Что хочет автор. Литературные конкурсы

Сентябрьское утро гордилось по-летнему жарким солнцем, а ученики нашей школы – тем, что отправляются в воскресный поход под девизом: «Навстречу золотой осени».

У парадного подъезда ширилась толпа, напоминая радостно жужжащих мух, внезапно обнаруживших свежую кучу. Кстати, школа находилась по соседству с тем местом, где этих куч хоть отбавляй. Две двери, помеченные магическими буквами «М» и «Ж» призывно открыты с раннего утра и до позднего вечера. А рядом на заборе красовалась народная мудрость: «Х… и п… из одного гнезда – как сойдутся, так и пое…утся»

Проходя мимо зловредной надписи, девочки отворачивались, а мальчишки обязательно читали вслух, многократно повторяя. Под изречением стояло имя автора «Пушкин», приписанное другим почерком. Иногда оно заменялось на «Лермонтов». Вот и разбери, кто истинный автор!

Похабщину на протяжении многих лет пытались стереть или замазать, но она, подобно Фениксу из пепла, возрождалась в еще большей красе (масляной краской). Говорят, даже милиция устраивала ночные засады, но тщетно. История знает примеры подобных чудес – знаменитые слова на пиру Валтасара. Ученые тоже не могли дать научного объяснения феномену и относили его к области непознанного. Но отвлечемся от неприличной темы.

Наконец все опоздавшие прибыли, и шумная толпа усилиями педагогов построилась в строгие колонны.

Как юркий шмель меж рядов мелькал платный приглашенный фотограф, больше суетившийся, чем снимавший.

Форма одежды свободная – кто в чем. Родители советовали одеваться теплей (осень), больше полагаясь на листок календаря, чем на прогноз.

Главный учитель посмотрел на часы и покачал головой – больше никого ждать не будем – и дал команду. Задние ряды с непривычки наступали на передние, не имея достаточной практики ходить стройно (только два раза в год: на 7 ноября, да на 1 мая). Передние брыкались и лягались, нарушая ритм.

Из нашего класса, не считая девчонок, пришло всего четверо «мушкетеров»: Брусин, Федотов, Шестериков и я. «Атос» (Брусин) – красивый юноша с правильными чертами лица. Про таких говорят: римский профиль. Его родители артисты драмтеатра и местные знаменитости, их узнают на улицах. Леня ходил гордым, с высоко поднятой головой и задранным носом, точно заранее зная, – тоже будет актером, что и свершилось в дальнейшем. Он спортивен, и меня всегда обыгрывал в пинг-понг, отчего я страшно злился, завидуя мастерству его и выдержке. Жил он с родителями в привилегированном доме на площади Ленина. Как известно, место с таким названием в любом городе – самый центр. Памятник вождю своей каменной дланью как раз и указывал на его дом.

«Портос» (Федотов) ничем в нашей компании особо не отличался. В противоположность герою Дюма, был наиболее худ и менее спортивен, костлявый, с впалой грудью и огромным кадыком, отчего в профиль походил на гуся. Он жил с матерью и бабушкой. Отца по неизвестным причинам не имелось. Ютились они в пеналообразной трущобе одноэтажного барака. Место с незапамятных времен имело характерное название – «Облупка» (Как бы маленькая площадь на перекрестке улиц). До революции здесь располагались торговые лабазы. Окна снаружи почему-то всегда закрыты ржавыми железными ставнями, касавшимися земли. Поэтому и днем жгли электричество. Анти-Портос имел склонность к математике и точным наукам. Задачки щелкал как семечки.

Забыл, как Федотова звали, поэтому перейдем к «Арамису» (Шестериков), которого звали Эдиком. Такое имя тогда считалось вычурным. Значит родители с претензиями. Отец – известный в городе инженер. Отсюда и претензии.

Арамис-Эдик смазлив, но не в греческо-римском смысле. Нос уточкой и глубоко посаженые глаза. Но девочкам нравился. Правда, кадык тоже выпирал, но как-то даже и гармонировал с общей романтической внешностью. Эдик носил длинные волосы и лихим кивком закидывал их назад. Носил также длинные шарфы и кашне, отчего во внешности было что-то «блоковское», хотя стишками не баловался.

Себе отведу «скромную» роль д, Артаньяна, а о дальнейшем пока умолчу.

Колонны по команде педагогов затянули бодрые походные песни. Наша четверка исподтишка запела свою: «На кладбище ветер свищет…» Полный текст будет приведен в дальнейшем. Настоящий мушкетерский гимн!

Шли бодро, вытянувшись пестрой змеей, и быстро достигли окраины. Вот и улица с соответствующим названием – «Криуша». Кривизна, заложенная в названии, точно соответствовала прихотливой ее извилистости и неровности. Ни булыжник, ни асфальт не нарушали ее вполне сельского целомудрия. Выплескиваемые из ворот окрестных одноэтажных домов-хибар помои, придавали особое своеобразие. Щекотали ноздри путника коктейлем из запахов прокисших щей и застарелой мочи.

Рядом находились улицы тоже со странными названиями. Они пересекали Криушинскую «магистраль»: первая – улица Рубенштейна (именно, через «е»), а вторая – Битховена (принципиально через «и»). С первым еще понятно. Рубен - красивое армянское имя, а в городе много армян. Один из них, тоже Рубен, в центре города имеет «свой» магазинчик и торгует портвейном на розлив. А второй! Может, кто-то из градоначальников был поклонником «биг-бита»? Но в те годы… вряд ли. Наверно,

грамматические ошибки. Смиримся и закончим изыскания. Да и черт с ними, с ошибками, главное – похвальное стремление в таком гадюшнике увековечить имена композиторов! Кстати, где-то неподалеку есть и улица Баха, хотя за Моцарта не ручаюсь. Да и сами посудите, на всех великих и улиц не напасешься… Дикий лай нарушает наши культурные размышления.

Местные собаки недовольны таким большим скоплением незваных гостей и бросаются в атаку, выскакивая из каждой подворотни. Ставни плотно закрыты от жары и пыли, жителей не видно. Наверное, из щелей наблюдают, чем кончится поединок с животными. Но и мы не лыком шиты. Знали куда идем и вооружились заранее палками и камнями.

Атака успешно отбита. С облегченьем вздохнули, миновав опасную зону, и вступили в область выжженных безжалостным солнцем огородов. Даже, и поживиться нечем – торчат только корешки.

Впереди возвышается глиняный холм, так называемый, «Осыпной бугор». Осы и оспа здесь не причем! Он глиняный и так быстро осыпается, что скоро совсем исчезнет. А ведь не так давно считался чуть ли местным «Монбланом».

- А ну-ка, ребята, на штурм! – скомандовал учитель истории Чудин и бросился вверх по склону, размахивая походной сумкой как победным знанием.

Историк большой весельчак и хохмач. Зовут его Евгений Леонидович. И в прежние походы он заставлял нас принимать «ветряные мельницы» за грозных противников. С криком «Ура» кинулись в атаку. Предполагаемые защитники не выдержали натиска и сдались. Мы торжествовали победу и решили на пологой вершине немного передохнуть и полюбоваться панорамой города, развалившегося внизу, словно перепивший накануне работяга.

На завоеванной вершине поживиться нечем, поэтому всем сразу захотелось облегчить мочевые пузыри. Девчонки стыдливо приседали в жидких, скорее символических как старые театральные декорации кустах. А мы, пацаны, избавленные природой от излишних неудобств, смело, достав достоинства, зафонтанировали с горы на дальность. Подобный вид соревнования пользовался большой популярностью. В школьном туалете, поделенном на мужское и женское отделения, не доходившей до потолка стеной, соревновались, стараясь перессать через нее. И отдельным мастерам удавалось. К тому же стена иссверлена дырками, изрисована и исписана наглядными пособиями по взаимоотношению полов.

Налюбовавшись уставшим от трехсотлетней истории городом, стали спускаться вниз. Чудин снова что-то придумал. Подсказал сюжет, будто спускаемся с ледника, а внизу пропасть.

Наши башмаки, не имея шипов, сильно скользили на воображаемом льду. Кто-то вправду сорвался и покатился, поднимая клубы пыли. Очутившись у подножья и отряхнувшись, начал делать нам знаки: давайте побыстрей!

- Нельзя побыстрей, - охлаждал пыл опытный «альпинист» Чудин, - внизу пропасть!

- А кто знает, какова высота Эвереста? – неожиданно спросил он.

- Более восьми километров, - ответил кто-то.

- А Монблана?

Сопение спускавшихся ответом не нарушилось.

- Плохо у вас с географией!

Теперь о взаимоотношениях с некоторыми педагогами. Кто-то из них недотроги, а кто-то весьма близко подпускал к себе, за что часто и расплачивался. Старшие классы, помимо новых знаний, приносили и новые забавы, на которые горазд не только историк Чудин, но и мы грешные. Наша «четверка» ярко выделялась из общей массы хорошей успеваемостью, поэтому мы считались, как сейчас говорят, «продвинутыми». Эта «продвинутость» заключалась в следующем: некоторые учителя, видя нашу пытливость и заинтересованность в преподаваемых предметах, приблизили к себе в той мере, что стали доверять как своим надежным помощникам. Учителя химии, физики и ботаники разрешали нам оставаться в своих кабинетах, наполненных экспонатами и приборами, без присмотра, наивно полагая, что мы ничего дурного не сделаем. А в этом заблуждались излишне доверчивые педагоги.

В кабинете ботаники изводили электротоком бедных подопытных лягушек, бросались муляжами овощей и фруктов, чучелами птиц и зверей. В кабинете химии производили непотребные опыты, соединяя в пробирках, колбах и ретортах неизвестно что с чем, и радовались взрывам, вспышкам пламени и клубам едкого дыма. Слава Богу, до расщепления атомного ядра дело не дошло, а то бы – сами понимаете… Особое доверие к нам питал добрый учитель физики. После урока сколь угодно долго мы могли находиться «за кулисами» его таинственного кабинета, где хранились магниты, компасы и маятник Максвелла, паровая машина и динамо-машина, и много другой, не менее интригующей атрибутики. Оставались мы в «волшебной лавке» якобы для проведения лабораторных работ, с целью дальнейшего умножения и укрепления своих знаний. Дело ведь хорошее? Согласитесь!

Как-то уединившись, самостоятельно изучали модель паровой машины (спасибо Джеймсу Уайту, что изобрел эту полезную хреновину!), опережая события. Тема должна была возникнуть лишь на следующем уроке. В результате активного знакомства с симпатичным аппаратом, завлекательно блестевшим начищенными медными трубками, я засунул какую-то металлическую штуковину в одну из трубок. Клянусь, без злого умысла, а ради «научного» эксперимента. Засунул и забыл, а вскоре, вдоволь наигравшись, мы отправились по домам.

На следующий день на уроке (в наши обязанности приближенных входило – выносить приборы и наглядные пособия из подсобки и расставлять их на учительском столе) учитель, пылко рассказав о достоинствах и устройстве паровой машины, решил показать ее в действии. Стал он что-то крутить-вертеть. Видим, дело не ладится, и все притихли. А учитель, помучившись, стал из себя выходить. «Вчера еще работала! В чем дело?» Будучи посвященными, мы злорадно улыбались, зажимая рты руками. Почему-то неудачи учителя веселили нас. Я вспомнил о накануне засунутой в трубку штуковине и поежился. Что сейчас будет? Наконец, смышленый учитель красный как рак извлек из трубы проволоку (ту самую штуковину!) и, потрясая ею над головой, багровея, взревел:

- Негодяи!!!

С вершины холма как на ладони виднелись крыши больших и маленьких домов, лепившихся друг к другу, точно город игрушечный, и вдруг появится великан Гулливер, вышагивающий по узким улочкам, высоко задирая ноги в ботфортах, дабы никого ненароком не задавить. Серо-голубой лентой у ног воображаемого гиганта змеилась и речка по имени Кутум. Что за название? Говорят, есть такая рыба. Она в той речке водится.

С другой стороны холма более пологой виднелось более прозаическое: старые ведра, рваные железяки, банки-склянки. Одним словом – мусор. Здесь и Гулливеру незачем появляться. Какой-то старьевщик возился у подножья.

Прошли немного по тропинке вдоль длинного забора, казалось, диких и заброшенных садов. Выломанные в заборе доски приглашали: путник, зайди, отведай плодов! Но то ли не сезон, то ли все собрали - никаких привлекательных яств за исключением всем надоевшего тутника на ветвях не висело. Миновав бесплодный сад, поравнялись с неким индустриальным сооружением.

Овчинно-шубный завод. Правильнее – «Вонюче-шумный». Из цехов слышится отчаянный грохот и гул машин, а воздух вокруг пропитан вонью, причины которой виднелись во дворе. На высоких шестах висят для просушки выделанные шкуры. Затыкая носы, ускорили шаг и вскоре вышли в степь. Здесь одна вонь сменилась другой.

Впереди виднелся «Собачий бугор». Там убивали несчастных друзей человека, ставших бездомными. Их после отлова в городе привозили сюда и чинили над ними расправу. Воняли разлагавшиеся на жарком южном солнце трупики (встречались и кошачьи), так что бугор скорее «собаче-кошачий». Все это оттенялось грудами мусора. Он, бугор, «по совместительству» выполнял и роль городской свалки. Склянки, банки, бутылки, пузырьки переливались на солнце кучами алмазов и прочих драгоценных камней, подтверждая поговорку, что «не все золото, что блестит». А блестело так, что резало глаза.

Миновав россыпи ложных ценностей, углубились в степь, где теперь стали попадаться небольшие озерца (ильмени) с очень прозрачной и казавшейся чистой водой. Но мы знали, чистота эта обманчива, и пить опасно. Поэтому контакт с водой ограничился омовением рук и озорным взаимным плесканием. Особенно хотелось замочить, конечно, девчонок, что удавалось. Визг, писк и убегание довершали дело.

Вдоволь наплескавшись, пошли берегом большого ильменя. Солнце высоко вскарабкалось, и стало по-летнему припекать, заставляя снимать с себя теплые куртки, и, скомкав их, нести под мышкой или на плече.

Вдали показалось железнодорожное полотно с идущим как бы игрушечным составом. Вагончики такие издали маленькие-прималенькие и аккуратненькие как в детской железной дороге (продавалась в магазине, но стоила баснословно дорого, будучи вдобавок электрической). Вот и закрытый шлагбаум, а хвост состава теряется в пыльной дали. Подходим к переходу через рельсы. Шлагбаум приветливо поднимается. Состав прошел. Это редкий случай в моей жизни (поднятый шлагбаум). В дальнейшем чаще всего буду натыкаться на закрытый, который не будет подниматься, несмотря на отсутствие вблизи поезда.

… Яркое воспоминание трехлетнего. Меня впервые решили вымыть горячей водой с мылом! Понесли в соседний дом к знакомым. В нашем горячей не имелось отродясь и приходилось всегда греть, а у тех настоящее паровое отопление, большая редкость по тем временам. Там жил военный дядька. У него имелся настоящий пистолет, черный такой и блестящий. Время военное.

Естественно, мыться не давался, тем более горячей водой. Это не являлось «премьерой». Ранее имелся печальный опыт ошпаривания. Я устроил показную истерику. Дядька показал красивое оружие, дал подержать и обещал подарить, если меня помоют. И только после этого я уступил. Отважно терпел попадание мыла в глаза, безжалостное растирание мочалкой и больше не плакал. Получу наган! Детское сердечко радостно трепетало.

Понятно, что меня надули. Вытерли насухо и ни фига не дали. Я снова в слезы, но ничто не помогло. В столь юном возрасте испытал всю тяжесть человеческого коварства. Хотя, конечно, зачем такому карапузу боевое оружие. Разве, что на верблюда ходить? Но о верблюде в самом конце. Пока элементарно обманули. И стал я, как в известном еврейском анекдоте, «как дурак с чистой шеей ходить»…

Опять «степь да степь кругом» и всюду колючки. Возможно - верблюжьи. Снова о нем, но потерпим до конца, как и обещал…

Показались неизвестно чьи (наверное, колхозно-совхозные, судя по запущенности и скудости ассортимента) огороды. Тропинка опутана ржавой колючей проволокой, но она нам не преграда. Идем, стараясь не задевать проволоку. Ржавая и грязная – может быть заражение крови! Помним и ловко лавируем. Благополучно миновали огороды и расположились на короткий отдых под ближайшим тутовым деревом.

«Это была необъятная, дикая пустыня, заросшая причудливыми растениями, – растениями Востока, у которых вид ощетинившегося зверя. Во всех направлениях по земле расстилались их тени, казавшиеся огромными при тусклом свете звезд. (Это там, у Тартарена из Тараскона звезды. А у нас день. Кстати, роман Альфонса Доде был моей настольной книгой. Я не столько читал, сколько рассматривал картинки, обводя их цветными карандашами и чернилами). Не вздремнуть ли до рассвета? – подумал путешественник и улегся прямо на палатку, так и не сумев в спешке и темноте раскрыть ее. Он думал, что находится среди пустыни, но, когда утром протер глаза, то не поверил им – в его «Сахаре» росли овощи. При виде огорода бедняга крайне удивился и пришел в отвратительное настроение. – Эти люди с ума посходили! – возмущался он. – Сажать артишоки по соседству со львами!»

На огородах, которые миновали, действительно росли, хоть и не артишоки, а помидоры. Вернее, торчали их кустики. Плоды давно собрали.

Пошли дальше. Показалось селение. Как объяснил наш историк, оно звалось «Кулаковка». Отчего такое название, спрашиваем, кулаки, что ли здесь жили? Нет, отвечает учитель, такое название еще с досоветских времен.

Идя мимо кажущегося вымершим селения (почти у всех домов закрыты ставни, – днем тоже закрывают от жары), шутим: - Надо переименовать в «Раскулаченовку»!

За селом тянется обширный ильмень-озеро, и через него перекинут узкий шаткий мостик из редких подгнивших досок. Идем гуськом по мосточку, девчонки попискивают, а мы, пацаны, ничего не боимся. Я почему-то оказался во главе отряда, хотя никогда в лидеры не лез. Но всех опередил юркий фотограф и снимает нас (карточка долго хранилась, пока не порвал в период очередной нервной «чистки» архива).

Перейдя на другую сторону ильменя, снова расположились на привал. Так и хочется спросить: а не часто ли вы, ребята, отдыхаете? Пока очередной отдых, можно и прочитать кое-что, взятое в дорогу:

«Сир! Путешествие, к отчету о котором приступаю (собственно, я давно приступил!), является первым в своем роде в истории, осуществленным на кораблях Вашего Величества. Весь мир обязан Вам знанием действительной фигуры Земли. Это Вашим подданным, знаменитым ученым, удалось разрешить столь важную задачу, как определение размеров земного шара. Правда, часть открытия и завоевания Америки и освоения нового морского пути в Индию и на Молуккские острова, представляющие собою образец смелости и успеха, бесспорно, принадлежит испанцам и португальцам.

Неустрашимый Магеллан, пользуясь покровительством короля, хорошо разбирающегося в людях, избежал столь обычной для мореплавателей участи - прослыть фантазером. Он открыл ворота в новый мир, преодолел тяжкие препятствия. И ничто не может лишить его славы мореплавателя, который первым обошел вокруг света, хотя ему и не удалось привести свой корабль обратно в Севилью. Поощренные его примером, английские и голландские мореплаватели открыли новые земли и обогатили многими знаниями Европу. Но и французские мореплаватели также вправе претендовать на известную долю славы, связанной с этими блестящими, хотя и трудными предприятиями».

Сохранились и три карты путешествия к селению Кулаковка, выполненные: две черной тушью и цветными карандашами и одна – синими чернилами, и цветными карандашами. Хотя третья карта, кажется, относится к другому путешествию. На ней исходный пункт иной, и конечная цель не та (татарское кладбище).

«Вашему Величеству было угодно использовать мирный период, чтобы обогатить Географию знаниями полезными человечеству. Сир, мы вступили на это поприще. На каждом шагу нас подстерегали всякого рода испытания, однако, терпение и настойчивость не покидали нас. Историю этих наших усилий я осмеливаюсь преподнести Вашему Величеству. Ваше одобрение послужит залогом ее успеха. Остаюсь с глубочайшим уважением Вашего Величества покорнейший и почтительнейший слуга и подданный…»

Во всех мало-мальски уважающих себя городах есть древние укрепления, служившие надежной защитой от набегов кочевников и прочих нежелательных элементов. Подобное сооружение называлось Кремль. Мы знаем о наличии этих укреплений в Пскове, Новгороде, Ярославле и Туле, да и во многих других российских городах. О московском и говорить нечего. Вот и наш город оказался в числе прочих, имеющих на своей земле такую достопримечательность.

Любил я бродить под стенами этого древнего гиганта, находившегося до семидесятых годов в полнейшем запустении. Там располагался военный гарнизон, и часто из-за зубцов стен и башенных бойниц выглядывали головы солдат, не знавших, чем себя занять в жару от скуки. Однажды полез я в одну из башен, служившую, «по совместительству», общественным сортиром. Слышал, что из нее ведет куда-то тайный подземный ход. Вот бы разведать… Был полон романтически-исследовательского зуда, несмотря на невыносимую вонь от обильных свежих и застаревших испражнений.

Слегка согнувшись, спокойно можно пролезть в нижнюю бойницу. Сначала просунул в бойницу руки, находясь на четвереньках, но тут что-то сверху просвистело, и я получил окаменевшей буханкой хлеба по пальцам. Оттуда сверху раздался и злорадный смех. Это развлекались затаившиеся солдатики. Надо же, хлебом бросаются! Значит и не так уж тяжела солдатская доля! Естественно после столь неудачного начала немедленно ретировался, слыша в след веселое улюлюканье.

Дружок Брусин жил недалеко, а вернее, напротив Кремля, на площади, носившей имя вождя мирового пролетариата. Мой исследовательский зуд он не разделял. Мы чаще с ним соприкасались по спортивной части (пинг-понг и гимнастика – он заправский гимнаст). Кстати, а может, и нет, у него, чуть ли не у одного из первых, стали пробиваться усы, и он начал носить стиляжный кок и модный галстук…

«Нет такой пустыни, где бы птица не могла пролететь над головой, где бы рыба не могла вынырнуть из воды, где бы кролик не мог выскочить из своей норки. Кажется, что и птицы, и рыбы, и кролики – все стали шпионами кардинала. Так лучше продолжить начатое нами предприятие, отступиться от которого мы, впрочем, и не можем, не покрыв себя позором. Мы заключили пари, которое не могло быть преднамеренным, и я уверен, что никто не угадает его настоящей причины, чтобы выиграть наше пари. Мы продержимся час на бастионе. Либо нас атакуют, либо этого не случиться. Если нас не атакуют, у нас будет достаточно времени поговорить, и никто нас не подслушает: ручаюсь, стены бастиона не имеют ушей. А если нас атакуют, мы все-таки сумеем поговорить о наших делах, и к тому же, обороняясь, мы покроем себя славой».

Мыне будем ни заключать пари, ни думать о славе. А продолжим, с Божьей помощью, наше путаное повествование.

Любил я рыться в котлованах строящихся домов (как раз такой имелся неподалеку), копаться в траншеях для прокладки водопроводных труб, да и вообще в земле копаться, в надежде, что когда-нибудь найду клад. Но, увы, он не находился, хотя несколько странных старинных штуковин нашел. Вот они:

1) ГЛИНЯНАЯ ТРУБКА. Найдена в земле на глубине примерно 2 метра в куске глины при раскопках фундамента строящегося дома;

2) ГЛИНЯНАЯ НОЖКА ОТ СОСУДА;

3) ЧАСТЬ ГЛИНЯНОЙ ПОСУДЫ, разукрашенная зеленой глазурью с причудливым орнаментом;

4) часть глиняной посуды. С такой же, что и раньше, расцветкой, но меньшего размера.

Все предметы сданы мной в местный краеведческий музей, хотя там особой радости не выказали, и даже брать не хотели. «Ну, оставьте, раз принесли!» Зажрались, совсем, музейщики. Им только золото скифов и подавай. Обиделся на них, ушел в плохом настроении и с тех пор перестал копаться в земле.

Кстати, о строительстве по соседству остались кое-какие забавные воспоминания, при участии соседки по этажу, которая работала сторожихой на этой стройке (добавка к мизерной пенсии – жила одна). Бабка, конечно, злая и сварливая, и ни с кем ужиться не могла…А возводимое здание собиралось закрыть своей махиной (5ти-этажное) окна нашего 2х-этажного дома. Примыкало почти вплотную, оставляя между домами узкую щель, где двоим не разойтись. Надо ли объяснять, что этот закуток немедленно превратился в общественную уборную. И теперь, мало того, что окна от божьего света закрыли, да еще и вонь. Потом догадались закуток зазоборить, и сортир перестал функционировать. Но это потом, а пока… Наш дом древний, возрастом более ста лет, достаточно высокий, несмотря на свою двухэтажность; с пирамидальной черепичной крышей (плоская пирамида, ацтекская).

Когда-то мой дедушка с семьей занимал весь верхний этаж, а работал всего лишь бухгалтером в банке. Но это до революции. И имелось у нас, не считая двух кухонь, наверное, комнат шесть и не маленьких, с огромными окнами и высоченными потолками. Потом уплотнили, сначала отобрав две комнаты и подселив семью, вскоре отобрали и еще одну – поселили ту самую будущую сторожиху.

Стройка бесконечно долгая. То кончались стройматериалы, то делали перепланировку, то менялись подрядчики, то строительство замораживалось на неопределенный срок, то еще что-то. Поэтому стройплощадка из года в год для нас, ребятни, являлась местом постоянных игр и забав, чему по долгу службы препятствовала вышеозначенная бабка-сторожиха. Она не любила нас, а мы, досаждая, отвечали взаимностью. Имя ее тоже какое-то несуразное: Степанида! «Дядя Степа» в юбке.

Степанида, завидев нас, лазающих по строительным лесам, начинала свистеть в свой «дядястеповский» свисток, зовя милицию на подмогу, что каждый раз искренне пугало, и мы разбегались. Естественно, хотелось как можно больше ей насолить. Придумывали все новые и новые пакости, хотя круг наших возможностей был узок. Например, выйдя поздним вечером из дома, когда стемнеет и зная, что она сегодня дежурит, взять камень и бросить его в «недра» возводимого объекта. (Сторожила она ночами, находясь в специальном деревянном домишке-сарайчике). Камень производил шум, скатываясь по строительным лесам, и создавал впечатление присутствия на стройке постороннего, что и было целью проказы. Если звук не доходил до ушей сторожихи (задремала, например), приходилось процедуру повторять еще и еще, до победного конца, а недостатка в камнях не было. Наконец дверь будки распахивалась, и смелая бабка кричала страшным голосом: «Эй, кто там? А ну, уходите, сейчас милицию вызову!» После чего, подтверждая серьезность своих намерений, заливалась долгой гнусной трелью. Цель достигнута, и счастливый «мститель» шел спать с чувством выполненного долга. Бабка еще долго бушевала, прогоняя невидимого нарушителя.

Как-то днем я пролез сквозь дыру в заборе – поиграть, что часто любил делать в одиночестве, представляя себя героем сочиняемых тут же сюжетов. Воскресенье, и работы не велись. Я не на шутку увлекся и не заметил, как старушенция подкралась и хотела надрать мне уши. Чудом удалось вырваться из цепких рук, а зловещий свисток заставил позорно бежать через ту же дыру. Степанида метала вслед громы и молнии! Раздосадованный прерыванием игрового сюжета на самом интересном месте, в порыве благородного гнева, я искал, чем ей отомстить, и, не имея под рукой никаких достойных средств в своем распоряжении, показал сквозь дыру в заборе… голую жопу. Да, именно ее! Трусы являлись единственным видом моей одежды. Лето. И я спустил их. «Месть» оказалась, хоть и бесхитростной, но весьма результативной. Вот она заливалась! «Я родителям скажу, какой хулиган! Жопу старой женщине показывает, а ведь из хорошей семьи и музыке учится!» Вскоре угрозу осуществила и нажаловалась, а при встрече стыдила меня – так глубоко задело. Я был с лихвой отмщен таким, казалось бы, нехитрым способом, и, рассказав товарищам, получил их полную поддержку и одобрение.

Цитата из Даниэля Дефо, с заменой нескольких слов, позволяющих переадресовать приводимые слова на себя: «Народная пословица, – «какой в колыбельку, такой и в могилку» – нашла полное оправдание в истории моей жизни. Если принять в расчет тридцатилетние испытания (жизнь с первой женой), множество пережитых разнообразных невзгод, какие выпадают на долю очень немногим. Оставшиеся годы, проведенные в спокойствии и относительном довольстве (вторая жена), мою зрелость, если вспомнить, что я изведал жизнь во всех ее видах и узнал, который из них всего легче может доставить человеку полное счастье. Казалось, можно думать, что природная склонность к сочинительству (слова, ноты, рисунки), с самого раннего возраста овладевшая мной, должна была бы ослабеть. Ее летучие элементы испариться или, по крайней мере, сгуститься, и что в 61 год у меня должно было явиться стремление к оседлости мысли и удержанию ее (мысли) от похождений, угрожающих бумаге и тому, чем на ней пишу, но нет…»

Жила в нашем дворе и другая бабка, тоже одинокая и сварливая. Звали ее Ксения (имя редкое для тех времен). Мы звали ее «Ксенька». Она низкорослая и кривобокая, ходила переваливаясь. Говорила со странным, неприятным и всех нервировавшим акцентом, не то кавказским, не то еврейским. Нас, детей, по-видимому, никогда не имея своих, ненавидела и проклинала. Да и было за что… Обитала она в тесной каморке на первом этаже, единственное оконце которой выходило во двор. Жила вместе с ней и, похожая на хозяйку, собачка – такая же злючка, и звали ее, кажется, тоже Ксенька, или это только мы ее так дразнили. Собачка обычно сидела у окошка и, завидев кого-либо, отчаянно лаяла. Это злило соседей, но приходилось терпеть; старушка в чем-то была полезна обществу, – в летнее время изготавливала стеганные, набитые ватой, одеяла. Производилась работа на большой террасе под окном старушечьей квартирки. Одеяло стелилось по полу, занимая всю террасу, так что не пройти, и это раздражало. Бабка на корточках передвигалась вдоль всей «акватории», зашивая, подшивая, ватой набивая и т. д. Заключительной стадией являлось взбивание наполненного ватой одеяла для придания ему пышно-товарного вида, с помощью собственных маленьких, но крепких, кулачков. Работы выполнялись на заказ, потому что на свою пенсию она не могла прокормить даже четвероного друга. Нас, дворовых мальчишек, во главе с заводилой Вовкой, здоровым шалопаем, дворничхиным сыном, интересовала как раз заключительная фаза изготовления заказа.

Во дворе во всеобщем пользовании находилась двухпудовая гиря, неизвестно кем и когда принесенная. Старшие ребята-юноши, те, что развлекаясь, стреляли в нас, мелюзгу хлебными мякишами из помповых ружья и пистолета по голым частям тела (ой, как больно!). Так вот они в свободное от «охоты» на нас время, с помощью этой чудовищной гири наращивали и без того завидную мускулатуру. Мы, младшие, использовали этот спортивный снаряд более необычным образом.

Когда Ксенька временно покидала рабочее место, мы коллективно – одному не осилить – подтаскивали гирю на террасу и засовывали под одеяло, после чего разбегались по укромным местам и оттуда наблюдали за дальнейшим ходом событий. Рукодельница, возвратившись, начинала взбивать одеяло и вскоре со всей своей старушечьей силой ударялась кулачком о безжалостный чугун, оглашая округу страшным воплем. Мы торжествовали победу! Бедная бабушка, получив очередной заказ, на радостях забывала о наших проделках. Дойдя до финального взбивания, снова «наступала на те же грабли», что безумно веселило.

По сравнению с этой диверсионной операцией другой вид измывательства казался невинной шалостью. Он заключался в том, что когда темнело, и в окошке мастерицы зажигался слабый огонек (не то свечка, не то керосиновая лампа) – электричеством она не пользовалась из экономии – мы тихо подкрадывались и стучали в окошко или бросали камешки. Собачонка заливалась отчаянным лаем и визгом, внезапность которого пугала хозяйку. Отбежав на безопасное расстояние, наблюдали за развитием сюжета. Бабулька возникала в стекле, вглядываясь в темноту подслеповатыми глазами, изрыгая проклятья и грозя поганцам не раз ушибленным о гирю кулачком.

В качестве «антракта» приведу образец шифра, придуманного тогда, для игр в шпионов. Кажется, ничего шифровать так и не пришлось, да к тому же, он очень наивен. Судите сами: А – 33, Б – 32, В – 31, Г – 30, Д – 29, Е – 28, Ё – 27, - Ж – 26, З 1 25, И – 24, Й – 23, К – 22, Л – 21, М – 20, Н – 19, О – 18, П – 17, Р – 16, С – 15, Т – 14, У –13, Ф – 12, Х –11, Ц – 10, Ч – 9, Ш – 8, Щ – 7, Ъ – 6, Ы – 5, Ь - 4, Э –3, Ю – 2, Я –1.

Вот и пример шифровки: 315 28727 1928 131514332124, 92414331428214?

Дешифровка: «Вы еще не устали, читатель?» Если нет, – отправимся дальше.

Нас ждет некий рисунок на ветхом тетрадном листке. Образец так называемой «войнушки». Сочинялся и одновременно рисовался некий военный сюжет, что являлось долгое время любимым занятием и развлечением вашего покорного слуги. Рисунок выполнен фиолетовыми чернилами. Вот, что на листе:

В левом верхнем углу берег с несколькими постройками (одно здание с башенками и флагом, другое – тоже с флагом, но с колоннами, рядом купол собора, далее завод с трубой, у берега двухмачтовое судно).

В правом нижнем углу другой берег, застроенный более интенсивно. Тут, помимо крепостного сооружения и прочих административных зданий, есть маяк. Почти все здания охвачены красным карандашным пламенем, а все свободные пространства между домами заполнены мелкими черточками. Это люди, высыпавшие на улицы. Паника. Понятно, почему паника – город бомбят. Множество самолетов пикирует. Кстати, на земле виден аэродром с горящими самолетами – так и не успели взлететь. В воздухе идет бой. Между берегами (наверное, это пролив, потому что расстояние огромно), на водной поверхности – основное пространство листа – кипит морское сражение. Множество кораблей стреляют друг в друга. Пунктирными линиями показаны траектории полета снарядов, прямыми – маршруты самолетов. Бой отчаянный: много дыма и огня, но непонятно, кто наши, а кто нет – слишком мелкие изображения.

Помню, подобное времяпрепровождение (рисование «войнушек») захватывало, и время летело незаметно. Когда рисовал наедине с собой, все равно вслух комментировал происходящее: тыр – пыр – нашатыр, бух – бах – тарарах и т. д.

Но мы слегка забежали вперед. Более подробное описание рисунков будет в дальнейшем, а пока вернемся к краеведенью, что и обещано в названии пролога.

Наш дом стоит на берегу канала, – дорогу перейти – который в народе ласкательно называется «Канавой», а официально именуется «Каналом имени 1 Мая.» Соответственно и улица носит то же торжественное название. Занятно, что теперь живу на улице «1905 года» – опять цифры и дата.

Говорят старожилы, что сей канал прорыл в середине позапрошлого, Х1Х века, некий греческий купец Варваций для осушения болотистой близлежащей местности. А первоначально идея прорытия относится к Петру Первому, который имел в городе свои резоны. До советской власти именовался канал в честь строителя - Варвациевским. Он не широк (метров 20) и не глубок (метра 2), но часто мелел, а то и совсем пересыхал, покрываясь зеленой тиной и источая зловонье. Перекинуты через него мосты (вначале деревянные, затем железобетонные). Носили они характерные названия: Армянский пешеходный и Армянский проездной, Татарские - тоже два. Был ли Еврейский? Не ручаюсь. Названия соответствовали районам, к которым они примыкали: армянский квартал, татарский и т. д. За Канавой возвышалось несколько минаретов, а домишки – сплошь одноэтажные деревянные, но (!) собственные. Около каждого домика непременно скамеечка, чтобы вечерами семечки лузгать и лясы точить. Часто можно видеть стариков, сидящих на корточках и курящих, несмотря на наличие скамейки. Манера кочевников – в степи присесть некуда. Эту манеру переняли и конвоиры, когда гонят заключенных (передохнуть или перекурить велят таким образом). И считать по головам удобно, да из такого положения убежать трудно.

В татарском районе (улица Мусы Джалиля) можно встретить характерных старушек («божий одуванчик»), одетых летом в просторные ситцевые балахоны и переваливающихся с боку на бок на своих ногах, выгнутых колесом. Это не потому, что служили в кавалерии, а вследствие особенностей местной питьевой воды, пагубно действующей на кости и суставы. Но почему-то страдали только женщины, старики спокойно сидели «по-скифски» часами, да еще покуривая. Я пробовал. Долго не высидишь – ноги затекают.

Еще немного о мостах и берегах Канавы. И с тех и с других, ловили рыбу с помощью удочек, закиднушек, сетей и неводов. Особенно популярен лов с мостов с помощью «немецкой сетки». Она представляет собой два скрепленных крестообразно вогнутых железных прута с натянутой на них мелкой сетью. Рыбешка водилась мелкая, да еще – раки.

Мой дядя танкист фронтовик был заядлым рыбаком. Оставался на мосту с ночевкой, ловя сеткой и, привязывая себя к перилам, чтобы не свалиться во сне в воду. Не помню щедрых уловов, но важен процесс…

Пора, пожалуй, закругляться с краеведеньем, тем более что оно плавно переросло в рыболовство, и двигаться дальше. Скажу в заключении, как ни настраивал я себя на рыбалку, так это мне и не привилось. О чем ничуть не жалею. Более интересовали путешествия и приключения. Сюжеты черпались из прочитанных книг и просмотренных кинофильмов, а на основе их возникали в воображении свои. Воплощались впечатления на бумаге в виде рисованных повестей и рассказов. Занимался этим, как в одиночестве дома, так и прилюдно в школе на переменах, а то и на уроках, собирая вокруг себя кучу зрителей.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Дневник. Мучители. Друг Вовка и прочие мерзости. Жидовская морда. Пионерлагерь.

Вначале небольшое, но «великое путешествие». Так названа серия рисунков на тетрадном листе (фиолетовыми чернилами и цветными карандашами).

