СЫТАЯ КРАСОТА

 

Когда человек сыт, до добр и толст. Кто ест мало - от того не жди добра, человек тот по натуре желчен и здоровьем хвор.

Хорошо, что не этот человек тот, про которого я вам тут речь веду. Человек этот никто иной как заслуженный деятель искусства скульптуры Евдох Аввакумович.

Его толстое тело порой соблазняет красивых незамужних дам, любящих польстится на непревзойденный талант Евдоха и его мягкий живот.

Румяна на заплывших от жира щеках словно восход солнца и нисколько не видно желчную хандру, а от того - меланхолии. Глаза Евдоха хоть и малы - суть щелки, но зато в них блеск таится и озорство. Как и его нос, потонувший в жире, так и отвисшие жадные губы, порой норовят капнуть слюной на плечо старушке, если дело происходит в бытовом автобусе.

Ест Евдох Аввакумович много и всегда все он ест жирное, не холодное, вкусное, и в больших хрустальных пиалах. Очень ему нравятся взбитни, кремовые завитки, пудинги и сальные толстянки. Уважает сало. Ест кнедлики и бурые печеночные простушки. При этом балует организм пивом, а иногда мадерой. От того Евдоким Аввакумович пьян, а за три, или как говорила Клава, за пять верст от него разит что из ведра. Это в том случае, если Евдоким Аввакумович пьет мадеру.

Живет он в общежитии, в доме под снос, часто там нежится днями, печет пироги и месит тесто. При этом жует смолу и свободно рыгает. Икает тогда, когда долго не ест. Когда же поест, тогда хорошо на душе, хочется рассказать человеку многое.

Вот и в этот день, в праздник первого рабочего дня, решил Евдоким поговорить по душам, с молодкой какой-нибудь или с зеленым юнцом. Хотя: "Тьфу! - подумал заслуженный деятель искусства культуры, - Лучше поговорить с бабой. Да хотя бы с той, что говорит про меня некрасивые вещи."

Э -э -э, была эта женщина вам сказать, про которую он сейчас подумал, не та, про которую подумал ты, читающий сие. Если ты подумал, что эта особа - красавица, то нет. Она такова не есть. Если же думаешь, что она умна - пусть, пусть умна, но не на столь, чтоб шарить в черепных извилинах об скульптурных композициях и постаментах, о которых часто думает наш добрый обжора. Назвали эту женщину, когда она была еще совсем маленькой, Глашуткой.

Отрыжка в тот день была во истину доброй. Еда показалось слишком сытной, а количество съеденной еды - слишком большим. Но не в том дело.

Встретившись в общественном сортире с Глашуткой, Евдоким, будучи пребываем в состоянии созерцания, воскликнул:

- О сколь красивая особа! Осанка, вижу, как надо. Прям готовая композиция для лепки!

Глашутка не на шутку испугалась. Она женщина не из пугливых, но все таки из боязливых. К тому же вчера столяр Брысин ее подвел, не до дому, а в кино с нею не пошел - забил. Он был тогда пьян, с другой бабой, с той что штукарит стены посольству Зимбабве. Потому, испугавшись, Глашутка огласила, громко, чтобы все слышали:

- Знаем мы вас! Ты, жирный, лучше уходи от моего очка, а не то захлопочешь тумаков. К тому же мой жених, столяр Брысин - парень не промах, как узнает, что ты имеешь ко мне претензии, он найдет тебя где угодно и больно до неузнаваемости изобъет.

Евдох поразился смелости женщины. Он видел в этом колорит и в душе его зародилась и затеплилась идея воплощения формы бюста Глашутки в глине. Он сказал:

- Ты, моя прекрасная натура! Да-а-а, твой бюст - есть то, что надо для воплощения моей художественной затеи. Сейчас мы пойдем в мои апартаменты, и ты, Глаша, увидишь, что я смогу сделать из твоего естественного бюста. Увековечу его в веках!

Женщина не на шутку в этот раз испугалась. Она встала с унитаза, заправила трусы в рейтузы, подтянула лифчик к шее, и грозно сказала:

- Ты думаешь, что если умный попался, то стало быть можешь оскорблять меня, или думаешь, что если толст, то богат?

Но сама в уме тут же: "А чем черт не шутит? А?" Подошла к Евдокиму, обняла его за жирную шею, да синим глазом то и подмигнула.

- Вот и хорошо, милая. Пошли тебя лепить! - торжественно заключил обжора. А сам глядит на нее и не налюбуется.

В его комнате еще осталось достаточно много еды. Не то что на роту солдат, зато на два рта, пусть толстогубых, но хватит. К тому же есть еще питательный слоновый жир и где-то припасена тюленья желчь на спирту.

- Садись, - говорит Евдоким Аввакумович, - вот сюда.

Толстым колбасным пальцем он указал на стул, со всех сторон освещенный яркими лампами. Сам же подошел к куче гипса, приготовленный заранее для воплощения нового произведения искусства. "Для потомков" - думал он в тот миг про себя.

Для Глашутки такая затея была в новинку. Она иногда дурила с своими хахалями в сенях, на проводах иной раз, или в электрофорезном цехе. А вот так еще ни разу в жизни. Потому приказание она выполнила, и более того, сняла с петель свой большемерный ливчик, обнажив окружающей мебели и скульптору Евдокиму свои гигансткие шаровидные тыквы.

Скульптор от красоты такой проголодался. Увидев на столе последний ломоть бараньих жил, он взял его в свою руку, смял, чтоб в рот пролез, и съел. На душе похорошело, а жирные от жира руки потянулись к глине, легко мнущейся и чувствительной к рукам творца.

