересно, хотелось всё потрогать руками: длинная метровая линейка, рулон с холстами, подрамники, а самое притягательное – краски и дорогие кисти (дефицит по тем временам). Он сделал мне трон из пенопласта, усадил меня и включил приёмник: «Посиди тихо! Увидишь чудо!»

Огромный самодельный стол был укрыт разными бумагами, рулонами ватмана, деревянными планками, совдеповскими календарями. Он положил по центру кусочек печенья, которое было куплено к молоку. И вдруг, на стол выскочила мышка, глазки – бусинки, и нахально стала хрумать печенье, совершенно без страха. Это было забавно. Правда – чудо!

Позже, уже подростком, я стала называть его Д’Артаньян. На мотоцикле под дождём папка ехал в Евпаторию, как Д’Артаньян за подвесками. Нужно было обязательно купить курсовку для моего лечения. А там, в курсовочном бюро, люди занимали очередь в четыре утра, чтобы записаться, и на следующий день снова, и так целую неделю. Он приезжал домой грязный, измученный, но с курсовкой, обеспечивал мне и бабушке беззаботный отдых на месяц. Он весь был для меня загадкой. И даже знакомые называли мою маму «жена интересного человека».

Вещи, которые отжили свою жизнь, вдруг превращались в причудливые нужные детали быта. Как-то прихожу в гости к родителям. Мама ставит свой любимый чайник на огонь. А крышечку венчает не старая расплавленная ручка, а ярко-красный литой тюльпан (один из трёх сувенирных, отживших своё). Узнаю работу папки – изобретателя-рационализатора. Мелочь, но чертовски симпатично. Меня всегда прельщали идеи, способные отходы превратить в произведения искусства. Сейчас я делаю свои маленькие шедевры.

Само его рождение было тоже связано с загадочной, почти мистической историей. Об этом рассказала в один из приездов тётка –родственница – Гавриловна.

Бабушка Шура была простой, неграмотной женщиной. Тогда у неё уже был трёхлетний сын Володя. Растить одной детей было трудно. Гавриловна пришла навестить Шуру в роддом. Оказалось, что родилась двойня – мальчики. Принесли кормить детей и Шура сказала, что одного она отдала соседке по палате. «У неё муж – повар, ему там будет хорошо», - объяснила моя бабушка. Тот роддом сгорел вместе с документами. Теперь меня часто мучает мысль, что такой же человек, как мой папка, ходит где-то по этой планете, и я его не увижу. А интересно (если, конечно, это всё правда).

Меня всегда забавляли такие семейные истории. Одну из них я услышала от папки недавно. Шёл 1946 год. Детвора играла во дворе многоэтажного дома. Шура напекла коржиков из кукурузной муки, чтобы хоть как-то накормить двух сыновей. Позвала домой Ваню и Володю и разделила поровну скудный обед. Одно единственное желание , желание рисовать , не давало покоя младшему. Талант художника вырывался наружу. Но бумага в то время была редкостью, даже в школах писали между газетными строчками. Во дворе, вместе с детьми играл мальчик, сын кладовщицы и обладатель блокнота накладных и маленького карандаша. Не сомневаясь ни минуты, Ваня обменял коржики на блокнот. «Теперь я буду рисовать! Но что скажет мама?» Ну и досталось же дома, когда Шура увидела, что принёс сын. Недавно папка вспомнил: «Потом я спрятал ремень, но блокнот был уже мой навсегда.»

Картины, которые висят на стенах маминого дома, говорят о том, что коржики были отданы не зря.

Иногда во мне просыпаются гены моего папки, и я с благодарностью принимаю талант художника, берегу и развиваю, чтобы передать внукам.

Вспоминаю свои глупые детские мысли. Тогда я думала, что все люди умеют красиво рисовать и творить и была очень удивлена, когда воспитательница детского сада расхваливала маме мои рисунки. А ещё я считала, что мужчины все водят машины и мотоциклы, и никто их этому не учил, а они просто рождаются с этими способностями.

Только сейчас я понимаю, что , садясь в машину, спокойно доверяю свою жизнь водителю-мастеру – моему папке.

Да, кстати, о вождении… Тут, наверное, что-то сбилось в моём генетическом коде, и я узнаю в себе маму.

Мы шли на рок-фестиваль дружной компанией: я, муж и брат со своей женой. Папка ехал навстречу на новеньком скутере. Настроение было хорошее, и я захотела прокатиться. Я села за руль первый раз, крутанула ручку газа и скутер рванул вперёд. Ну, думаю, развернусь и поеду назад. И надо же было выбрать место, где соединялись бордюр дороги, дерево и невысокий забор. Через минуту я увидела над собой вращающееся колесо скутера. Меньше всего я думала о том, что я себе сломала. Главное было: «Кто первым подбежит меня спасать?» конечно, мой папка, он всегда переживал и заботился, берёг меня. Я лежала на бордюре вверх ногами, и меня душил смех, когда я представляла себя со стороны. Не открывая глаза я ждала: «Сейчас, как когда-то, огромные папкины руки помогут мне подняться»; и тёплое детство разливалось в моей душе. Когда я опомнилась, то всё обошлось только небольшими царапинами на ноге и драными парадными брюками. Праздник продолжался.

Доктор вышел из операционной, а за ним – мой папка в сопровождении медсестры.

-Помогите деду дойти до палаты!

-Какой же он дед! – возмутилась я, - мужчина.

И мне стало обидно за то, что моего папку, крепкого, жилистого, всегда подтянутого так назвали.

Речь доктора была душещипательной: «Процент приживаемости – 50/50. Отрезано два пальца и никакой гарантии я дать не могу.» Я и брат переглянулись: «Зато мы на 100% уверены, что всё приживётся, потому что наш папка всегда молодой и живучий.»

Сегодня у меня сломался дверной замок, и я по телефону пожаловалась родителям. Через полчаса примчался «Д’Артаньян» на скутере с новым замком и инструментами.

Папка, мой папка! Пальцы теперь живые и «веером», и всё в порядке! А какой замочек поставил в дверь – конфетка! Чувствуется – руки художника.