Я служил связистом на корабле "Тимошенко". Корабль специального назначения ходил по морям и океанам, бороздил Черное море, Мраморное, Средиземное, Красное и Индийский океан. Благодаря службе на корабле побывал я в Европе, Африке, Азии. Между скучными отстукиваниями сообщений пришлось побродить по многим городам.

Кто такой был Тимошенко, не знаю, но моя фамилия созвучна: Тимохин. Всю жизнь меня и кликали по фамилии: Тим, Тима, Тимоха.

На корабле у меня был тёзка. Пёс. Чёрный, поджарый, с тонкими ногами, длинной шерстью, карими ясными глазами, хвост крючком... Тоже звали Тимоха. Большой сообразительный пес.

Я знал, когда приходить на корабль, увольнительная была подписана до определенного часа. Никто не подписывал увольнительную псу, но он знал, когда возвращаться. 'Тимошенко' входил в порт и Тимоха, по только что опущенному трапу, сбегал на пристань. На корабле не вывешивали транспарантов о времени отплытия, может, давали гудок - не помню, но тёзка из увольнения не опаздывал. Только что не было его и вот - лежит на своем месте, под трапом. Замечал ли он нарастающую предпоходную суету или знал об отходе по другим признакам, теперь судить трудно. Даже когда стояли на рейде, Тимоха оказывался в первой шлюпке идущей на берег. Да, он появлялся с оказией, ел, отдыхал, но, заслышав, что шлюпку снова спускают, рвался на берег. Удивительный пес. Умница.

Однажды Тимоха заболел. Несколько дней ничего не ел, тяжело дыша валялся под трапом, иногда вставал, шатаясь прогуливался и заваливался обратно, исходя пеной. Подцепил ли он что-то тропическое или его укусил наш бешеный старпом, но встал вопрос об усыплении. Мы возвращались домой, санитарная служба порта легко могла поставить корабль на карантин. Никто не хотел после похода сидеть взаперти.

Черное море встретило хорошей погодой, отнюдь не черными волнами. Настроение, правда, было мрачным. У смертного одра собрались матросы, старпом и врач. Врач аргументировано доказывал необходимость решительного шага, старпом зло шутил, а команда вяло бурчала... Все понимали, и давили жалость сапогом разумности до боли, до комка в горле, до слез...

Тимоха с трудом встал, обвел сочащимися глазами понурых людей, шатаясь, прошел к борту и шагнул в клюз. Так не стало Тимохи.

Я уже давно отслужил. Рыбья чешуя отскочила - выросла шерсть. Я превратился в сухопутную крысу. О морях и океанах вспоминалось все реже и реже, в основном, при погружении в теплую ванну. Правда, изредка всплывали нездоровые желания: рвануть к морю и хотя бы искупаться.

И вдруг, у меня выросли крылья и перья - я влюбился. Интересное состояние, как будто вместо души у тебя шарик, надутый водородом. Я ласточкой нарезал небо на открытки для любимой, чайкой чертил ее инициалы. Бабах! Водород взорвался, шарик лопнул - она выбрала не меня. Вместо души - ноющая пустота.

Я плелся домой, и мне повстречался пес. Он еле держался на лапах, его штормило. Шерсть на теле осталась кое-где клоками, розовая с серыми пятнами кожа в язвах и царапинах. Из полураскрытой беззубой пасти вместе со слюной стекал язык, единственный глаз лил слезы и боль. Как я похож на этого пса. Кроме болезни и боли не осталось ничего. Даже если и суждено поправиться, прежнего здоровья не будет никогда - штамп инвалидности не вывести. Кроме того, всегда мучает ожидание усыпляющей инъекции... И тут я вспомнил Тимоху.