Кораблик с одной мачтой, дымя одинокой трубой, плывет по одному ему известному маршруту. На небе клубятся пышные облака. Кораблик плывет себе и плывет, а небо начинает застилать слишком темная синева. Суденышко начинают трепать злые волны. Словно охотничьи собаки набросились на зайца. Где-то впереди ничего хорошего не обещающая скала. Капитан торчит то на палубе, то в каюте, всматриваясь в непогоду, будто укоряя ее – ну, зачем, мол, так? Но час от часу не легче. Выросла толстая темная колонна смерча, соединяя низкое небо с бушующим морем. Суденышко наглоталось воды, а приближающаяся скала так и манит к себе. Зигзагом меча разрубает молния черное небо и освещает все неземным светом… Но вот стихия стихла, а судно, по-прежнему, на плаву. Спустили шлюпку. Несколько моряков гребут в сторону той самой скалы, за которой открывается земля, гостеприимно зовущая нежным зеленым покровом. Высадились благополучно и пустились на исследование. Пошли не с голыми руками - прихватили винтовки…

Заглянем в Бугенвиля: «Прежде, чем продолжить повествование о совершенном нами плавании, хочу предупредить, что этот рассказ не следует рассматривать лишь как развлекательный, так как он предназначается главным образом для интересующихся путешествиями. Кроме того, эта длительная экспедиция, не изобиловала эпизодами, представляющими интерес для светского общества. Нам очень бы хотелось так излагать свои мысли, чтобы хоть формой повествования немного смягчить сухость описаний».

В нашем дворе, как и в прочих, имелась своя возрастная иерархия. Старшие ребята призывного возраста занимались спортом. Посередине двора стояла перекладина, на ней они подтягивались, крутили «солнце» и всячески выдрючивались. Один из них, Ленька Ронжин, занимался в секции гимнастики, имея какой-то разряд – чуть ли не мастер спорта. Он выходил в спортивном трико и, смазав ладони канифолью, начинал демонстрировать всяческие чудеса, заканчивавшиеся всегда безупречным соскоком.

Его дружок со второго этажа (Ленька жил на первом) тоже лихой гимнаст и, кажется, тоже в секцию ходил. Они и соревновались друг с другом. Еще они, ловко орудуя той самой гирей, тоже приводили всех в восторг. Гиря порхала в руках, будто ничего не веся. Ее ловко подбрасывали, так что она несколько раз переворачивалась в воздухе, и ловили на лету. Вот какие мастера! Обзавидуешься.

Верхний гимнаст, по фамилии Ивлев, имел «мелкашку» (малокалиберную спортивную винтовку). Его сосед по террасе, Вовка Бормотов (почти «обормот», что больше подходило), имел спортивный помповый пистолет. Бормотов был тоже неплохим гимнастом и гиревиком, но сейчас речь о них, как о стрелках. Ранее упоминалось, как хлебными мякишами по голым частям тела…

Стреляли по нам, игравшим во дворе, из засады, прячась наверху. Настоящими патронами стреляли по воробьям, голубям и воронам, так что нам доставалось не так, как бедным птицам. Мы и не должны роптать.

Позднее, когда я учился в музучилище, произошел еще один случай с участием «мелкашки». Некий молодой педагог-народник (балалайку или домру преподавал), москвич, присланный по распределению жил во флигеле при училище. Имея спортивную винтовку, тоже любил птичек пострелять, а то - и по изоляторам электрических столбов. Как-то от такого изолятора пуля срикошетила, угодив в окно жилого близлежащего дома. И попала женщине в грудь. Но не насмерть. Стрелка повязали, судили и дали срок. Через много лет я с ним встретился в Москве (он работал педагогом одного из училищ). А сейчас живет в Штатах. «Слинял» в конце 80-х. Работает нью-йоркским таксистом. Стреляет ли по изоляторам? Сведений не поступало…

«Жидовская морда» – слышу с детства, хотя не еврей. Впрочем, виноват! Отчим был «профессиональным» евреем. Вот от него я, пожалуй, и заразился… Звали - Яков Львович, а в семье – «Деревяша» (упрощенное от «дядя Яша»).

Небольшая предистория. Откуда и почему взялся отчим?

Мать по окончании института скороспело вышла замуж за сокурсника и вместе с ним (страшно одной так далеко) по распределению поехала в Мурманск по своей специальности «инженер рыбного хозяйства». Там познакомилась с моим будущим отцом (любовь с первого взгляда), москвичом. Он тоже был женат и по окончании МГУ работал инженером-кораблестроителем. Они расстались с прежними своими половинами и соединились узами брака. Меня там и зачали аккурат в канун начала войны. Ровно через девять месяцев я родился, но в доме матери, куда она отправилась в эвакуацию. А отец остался в Мурманске, будучи военнообязанным. Мать беременная добиралась под бомбежками несколько месяцев до конечного пункта, переживая всяческие страхи и неприятности. Свою нервозность и всяческую ненормальность объясняю тем, что ехал в животе через всю страну с северо-запада на юго-восток в экстремальных условиях.

Жизнь в городе на Волге оказалась голодной. Мать должна была стать основным кормильцем семьи, состоявшей из отца с ослепшей матерью, сестры отца, выняньчевшей всех детей брата (четверых), не имея своих и - меня грудного. Мой дед подрабатывал бухгалтером, беря работу на дом и просиживая ночи (он по возрасту не был военнообязанным, отслужив в Первую Мировую и переболев тифом). Его сестра работала на сетевязальной фабрике и получала, как и брат, гроши. Так что основная нагрузка легла на плечи матери, как молодой. Но работы по специальности не находилось – кому нужен инженер рыбного хозяйства во время войны?! Случайно подыскалась работенка. Диспетчером на газопроводе где-то под Саратовом. Место называлось Ртищево. Она туда уехала, а я остался на попечении двух бабушек и деда. Постепенно работа наладилась. Мать стала, хоть и не часто, присылать денежные переводы и продуктовые посылки. Там с продуктами дело обстояло получше. И мы перестали сосать лапу.

Сестра деда, тетя Вера, имела когда-то печальный опыт замужества, закончившийся смертью мужа и ребенка. После чего стала при брате вечной домработницей и кухаркой, воспитав мою мать и трех ее братьев. А затем похоронив всех в обратной последовательности и умерев последней.

Мать вернулась из Ртищева с новым, но гражданским, мужем. От моего отца сведения не поступали. Жив или мертв - неизвестно.

«Деревяша» родом из Киева, из богатой еврейской семьи. Отец владел чем-то, поэтому детям (еще два брата и сестра) путь в высшее образование был закрыт. Но и без высшего Деревяша являлся ходячей энциклопедией. Книги читал запоем и обладал фантастической памятью. Все знал, о чем не спроси. Писал в смысле грамотности безукоризненно и мог дать любую консультацию. Но, не имея «корочек», всю жизнь так и проработал незаметным рядовым бухгалтером, лишь к концу жизни дослужившись до главного. Деревяша в быту - всегда скромен, вежлив и тих. Но умел достать что надо, поэтому семья перестала голодать. Несмотря на очевидные достоинства, бабушка встретила «гражданского зятя» в штыки. Похоже, лишь за его неудачную национальность. Она к тому времени ослепла, выплакав все глаза по любимому своему младшему сыночку Юрочке. Пришло известие с фронта, что он сгорел в танке. Сообщение, как выяснилось впоследствии, оказалось ложным. Он, хоть и с ранениями, но вернулся с войны на своих двоих. Как он подошел к дому, даже я, трехлетний, помню (сидел на подоконнике и глядел в окно). Какой-то мужчина в военной форме, шел по тротуару, остановился, стал осматриваться, улыбаясь и вспоминая. Будучи непогодам бдительным ребенком, я тут же кликнул всех. «Какой-то подозрительный дядька стоит и высматривает!» Меня он не знал. Я родился в его отсутствие. Все сбежались к окну и, узнав, стали махать «незнакомцу» заходи, мол! Всеобщее ликованье! Но зренье к бабушке от радости не вернулось. В связи со слепотой, она капризничала по пустякам и часто устраивала тете Вере, постоянно ухаживавшей за ней, сцены. «Куда ложка (вилка или нож) делась?» или «Куда положила то или это?» Общая атмосфера детских лет – бесконечные скандалы, дрязги, слезы и ругань.

Но отвлечемся пока от семейных неурядиц и заглянем в школьный дневник, представлявший собой совсем не то, чем ему положено быть. На титульном листе рисунки фиолетовыми чернилами (такие чернила тогда употреблялись повсеместно).

Под многочисленными экранами приборов, у штурвала, по-видимому, в кабине, сидит усатый человек в шлеме летчика и держит в руке вместо штурвала пистолет. Рядом летящий самолет, из которого так и сыпятся бомбы. Чуть правее антенны, радиомачта, радары и прочие аппараты слежения. Ниже и сбоку газует пятерка истребителей, оставляя длинный шлейф. Для пущей убедительности самолеты обведены кружками. Правее и ниже танк со свастикой на башне, палящий из пушек и пулеметов. Почему-то у него сзади тоже пушка. Неизвестная модель танка. Но танк подорван. Поверх него нарисован «куст» взрыва. Рядом с танком, нарушая все пропорции (во много раз длиннее танка), изображена шпага и оставленный ею росчерк: буква Z (зет) – знак Зорро. Еще ниже пришпиленная кинжалом рукопись (исписанный мелко-мелко лист не то бумаги, не то пергамента). Рядом человек в черной шляпе и в маске с прорезями для глаз. Еще ниже дуло стреляющего пистолета. В правом нижнем углу листка последний рисунок: опять проткнутая кинжалом рукопись, но более мелкого масштаба и фигура человека в шляпе (повернут к нам спиной). Держит в левой высоко поднятой руке шпагу, на конце которой нанизан клочок бумаги. Не та ли многострадальная рукопись? Наверное, она. Вот и содержание:

«Пираты Америки. Подробные и правдивые повествования обо всех знаменитых грабежах и нечеловеческих жестокостях, учиненных английскими и французскими разбойниками над испанским населением Америки, состоящие из трех частей… (далее неразборчиво) В книге имеются прекрасные гравюры, карты и портреты. Напечатано у Яна тен Хорна. 1678. Амстердам».

Перевернем страницу дневника. Но прежде вернемся к нашему прерванному биографически-реалистическому повествованию. Что там с «жидовской мордой» сталось далее?

Детство протекало в доме, заселенном людьми разных национальностей. Жили и татары, и армяне, и еще неизвестно кто, каких кровей. Но больше, конечно, представителей «народа-богоносца». Так, кажется, именовал их товарищ Достоевский? «Богоносцам» прежде всего не нравилось даже не то, что в нашей семье завелся вопиющий еврей. Главное, что не из рабочих, а служащие. Злила и преобщенность к так ненавистной культуре – имелось в доме пианино и даже телефон. Но часто, превозмогая классовую вражду, просились позвонить. А то и давали наш номер без спросу своим знакомым, а те названивали: позовите того, позовите этого… Вот такое бюро добрых услуг. Одним словом – сервис!

Помимо того, из окон нашей квартиры регулярно доносились звуки пианино. Я посещал музыкальную школу, а это, согласитесь, не могло не возмущать. И совсем ни в какие ворота то, что кроме музыки еще и с трех лет рисовал. А рисовал постоянно на виду у всех, летом сидя на террасе. Да ходил и в художественный кружок Дворца пионеров. Правда, больше нравилось рисовать «войнушки», а не гипсовые головы, натюрморты и пейзажи, хотя и это приходилось. Особенно не любил рисовать на природе, когда донимают то мухи, то комары. И при «свидетелях» (зрителях). Всякий, мня себя знатоком, начинает советовать, как лучше сделать. Или спрашивает: «А где у тебя вон то? А почему вот это не нарисовал?» «Да пошли вы все!» – думал я про себя и сворачивал манатки. То ли дело дома за столом, когда нет никого над душой. Впоследствии нашел родственную душу в лице Гогена, который, оказывается, в отличие от Ван Гога тоже не любил натуру. И они даже поссорились в Арле, где дули сильные ветры, валя мольберты. Гоген плюнул и заперся в доме. Красную воду и зеленое небо все равно где писать! А Ван Гог, бедняга, продолжал мучиться, целиком завися от натуры.

Помимо рисования и музыки, я еще был преступно виновен перед «народом-богоносцем» и в том, что писал «книги». Это, конечно, громко сказано – книги! Какие-то короткие, переполненные грамматическими ошибками и рисунками, истории о приключениях выходили из-под моего пера. Вообще, как известно, в русском народе принято считать, раз пишет, значит, еврей. Русскому, зачем и о чем писать? То ли дело выругаться матом, да морду кому набить… О Толстых, Достоевских и прочих Чеховых, казалось, не ведали в «Затерянном мире» (Герберт Уэллс) нашего двора. Да и где мне тягаться с признанными классиками? Тем не менее, чем не «жидовская морда»? И музыке обучается, и рисует, и книги пишет, да и отчим вдобавок настоящий… Полный набор! Бить такого смертным боем! Мы, понимаешь, тут вкалываем, а он себе трынди-брынди разводит. У, жид проклятый, получай! И я всегда лежал на земле, а надо мной представитель народа-богоносца, не обучающийся музыке, не рисующий, не пишущий ничего, но развитый мускулами не по годам, благодаря физическому труду и спорту. Вот чем надо заниматься, а не писаниной, «пианиной» и всякой чепухой. Эх, размазня!

Один из мучителей, будучи старше всего лишь на четыре года (разрыв в то время значительный!), но мускулатурой – на все десять (занимался борьбой!), помимо обычных ритуальных побоев, проделывал и некие «химические» опыты. Поймав, скрутив руки и оседлав так, что голова моя оказывалась у него между ног, пускал газы, кои в нем присутствовали в большом обилии. Удерживая пленника в такой позе до окончания сеанса, он дико хохотал и приговаривал: «Нюхай вонь, нюхай вонь!»

Такой вот выдумщик, главный мой опекун и дружок-мучитель Вовка Сахнов, сын дворничихи. Тут вам и классовый конфликт: сын инженерши с высшим образованием и сын работницы метлы вообще без образования. Прав Карла-Марла, подметив такое противостояние в обществе. Впоследствии мой классовый антипод стал милиционером, что более чем не удивительно. Его уроки «химии» я запомнил на всю жизнь, так как и в дальнейшем, постоянно ощущал над собой принуждение вдыхать чужие запахи и не иметь, в силу социальных причин, возможности от этого избавиться. Так что «уроки» наставника оказались пророческими. Все продолжается, хоть и в иных проявлениях…

Страницу дневника мы перевернули ранее. Так окунемся в школьное расписание, чтобы вкусить аромат тех лет.

ПОНЕДЕЛЬНИК: Русский, Ариф. История, География.

ВТОРНИК: Раз-Речи, Ариф. Чтение, Чтение, География, Ф.З.К.

СРЕДА: Раз-Речи, Ариф. География, История.

ЧЕТВЕРГ: Ариф. Русский, Ариф. География, Рисование.

ПЯТНИЦА: Ариф. Чтение, История, Пение.

СУББОТА: Русский, Ариф. Естество. Чтение, Ф.З.К.

Два урока Ф.З.К. (физкультуры) в неделю да еще пятым уроком располагало к сбеганию с этого в целом полезного для здоровья занятия. Я поначалу предмет этот не любил, будучи хилым. Все меня били. Потом спохватился. Полюбив, окреп и стал давать сдачи.

По четвергам пятым уроком рисование тоже призывало к побегам…

Ниже приведем отрывки из дневника более серьезного человека, исследователя и ученого:

«1 сентября. Сильная лихорадка.

2 сент. Топором рассек себе колено и довольно глубоко, работал над кое-какими исправлениями хижины. Придется просидеть дома несколько дней.

3 сент. Уильсон с десятком жителей Горенду вытащил шлюпку высоко не берег; она принимает до 80 ведер воды в сутки.

5 сент. По случаю больного колена не могу ходить на охоту. Провизия наша почти на исходе, приходится питаться тем, что приносят. Сегодня было пасмурно, свежий вест-норд-вест и не более как 26 Ц.

9 сент. К боли в колене присоединилась лихорадка. Провел 3-4 очень неприятных дня, в течение которых пароксизмы сопровождались сильнейшей головной болью. К довершению удовольствия приходилось по целым дням слышать стоны Уильсона и его причитания по поводу того, что мы оба умрем от лихорадки или голода и т. п. Погода в эти дни стояла пасмурная, по временам лил дождь и капал мне на стол и постель».

Да, библиотека дедовская была богата, хотя он сам никогда дверцу шкафа не открывал, занятый постоянно бухгалтерскими отчетами. Так уж совпало, что и с гражданским зятем ему повезло – бухгалтер. Сплошная бухгалтерия! Правда, разница в том, что Василий Алексеевич начинал в банке еще до революции, а Яков Львович - при «Софье Власьевне» сначала на консервном заводе, а затем на Целлюлозно-Картонном Комбинате. Построили по инициативе Хрущева, побывавшего в этих краях и удивившегося обилию зря пропадавшего камыша. Яков Львович стал на комбинате главным бухгалтером, взвалив на себя всю ответственность за огромное предприятие.

Дед на «скромную» зарплату дореволюционного служащего мог позволить себе шести комнатную квартиру (весь этаж), домработницу (бабушка никогда не работала), четверых детей (кажется, больше, но поумирали). Он выписывал вещи по каталогу из Америки и Парижа. Стоял у нас, подпирая потолок, гигантский многоярусный буфет, где можно свободно спрятаться нескольким. Буфет из резного дуба, с надписью на самом верху «Чикаго». Продали его с большим трудом. Ни одна современная малогабаритная квартира не могла вместить это чудище.

Имелся и шикарный граммофон с огромной трубой и набором толстых и тяжелых односторонних пластинок фирмы Виктор с изображением крылатых ангелочков, пишущих гусиным пером название.

Да много чего имелось замечательного и старорежимного: массивный овальный письменный стол с золотым письменным прибором, и удивительные витые настольные лампы в стиле «Модерн», и ломберные столы с зеленым сукном, хотя не помню, чтобы кто играл в карты. Много стояло и дорогой посуды, ваз и вазочек, какой-то настенной керамики, несколько картин маслом висело в дорогих золоченых рамах. Да, много чего! Про книги лучше не упоминать: сверкали под стеклом золотые обрезы многочисленных томов «Брокгауза и Эфрона», собрание сочинений Пушкина в толстенных фолиантах, где снаружи - серебряное тиснение профиля поэта, а внутри - иллюстрации переложены листами папиросной бумаги. Знаменитое издание начала века под редакцией профессора Венгерова. С годами мать стало тяготить такое обилие книг в доме, (пыль, видите ли, замучаешься вытирать). Вот она постепенно все и расфуфырила, продавая подозрительным скупщикам за бесценок. Но оставим на время книги и вернемся вновь во двор, к мучителям, коих перечисление не закончилось.

Двое других - великовозрастные. Рудольф Ивлев учился в Рыбном институте (третий Вуз, помимо Медицинского и Педагогического, в городе), Бормотов Вовка работал на заводе не то слесарем, не то токарем. Он, обычно, ограничивался элементарным подзатыльником или пинком под зад. Что возьмешь с рабочего человека? Это они изгалялись в стрельбе из пневматического оружия по маловозрастным целям. Третий, их дружок и ровесник, гимнаст Ленька, запомнился меньше. Занят был своим спортом всерьез и духовым оружием не обладал. Если даст раз-другой подзатыльник, и на том спасибо (особенно не лютовал!)

Ивлев постепенно, по мере моего подрастания, потеплел. Зная, что я занимаюсь музыкой, - он сносно играл на гитаре и пел - вовлек и меня в вечерние музицирования. Вплоть до того, что показал три аккорда, и я, после срочной покупки семиструнки, овладел цыганочкой, а также песней «За Рогожской заставой», которую мы пели с ним дружным дуэтом.

Нижний гимнаст тоже воспылал любовью к вечернему дворовому пению, но в меньшей степени, так как имел нелады со слухом, и вскоре отстал. Рудольф, напевшись и наигравшись на гитаре вдоволь, неожиданно, еще учась в институте, записался в Органы (сами предложили, видя, какой хороший – и поет и стреляет). Напоследок, он почему-то (то ли оправдывая свой поступок?) рассказал мне историю Герострата. Мол, хочешь прославиться, не грех и храм поджечь. Я задумался над «мудрыми» словами, но так надлежащих выводов и не сделал…

Опять дневник. Ниже расписания, на достаточно свободном поле – две длинные кривые сабли. Ятаганы не ятаганы. На соседней странице, правой – снова расписание с отметкой «сентябрь», как и в дневнике Миклухо-Маклая, но не будем мучить читателя и перевернем лист. А здесь тоже расписание и сплошное. Придется все же помучить, хоть и не долго.

Ариф. – задача № 18.

Чтение – Из жизни Пушкина.

Кстати, о нем, но не из дедовской библиотеке, а из личной – Абрам Терц, пострадавший за свою ложную «абрамность», писал: «При всей любви к Пушкину, граничащей с поклонением, нам как-то затруднительно выразить, в чем его гениальность и почему именно, ему Пушкину, принадлежит пальма первенства в русской литературе».

Далее расписание:

ИСТОРИЯ – Кликовская битва (в спешке пропущена буква «У»). Но так даже лучше. Кликовская битва скликала на борьбу!

ГЕОГРАФИЯ – Реки СССР, стр. 24 и 25 (Совсем малость!)

ПОВЕДЕНИЕ – прочерк (ничего не задали, если не считать обычного устного пожелания вести себя хорошо).

То была среда, а теперь четверг, но пока лучше посмотрим, что там у бедного Миклухи?

«13 сент. Занимался препарированием и рисованием мозга маба (вид обезьяны?), который издох в прошлую ночь, прожив несколько месяцев у меня на веранде. Я поправился и, так как погода улучшилась, хожу опять на охоту».

Ну, и, слава Богу! – скажем мы, лишь догадываясь, кто такой этот «маб». Коль уж листаем школьный дневник, снова вернувшись к нему, то не грех вспомнить и о школьных шалостях. Кто с ними не знаком?

Учился я в школе сравнительно неплохо, а в некоторые моменты хорошо, но приятным это времяпрепровождение назвать не решусь.

Были среди нас и злостные зубрилки-отличники, и тупые оболтусы-двоечники. Об отличниках и вспомнить нечего, а о «плохишах» воспоминаний навалом. И не только об учебе «плохишей», но и всяких безобразиях, связанных с их неординарным поведением.

Но пока этой темы еще рано касаться. Не закончили тему измывательств. О дворовых страданиях поведали, но по сравнению с муками родного двора, пребывание в пионерском лагере («Что ты все дома да на террасе паришься?») - сущий ад.

Пионервожатый, зная, что я занимаюсь тем-то и тем-то (музыкант и художник), организовывал регулярно мои избиения, особо по ночам. Так называемые «темные», когда жертву накрывают с головой одеялом, и она не видит, кто бьет. Каждую ночь я ожидал, как приговоренный к смерти – авось пронесет? Иногда проносило. Уставали или надоедало, а то и забывали. Притом, пионервожатый мне человек не посторонний, а знакомый наших знакомых, и его специально просили приглядывать за мной. Вот он и приглядывал. К тому же тоже музыкант. Учился по баяну в музучилище. Гуманизм, значит, ему не чужд. Как-то я с ним одновременно оказался в сортире, сидели вместе по большому. Вдруг он протягивает мне лист бумаги и спрашивает: - Можешь размять получше? Я с готовностью, не чуя подвоха, начинаю старательно мять, надеясь хоть этим переменить его ко мне плохое отношение. Он берет размятый мною листок и, говоря с гадкой улыбочкой «спасибо», всласть подтирается им. Вот какой я дурак, думаю! На мякине меня провел. Не ожидал я, что для этой цели.

- Значит, тоже музыке учишься? Так-так, ну-ну, - сказал он злорадно, выходя из уборной и, оставив после себя зловонную кучу – свидетельство мощного пищеварения. После этого акта моей услужливости «темные» возобновились с прежней силой, и в одну из этих «ассамблей» мне свернули нос, после чего я еще больше стал походить на еврея. А когда от запойного рисования стал близорук и вооружился очками, то и подавно, стал вылитый жид. Теперь проходя мимо ветхого дощатого здания с металлическими сетками на окнах (от праведных камней народа-богоносца) жалкой местной синагоги, слышал, как старые евреи начинали заговаривать со мной на идиш и, видя, что я ни черта не понимаю, качали седыми пейсами и приговаривали: «Не хорошо, молодой человек, не знать язык предков. Стыдно». Я краснел и уходил. О том, чтобы сказать, что я … не могло быть и речи – все равно бы не поверили, а то, глядишь, тоже надавали бы тумаков. Справедливости ради, замечу, что и татары стали ко мне обращаться по-своему, а когда пришлось побывать в Тбилиси, то и грузины со мной заговаривали по-грузински. Я краснел и делал вид, что глухонемой. Очень неприятно разочаровывать людей, когда тебя принимают за своего. И как же теперь быть? Жаль, конечно, что нет времени, да и лень, заняться изучением языков. Так, глядишь, и полиглотом станешь! Но, как вспомнишь про побои, так и вообще желание пропадает.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Вновь дневник. Музыкальные мытарства. Шалости и проказы. Дед и библиотека. Дворовые художества.

Ариф. – Примеры № 146, два столбика (весьма щадяще, заметим!).

Русский – упр. № 63. Правило повторить.

Ариф. – сплошной прочерк (Неужели ничего не задано или учитель заболел?).

Естеств. – Термометр (Не зря о болезни вспомнил!).

Физ-Воз. (Имеется в виду «физическое воспитание»? Но почему «Воз», а не «Вос»? А Бог его знает!)

Ариф. – Прим. № 147, четыре строчки (Не так и много. Добрый учитель был.)

Чтение – Из жизни Пушкина (Интересно, что именно?).

Снова цитируем Абрама Терца: «Пушкин не жаловал официальную оду, но, сменив пластинку, какой-то частью души оставался одописцем». Вот так-то!

История – стр. 42, Барщина и оброк (Фу, какие ужасные темы!)

Пение – строчка чиста, никаких записей, оно и понятно – не ноты же или слова песни писать…

Русский – упр. № 106 (русский пятым уроком зафигачили!) Приписка чужим, училкиным, почерком: «Диктант 3, за уроком смеется и не слушает».

Что удивительного, раз не слушает? Кто ставит такой серьезный предмет как «русский» на конец дня, когда все уже устали.

СУББОТА. Наконец, ура!

Русский – повторить правило, упр. № 105.

Ариф. – задача № 222 (какой хороший номер!)

Географ. – Реки СССР, но зачеркнуто и дальше – Озера СССР (вещи, впрочем, родственные – все одно вода).

Чтение – стр. 34, 35. Сбоку приписка: «Завтра в 4ч собрание». (Родительское, а это всегда неприятно, согласитесь…)

Физ-Вос. – Строчка пуста. Ничего не задали, да и что могли – ногами дрыгать? Зато и написано, верно: «Вос», а не «Воз», то есть, как положено – «физическое воспитание».

Поведение! Шестой урок обнаружился… или это не урок? Ничего не написано…

«Во поле березонька стояла» - первая мелодия, которую исполнил по слуху на подаренной мне кем-то к Новому году пластмассовой дудочке. После чего, не сомневаясь, что я вундеркинд, потащили меня по осени в Детскую Музыкальную Школу прослушиваться. Я, конечно, упирался, но безуспешно. Хотя, может быть, повели не столько из-за «березоньки», сколь из-за наличия в доме громоздкого пианино, блестящего монстра «Красный Октябрь» довоенного выпуска (считался хорошим), купленного дедом с целью дать детям музыкальное образование. Но им удалось увернуться, и кара сия пала на внука. Инструмент был мустангом, никем не «объезженном», и мне предстояло стать тем отважным ковбоем.

Прослушивание дало неутешительный результат: никакой не вундеркинд, а даже средних способностей, если не сказать больше. Такой диагноз мне не понравился – очередное унижение. Показался на прослушивании с самой плохой стороны. Идя как на казнь, боялся и дрожал, отчего уши как ватой заложило. Да и музыка не входила тогда в число любимых моих занятий – рисование «войнушек» и писание «книг». Но к своему огорчению, все же приняли. То ли недобор, то ли понадеялись, что разовьюсь. И началась новая череда страданий, как физических (побои за плохую игру), так и душевных (постоянные унижения). И было «кинду» без особого «вундер» шесть лет. Но прежде, чем окунемся в новую полосу страданий, - нечто более романтическое:

«В феврале 1764 года Франция основала колонию на Малуинских островах (Фолкленды), но Испания потребовала их возвращения, тесно связанных с материком Южной Америкой. Французский король признавал права Испании, и я получил приказ направиться к островам для передачи их испанцам, а затем пересечь Южное море между тропиками и следовать в Ост-Индию. Для этой экспедиции в мое командование представили фрегат «Сердитый», вооруженный 26-ю 12-ти фунтовыми пушками, а на Малуинах ко мне должен был присоединиться и следовать со мной до конца похода флейт "«Звезда» с необходимым для нашего длительного плавания запасом провианта. Однако этот транспорт по различным обстоятельствам запоздал и не присоединился к нам, что удлинило наше плавание почти на восемь месяцев».

(Бугенвиль).

При занятиях в общеобразовательной школе ненавистная музыка посягала на свободные часы, которые я дарил сочинению повестей и рисованию. Садился за инструмент со скандалами и уговорами. Все заинтересованы в занятиях, кроме меня. Да и «мустанг», с которого регулярно стирали пыль, неохотно поддавался «объездке». Но ради него, черного лакированного красавца, и стоило учиться музыки. Чтобы он не безмолвствовал, а иногда «ржал», украшенный вазами, статуэтками, скатерками и даже набором разновеликих слоников, модных тогда. И началось! Молодая учительница, в соответствии со своей фамилией Дубасова (снова изобразительная фамилия: был чудак Чудов, а теперь…) дубасила чем попало за неверные ноты, пальцы и темпы. Чаще всего инструментом экзекуции являлась линейка – ею дальше можно достать.

Страшной божьей карой стало и сольфеджио, как устное, так и письменное. Диктанты писал на двойки и страшно их боялся. Приближение урока оказывало на меня нервно-паралитическое действие, как иприт на немцев в Первую Мировую. Уши закупоривались, голова переставала соображать, память отказывала напрочь. Да и на устном сольфеджио пел как «обездоленный» (термин Максима Горького) верблюд, как-то повстречавшийся со мной младенцем на набережной. Но о двугорбом, как и обещано, в самом конце.

Вот он чем оказался для меня этот довоенный, укутанный как сбруей скатерками и оберегаемый от пыли, «монстр-мустанг» - источником новых страданий и орудием пыток! Я начал тихо ненавидеть его.

Вскоре среди учеников, а все поголовно настоящие «вундеры», я стал считаться беспросветным тупицей и бездарем. Сразу появились мучители. Один из них, классом постарше, здоровенный крепыш; в ушах – абсолютный слух; пальцы по клавишам бегают со скоростью напуганных тараканов. К тому же, ходит в секцию борьбы (это пианист-то!), а папа его - ни больше, ни меньше - начальник тюрьмы! Бывает так – защищен со всех сторон. Ну, как такой «супер-вундер» мог терпеть подле себя такого архи-бездаря? Конечно, и бил, и по земле валял, и верхом ездил, и чего только не выделывал. И все как справедливое наказание за бездарность. Вот как плохо быть тупицей, господа! Хотя ведь во взрослой жизни скорей негодяи и тупицы издеваются над хорошими и талантливыми…

По прошествии ряда лет мучитель жутко удивился, встретив меня на кухне консерваторской общаги на Малой Грузинской.

- А ты откуда здесь? – побледнел он, точно столкнулся с призраком.

- Поступил, - засмущался тупица.

- Иди ты! – не мог поверить он. – И на какое?

- На композиторское… Извини, так вышло, - покаялся бездарь.

- Ну и ну! – присвистнул он и, наверное, желчно подумал: «Ну, и времена пошли! Кого теперь только не принимают!»

Я стал первокурсником, а он был дипломником, но все никак не мог сдать задолженность по немецкому. Он сразу потеплел и рассказал пару похабных анекдотов – вроде бы мы ровня. Хотя подобные признания им меня случались и ранее. Знакомы с музыкальной школы. Сначала «простил» мне поступление в училище. Он там вовсю банковал, как лучший пианист всех времен и народов провинциального масштаба. Затем ему пришлось признать меня и как пианиста. Учась по контрабасу и увлекшись джазом, я часто стал припадать к клавиатуре – «объезживать мустанга» - и добился неплохих успехов. А было так: в классе, прислонив на время к стене контрабас, я на расстроенном пианино наяривал знаменитый фокстрот из «Карнавальной ночи», считавшийся тогда мною, да и всеми другими пианистами за свою виртуозность эталоном джаза. Вдруг дверь распахивается и врывается он, напоминая разъяренную статую командора. Кто посмел?! Оказывается, шел мимо и услышал небывалую скорость, подвластную, как он считал, только ему одному. И вдруг, на тебе! Не ослышался ли? Что за конкурент?

- Это ты так шпаришь?

- Я, - повинно склоняю голову.

- Как так т наловчился? – не мог он придти в себя. – Ты же контрабасист? А ну, покажь!

И тут случился самый настоящий «джем сешн», хотя такого термина я еще не знал. Я изобразил. Весь фокус в партии левой руки (чередование бас-аккорд), которая мелькала так, что в глазах рябило. Зная, что он тоже играет с блеском этот фокстрот, я специально тренировался, и достиг некоторых высот.

- Молодец! – похвалил он и тут же спихнул меня со стула. – Ну-ка, дай мне! – И заиграл со скоростью света. Где там угнаться за звездой!

Снова дневник.

ПОНЕДЕЛЬНИК. Уроков всего четыре. Ура! Русский, ариф. география и история. Никаких заданий не вписано, но поперек – росчерк училки: «Не записаны уроки!» По-видимому, укор. Справа еще приписка: «Проверочная 5». Ну, прямо отличник, а вы еще говорите… Ниже под списком предметов, снова словечко «поведение». Оказывается, это никакой не урок и, тем более, не шестой, а поведение как таковое, и справа рукой училки написано: «поведение 4». И на том спасибо!

ВТОРНИК. «Раз. речи.» Не могу сейчас догадаться, что означает это «раз»? Может, имеется в виду «разговорная» речь или – «развитие» речи, но не уверен.

Ариф. – Задача № 255.

Чтение. – «Осень», стихотворение. Чье? Пушкина, наверное, чье же еще?

«Нет истины, где нет любви – это правило в устах Пушкина, помимо прочего, означало, что истинная объективность достигается нашим сердечным и умственным расположением, что, любя, мы переносимся в дорогое существо и, проникшись им, вернее постигаем его природу. Нравственность, не подозревая о том, играет на руку художнику. Но в итоге ему подчас приходится любить негодяев».

(А. Терц.)

Второй мучитель – из более культурных. Сын известного в голоде врача. Тоже пианист, и тоже с «абсолютством» в ушах. Не помню в подробностях, как он со мной обходился, но кульминацией явился плевок в лицо, как выражение крайнего презрения к моей бездарности (о плевке верблюда позже!)

Спустя много лет случайно узнал, что он утонул, купаясь в пьяном виде….

И еще один учился со мной в одном классе абсолютник вундер-пианист. Тоже подавал большие надежды и много собой обещал. Он из более простых, и меня лишь презирал, но не бил – сам был тщедушным. Этот стал пьяницей и вором, и не раз садился за кражи…

Естество (знание): сила воды, стр. 20.

Рисование: ничего не написано, хотя в рисовании я мастак, и начал этим заниматься еще с горшка. Пророчили стать художником, славился на весь класс. Правда, был у нас и еще один талант, сын профессиональных художников (и отец, и мать), знаменитостей местного значения. Его мамаша моими работами восторгалась и заставила посещать кружок дома Пионеров, который вела. Она даже считала, что мое дарование больше, чем у ее сына, и всячески призывала серьезно относиться к живописи.

Писали акварелью, – до масла так дело и не дошло (до него дорвался уже в сорокалетнем возрасте, переживая бурный всплеск кратковременного увлечения). Достижениями юных лет стало участие во Всесоюзной выставке детского творчества. Работу поместили в изданном в Москве каталоге, а я получил памятный жетон. Сын художницы, хоть в этот каталог не попал, но все равно поехал в Москву и поступил в художественное училище. Я, несмотря на каталог, поступил в музыкальное, и целиком увлекся другим искусством.

«Я был молод, никем не признан и должен был как-то заявить о себе. Я своего добился: меня заметили…»

(С. Дали.)

СРЕДА. Ариф(метика): задачка №254, стр. 38, примеры 999999, 10989 ( странные цифры! Почему столько девяток? Может, опять… шифр?)

Помню, что самым приятным в обучении музыкой стало нахождение дома по болезни, а вершиной счастья – освобождение от экзамена по причине сильного пореза руки осколком стекла. Играл стеклышком и доигрался! А один мой приятель по несчастью, виолончелист, тоже воспринимавший музыку как тяжкую повинность, специально резал подушечки пальцев бритвой, чтобы не сдавать экзамен. Вот на такие ухищрения шли детки!

После трехлетнего детско-музыкального кошмара и домашних скандалов, я был, наконец, изъят из заведения и оставлен в покое. Стало это равносильно избавлению от тяжелой болезни! Но досадным следствием потраченных лет стали частые просьбы сыграть что-нибудь, когда приходили гости. А они наведывались частенько. Да еще слепая бабушка, любившая музыку (я не в нее), нередко просила исполнить то «Неаполитанскую песенку» Чайковского, то «Мой костер в тумане блещет…», а то набивший оскомину «Полонез» Огинского, который я переименовал в «половина одиннадцатого». Исполнял все с большой неохотой, спотыкаясь на каждом шагу.

То, что меня в свое время ошибочно приняли за музыкально одаренного, основывалось и еще на одном случае. Мой дядя, который далеко не был «самых честных правил» (бабник, пьяница и не чист на руку), вернувшись с фронта, без конца пировал с друзьями. К нему повадился заходить дружок-собутыльник с баяном. Он лихо шпарил то «Летят перелетные птицы», то «Под звездами балканскими», то «Лучше нету того свету» – короче все «хиты» того времени. Это произвело неизгладимое впечатление на трехлетнего (я был очарован и покорен). Но особенно потряс вид музыкального инструмента. Я вырезал из картона нечто похожее на баянную клавиатуру, нарисовал кнопки и начал изображать игру, что приводило всех в восторг. Во мне увидели Моцарта!

Чтение: «Осень». Снова «Осень». «Бедный Пушкин! Неужели не все выучили?

«На тоненьких эротических ножках вбежал Пушкин в большую поэзию и произвел переполох».

(А. Терц.)

История: «иван 1У». Написано не уважительно, с маленькой буквы; далее правильно: Иван Грозный.

География: Москва – столица СССР. Тут, как говорится, ни прибавить, ни убавить…

Поведение: Пусто. Никакой учительской реакции. Наверное, в тот день паинькой был.

Сейчас, сейчас, читатель! Еще немного терпения и закругляемся. Будем выборочно. Вот четверг – ничего интересного. Разве, что по «Естеству» задали «Днепр»… А вот в пятницу по истории задали «Козань». Да, именно, через «О». Город, наверное, в честь козы назвали. В субботу тоже ничего интересного, в понедельник тоже, во вторник чуть оживленней: Раз-Речи: «Терешкин дедушка». Рассказ, наверное, так называется… Чтение: «Лягушка путивественница» (Аж две ошибки в слове – вы подумайте, какая невнимательность!) По Естествознанию – «Вода и Урожай» (вещи, идущие рядом). В среду вообще пусто, и перевернем страницу…

Богата была дедовская библиотека, а осталось у меня от нее лишь неполное собрание сочинений Гюи (так тогда писали) де-Мопасана в нескольких маленьких зеленых томиках, с иллюстрациями и критико-биографическим очерком З. А. Венгеровой. «С.-Петербург. Т-во Просвещение. 1896 год.» Еще остались от деда: маленькая настольная наковаленка (игрушечная) с тиснениями: «На память» и «Английский магазин Н. Н. Керн. Астрахань» и – длинная, широкая, чертежная линейка с железным ободком (утраченным) и надписью на ней “Esperanto” (ею черчу партитуры).

