Рассказ содержит слова и сюжетные моменты, не предназначенные лицам, не достигшим совершеннолетия.

 

Дело было при СССРе.

Очень много лет назад, в одном совсем не интересном месте, на пустыре, заросшем татарником и чертополохом, залитом дождями и серым осенним светом, полупьяные строители строили пятиэтажный дом.

Сначала они вырыли огромный котлован и бухнули туда несколько гигантских свай,

а потом возвели кривую пятиэтажку, с как будто нарисованными окнами.

Дом стоял подъездом к северу, а задним фасадом к югу.

Уставший, заплывший жиром прораб долго смотрел на мгновенно облупившийся дом, после, коротко матюгнувшись, привез грузовик с новенькими свежепокрашеными железными елочками и качелями, которые незамедлительно вкопали в землю, позади дома.

Сразу же, после того как строители растворились в воздухе, в дом въехали жильцы и начали отмывать заляпанные известкой окна. Балконы мгновенно украсились сохнущими трусами и подштанниками, а вскоре кто-то первой ласточкой - заблевал нарядный подъезд.

Жильцы знакомились друг с другом, появилась первая рахитичная лавочка и столик для домино и забухловки, начались первые хождения в гости к новым знакомым, первые ссоры.

Детишки вовсю натирали попками горку на детской площадке, висели на елочках, с обидой пялились на поломанные качели, и весело росли.

Перед подъездом оттирались старухи с маленькими собачонками.

Старухи были вечно погружены в свои мелкие суетливые мысли, были преисполнены леденцовыми обидами, и искренно и добродетельно вредили и пакостили, где могли.

Старики, щеголяли государственными наградами и болячками, смотрели сальными глазами по ящику черно-белое фигурное катание, и сидя на лавочке, долгими вечерами попивая портвейн, рассказывали про свое славное прошлое всякий бред, в который и сами слабо верили.

Вскоре, в некотором таинственном департаменте, то ли потеряли документы, то ли залили их, но в конечном итоге рядом с вышеописанным домом, те же пьяные строители начали рыть новый котлован.

История повторилась, только новый, как гриб выросший после дождя дом, был построен подъездом к югу, а другой стороной к северу.

Получилось, что дома стали друг к другу спинами, как будто обиделись на что-то.

Все тот же прораб, рядом с пыхтящим грузовиком, долго стоял и смотрел на полный кузов качелей и металлических солнышек, прилагающихся к новому дому.

- Ну и что мне с ними делать? – молвил строитель.

- Куда я на … их дену?

И новую детскую площадку вкопали рядом с предыдущей, таким образом, что бедным деткам приходилось подобно угрям в Саргассовом Море, извивающимся между водорослями, долго протискиваться к вожделенным качелям, оставляя на железяках пуговицы и обрывки шарфов.

Так и стояли дома, а между ними, на детской площадке кипела или вяло булькала жизнь во всех своих оттенках и вариациях.

Это начало истории, дальше было так:

На первых этажах домов жили две семьи.

Обыкновенные такие, средне-пьющие. В каждой по ребенку, по черно-белому телевизору, по стандартной кухне с невесть откуда взявшимися тараканами.

Семьи были одинаковые, но в прочем несколько разные.

В доме, с подъездом, смотрящим на север жила еврейская семья, муж близоруко работал врачом- рентгенологом в местной поликлинике, его жена учительница «чего-то там», вечно трясла полной формул головой, а сынишка вундеркинд и ябеда ходил во двор по расписанию, и вечно был нещадно бит по попе и по лицу дворовой сволочью.

Семья, жившая в доме с подъездом, смотрящим на юг, работала на самом обыкновенном зловонном заводе, папаша, заросший шерстью как медведь гризли, вечно зашибал копейку,

выдавал план, курил папиросы, а в пятницу наедался водкой и пивом так, что всю субботу лежал в коматозном состоянии, в душевном ничтожестве и физическом убожестве.

Его жена молчаливо вымывала следы разгула, и самозабвенно любила единственного сына, двоечника и онаниста, не выпускавшего из рук Жуль Верна и Купера…

Подрастая, дети начали обживать площадку между домами, вскоре сдружились, вместе прогуливали школу, отсиживаясь на сломанных качелях, вместе просили копейки у дядей и тетей на потерянный пионерский значок, вместе пытались курить старательно подобранные сигаретные окурки.

