«....не дай нам Бог жить в эпоху перемен....», - гласит китайская пословица.

Мне же Бог "подарил" все ее симптомы: затянутые пояса, сжатые зубы, вокзалы, надежды и сомнения. С тех смутных сиротских времен ненавижу почту до востребования!

Это потом появились электронные адреса и расстояния сразу перестали измеряться временем ожидания писем.

Мои адреса на конвертах, на бланках, на анкетах, как бюрократические, бумажные подтверждения устойчивости, благонадежности, реальности нашего существования в этом мире, написаные на разных языках, бывали непостижимо далеки друг от друга и могли бы вместить не одну жизнь. Каждый адрес-эпоха, часть пути, осколок судьбы.

Так сложилось, что официально-холодное слово "эмиграция" , чужая страна, незнакомая речь, непривычный пейзаж надолго прописались в моей биографии, и когда ностальгия саркастически напевала слова залихватской советской песенки "мой адрес не дом и не улица, мой адрес...." я произносила, как заклинание, как спасительный "сезам" продолжение этих строчек: "мой адрес - моя семья!"

После этого можно было жить дальше, смотреть в будущее и вспоминать тот самый первый и пугающий переход просто, как смену места жительства. Переход...

... - Документы? Сколько человек? - вопрос раздраженный, не поднимая глаз. Таможенник.

...В который раз я судорожно оборачиваюсь, чтобы оглядеть свое семейство и в который раз тихая паника увлажняет ладони: моего несносного ребенка "смыло волной".

Привычно выхватив взглядом из штормящего моря толпы жалкий остров нашего скарба, не верю своим глазам: oн спит, как спят грудные младенцы, подняв полусогнутые кулачки вверх, хотя ему идет уже пятый год и он давно и, довольно успешно, воюет со мной и детсадовскими воспитательницами за право не спать днем, "как маленький".

Вокруг- бедлам, именуемый международным аэропортом, срез человеческой жизни, спрессованной во времени, здесь - все ее события , эмоции и атрибуты одновременно: слезы и смех, встречи и расставания, цветы и деловые кейсы.

И только мой сын выпал из этого временного сгустка -он просто спокойно спит на одном из наших уродливых, огромных баулов, вместивших в себя понятие Дом. В этом клетчатом, суперпрочном, сшитом на заказ подпольным кооперативом монстре, кажется, лежат старые альбомы с фотографиями и тяжеленная утятница, без которой мы с мамой просто не мыслим начала новой жизни. Но, как это обычно бывает, новая жизнь все–равно началась, несмотря на отсутствие утятницы, у нас оказался перевес багажа и мы поспешно выбросили ее в стоящий рядом для этих целей контейнер, вокруг которого вились базарного вида тетки, почему-то одетые в резиновые фартуки.

И вдруг, при виде моего расхристанного, чумазого сына, без единого звука, заснувшего в середине дня, наполненного такими увлекательными для детской души событиями, я разревелась.

Это были первые слезы со времени принятия решения об отьезде и сборов. Конечно, сказались усталость последних суетливых дней, предательские мысли о горечи расстaвания и страхе перед будущим, но все-таки, это были “ логичные слезы", смывающие с глаз розовую косметику юности, слезы, благодаря которым легкие, непрочные ниточки осознания своей ответственности и единства с близкими, сплелись в шершавый канат, завязанный морским узлом. Я ощущала его теплую, ребристую шероховатость и это чувство навсегда наполнило мою жизнь смыслом , несмотря на все перемещения во времени и пространстве , в нём-было мое спасение.

И вот уже узел чуть-чуть ослаблен, один виток- и я снова в вихре вчерашней суеты.

Мой сын вертится под ногами, заползает в самые тесные углы, влезает с головой в коробки и ящики, гремит, шелестит, светясь неподдельной детской радостью, ведь ни у кого уже нет сил обращать на него внимание, одергивать, запрещать и , что противнее всего-кормить!

Но «праздник непослушания» надоедает и затерянный среди мечущихся взрослых ребенок, начинает чувствовать себя неуютно и пытается изо всех сил, все-таки, "проявиться", помогая семье

Он бежит к бабушке, радостно сообщая: " Буль, папа унесил твою вязкую машинку в ту желтенькую корoбку, a я перенесил ее в маленькую." Автоматически отмечаю про себя - научить различать цвета, обьяснить, что такое вязальная машина и как правильно "уносить-приносить".

Подбегая к отцу, составляющему список неотложных дел, состроив озабоченную рожицу, спрашивает:"Па, а ты дал нашей машине бендзин попить?"

Потом надевает свой, уже собранный в дорогу детский рюкзачок и, потирая спинку, просит меня:" Убери бутылку с водой, она со мной больно дерется!"

Снова мысленно восхищаюсь: дети - маленькие мудрецы, для них нет неживой природы, все предметы одушевлены.

А взрослые отмахиваются, улыбаясь, тогда он прибегает к беспроигрышному приёму: уходит подальше и через минуту раздается оглушительный рев. Ну тут уж , конечно, все бросаются к нему, наперебой спрашивая, что случилось.

-Упааал, ударился Олежеком об диван и теперь живооотик болит, вот тут, на нооожках - хнычет, зажмуривая хитрющие глазищи.

На вопрос, где все-таки, болит на ножках, уточняет: "Тапки болят и колготки болят!".

Изнемогая от смеха, хватаюсь за блокнот, но под рукой оказывается очередная семейная реликвия, которую надо срочно упаковать, а неподражаемo-образную речь моего сына я запихиваю второпях в самое (как мне тогда ошибочно казалось) надежное место-в память, до лучших времен!

…И снова канат cжимает виски, затягивая узел ….

Неужели вот это и есть лучшие времена: мой 20- летний бородатый ребенок, не оглянувшись, выскакивает из дома навстречу своей, тщательно оберегаемой независмости?

А я остаюсь и из окна смотрю ему вслед, стремясь окликнуть или броситься вдогонку, но, как во сне, злюсь от бессилия сдвинуться с места и разбить это ненавистное, залитое дождем оконное стекло, отражающее его сдержанно-холодную вежливость! Кажется, только стоит это сделать и сквозь него проступит та давняя, такая понятная и доверчивая детская рожица!

….В отчаянье, я пытаюсь найти конец каната, в который в такой же дождливый день превратилась злосчастня пуповина, обмотавшая беспомощное тельце.…. Знакомый страх и бессилие, а вокруг -докторская суета…. Тогда все закончилось счастливыми слезами и детским долгожданным писком....

И вот сейчас, как в замедленной сьемке, я снова оказываюсь на том же витке страха потери и неизвестности …и реву.

....Таможенник поднимает глаза, окинув меня презрительно-подозрительным взглядом, угрожающе повторяет вопрос: "Сколько человек пересекают границу?"

Моя семья, пятеро взрослых, усталых и растерянных людей не могут сглотнуть комок в горле, понимая, что их молчание сейчас обернется еще более длительной изматывающей процедурой унизительных проверок.

И тут раздается деловито-серьезный, звонкий голосок моего, невероятно вовремя проснувшегося сына: "Семь!"

Маленький мужчина неизменно прижимает к себе своего плюшевого одноглазого медведя.

Он посчитал и его.