«В первых числах ноября 1766 года я отправился в Нант, где недавно была закончена постройка фрегата «Сердитый» и где мой помощник заканчивал его вооружение. 5 ноября мы прибыли для окончательного вооружения, а 15-го поставили паруса и покинули рейд, взяв курс на устье реки Ла-Платы. Там я должен был встретиться с двумя испанскими фрегатами – «Эсмеральда» и «Льебре», вышедшими 17 октября из Ферроля; командующему этими фрегатами было поручено принять Малуинские острова во владение испанского короля».

(Бугенвиль).

Кто не знаком со школьными шалостями и проказами? Наверное, лишь тот, кто не был школьником. А раз в стране поголовной грамотности школьниками были все, то и шалости, порой не столь уж и невинные, знакомы всем. Так к делу!

Яркое впечатление начальных классов: сорванец по фамилии Елкин (снова фамилия изобразительная – Елкин-Палкин!) подлезает под парты, где сидят девочки – обучение совместное – и, сделав ошеломляющее открытие, громогласно заявляет, что Иванова без трусов пришла. Ха-ха-ха! Дикий всеобщий восторг. Девочка от стыда закрывает лицо руками, а любознательные детки, отталкивая друг друга, лезут под парту, чтобы убедиться в правоте сказанного. Дело, естественно, происходит на перемене в отсутствии учительницы.

Случай второй. Тот же Елкин-Палкин, после соответствующей проверки, возвещает: - А Петров обосрался! Ура!

Неописуемый восторг. Все бросаются к стыдливо закрывающемуся руками «виновнику торжества». Факт налицо – под партой пахучие улики.

Да, весело, весело было!

А вот эпизод из будней учеников старших классов.

Учился с нами некто по фамилии Юсупов, но явно не княжеского происхождения, что и подтвердится последующим его поведением.

Юсупов типичный оболтус, тупица и хулиган. Он вытворяет свои «художества» не только на переменах, но и на уроках, ничуть не боясь учителей. Задает дурацкие вопросы, хамит, задевает и бьет одноклассников.

Очень эффективными методами, мешавшими учебному, процессу были следующие: мочиться на перемене в чернильницу (как Лев Толстой в анекдоте про Ленина, когда Лев Николаевич в гости к вождю приходил), после чего пользоваться чернилами невозможно, – шариковых ручек тогда е не было; снайперская стрельба из рогатки или из трубочки разжеванной промокашкой в соседей или в разбитый выключатель, вернее в два соединенных проводка, его заменявших. Точное попадание разъединяло концы, и свет гас к всеобщему восторгу, если это происходило зимой, во вторую смену, когда темнело рано.

Чтобы как-то утихомирить носителя княжеской фамилии, вызывали его мамашу, дворничиху. Отца не имелось. Она, отчаявшись, применила к сыну однажды крайнюю меру воздействия: когда он спал, спрятала одежду и, заперев чадо снаружи, ушла мести улицы. Сынуля, проснулся и обнаружил последствия материнского коварства. Но будучи не в силах побороть с тягу к знаниям, нашел и надел голубые материнские рейтузы, укутался одеялом, а на босые ноги – галоши (мать не предусмотрела спрятать). Выбрался через окно, выдавив стекло, благо жили на первом этаже, и явился в таком непотребном виде на урок. Дело было зимой, и идти на морозе по льду и снегу почти нагишом - истинное геройство. Ломоносов, да и только!

Недавний узник вошел в класс, ударом ноги распахнув дверь. Сказал выразительное «здрасьте» и уселся, по-татарски сложив ноги, у входа. Шел урок истории. Строгий учитель (весельчака Чудина сменил суровый Иванов) даже выронил указку и онемел.

- Продолжай, продолжай, - великодушно разрешил вошедший. Какое было ликование и восторг в душах школьников от дивного зрелища, описанию не поддается. Попытки педагога, весьма крепкого физически мужчины, выдворить пришельца успехом не увенчались. Не драться же с дураком? А тут перемена подоспела, и посрамленный историк покинул поле боя. Юсупов, почувствовав победу, продолжил откалывание номеров. Он закрыл дверь изнутри, вставив учительский стул ножкой в дверную ручку, затем с разбегу стал выбивать дверь ногой. Она не поддавалась. Герой снова разбегался и снова бил. Болельщики-одноклассники как на футбольном матче радостным улюлюканьем поддерживали героические усилия «спортсмена». Очередная попытка окончилась крупной неудачей. Штурмующий поскользнулся и грохнулся на пол. Галоши разлетелись в стороны, одеяло свалилось с плеч, у рейтузов лопнула резинка и они, слетев, оголили срамные места, приведя аудиторию в неистовый восторг! Дверь, хоть и столь дорогой ценой, распахнута (ножка стула переломилась). К сожалению, наслаждаться победой герою долго не пришлось. Вызванная учителем подмога скрутила обессилевшего хулигана и увела с глаз долой. Но впечатление осталось неизгладимым. И кем, вы думаете, в дальнейшем стал наш «Михайло Ломоносов»? Да, да, да! Вы правильно догадались – милиционером тоже, как и мой дворовый друг-мучитель Вовка.

Помню, сидели мы с дедом у открытого окна, в которое навязчиво заглядывал летний закат. Тогда еще махину-дом перед нашими окнами не возвели, и свет попадал в комнату. Я купал столовую ложку в остывшем бульоне, а дед был приставлен следить, чтобы я ел хорошо. Он слушал скороговорку Синявского по приемнику, – передавался какой-то матч, - набивал папиросные гильзы табаком и иногда щелкал меня по лбу, когда я забывал, что надо есть быстрее. Строгий был дед, Василий Алексеевич Минеев, и немногословный. Его абсолютная лысина, покрытая испариной (на дворе жара за тридцать, несмотря на вечер), поблескивала в лучах наглевшего заката…

В дневнике ЧЕТВЕРГ и столбиком уроки: Ариф; Русский, Ариф; Естеств; Физ-Воз (опять с этим «воз» - привык к неправильности). А две арифметики – не часто ли? Но самое интересное, что вместо заданий нарисован танк. (Чего вы хотите? Дядя Юрий танкист!) Притом, нарисован контурно, почти одной линией, а ля Пикассо, как его знаменитый Голубь Мира. Хотя, понятное дело, ни о каком испанском живописце и слыхом не слыхивал…

«Мы не должны допускать, чтобы в нашей стране, Испании, повторили печальную историю, которая случилась с великим Пикассо».

(С. Дали.)

«Кто знает, быть может, где-нибудь на перекрестке пыльных кастильских дорог в заколдованном замке, волей коварного волшебника обращенном в убогую корчму, герой нашей книги встречался с Рыцарем Печального Образа.

Коптили сальные огарки, длинные тени метались по стенам. Трактирщик, считая стертые медяки, тихо препирался с кем-то. Санчо, лучший из оруженосцев и будущий губернатор, весь обратился в слух. Его рот распахнут настежь, но и в прищуренных глазах таится хитрая усмешка. Право, этот желтолицый кавалер с седой метелкой под нижней губой – враль, каких свет не видывал. Нешто бывают такие земли, где лето наступает на Рождество, а зима на Троицын день. Или, к примеру, какие-то чудные острова в каком-то Южном море – живут там, говорит сеньор, люди черные как сапог, и едят они жареную человечину. Как бы ни так! И затем, если уже и взаправду этот бродяга нашел острова с людоедами и золотом, которое зарыл там невесть, когда царь Соломон, то почему у старикана башмаки просят каши, а камзол протерт на локтях до бела. Нет, нечета он моему господину. У того что ни слово, то чистая правда. Сам видел, как ветряные мельницы обернулись у него в злых волшебников. А сколько кровищи пустил он великанам, которых я поначалу принял за винные бурдюки! Нет, хоть у этого сеньора язык и без костей, а веры ему нет ни на волос.»

(Я. М. Свет «В страну Офир».)

Эх, хороша дедовская библиотека, да только в свое время я читать ленился – мол, подождет, никуда книги не убегут, еще успеется! А что касается Рыцаря Печального Образа, то на него в нашем кругу тянул Брусин, хотя скорее внешне (гордый вид), а внутренне он далек пустого мечтательства. А вот на роль Санчо никто не годился. Не было среди нас такого шустрого, практичного, на все руки, да и толстенького, поэтому все мы годились лишь в Дон-Кихоты!

Нарисован танк, да такой необычный – с двумя башнями: над большой –маленькая присобачена. То ли для красоты, то ли для усиления боевой мощи. Вернее, пожалуй, второе, так как из обеих башен стволы пушек торчат. Колес нарисовано пять, начиная слева направо, от самого маленького до побольше, далее еще больше, а потом и ничего нет – пустое место – видно, надоело рисовать.

Вот таков он оказался четверг, целиком занятый танком.

Теперь поподробней о друге-покровителе и его художествах. Как я говорил, он б старше на четыре года, но сильнее на все десять, потому что происходил из простой семьи (мама дворничиха или уборщица, или что-то в этом роде.) Отца, как у многих в то послевоенное время, не было – на фронте погиб или «святое» зачатие.

В детстве он в любую стужу ходил с голым пузом и босиком, и поэтому, как повзрослел, стал сильным и ничем никогда не болел. Меня в отличие от него всегда тепло одевали в любое время года, отчего я всегда чихал, кашлял и постоянно простужался.

Друг-покровитель постоянно измывался надо мной, что было всегда обличено в какую-нибудь игру (о пускании газов писал ранее). Но, несмотря на это, его общество всегда притягивало своей обольстительной порочностью. Часто зовут есть, обкричатся – я никак не могу от него оторваться. А стоит ему лишь свистнуть, то я тут как тут, бросив все дела, даже любимое рисование. Настоящий союз удава и кролика!

Он был дьявольски изобретателен на всякие пакости. Чего стоило, например, «пугание» посетителей уборной. Здесь требуется маленькое разъяснение.

Уборная в нашем доме как бы коллективно-летнего типа, что требует разъяснения дальнейшего. Посередине двора выстроен небольшой деревянный домик. Естественно, под ним выгребная яма. Кабинки делились между несколькими семьями и, будучи запираемы на замки, содержались в чистоте. Но имелась и одна общая, ничейная – заходи кто хочешь, даже с улицы. Соответственно, и выглядела она крайне антисанитарийно.

Первой частью шалости Вовки являлось выслеживание ночного или вечернего, когда стемнеет, посетителя, неважно какого пола. Когда ночной визитер, чиркая спичками, уединялся в своей обители, Вовка тихо входил в ничейную кабинку и, улучив момент (обычно, когда «процесс пошел»), внезапно взвывал нечеловеческим голосом. Посетители, особенно женщины, ужасно пугались, хотя до инфаркта дело не доходило. Шутник, весело улюлюкая, убегал, довольный произведенным эффектом. Весь двор, разумеется, знал, чьи это выходки, но поделать с хулиганом ничего не могли. Не пойман – не вор! Пока напуганный жилец в темноте подтягивал упавшие со страха штаны или юбку, шутник успевал убежать и скрыться. Апеллирование к мамаше результатов не давало. Как об стенку горох или с гуся вода! Но подобную шалость можно нужно отнести к «цветочкам», а были и «ягодки». Это та же «шалость», но с большим поражающим эффектом.

Заключалась она в следующем. Вначале все происходило, как в первом случае - выслеживалась припозднившаяся жертва, Вовка тихо прокрадывался в ничейную кабинку, но на сей раз не с пустыми руками, а, имея заранее заготовленный кирпич, и, улучив момент, ничего не крича, бросал его в отверстие унитаза и убегал. Это развлечение имело кодовое название «брызги шампанского», а наибольший эффект достигался, когда выгребная яма переполнена. Тогда случались такие брызги, что о-го-го! Бедные жертвы! Вы представляете, как им потом приходилось отмываться. Шутник применял оружие, когда посетитель располагался основательно, а не просто по-маленькому (определялось по звуку). Но и в этих, не столь безобидных случаях, хулигану все сходило с рук – в темноте все кошки черные. Не поленюсь напомнить, что наш герой, повзрослев, пополнил ряды доблестной милиции.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Двойной рисунок. Дядя танкист. Монтевидео. Подвалы и пауки. Медведка. «Иду на вы!» Рисунки, рисунки… Педики.

Так вот, после необычного танка следуют ПЯТНИЦА и столбик уроков:

Ариф.

Чтение.

История.

Пение.

Какой хороший день, что невольно запоешь! И снова вместо заданий – рисунок, притом двойной. Слева – водолаз в скафандре. Из окошка шлема смотрит тоскливо символическая мордочка (две точки – глаза, запятая – нос, продольная черточка – рот.) Нелегко тяжеленный скафандр таскать. Попробуйте-ка! Посмотрим, какое у вас будет лицо. Рисунок выполнен в манере «а ля Пикассо», одной чернильной линией и распространенным в ту пору пером № 86.

«… то ли дело, боевой пловец. В специально плотно облегающим тело прорезиненном комбинезоне он может проплыть 7 км со скоростью 1500 мчас и незаметно, не вызывая подозрений, приблизиться к кораблю противника. Невидимо и неслышно двигается он под водой, под днищем корабля. Движение облегчают резиновые ласты на ногах. На голове у пловца сетка, к которой прикреплены водоросли или другие предметы, маскирующие его».

(О. Скорцени.)

Непосредственно от левого плеча водолаза, нарушая все пропорции, начинается линия второго рисунка: автомат, типа немецкого «шмайссера» с длиннющим рожком для патронов. Для пущей убедительности возле рожка указана и его длина (100 см). Понятное дело – художественное преувеличение. Где вы видели автоматы с метровыми рожками (как носить его?). Но, эта модель так потрясла воображение «художника», что ему невольно пришлось допустить подобное преувеличение.

Оставим пятницу. Что там суббота нам готовит?

Она тоже оказалась щедра на рисунки. Здесь опять танк, но крупнее и в разрезе – видно, что делается внутри. Любил применять этот метод, чтобы показывать всю «подноготную» объектов. Кстати, а может и нет, уроки следующие: русский, ариф; чтение, географ; физ-воз (неправильность закрепилась!).

При ближайшим рассмотрении, выясняется, что нарисован не танк, а танкетка, хотя и в более крупном масштабе, чем танк ранее. Почему танкетка? Во-первых, потому что башня маленькая. Двое нарисованных бойцов в ней с трудом умещаются. Они обслуживают то ли мелкокалиберную пушку, то ли крупнокалиберный пулемет. Башня квадратная и не вертится. Это, во-вторых! Видел подобную танкетку, превращенную в общественную уборную, на пустыре возле Кремля… но не московского. Тогда на том месте никакой площади Ленина не имелось, а располагался стадион «Спартак» с дощатыми трибунами и игровым полем, земля которого тверда как корка очерствевшего хлеба. Она блестела от выступавшей соли. Рядом находился и пустырь, огороженный дырявым забором.

Настоящие танки (Таманской дивизии) видел на улицах Москвы во время путча. Затем позже, в 93-м, видел еще раз, когда они, стоя на Бородинском мосту, дырявили Белый дом. Наблюдал по телевизору, – прямой эфир – как сначала из стволов на экране вырывались клубы дыма, а через несколько секунд доносился через окно звук залпа (наш дом расположен совсем близко от места событий). Очень забавный эффект запаздывания звука, подтверждавший законы физики. Так вот и в астрономических масштабах: свет от далекой звезды к нам дошел, а ее, может, самой и нет. Погасла бедная, один пшик остался! Но вернемся к танкетке.

Под башней, левее – место водителя, что подробно изображено: он сидит на вертящемся стуле как у зубного; на голове вместо шлема – каска. Несмотря на эти мелкие несуразицы, (зубоврачебное кресло, каска вместо шлема) в основном «водительский уголок» вполне реалистичен. Здесь и приборная панель, и рулевое колесо, и педали. Газуй, милок, или тормози, как по настроению. Напротив лица водителя имеется квадратненькое оконце, чтоб на проезжую часть смотреть. Водитель ручонкой нам указует на окошечко. Вот, мол, красота какая. Видно, что на дороге делается, так что и врага и друга вовремя замечу!

Мой дядя танкист пользовался неизменной любовью у женщин. Он многократно женился и разводился, каждый раз, приводя очередную невесту знакомить с сестрой, моей матерью, а потом приглашал на очередную свадьбу. В конце концов, когда перевалило за десяток, ему сказали, что хватит приводить знакомить, и так верим. И он перестал – лишь сообщал. Браки теперь сплошь гражданские, и не было им числа. Чем он так покорял слабый пол? А вот чем: внешность – смесь Роберта де Ниро с Ричардом Гиром, если сравнивать с сегодняшними кумирами. Имел от переносицы до брови большой шрам-рубец, что делало его еще привлекательнее – известно, шрамы мужчину украшают. Из-за этого ранения сослуживец и решил, что однополчанин погиб и прислал матери то трагическое письмо, в результате которого она стала безутешно лить слезы и ослепла.

Придя с фронта еще совсем молодым (едва за двадцать), стал наверстывать упущенное. Пустился в кутежи, пьянки, гулянки, женитьбы и разводы. По части пьянства сильно преуспел. Устроившись работать фининспектором, постоянно сталкивался с подношениями и угощениями. Будучи добрым по натуре, не мог никому отказать, и каждый раз возвращался со службы на корячках. Дома, конечно, негодовали, призывали к благоразумию, но тщетно…

Однако мы подзадержались. Вернемся к дневнику. Вот и снова понедельник.

В нем почему-то рисунка нет, а как отрыжка прошлого, вписано в графе «ариф» задание, притом – карандашом, что категорически не допускалось. Задание таково: задачка № 991. Опять девятки! Остальные уроки: русский, география, история. Не очень тяжелый день, хотя понедельник по традиции, - «день тяжелый».

«… К северу и югу от экватора мы почти все время наблюдали довольно значительные разности между счислимой и обсерванной широтами, причем последняя располагалась к северу от первой, тогда как нормальным следовало бы считать обратное явление. Начиная с 27 января мы шли по глубинам, которые длина нашего лотлиня позволяла измерять. И 29-го увидели землю, но не могли ее опознать, так как день клонился к вечеру, а берега были низменны. 31 января в 11 часов утра бросили якорь в бухте Монтевидео на 4х саженях глубины. Путешествие из Буэнос-Айреса мы с принцем Нассау совершили по суше, так как сильный встречный ветер не позволил нам вернуться на шхуне. Находясь в Монтевидео, мы проконопатили судно, починили паруса, истрепавшиеся за время переходов, и наполнили бочки пресной водой. Все наши пушки, за исключением четырех, оставленных на местах в качестве сигнальных, были спущены в трюм, чтобы освободить наверху место для скота. К этому времени испанские фрегаты также закончили подготовку, и мы заняли места для выхода из устья Ла-Платы».

(Луи Антуан де Бугенвиль. «Кругосветное путешествие на фрегате Сердитый и транспорте Звезда»).

Часто наши детские дворовые игры заключались в лазании по подвалу дома, в котором жили, а также по подвалам соседних домов. Наша дворовая команда состояла из Вовки Чернышева, внука сторожихи Степаниды, Кольки Бормотова, младшего брата взрослого обормота со второго этажа, дружка Ивлева, Арсена, жившего этажом ниже в армянской семье Багдасаровых и Шурика с первого этажа флигеля напротив, фамилия коего утратилась. Ватага дружная, на «исследования» и озорство горазда.

Подвалы после дождя всегда затоплялись водой (дожди случались хоть и редко, но ливнеподобно), поэтому постоянно были сырыми и зловонными. Вдобавок, они еще кишели мерзкими насекомыми: мокрицами, тараканами, навозными жуками, всевозможными пауками и прочими сороконожками. Водились в наших жарких, особенно летом, краях и тарантулы. Крупные пауки с узором в виде креста на брюшке. Мы называли их «крестовиками» и очень боялись. Они мохнаты и особо мерзки. Вот только почему-то скорпионы оставили нас без внимания – их не имелось. Значит, для них недостаточно тепло. Все-таки не субтропики. А в Сочи навалом этих милашек. Сам видел. Но вернемся «к нашим баранам», то есть к подвалам и паукам. Своды этих пристанищ мерзости низкие, дневной свет не проникает в эти хранилища мрака – какой пафос! - мурашки по коже. Быр-р-р!!!

Передвигаясь на четвереньках, освещая путь в лучшем случае электрическим фонариком, а чаще свечкой или обжигавшими пальцы спичками, мы неизвестно чего искали. Возможно, клады. Почему-то подвальная грязь и гадость в нашем воображении выглядела притягательно романтичной. Родители не догадывались, где мы проводили время, ползая часами. Темы игр черпались из прочитанных книг Жюля Верна, Фенимора Купера, Дюма и других авторов. Как, например, будущий граф Монтекристо делал подкоп в тюрьме замка Иф, чтобы пробраться в соседнюю камеру к аббату Фария. Там, вблизи моря, тоже, наверное, в казематах сырость и обитали какие-то жуки-пауки?

Воодушевленные бесстрашием героя Александра Дюма, воображали себя узниками, решившимися на побег. Для меня этот «побег из замка» завершился досрочно, после того, как увидел и ощутил на руке крупного и гадкого «крестовика». Резко стряхнул незваного гостя, но внутри все так и перевернулось. А если бы кусну? Страшно подумать! Как говорится, обошлось, но осадок остался.

Помимо подвала, гадкие насекомые обитали и в других местах. Они плели обширные сети возле ярких лампочек в подъездах, у ворот дома или у фонарных столбов. Множество бедных ночных бабочек, жучков и букашек, привлекаемых предательским светом, попадало в их капканы. О наивных мухах-цокотухах и говорить не приходится. Обескровленные скелетики болтались десятками в липкой паутине. Вопреки сказке Чуковского, отважные комарики разделяли их участь.

Полезное дело делали, подумает здравомыслящий читатель. Поменьше будет мух и комаров! А кто их, пауков, об этом просит, скажите на милость? Как-нибудь и сами управимся. Для мух у нас есть мухобойка или просто свернутая газета, а комара – так ладонью! Без помощников управимся…. А пауки те отвратительны! Большущие и жирнющие, обпившиеся насекомовой кровушкой. Любителей яркого света, хоть отбавляй.

Однажды поздним июльским вечером на тротуаре, тогда уже заасфальтированном, в круге света от фонарного столба, увидели нечто едва ползущее, но явно паукообразное и величиной с кулак. Вот это да-а-а! Такого еще не видели. Как в джунглях Амазонки! Но мы не растерялись. Принесли огромный кирпич, всегда бывший наготове как огнетушитель на случай пожара. Сие орудие пролетариата (там, правда, булыжник) с неистовой силой обрушили на невиданное чудовище. В момент попадания от эпицентра по асфальту побежали, словно круги по воде, сотни мелких паучков. Невиданное зрелище! Паучище казался таким огромным, потому что на нем, вернее на ней (мамаша-«авианосец») сидела туча детенышей. Семейство, не ведая опасности, совершало вечерний моцион. Папенька отсутствовал - ранее съеден плодовитой супругой. Пошел на прокорм потомства. Так в их «семьях» принято, если кто не в курсе. Наш неумолимый кирпич прервал прогулку, а разбегавшихся гаденышей мы поспешно топтали, хотя часть и успела скрыться во внефонарной темноте.

Помимо пауков, и еще одна гадость обитала в наших краях. Не знаю, как по научному, но в народе это существо называлось «медведкой», хотя на медведя никак не походило. Крупные, толстое, длиной с палец насекомое. Скорее, нечто сродни скорпиону или фаланге, что тоже, согласитесь, приятных ассоциаций не вызывает.

Эта дрянь поначалу жила в земле, в норе. Там вызревала, прикинувшись большой гусеницей. В мае, в час «икс», окончательно созрев, выползала наружу и, волшебным образом обретя крылья, превращалась в огромную стрекозу с клешнями как у рака. Прежний облик, пустой гусеничный чехольчик, сбрасывался. Говорили, именно в мае укус этой гадины становился смертельным (!). Нужно ли объяснять после этого, что борьба с такой тварью делалась для нас пацанов опасной, но благородной миссией, делом чести? План операции таков: нужно успеть накануне «премьеры» (выползания на белый свет) отыскать нору и обезвредить врага. Способ нейтрализации следующий: в нору засыпали негашеную известь или еще лучше карбид, применявшийся при электросварке. То и другое воровалось на соседней стройке и хранилось в укромном месте в ожидании своего часа. Засыпав нору, надо немедля лить туда воду. Начинается бурная реакция, сопровождавшаяся шипением и выделением клубов едкого, вонючего дыма. Ошалевшее существо вылезало. Тут мы его и дубасили, чем попало, хотя самым эффективным и надежным считалось «орудие пролетариата» – булыжник. Враг всмятку! Мы чувствуем себя героями, спасшими человечество от грозной опасности.

Что касается мух и комаров, то они, хоть и назойливы, но не опасны. Первые достают днем, а вечером на вахту заступают вторые. Никакие противокомарные сетки на окнах не помогают: хитрецы проползают в малюсенькие ячейки… Вспоминается легендарный Гарри Гудини, который всюду мог пролезть, что называется «без мыла».

Обычно нападение ночного «пирата» осуществляется в момент засыпания жертвы. Увидев первые кадры долгожданного сна, вдруг, в качестве музыкального сопровождения, слышишь над ухом писклявое, нудное пение. Конечно, нельзя отказать комару и в некотором благородстве: он, как некогда князья на Руси, начиная военные действия, предупреждал врага фразой «Иду на вы!» Хоть на своем комарином языке, но смысл ясен: сейчас присосется. У меня на это реакция однозначная и бурная. Многолетний многострадальный опыт за плечами. Вскакиваю с постели, включаю свет, хватаюсь за «оружие», свернутую специально газету или журнал, и ищу на потолке агрессора. Традиционно они любят белизну потолка и отдыхают там, чтобы в случае своей гибели, когда мерзавца заметишь и прихлопнешь, досадить убивцу, оставив на память о себе кровавое, несмываемое, пятнышко. Но теперь, вследствие мутации, появился новый подвид, который после укуса прячется пониже, поближе к полу – под стулья, а то и под кровать, где темно, и попробуй, найди! Наверное, погибшие предки передали потомкам на генном уровне: «Ребята, на потолке отдыхать опасно – могут прибить. Прячьтесь под кровать!»

Смотрим ВТОРНИК. Здесь шесть уроков наверчено: Раз-Речи; Ариф; Чтение – вписано опять «крамольным» карандашом «Сын полка»; Естество и Рисование. Слева от «рисования» сразу рисунок последовал. Техника и манера те же: чернила, перо и одной «пикассовской» линией. На сей раз нечто из старорежимной жизни. Наверное, какой-то исторический фильм смотрел.

Содержание таково: по дороге движется отряд солдат шеренгами по трое с винтовками за плечами. Кажется, фильм смотрел о тяжелой судьбе поэта Тараса Шевченко, четверть века оттрубившего в рекрутах.

Штыки примкнуты. Слева ступает командир с саблей на боку. Идут в сторону виднеющейся невдалеке полосатой сторожевой будки с торчащим возле нее часовым. Для пущего подтверждения, что дело происходит в населенном пункте, на горизонте – силуэт церквушки.

«Стража ввела заключенных. Судебный пристав, обратившись к публике, потребовал соблюдения полной тишины, угрожая нарушителям тюрьмой. Шум голосов в зале стал постепенно затихать и Блад пристально разглядывал дюжину присяжных заседателей, которые дали клятву быть «милостивыми и справедливыми». Однако внешность этих людей свидетельствовала о том, что они не могли думать ни о милости, ни о справедливости. Перепуганные и потрясенные необычайной обстановкой, они походили на карманных воров, пойманных с поличным. Каждый из двенадцати стоял перед выбором: или меч верховного судьи, или веление своей совести».

(Р. Сабатини.)

Вот таков он вторник. А что СРЕДА? Более милостива по числу уроков – всего четыре. Да, каких! Ариф; (единственная ложка дегтя) Чтение, История и География. Сплошная гуманитарность! Кстати, против Истории и задание вписано, хотя снова карандашом: Х1У съезд партии (Троцкий, Зин. И К.) Политикой запахло! «Зин. и К.», по-моему, не требует расшифровки и так понятно о ком речь… По Географии задание совсем бесхитростное – «население». День в общем несложный. Страницу завершает рисунок, продолжающий тему рисунка предшествующего.

Перед командиром стоит на вытяжку солдат с винтовкой. Оба в форме царской армии. Солдат в бушлате и застегнут на «все сто», грудь колесом. На рукаве нашивки, непонятно что означающие; на голове бескозырка с круглой эмблемой (такие головные уборы носили в русско-турецкую войну еще при графе Л. Н. Толстом). Командир тоже чина непонятного, хотя очень важный. Китель с погонами, а на рукаве много нашивок. Наверное, тоже для пущей важности. Фуражка, правда, подозрительно современная (некоторый недосмотр вышел), но оба, и солдат и офицер, с усами.

Вовка Чернышев, Степанидин внук, раз отличился тем, что свалился с террасы второго этажа вместе с перилами, на которые облокачивался. Все знали, что они держатся на соплях, да и его не раз предупреждали не виснуть. Перила совсем подгнили и разболтались, но считалось особой доблестью покачаться на них. Вот и покачался. Упал спиной вниз, как сидел, но ничего себе не сломал (перила самортизировали), только в штаны наклал с испугу. Веселились по этому поводу целую неделю…

«Гобарт внимательно посмотрел на доктора, и во взгляде капитана начал разгораться гнев. Разглядывая Блада с ног до головы, он обратил внимание на сухощавое мускулистое телосложение, надменную посадку головы, на тот заметный налет важности, который так мало соответствовал профессии доктора, и сам, будучи солдатом, узнал солдата и в Бладе. Глаза капитана сузились. Он начал кое-что припоминать…»

(Сабатини).

Перевернем страницу. Здесь пир, или, вернее, стихия рисунков. Дни недели через равные интервалы проставлены: четверг, пятница, суббота, понедельник, вторник, среда. Но уроков нет, нет и заданий. Сразу под «четвергом» начался сюжет. Стоит во фрунт отряд солдат. В первом ряду семь человек. Так вышло, что семь, а не больше и не меньше («Семеро одного командира не ждут» – вариант поговорки). Частокол штыков пестрит над головами. Судя по форме штыков, армия несовременная, но и не очень старая, что подтверждает пулемет «Максим», имеющий место неподалеку возле другой группки военных. Два офицера и что-то вроде взвода. Но стоят боком. По головам видно – рассчитались по четверо. Между прочим, у первого отряда тоже есть свой командир (забыл упомянуть). Он направляется к стоящим, покачивая саблей на боку. Какие, все-таки, это годы? Наверное, Первая Мировая, хотя «Максим» дожил и до Великой Отечественной.

Имелось в дедовской библиотеке одно замечательное издание. Как бы отчет о строительстве Беломоро-Балтийского канала с множеством фотографий со счастливыми строителями и бодрыми комментариями писателя не любившего звук саксофона. Толстенная книга. По голове ударишь, – убьешь! И куда делась? Еще дед выписывал огромного формата пропагандистские журналы «СССР» с фотографиями во всю полосу, где показывалось бурное строительство нового общества. Имелись и толстенные подшивки дореволюционного журнала «Нива» с интереснейшими картинками и публикациями. Печатался там, в частности, роман Жюля Верна «Зеленый луч». Было в нем что-то захватывающе-таинственное, но подробности не помню. Вот бы перечесть, но с тех пор произведение так ни разу и не попало на глаза, как ни искал…

«… офицер приказал солдатам остановиться, а затем, позвякивая шпорами и, держа руку в перчатке на эфесе своей сабли, важно прошел вперед еще несколько шагов.

- Я капитан Гобарт из драгун полковника Кирка, - сказал Брусин громко. – Вы укрываете мятежников?

Федотов, встревоженный грубым тоном военного, пробормотал дрожащим голосом: - Я… Я не укрыватель мятежников, сэр. Этот джентльмен ранен.

- Это ясно без слов! – прикрикнул на него Брусин и, тяжело ступая, подошел к кушетке. Мрачно нахмурясь, он наклонился над «лордом». Лицо раненого Шестерикова приняло серо-землистый оттенок. – Нет нужды спрашивать, где ранен этот проклятый мятежник.

- Взять его, ребята! – приказал Брусин своим драгунам».

(Соавторство с Сабатини).

Не любил я жареную рыбу! Вернее, любил, но только кожицу румяную и хрустящую. А дальше шла мякоть, усеянная костями, от крупных и до мельчайших. Особенно в сазане (он обожался в доме и подавался в различном воплощении – от заливного, до жареного или вареного). Кушать его – мука невероятная! Нервной системы не хватало для борьбы с мельчайшими костями, коих природа понатыкала, где надо и не надо.

- Снова расковырял и бросил! – слышал я дедов упрек и получал по лбу. Тем, обычно, и заканчивался «поединок» с сазаном. Кстати, карпы и лещи от сазана не отстают в этом вопросе. Разве что у судака костей поменьше и они покрупней. Хватит заниматься ихтиологией!

Под заголовком «пятница» – новый сюжет. Прежде всего, в глаза бросается самолет. Двухмоторный. Притом, мотор возвышается над крыльями и кабиной. Так обычно бывает у гидросамолетов, чтобы пропеллерами воды не задевать. Но наш стоит на шасси, хотя земля не нарисована. И так понятно. На задранном ближайшем к нам крыле – эмблема: кружок, а в середине точка. Какое государство? Смотрим справочник, который я составил сам, опираясь на данные, почерпнутые из военного издания 30х годов, имевшегося во всеохватной дедовской библиотеке.

Такой кружок с точкой посередине - на самолетах буржуазной Румынии: кружок красный на желтом поле, точка синяя. И на английских: кружок синий, поле белое, точка красная. И на французских: кружок красный, поле белое, точка синяя. И на иранских: кружок зеленый, поле белое, точка красная. И, наконец, на итальянских: кружок красный, поле белое, точка зеленая.

Какая страна в данном случае имелась ввиду? Судя по головным уборам – круглые каски, береты. Возможно, французы, хотя берет, с таким же успехом, мог напялить англичанин или итальянец. Румыны или иранцы вряд ли могли подразумеваться. Они не особо привлекали к себе мировое внимание в те годы…

Когда еще посреди двора не выстроили коллективную уборную на оба флигеля, и не вошла в моду игра в «брызги шампанского». Когда еще у обоих домов имелись свои сортиры, наружные, двухъярусные, тоже летнего типа. Когда еще эти сортиры не стали рушиться от ветхости. Тогда и пользовалась у нас большой популярностью игра в подглядывание, естественно, за дамами. Что там, у мужиков, мы и сами знали.

Технология следующая: в нижней части сортиров, у самой выгребной ямы, устроили смотровые площадки, протянув над говном доску. Так чтобы по обе стороны обозревать два очка. Пробирались к этим секретным местам через подвал. Одни наблюдатели располагались над ямой, другие находились снаружи и отслеживали клиентку, давая дружкам свистом сигнал, что, мол, «пошла». Потом менялись ролями, а по окончании сеансов горячо обменивались впечатлениями:

- Ну, как? Видел?

- Видел! Ух, здорово! Такая мохнатая, заросшая…

Вот такие уроки анатомии и физиологии! Запахи не помеха. Игра стоила свеч!

Возле самолета стоит человечек в военной форме. Стоит достаточно далеко и лица не видно. А в небе парит еще один самолет. Но из-за большой дальности и высоты его опознавательные знаки неразличимы. На переднем плане двое: один в берете и в летном комбинезоне с кобурой на поясе, подбоченясь, что-то доказывает другому, который в офицерской фуражке. Этот стоит к нам боком и, по-видимому, недовольный словами первого, схватился за… саблю (?!).Почему они при наличии пулеметов и авиации от сабель никак не отвыкнут? Что за смешение времен? Но не будем строги. Тем более, что в Первую Мировую эти виды оружия сочетались.

«Что происходит?» – как бы кричит схватившийся за саблю.

«Нам поручена важная операция, – спокойно как бы отвечает тот, что в берете. – Отправление завтра утром».

В чертах лица первого узнается Федотов, а в чертах второго – Брусин. Рядом стоят часовые в круглых касках и при оружии. Одеты совершенно одинаково, как и положено военным.

На картинке, правее и повыше этих – еще двое (может, это мы с Шестериковым?). И слева – тоже двое (эти, наверное, из соседнего класса). И почему как педики - парами да парами, и ни одной дамы? Но, постойте, здесь, кажется, конфликт. Тот, что в шляпе, дымит сигарой (точно британец!) и с кобурой на поясе. Он протягивает другому какой-то документ. Этот в военной фуражке и с саблей, оттопыренной подобно кошачьему хвосту, когда тот стоит трубой.

Кстати, о педиках. Посетил я как-то баню один. Обычно с отчимом ходили, а тут так вышло. Моюсь, моюсь, вдруг слышу сбоку: «Давайте, молодой человек, я вам спинку потру. Ложитесь на лавку». И укладывает меня, а голосок такой ласковый-ласковый, словно нежнейшая шампунь. Оборачиваюсь. Пожилой, но еще крепкий мужичонка, и на лице сладко-гадкая улыбочка. Спасибо, говорю, не надо и сматываюсь от греха в предбанник. Там спрашиваю банщика: «У вас, пидор завелся?» А он и отвечает нежным голосочком, примерно, как милиционер в известном анекдоте: «А вы не ходите в наш садик». Так я толком и не помылся в тот раз…

- Give me your story about last duty, please. (Расскажите, мне, пожалуйста, о вашей службе в последней должности), – спрашивает тот, что с сигарой.

- Yes, Herr Oberstleuthat, I “became” my last order before five months (Да, герр подполковник, я «стал» мой последний приказ перед пять месяцев), - отвечает на ломаном английском тот, что в фуражке.

А ниже на рисунке еще один англичанистый субъект достал из кобуры пистолет и на кого-то наставил, а на кого – не нарисовано. Возможно, это тот самый, который курил сигару (наверное, докурил) – шляпа такая же. К тому же, он ногами залез на территорию, означенную словом «суббота», а здесь продолжение другого сюжета: кучамала – несколько человек тузят друг друга со страшной силой, и, похоже, что дубасят этого самого «англичанистого», так как в воздухе парит знакомая шляпа и выбитый из руки пистолет. Снизу по дерущимся некто, лежа строчит из «Максима», а справа, очевидно, на помощь, бегут еще двое (один с пистолетом в руке, другой – с винтовкой наперевес). Точно, педики чего-то не поделили! (Среди военных их тоже нимало.) Чуть поодаль начинает крутить пропеллер самолет, наверное, готовя чей-то побег. А чей? Теперь, спустя полвека, разве вспомнишь?