Вечерние темы разговоров в основном относились к подрастающим молочным железам одноклассниц, и первым представлениям об устройстве некоего таинственного женского органа, о чем возникало не мало споров и предположений.

Утренние темы были об учителях, машинах и карьерном росте.

- Я, когда вырасту, буду инженером по космическим полетам, - рассматривая окурок на предмет его возможного курения, говорил Борис - сын рентгенолога.

Его занятия математикой вызывали слезы восхищения у учителей, он был лучшим по всем предметам кроме физкультуры и рисования.

В его кучерявой голове гроздьями пузырились теоремы и формулы, даже матерясь и нюхая клей в подъезде, он не переставал размышлять о шахматных композициях.

Его друг, сын рабочего, смутно молчал.

Любая профессия, с точки зрения Анатолия, если она не принадлежала к работе золотоискателя или ныряльщика за сокровищами – была бесполезной тратой времени.

Так и росли они, маленькими шагами приближаясь к взрослению.

Ходили в школу, шкодили, где и как могли, занимались химией на кухне, курили, что находили, бросались тухлыми помидорами в старух с крыш того или иного дома.

Собирали марки и наклейки из импортных жвачек, клянчили у родителей джинсы, прокалывали колеса машин, дрались.

Площадка между домами вздыхала, и вяло булькала своей сонной жизнью, все новые и новые детишки обживали это ржавое металлическое пространство, но в один день все несколько изменилось.

Как-то утром первые жильцы домов, спешившие на, надоевшие до омерзения работы, обнаружили новый котлован с западной стороны домов.

Глухой бетонный забор огородил стройку, запечатав дворик с запада наглухо.

Жители пожали плечами, сочно выматерились, а вечером, в деталях обсудили новое событие в своей жизни.

- Это продуктовый магазин строится, мать его так, - никотиново пробулькал старый Семен Аркадьевич - алкаш, проживающий в северном доме, - эти голубые строят, где хотят, и что хотят!

Вскоре магазин был построен и введен в эксплуатацию, о чем свидетельствовала мусорная куча, состоящая из разбитых пустых бутылок и прочего мусора, скопившаяся под бетонным забором.

Куча росла, гнила и множилась, несмотря на все попытки собрать ее, ликвидировать на субботниках.

Детишки растаскивали разноцветные осколки стекла, зарывали их в землю, воображая их кладами, и забывая через минуту, где эти клады находятся.

Иногда они брали фантики от конфет, и, накрыв их стеклом, присыпали конструкцию землей – все это вызывало восхищение и взаимную зависть.

Изредка на куче ночевал пьяный путник, заблудившийся в поисках дома.

Из его карманов сыпалась мелочь из полученной вчерашней зарплаты, сонно он искал разбросанные вокруг сигареты и матерился.

Прошло еще некоторое время и …

Бах, с востока строители вырыли очередной котлован, закрыв такой же каменной стеной детскую площадку.

Жильцы медленно, тихо ужаснулись.

Настолько, что в первые дни никто не побежал жаловаться.

А когда побежали, так столкнулись с такой ватной и равнодушной сточной канавой бюрократии, что почесывая спины, разбрелись в недоумении по своим норам и затихли.

Каменный мешок, образованный домами и стенами строек притаился, и начал зарастать бурьяном и чертополохом. Дожди омывали качели и металлические елочки, потерянные детские грузовички и другие цацки.

Жители первых этажей по началу радостно попытались разбить огороды, но жители верхних этажей сочли подобные попытки стяжательством, и метко забросали зеленые ростки петрушки и морковки мусором, окурками и подобной всяческой мерзостью и срамом.

Дворик окончательно зарос, затих и заполнился нечистотами.

С марта по сентябрь в нем любились вездесущие коты, зимой окна первых этажей скрывали от света груды снега.

Птицы и облака пролетали над тухлым двориком, дурман и чертополох радостно стремили в вверх волокнистые пахучие побеги.

Борис и Анатолий блаженствовали.

Живя на первых этажах домов, они еще с глубокого детства могли видеть, что происходит в окнах друг друга, теперь им же, что б выйти во двор, достаточно было просто открыть окно.

Они пережили первое в детстве индейское лето, с луками и стрелами, направленными на вечно гадящих голубей, с первыми ночевками под звездным небом.