На специальную металлическую ось, гений принялся налеплять эту податливую субстанцию, тем самым создавая скелет композиции. Груди, возникшие в его воображении, были в точности глашуткиными, такими, какими его авторский подход сам себе представил. А техника была авангардистской.

Теперь немного о столяре Брысове. Напился в этот день он зря, и молодицу тоже зря совращал своими телесными достоинствами. Девушка, обидевшись на грубое лапанье, звонко стукнула Брысова в щеку, а сама скрылась в подворотне. Видать побежала жаловаться своему знакомому зимбабвийцу. Брысов, послав ее ко всем чертям и порвав в клочья цветы, которые он хотел подарить, с горя отправился в общежитие, чтобы застать там сохнущую по себе Глашутку. Но знал бы он, чем она сейчас занимается!

А занимается она позированием. Сама об этом не гадая, вертелась во все стороны, тем самым помогая абстрактным видениям пропорций в сытом мозгу и сердце Евдокима. Выпив еще один стакан жира и закусив его куском телячьего масла, он смачно срыгнул в угол, почесал блестящий чирей на складке брюшины, да принялся лепить вторую персь. Первая перся была уже изготовлена. Арбузное основание вздымалось наподобие глобуса, а разбухший сосок торчал в бесконечное пространство. "Налево", - подумал по такому поводу Евдоким. Он явно завоюет приз на скульпторской выставке, и главный скульптор Сметанин наградит его поездкой на Южный полюс.

Через некоторое время, знаменитый скульптор услышал стук в свою ветхую дверь. Он уж было отмахнулся от источника раздражения, махнул рукой в сторону двери, так, что глина полетела лохмотьями на нее, да на Глашутку. Но под следующими ударами дверь не выдержала, отвалилась, отделившись с петель, тем самым открыв перед взором испугавшейся не на шутку Глашутки и Евдокима, взъерошенную пьяную физиономию столяра Брысова. В одной его руке была бутылка горькой.

Произошел переполох. Оказывается, когда подвыпивший жених не нашел свою невесту не в квартире, не в бане и не в сортире, то стал обстукивать холодным с морозу кулачищем все общежитийные двери. Сердобольная старушка подсказала ему место пребывание горемычной Глашутки. Мол, шуры-муры куролесит она с толстым негодяем-штукатуром. Не знала, старая дура, что Евдоким Аввакумович - скульптор, а не штукатур.

И вот, вломившись к нему в каморку, плотник Брысов принялся все крушить и избивать. Из его сивушного горла неслись то звериные рыки, то нечленораздельные обрывки матерных слов. А неразборчивые кулаки крошили препятствия на своем пути: еда с тарелками летела на пол, билась там вдребезги. Грязные сапоги размазывали по полу остатки пищи. Рушились статуэтки, крушились скульптуры. Лицо Глашутки пострадало от сильного удара в нос. Скульптору тоже не повезло. Работу свою он почти уж было закончил, да в тот момент Брысов ударил его по голове пузырем с горькой внутри. Удар пришелся в темя, творческая личность упала на грязный пол и потеряла на какое-то время, необходимое для трезвого ума, сознание.

Прошел час, может больше, может быть день прошел или два. Но проснулся наш Евдоким на полу, голодный. Повсюду, через заплывшие от жира глазки, он увидел разбитую мебель и глиняные осколки художественных творений, в которые столько сил вложил творец. Объедки кругом, дверь настежь в коридор открыта. А там в проеме бабка прошла, покачала головой, сплюнула. Мимо прошла.

Еле встав, животом своротив телевизор, еле держащийся на углу тумбы, Евдоким Аввакумович закрыл дверь. Огляделся, что-то смутно припоминая. Увидев себя в зеркало, он на некоторое время испугался, так как на него смотрело существо другого образа жизни, с запекшейся кровью, и, с, простите, сухими соплями, засохшими на губе и на бакенбардах. "Вот беда. - подумал он, - Что произошло? Что съел? Или выпил?"

А потом вспомнил про груди....

- Где оно! - встрепенулся он, забыв про голод и про погром вокруг. Он вспомнил, что сотворил накануне что-то великое.

Исшарив все кругом, среди мебельных руин и объедков, он с замиранием сердца увидел это, то, что искал. На полу, раздавленное в нескольких местах, с перекореженным каркасом. Сопя и почесываясь, Евдоким поднял композицию, поставил на опорки...и зачмокал от удовольствия! Так талантливо, так оригинально!

"Вот эти отпечатки, что тут у пупа, и тут у шеи - очень кстати. А соски сплелись - тоже хорошо - это очевидно. И пыль хорошо, и объедки, что прилипли и слились с глиной. Особенно стаканчик на горле. Куриная нога тоже неплохо разместилась, из живота торчит, словно в животе женщины всамделишная курица."

Расхаживая вокруг своего нового творения, Евдоким Аввакумович, всплескивал руками, охал и вздыхал. Ему никогда так не нравились его творения. А тут - столько смысла, столько новых невиданных доселе форм!

Весело поедая что-то, он с радостью вспоминал пережитое: Глашутку вспомнил, сортир, Брысова, старушку... И после всего этого понял, что его стезя - стезя практического художника. Волею обстоятельств в своей жизни можно творить оригинальные и невиданные доселе вещи, простые как валенок, но со вкусом и стилем. Труда практически никакого, но лавры пожинать можно, снискать себе славу. Чтобы на деньги, полученные от произведений искусства, покупать новую жирную еду, что послужит пищей для тленного тела, в котором витает дух творческого потенциала.