«Хейнкель – 111, самолет более быстрый, чем старый добрый «Юнкерс», на котором я прилетел, - стоял уже готовый к полету. Генерал Штудент (Брусин) представил меня своему личному пилоту. Капитану Герлаху» (Федотов).

(Соавторство с Отто Скорцени).

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Зимние шалости. Великое путешествие. Ранение. «Пираты Америки». Продолжение путешествия. Водные забавы. «Тасюрки-Масюрки». Привидения. Извержение. Миклухо-Маклай.

Зимнее время диктовало свои особые забавы: например, бросание снежков в окна домов или проходящего транспорта, что в обоих случаях часто заканчивалось преследованием со стороны задеваемого объекта с последующими подзатыльниками или надиранием ушей.

Однажды брошенный снежок стоил шапки, которую с меня сорвал и унес взбешенный шофер. Бросив, зазевался и не заметил, что «подорванная» машина остановилась. Понятно, в тот момент играл в «войнушку», а проезжавшие машины представлялись вражескими танками, снежки – гранатами (в кино насмотрелся). Водитель «подбитого танка», не разобравшись в чем дело, сразу прибег к репрессиям. Ну, настоящий фашист! Правильно я сделал, что его танк подорвал! Так что никогда не зевайте. Бросили гранату и в окоп, а то лишитесь головного убора или, того хуже, будете биты. Конфликт с водителем случался и раньше, летом. Как-то, бурно играя, выскочил из ворот нашего дома на проезжую часть и столкнулся с проезжавшей мимо полуторкой. К счастью, лишь ударился грудью о борт, и отделался легкими ушибом и испугом. А, если бы под колеса угодил? Шофер, конечно, выскочил и дополнительно дал мне тумаков, но на фоне шока они болезненными не показались. Зато по проводам испорченного дворового «телефона» пошла молва: «Юрку Минеева машина задавила». В ответ на что, я являл себя народу в полном здравии и гордился, что повезло! Но вернемся в зиму.

Еще одной игрой, но не в «войнушку», хотя во что-то диверсионное, являлось следующие занятие… Тротуар возле нашего дома, впрочем, как и везде по стране, скажем мягко, не отличался горизонтальностью. Скорее, представлял некую полосу препятствий. Летом бугры, кочки и лужи; зимой сугробы или каток. В описываемом случае представлял последнее.

Известно издавна, что в России два несчастья: дураки и дороги. Но мы бы включили сюда и третье – тротуары, тем более что теперь они еще превратились и в стоянки автотранспорта, а бедный пешеход иди по проезжей части. Такого не встретишь ни в одной стране мира (в основе феномена – все тоже неуважение к личности!)

Так вот мы использовали эту особенность русского рельефа в своих, можно сказать, низменных и корыстных целях.

Зимой обледеневший тротуар возле нашего дома представлял собой некую вогнутую поверхность. Ползая на четвереньках, мы его присыпали снежком, чтобы замаскировать явно скользко-опасное место. Рядом для отвода глаз лепили снежную бабу, чтобы прохожие не поняли истинных наших намерений. Когда очередная жертва ступала на присыпанный снегом, искривленный лед, то шансов не упасть у нее практически не имелось. Раздавалось желанное «хрясть» и дикие проклятия, наполнявшие торжествующей радостью наши детские сердца. Подняться упавшему достаточно сложно. Склоны кратера-катка покатые. Несчастный беспомощно карабкался и снова падал. Насыпанный снежок не допускал никакого трения. Если дело затягивалось, то мы, насладившись результатом, как бы прибегали на выручку (играли поблизости и увидели). И помогали бедняге подняться, изображая очень сознательных пионеров-тимуровцев.

Бывали случаи, когда пострадавшие оказывались не в меру смекалистыми и догадывались, что «западня» возникла не случайно. Тогда приходилось спасаться бегством.

Хочу успокоить негодующего читателя, что никаких вывихов и переломов ни разу не случалось, так что « не корите меня, не браните». ( Любимейшая, кстати, песня человека устроившего ПЕРЕСТРОЙКУ.) Разбитая бутылка пива или кефира, да пролитая сметана не в счет…

На следующей странице под заголовком ПОНЕДЕЛЬНИК, тоже неспокойно. В левом углу некий вояка замахнулся гранатой; поодаль другой – поднял руки вверх, бросив винтовку. Правее стоит военный, держа головной убор в руках, словно в минуту скорби. А рядом – связанный пленный, который что-то орет, но, увы, нам не слышно. Чуть правее – снова двое, но в кабине самолета. Один сидит за приборной доской у штурвала; второй стоит над душой, за спиной у первого…

«Мы разместились в чреве самолета. Стрелок, второй пилот и радист были на местах. Самолет взлетел, набрал высоту и взял курс на юг. Из-за шума двигателей всякий разговор был невозможен. Генерал (Брусин, наверное, его роль играет) задремал, и я (это и есть я сам), воспользовавшись этим, пробрался в кабину летчиков и устроился в кресле второго пилота».

(В соавторстве со Скорцени).

Зимний вид из окна моей комнаты. Канава покрыта молодым льдом; кое-где проталины; редкие безлистые деревья по берегам и фонарные столбы. На той стороне вытянулось кирпичное одноэтажное здание Кулинарного техникума. Геннадий Хазанов еще под стол пешком ходил; известный фельетон в его исполнении появился десятилетиями позже. Пока всего лишь 56-й год!

Любили мы и на коньках кататься. Поначалу - «снегурки» с закругленными носами, которые привязывались хитрым способом к валенкам. У ребят постарше имелись хоккейные «дутики» или «канадки», а у старших – беговые, длинные как ножи и острые как бритвы. Обзавидуешься!

Однажды я провалился в полынью, и дворовый «телефон» немедленно затрезвонил: «Юрка Минеев утонул!» А я себе дома у печки просыхал, согреваясь чаем с малиновым вареньем. Правда, когда оказался в ледяной воде, действительно струхнул маленько, да и выбрался с трудом…

ВТОРНИК.

Пропеллеры 2х-моторного самолета образовали два вертящихся «солнца». Пунктиром показан взлет, и самолет в небе. Рядом вспышка взрыва. Неужели палят по нему? Летчики не остаются в долгу. Рука нажимает черную кнопку и бомбы сыпятся на грешную землю. Взрывы, сраженный человечек с растопыренными руками… Смотрим далее. Плывет по волнам 2х-мачтовый кораблик. Дым из трубы. Значит, самолет до моря долетел, раз кораблик возник. Или одно с другим не связано?

«… авиация во взаимодействии с подводными лодками будет стремиться потопить любое судно, которое попытается достигнуть вражеского порта, и эскадрильи бомбардировщиков будут бомбить гражданское население без всякого снисхождения».

(Людендорф «Стратегия войны»).

На этом дневник как таковой заканчивается, потому что далее тетрадь окончательно превратилась в обычный рисовальный альбомчик, коих имелось у меня в те годы немало. Да и все, что попадало под руку – тетради, блокноты – становилось «альбомчиками». Рисовались некие «повести-истории», при том особым способом, по кадрам как в мультфильмах или комиксах (этих последних еще не было в стране, а наличие их на Западе всячески осуждалось и порицалось). Страница делилась на ячейки-кадры без всякой линейки, на глазок. В зависимости от насыщенности кадра, таких ячеек могло быть от 15-16 до 19-20 и более. Художественный метод заключался в следующем: история одновременно сочинялась, рассказывалась и иллюстрировалась. Это своего рода литературно-художественные экспромты или акты настоящей импровизации. Сюжеты черпались из прочитанных книг и просмотренных фильмов, поэтому они тематически ограничивались лишь путешествиями, приключениями и «войнушками». Другое подростка не интересовало… Если подобный акт совершался в школе на перемене, когда над тобой склонялась куча восторженных зрителей, то изображение получалось, так сказать, «черно-белым». Вернее - фиолетовым, по цвету чернил в чернильнице на парте. Было и весьма скоростным, – рука едва поспевала за мыслью и языком – время перемены торопило. Если рисовать случалось дома в спокойной обстановке для себя, то изображение становилось цветным. Помимо чернил, использовались и цветные карандаши. В рассматриваемом нами бывшем дневнике встречаются как примеры домашнего «музицирования», так и «классные» работы.

Вот и очередной сюжет: «Путешествие по океану капитана Вильямса. Похождения и приключения».

Страница очень криво и косо поделена примерно на 15 одинаковых по размеру ячеек-кадров. Первый кадр целиком занят вышеприведенным названием; второй на две трети заполнен зеленой массой, над которой на оставшемся белом фоне надпись «Тихий океан». Коротко и ясно: океан, так океан! Перейдем к 3-му кадру, но прежде условимся, что в дальнейшем для краткости, будем указывать лишь букву "К" и порядковый номер. Итак, К-3: по волнам, которые из зеленых стали синими (наверное, отыскался нужный карандаш), плывет корабль. Какой тип судна пока не ясно, хотя на мачте парусов не видно (паровой?). Цвет корпуса желтый. Море спокойное. Волны показаны лишь слегка извилистой линией.

«Трудно представить себе, какую реакцию вызвало во всем мире появление Френсиса Дрейка в Тихом океане. Столь необычной была эта новость, столь велико было то всеобщее изумление, которое это отважное деяние вызвало в умах современников, столь много спорили и говорили в то время об этом рейде, что вокруг него сразу же создалась легенда. В европейских столицах, в первую очередь в Лондоне и Мадриде, в течение нескольких месяцев ни о чем другом, кроме как о нападении Дрейка на испанские порты в Тихом океане, не говорили».

(Я. М. Свет «В страну Офир».)

К-4. Крупным планом показан барометр или, вернее, то, как он выглядел в представлении автора. На желтой стене висит дощечка, а на ней – изогнутая перевернутой буквой «У» стеклянная трубка или пробирка, концы которой запаяны и направлены вниз. Сверху дугообразный плавный изгиб. Левая половина красная, а правая синяя; слева на дощечке латинская “S”, а справа русская – «Н». Возможно, автор перепутал барометр с компасом. Тогда понятно, что “S” (south) означает «Юг». А «Н» (здесь почему-то кириллица) – “N” (nord) – «Север»… Подзадержались мы на этой ерунде! Читатель, наверное, иззевался. Извиняемся, и – дальше!

Когда после очередного проливного дождя двор и низменные окрестные места затопятся, мы сооружали из досок плоты и начинали играть в пиратов и разбойников. На всякий случай впрок заготавливались луки и стрелы, выстругивались из дощечек мечи, приготавливались картонные щиты. Тогда и «стычки» получались как настоящие. С фехтованием, отрубанием голов понарошку и натуральными падениями в воду.

Как-то я, сидя в одних трусах по обыкновению (лето) на террасе, строгал большим кухонным ножом очередной меч. Степанида проходила мимо. «Опять оружие делаешь? Что у вас за интересы? Война да война! Лучше б, чем полезным занялся. Вон, какой верзила вымахал, а все в свои дурацкие игры играешь!» И сглазила, стерва! Только прошла, как лезвие вылетело из деревянной рукоятки (давно разболталось, но не вылетало) и вонзилось мне в левую ногу повыше щиколотки. Вонзилось и торчит, не падает, так глубоко вошло. Я его выдернул, и из ранки ударил фонтанчик. Перетрухал и с криком побежал домой. Рана как в настоящем бою. Дома перевязали, кровь остановили, и долго ходил с повязкой. Потом прошло, но след-рубец остался до сих пор. Но какова старуха, а? Настоящая ведьма! Ведь точно сглазила, мстя, очевидно, за показ мною голой жопы и за бросание на стройку камней.

«В год 1666, второго мая, мы отбыли из гавани Гавр-де-Грас на корабле «Сен-Жуан», принадлежавшим Дирекции Высокой Французской Вест-индской компании, и было на этом корабле 28 пушек, 20 моряков. 220 пассажиров, состоящих на службе Компании, и вольных особ со слугами. У мыса Бофлер остановились, чтобы встретиться с семью кораблями Компании, шедшими из Дьеппа, и военным судном с 37 пушками и с командой в 250 человек. Два корабля направлялись в Сенегал, пять – на Карибские острова, а мы на остров Тортугу. Вскоре к нам присоединилось еще около 20-ти судов, шедших к Ньюфаундленду, и несколько голландских кораблей, которые направлялись в Ла Рошель, Нант и Сен-Мартен. Таким образом, флотилия наша состояла из 30-ти судов, и мы готовы были принять бой, ибо узнали, что недалеко от острова Орнай нам пересекли путь четыре английских фрегата (каждый по 60 пушек)».

(А. О. Эксквеамелин «Пираты Америки»).

К-5. Желтая палуба показана наклонно. Может, качка началась? Недаром «барометром» в нос тыкали! У зарешеченного фальшборта, словно ограда в городском саду, стоят двое. Опять «сладкая парочка»! Руки держат вдоль туловищ. Значит еще не сильно качает, раз не держатся за поручни. На «чугунной решетке» фальшборта висят четыре выразительных спасательных круга; за спинами стоящих виднеется нижняя часть мачты…

«Выйдя из Кронштадта 8 ноября 1870 года и зайдя в Копенгаген, Плимут, остров Мадейру и в ряд других портов, мы на 346й день увидели берега Новой Гвинеи. Корвет «Витязь» шел параллельно берегу. Высокие горы тянулись цепью вдоль всего побережья. В проходе между островом Рук и берегом Новой Гвинеи виднелось несколько низких островков, покрытых растительностью, течение попутное, и мы хорошо подвигались вперед».

(Миклухо-Маклай).

Обычно летом один играл на берегах Канавы. Если накануне прочитал что-то военное, то игралась «войнушка», если про путешествия, то илистые берега и обрывы превращались в таинственные острова, бухты, заливы. «Войнушка» чаще всего бывала кавалерийская: прутом-саблей лихо срубал «головы» белых цветов необъятных зарослей травы, именовавшейся «куриная слепота». Причем здесь куры и слепота никто не знал, но название передавалось от поколения к поколению.

В месте срубания выделялась густая молокоподобная масса, которая считалась ядовитой. От нее, наверное, куры бедные слепли, если надумают ее поклевать. Хотя никаких кур вблизи ни разу не видел. Все-таки город, а не деревня! Обычно успевало полечь много врагов, прежде чем раздавался привычный окрик прохожего: «Зачем, мальчик, траву портишь?» Немедленно прекращал рубку, а то по шее получишь, и переходил к другой части игры – бросал комья земли в воду, где плавали якобы воображаемые вражеские суда. Палил по ним из пушек.

Процесс подобного развлечения схож с рисованием раскадрованных картинок. С той лишь разницей, что в первом случае созерцатели-зрители могли иметь место, а во втором не мешали и не дышали в затылок. Если, все-таки, кто-то привязывался («Зачем, мальчик…»), то я прекращал баталию и сматывался. В обоих случаях голова фонтанировала сюжетами, недостатка в которых не было.

К-6. Вздымаются высокие волны. Больше ничего не нарисовано.

К-7. Высоко задран нос корабля. Судно борется с ужасными волнами…

«… в морском тумане при порывах крепчайшего ветра, когда судно шло в открытом море, качка усилилась. Застигнутый морской болезнью врасплох, пассажир был не в силах расстегнуть даже пояса, он лишь стонал и ругался, не умолкая. Наконец, на третий день, на пароходе началось вдруг необычайное движение; оно вывело нашего героя из оцепенения, в котором он пребывал столько времени. На носу зазвонил колокол. Раздался топот тяжелых сапог матросов, бегавших по палубе.

- Вперед! Задний ход! – кричал сиплый голос капитана. Затем: «Стоп»! Пароход сразу остановился, вздрогнул, и все затихло».

(А. Доде «Тартарен из Тараскона».)

К-8. Судно идет прямо, не кренится. Возможно, волнение стихает, но по темно-синему небу не скажешь, что стихия успокоилась. На горизонте виднеется приближающийся водный столб смерча (второй раз!).

К-9. Столкновение со смерчем. Корабль в эпицентре и, как результат, в следующем кадре он наполовину ушел под воду, тонет, торчит на поверхности лишь носовая часть.

(Идя навстречу пожеланиям читателей, откажемся от обозначения кадров, чтобы на нервы не действовало. Будем повествовать насквозь).

Спасательный катер на воде. В нем всего лишь четыре фигурки. Неужели спаслось так мало? Далее, на горизонте виднеется полоска земли, нечто коричневое, покрытое зеленью. Фигурка моряка, взбирающегося по зеленому. Наверное, высадились. Фигурка достаточно воинственная, опоясанная патронташем; на боку кобура болтается. Не скажешь, что бедный «кораблекрушенец». Он во всем синем (недаром моряк). Синяя полосатая рубашка с длинными рукавами, похожая на тельняшку. Но для нее слишком темновата. Штаны тоже синие, но почему-то с белыми лампасами. Может, раньше не на корабле, а швейцаром служил? Штаны с напуском завершаются черными полусапожками. Довершает наряд нечто тоже синее на голове. Похоже на бескозырку, но уверенности нет – ленты не развеваются.

К этому типу присоединяются двое (опять двое!) Как в некогда популярной песне: «Все ребята парами, только я одна…» Они в матросских одеждах, но желто-поносного цвета. Что за форма? Хотя на головах что-то синее, да и сквозь вырезы на груди синеют тельняшки. Эти вооружены: у одного в руках, натурально, винтовка, у другого – автомат. Тот, о ком писали раньше, их командир или капитан, потому что, подняв руку с пистолетом, увлекает куда-то: за мной, мол, за мной! А увлекал, как следует из дальнейшего, не куда-нибудь, а в лес, притом дикий, непроходимый. Высадились, очевидно, на какой-нибудь, как и положено, необитаемый остров…

«На предложенный мне командиром корвета «Витязь» вопрос, в каком месте берега я желаю быть высаженным, я указал на более высокий левый берег, предполагая, что правый, низкий, может оказаться нездоровым. Мы долго вглядывались в берег залива, желая открыть хижины туземцев, но кроме столбов дыма на холмах, ничего не заметили. Подойдя, однако, еще ближе к берегу, старший офицер закричал, что видит бегущих дикарей. Действительно, можно было различить в одном месте песчаного берега несколько темных фигур, которые то бежали, то останавливались».

«М-М». Здесь и далее прибегнем к подобному сокращению фамилии известного путешественника.

Плавать меня, конечно, научил наставник Вовка, решительно столкнув с борта лодки в воду. Я побултыхался немного, а затем по-собачьи, гребя под себя, поплыл. С тех пор к прочим удовольствиям и забавам добавились водные процедуры.

Купания всегда коллективные и включали несколько видов «игр». Топить друг друга, но не до конца; сдергивание с товарища трусов, желательно в присутствии девочек; незаметное подплывание под водой и хватание за ноги (цель – испугать, а сюжет – оживший утопленник). И, как разновидность забавы, хватание за гениталии, что особо всех веселило. Сюда относятся и все виды ныряний: с берега, с моста, с борта лодки или баржи. На дальность и длительность пребывания под водой, чтобы подумали, что утонул, и испугались. Игры заканчивались с появлением так называемой «гусиной кожи», когда на ней от переохлаждения вскакивают маленькие пупырышки. Одним словом, буквально, до посинения!

В основном, купались в близлежащем канале (Канаве), а когда повзрослели, стали и на Волгу ходить. Там и вода почище и нырять можно с более высоких мест, но и течение сильнее. Обратно шли через весь город домой, надев брюки на мокрые трусы, Во-первых - прохладно, а, во-вторых - быстрее просохнут на горячем теле.

Канава часто в жаркие дни мелела, вода в ней зацветала (зеленела) и начинала дурно пахнуть (протухала), но это не останавливало. Многие из нас не умели плавать, и обмеление было на руку. Ходили по грудь в воде по дну, гребя руками, и делая вид, что заправские пловцы. Правда, такое «плавание» небезопасно, потому что дно усеено консервными банками, битыми бутылками, всяким хламом с торчащими гвоздями и ржавыми железяками. Часто заплыв кончался ранениями, но и это не останавливало. Главное, чтобы прохожие с берега и мостов подумали: как ребята здорово плавают!

Весьма опасное развлечение и ныряние с берега или с борта моторной лодки, что часто заканчивалось, то вонзанием головой в дно, то обдиранием пуза, если очень мелко. Но тоже ничуть не устрашало отважных пловцов.

У взрослого населения большой популярностью пользовался городской пляж. Так как он находился на песчаном острове посередине реки и доставлял туда купальщиков речной трамвайчик, то нужно платить по «гривеннику» туда и обратно. Поэтому поначалу ездили с родителями, когда сами стали что-то зарабатывать, то и самостоятельно.

Возникновение пляжного островка тоже своеобразно. Как гласит легенда, когда-то на том месте, посередине реки, затонула огромная баржа (не то в прошлом, не то в позапрошлом веке). Постепенно ее заносило илом и песком. За многие годы образовалась отмель, а затем и остров. Он частично покрылся травой, кустарником, и образовался идеальный пляж с мелким, нежным, золотистым песком. Остров летом стал местом досуга большей части городского населения. Особенно в выходные дни. Яблоку негде упасть. От обилия купающихся вода становилась у берега мутной (там плескались малыши и пьяные взрослые). Более трезвые взрослые старались заплывать подальше, за буйки, где их отлавливали спасатели. Но спасатели не всегда поспевали, и каждый купальный сезон давал свою среднестатистическую цифру утопленников.

Особым кайфом считалось, постепенно входя в воду, привыкая к прохладе и зайдя по пояс, тайно пописать, после чего, облегчившись, можно плыть со спокойной совестью. Некоторые ухитрялись и покакать – вещественные доказательства всплывали сзади. Но это полное свинство, скажу я вам, и делать это надо, конечно, не при всем честном народе…

Пляж, несмотря на раскаленный песок (больно босой ногой ступить), располагал к неуемным играм с мячом. В основном - «круговой волейбол», без сетки, когда игроки, буквально, образуют большой круг. Присоединяйся, кто хочешь! В футбол гонять по песку, сами понимаете, не очень сподручно. Конечно, мастерами пляжного, да и дворового волейбола, являлись старшие ребята. Во дворе вкопали два столба и натянули сетку. Особая гордость и уменье старших - «загасить» мяч о твою непутевую голову, если под руку подвернулся, что весьма больно.

Пляж, помимо «стадиона», являлся для молодежи и дневным «Бродвеем». Но в отличие от вечернего там прогуливались лишь в плавках и купальниках. Представители обоих полов, обладавшие хорошими фигурами, считались местными авторитетами. На них все с завистью заглядывались. Тщедушные, неспортивные и прочие слабаки, да еще, если и в «семейных» трусах (тех, что до колен), подвергались всеобщему презренью и осмеянью. Авторитеты отличались и тем, что могли делать кульбиты, сальто и вообще всячески выдрючивались на акробатически-гимнастическом поприще…

Капитан, или просто главный, стреляет в кого-то у себя под ногами (не в змею ли?). Из дула вырывается желтое облачко. Кстати, штаны у него теперь черные, а раньше, если помните, были синими и с лампасами как у швейцара. Неужто переменил? Но на черных лампасы тоже проступают. Возможно, что-то с карандашами произошло: перепутал цвет или в спешке забыл, что каким цветом. А то, действительно, где уж там, на необитаемом острове штаны менять. Не до того. Опасность на каждом шагу.

Раздвинув кусты, появился туземец. На голове перья, сам черный, в руках щит и копье; там, где положено белая набедренная повязка.

Капитан и матросы палят из всех видов оружия. Туземцы пускают стрелы. Виден натянутый лук и летящие носители смерти с белым опереньем. Моряки драпают. Возможно, патроны кончились. Вдогонку летят копья. Одно вонзается в руку беглеца. Он падает. В кадре фигура туземца: рожа разукрашена татуировкой, хотя и без того страшна. Он, приняв весьма импозантную позу, что-то доказывает своему вождю…

«Я обратился к командиру корвета с просьбой дать мне четверку, чтобы отправиться на берег. Но когда узнал, что для безопасности предложено отправить еще и катер с вооруженной командой, попросил дать мне шлюпку без матросов. Приказал своим обоим слугам спуститься в шлюпку и отправился знакомиться с моими будущими соседями, захватив предварительно кое-какие подарки – бусы, красную, бумажную материю, разорванную на куски и на узкие ленточки и т. п.»

(М-М)

… Две фигурки (капитан и матрос), окруженные толпой дикарей. Значит, захватили! Второго матроса не видно. Как помним, сражен копьем и, наверное, насмерть. Иначе был бы нарисован. Пленники связаны. Руки за спиной, головы непокрыты. Головные уборы потеряны в бою, очевидно.

Опять разукрашенный туземец без щита и копья, но с кинжалом в руке…

Жили в нашем дворе, конечно, и девочки. Но их немного. На нашем этаже обитали две сестры, непосредственные соседки (квартиры – дверь в дверь). Одна постарше, Тамаркой звали. Кажется, училась в техникуме, неизвестно в каком и на кого, но это и не важно. Младшая - Алька (Алевтина). Моя ровесница. Обе отменные хабалки, а младшая, вдобавок, еще и заикалась. Мы ее охотно передразнивали, отчего она лезла в драку. Этажом ниже жили другие две сестры, старшую из которых звали Таисия, а как младшую? Кажется, Любка. Их обычно всегда видели вместе. Ходили, держась за руки, поэтому их и называли совместно-коллективным прозвищем «Тасюрки-масюрки». Почему «тасюрки» еще понятно – от имени старшей, а откуда взялись «масюрки» неизвестно… Наверное, для рифмы.

Взаимоотношения с девочками сначала сложились платонические. Совместно играли в казаков-разбойников и в прочие игры, но постепенно по мере совместного созревания стал появляться иной интерес. Поначалу совсем невинный. Забирались на соседнюю стройку и скрывались в лабиринтах стоявших высокими штабелями кирпичах. Там происходили некие «братания». Взаимное показывание пиписек, с поверхностным осмотром их устройства. Обе стороны ощущали неловкость и смущение, но любопытство пересиливало. Дальше, больше. Решили попробовать, что между собой взрослые дядьки и тетьки делают. Участвовали в эксперименте одна из «тасюрок» (младшая, как более сговорчивая) и я с Колькой Бормотовым, младшим братом «Обормота», о котором говорилось выше. Несмотря на полное взаимное согласие - да и мы были «во всеоружии» (стояло!) - дело не клеилось. Во-первых, толком не знали «как». Во-вторых, назойливые муравьи нарушали торжественность момента, заползая куда не надо («даме» пришлось лечь на землю). Тыкали, тыкали, но как-то неуклюже, не зная толком «технологии». Короче, не получалось! Тогда сообразительный Колька предложил: «Давай мы туда тебе написаем». Противоположная сторона охотно согласилась, тоже будучи несведущей в интересовавшем всех вопросе и посчитав, очевидно, что вот так дети и делаются (от соединения одной мочи с другой). Мы облегчили мочевые пузыри. Избыток пошел на поливание докучливых муравьев. Разошлись довольные, договорившись, сеанс повторить в ближайшее время. С тех пор новая забава стала называться «пойдем потыкаемся».

Туземная хижина. Поодаль головы дикарей с торчащими копьями и белыми перьями. Небо темно-синее. Ночь. Полыхает огромный костер, рядом с которым очередной туземец в перьях со щитом и луком.

Фигурка белого человека в черном с рукой на перевязи. Раненый. Кто он? Черный туземец с белыми перьями и копьем в руке (часовой).

Угол хижины на крутом откосе. Рядом часовой с копьем. Внутренность хижины: дверь завешена циновкой, но есть щель. В хижине белый человек в желтом одеянии и не связанный.

Теперь знакомый нам, тот, что в тельняшке и в ставших черными штанах с лампасами. Он в странной позе: наклонился набок, словно раскачивается. Вот и дораскачивался – пробегает мимо часового, а за ним следом лезет из темного отверстия под хижиной и второй беглец (матрос). Они подкоп сделали. Молодцы! Драпают двоем. За ними погоня. Туземец с луком в руках и со звериной шкурой на плечах отдает команду: догнать! Матрос оказался проворный. Возможно, здоровей и моложе капитана. Он выбежал из кадра, видна лишь одна нога. Огромная толпа преследователей, ощетинившаяся копьями. Беглецы взобрались на гору, а толпа где-то пока лишь у подножья.

Крупным планом дан натягивающийся лук. Снова фигурка капитана, а поодаль, словно частокол, фигуры туземцев. Наверное настигли. Видим на земле образцы оружия: винтовка, щит, копье, кинжал, лук, колчан со стрелами. Чей арсенал? Возможно, обнаружился на вершине горы. Не совсем понятно, а за давностью лет и не вспомнить… Фигурка в синем стоит к нам затылком, смотрит на вершину горы, которая исторгает облако желтого дыма. Никак, вулкан? Так и есть. Показано жерло в разрезе, чтобы понятней было, что действительно вулкан, а не хала бала…Жерло закупорено пробкой застывшей лавы. Человек в желтом (матрос?) копьем пытается пробить пробку, благо, она не толста – не толще ноги пробивающего. Жерло тоже узкое. Один человек пролезет, а двоим затруднительно.

Ура! Пробка пробита. Опять жерло в разрезе, но показано с большего расстояния, отчего кажется шире. А наверху у отверстия три фигурки беглецов (значит, и раненый копьем очухался). Зачем пробку пробивали? А вот и ответ. Капитан, обвязанный канатом, спускается в жерло. Ну, и смельчаки, я вам скажу! Где только не понятно канат взяли? С собой с корабля принесли? Но не видно было в руках. Ну, и замнем это дело…

Кончина деда. Августовская жара, его парализовало. Не помню, какую сторону. Говорить не мог, лишь мычал. Все суетились, носились по квартире, приносили лед, прикладывали к голове, достали пиявок (ужасные существа!). Ничего не помогло. Говорили, случилось оттого, что любил по солнцепеку с бритой непокрытой головой ходить. Похорон не помню. Помню только, что водрузили крест рядом с могилой его отца, работавшего приказчиком на рыбных промыслах. Умер дед не старым. Слегка за пятьдесят. Работал много, себя не щадил будучи бухгалтером. Брал работу на дом, сидя ночами и составляя отчеты. Большую семью надо кормить…

… Капитан спустился на приступочек и отдыхает там (а жарко, поди, как!). Он снова наверху (не полез в самое пекло) и заглядывает в жерло, которое почему-то самопроизвольно расширилось. Теперь в него преспокойно может влезть стадо слонов, таким широким стало. На дне (глубина показана сужающимися окружностями) красное пятно. Огонь или расплавленная лава…

Зима и рано темнело. Я дома со слепой бабушкой. Мать на дежурстве. Работала посменно диспетчером на газопроводе. И тети Веры не было. Тоже на работе. Трудилась на сетевязальной фабрике. Я, по обыкновению, сидел за столом и рисовал. Бабушка молча сидела на кровати, думая о своем. Лампа над столом в абажуре с разными висюльками ярко светила, а в моем блокноте бурно полыхала очередная увлекательная «войнушка», как вдруг… В соседней комнате щелкнул выключатель и зажегся свет. Бабушка тоже слышала.

- Зачем там свет включил?

- Это не я. Он сам.

- Как сам?

- Так.

- Поди, выключи.

Пошел выключил и снова уселся за стол, краем глаза косясь туда. В соответствии с начавшейся чертовщиной шло и музыкальное сопровождение: по черной круглой тарелке, висевшей на стене и никогда не выключавшейся. Передавали оперу «Аскольдова могила» Верстовского, что наводило дополнительный страх. Снова щелчок, и свет в другой комнате вспыхнул. Я поежился, боясь смотреть в ту сторону.

- Опять сам зажегся?

- Опять, - ответил я дрожащим голосом.

- Может, залез кто? Воры? – бабушка перекрестилась.

« Зачем им свет включать? – резонно подумал я. – Воры любят темноту».

Тут щелкнул выключатель в дальней комнате, и из двери полился свет.

- В спальне тоже зажегся, - трясясь, сообщил я.

- Читай «Отче наш»! – сказала бабушка, начав молиться. Я последовал ее примеру, прекратив рисовать и, стараясь не поворачивать головы в «опасную» сторону. Сейчас не до «войнушек». Их заменила «перестрелка» выключателей, которые начали интенсивно щелкать, гася и зажигая свет. Не помню, сколь долго длился этот кошмар, но с приходом с работы тети Веры сатанизм разом прекратился…

… Троица беглецов совместными усилиями опрокидывает в жерло огромный кувшин, типа амфоры, с водой. Откуда там на вершине взялся гигантских размеров кувшин с водой? Простим юному автору эти перегибы фантазии. Очень хотелось чего-то эффектного. Заливание в кратер воды приводит, не к ее мгновенному испарению, что правдоподобно, а к взрыву (опять перегиб!), который любовно нарисован. Любил взрывы, не скрою, так что не будем строги. После взрыва из жерла повалил столбом черный дым. Вслед за ним вырвалось пламя, а вслед за пламенем лава полилась, желтая-прежелтая как детский понос. Она стала заливать преследователей, взбиравшихся по склону. Вот, оказывается, зачем огород городили! Непонятно, правда, как сами моряки не замочились желтым. Отскочить, что ли успели или в воздухе зависли волшебным образом (Ни вертолетов, ни Карлсона тогда еще не было)?

Один из дикарей очумело смотрит на приближающуюся жаркую массу. Она теперь из «поносной» стала красной. Быстро остывает. Туземцы ощетинились против лавы копьями и стрелами. Вот дураки!

Другой случай с чертовщиной более страшный и произошел раньше, когда, будучи дошкольником, я спал с бабушкой. В детский сад не ходил. Целиком домашний ребенок. Дед к тому времени умер… Так вот, проснулся я среди ночи на горшок по-маленькому и вижу, что в дверном проеме соседней комнаты стоит дед весь светящийся, будто фосфором вымазанный. Имелась тогда у меня складная книжка-панорама «Избушка на курьих ножках». Ее сначала подержишь на свету, затем раскроешь в темноте, и она светится таинственным светом. Вот и сейчас нечто подобное. Я сообщил бабушке о «светящемся» деде и в страхе, закрыв глаза, прижался к ней. Она стала читать «Отче наш» и крестить ту сторону. Наверное, крестное знамение подействовало. Призрак исчез, а я, спрятавшись с головой под одеяло, уснул. Возможно, все это мне приснилось? Но, как наяву…

Дана панорама горы издали. С вершины столбом валит густой дым, изображенный черным карандашом. На переднем плане неряшливые фигурки, нарисованные явно в спешке. Оно и понятно – извержение! Видим, что это капитан в тельняшке и с ружьем в руках, а по обе стороны от него два чернокожих. Один с копьем и щитом, другой с луком. То ли его снова пленили, то ли он сам пленил.

Наверное, извержение, помимо того, что пожгло многих, остальных полностью деморализовало. А как иначе? Снова капитан потрясает винтовкой. Значит, победил! А вот и дикарь, похожий на вождя. Лук опущен. Сдается что ли? Рядом трое туземцев стреляют из луков. Прямо, как у Ильфа и Петрова: «Клопы умирали, но не сдавались!» В кого стреляют?

Ниже странная картина: опять стена, ощетинившихся копьями дикарей, а рядом – нечто зеленое, напоминающее лес. Возможно, оставшиеся в живых отступили. Дело на равнине у подножья вулкана рядом с лесом происходит. Но откуда снова столько туземцев? Не слишком ли много уцелевших? Почему их лава не пожгла, как следует. Или тоже отскочить успели? А, может, подмога прибыла, свежие силы? Значит, им все нипочем, как в известной, некогда популярной советской песне: «не задушишь, не убьешь…»

Моряк в синем приложился к прикладу. Из ружья вырывается дым. Выходит, заваруха не закончилась…

«Между тем из-за кустов показался вооруженный копьем туземец и, подняв копье над головой, пантомимой хотел мне дать понять, чтобы я удалился. Но когда я поднялся в шлюпке и показал несколько красных тряпок, тогда из леса выскочило около дюжины вооруженных разным дрекольем дикарей. Видя, что туземцы не осмеливаются подойти к шлюпке, и, не желая сам прыгать в воду, чтобы добраться до берега, я бросил мои подарки в воду, надеясь, что волна прибьет их к берегу. Туземцы при виде этого энергически замахали руками и показывали, чтобы я удалился. Поняв, что присутствие наше мешает им войти в воду и взять вещи, я приказал моим людям грести. И едва только мы отошли от берега, как туземцы наперегонки бросились в воду. Красные тряпки, казалось, очень понравились дикарям, которые с большим любопытством их рассматривали и много толковали между собою. Никто из них не отважился подойти к моей шлюпке. Видя такой неуспех завязать первое знакомство, я вернулся к корвету, где узнал, что видели дикарей в другом месте берега. Я немедленно отправился в указанном направлении, но и там не оказалось дикарей; только в маленькой бухточке вдалеке виднелись из-за стены зелени, доходившей до самой воды, концы вытащенных на берег пирог. Наконец, в одном месте берега, между деревьями, я заметил белый песок, быстро направился к этому месту, оказавшемуся очень уютным и красивым уголком; высадившись тут, я увидел узенькую тропинку, проникавшую в чащу леса».

(М – М).

ГЛАВА ПЯТАЯ

Путешествие продолжается. Снова призрак. Моторки. Икра и балыки. Пираты. Эх, прокачу! Опять буря и пираты. Курильщики.

Река. По середине плывет лодка. На лодке под парусом двое белых. Один на носу, другой на корме. Наши! Где лодку достали? Опять, что ли драпают? Значит, не одолеть проклятых туземцев. Лодка рассекает морской простор. Вдали корабль. Река, естественно, в море впадает. Корабль большущий. Парусов и мачт много. Показан с носа.

В округлой рамке, будто с корабля в бинокль смотрят, видна лодка с беглецами. Капитан отчаянно машет не то веслом, не то ружьем. Конечно, странно, что в лодке капитан. Ведь он не должен покидать свой корабль (возможно, в лодке его помощник или другой какой офицер). Сзади еще две лодки, но переполненные туземцами. Догоняют наших, гады! Но вот что-то происходит на палубе. Показана пушка на колесиках и два комендора при ней. Следует выстрел. Оставляя желтый трассирующий след, летит снаряд или ядро. Красный «букет» взрыва. Так им, негодяям! Стреляют по преследователям. Прямое попадание. Ура!

Субъект в тельняшке стоит руки в боки перед человеком в черном (форменная фуражка тоже черная). Похоже, наш герой стоит перед капитаном корабля-спасителя. Значит, в шлюпке, все-таки, находился капитан, но с другого корабля. С того, о котором вначале упоминалось. Этот корабль тоже черный, с двумя мачтами. Далее показана земля (желтым нарисовано) или остров. Теперь снова корабль. Рисунок более отчетлив: передняя часть судна с фок-мачтой, с которой сбегают две веревочные лестницы (ванты); поперечный рей; над ним смотровая площадка (марс); на носу небольшое орудие; далее – надпалубные надстройки в два яруса.