Когда утихали голоса алкашей, переставали быть слышны смачные плевки и испускаемый харч с балконов, они бездумно пялились в небо, и Борис называл и показывал висевшие над ними созвездия.

Осенью, они сидели на металлических перекладинах бывших детских снарядов, и все так – же мечтали.

Мечтали о том, как бы подзасунуть однокласснице, или какой-либо теле звезде с большими грудями, увиденными на телеэкране.

Мечтали о машинах и прочих благах, которые когда-нибудь появятся у них в жизни.

Пили пиво из пластиковых стаканов, а мимо них пролетало каменное время.

Ветшали, обветривались и трескались балконы, стаями умирали старухи со своими собачками, им на смену приходили новые пенсионерки с неизменно злыми и трясущимися питомцами.

Люди въезжали и выезжали из дома, кто в другое измерение, кто в другую жизнь, кто на небеса или куда-нибудь еще.

Борис уехал в Израиль и в жарком и полном апельсинов кибуце, стал врачом-рентгенологом. Попивая вечерами, слабоалкогольное пиво он вещал друзьям израильтянам о космической технике, и женских прелестях инопланетян.

Анатолий, работал на заводе, и в пятницу нажирался так, что в субботу он опять нажирался, в воскресение все повторялось.

Пришло время цветного кино, мечту можно было купить, но на нее вечно не хватало денег.

Вечерами он сидел на качелях, и качался, рассматривая созвездия хмурого неба.

До этого, он долго стоял у окна, пристально разглядывая окно, напротив, в котором раньше кто-то жил, какой-то его друг, о котором он забыл, хотя, иногда, на самой высокой ноте покупного веселья, в момент экстаза, он периодически замирал, словно что-то толкало его в бок и задумывался.

Он чесал шерсть на груди, и решительно перелезал через подоконник.

Раздвинув руками заросли бурьяна, он залезал на вершину металлической елочки, и вытаскивал из кармана бутылку водки.

Балансируя на вершине, Анатолий делал несколько жадных глотков, и начинал свой путь.

Неотрывно смотря вверх, он переступал на следующую конструкцию, потом делал новый шаг, все быстрее и быстрее. На вершине металлической горки, он допивал бутылку, съезжал вниз, и полз обратно в свое логово.

Утром он слабо помнил свои акробатические этюды, под вопли слабой здоровьем жены, собираясь на работу, он учил своего сына - книжника и онаниста жизни.

- Смотри на соседей, - вещал он, вбивая в юную попку ремнем науку, - люди как люди, сын математиком растет, вырастет - толк будет, увижу, что опять мои сигареты воровал, завалю как свинью на бойне.

В одну их пятниц, поздним вечером, гуляя по перекладинам, он, сделав очередной глоток водки, первый раз решил посмотреть вниз.

Густой туман полз по земле каменного мешка, какие то неявные предметы то выплывали в поле зрения, то пропадали в тумане.

Балансируя на конструкции, некогда бывшей металлическим солнышком, он прищурясь разглядел старые письма и открытки.

Альбомы полные забытых марок, разломанный гитарный гриф, модели иностранных машин - увидел среди подножия рассохших корней дурмана Анатолий.

Все, что некогда было сокровищем, и забытое лежало в глубинных тайниках его памяти, каменный мешок начал исторгать наружу, выплескивать из себя.

Лопнули земляные холмики и из них радужными дождем посыпались разноцветные стеклышки и конфетные фантики, когда Анатолий сделал шаг вниз.

Где-то на границе Израиля и Палестины, Борис в арабской тюрьме, ждал расстрела.

Подойдя к окну камеры, он пристально и долго рассматривал сквозь разбитые армейским башмаком очки, далекие созвездия жаркого неба.

Одна из звезд покатилась куда-то за пески, и, померцав, погасла.

- Кто-то умер, - решил Борис, и, свернувшись на лавке калачиком, и затих до рассвета.

 

А Анатолий все падал вниз, мимо него пролетали металлические горки, вечно воркующие и гадящие голуби, облака и альбомы полные марок и вкладышей из иностранных жвачек.

Пролетая мимо двух мальчиков, сидящих на вершине металлической елки, он помахал им рукой, но мальчики, слишком занятые разговором, его не заметили.

Он улетел и вскоре совсем потерялся из виду, став, где-то в глубине Вселенной мерцающей точкой, голубиным пометом, а мальчики все сидели и спорили, перебивая друг друга, как всегда на самом интересном месте.