Чей-то затылок. Из-под синей (уже не черной) морской фуражки с козырьком и кокардой выбиваются волосенки, но лица не видно. Покатые плечи с погонами. Китель тоже синий. Наверное, это капитан судна, подобравшего беглецов. Справа от капитана, снизу, в кадр врывается черный, вороненый ствол пушки. В следующей ячейке орудие показано подробней с казенной части: виден прицел, затвор, какие-то рычажки и колесики…

Дядя Юрий любил летом спать не в квартире, где весьма душно, а на террасе, вынося туда тюфяк с подушкой и простынею. Выносил и немецкой работы радиоприемник «Телефункен», имевшийся с довоенных времен. Дядя не только любил ловить рыбу, но и по приемнику – джаз. И засыпал под его чарующие звуки.

С террасы шла широкая лестница во двор, к воротам. Они имели лишь покосившуюся арку, но не створки, давно растасканные на дрова (еще в войну). Так что всяк заходи с улицы. Но тогда время было весьма «вегетарианским», и обычно посторонние не в свои дворы не совались.

Дядя на террасе чувствовал себя очень комфортно. Мог курить вдоволь, отгоняя комаров, и музыку делать достаточно громко. Соседи запирались, а стены метровой толщины. Так что никому не досаждал музыкой. Запирались и мы на ночь, на огромные железные скобы и засов. Двери двойные (наружные и внутренние), между которыми помещалась огромная бочка с запасом питьевой воды. Водопроводный кран, обслуживая оба флигеля, находился во дворе. Приходилось воду таскать ведрами. Зимой между дверьми стояло и помойное ведро на случай, если кому среди ночи приспичит.

Дядя, как обычно, уединился на террасе, а мы заперлись в квартире и уснули. Среди ночи часа в три раздался бешеный стук в дверь и истошные крики: «Откройте, откройте!» Тетя Вера проснулась первой. Спала ближе к двери, и поспешно отперла.

- Что случилось? Воры?

- Еще хуже! - Дядя держал в охапку подушку, простыни и дрожал. – По лестнице снизу поднимался Василий Алексеич (покойный его отец и мой дед) и весь светился как фосфорный!

- Может, тебе приснилось?

- Ей Богу, вот, как вас, видел! Стал его крестить, он попятился вниз, а я дал деру!

Естественно, после этого случая засыпания под приемник на свежем воздухе прекратились…

Поскольку упомянули джаз, а он, как известно, музыка черных, то самый раз перейти еще к чему-то черному… Ну, хотя бы, к икре.

Город рыбацкий. Даже празднуют день рыбака. Город славится на всю страну щедрыми дарами еще не до конца изгаженных речных просторов, поэтому многие жители, (если не большинство) уделяют рыбалке и рыболовству уйму времени.

Помимо обладания всевозможными удилищами, неводами, сетями и лесками («закиднушками»), граждане обзаводились катерами и моторными лодками, на которых уносились по течению или против, подальше от шума городского предаваясь приятному с полезным.

У некоторых обитателей нашего двора тоже имелись катера, называвшиеся по-местному «моторками». Тогда иметь личную моторку было столь же престижно, как позже автомобиль. Тем более что гараж не нужен. Стоит себе у берега на приколе, и все дела. Правда, стоит на цепи под замком, потому что угоны практиковались.

В нашем случае, когда дом на берегу, иметь моторку сам Бог, как говорится, велел! На зиму, конечно, ее родимую приходилось вытаскивать на берег, укрывать, зачехлять, а еще лучше прятать в сарай или водружать на крышу его. Подобные сараи имелись у каждой семьи для хранения дров и всякого хлама. Между прочим, моторка регистрировалась в отделе водной милиции, как плавсредство. Выдавались «корочки» и номер в виде металлической дощечки, которая крепилась на борт…

На следующей картинке – орудие в момент выстрела показано с некоторого удаления. Видно облачко дыма и пламя из ствола. Рядом с пушкой прислуга – два человека в синем. Виднеется фальшборт, напоминающий турникет.

С почтительного расстояния показано желтое судно, а ближе к нам - лодка или шлюпка, но, конечно, не моторка, в которой человек пять орудуют веслами. Крупным планом дана рука с веслом. Рука одета в синюю полосатую робу.

Снова появляются два туземца со щитами, луками и копьями. Тела коричневые, перья на головах и набедренные повязки желтые (племена цветом перьев различаются).

Крупным планом – наконечник летящего копья с желтым опереньем. Две фигурки: слева - морячок в тельняшке с непокрытой головой, справа – туземец что-то объясняет моряку, размахивая коричневыми руками, в одной из которых держит копье. Ближе к нам – решетчатый борт судна, изображенный частыми перекрестными линиями; далее – синяя водная гладь, а еще дальше – светло-зеленый берег. У самой кромки воды – масса черных точек (большое скопление народа)…

Владельцы моторок в свободное от основной работы время занимались рыбным промыслом (частным изловом), что давало существенную добавку к скромной советской зарплате. Верхом совершенства считалось иметь, помимо лодки, удочек, сетей и охотничье ружье. Тогда можно «вкушать от всех плодов»: тут тебе и рыба, и птица (охотились, в основном, на уток) – доход увеличивался значительно! Обычно подтверждением наличия в доме рыболова-охотника были гирлянды сушащейся на балконах и террасах воблы и истекающих жиром белужьих боков или осетровых балыков, вызывавшие зависть соседей и прохожих. Эти запасы потом всю зиму кормили их обладателей, а излишки распродавались – ездили торговать даже в другие города, где таких щедрот граждане не имели.

Наш сосед Павел Трусов (мы звали его «дядя Панька»), отец Альки и Тамарки, один из таких «старателей». Обладая как моторкой, так и двустволкой. Он был вредный, с волосато-мохнатыми как у гориллы руками и грудью, и все норовил дать подзатыльник или щелчок по лбу, если идешь мимо. Правда, когда напивался и становился добр, приглашал покататься на моторке. Он работал механиком на судоремонтном заводе, отчего всегда ходил выпачканный машинным маслом с паклей в руках. В моторах шибко разбирался и всячески улучшал свою лодку , проконопачивая каждый сезон и постоянно копаясь в моторе.

Наша тайная задача - чем-то навредить его моторке. Не располагая большими возможностями, мы могли ее лишь чем-то испачкать, написать мелом неприличное слово, засунуть что-нибудь в выхлопную трубу или вымазать калом замок. Он, конечно, догадывался, чьи это проделки и поэтому нас не любил.

Увлечение аборигенов рыболовством и охотой очень тесно дружило с браконьерством и выражалось в отлове осетров, стерляди, севрюги и белуги в неположенное время. А также и в самопальном изготовлении черной икры…

«Я с таким нетерпением выскочил из шлюпки и направился по тропинке в лес, что даже не отдал никаких приказаний моим людям, которые занялись привязыванием шлюпки к ближайшим деревьям. Пройдя шагов тридцать, я заметил между деревьями несколько крыш, а далее тропинка привела меня к площадке, вокруг которой стояли хижины с крышами, спускавшимися почти до земли. Деревня имела очень опрятный и приветливый вид. Середина площадки была хорошо утоптана, а кругом росли пестролистые кустарники и возвышались пальмы, дававшие тень и прохладу. Побелевшие от времени крыши из пальмовой листвы красиво выделялись на темно-зеленом фоне окружающей зелени, а ярко-пунцовые цветы китайской розы

и желто-красные листья разных видов кротонов и Coleus оживляли общую картину леса, состоявшего из бананов, панданусов, хлебных деревьев, арековых и кокосовых пальм. Высокий лес кругом ограждал площадку от ветра».

(М – М).

Часто дары Волги предлагались туристам, чей водный круиз заканчивался нашим причалом. В толпе приезжих шныряли подозрительные личности и, выбрав клиента, шептали доверительно: «Икорки не желаете? Недорого отдам».

Дефицитный продукт в магазинах не продавался, идя целиком на экспорт и пополняя советскую валютную «копилку». Посему, многие туристы прельщались и просили показать товар. «Продавец», часто не вполне трезвый, задирал рубашку, под которой обнаруживались привязанные к голому телу целлофановые пакеты с зернистой икрой. В смысле санитарии, дело, конечно, сомнительное. Можно с большим успехом отравиться. Ну, и что! Поезжай турист восвояси и травись на здоровье!

…Штурвал вертит рулевой. Перед ним большой компас. Все заштриховано черным карандашом, а контур рисунка – фиолетовые чернила. Темный силуэт корабля на синем фоне воды. Справа берег, но белый, возможно, песчаный. А может, лень было раскрашивать. Крупным планом – парусник. Две мачты, паруса наполнены попутным ветром. Все заштриховано черным. На переднем, большом парусе (забыл, как называется) намалеван череп с костями. Пожаловали пираты. Снова показано черное судно, но издали…

«Каждый из пиратов, собираясь идти в море, делал то, что считали нужным его товарищи по плаванию. Когда все было готово, пираты собирались в условленном месте и поднимались на корабль. У каждого был необходимый запас свинца, пороха и ружей. Отчалив от берега, они обычно начинали совещаться, где лучше запастись провиантом. При этом речь шла, прежде всего, о мясе. Пираты во время плавания, в сущности, питаются одной только говядиной. Правда, порой им достаются разные припасы, которые, они отнимают у испанцев. Иногда они бьют диких свиней и ловят черепах, мясо которых солят впрок. Бывают случаи, когда пираты намеренно нападают на испанские коррали, за изгородями которых пасутся тысячи диких свиней».

(Эксквемелин).

Автор, подстрекаемый дружками, неоднократно пытался ловить рыбу. Хотя бы на удочку. Но это тоскливое занятие не привилось, а страстное желание многих непременно сочетать пиво с воблой тоже оставило равнодушным. Это по большому счету. По малому – конечно, приходилось ловить и на удочку, и на закиднушку. Обычно для кошек, которые дежурили на берегу в ожидании поживы. Ради шутки также ловили мальков сачком или марлевым бреднем, но это так далеко от настоящего азартного рыболовства… Кстати, и к рьяным пляжникам я себя тоже не относил, потому что большую часть дня всегда проводил за письменным, дедовским, столом или за пианино. Одним словом, нетипичный представитель рыбацкого края…

… Черный парусник накренился и видно, на нем пожар – красные языки пламени и клубы дыма пожирают судно. Значит, выстрел произведен по ним. Ну, и поделом!

Две фигурки в синем (наши) у решетчатого фальшборта наблюдают за происходящим. Торчит из воды кусок, то ли мачты, то ли еще какой части утонувшего судна. Наверное, пиратское. Ура! Торчит деревяшка, окольцованная желтым металлом с гравировкой, но что написано не разобрать. Ну, и ладно – главное, с пиратами покончили.

Сине-зеленая гладь. На горизонте дымок удаляющегося судна…

… Многие владельцы плавсредств использовали моторки для отдыха и развлечений, в смысле – эх, прокачу! В свадьбах и прочих днях торжеств эти лодки тоже активно участвовали. На них с песнями и игрой на гармошке, катали подвыпивших гостей. Пляски в лодках нередко приводили к их переворачиванию…

Сижу летним вечером за столом, рисуя очередную «войнушку» или морское сражение: корабли стреляют друг в друга, пускают торпеды и тонут. Все изображается очень быстро и сопровождается авторскими азартными возгласами: «бум, бух или трах – тарарах!» Занятие увлекательное. В окно, выходящее на набережную, вставлена сетка от комаров (особенность местного колорита). По Канаве, урча двигателями, снуют быстрые моторки, создавая дополнительный псевдо-морской фон для моих настольных сражений. Конечно, плохо, что не крейсеры, эсминцы, миноносцы и броненосцы, но что поделаешь. Канава для них мелковата. Моторы продолжают урчать на все лады. В основном, дизели собственного изготовления из ворованных деталей. В городе много судоремонтных заводов и мастерских, а народных умельцев – еще больше. Навесные моторы (фабричные) редки, и считались несолидными.

У меня на бумаге тонет линкор, а тем временем из окна стали доноситься несоответствующие столь трагико-героическому моменту звуки веселой гармошки и пьяное пение. «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны…» Команда линкора в панике прыгает за борт. Спасательных кругов и шлюпок не хватает. Я переживаю за моряков, а «челны» и веселая песня все приближается – едут просто гуляющие или свадьба, какая. Эти звуки идут слева, а справа тоже доносится встречный хор и приближающееся урчание другого «челна». Ишь, как разгулялись, думаю. Тем временем, на своей картинке «бросаю» спасательные круги гибнущим героям. А за окном звуки все приближаются. Две разудалые компании несутся навстречу друг другу. Они своей интригующей бесшабашностью отвлекают меня от «серьезного сражения». Кажется, рисовал я какой-то эпизод Цусимского боя, находясь под сильным впечатлением от книги о русско-японской войне, прочитанной недавно.

«Из-за острова» слева заглушается мощным «Шумел камыш» справа. На пике общей какофонии «хоров» и тарахтящих моторов, раздается долгожданное «трах-тарарах», визг баб и мат мужиков. Столкнулись! В этот момент и у меня крейсер наскочил на мину. Бросаю свой искусственный бой и устремляюсь к окну – натуральное происшествие интересней! Зрелище, и впрямь, забавное! Лодки кверху килями, моторы заглохли, люди, как и баяны с гармошками, бултыхаются в воде. Первоначальный испуг, мат и визг сменяются хохотом и улюлюканьем, как потерпевших, так и солидной толпы зевак, мгновенно собравшихся на берегу и на мосту. Столкновение как раз под мостом и произошло. Не смогли разъехаться. Совсем забыв о своем сражении, я прильнул к оконной сетке. Но прелесть новизны тускнеет, и все мирно заканчивается. Мокрые гуляльщики выбираются на берег, благо он близко. Вытаскивают туда же и свои моторки. Если пьяному море по колено, то наша Канава ему по щиколотку – и не широка, и не глубока. Обычно, в подобных случаях никто не тонет, разве что шишку или синяк получит, потому что выросшее у воды население с измальства хорошо плавает. Столкновение подобных «челнов» повторялось с завидной регулярностью, каждый раз отвлекая меня на самом интересном месте от рисованных баталий…

…Волнение и опять буря начинается. Борт судна, кругом синее. Непогода разыгралась. Вдоль фальшборта идет морячок в тельняшке, а за ним крадется некто в поварском колпаке с топором в руке. Что-то назревает.

Теперь показано, как из-под компаса торчит рукоятка топора. Вот что задумал кок… Это старый прием, подкладывать железо, чтобы сбить показания стрелки. Так называемая «девиация» – погрешности компаса в силу влияния на него постороннего железа. Не хочет ли кок сбить с курса судно?

«… в бухте, там, где на расстоянии кабельтова от форта стоял большой красивый корабль, заклубился белый дым. Он целиком скрыл корабль, оставив видимыми только верхушки мачт. Стая испуганных птиц, поднявшаяся от скалистых берегов, с пронзительными криками кружила в небе. Английский флаг быстро соскользнул с флагштока на грот-мачте и исчез в белой облачной мгле, а на смену ему взвился «Веселый Роджер». Тогда все стало понятно – пираты!»

(Сабатини).

… Кок в желтом колпаке крадется. В руке пистолет. За ним из-за угла следит фигура в синем. Ага! Все тайное становится явным. Теперь кто-то топором (тем же или другим?) сбивает осветительный плафон на потолке, но кто – не разобрать. Действие, значит, в наши дни происходит, раз имеется электрический плафон.

Фигура в синем направляет на фигуру в желтом пистолет. У «желтого» из выреза на груди выглядывает тельняшка – и он морская душа. Кроме того, у него маленькая эспаньолка и усы, а на голове что-то темное, но не колпак, а что – не ясно. Тот, в синем, бритый до синевы (тавтология!) – ни усов, ни бороды, да и голова не покрыта, хотя с волосами. Желтый палит из пистолета, но синий успел отскочить(!). На помощь к синему бегут еще двое синих и вооруженных: у одного пистолет, у другого автомат. Сейчас дадут жару желтому! Ствол автомата – крупным планом. Желтый связан. Один из синих его расстреливает. Перевернем страницу…

… Много было поначалу в нашем дворе мужиков-курильщиков. Внизу, этажом под нами, один все курил и кашлял. Говорили, у него туберкулез, и мы подходить близко. А вскоре он, в подтверждение диагноза, умер. Осталась вдовой некая тетя Варя неопределенного возраста, ходившая всегда, глядя в землю и пугливо здороваясь. Ее не доводили. Не за что. Хотя изредка дразнили «Варькой». Имя неприятное! Даже зловредное. «Вар-ва-ра»! Сами посудите.

Во флигеле напротив, на втором этаже, жил другой курильщик, Бормотов-отец. Он обычно сидел на террасе, наблюдал за нашими играми, давал ценные указания, смоля папироски одну за другой и оглашая округу «художественным» кашлем с выворачиванием всех внутренностей. Не успел он умереть, как на той же террасе появился еще один куряка, толстяк, муж такой же толстой Зойки-хохлушки, сплетницы и хохотушки (в рифму вышло!) Он заливался кашлем, а она смехом – та еще семейка. Муж, конечно, регулярно и за воротник закладывал. Как после этого не закурить? Детей не имели. Поэтому, наверное, и веселились. Кашлял он только по вечерам, работая днем директором автобазы. Вскоре умер, но не от болезни легких, а от кровоизлияния в мозг. Когда кашлял, становился малиновым – сосуд и лопнул. Зойка, погрустив лишь пару дней, хохот возобновила.

Дядя Панька, владелец моторки, садил вонючие папиросы тоже со скоростью пулемета, но кашлял реже (здоров был черт, крепок и жилист!). Хотя тоже, коль случалось, кашлял от самой жопы (аж попердывал от натуги), с вывертом. Но никак не умирал. наверное, так и не живет до сих пор (шутка!).

Понятно, имея перед глазами столь дурные примеры, курением мы не баловались, восполняя этот досадный пробел множеством других гадких затей и пакостей. А наличие во дворе турника, волейбольной сетки, стола для пинг-понга и двухпудовой гири свидетельствовало о том, что мы вели, в целом, здоровый образ жизни.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Приключения продолжаются. Снова о городе. «Моряна». Аргумент без «фака». Дружок. Синяя фигура. Любовь. Чапаев. Обмороки. Партизаны. Испанцы.

Небрежно нарисованное судно (тип не разобрать). Далее, на фоне листвы (значит, на острове) – фигурка в синей тельняшке, а за ней следует фигурка вся черная с ружьем в руке. Скупо изображены деревья. Вошли в лес. Фигурка в синем пускается наутек. Вслед – из ствола вырывается дым и огонь. Стреляющего не видно. Он за кадром. Лишь один ствол торчит.

Снова водная гладь. Скользит желтое судно, удаляясь от берега, изображенного зеленым. Крупным планом - фигура в синем. Стоит к нам лицом, держась правой рукой за левую в области предплечья, из которого сочится кровь. Все-таки стрелявший ранил нашего героя.

Дерево с зеленой кроной. В ветвях примостилась синяя фигурка. То ли прячется от кого, сидя на ветке, то ли решил, таким образом, заночевать.

Синий поднимается в гору. На ногах черные сапоги, на боку кобура такого же цвета. Он высоко взобрался по зеленому склону. Фигура синеет вдали. Теперь сел отдохнуть. Крупный, достаточно, план: видно лицо и различимы скупые черты – точечки глаз, палочки бровей, вертикальная черточка носа, стрелка усов, полоска рта, многоточие щетины на подбородке, негустые полоски спускающихся на лоб волос. В общем, портрет так себе…

Минареты мечетей, синагога, костел, купола многочисленных православных церквей, наличие русского, татарского, еврейского и даже немецкого кладбищ, свидетельствовало о пестрой семье народов, населявших наш город. С приходом большевиков храмы стали интенсивно сноситься. А мосты и районы стали переименовываться в «Советский», «Кировский», «Ленинский» и т. д. Национальных распрей, несмотря на столь пестрый компот народов, никогда не случалось. Не знали и еврейских погромов, хотя на синагоге оконные стекла покрыты железной сеткой от православных кирпичей (случалось изредка!)

Хотя местные жители называли свой город «дырой», но справедливости ради, заметим, что он всегда был важным, с древних времен, торговым центром, где сходились дороги «Великого шелкового пути». Являлся он для России настоящими воротами в Азию. В свое время Петр Великий придавал очень большое значение этому форпосту на Востоке и замышлял соединить каналами российские реки, дабы водным путем добираться из Северной Пальмиры в Каспий. Император посещал город, и долго сохранялись его домик и бот, но в пламени Гражданской войны сгорело и то, и другое.

И еще одна историческая личность посещала эти жаркие места. Сам Стенька Разин бушевал некогда здесь. В память о герое сохранилось название некой возвышенности. «Разин бугор».

Если смотреть по крупномасштабной карте, то можно подумать, город омывается водами Каспийского моря. На самом деле до Каспия сотня километров. Сто километров, но каких!

Дельта реки ниже города распадается на множество рукавов, притоков, рек, речушек и образует уникальное скопление богатейшей флоры и фауны… Чувствую, сбиваюсь на путеводитель, поэтому лучше о том, как мне однажды в составе коллектива артистов пришлось поплавать в дельте на специальном судне, давая концерты для рыбаков.

Сбежав из консерватории с нервным истощением, летом решил поправить свое здоровье, поступив временно на работу в местный ансамбль песни и пляски «Моряна» (название сезонного ветра, дующего с моря). Коллектив состоял из хора, танцевальной труппы и оркестра. Народу много, более сотни. Концерты проходили на тонях, местах лова и разделки рыбы, в местных Домах Культуры, а то и на лужайке под открытым небом, где мой контрабас звучал особенно хорошо. Конечно, наиболее запомнилось не то, как выступали, а как рыбаки благодарили. При нас разделывали осетров и белуг, доставая черную икру и, слегка присолив, подавали к столу. Это нечто и описанию не поддается. Скажу лишь об осетровой ухе, такой наваристой, что ложка в ней стояла вертикально и не тонула. Сколько мы не переводили водки, ничто под такую закуску не брало. Да и с водкой напряг. Плавучие магазины торговали почему-то перцовкой. Она в жару да под осетрину совсем ни в одном глазу. Весело, весело было, и «нервное истощение» совсем у меня «истощилось» – почувствовал себя полностью здоровым… А мужское достоинство, назовем его условно «аргументом», на природе да под такую закуску находилось в наилучшей боеготовности, в связи с чем приглянулась мне одна жопастенькая плясунья. Хоть и не в моем вкусе (низкорослая и безгрудая), но зад компенсировал все. К сожалению, на судне не находилось ни одного места для уединения, и дело ограничивалось играми, поцелуйчиками и прижиманиями, что болезненно отражалось на яйцах – ныли бедные.… Потому, по возвращению из плавания решили наверстать упущенное. Она пригласила меня к себе домой с ночевкой. Жила одна. Я расфантазировался: ну, мол, покажу, на что способен, хотя где-то на периферии сознания что-то смущало – грудей нет, и ухватиться не за что… Долой сомненья! Выпью и будет не до них. Выпивки, действительно, оказалось достаточно много, а особенно закуски. Она накрыла щедрый стол, на ночь глядя. Но то ли не тот контекст, то ли еще что (излишняя сытость и опьянение). В нужный момент мой «аргумент» проявил полную индеферентность. Не зря, значит, что-то смущало… Получилось очень глупо. В ответ на «добро» ответил «черной неблагодарностью», отчего, засмущавшись, среди ночи покинул расстроенную подругу. Кстати, может причина в черной икре? Имелась на столе в несметном количестве, будучи привезенной, из той поездки. Значит, нельзя ею объедаться перед «энтим делом». Вот такая вышла поучительная история, господа! Не злоупотребляйте икрой…

… Герой забрался в пещеру. Коричневыми символическими окружностями показаны своды. Он ползет вперед, в правой руке держа пистолет. О ранении, кажется, напрочь забыто. И хорошо! Теперь «синий» дополз до желтой стены, в которой коричневеет небольшое отверстие. Он стоит к нам спиной, руки в боки, и смотрит в отверстие. Параллельные вертикальные черточки, довольно редкие, изображают волосы на затылке. Теперь синий стоит боком и держит в задранной руке пистолет, словно хочет бросить его вниз. Странным образом держит оружие за ствол, дулом к себе. Наверное, патроны кончились… А может, хочет его использовать, как топорик или молоток, держа за ствол, как за древко? Или, действительно хочет выбросить за ненадобностью – не орехи же им колоть?

Похоже, коричневое отверстие не в стене, а в полу – ракурс непонятен. Пистолет летит в отверстие. Далее показано нечто большое, круглое и желтое, похожее на кратер. Не снова ли герой на вулкан взобрался?..

…Имелся у меня дружок в средних классах, Кирилл Степанов. Жил неподалеку. Я ходил к нему в гости в отсутствии его родителей, чтобы доупаду резвиться, кидаясь подушками. Почему-то, это являлось основной нашей «интеллектуальной» игрой. Кроме подушек и нечего больше вспомнить. А вот судьба Кирилла оказалась печальной. Он увлекался электротехникой, хорошо паял и мастерил всякие интересные штуковины в своем жанре. Поэтому по окончании десятилетки пошел работать на электростанцию. Это было причудливое старинное здание в стиле «модерн», построенное в 1908 году. Нас туда как-то водили на экскурсию. Осталось неприятное впечатление: сюда не ступай, туда не ходи, это не тронь. Бесконечные щиты и рубильники, шипенье высоковольтных аккумуляторов. Жуть! Но это все как раз и привлекало Кирилла. Устроился туда помощником электрика. А кончилось тем, что по оплошности прикоснулся случайно к проводам под напряжением в 6000 вольт и, произведя собой вольтову дугу, сгорел дотла…

… Синяя фигура в горизонтальном положении: лег или на землю бросился. Крупным планом – пистолет в подвешенном состоянии, точно падает. Наверное, в кратер, что, по мнению автора, должно вызвать очередное извержение. Зачем же вызывать на себя извержение? Но об этом «повесть» умалчивает. На самом интригующим месте раскадровка прекращается с окончанием страницы. Что-то помешало продолжению сюжета или надоело. И такое не раз случалось. Поэтому и мы закончим затянувшуюся историю. Со следующей страницы начинается новое повествование, но не чернилами с цветными карандашами, а обыкновенным, простым карандашом, отчего качество изображения резко ухудшилось, и вообще все выглядит как-то небрежно. В заключение этой истории спросим, кто же был капитан Вильямс? Смеем надеяться, что это тот самый «синий», раз он прошел сквозь всю «повесть».

Учась в музыкальной школе, я, несмотря на битье и издевательства, все же сохранял в себе все человеческое, и влюбился в девушку с яркой фамилией Губаревская. В соответствии с фамилией и губы у нее пухлые и пунцовые. Училась вместе со мной в одном классе и, кажется, в отличие от меня, считалась очень способной. Жила в отдаленном татарском районе за Канавой, хотя не татарка. Ее папа, известный в городе барабанщик, играл в оркестре кинотеатра «Октябрь», самого лучшего в городе. Коллектив выступал в фойе перед началом вечерних сеансов. Играли профессионально, так что публика специально приходила пораньше, чтобы не только покушать мороженое, но и послушать хороший джаз. Оркестр состоял из трубы, тромбона, трех саксофонов, фортепиано и ударных. Контрабаса не имелось, и ударнику приходилось долбить большим барабаном сильные доли такта, чтобы создать фундамент. Контрабас в оркестре отсутствовал не по каким-то эстетическим соображениям. Не нашлось в маленьком городе достойного исполнителя. За роялем сидела женщина, жена ударника, так что, как видите, все деньги в семью! Мать, отец на месте, не хватало только дочки, например, в качестве певицы, тогда бы полный набор, но она еще мала. Я выглядел взрослее своих лет, поэтому меня пропускали на вечерние сеансы с родителями.

Пианистка, восполняя отсутствие контрабаса, постоянно играла басы в манере «ум-па, цум-па» (бас – аккорд, бас - аккорд), что портило общую картину и делало музыку архаичной. Но этим обстоятельством был недоволен лишь один я, слушавший джаз по приемнику и имевший возможность сравнивать. Там контрабас всегда бухал за всю масть, постепенно влюбляя меня в себя. А что с девочкой? Ничего. Из-за того, что родители такие хорошие музыканты, я так и не решился с ней заговорить. Но вернемся к оркестру. Музыканты чопорные, одетые одинаково, важные и трезвые (тогда еще «закладывать» перед игрой не являлось нормой) благосклонно принимали заслуженные аплодисменты. Они казались полубогами, вызывая уважение и зависть. В отличие от гадкой классики, которую мне навязывали в музыкальной школе, здесь звучала совсем иная музыка. Она интриговала необычной мелодикой, гармонией и ритмом. Играли по печатным нотам. Где-то доставали (!) В их исполнении я впервые услышал знаменитую мелодию Кармайкла «Звездная пыль» (“Star dust”).

Новая страница поделена на 15 кадров. Кадры кривые и косые, выполнены наспех. Никакого названия нет. То ли продолжение прежнего повествования, так неожиданно оборвавшегося, то ли что-то новое, но поспешное – даже название не написал. Но, тем не менее, приступим!

Согбенная фигура в полосатой рубахе, к нам спиной и в полоборота. Полосатая рубаха - должно быть, тельняшка. Опять моряк? Может, тот самый? Как-то странно тянет руки вниз, будто делает физзарядку: наклоны туловища вперед с касанием руками пола. Там, куда он наклоняется, лежит что-то маленькое и черное. Не пистолет ли? Похоже, наклоняется, чтобы поднять его. Выходит, зарядка не причем.

С левого бока чуть повыше фигуры виднеется небольшая окружность, похожая на отверстие в стене. По форме напоминает кратер из минувшего сюжета. Значит, это продолжение того рассказа?

Опять дыра, но поуже и повыше. Поодаль – человеческая фигура, расположившаяся почти на разделительной черте кадров, поэтому трудно различимая.

Дыра стала дырищей с рваными краями, а середина заштрихована. Темно и черно. Справа довольно крупная фигура, но не моряка. Человек в черной папахе, перехваченной красной лентой (единственный случай в данном повествовании, где применен красный карандаш, все остальное – простым). Под папахой лицо с усами, игриво закрученными вверх. Вылитый Чапаев в исполнении киноартиста Бабочкина или, на худой конец, Сальвадор Дали! Фигура дана по пояс. Туловище перехвачено крест-накрест пулеметными лентами. Наверное, красный командир, а никакой ни Дали! Но далее - совсем другое. Как хорошо: «Дали» и «далее».

Лодка. Поединок двух фигурок: кто-то кого-то схватил и хочет свалить. В середине – связанный, а по краям – мучители. Слева кто-то в колпаке с пистолетом в руке, справа некто, выглядывающий из-за межкадровой черты. У него в одной руке кинжал, в другой пистолет.

Теперь кадр расширен, потому что сцена многолюдна. «Связанный» бушует. Ударом ноги (связаны только руки) валит человечка в шляпе с кобурой на боку и в сапогах. Правее двое спешат на помощь упавшему. Один в упоминавшейся папахе с околышком, перехваченный пулеметными лентами и с ружьем наперевес. Значит, «Чапаев-Дали» является активным участником сюжета. Правее другой (тоже в папахе и с ружьем) идет прочь от греха подальше. Зато фигурка справа за спиной связанного тоже деятельна. Это тот самый, что в колпаке. Он замахивается пистолетом, чтобы оглушить разбушевавшегося пленника…

Одним из «любимых» моих «развлечений» в подростковом возрасте являлось падание в обмороки в душных помещениях. Помнятся три ярких случая. Первый в библиотеке. Стоял в очереди. Стоял, стоял и вдруг осел, как подтаявший сугроб. Меня сразу поднимать и откачивать. Быстро прихожу в себя и бледный, хотя очень стыдно и надобно покраснеть, покидаю место позора. Второй раз в бане. Ходили с отчимом Деревяшей. Он увлек в парную. Я и бухнулся на скользкий кафель. Вывели бедно-бледного в предбанник. Снова чувство стыда. Ну, и слабак, подумали мужики, посмееваясь. С тех пор бани ненавижу. С ними и еще кое-что связано… Когда был карапузом, мать меня брала с собой в женское отделение. Но по мере подрастания, начал замечать несоответствие женских фигур с огромными жирными ляжками, животами и отвислыми грудями чуть ли не до пола своей фигурке с пипкой на иной манер. Конечно, и тогда вызывали нездоровый не по годам интерес бурно волосатые промежности. Краем глаза из-под намыленных бровей косился на них. Но вскоре и женщины стали выказывать матери недовольство. Почему такого здорового лба водишь – ведь, наверное, все понимает? Что характерно, в обмороки не падал. Не до того – столько интересного вокруг! Третий случай падения случился, когда, будучи юношей, стоял в толпе на каком-то концерте, посвященном выборам. Душно и не протолкнуться. Очухался на полу в холодном поту и с привычным чувством стыда. Слабак! А надо мной склонилось множество любопытных голов: что это с ним? Стыдился ужасно этих припадков (что девушки скажут?). Вот уж не от мира сего. Все стоят и ничего, а тут, нате вам, какая неженка! Проклинал себя за то, что такой непредсказуемый…

«Используя преимущество внезапного нападения, испанец в первые минуты обезвредил форт и показал барбадосцам, кто является хозяином положения. Его пушки вели огонь с борта корабля по открытой местности за молом, превращая в кровавую кашу людей, которыми бездарно командовал неповоротливый Бишоп (Не Федотов ли?). Испанцы умело действовали на два фронта: своим огнем не только вносили панику в нестройные ряды оборонявшихся, но и прикрывая высадку десанта.

Под лучами палящего солнца, битва продолжалась до самого полудня, и, судя по тому, что трескотня мушкетов слышна была все ближе и ближе, становилось очевидным, что испанцы теснили защитников города».

(Сабатини).

Домик с черной крышей в отдалении. Туземная хижина. Сбоку что-то волнистое, наподобие леса.

Человек в шляпе с полями, похожей на котелок. Но это, все-таки, военный головной убор (такие на юге носят). Человек тоже перехвачен пулеметными лентами – партизаны что ли?– направляет пистолет на того, кто в папахе, украшенной околышем. С папахи свисает башлык или, как там это называется у казаков. Кстати, то, что эти типы опоясывают себя пулеметными лентами, свидетельствует: это не регулярная армия, а повстанцы, партизаны или бандиты. У того в папахе – забыл упомянуть – в руках ружье…

Фигура туземца (снова появилась!) с перьями на голове, целящегося из лука. В кого? Справа налево целится…

Смешение стилей и времен: тут и Василий Иваныч, который Сальвадор, и партизаны с туземцами. На этом и закончим эту путаную главу!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Топор. Лотос. Шаляпин. Перестрелка. Миклухо. Театр. Гаубица. Кинотеатр. Привет с Кавказа и снова гаубица. Папуасы. Сморкальщик. Атлас. Индейцы. Спортивные достижения. Туземцы.

Хоть и с некоторым опозданием, отыскался аналоговый текст о топоре у Даниэля Дефо. Топор, если помнит читатель, встречался в более раннем сюжете.

«Вскоре у них опять вышла ссора с тремя англичанами и вот из-за чего. Один из этих последних разозлился на невольника за то, что тот не исполнил какое-то приказание или сделал не так, как он велел, и неохотно слушал указания. Поэтому англичанин вытащил из-за пояса топор и кинулся на бедного дикаря не для того, чтобы поучить его, но чтобы убить. Испанец, бывший неподалеку, увидев, как тот нанес дикарю жестокую рану – он метил в голову, но попал в плечо, - подумал, что он отсек бедняге руку, подбежал и, умоляя его не убивать несчастного, заслонил собою дикаря, чтобы предотвратить беду.

Драчун еще пуще взбесился и замахнулся топором уже на испанца, божась, что он угостит его так же, как хотел угостить дикаря; испанец успел вовремя уклониться от удара и сам сшиб с ног негодяя заступом, который держал в руке (они все работали в поле). Другой англичанин, прибежавший на помощь первому, в свою очередь, сшиб с ног испанца; двое испанцев кинулись выручать товарища, а третий англичанин напал на них. Огнестрельного оружия ни у кого не было при себе; да и вообще не было иного оружия, кроме топоров и лопат; только у третьего англичанина оказался старый заржавленный тесак, с которым он накинулся на двух испанцев, прибежавших последними, и ранил обоих».

Лотос! Да, самый настоящий лотос расцветал там в дельте реки, где заповедник. И ни в Индию, ни в Египет не надо ехать. Но я его так и не удосужился увидеть – лень было жопу от стула оторвать. Каспийского моря тоже не видел, хотя оно совсем рядом, по той же причине. Кстати, до революции директором заповедника служил отец одного известного поэта, «Председателя земного шара», как он себя называл. А охотиться на дичь в дельту ездил другой известный человек (художник), прославившийся своими пышнотелыми купчихами и портретом Шаляпина в роскошной шубе. Именем этого художника названа местная галерея, в запасниках которой хранится и подлинный эскиз Врубеля к балету «Весна священная» Стравинского. Певец, чей портрет в шубе написал художник, тоже неоднократно выступал в городе. В уникальном цельнодеревянном театре, украшенном ажурной резьбой. Настоящий Терем-теремок, с потрясающей акустикой. Театр летний располагался в пышном городском саду «Аркадия», ставшим впоследствии «имени Карла Маркса». В шестидесятые годы двадцатого века чудо-театр сгорел, а взамен построили новый железобетонный, пригодный больше для партконференций, чем для опер…

… Слева направо палят двое. Тот, что в «котелке» - из пистолета. Тот, что с «башлыком» – из ружья, притом, опустившись на колено, по всем правилам военного искусства.

Сквозь две шеренги коленопреклоненных людей шествует, подбоченясь, тот тип, перехваченный пулеметными лентами, держа пистолет в руке. Он в шароварах, заправленных в сапоги; на голове нечто похожее на треуголку. Не сам ли Бонапарт? Но почему в шароварах, с пулеметными лентами и с пистолетом не той эпохи?

Между двух толстых ветвей большого дерева восседает некто и целится из лука (опять туземцы?).

«Пока мы стояли среди площадки, из-за деревьев и кустов стали показываться дикари, не решаясь подойти и каждую минуту готовые обратиться в бегство. Они молча и не двигаясь стояли в почтительном отдалении, зорко следя за нашими движениями. Так как они не трогались с места, я должен был каждого отдельно взять за руку и в полном смысле слова притащить к нашему кружку. Наконец, собрав всех в одно место, усталый, я сел посреди них на камень и принялся наделять разными мелочами – бусами, гвоздями, крючками для ужения рыбы и полосками красной материи. Назначение гвоздей и крючков они, видимо, не знали, но ни один не отказался их принять».

(М – М).

Посещение летнего театра называлось, «ходить в «Аркашку», и считалось уделом лишь просвещенной части городского населения. Никакой транспорт туда не доставлял, а парк располагался ближе к окраине. Так что приходилось переться пешком через весь город. Своей оперы город не имел, но часто приезжали труппы из других городов. То из Саратова, то из Куйбышева, то с Украины, то еще, откуда… Репертуар дежурно-провинциальный: «Князь Игорь», «Бахчисарайский фонтан» (балет), «Фауст», «Риголетто», «Тоска», «Чио-чио-сан», «Кармен»…

К посещению театра готовились как к большому празднику, надевая лучшие наряды. Для меня это становилось тяжкой повинностью – томиться три часа в духоте. Единственная отрада ситро и мороженное в металлических вазочках, как перед началом, так и в антрактах, если, конечно, проявишь проворство и быстро займешь очередь. Судя по огромным «хвостам» у входа в павильон, и для других это являлось, чуть ли не главным поводом посещения оперы или балета. Забыл упомянуть о нестареющем, «не пересыхающем» «Лебедином озере», где кучка девиц в балетных пачках бултыхалась в колышущихся тряпичных волнах. Забавное зрелище!

Ходили в культпоходы втроем – мать, отчим и я. Самыми ужасными оказывались дневные спектакли, когда иссохший деревянный театр-теремок, казалось, вот-вот вспыхнет на солнцепеке. От потолка и стен шел жар как от раскаленной печки. А одеваться нужно «по выходному» (не пойдешь в одних плавках) в плотные брюки и рубашку, а под ней еще и майка. Поэтому париться и потеть приходилось ужасно, отчего оперы и балеты вызывали в детском сердце отторжение, ассоциируясь с пытками жаждой, жарой и духотой…

…Стреляющая гаубица показана спереди: ствол, щиток, силуэты обслуги. Орудие вполне современное, не времен Наполеона, а, скорей, Первой Мировой. Некто на возвышении пялится в бинокль. Там, куда направлено окуляры, темной штриховкой показано скопление чего-то или кого-то (возможно, туземцев). Смотрящий держит бинокль в правой руке, а левую поднял, призывая к вниманию. Головной убор на нем иной: не папаха и не шляпа, на фуражку смахивает. На боку не то кинжал, не то кортик – что-то колюще-режущее, но не длинное…

…Посещение кинотеатров тоже становилось ритуалом. Зимой это выглядело вполне прозаично, а летом событие. Летний «Октябрь» находился в самом центре, и его посещение считалось чем-то вроде посещения званного ужина или чего-то в том же духе. Публика на вечерних сеансах собиралась солидная, интеллигентная – инженеры, врачи и т. д. Друг друга многие знали, и поэтому, гуляя перед началом по тенистому саду, отвешивали поклоны и обсуждали, кто как одет. Поедание мороженного разных сортов, опять таки из металлических вазочек, и попивание лимонада тоже входило в программу.

В летнем кино хорошо и тем, что не воспрещалось во время сеанса курить, и наш Деревяша смолил свой крепчайший «Памир» от души. Конечно, он не один предавался пороку. Дымило большинство мужчин, да так, что луч света из кинобудки с трудом пробивался сквозь сизые облака. Скамейки (зрительские места) элементарно врыты в землю, так что окурки затаптывались. Те, кто не курил, лузгали семечки или ели конфеты, бросая шелуху и обертки себе под ноги. Можно также спокойно плевать на землю, а отдельные личности, пользуясь общей увлеченностью сюжетом, облегчали мочевые пузыри, если приспичит. Но такое позволяли себе лишь мужчины, пользуясь простотой исполнения – достал и поливай. Взоры соседей устремлены на экран, и музыка гремит, заглушая журчанье. Поди, потом докажи, кто сделал! Может лужа от вчерашнего дождя?

Смотрели мы в этом «демократичном» кинотеатре трилогию «Хождение по мукам». Но для меня «хождением по мукам» являлось посещение вышеупомянутых опер, а летняя киношка - курорт! Ходили, по-прежнему, втроем, хотя на вечерние сеансы дети до 16-ти лет не допускались. Матери приходилось незаметно вместе с билетами совать контролерше рублевку, чтобы та признала во мне вполне взрослого юношу. Помимо этих «торжественных выездов», случались посещения киношек и более заурядные, так сказать, «сольные», когда бегал один. Это утренние сеансы, на которые пацаны валили скопом, благо билет стоил гривенник. На утренниках просмотрел я много корейских и китайских фильмов про «войнушки» и народно-освободительные движения, после чего, вернувшись домой, тут же приступал к воспроизведению увиденного на бумаге. Помимо корейско-китайской шелухи посмотрел тогда и кучу так называемых «трофейных» фильмов. Многосерийный «Тарзан» (дворы оглашались его знаменитым улюлюканьем – соревновались, кто лучше). «Остров страданий» про капитана Блада по роману Сабатини, (играли неделями в пиратов). «Багдадский вор» (цветной, большая редкость для того времени). «Индийская гробница» и «Тигр Акбар» (влюбился в кино-героиню). Смотрел и захватывающим наш фильм «Георгий Саакадзе» (потом долго сражались на мечах и геройски «гибли» в неравных поединках). Да, кино являлось настоящим окном в большой мир и всемирную историю!..

… Пышное дерево, обвитое лианами. Кто-то взбирается по веревочной лестнице, напоминающей ванты (опять морем пахнуло). Внизу стоит лицом к нам знакомый тип в папахе. На плечи накинуто что-то вроде бурки, руки держит на животе, словно, пляжному фотографу в Гаграх позирует: «Привет, мол, с Кавказа! Ку-ку!»

Опять гаубица со стороны, где заряжают. Намеком дана в несколько штрихов обслуга. А вокруг размашистыми линиями, то ли лес, то ли, черт знает что! И где-то в отдалении чернеет нечто, куда, очевидно, собираются стрелять. Наконец, орудие пальнуло. Виден вырывающийся из ствола огонь, нарисованный расходящимися из дула прямыми линиями. Кругом дым. Кто-то драпает справа налево с пистолетом в руках, одет в полосатое, на голове нечто плоское. Похоже, морячок.

Ступня и подъем ноги, а перед ними из земли торчит стрела с белым опереньем. Можно предположить, это нога драпающего, а стрела пущена преследователями. Опять, мать их, туземцы!

Стоящий в кадре справа отстреливается из пистолета, а слева – нечто темное и точкообразное, похожее на толпу…

«Около меня собралось человек восемь папуасов; они были различного роста, и по виду представляли некоторое, хотя и незначительное различие. Цвет кожи мало варьировал; самый резкий контраст с типом моего первого знакомца представлял человек роста выше среднего, худощавый, с крючковатым выдающимся носом и очень узким, сдавленным с боков лбом; борода и усы были у него выбриты, на голове возвышалась целая шапка красно-бурых волос; из-под которой сзади спускались на шею скрученные пряди волос, совершенно похожие на трубкообразные локоны жителей Новой Ирландии. Локоны эти висели за ушами и спускались до плеч. В волосах торчали два бамбуковых гребня, на одном из которых, воткнутом на затылке, красовалось несколько черных и белых перьев в виде веера. В ушах были продеты большие черепаховые серьги, а в носовой перегородке – бамбуковая палочка, толщиной в очень толстый карандаш, с нарезанным узором».

(М – М).

… Человек в цилиндрообразной шляпе. Откуда такой взялся? Раньше не было. Он держит за руку человечка в котелкоподобной шляпе (этот встречался раньше). Что означает рукопожатие, пока не ясно.

Слева шеренга лучников, натянувших тетивы. На головах перья. Туземцы, черт бы их побрал!

… Имелся у меня школьный дружок, помимо тех, ранее упоминавшихся, трех. Вадик Фомин. Рохля. Все время ходил с сопливым носом. Он обладал неким искусством сморкаться прицельно и на дальность из обеих ноздрей без помощи рук. Надо отдать должное мастерству и заметить, что сопли в его носу рождались отборные – густые, вязкие, зеленые, и никогда не кончались. Он оказался непревзойденным сморкальщиком и попадал по заказу в любую цель, но здесь речь о другом.

Жили мы по соседству. Мост через Канаву перейти и я у него. Жил он с мамой (отец отсутствовал по неизвестным причинам) и старшей сестрой, которая училась в мединституте. У сестры имелся медицинский атлас с цветными картинками… Когда дома не было ни матери, ни сестры, он мне сигналил со своего балкона, и я приходил.

Объектом нашего тайного изучения являлся этот атлас, который открывали на известной странице и подолгу любовались цветными картинками – женские половые органы в разрезе. Вадим потом так и пошел по медицинской части и стал военным врачом. Но не гинекологом, а хирургом. Как жаль! А вот по поводу сморканья в дальнейшем ничего не известно…

«Пока я разнимал двух драчунов, пытаясь развести их в разные стороны, старый индеец подошел сзади, и замахнулся на меня ножом. Я едва успел отскочить. Тут они все на меня ополчились из-за того, что я обвинил их в трусости. Я их укорял в том, что они, словно кролики, заползли в свою нору, вместо того, чтобы напасть на врага или охотой добывать себе пищу… Мне удалось запрятать бочонок с остатками рома, но они опять его нашли и устроили еще одну попойку».

(Джон Теннер «Тридцать лет среди индейцев».)

… Летящее, то ли копье, то ли стрела. Выразительный, острый наконечник. Попадание в цель. Вонзилось в грудь туземца, заштрихованного черным, и с черными перьями на башке. Значит, два племени враждуют, и морячок попал меж двух огней? Но пока не вполне понятно.

Опять лучник. Стоит слева. Справа пустое место.

Тот же лучник, но уже слева, тетиву натянул и целится.

Неожиданное: взрыв во весь кадр – про гаубицу вспомнил, наверное…

Зловещая рожа туземца. Перья на башке черные, рот полураскрыт, видны зубища; в руке (левой, вытянутой) лук, но без стрелы; правая рука наполовину за кадром.

Туземец белоперый. В руках что-то длинное бамбуковое, судя по поперечным полоскам, похоже на копье. Значит, точно, два племени конфликтуют…

…Мой наставник Вовка, видя, что я физически слаб, старался, как мог, развить меня. С помощью двухпудовой гири это делать оказалось, явно, преждевременно, поэтому он требовал освоения турника. Если слегка подтягиваться и дрыгать ногами как-то удавалось, то делать кувырок вперед для меня являлось делом совершенно недостижимым.

Наставник все упражнения выполнял с завидной легкостью, хотя ни в какую гимнастическую секцию не ходил. Будучи настырным и требовательным, он все-таки уломал меня вскарабкаться и сесть верхом на перекладину. Одна нога спереди, другая сзади. Конечно, «тренер» помогал, подсаживал, удерживал. Обещая и дальнейшую страховку, уговорил кувыркнуться вперед.

- Это совсем не страшно, только руки не отпускай и пальцы не разжимай, - подбадривал он.

Я решился, но пальцы, конечно, с непривычки и от страха разжались, перекладину выпустил и… оказался лежащим на земле. Страховщик тоже проморгал момент, а, может, мое нелепое падение входило в веселые Вовкины планы. Под насмешливые реплики и дикий хохот наставника я корчился от сильной боли в лопатке. Хорошо, что не головой о землю! На этом и закончилось мое совершенствование в гимнастике. Лопатка ноющей болью в течение многих лет напоминала о себе. Естественно, дома ничего не сказал и ни к каким врачам не обращался. Сам себе поставил диагноз – трещина, наверное - и успокоился. Что же касается головы, то по ней все-таки досталось с помощью того же Вовки. Но об этом чуть позже, а пока…

Два трассирующих широких следа – слева направо. Непонятно отчего такие следы? От стрел, копий или снарядов? Но они не оставляют подобных следов. Значит, художественный прием. А как еще показать полет?

Теперь три черточки летят, оставляя трассирующие следы. Но летят с другой стороны – справа налево.

Становится ясным, что летело: взрыв в некотором отдалении, а ближе к нам – фигура человека. Летели снаряды в ответ на копья и стрелы. Что снаряды летели, подтверждается дымящимся стволом орудия.

Лучник с левой стороны, а правее и более крупно – стрела в полете, очень похожая на обглоданную селедку: наконечник – башка, древко – хребет с ребрышками, а оперение – рыбий хвост…

… После проливного дождя затопило подвал нашего дома и, чтобы исправить положение, аварийная служба привезла ручную помпу для откачки воды. Разумеется, агрегат вызвал у нас большой и нездоровый интерес: как устроена, принцип действия и т. д. Мы пытались ею пользоваться, когда рабочие ушли на обед. Вовка и кто-то еще, взявшись с двух сторон за ручки, стали качать. Вверх-вниз, вверх-вниз… Меня наставник попросил подлезть снизу и посмотреть вблизи, как действует механизм. Думаю, что и в этом случае имелся злой умысел. Я охотно полез. Ослушание недопустимо. Да и самому интересно. Тут же и получил по голове одной из движущихся железяк (рычагов), да так, что искры из глаз! Улюлюканью и хохоту не было конца. Сознания не потерял – неожиданно крепок оказался, но потом долго прикладывал мокрую тряпку к огромной шишке на темени. Конечно, дома об истинных причинах ни слова. Подумаешь, ударился. С кем не бывает?

… Согнувшееся в дугу дерево под тяжестью висящих на ветвях людях. Гнется, но не ломается. Крепкая порода. Но зачем гнут?

Согнутый ствол, очищенный от листвы и веток, превращен в гигантский лук. Между концами натянута огромная тетива. Суетящиеся вокруг человечки своей малостью подчеркивают грандиозные размеры сооружения. Некоторые из муравьев-человечков подтягивают, вернее, волокут стрелу. Стрела показана крупно. Смесь аэроплана (у нее крылья), стрелы (оперенье) и ракеты (наконечник как боеголовка).

Тетива натягивается. Тянет толпа народа, а лук закреплен на земле.

Полет гигантской стрелы над выкрашенным синим карандашом морем. Она больше похожа все-таки на аэроплан, хотя крылья маленькие.

Внизу чья-то любопытствующая голова и часть зеленого берега с одинокой пальмой…

«Пушечные выстрелы, казалось, приводили туземцев больше в недоумение, чем пугали. При каждом новом выстреле они, то пытались бежать, то ложились на землю, затыкали себе уши, тряслись всем телом, точно в лихорадке и приседали».

(М – М).

… Из хвостовой части стрелы выбивается пламя. Это, действительно, ракета!

Опять «стрела» в полете, но пламя не видно.

Корабль черного цвета с черным дымом из труб плывет по синим волнам (лучше бы по Черному морю!). Не в него ли целили?

… Следующим этапом моего физического усовершенствования стало посещение секции классической борьбы, куда Вовка недавно начал ходить сам. Он коренаст и мускулист – настоящий борец. Я фигурой типичный легкоатлет – длинноног и долговяз. На школьных занятиях отличался прыжками в длину и в высоту, а тут, на тебе, борьба! Но, как говорится, за компанию и уксус сладкий…

«Колония стала благоустраиваться. Ее комендант и администратор жили в удобных каменных домах; остальные жители занимали дома, стены которых были сложены из дерна. Имелось три склада, предназначенных для хранения припасов, как всей колонии, так и личных. Лес, привезенный из Магелланова пролива, был употреблен для внутренней отделки домов и постройки двух шхун, на которых предполагалось обследовать побережье».

(Бугенвиль).

…Первое впечатление от посещения спортзала тягостное. В нос ударил резкий, вековой запах пота (помещение плохо проветривалось). Контингент малокультурный, но мускулистый и ни одного, подобного мне, «легкоатлета». Контрастируя с суровой мужественной обстановкой, в углу стоял, как показалось, смущенно зачехленный рояль. Наверное, для аккомпанемента художественной гимнастике, решил я. Позже прочел, как Ницше в юности, будучи приведенным другом в публичный дом, от смущения подошел к тосковавшему там пианино и вместо получения известных услуг весь вечер проиграл Шопена. Я, напротив, старался скрыть, что имею какое-то отношение к этому громоздкому «ящику», и внутренне краснел от мысли, что спортсмены вдруг пронюхают, что музыкант….

… Три фигуры по грудь. Слева в морской форме. Фуражка с кокардой, погоны. Похоже, капитан. Справа тоже морячок. Матрос в синей шапочке с помпончиком. А между ними некто. Оборванец, заросший бородой и густой шевелюрой грязно-желтого цвета. Лицо коричневое, хотя не негр. Загорел или грязный? Кто он?

… Занятия в секции оказались не из легких. Качание шеи, стоя на «мосту» (ложишься на спину, затем поднимаешь туловище, упираясь в мат затылком и пятками, и начинаешь раскачиваться взад-вперед). Мастера могут при этом держать в руках и отжимать штангу. Приседание со штангой, положив ее на плечи. Полагалось всем, хотя вес поначалу небольшой. Много еще, каких упражнений … Короче, борцу с фигурой легкоатлета приходилось туго. Коренастый Вовка, напротив, прирожденный борец…

«Должно быть, наступил полдень, когда индейцы увидели, как я вышел из дома и направился к ореховому дереву, стоявшему совсем рядом с тем местом, где они притаились… Не помню ничего, что случилось вслед за тем. Как индейцы схватили меня. Увидев, что двое крепко держат меня за запястья, я на долгое время потерял представление о том, что делалось вокруг».

(Дж. Теннер «30 лет среди индейцев».)

… Как вы, возможно, догадались, спас меня от непосильных занятий тот самый, оказавшийся «в кустах» рояль. Когда спортсмены узнали, что умею играть на этой штуковине (Вовка, гад, выдал!), то вместо того, чтобы запрезирать, как я предполагал, наоборот, зауважали и стали просить играть на заказ популярные мелодии: «Бессамо Мучо», «Эй, мамбо!» или «Мой Вася». Особенный успех имели «буги-вуги», которые я прилично «шпарил». Исполнялись, обычно, в ответ на вопрос: «Стилягу играешь?» Так что вскоре мои занятия свелись к роли аккомпаниатора, но не грациозным гимнасткам, как положено, а пыхтевшим на ковре потным парням.

Инструмент, конечно, расстроен, но в меру, и я не особенно мучился. Несмотря на «перепрофилирование», и от борьбы что-то полезное получил, физически весьма окреп. Конечно, пошел в секцию не только за компанию, но и с тайной надеждой стать сильнее. Жило во мне «графмонтекристовское» желание отплатить своим врагам, мучителям и обидчикам. Роман Дюма долго являлся настольной книгой, а романтический образ главного героя – одним из любимых персонажей…

… Две фигурки. Слева кто-то в черном и в черной фуражке направляет черный пистолет на стоящего справа со связанными за спиной руками субъекта в желтом с такого же цвета бородой и шевелюрой…

«… небольшое войско дикарей направилось прямо к их жилью. И через минуту хижины и скирды запылали, к великому ужасу и отчаянью… Индейцы как дикие звери рассыпались по плантации, разоряя и обшаривая все уголки в поисках добычи и, главное, - людей, о существовании которых они, по-видимому, были хорошо осведомлены».

Даниель Дефо (Д – Д).

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Морской простор. Отец вождя. Крыша. Желтый песок. Лагерь. Водная гладь. Самокаты и велосипед. Красный мост и денатурат. Пулемет синего цвета. Адмирал. Иная музыка.

Человек в профиль. На голове зеленая каска, по виду фашистская. Одет в синее. На плече погон. Рожа черная с усами, но европейской расы (черная, возможно, от загара, а, может, и от копоти). Видно сразу человек плохой.

Морской простор. Черное судно с дымом такого же цвета по обоим бортам от орудийных залпов.

Верхняя часть мачты с реем и марсом (смотровое гнездо – для тех, кто не в курсе), а еще выше вымпел синего цвета. С марса спускаются ванты по обеим сторонам мачты.

Пушка зеленого цвета. Выстрел из пушки, которая теперь синяя (карандаши перепутал, наверное). Красно-желтое пламя из ствола. Взрыв там, куда попали, красным «кустом».

Кадр поделен на два по горизонтали. В верхней части («куда попали») догорает на воде корабль. В нижней – в волнах почти голый пловец. В одних синих трусах. Тело коричневое, но, вряд ли, негр, и плывет к чему-то черному, торчащему из воды вдалеке. Наверное, он с того корабля, в который попали.

Из воды торчит нечто желтое. Большая часть находится под водой (показано в разрезе). То ли островок, то ли огромный покатый камень. На него взобрался наш пловец, а справа что-то плывет под парусом…

«Нас встретила огромная толпа мужчин и женщин, настороженно разглядывавших. Наиболее смелые подходили, заглядывали даже нам под одежду, как бы желая удостовериться, что мы такие же, как и они, и ничем не отличаемся от них. Ни у кого не было при себе никакого оружия, даже простой палки. Они не знали, как выразить свою радость при виде нас.

Вождь округа пригласил нас к себе в дом. Там находилось пять или шесть женщин и один почтенный старец. Женщины приветствовали нас, поднося руку к груди и произнося «тайо». Старик оказался отцом вождя. О его возрасте свидетельствовала лишь печать благородства, которую обычно годы налагают на красивое лицо. Седая голова, длинная борода, сильное и гибкое тело, лицо без единой морщинки не носили никаких следов дряхлости. Почтенный старец не обратил внимания на наше появление и удалился, не отвечая на приветствия и, казалось, не выражая ни страха, ни удивления, ни любопытства, и, отнюдь, не разделяя того восторга, который мы возбуждали у всех представителей этого народа. Весь его озабоченный вид говорил о том, что он боится, как бы их счастливая жизнь, протекавшая до сих пор в безмятежном покое, не нарушилась с появлением пришельцев другой расы».

(Бугенвиль).

… На уроке астрономии учитель предложил на досуге понаблюдать за ночным небом, отыскать некоторые звезды и созвездия, полюбоваться Млечным путем. С улицы наблюдать плохо. Мешал свет из окон и свет фонарей, поэтому наблюдать лучше с крыши, да по возможности с высокой.

Один из моих одноклассников жил в восьмиэтажном доме напротив Почтамта. Дом привилегированный, сталинской постройки. Отец Половкова - шишка местного значения. В подъезде постоянно присутствовал специальный человек, спрашивавший с упорством попугая: «Вы к кому?». Просто так туда зайти постороннему нельзя.

Участвовали в «экспедиции» все «мушкетеры» Брусин, Федотов, Шестериков, я и сам хозяин, предложивший крышу своего дома для наблюдений. Решили, как стемнеет, взобраться на нее. Но вот незадача: дверь на чердак заколочена, о чем сообщил тот специальный человек («Нет, ребята, туда нельзя!»). Поэтому попасть на крышу можно лишь по узкой наружной пожарной лестнице, не имевшей даже предохранительного ограждения. Сюрприз неприятный, но что нам, «мушкетерам»! Не отступать же? Страшновато, но полезли гуськом. Хозяин впереди. Попыхтели, попыхтели, и вскоре ступили на жестяную крышу, громыхавшую под нашими ногами. До «специального» человека звуки не доходили, иначе он, непременно, вызвал бы милицию.

Осеннее небо на счастье безоблачно, безлунно и многозвездно. Обзор как в планетарии, не то, что снизу. Казалось, на крыше так светло от холодного звездного сияния, что можно спокойно читать книгу. И мы начали «читать», но книгу небосвода.

Налюбовались вдоволь бескрайним «разливом» млечного пути. Отыскали «ожерелья» нужных созвездий и «алмазы» наиболее крупных звезд. И вспомнили, что пора спускаться. Тут вздрогнули. Стоило посмотреть вниз, как мурашки по спине. Оказалось, лезть вверх легче, чем спускаться вниз. Но друг перед другом нельзя выказывать, что боишься, и мы полезли. Первым поставил ногу на ступеньку Половков. Он оказался решительным парнишкой – недаром отец в Обкоме работал. За ним шагнули в пугающую темноту и «мушкетеры». Спускаться надо задом, судорожно вцепившись пальцами в железные поручни. Меня прошиб холодный пот, но все прошло благополучно. С тех пор приобрел устойчивую фобию – боязнь высоты…

… Желтый песок, рядом синяя вода. Мужская фигурка в желтых трусах. Тот самый пловец? Но он, как помнится, был в синих. Когда успел поменять? Он поднял руку вверх, словно машет кому. Но кому?

Плывет по синим волнам черный корабль с черным дымом из трубы (об этом ранее сообщалось). Вот, кому машет, наверное.

Вода синяя-синяя как синька. Началось волнение. А корабль желтым стал (карандаш перепутал, возможно), хотя дым, по-прежнему, черный. Небо, как и вода, тоже синее-пресинее, сулящее бурю.

Фигура морячка. Синяя тельняшка проглядывает из под коричневой куртки. Штаны черные. Рожа непонятная: бороденка, волосы всклокочены. Смотрит вдаль.

Берег с пристанью. Белая изгородь и причальные тумбы. Синяя толпа народа. Над головами взвиваются приветственные ракеты. Встречают приближающееся желтое судно…

«После полудня я сошел на берег с оружием и вещами, и мы разбили лагерь на берегу речки, из которой собирались брать воду. При виде вооруженных людей и наших приготовлений к устройству лагеря вождь сначала не проявлял ни недовольства, ни удивления. Однако спустя несколько часов подошел ко мне со своим отцом и несколькими старейшинами общины и знаками дал мне понять, что наше пребывание на их земле им не нравится».

(Бугенвиль).

… Ликующая толпа подбрасывает вверх фигурку в синем. Толпа тоже синяя. Видны тельняшки. Моряки.

Большое овальное окно оранжевого цвета, сквозь которое виднеется синяя гладь. На горизонте – корабль. У окна человек в морской форме. Смотрит вдаль. К нам обращен затылком.

Орудийный ствол зеленого цвета, телескопического устройства: из более толстого выглядывает более тонкий, как в выдвижном удилище. По-видимому, орудие корабельное, но какой-то странный фасон. Явная выдумка!

Водная гладь, по которой два судна приближаются к зрителю. Суда черного цвета. Видны лишь носы и мачты, да по бортам дымок, то ли от выстрелов, то ли из труб.

Мощный взрыв у носа черного судна. Пламя дано желтым, дым – черным. Непонятно, правда, в кого попали и чем. Из пушки или торпедой? Потому что взрыв на воде, хотя и у борта.

«В первый момент англичане приняли взрыв заряда торпеды за взрыв авиационной бомбы. Но после захвата двух пловцов у них не было больше сомнений в действительном характере нападения, произведенного на их базу.

Упорные циркулирующие среди населения слухи подтвердились: утром 30 октября итальянской подводной лодке удалось приблизиться к входу в гавань и выпустить торпеду, которая повредила металлические сети, прикрывающие вход в гавань».

(Валерий Боргезе «Десятая флотилия МАС»).

… Решил купить взрослый велосипед. До того катался на самокате. Умели пацаны, мастерить отличные самокаты из дощечек и подшипников. Очень ловко получалось. Передняя вертикальная доска с ручками, чтобы держаться; к ней под прямым углом – доска, на которую становиться; впереди ведущий подшипник и еще один в хвостовой части. Лихо делалось и поворотное устройство. Коробки передач нет, но и без нее можно здорово кататься, соревнуясь в скорости…

Итак, решил обзавестись великом. Для этого надо летом в каникулы наняться куда-нибудь и кем-нибудь, чтобы заработать на покупку. Поверив с моих слов, что хорошо рисую, приняли временно в артель по производству детских металлических игрушек. Как несовершеннолетний трудился с 8-ми до 3-х с небольшим перерывом на обед. Работа заключалась в нанесении масляными красками на детские лейки и ведерки узора из цветочков по своему усмотрению: ландыши, колокольчики, васильки, незабудки и т. д.

О внешнем виде этих растений, конечно, представление имел, поэтому нарисовать не составляло труда.

Сидел один в личном «цеху», маленькой каморке с земляным полом и окнами без стекол. На стене не умолкало радио. Рисовал и слушал. Потом от едкого запаха краски голова болела, но что делать – хотелось заработать. Работа сдельная: чем больше намалюешь, тем больше заплатят. И я старался.

Артель располагалась недалеко от городского кладбища, так что звуки радиоточки часто заглушались траурными нестройными мелодиями , доносившимися снаружи. В основном исполнялось одно и тоже – похоронный марш Шопена из сонаты Си-бемоль минор, получивший в народе меткое название «Из-за угла». Главный элемент бессмертной мелодии - буханье большого барабана, доносившееся за версту. Сразу ясно: несут! Путь на кладбище лежал через мост над рекой Кутум. Мост назывался Красным, хотя выкрашен в этот цвет не был. Впрочем, главная площадь страны тоже не выкрашена. Если кто умирал, говорили: «Отправился за Красный мост». Чтобы попасть на работу, мне тоже приходилось идти по этому мосту.

Однажды, идя с работы в самый солнцепек, наблюдал занимательно-поучительную (как не надо делать!) сценку. Двое бродяг (по нынешнему – «бомжей»), расположившись на берегу на травке, распивали денатурат (технический спирт), сиреневую жидкость с большими градусами. Если кому надо - продается в скобяных отделах магазинов. Стоит намного дешевле вина и водки, так что беднягам по карману. На этикетке бутылки изображен череп с костями как на опорах высоковольтных линий – «Не влезай, убьет!» На улице тоже много градусов – за тридцать, поэтому согреваться изнутри времени «лучше не придумаешь». Но рядом река, и можно пыл немного охладить. Бедолаги пили и радовались жизни, оглашая округу песнями. А через мост несли очередного покойника, и долбил большой барабан, заглушая печальную мелодию, которую с трудом выводили на медных раскаленных и сверкавших на солнце адским огнем трубах еле державшиеся на ногах заранее пьяные музыканты. Поминки впереди, но душа, как известно, не ждет – получили аванс у добрых родственников покойного.

Осушив опасную для жизни поллитровку, выпивохи окончательно разомлели и решили освежиться в реке. Вода зеленая и дурно пахла. Но что им? Разделись. Один оказался инвалидом. Отстегнув деревянный ножной протез, он бросился в мутные воды и бойко поплыл. Второй, ничего не отстегивая, быстро искупнулся и, выйдя на берег, бухнулся на травку, загорать. Инвалид, тем временем, доплыл до середины, демонстрируя, что и отсутствие ноги пловцу не помеха. Второй, наблюдая за коллегой, подбадривал его в красочных матерных выражениях (примеры приводить воздержимся).

На мосту и на берегу стали собираться зеваки, заинтересовавшиеся странным купанием в тухлой воде. Некоторые, тоже приняли участие в подбадривании пловца. Вдруг голова одноногого скрылась, – нырять вздумал, решили зрители – но голова, нарушая все мыслимые сроки пребывания человека без воздуха, не показывалась. Публика заволновалась. Не утоп ли? Но никто почему-то не спешил бросаться спасать. Собутыльник вместо того, чтобы придти на помощь, залился истерическим хохотом и, схватив протез, потрясал им с криками: «Эх, Васька, ногу забыл! Как на том свете без нее будешь ходить?»

… Зеленым дан берег, к которому пристает зеленая шлюпка, с «зелеными» людьми. На берегу толпа народа, но синего цвета.

Строчит пулемет, у которого рожок для патронов задран вверх (иностранной модели). Из дула – красное пламя и облако черного дыма. Виднеется белая кисть руки, держащая гашетку. Кстати, пулемет синего цвета. Значит, морской (!). А в кого стреляет не совсем понятно…

Белое небо (незакрашенная бумага). Остров, изображенный плавным овалом, тоже белый. Возле него в воде лежат или плывут в разных позах темно-синие фигурки, похоже, сраженные пулеметной очередью.

Поясной портрет адмирала – никак не ниже чином – так разукрашены его синяя фуражка и китель. «Чингисхановой» внешности: маленькие раскосые глазки, узенькие усики, опущенные концами вниз. Под портретом размашистая подпись «Конец». Очевидно, конец рассказа… Но история про велосипед еще не закончена.

Итак, зарабатывая на велик, каждый день малевал цветочки, и параллельно слушал вечно журчавшее радио. В то лето в Москве проходил Международный Фестиваль Демократической Молодежи и Студентов – так он официально назывался, – шел 57й год, мне 15 лет. По радио передавали концерты фестиваля. Я впервые услышал иную интересную музыку. Она захватила. Это ничем не походило на ненавистную классику, которой мучили в музыкальной школе. Острые ритмы, необычные инструменты, в частности саксофон, радостные голоса певцов, интересные и необычные мелодии. Крася лейки, делал открытие: значит, есть и приятная музыка! Слушая, стал понемногу «оттаивать» и забывать о побоях, связанных с Моцартом, Бетховеном и этюдами Черни. Заинтриговал звук электрогитары и барабанные ритмы. Появилась мечта, после покупки велика, купить ее и научиться играть. Справка: электрогитары тогда в магазинах не продавались, торговали лишь семиструнками.

Услышанные мелодии запоминались и, приходя домой, срочно подбирал их на пианино…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

«На Луну». Плутарх о Луне. Крайняя плоть. Система Птолемея. Влюбленности. Ссора на борту. Данте и Галилей. Брат Вася и черный перец. Кеплер. Дикие игры. Вариация. Дядя Юрий. Опять про Луну.

«На Луну» – название новой рисованной повести.

Над белой поверхностью летит ракета, оставляя след. Небо синее, а на Луне атмосферы и кислорода нет, и оно должно быть черным. Неужели автор не знал?

Подзаголовок: «Москва». Черные «решетки» многоэтажных домов с просветами окон. Внизу шныряют по широким магистралям сотни авто. Ночь над городом. Небо темно-синее.

Космодром. Оставляя огненный след, взмывает некое сооружение (многоступенчатая ракета). Небо ночное. Внизу в темноте виднеются постройки.

Ракета в полете. На фюзеляже светящиеся иллюминаторы. По бокам – связка топливных ракет (ступеней), наподобие толстых бревен. Небо синее, хоть и темное. Если в космосе летят, то синим, быть не должно. Это мы выяснили.

Внутри обитаемого модуля. Яркое освещение: белая, незакрашенная бумага. Фигура космонавта, одетого в коричневую робу. Символическим овалом показана округлость помещения. В стене окно-иллюминатор. Фигура в «межведомственной» позе: не то стоит, не то сидит, но на состояние невесомости не похоже.

Иллюминатор дан крупно, во весь кадр. Он почему-то квадратный и обрамлен некой скобкой с заклепками. Странно, что квадратный. А ранее на рисунке – вид ракеты снаружи – они круглые. Может, самопроизвольно меняют форму?

Видна Земля. Ее покатый бок занимает половину окна. Значит, не так высоко поднялись. Сияют океаны, зеленеют леса, коричневеет суша. Красота!

Луна во весь кадр белоснежится на фоне, по-прежнему, синего космоса. На ее поверхности невразумительная рябь рельефа.

«Очень давно люди заинтересовались физической природой Луны. Видимая невооруженным глазом неоднородность лунной поверхности наводила на мысль о каком-то подобии Луны Земле. Так, Анаксагор и Демокрит считали, что на Луне есть горы и долины. Первая известная специальная научная работа о природе Луны написана была в 1-м веке н. э. Плутархом. Он, в частности, доказывал, что пятна на ней не могут быть зеркальным отражением морей и суши Земли, как считали некоторые ученые в древности».

Занятия «бытовой» анатомией всегда входили в круг пацанских интересов. Взаимопоказывание пиписек с девочками - дело обычные. Но мы и между собой выясняли некоторые различия в устройстве гениталий: у кого, какой длины и формы, например. Имелись и более существенные отличия: у татарчат пипки обрезаны. Это страшно интриговало нас, русских, и мы все время просили их: «Покажи!» Те с удовольствием демонстрировали, не вполне понимая нашего нездорового интереса. А мы пытались и у себя добиться такого эффектного вида. Старательно залупляли, находя там скопление дурно пахнувшей творожистой массы (закрытые «боеголовки» прели в жару). Но, как не старались отодвинуть подальше крайнюю плоть, она с природной неумолимостью возвращалась на место. Были этим крайне (плоть тоже «крайняя») удручены и завидовали «счастливым» татарам (обрезанных евреев среди нас не было).

«В конце первого тысячелетия до н. э. начала зарождаться теория движения Луны. Как известно, до гелиоцентрической системы мира Коперника была общепризнанна геоцентрическая система Птолемея. Согласно ему в центре мира находится Земля, а по круговым орбитам вокруг нее равномерно двигаются Луна, Солнце и планеты».

(Здесь и ранее цитируется из книги К. А. Куликова и В. Б. Гуревича «Новый облик старой луны»).

В девочек я охотно влюблялся, начиная с младших классов. В детский сад не имел счастья ходить, так что более ранних сведений не имею. Правда, эта любовь всегда, так сказать, на расстоянии – смотрел, мечтал и не более – никаких объяснений. От многих объектов моего пристального внимания часто невыносимо пахло потом или изо рта, что сразу гасило хрупкие чувства. Обычно следствием такой «любви» становилось манипулирование со своим «аргументом». Под одеялом или в сортире, но до оргазма, дело еще не доходило. Приятно «дрочить», как это называлось, и не более того…

… Ссора на борту. Три коричневых фигуры. Один сидит в кресле, другой тянет к сидящему руки, словно собираясь душить. Третий наблюдает за происходящим, но, судя по наклону туловища, тоже готов ввязаться. На стене над головами выясняющих отношения находится что-то квадратное и коричневое: не то картина, но то окно-иллюминатор.

Ракета в полете. Показана с приличного расстояния на синем фоне. Можно сказать, на упорно синем фоне! Из хвоста выбиваются два «куста» красного огня. Неужели два сопла и работают одновременно два двигателя? В кадре новая деталь – купол огромного парашюта, под которым болтается что-то вроде ящика или гондолы. Но как может себя чувствовать парашют в безвоздушном пространстве, где не то что восходящих потоков, но и самого воздуха нет? За что ему «цепляться» прикажете? Явное художественное преувеличение опять…

… Посещение общей мужской бани сопровождалось не только паданием в обмороки, но и пристальным созерцанием множества мужских достоинств во всем их разнообразии и красе. Тут и аршинные, и малюсенькие, толстые и тонкие, прямые как колбаса «салями» и скрюченные как «Краковская». Среди моющихся много татар с их оголенными «боеголовками». Евреи встречались реже, и тоже крайней плоти не имели.

Я обычно ходил в баню за компанию с Деревяшей, у которого, хоть и не большой, но обрезанный. От этого, помимо, здравой санитарности, веяло взрослостью и вызывало уважение и зависть. Притом, оголены «достоинства» (имелись «залупы», как мы это называли) не только у мусульман и иудеев, но и у многих русских мужиков. «Наверное, оттого, что с бабами живут», - считали мы, и зависть брала!

«Взгляды своих современников на природу Луны обсуждает Данте в «Божественной комедии». Леонардо да Винчи и английский ученый Джилберт считали, что темные части Луны – это суша, а светлые – водная поверхность.

Новый период в изучении Луны – период телескопических наблюдений открыл в 1609-10 годах Томас Харриот и Галилео Галилей. Последний уже знал, что на Луне не бывает облаков, так как контуры лунной поверхности всегда одинаково видны четко. При этом Галилей был уверен в существовании у Луны атмосферы. Первым, кто пришел к выводу, что атмосферы нет, был Христиан Гюйгенс. На эту мысль его навело наблюдение лунного края во время солнечного затмения».

(Оттуда, что и ранее).

… Из-под нижней кромки кадра торчат две головы затылками. Под головами части коричневых туловищ. Наверное, те, что конфликтовали. Слева, снизу доверху, тянется коричневый овал стены ли, корпуса ракеты или края иллюминатора. Впереди в упорной синеве космоса парит белое многоступенчатое сооружение – другой космический корабль. Чей? Если сначала наш, то этот неизвестно чей. У нового корабля тоже два сопла, а ступеней поменьше. Наш причаливает к этому, который пока неизвестно чей. Показано сближение и касание…

…От брата моей матери, дяди Юрия, который отчаянный пьяница и «Дон-Жуан», родился в 52-м году, мой двоюродный брат, названный в честь дедушки Василием. Он оказался ребенком умственно отсталым (зачат по пьянке) и не смог учиться в нормальной школе. Но это в дальнейшем ему не помешало жениться на подобной себе и произвести ребенка, девочку. Тоже не вполне нормальную, но отличавшуюся необыкновенной способностью мгновенно справляться с пресловутым Кубиком-Рубиком, что нормальному человеку совершенно не под силу.

Брат Вася, когда подрос и получил инвалидность, устроился на работу грузчиком в продовольственный магазин. Его супруга - потомственная дворничиха, так что никаких интеллектуальных противоречий в семье не возникло. Несмотря на умственную отсталость, Вася быстро пристрастился к бутылке и табаку. Напиваясь, с ума сводил свою тетку, мою мать. Приходил после работы в гости и устраивал скандалы (жил он у жены). На следующий день, протрезвев, извинялся и слезно молил о прощении, но столь же бурно и настойчиво, напоминая дебоширство накануне. Неизвестно, что лучше, когда трезвый или когда «под газом». И трезвым, и пьяным он всегда старался помогать семье, тыря из магазина все, что под руку попадется. Однажды, сияя от радости, приволок мешок черного перца. Моя мать чуть ни в обморок. Куда девать столько? Такого запаса явно хватит нескольким поколениям. Вот, каков он «хозяйственный» брат Вася!

«Открытие Кеплером законов движения планет и Ньютоном – закона всемирного тяготения привело к переориентации исследований Луны. На некоторое время картографирование Луны приостанавливалось, и на первое место вышла теория ее движения, как раздел небесной механики, вообще сильно потеснившей в ХУ111 веке другие отрасли астрономической науки. Некоторые уточнения в эту теорию внесли еще в докеплеровский период Абдул-Вэфа в Багдаде (Х век) и Тихо Браге (ХУ1 век).

(Оттуда же.)

… В пору Васи подростка, мы с ним предавались так называемым «диким играм». Суть заключалась в следующем: я рисовал на бумаге страшную рожу, говоря, что это Паганини (известно, гениальный скрипач не был красавцем). Затем бегал за братом с этим портретом, пугая. Он визжал и прятался, переворачивая в квартире все вверх дном. Я не объяснял, кто такой Паганини – достаточно его крючковатого носа, выпученных глаз и растрепанных кудрей. В доме имелось «поганое» ведро для помоев, поэтому странное имя ассоциировалось с чем-то нехорошим («поганая Нина», например). Игра Васе так нравилась, что он, повзрослев, часто просил: «Поиграем в Паганиню?»

«Абдул-Вэфа открыл лунное неравенство, называемое вариацией, а Тихо Браге – «годичное уравнение». Но только Майер, Эйлер и Даламбер заложили основы современной теории. которая дает математическое описание наблюдаемого движения и строится на физических законах – законах небесной механики, причем Эйлер ввел важнейший метод вариации параметров».

(Оттуда же.)

… Округлые сооружения со светящимися окнами на фоне «синего» космоса. Из одного тянется соединительный тоннель в другой. Похоже на переходный отсек.

Так оно и есть! Контакт произошел. Корабли соединились, что подтверждается рукопожатием знакомой фигурки в коричневом и новой фигурки в синем комбинезоне.

Что за встреча? Кого с кем? Пока не ясно. В данном кадре имеем лишь панораму подлета ракетного комплекса, выпускающего оранжевое пламя, к белой поверхности Луны.

Ракетный комплекс дан крупно, оранжевый огонь вылетает из хвоста с прежней силой, но и новая деталь – опять огромный парашют, под которым болтается нечто большое.

… Дядя Юрий умер в одиночестве, сидя за столом, уставленным винными бутылками (запой). Очередная жена то ли в отъезде, то ли с ним в ссоре и ушла. Он просидел так несколько дней, пока соседи не почувствовали запах и не вызвали милицию. Сын Вася видел его обнаженным в морге и поразился невероятным размером детородного органа (открылась причина невероятной популярности покойного у женщин).

… Ракетный комплекс летит совсем низко, горизонтально поверхности Луны. Небо синее, ракета белая, огонь красный, лунная поверхность тоже белая и кое-где торчат скалы.

Ракета прилунилась и выпускает последнее облако дыма. Земля большим темно-синем диском закрывает солнце, которое испускает чернильные черточки лучей. Редкое зрелище: солнечное затмение на Луне!

Во весь кадр – космонавт в сизом скафандре. Хорошо хоть, что не в пижаме! Значит, автор учел, что на спутнице Земли весьма прохладно и дышать нечем.

Двое в скафандрах куда-то карабкаются.

Докарабкались до разлома в почве. Черная широкая, извилистая щель. Сверху летят черные камни. В нижнем левом углу три, едва различимые фигурки. Они, по-видимому, лезли на гору, а та, на тебе, взяла и треснула сверху донизу. Тоже редчайшее зрелище – землетрясение или, правильней, лунотрясение.

Катастрофа более подробно: фигура в скафандре пытается увернуться от огромных катящихся и летящих камней – настоящие “Rolling stones”.

«Падение или посадка, облет Луны, выход на орбиту спутника Луны – это задача собственно космонавтики, т. е. баллистики (небесной механики) и управления движением космического аппарата. Но эти наиболее очевидные задачи космического полета – далеко не все его задачи. Всякий полет, помимо решения той или иной задачи космонавтики, преследует определенные научные цели».

(Оттуда же.)

… Продолжение сюжета: фигура в скафандре убегает, а за спиной - град камней, обвал.

Крупно дан не то танк, но то бронетранспортер на гусеничном ходу, а точнее – луноход. На борту видны оконца-иллюминаторы, дверца открыта, внутри зеленый окрас, видна рука, захлопывающая дверь изнутри. Справа, опять катящиеся черные камни, от которых в луноходе укрылись наши исследователи, надо полагать.

«Луноход состоит из самоходного шасси, на котором установлен герметичный корпус, наполненный внутри и обвешанный снаружи многочисленной аппаратурой. И в частности, шестью системами передачи изображения - телекамерами и телефотометрами… Запас его хода не лимитируется источниками тока (аккумуляторы непрерывно подзаряжаются от солнечных батарей) и зависит только от жизнеспособности оборудования. Он может пройти значительное расстояние – вопрос только в том, сколько на это потребуется времени, учитывая небольшую скорость лунохода и местами малую проходимость местности».

(Оттуда же.)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Опять луноход. Аккордеон. Горе-футболист. Снова путешествие. Татарский язык и песня. Бугенвиль. Усы как у Гитлера. Сабатини. Самолет. Скорцени. Заваруха. Двуликий Янус. Части ноги. Опять заваруха. Ухо-горло-нос. С птичьего полета. Два индейца. Фиолетовая фигура.

Луноход катит по грунту в сторону белых гор. На светло-синем небе - а должно быть черным - круглая темно-синяя бляшка Земли, из-за которой выбивается, освобождаясь от затмения, Солнце.

Из открытого люка высунулась фигура с пистолетом в руке (опять старые мотивы!). Надо полагать, высунулась фигура в скафандре. Дана контражуром – подробности не разглядеть. Пистолет, должно быть, какой-то особый, «лунный», приспособленный для стрельбы в безвоздушном пространстве.

Черные, отблескивающие трубы, цилиндры или стволы. У самой кромки кадра что-то чернеет маленькое. Непонятно что.

Белоголубоватая вершина горы (конусообразная), на которой развивается красный флаг(!). А ветра на Луне при отсутствии воздуха нет. Вот незадача! Поэтому полотнище должно висеть как в штиль на море, а не трепыхаться.

Снизу в направлении вершины торчат три черных блестящих цилиндра как три ствола орудий.

Человек в скафандре лилового цвета от растертых пальцами чернил (оригинальный художественный прием) держит в руках древко развевающегося красного флага. Опять, несмотря на отсутствие атмосферы и ветра…

Отметим, юному автору пришла идея высадки человека на Луну и водружения там флага чуть ли не за двадцать лет до высадки американцев.

… У Половкова, на чей дом мы взбирались наблюдать за звездами, имелся маленький аккордеон. Он умел на нем пиликать. В частности, играл популярную тогда песню Евгения Родыгина «Едут новоселы по земле целинной…». Он и мне дал попробовать поиграть и показал аккорды этой песни. Я очаровался и инструментом, и музыкой. Стал бредить с тех пор аккордеоном. Игра на пианино казалась более заурядным делом. Аккордеон – модный инструмент и встречался во всех коллективах, приезжавших на гастроли в наш город. Я не пропускал ни одного концерта. Дома старательно рисовал увиденный инструмент, считая, теперь он мой. Особенное потрясение испытал от приехавшего с гастролями румынского аккордеониста, который все время бегал по сцене, разрывая красные меха и слепя блеском клавиатуры. Звали его Михай Табани, а аккомпанировал ему джаз-ансамбль под управлением Серджиу Малагамба. Руководитель-барабанщик играл на ударной установке с множеством барабанов и барабанчиков: от огромных и до самых мал, мала меньше. Барабаны вскоре стали следующим моим страстным увлечением. Рисовал без конца, мечтая обладать и играть на них…

… Опять вершина с флагом. Показана издали. Снизу из черных стволов изрыгается пламя. Кто палит по символу Советского престижа? Враги? Но откуда они взялись на Луне? Не те ли, с кем братались? Помните причаливание к ракете и рукопожатие «коричневого» и «синего»? Может, американцы?

Взмывающая в небо «толстая» – почему-то ступеней не убавилось, несмотря на длительный перелет - ракета. От нее в безвоздушном, но упорно синем пространстве, тянется черный длинный хвост.

Крупно дано сопло с вырывающимся красным огнем. А далее слово «Конец».

«Что собой представляют недра Луны по разным теориям? По Джефферсу, Луна однородна, т. е. возрастание плотности с глубиной обусловлено только увеличением давления вышележащих слоев при удалении от поверхности. Плотность в центре Луны при этом составляет 3, 41 г на кубический сантиметр, а давление – всего 46 тысяч атмосфер (по сравнению с 3, 5 миллиона атмосфер в центре Земли).

(Оттуда, что и раньше).

Кто в свое время не переболел хоккеем или футболом? Да, пожалуй, каждый здоровый мальчишка. И я не избежал общей участи. Это сегодня терпеть не могу ни того, ни другого, и поспешно выключаю радио или переключаю телевизионный канал, если начинается трансляция матча. Однако бокс люблю и смотрю. В нем мне видится миссия справедливого возмездия… Большинство населения сохраняет футбольно-хоккейную привязанность на всю жизнь. Не понимаю, что они в этом находят, доводя себя порой до инфарктов. Наверное, то же, что основная масса населения находит в цыганщине, блатяге и попсе. О, этот массовый вкус! Обыватель, увы, не исправим.

Стою в вагонном тамбуре, курю. Вдруг подваливает какой-то мудак с вопросом:

- Ну, как наши вчера сыграли?

Он, не зная меня, решил, что я, как и все, болельщик. Приходится что-то мямлить и отвираться, потому как стыдно, признаться, что я не от мира сего. Не скажешь, ведь «презираю ваш футбол»? Оскорбится до глубины души, а то и с кулаками полезет. А меня и поддержать будет некому…

Когда узнал, что и Шостакович страстный футболоман, то это еще больше его запрезирал. Сначала не мог ему простить оперетку «Москва – Черемушки». А великий симфонист в дальнейшем докатился и до «Марша милиции», который менты не оценили и не приняли. Но оставим в покое советского классика и поговорим о собственных пороках.

Зимой обязательно играли в хоккей чаще без коньков, бегая по льду замерзшей Канавы и гоняя сплюснутую консервную банку. Клюшки старательно изготавливались из дощечек, скрепляясь сапожными гвоздями и изолентой, но прочными от этого не становились. И после каждой яростной схватки превращались в щепки.

Летом сомнительный хоккей сменялся подозрительным футболом, где мячом служила плотно связанная куча тряпок или старая зимняя шапка. Иметь настоящий футбольный или волейбольный мяч - удел взрослых парней.

Честно говоря, я не очень любил эту игру, уставая бегать, и предпочитал рисование «войнушек». Но вдруг отчим сделал мне шикарный подарок, хотя я не просил, да и ничем не заслужил. Купил полную юношескую футбольную амуницию, состоявшую из майки с эмблемой «Динамо», трусов, гетр со щитками, бутсов и настоящего кожаного мяча. Продавалось роскошество в «Спорттоварах и стоило очень не дешево». Я обомлел! За что такое счастье? Учусь не на отлично, да и вообще… С одной стороны, конечно, дико обрадовался; с другой – насторожился. Заправским футболистом не являлся, как не мастак и в других видах спорта, а ноющая порой лопатка напоминала об «успехах». Быстро задыхался при беге, сильно потел, уставал и был хилым. Конечно, непререкаемый мастер футбола, как и всех других видов спорта - старший друг и мучитель Вовка.

Кожаная покрышка футбольного мяча очень жесткая, в отличие от волейбольного, потому что бьют ногами. Если стоя на воротах или бегая, получишь мячом в лоб, то искры из глаз! Понятно, что и вратарь из меня никакой (кличка «вратарь-дырка»). А защитник или нападающий и подавно. И надо же, несмотря на неуспехи, получил подарок, которому все дружки могли обзавидоваться и лишь сказать с тоской, и ненавистью: «Вот, как жиды богато живут!»

Поначалу тщательно скрывал, что располагаю такими ценностями, но часто доставал их, примеривал и любовался в одиночестве. В зеркале выглядел настоящим чемпионом. Только играть, как следует, не умел. Так бы себе и надо тайно радоваться «под одеялом», так нет черт, дернул! Подстрекаемый домочадцами – «тебе купили, а ты не надеваешь» – осмелился все на себя напялить и с настоящим упругим мячом, накачанным с помощью велосипедного насоса, выйти во двор. Все обомлели, а у Вовки отвисла челюсть и потекли не то слюни, не то сопли: «Вырядился… вот так фрукт!»

Стало страшно неловко, я покраснел, сознавая несоответствие спортивных заслуг облику. Нужно ли объяснять, что кончилось «хождение в народ» полным позором? Изумление ребят быстро прошло и они, задетые за живое таким вопиющим несоответствием формы и содержания, засрамили и освистали: « По мячу правильно ударить не может, а форму напялил!» Тут и соседи из окон повысовывались полюбоваться на такого. «Вырядился как павлин. Нам на еду не хватает, а ему форму купили!»

По окончании матча стал насквозь мокрый и грязный. Часто падая, отделал форму «под орех». Униженный вернулся домой, проклиная все на свете. Сорвал с себя обмундирование и запрятал подальше, чтобы впредь не прикасаться. Происшедшее стало хорошим уроком: не в свои сани не садись. Но, к сожалению, урок не пошел впрок, и в дальнейшем не раз столь же позорно попадал впросак, принимая «чужие сани» за свои, хотя и не в области спорта.

… Новый рисованный сюжет с многообещающим названием: «Путешествие очень далеко, даже неизвестно куда». Так отправимся!

Плывет по синему морю коричневый двухмачтовый парусник. Корпус коричневый, а паруса белые (незакрашенная бумага).

Поясной портрет человека в синей форме с погонами и портупеей. Голова непокрыта. Стоит к нам лицом. Личико не очень выразительное. Точки глаз и палочки бровей, штришок носа и три полоски – усики и рот, волосики на лоб спадают редкими черточками. Вот и весь портрет. Смеем догадываться, что это капитан судна.

Снова коричневый корабль, но дан поближе. У борта три фигурки торчат в одинаковой коричневой, форме.

Вид сверху: то ли катер, то ли баркас с дымящейся трубой и палубной надстройкой. Три синих фигурки. Две – у борта, одна – у штурвала.

По сине-зеленой водной глади движется белоснежный лайнер. Видна одна мачта. Судно, явно, винтовое…

Тесно дружили мы с татарами, да вот только, они могли говорить по-русски, а мы по-татарски так и не научились за исключением словечек: «бар» – да, «ёк» – нет, «якши» – хорошо. Да шутливых присказок с использованием татарских слов: «Киль манда – иди сюда!» или «Кая барасым – поедем мы за квасом».

В их речи мелодичное татарское воркование пересыпалось русским матом, так как своих равносильных ругательств не имели, как, впрочем, не имели и многих других важных слов. Например, «колбаса».

Любили мы распевать:

«Татарин татарочку

положил на лавочку,

высунул пипирочку

и засунул в дырочку».

А вот и обещанный «Мушкетерский гимн». Часто распевали мы его на разные мотивы (автор неизвестен):

«На кладбище, ветер свищет,

Сорок градусов мороз.

Сняв портняхи нищий дрищет

У кладбищенских ворот.

Вдруг земля заколыхалась,

Из нее вылез мертвец.

- Ах, негодник, оборванец,

как ты смел меня ругать?!

Нищий долго извинялся,

В жопе пальцем ковырял,

А покойник рассмеялся,

Громко пернул и пропал!»

Обычно, последняя строка иллюстрировалась выхлопом газа одним из исполнителей, что остальных приводило в дикий восторг.

… Во весь кадр вздымаются синие волны – буря. Стихия треплет коричневый парусник, а вдалеке виднеется другая мачта (не «белоснежного» ли парусника?).

Фигура в синем – к нам спиной – палит в воздух из пистолета, очевидно, желая привлечь внимание вдали плывущего судна.

Человек в зеленом без головного убора сидит или стоит. Все же, наверное, сидит. Колено согнуто. Но неизвестно на чем сидит. (Находится в правой половине кадра). Он, явно, военный – белеет пояс и погон. Кто таков?

Фигура в синем кителе и в форменной фуражке такого же цвета стоит на капитанском мостике. Рядом и выше – огромный вороненый ствол орудия.

На зеленом фоне спокойного моря дрейфует коричневый двухмачтовый кораблик с желтыми парусами…

«Значительно ближе мы находились от двух низких островов, покрытых деревьями и удаленных один от другого приблизительно на четыре лье. Мы приблизились к ним на полтора лье, и пока поджидали транспорт «Звезда» (Этуаль), сильно отставший от нас, я командовал Шевалье де Сюзаннэ (Шестериковым) с двумя вооруженными шлюпками, идти к северному из островов. Нам (Брусину, Федотову и мне) показалось, что здесь должно быть жилище, и можно надеяться добыть провизию. Отмель, простирающаяся вдоль острова и вытянутая довольно далеко на восток, заставила наши шлюпки сделать большой крюк, чтобы ее обогнуть. Шевалье де Сюзаннэ (Шестериков) не обнаружил ни хижин, ни жителей, ни продуктов. То, что мы издали приняли за деревню, оказалось лишь грудой скал и пещер. На деревьях, покрывавших остров, не было никаких съедобных плодов. На острове мы зарыли запись о своем праве на него. Шлюпки вернулись на корабль лишь в 10 часов вечера. Транспорт «Звезда» шел к нам на соединение. Мы все время находились на видимости берегов и убедились, что течение здесь идет от норд-веста».

(В соавторстве с Бугенвилем).

… Сине-зеленая вода и зеленый массив острова.

На фоне синей воды фигура в зеленой военной форме и каске держится рукой за небольшой штурвал.

Мчится катер, рассекая волны, паля из пушки и пулеметов. На носу башенное орудие, а посередине еще одна башенка с двумя пулеметами. Из всех стволов вырывается красное…

Огромный алый взрыв на паруснике (Пламя выше мачт!). Вдали тот, кто стреляет – маленькое суденышко с дымным облаком от залпов. Наверное, тот самый катер.

Двое «зеленых» (военных) стоят. Один в каске, другой без.

Военный в фуражке с кокардой (начальник) перевалился через стол, что-то выспрашивая у стоящего перед ним по другую сторону военнослужащего без головного убора, но с усами как у Гитлера. На столе виднеется чернильница с прислоненной к ней ручкой…

« - Виновен или не виновен? – закричал он (Федотов). – Отвечайте теми же словами, которыми вас спрашивают.

- Теми же словами? – переспросил Блад (Брусин). – Хорошо! Не виновен. – И, обращаясь к судьям, сказал: - Я должен заявить, что не сделал ничего, о чем говорится в обвинительном заключении. Меня можно обвинить только в недостатке терпения во время двухмесячного пребывания в зловонной тюрьме, где мое здоровье и моя жизнь подверглись величайшей опасности.

Он мог бы сказать многое, но верховный судья остановил его мягким, даже жалобным голосом:

- Я вынужден прервать вас. Мы ведь обязаны соблюдать общепринятые судебные нормы. Как я вижу, вы не знакомы с судебной процедурой?

- Не только не знаком, но до сих пор был счастлив в своем неведении. Если бы это было возможно, я вообще с радостью воздержался бы от подобного знакомства.

Слабая улыбка на мгновенье скользнула по грустному лицу судьи».

(В соавторстве с Сабатини).

… Большой синий самолет парит в небе. Он многомоторный, винтовой, но чей не ясно.

«Округлая» внутренность самолета, заполненная людишками в зеленом. Десантники.

Летящий самолет дан более крупным планом: различимы иллюминаторы и обилие моторов – по три на каждом крыле, хотя бывает не более двух.

Один «зеленый» в каске замахивается автоматом на другого «зеленого», который без каски, очевидно, собираясь огреть прикладом.

На желтой поверхности песка торчат коричневые столбы, окутанные колючей проволокой. За ней виднеется здание, тоже желтое, с точками окон в два ряда (двухэтажное).

«Самолет лег на крыло, стараясь оторваться от противника; я положил палец на гашетку, готовый в любой момент открыть огонь. Через некоторое время пилот выровнял самолет; я уже сказал себе, что все кончилось благополучно, как внезапно увидел, что нос нашей машины под острым углом устремился вниз. Обернувшись, я увидел искаженное лицо летчика (Шестерикова), пытавшегося, без особого успеха, вывести самолет из пике. Бросив взгляд через стекло своей кабины, я увидел, что левый мотор не работает. Самолет падал с все возрастающей скоростью. Не оставалось времени даже прыгать с парашютом. Я услышал в наушниках: - Держитесь!»

(В соавторстве со Скорцени).

… Желтая стена. Дверной проем. Коричневая дверь полуоткрыта и видны входящие солдаты в зеленом. По обеим сторонам часовые тоже зеленые и в касках с винтовками на плечах. Торчат штыки. Туловища часовых перекрещены желтыми лентами. То ли ремни портупеи, то ли пулеметные ленты.

Некий господин в зеленом без головного убора обращается к другому господину. Этот тоже без фуражки одет в желтую полосатую рубашку с короткими рукавами и с большим вырезом на груди. Кстати, из-за спины первого торчит винтовка со штыком.

Вот и заваруха какая-то! Фигура в зеленом замахивается чем-то увесистым на полуприсевшего в желтом, а за спиной «зеленого» еще одна фигура в желтом и собирается хряпнуть его тоже чем-то тяжелым, держа орудие обеими руками. Головы не видно. Осталась за кадром, потому что, замахиваясь, откинулся назад.

В спине зеленого торчит кирка. Он заваливается. Из раны хлещет ярко-красным. Но почему руки, держащие кирку, тоже зеленые, ведь замахивался желтый? Может, в спешке не тем карандашом мазнул?..

… Когда учился в классе восьмом, влюбилась в меня десятиклассница, очень эффектная девица, кареглазая брюнетка (мне нравились такие). Сама подошла и предложила встречаться. Я польщен, а дружки приуныли. Почему из всех выбрала именно его? Красавчики Брусин и Шестериков, а я так себе. К тому же очень комплексовал из-за своего искривленного носа (последствие побоев в пионерлагере). Изучая себя в зеркале, пришел к выводу, что являюсь двуликим Янусом. С одного боку нос нормальный. Значит, русский. С другого – искривлен. Значит, еврей. Это страшно мучило и казалось, что все возмущаются моей двойственностью. Поэтому, когда столь красивая девица обратила на меня внимание и выделила из всех, трудно в это поверить.

Начали встречаться. Она жила далеко от центра, в хулиганском районе. Обычно вояжи в чужие вотчины да по сердечным делам кончались плохо. В лучшем случае пиздюлей отвесят, а в худшем – «перышком» полоснут. Местные самцы строго блюли моральную чистоту своих самок и, не дай Бог, - с чужаком! Моя подруга оказалась «бандэршей» и местные жиганы, как выяснилось, ее побаивались. Я, как хахаль, приобрел своего рода «дипломатическую неприкосновенность», хотя, все равно, носил в кармане кастет («свинчатку»). Наши отношения далее обжиманий и поцелуйчиков не пошли, а по окончании школы как-то незаметно рассосались…

… Часть ноги. Зеленая штанина, желтая обмотка (портянок), черный ботинок. Кто-то улепетывает. Рядом валяется черный пистолет, большой как парабеллум. Наверное, убегающий бросил.

Две черные фигурки ведут «желтого» пленного. У него руки за спиной. Одна из фигурок высоко держит в руке винтовку, а другая – не то саблю, не то меч.

Теперь желтый (пленный, наверное, освободился) держит над головой то ли молоток, то ли кувалду и тоже желтую. Впереди, на коричневой земле полоса препятствий: проволочные заграждения, за которыми на фоне темно-синего неба (ночь) просматривается зеленая фигурка часового.

По коричневой земле ползет этот в желтом. В руке пистолет. Над ним в ночном небе, вернее на фоне его, две черные ноги шагающего часового. Остальная часть фигуры обрезана верхним краем кадра. Похоже, часовой не замечает ползущего.

Опять заваруха! В синей ночи свалка коричневых фигур. Драка или поединок.

Шесть фигурок повернуты к нам рожицами, точно позируют для группового портрета. Фигурки контурно-чернильные. У первой в руках пистолет, вторая и третья – со штыковыми винтовками, четвертая – опять с пистолетом, пятая - стоит руки в боки, а у шестой - в обеих руках по гранате. Внушительно экипированный отряд, заметим…

… Кривой нос меня сильно смущал. Заглядывался во все отражающие поверхности – столь ли ужасно? «Да», - говорили зеркала, и я впадал в отчаянье. Надо что-то предпринимать. Помимо всего, дыхание затруднено и насморки постоянно. Потом узнал, что вечно сопливятся и боксеры с искореженными носами. Сразу на душе полегчало. Не одинок. Черт с ними, с боксерами. Им поделом, а мне зачем? Самое главное, девушки не будут любить, хотя было исключение. Но то относил к недоразумению и, по-прежнему, страдал.

Собравшись с духом, пошел на прием к «Ухо-горлу-носу». Старушка-врач, у которой нос тоже далеко не греческий, если не сказать «крючком», подтвердила, что перегородка искривлена. Но это можно исправить. Операция пустяшная. Даже без наркоза. И выписала направление к хирургу.

- Ну, садись в кресло, - предложил веселый грузный дядька в халате сомнительной белизны и белой шапочке, которая, явно, ему мала, - Сейчас раз-два, и готово! Только не дергайся.

Я вцепился в ручки кресел и напрягся.

- Расслабься, не надо нервничать, - успокаивал красномордый врач, звякая на своем столике какими-то блестящими железяками. Ассистентка растянула мою ноздрю специальными крючьями, а хирург полез туда щипцами, и стал ковыряться достаточно болезненно. Я вдавился в кресло и вырубился.

- Ну, и слабак, молодой человека, - услышал я слова, приходя в сознание. – Тогда придется на столе, под местной анестезией.

Меня бледного и несчастного - даже холодный пот прошиб - уложили на покрытый простыней стол, зажав руки и ноги, специальными зажимами, чтобы не дрыгался. Я еще больше перепугался, но вырваться теперь невозможно. «И, зачем согласился на такую пытку? Красивым, видите ли, захотел стать?». Медсестра, подкравшись, всадила мне в ноздрю огромный шприц, отчего я заорал и, подскочив, чуть не свалился со стола. Ремни, которыми привязали, удержали. Грузный багроволицый хирург тем временем, торжествующе улыбаясь, приблизился, держа в руках никелированные орудия пыток и поигрывая ими как бывалый шашлычник шампурами, прежде чем положить их на огонь. Я задрожал. Роковой момент настал! «Палач» склонился над жертвой и тут мне в нос ударил перегар. Я почувствовал характерный запах, несмотря на местный наркоз. Сразу объяснилось и багровое лицо, и назойливая веселость. Товарищ слегка, а может и более, под мухой. Он, напевая «Нам песня строить и жить помогает», полез в ноздрю блестящими щипцами. Ассистентка старательно растягивала ее. Не скажу, что наркоз сразу снял боль. Он лишь ее притупил, и все, что делалось, я чувствовал. В носу происходило скобление, подпиливание и постукивание, «отвинчивание и завинчивание гаек». Почти, как при починке водопровода. Язык одеревенел, и я не мог выказать свое недовольство. Наконец, раздалось громкое «хрясть». Врач радостно продемонстрировал зажатую щипцами извлеченную из ноздри окровавленную косточку, приговаривая: - Порядок! Готово, молодой человек. Теперь задышите как насос!

Бросив косточку в металлическую тарелочку, хирург снял перчатки и пошел к рукомойнику, а медсестра старательно набивала мне в ноздри ватные тампоны: - Пока будете дышать ртом.

- Вот, как все легко, а вы боялись, - заметил «палач-шашлычник», вытираясь полотенцем.

В палате, когда отошла заморозка, началась расплата за «легкость» - ныла кость (в рифму!), как будто врач продолжал там шуровать.

Пролежал в больнице месяц и вышел с надеждой, что теперь стал другой (настоящий Жерар Филипп) и все чувихи мои. Но, увы, эйфория длилась до первого зеркала. Как было, так и осталось («Нетрезвый врач», – объяснял я себе неудачу). С тех пор перестал верить в передовую советскую медицину и перестал обращаться к врачам.

… Как бы с птичьего полета, но не очень высокого, показаны четыре ряда проволочных заграждений. Пунктирными линиями начертаны места прорыва, а стрелочками – направления.

Одинокая фигурка в темно-зеленом, держащая в руке что-то наподобие кнута или плети.

Опять темно-зеленая фигурка, но без кнута, а в шляпе-котелке или в каске.

Темно-зеленый бежит, раскинув ноги как в шпагате (опять художественное преувеличение). В одной руке плеть, в другой – пистолет.

Что-то зеленое, скрюченное, даже трудно разобрать что…

«Два индейца (Брусин и Шестериков) приблизились к брату (Федотову), явно намереваясь его заколоть, но я отрезал им дорогу и не пустил дальше. Тогда они меня схватили за руки; я не сопротивлялся, ведь чтобы ударить меня ножом, им нужно было бы высвободить хотя бы одну руку, и тогда, мне было бы легче увернуться. Кроме того, под одеялом, накинутым не плечи, у меня был спрятан большой острый нож, который я держал в правой руке; на него-то я и полагался. Стоявший слева и державший мою левую руку индеец (Шестериков) уже занес нож, собираясь нанести мне удар в бок. Но в это время его пьяный товарищ (Брусину), ощупав свой ремень, обнаружил, что потерял нож. Он крикнул своему другу, чтобы тот подождал, пока он найдет нож, вместе-де легче будет, убить меня, затем отпустил мою правую руку и направился к костру искать нож.

Момент был удачный. Резким прыжком я освободился от индейца, продолжавшего держать мою левую руку, и пригрозил ему ножом. Теперь я был свободен и легко мог спастись бегством, но решил не покидать Ва – ме – гон – э – бью (Федотова). Ведь он был так пьян, что оставь я его одного, неминуемо погиб бы».

(В соавторстве с Дж. Теннером «30 лет среди индейцев»).

… Фиолетовая фигура всплеснула руками и падает. Есть от чего. В нее кто-то из палит. Виднеется огромный сноп красного пламени, вырывающийся из ствола.

На этом повествование обрывается. Далее лист разорван пополам, и на оставшейся половинке в четырех больших квадратах множество цифр рядами, похожими на шифровки. Но не будем разгадывать…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Каменные лица. Небо и море. Стеснительность. Мина. Комната на 14-м этаже. Тускарора. Человек в черном. Мины-торпеды. Красный флаг. Кипяток. Ураганный огонь. Водяные столбы. Грачи прилетели. Столб воды. Опять «Грачи».

Начал я с другом-мучителем Вовкой гулять вечерами по «Бродвею». В то время занимались в секции борьбы, и он меня к себе как бы приблизил, возведя из мальчика для битья в приятеля. Буржуазным словом «Бродвей», понятно, в нашем городе, как и в других, условно называлась главная улица, куда передовая молодежь приходила прошвырнуться – на людей посмотреть и себя показать. Надевали самое лучшее и модное из того, что в конце пятидесятых удавалось достать в провинциальном городе. Шататься по «Бродвею» можно только летом. Зимой, сами понимаете, на холоде никакого кайфа.

Летними вечерами после тридцатиградусной дневной жары весьма душновато, особенно при отсутствии малейшего дуновения ветра. Поэтому, напялив на себя что-то модное, но весьма плотное, приходилось нещадно париться в демонстрируемом наряде. По улице медленно бродили достаточно густые толпы парней и девушек, которые в большинстве своем знали друг друга. Город, хоть и областной центр, но небольшой – всего каких-нибудь 300 тысяч населения. В связи с этим, появление новых лиц вызывало всеобщий интерес. Мы с Вовкой и оказались такой новой парой.

Теперь, помимо бросания камней ночью на стройку и в сортир, и подкладывания гири под одеяло, стали интересоваться окружающим миром и даже заглядываться на девчонок.

В этих прогулках изобретательная натура друга-покровителя не могла себя не проявить самым неожиданным образом, что выражалось двояко. Первый вариант являлся продолжением сортирного опыта и заключался в том, что, прохаживаясь в тихой, мирной толпе, кто-то из нас, а то и одновременно, резко вскрикивал со всей силой «нехорошим» голосом. Публика пугалась и оборачивалась, ища причину (особенно, если у кого над ухом). А мы с каменными лицами продолжали шествие. Напуганный народ долго не мог успокоиться, выясняя, кто кричал, а довольные содеянным не спеша растворялись в вечернем полумраке. Главное в этой забаве проявить самообладание и не рассмеяться, но мы держали себя в руках.

Второй вариант заключался в инсценировании драки. Я его, или чаще он меня, понарошку ударял по уху или по шее, притом так, чтобы видело как можно больше людей. Между нами завязывалась отчаянная, но ложная драка, сопровождавшаяся, помимо фальшивых ударов, дикими воплями, ругательствами и падениями на землю. Недаром занимались борьбой. Падали очень искусно, не причиняя себе ни увечий, ни боли. Подобное можно увидеть в американской показной борьбе «реслинг».

Толпа, взбудораженная редким зрелищем, отчаянно переживала «конфликт». Девки визжали, парни пытались разнять. Но мы внезапно на самом интересном месте, прекратив поединок и отряхнувшись, как ни в чем не бывало, с невозмутимым видом и каменными лицами, продолжали прогулку.

… Белое, незакрашенное небо и синее пустынное море.

Карта, изображающая два отрезка суши (желтое), разделенных проливом (белая бумага). С одной части суши на другую пунктирной линией проложен маршрут полета. Наверное, это летная карта.

Как бы земля или берег (красным карандашом, но бледным), омываемая морем (просто белая бумага). На берегу развевается на треноге кумачовый флаг. Наши побеждают, как всегда! А в небе парит черный самолет. Чей?

Самолет приземлился и стал желтым. Это тот самый и, по-видимому, наш. Издалека казался черным.

Летчик в черном шлеме и комбинезоне задрал руку для приветствия. Стоит к нам лицом.

Теперь две фигуры. Слева этот «черный», справа тот, кого он приветствовал - человек в зеленой форме, фуражке и с пистолетом в руке.

Снова самолет парит. Но окрашен синим. Тот или другой?

Самолет «позеленел», летит над берегом. Береговая линия почему-то обозначена красным, возможно, для большего контраста.

Опять самолет, но желтый и какой-то странный. С большой трубой, торчащей из кабины и напоминающей самоварную. Из трубы валит дым. Необычная конструкция. Паровой, что ли?

Контурный рисунок летательного аппарата оригинальной формы. Корпус огромный и пузатый как у транспортного самолета. Хвостовая часть тоже здоровая, а крылья маленькие и короткие. Чернеет и место, где обычно находится кабина.

… В детстве боялся гостей, а они довольно часто посещали нас. Появление нового лица в доме приводило в панику. Я прятался под стол или под кровать. Стоило больших усилий выманить меня оттуда даже соблазнительными посулами: конфеткой, шоколадкой, пирожным и т. д. В дальнейшем эта черта характера вылилась в патологическую стеснительность. Считал, что это последствия путешествия матери со мною в животе в эвакуацию под бомбежками.

Очень туго схожусь с людьми, и любое знакомство для меня мучительно. Произнесенное имя мгновенно забываю и потом мучаюсь, как человека назвать. Даже стесняюсь маленьких детей и не знаю, что им сказать. А с женским полом и подавно! Говорить комплименты не умею и стыжусь, считая их ложью. Хотя знаю, что прекрасный пол любит лесть, ласку и приятную неправду в свой адрес. Одним словом – настоящий урод! Очень обрадовался, когда в лице Поля Гогена нашел родственную душу. Он и без того нравился, как художник. Гоген признавался: «Мне, чтобы сказать женщине «люблю», нужно взломать рот». Судя по его поведению с женщинами (почти гаремы на Таити), это не от стеснительности происходило, а скорей от грубости… Вернусь к себе. Зато, когда выпью становлюсь нормальным человеком, и могу найти общий язык с кем угодно – хоть с профессором, хоть с дворничихой. Из чего поначалу заключил, что нужно всегда быть пьяным, чему и следовал многие годы, пока не спохватился, что цена слишком высока.

Новый сюжет: «Мина Т –21».

На фоне белого неба чернеют силуэты зданий. Город. Слева человечек в черной форме с желтыми позументами (начальник) без головного убора стоит к нам лицом. Справа человечек в синем. К нам в пол оборота. Слушает того, что справа.

За письменным столом сидит некто с орудием для письма в руке (карандаш или ручка). От настольной лампы стелятся белые лучи, а кругом все черное. Этот тип, по-видимому, ученый или изобретатель. Засиделся допоздна. Показано и над чем он работает: чертеж чего-то ракетоподобного.

Стоящий справа в зеленой форме и фуражке о чем-то талдычит стоящему слева, одетому в черное. Он к нам лицом.

Двое сидят за большим столом. Тот, который ближе к нам, сует соседу желтый листок. Нате, мол, полюбуйтесь, что я наизобретал. Сосед лыс и грозен, в зеленой робе и желтом галстуке, пыхтит трубкой.

Черная автомашина на белом фоне…

«До рассвета оставалось немного. Из комнаты на 14-м этаже, сквозь щелку между плотными портьерами, во влажную темноту двора пробивалась слабая, едва заметная полоска света.

Маленькая настольная лампа под низким черным абажуром бросала яркий конус на небольшой участок географической карты, разложенной на столе. Все кругом терялось в густом сумраке.

Два человека склонились над картой. Их лица неразличимы, в полумраке мерцали лишь глаза. Одни – узкие, косо поставленные, тусклые равнодушные (Брусин). Другие (Шестериков) – большие, горящие, глубоко запавшие в черноту глазниц. Смутными контурами проступали фигуры этих людей.

Сидевший у стола, небольшого роста, коренастый и сильный (больше на Вовку похож!), с выправкой военного, поднял голову и, не снимая пальца с точки в центре Атлантического океана, спросил: - Точные координаты Саргасовой станции неизвестны?»

(В соавторстве с Гр. Адамовым. «Тайна двух океанов».)

… Два субъекта в черных костюмах и шляпах держат в руках некие желтые окружности, напоминающие толстые подносы.

Нечто ракетообразное: черное, пузатое, с небольшими крылышками и стабилизатором. Наверное, то, что сварганил изобретатель… Как быстро изготовили! Та самая мина?

Человек в зеленом повернут к нам лицом, руки связаны или в наручниках. Вокруг покатый зеленоватый свод, похожий на каземат. На правой щеке узника весьма заметный крестик. Такой - и на щеке изобретателя (забыл сказать). То ли порез от бритья, то ли специальный знак, нарисованный или наклеенный. Что за знак пока не ясно, но ясно, что изобретатель арестован и сидит в камере.

Синяя морская гладь. Торчащие корма и нос тонущего судна.

Рассекая белым мечем света синюю подводную тьму, плывет черная подводная лодка…

… Любил представлять себе морские глубины. Что там в них в вечном мраке делается? Живет ли кто под страшным давлением, когда над тобой девятикилометровая толща воды? Особенно нравилось название «Тускарорская впадина». Где-то в Тихом океане, недалеко от Японии. Я находил это место на картах и на глобусе, и подолгу вглядывался в черную жирную точку с цифрами указания глубины, представляя, как бы туда погрузиться в батискафе. Дома играл в исследователя глубин, заползая в дальние углы под кровати и дыша там пылью. Представлял, как тяжело держать на плечах «такой слой воды»…

… Человек в черном возле прибора наподобие морского компаса. На щеке крестик. Тот самый изобретатель. Освободили?

На темном фоне что-то вроде продолговатого окошка, сквозь которое видна синяя морская гладь и два зеленых корабля.

В синем полумраке под водой спускается на дно судно, похожее на подводную лодку.

Отдельно и крупно, во весь кадр – черный гребной винт.

Некто черноволосый, одетый в черное, и в наушниках. Гидроакустик?

Вверху на поверхности три корабля желтого цвета, а море при этом белое. Не в смысле названия «Белое море», а по цвету воды (незакрашенная бумага).

«Погружение в воду тяжелых мин-торпед было трудным делом, тем более что английская артиллерия на всякий случай угостила нас обстрелом. Несколько снарядов легли очень близко, и осколки задели кое-кого из подводников. Впрочем, серьезных ранений не было.

Наконец два огромных полуцилиндра закачались на поверхности воды возле берега. Двенадцать пловцов расположились по трое с каждой стороны и исчезли в ночи, уносимые течением. Через некоторое время они смогли различить в темноте силуэт моста и танков, плотным потоком шедших с одного берега на другой. Вскоре они оказались под мостом, быстро подвели мины к обеим опорам и открыли клапаны воздушных резервуаров, тогда как два специалиста (Брусин и Федотов) устанавливали взрыватели замедленного действия. Безопасные до сей поры устройства, стали представлять собой смертельную угрозу. Две огромные «сигары» медленно погружались в пучину, и пока они опускались на дно, люди изо всех сил старались отплыть подальше. Пять минут спустя чудовищный взрыв сотряс воздух ужасной ударной волной. Мины сделали свое дело: обе опоры разнесло на куски, и огромная центральная часть моста обрушилась в реку».

(В соавторстве с О. Скорцени).

… Верхняя часть мачты с красным флагом и большим красно-желтым вымпелом. Наши объявились! Значит, подлодка и все с ней связанное вражеское.

Два ствола мощного корабельного орудия зеленого цвета. Наш, наверное, корабль! Щас мы фрицам зададим жару…

Двое в зеленом и в зеленых касках возле зеленого орудия мелкого калибра, похожего на легкую полевую пушку.

Кто «синие», а кто «зеленые»? И почему вторые выглядят сухопутными?

Некто в синем и в бескозырке прильнул к прибору типа секстанта. Замеряет.

В черной стене зияет иллюминатор. Сквозь него в синей воде виднеется что-то темное. Не подлодка ли?

Показаны (как с самолета) на белом фоне моря четыре сходящихся корабля. Корабли черные.

Знакомый субъект с крестиком на щеке. Одет в черное. Протянул руку к приборной панели, усеянной кнопками и экранами. Нажимает одну из кнопок.

Желто-красный взрыв в стиле «брызги шампанского», когда камень бросают в очко переполненной общественной уборной. Результат нажатия кнопки.

… Вспомнилось, хоть и некстати, а то забуду, как дружка из соседнего флигеля, Кольку Бормотова, мать ошпарила кипятком. Она несла по коридору полную кастрюлю (занималась генеральной стиркой), а он метнулся навстречу и опрокинул на себя. Случилось летом, одет только в трусы, так что попало на голое тело, на грудь и ногу. Если б был одет, еще хуже. Кожа бы слезла вместе с одеждой. Долго пролежал в больнице, даже опасались за жизнь, но ничего, аклимался. На груди и ноге образовались два багровых рубца в два пальца толщиной…

«Англичане открыли ураганный огонь, – в предутренней мгле порой удавалось различить головы пловцов. В первые минуты шквал пулеметного огня зацепил одного из наших (Шестерикова), но товарищи вернулись и поддержали его. Пули вспарывали воду повсюду, но каким-то чудом всего лишь два пловца (Шестериков и Федотов) пострадали, отделавшись, впрочем, легкими ранениями. Группа в полном составе вышла на берег реки в десяти километрах ниже моста по течению. Окончательно выбившиеся из сил, пловцы выползли на берег и вытащили трех раненых товарищей».

(В соавторстве с О. Скорцени).

… Водяные столбы взрывов на поверхности воды. Из нижней кромки кадра выползает черный нос корабля.

Борт подводной лодки. Из него вырываются одна за другой торпеды.

Нос торпеды ударяет в перископ вражеской подлодки.

Взрыв желто-красный во весь кадр.

Подводная синева, прорезаемая движущейся торпедой. Из нижнего угла кадра (левого) торчат не то стволы орудий, не то торпеды.

На поверхности с судна, находящегося слева, летит трассирующий снаряд вправо, где возникает столб воды от взрыва.

Ярко-желтый взрыв на корабле…

… Один из трех моих дядей - средний (Вадим) - в чине майора служа в авиации и находясь по долгу службы со своей военной частью в сельской местности, женился скоропостижно на «туземной» девушке. Случилось по молодости и неискушенности в подобных делах.

Привез младую жену в отчий дом, показать родным и близким. Раньше младший дядя, который танкист и Дон-Жуан, приводил знакомить с бесчисленными женами, а теперь и этот сподобился. Естественно, такой мезальянс никого не обрадовал.

- Городских мало? – спросила сестра, моя мать. – Зачем из села везти или так приспичило?

Избранница - типичная «чернобровая казачка», дикая и неотесанная. Ладно бы, если это только любовь, которая, как известно, зла … Но казачка оказалась своеобразным троянским конем. Поясним, при чем здесь этот мифологический персонаж.

Она проложила дорогу, а ее многочисленные сельские родственники повадились ездить к нам. Но не то, чтобы погостить, а как на перевалочный пункт, привозя огромные мешки, корзины и сумки, набитые всяческой сельхозпродукцией. Не подумайте, что для угощения нас. Нет. Для реализации на базаре.

Стали приезжать на постой и знакомые родственников, и знакомые знакомых с аналогичной целью. Вскоре чуть ли не все село перебывало у нас. Что называется дай палец, руку откусят. Квартира стала (по сравнению с хатой, в их глазах – хоромы) своеобразным «домом крестьянина», наподобие недорогих гостиниц при рынках. В нашем случае, разумеется, бесплатно. Понятно, отказать не могли, – воспитание не позволяло. «Не дай Бог, обидятся!» Кстати, стали исчезать и многие мелкие вещи: статуэтки, старинные ножи и вилки, и вообще все, что «плохо лежало». Этим, выходит, с нас брали плату за то, что осчастливливали визитом. Но сказать неудобно. Не пойман, не вор. Лишь в качестве «ответной меры», решили послать меня погостить в это волжское село с саврасовским названием «Грачи». Мне лет 14 –15 (уже большой!), поэтому одного отпустить не побоялись. Пусть я немного проветрюсь, а то все в городе, да в городе.

Добираться туда водным путем. Не вплавь, конечно, а пароходом. Село находится вверх по течению, где-то вблизи Волгограда. Вот и поехал третьим классом, купив самый дешевый билет. Чего там – одну ночь переспать. Не в люксе пацану ехать! А третий класс, как выяснилось, тот еще класс. Всем классам класс! Почти, что трюм, где все вповалку с баулами и мешками. Какой тут сон. Малые дети орут, кто-то в карты дуется, кто-то чадит папироской. Мат и ругань, а вонь какая. Никто не сдерживает естественные позывы организма и пускает - кто «шептуна», а кто и во всю богатырскую мощь пёрнет (якобы во сне). Противогазы почему-то не выдавались, а надо бы. Конечно, тогда бы и билет подорожал. Поэтому приходилось терпеть, затыкая нос в самые критические моменты. Вспоминались кадры из трофейного фильма «Остров страданий», где захваченные в плен становились галерными каторжниками, прикованными цепями к своим скамейкам. Тем еще хуже. Так что терпел. Конечно, глаз сомкнуть не удалось. Могли и вещи спереть. Публика еще та предпочитает третий класс: отнюдь не профессора или доктора наук.

Начало путешествия, как видим, многообещающее. То ли будет впереди? Богатое воображение рисовало преувеличенные опасности. Но это лишь начало…

… Столб воды. Взрыв. В верхнем правом углу черный шар. Мина. Яркий гигантский желто-красный взрыв, для большей смачности прорисованный чернилами.

Окаймленная фальшбортом палуба. На ней несколько трупов. На темно-зеленой поверхности палящее из орудия судно (пламя, черный дым) в правом углу.

Черное судно. Показано с птичьего полета. Судно слегка красного цвета, движется в левый угол, а из правого появляется другое. Погоня или идут в кильватер.

Под водой. Железная сеть во весь кадр преграждает путь какому-то подводному объекту…

… С пристани до села ехал на перекладных и довольно долго, удаляясь от берега. Место будущего отдыха оказалось от Волги на весьма почтительном расстоянии (пару десятков километров). И о купании на время нужно забыть. А какой летом отдых без этого? Ладно бы о купании забыть. Пришлось забыть и о многом другом. Например, об электричестве. Оказалось, живут аборигены при свете керосиновой лампы, а то и лучины. План ГОЭЛРО почему-то сюда так и не дошел. Радиоточка имелась, но как бы и нет. Раз в сутки хрипела местными известиями и баста. Никакого джаза! Я тогда, кажется, начинал страдать этим пороком.

В связи с отсутствием «лампочек Ильича» жители отходили ко сну вместе с курами - с заходом солнца. А вскакивали с петухами - с восходом. С таким режимом очень трудно смириться. Дома привык вечерами рисовать или читать при свете настольной лампы. Соответственно, встречать рассветы не приучен. В девять вечера в койку и лежи в духоте. Окна почему-то закрывали ставнями по-местному обычаю снаружи. Сон в таких условиях приходить не хотел. С улицы раздавались мерзкие звуки трехрядки и пьяное пение местной молодежи, заменяя джазовые передачи Виллиса Коновера по «Голосу Америки». Значит, тогда я болел «музыкой толстых». Ожидание сна в подобных условиях - пытка первая!

Утром нужно, естественно, умыться и позавтракать, что оказывалось делом тоже непростым. Вода во дворе в колодце. Черпай ведром на длинной веревке и умывайся. Вода пахла затхлым, но считалась чистой.

Не ясно помню, чем кормили. Но запомнился грубый и серый невкусный хлеб (не черный и не белый) с постоянно попадавшимися в нем палками и скрипевшим на зубах песком. Кажется, подавалось молоко, но я никогда не являлся поклонником этого продукта. С него живот пучило. Таков нехитрый завтрак.

С обедом происходило тоже что-то неясное, но целиком в стиле завтрака. Лишь с добавлением похлебки и никакого тебе второго блюда. Песок на зубах и щепки присутствовали и здесь.

Ужин, кажется, вообще не приветствовался.

Какой спартански здоровый образ жизни. Никакого переедания. Непонятно, почему только «Грачами» назывались, а не как-то соответственно героически. Хотя может это и есть меню данных птиц? Вряд ли. Так что причем здесь эти вестники весны? Непонятно.

Прием пищи и все, что с ним связано – пытка вторая.

Что касалось отправления естественных потребностей, а реакция городского желудка самая вопиющая, то пожальте за околицу и по малому, и по большому. А вы, что думали? Простота нравов.

Теперь, чем занять себя днем? Никакого «рояля в кустах» не предусматривалось, и я затосковал по своему пусть даже с западавшими клавишами пианино. О, если бы громоздкий «Красный Октябрь» обнаружился хоть в сельском клубе. Но нет. Буржуазного монстра здесь заменяла вполне пролетарская гармонь. Так что от игры на клавишах, как и от купания, пришлось временно воздержаться… А как, насчет почитать? В избе оказалась одна единственная, сильно потрепанная, с недостающими страницами – использовалась по другому назначению – книга. Повесть Горького «Детство». В этом зловещий смысл. В повести юного Пешкова мучает дед. Здесь тоже обнаружился дед, но молчаливый и тихий, постоянно куривший самокрутки. Меня мучила обстановка. Попытался все же читать эту, некогда принудительным образом изучаемую в школе повесть, что только больше портило настроение. Отсутствие в доме других книг, признаков писчей бумаги, ручек, чернил и карандашей – пытка третья!

- А ты подь, погуляй, посоветовал миролюбивый дедушка, указав куда-то в окно пожелтевшим от табака пальцем, - что в горнице париться.

Я последовал доброму совету. Как только вышел за околицу и направился по полю к видневшемуся невдалеке скромному лесочку, тотчас вокруг головы завертелась туча мух, шмелей и прочей насекомствующей нечисти. Взяв прутик, стал пытаться отогнать непрошеных попутчиков, но малоуспешно. Жужжащий рой увеличивался по мере моего удаления от отправной точки. Борьба с насекомыми оказалась неравной. Вокруг тела вертелась целая «галактика». Поэтому пришлось вернуться домой.

- Что, сынок, так быстро? – удивился участливый дедушка, раскуривая очередную самокрутку, а чадил одну за другой.

- Хватит, нагулялся, - скрыл я истинные причины поспешного возвращения, а про себя подумал: «И на природу выйдешь! А в избе постоянный табачный смрад». Это и стало ужасной, четвертой пыткой! Невзлюбил я с тех пор природу с ее неуемными и наглыми насекомыми, и почувствовал себя Ванькой Жуковым из известного чеховского рассказа. Хотелось заорать во все горло: «Заберите меня отсюда, – сил больше нет!»

Вместо предполагаемого месяца пробыл в этом аду неделю и тем же макаром, но в обратной последовательности – перекладными до пристани, третьим классом до дома – вернулся восвояси. Деньги на обратный путь носил в заначке на себе, учитывая любовь приезжавших к нам «грачевцев» шарить кругом, в том числе и в моих вещах. Что рылись в них во время моих «гуляний» в поле, заметил…

- Что-то быстро «Грачи прилетели?» – задали «саврасовский вопрос» дома недовольным тоном.

- Наотдыхался вдоволь, хватит, - буркнул изможденный и похудевший (диета!) возвращенец, почесывая бесчисленные места комариных укусов.

Понятно, что функционирование нашей квартиры, как «Дома крестьянина» продолжилось с большей интенсивностью и полностью стало игрой в одни ворота. Наносить ответные визиты не хотелось.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Минные поля. Невод. Дача. Заграждения. Бомбы. Володька. Катер. Пираты. Модели и воздушные змеи. Палуба. Ногинск и Энгельс. Берберия. Книги. Путешествия. Рыбалка.

«… порты окружены минными и прочими заграждениями: минные поля в 20 милях к северо-западу; донные мины, расположенные на глубине 55 м по окружности с радиусом около 6 миль; полоса сигнальных тросов (ближе к порту); группа донных мин, расположение которых известно; сетевые заграждения, преодоление которых не представляет особых трудностей… Как преодолеть все эти препятствия? Как пройти через минные поля, не зная проходов? А донные мины? А сигнальные тросы?»

(В. Боргезе).

… донный невод в форме сачка, но из железной сетки. Наверное, для ловли субмарин.

Озабоченный человек внутри подлодки. Что он именно там, доказывает покатый контур стены и общий синий тон.

Человек целит из пистолета в иллюминатор, где виднеется железная сеть. Попались. Целит от бессильной злобы.

Опять под водой. Сверху спускается трос со щипцами, клешнями и крючком на конце, и цепляет внешнюю оснастку подводной лодки.

Трое молодцев на борту тянут за этот трос.

В иллюминаторе просматривается человек в водолазном скафандре. Держится за трос.

Тот в скафандре отскакивает, а из торпедных аппаратов вылетают смертоносные «сигары».

Ослепительный взрыв во весь кадр. Попали в кого-то…

… Мы, как и наши знакомые Вайцеховские, приобрели дачный участок, достаточно удаленный от дома. Нужно ехать до конечной остановки трамвая, за кладбище, а оттуда еще переть пешком. Место называлось Казачий бугор, но никаких казаков там отродясь не водилось.

Купили и купили. А работать, кто будет? Деревяша каждый день на службе. За ним утром приезжала машина и увозила за 50 км. Он служил главным бухгалтером на Целлюлюзно-Бумажном комбинате (ЦКК), недавно построенном по инициативе Н.С. Хрущева, посетившего наши места, и поразившегося обилию камыша. («Добро пропадает – вот из чего бумагу делать!») Назад машина привозила, когда смеркалось. И так каждый день, за исключением субботы и воскресенья. Но случались «авралы» и в выходные. Обычно в конце квартала, когда требовалась отчетность.

Я ходил в музучилище тоже почти каждый день, да и особой любовью к природе не пылал. Тетя Вера из-за больных ног из дому не выходила. Целыми днями проводила на кухне, готовя на всех завтраки, обеды и ужины. Так что вся тяжесть работ легла на плечи матери. Она и сажала, и вскапывала, и пропалывала, и кусты подрезала, и урожай собирала. Затем и таскала собранное, доставляя домой. Отчим, когда по выходным приезжал ей помочь, то, выкурив сигарету и отдохнув на лежанке в дощатом домике, начинал рьяно подметать веником землю, приводя мать в негодование - нашел себе занятие! Я приезжал на велосипеде и, потомившись немного, вскапывая грядку или собирая ягоду, быстренько уматывал, увозя в подвешенном на руль ведре или сумке, собранные дары природы. Ягоды, дыни и зелень (с арбузами не получилось – им нужен простор) были основными продуктами, произраставшими на скупой солончаковой почве.

Постепенно дача (конечно, громко сказано!) превратилась в обузу. Когда удавался урожайный год, пред матерью вставал «брежневский» вопрос: куда девать? Торговать на рынке не умели, знакомые отказывались брать – свой урожай некуда девать. Приходилось угощать соседей, закатывать консервы (огурцы, помидоры) на зиму и варить варенья. У матери от этих дум и забот началась гипертония. Дача и урожай висели над душой дамокловым мечом. Еще у нее подскакивало давление после прихода в гости соседки по даче, которая не умолкала, жалуясь на свои мнимые невзгоды и беды. Таичка Войцеховская обладала явными вампирическими способностями. После ее ухода все теряли энергию и силы, приобретая взамен слабость и головную боль… Короче говоря, продали участок с большим трудом и за бесценок. Давление сразу понизилось, хотя подруга продолжала навещать и отсасывать энергию…

«… Большой катер, курсирующий возле мола, сбрасывает бомбы. Эти бомбы доставляют нам много неприятностей.

В то время как шесть голов, едва выступавших из воды, напряженно всматривались в темноту, чтобы отыскать проход в сетевых заграждениях, появились три английских эсминца, которые собирались войти в порт; зажглись огни, и проход в заграждениях открылся. Не теряя ни минуты, три управляемых торпеды вместе с кораблями противника проникли в порт».

(В. Боргезе).

… Плывет минный катер, сбрасывая глубинные бомбы.

Показано, как острия бомб пробивают потолок в подлодке. Явная чепуха, но эффектно!

Из пробоин хлещет вода. Кто-то мечется в поисках спасенья. Водолаз в скафандре на фоне люка. В люк хлыщет вода.

Возле рубки подлодки две фигурки в скафандрах. Кругом сине-зелено от воды.

Водная толща показана в разрезе: на поверхности – нос корабля с приличной осадкой; под водой – идущее ко дну судно, но на подлодку не похоже.

Плывут на поверхности двое в скафандрах. Спаслись!

По синему скользит шлюпка с людьми. Спасатели.

Двое стоят в позах «руки вверх», справа из-за кромки кадра на них направлены дула. Наверное, это и есть спасшиеся, но плененные.

Слово «КОНЕЦ» во весь кадр и эмблема: скрещенные кинжалы и пистолет.

… Помимо двоюродного брата Васи, сына дяди Юрия, имелся и брат Володька от дяди Германа, подполковника авиации, окончившего академию Жуковского. Он тоже младше меня, но не намного. Они жили под Москвой в Ногинске в военной части. И как-то летом нагрянули к нам.

Мать Володьки, тетя Зина, имела курьезную девичью фамилия Кудзя. Полячка хитрая и склочная как небезызвестная Марина Мнишек из «Бориса Годунова». Из их приезда запомнилось, что муж все время находился «под газом» и постоянно ссорился из-за этого с женой. Запомнилось, что сыночку каждый день давали сотню на мороженное. Сотня дохрущевской реформы - огромная бумажка, которой спокойно хватало, чтобы скромно в ресторане посидеть вдвоем. А они ему на мороженое! Баловали сыночка, и он был задирист, дерзок и нагл. Мне это очень не нравилось, но я терпел и злился про себя. Как-то дядя Герман пьяный развалился на сундуке (огромный старинный сундук покрыт ковром и представлял собой удобную лежанку). Слепая мать, моя бабушка, к нему подошла с вытянутыми руками, ища его. Он лягался и весело хохотал. Она, натыкаясь на ноги, расплакалась. Приехал сынок в гости и не дает себя даже потрогать. Запомнилось, как Володьке отдали мою любимую игрушку, новое детское охотничье ружье с никелированными стволами, стрелявшее с помощью сжатого воздуха пыжами. И меня не спросили. Видите ли, нечего больше ему подарить. А ты, мол, перебьешься. Он гость все-таки. Я очень обиделся на такую подлость. Какому-то говнюку такую хорошую вещь! Невзлюбил я Володьку…

«Наконец подошел катер, туда посадили обоих «потерпевших крушение» (Шестерикова и Федотова) и доставили на борт линейного корабля. Английский офицер (Брусин) спросил у них, кто такие, откуда прибыли, и с иронией выразил свое соболезнование по поводу неудачи. Военнопленные предъявили имеющиеся у них воинские билеты, но на вопросы отвечать отказались».

(В соавторстве с В. Боргезе).

Новая история озаглавлена бесхитростно: «Пираты».

Берег моря. Светло-зеленый. Вдали что-то желтое. Очевидно, строения.

Улочка восточного города. Виднеются одно - и - двухэтажные дома, вдали – минареты. Две фигурки идут по этой узкой улочке. Фигурки в восточных нарядах – чалмах и шароварах, в руках сабли. Третья фигурка верхом на коне, во всем красном. В поднятой руке пистолет.

Важный усатый господин турецкого вида в желтой чалме с голубым пером, в красной куртке, препоясанной крест-накрест широкими синими лентами. Рубаха желтая с широкими рукавами. В левой руке отливающая синевой сабля.

Коричневое судно с одной мачтой и желтым парусом разрезает сине-зеленую гладь. На носу видны две черные фигурки.

Галера. Вид сверху. По обоим бортам множество гребцов. Весла опущены на воду. Судно движется. На носу развевается желтый флаг и торчат стволы нескольких орудий с прислугой в зеленом. Впереди на горизонте желтый парус. Возможно, то судно, что было в предъидущем кадре.

Парусные суда сближаются. Они коричневого цвета с желтыми парусами. Суда двухмачтовые, на палубах толпятся люди. Вдалеке виднеется и весельная галера с желтым флагом на носу. Что-то назревает…

… Любил мастерить модели морских судов. Хранился у меня деревянный корпус какого-то корвета или фрегата, доставшийся по наследству. Я старательно приделал к нему две мачты с парусами, оснастил такелажем, выкрасил масляной краской и пускал по Канаве на зависть товарищам. Крайняя форма зависти - кинуть кирпичом. Тогда кранты!

Делали и подводные лодки из полуфабриката-конструктора, покупавшегося в магазине. Вместо мотора тугая резинка вдоль корпуса, заканчивавшаяся гребным винтом. Надо долго стараться, чтобы закрутить резинку, а потом, поставив на воду, отпустить. Резинка раскручивалась, винт вращался, и модель мчалась, хотя и не долго.

Много внимания уделялось моделям самолетов и планеров. Изготовление последних - дело более простое: из реек сооружался остов, обклеивался легкой бумагой (крылья). Конечно, все без единого гвоздика, чтобы не утяжелять конструкцию. Сбивался аппарат в полете камнями.

И, наконец, изготовление, и запуск воздушных змеев. Это отдельное искусство, и владели им старшие. Змеи подолгу висели в воздухе на значительной высоте с развевающимися лоскутными хвостами, разукрашенные страшными рожами. Разные дворы соревновались у кого змей больше, красивей и выше летает. Особое искусство – с помощью закиднушки с грузом зацепить «вражеский» змей и подтянуть на свою территорию. Или расстрелять из рогаток…

… Палуба одного из судов. Вид со стороны орудийных расчетов. Около двух черных орудий люди в чалмах. У одного в руке зажженный фитиль. Ими командует некий господин в красной куртке и желтой рубахе с широкими рукавами, подпоясанный широким коричневым кушаком. На голове синий картуз. Он дан в профиль. Видны лишь загнутые вверх тонкие перья усов как у Сальвадора Дали. Правая рука поднята для команды «пли». Впереди виднеется коричневое судно под желтым парусом.

Коричневое судно к нам носом. Большой желтый парус. Из правого борта вырывается сноп желто-красного огня и черно-желтого дыма. Ожидаемый залп. Но, похоже, что противник опередил, и выстрел не тот, который мы ожидали. Человек в красной куртке и синем картузе, всплеснув руками, падает. Падает и канонир с пылающим фитилем в руке. Эпицентр взрыва: языки пламени, летят ошметки – чьи-то оторванные руки, ноги, головы.

Подгребает галера и палит из носовых орудий. На палубе ощетинившиеся и готовые к бою солдаты.

Тот, что в красной куртке и синем картузе, лезет на мачту, размахивая саблей –штурмует вражеское судно. Значит, жив остался.

Черное жерло пушки (крупный план), изрыгающее сноп желто-красного огня…

… После неудачной поездки в «Грачи» домочадцы предприняли еще одну попытку спровадить меня куда-либо летом на отдых. На сей раз чуть подальше, в Саратовскую область, в город Энгельс, где теперь в военном городке квартировал дядя Герман с семьей. Когда он жил в Ногинске, меня мелковозрастного туда возили. По пути в глаз попал кусочек непрогоревшего угля из паровозной трубы. Не надо высовывать голову в окошко. Я страшно орал, и весь состав участвовал в моем «спасении». Соринку благополучно извлекли, но начало омрачилось. В Ногинске запомнился сырой запах хвойного леса и невидимых, где-то под ногами и поблизости обитающих, грибов. Но это давно, а теперь…

- Что летом дома париться? Поезжай, отдохни. Они у нас гостили, - сказала мать, собирая вещички в дорогу.

Чувствуя, что и это путешествие не сулит ничего хорошего, – интуиция тогда достаточно развита, – покорился и отправился. На сей раз поездом, но тоже не в купе, а плацкартой, что соответствовало пароходному третьему классу. Те же мешочники, тот же крик грудных младенцев, картежные баталии, мат и вонь. Дым коромыслом!

«Ну, что там одну ночь переспать!»

Злосчастную ночь провел на верхней полке, где скапливались газы и запахи нижележащих. Но ничего, выдержал. Из Саратова, на перекладных отправился в городок, носящий имя верного друга и спонсора великого Карлы-Марлы.

«… Берберия (не оттуда ли родом Берия?) состояла как бы из двух государств – пиратского убежища и располагавшейся в глубине материка империи. Власть, таким образом, была поделена между двумя группами – гильдией корсаров и военным гарнизоном янычаров. Обе группы состояли из пришлых и редко принимали к себе местных мусульман. Султаны назначали «капитана моря» и награждали отличившихся в морских и сухопутных кампаниях премиями или высокими званиями».

(Жан Рогожинский «Энциклопедия пиратов»).

… В гостеприимном доме дяди Германа находилось много книг. Не в пример «Грачам» с их единственной недоиспользованной в санитарно-гигиенических целях повестью Горького. Тетя Зина сразу меня засадила за чтение романов Драйзера, полное собрание сочинений которого красовалось в книжном шкафу. Не скажу, что эти произведения меня увлекли, но все же это не столь уныло как Алексей Максимыч. Драйзер сменился рыцарскими романами Вальтера Скотта, и дело немного оживилось. За «Айвенго» последовал «Жан Кристоф» и что-то подобное, но неизгладимого впечатления не осталось.

Принудительное, многочасовое чтение чередовалось с короткими прогулками в окрестном лесочке в сопровождении брата, отношения с которым упорно не хотели складываться. Даже поговорить о прочитанном с ним не мог. Он, несмотря на требования матери, от знакомства с содержимым книжного шкафа умело уклонялся.

За пределы военного городка выходить не разрешалось, и вскоре я стал снова ощущать в себе «ванько-жуковскую» безысходность. Конечно, палки и песок в том, чем кормили, не попадались. Да и с насекомыми все достаточно отрегулировано – наличие хвои не позволяло распоясываться комарам. Самое болезненное - отсутствие в доме пианино, хотя имелась семиструнная гитара. Но ее тогда я мог использовать лишь как ударный инструмент, барабаня пальцами по деке. Становившуюся нездоровой тягу к клавишам это заменить не могло. Впоследствии пришел к выводу, что самый лучший отдых для меня - сидение за инструментом и писание нот. Вот настоящий отдых и удовольствие. Хотя, если говорить серьезно, это достаточно нелегкий труд, сочинять или аранжировать…

Краткая «повесть» о пиратах неожиданно обрывается, и дальше снова идут «Путешествия».

Сине-зеленая гладь. Из правого угла выплывает желтое двухмачтовое судно без парусов.

Матрос в синем, наклонив голову, вертит небольшой штурвал. За спиной стоит кто-то весь в желтом, похожий на капитана в парадной форме.

Крупным планом – компас. Красным концом стрелка указывает на север, а синим на юг. Если перевести на часы, то стрелки показывают Х11 и ХУ. Вдалеке на палубе у поручней стоит темная фигурка.

Снова морская синь. Нос желтого судна с частью такелажа выныривает с левой стороны.

Удаляющееся судно в середине кадра. Вьется из труб дымок.

Окуляр бинокля с делениями. В середине виден корабль под белым парусом.

Часть правого борта судна. Судно современное металлическое, окраска желтая. Из амбразур торчат три орудийных ствола, ниже видны плотно задраенные иллюминаторы. Никак, изготовка к бою. Выше орудий на надпалубной надстройке с поручнями – фигурка человека (темная) с поднятой правой рукой. Вроде, как приготовился дать команду.

Морячок в светлой форме с сигнальными флажками в руках: не стреляйте, мол, не надо…

… Беспробудные дни принудительного «отдыха», а пошла вторая неделя, прервало сообщение дяди, что в ближайшие выходные поедем на рыбалку с ночевкой. Этого еще не хватало! «Если комары не летят к Магомету, то он сам летит к ним», - подумал я печально. Не скрою, внутренний голос ничего хорошего в предстоящей затее не пообещал. Но я и без него, не питая пристрастия к рыболовству и охоте, с настороженностью отнесся к грозящей перспективе.

Роковой день настал. Встав ни свет, ни заря, поехали (дядя, его приятель, Володька и я) на личной дядиной «Победе», престижной тогда машине. Почти полковник! Меня всегда укачивало в автомобилях, особенно летом. Снаружи жара, внутри духота и бензином воняет. Укачивало даже в грузовиках, когда едешь на свежем воздухе, в кузове, и не так воняет. Это продолжалось, включая и обмороки, до тех пор, пока не начал пить и курить. Вестибулярный аппарат тут же угомонился, но пока…

Ехать пришлось по пыльной грунтовой дороге не один десяток километров, что показалось бесконечно долгим. Правда, когда становилось невмоготу, останавливались, и я мучительно исполнял в придорожный кювет «арии из оперы «Рыгалетто». Так и просится сказать в рифму: вот вам и отдых в разгар лета!

Остальные, включая и брата, не подвержены «морской болезни», и мои недомогания вызывали их насмешки: «Эх, слабак! Маменькин сынок!»

Наконец, к вечеру добрались до места. Голова раскалывалась. Расположились на траве под деревьями. Кусаче-летающие сволочи тут же о себе заявили, обрадованные прибывшему «Магомету». Если при солнце так жалят, так что будет с заходом? Боль в «магометовой» голове не проходила, а ведь самое гадкое ждало впереди…

… Крупная голова в форменной фуражке. Верх желтый, окантовка синяя. Фуражка у подбородка закреплена ремешком как при сильном ветре, чтоб не слетела. Часть желтой гимнастерки, синий погон – никак, форма наших пограничников. Вдали, на синей глади – коричневый корабль.

Выстрел из орудия: ствол плюется красным огнем и желтым дымом. Но на корабельную пушку не похоже.

Ответный залп с судна. Немыслимое количество бортовых орудий изрыгает пламя и дым.

Задранный нос желтого судна на синей крутой волне.

Огромнейший взрыв на пол горизонта и пол неба.

Чистая синяя поверхность. Никого.

То ли борт судна с торчащими пушками, то ли береговые укрепления, но видны проклепанные скобы. Наверное, на судне. Поодаль два беседующих человечка. Один в коричневом, другой в синем. Форма на военную не похожа.

Волнующееся море и фиолетовое небо. Начинается шторм…

… Как стало темнеть, разожгли костер. Он долго не хотел разгораться, но сжалился и запылал. Тучи комаров и разной мошкары страшно обиделись и немного схлынули. Дым им не в кайф.

Дядя и его приятель достали закуску и то заветное, что всегда сопровождает выезды мужчин на природу в отсутствие жен в особенности. Можно предположить, возлияние и есть главная цель подобных рыбалок, а улов для отмазки. Взрослые выпили и закусили, притом первое – изрядней второго, а мы с братом мотали себе на еще не выросший ус, приобретая жизненный опыт.

Расположились на берегу небольшой речушки, заросшей камышом. По-видимому, рыбаки не раз сюда приезжали. Пустые бутылки, консервные банки и головешки былых костров это подтверждали, а соскучившиеся по гостям лягушки отчаянно заквакали, призывая побыстрей заняться делом.

- Теперь можно начинать, - крякнул подполковник и стал доставать орудия лова. Они представляли собой две большие сети, натянутые меж двух палок, так называемый «бредень». Очевидно, от слова «бродить». А, может, и «бредить» (бредить уловом, например). Это вам не удочка с поплавком: забросил, и пускай себе клюет. В нашем случае нужно, раздевшись до трусов, войти в воду вдвоем с партнером, затем, взявшись с двух сторон за палки, идти по грудь в воде. Речка специально выбиралась неглубокая. Бредя, таким образом, рыбаки надеялись, что рыба-дура попадется в коварную сеть.

Стемнело, когда мы с братом, взявшись за один бредень, а дядя с приятелем за другой, вошли в воду. Лягушки возликовали, воодушевились и комары с мошкарой. Но я лягушечьего восторга не разделял. Удовольствие, скажу вам, ниже среднего! Водоем мне неизвестный, дно илистое. То и дело проваливаешься в какие-то ямы или запутываешься в водорослях, да и может рак за палец тяпнуть. А сверху на оголенные плечи, шею и лицо набрасывается туча моих вертокрылых «друзей». Руки заняты – держишь орудие лова – и от насекомых защититься нечем, лишь мотаешь как лошадь головой.

Подполковник с младшим по чину приятелем люди бывалые, да и принятые дозы меняют картину мироздания на более радостный манер. Володька-гад тоже реагирует на ситуацию спокойно. Видно, потому что музыке не учился и сохранил нервную систему здоровой. Один я снова страдаю. И зачем сюда приехал? Чтобы отдаться на съеденье комарам? Не отдых, а пытка похлещи гадких «Грачей». Там хоть кусали только сверху, а тут и снизу могут. Да и неизвестно, что там на дне. Схватит кто-нибудь за яйца? Воображение, развращенное книгами о путешествиях и приключениях, рисовало самые страшные картины: подводные змеи, ужи и вообще неизвестно что или кто – вот ужас! То, что находился не в Африке и не в джунглях Амазонки, а всего лишь в Саратовской области, не успокаивало. Ох, уж это пылкое воображение! Конечно, виду не подавал и терпел, следуя чеховскому – «невидимые миру слезы».

Ловили таким макаром до рассвета. Не помню, насколько щедр оказался улов, но с первыми лучами долгожданного солнца мытарства окончились. А лицо и шея вспухли от укусов.

Возвращались по той же пыльной дороге. Надо успеть до наступления дневной жары проехать побольше. Корпус машины так раскалялся, что можно привезти не свежую рыбу, а уху.

Казалось, бензином воняло сильнее, а искусанные места неимоверно чесались. С укачиванием и исполнением «рыгалетто» все неумолимо повторилось. Пришлось останавливаться не один раз.

«Ну, его к черту такой отдых!» – мысленно стенал я, трясясь на заднем сиденье чертовой «Победы» и осознавая свое очередное поражение. Остальные участники, включая мерзавца Володьку, казались счастливыми. «Отдохнули, что надо!» – восторгались они по прибытии. Их радость разделили и местные кошки, всегда с большими надеждами ожидавшие возвращения рыбаков.

ДАТА ПУБЛИКАЦИИ: 19.11.2008 20:21

Зарегистрируйтесь, чтобы оставить рецензию или проголосовать.