1985-й май, поезд «Москва-Алма-Ата»

 

За окнами вагона второй день видится степь.

И сама степь, и высокое, бледно-голубое небо с редкими, прозрачными

облаками в который раз подтверждают незыблемую истину о том, что

весна в Казахстане – самая благодатная пора. Именно в это время над

пространством не довлеют ни мучительный зной, ни жгуче-песчаные

бури, и в это же время становятся добрее люди.

Правда, эта весна уже подходит к концу. Скоро, совсем скоро,

нещадное солнце сделает своё дело и от шелковистой травки вместе с

маками не останется и следа. Короткая весенняя прелесть исчезнет, а

на смену ей придёт однообразный песчаник с колючими шарами

перекати-поле, которые будут мчаться друг за другом наперегонки, или

в ожидании очередного порыва ветра неподвижно застывать на месте.

За время моего, почти десятилетнего отсутствия здесь ничего не

изменилось: и казахи в национальной одежде, и юрты, не часто

разбросанные по степи, и флегматичные верблюды, жующие свою

вечную жвачку, и мелкосопочник – всё осталось без изменений.

А вот и берег Арала, это море я вижу впервые. Прибрежный край

обнажившегося дна навевает печаль, но ещё большую печаль

навевает развалившийся баркас, сиротливо лежащий на боку метрах в

двадцати от предполагаемого берега. От этой картины щемит сердце.

Зачем я согласилась на эту поездку, – чтобы вспомнить юность?..

 

1975-й август-ноябрь, Казахстан

 

Жаркий августовский день. К подъезду административного здания

горно-металлургического комбината подъезжает скорая, на ней увозят

меня.

Дежурный врач центральной городской больницы диагностирует

аппендицит и тоном, не терпящим возражений, произносит одно слово

– «операция». Правда, к вечеру надобность в ней отпадает, потому что

исчезает сама боль (да и был ли приступ?), но врачу об этом не говорю

и от операции не отказываюсь, ибо во мне всегда жил дух

исследователя, так что испытать скальпель хирурга в девятнадцать лет

– самое время. Меня даже не останавливает умирающая женщина,

которой неудачно сделали операцию внематочной, хотя по правде

сказать, главной причиной того, что я отправляюсь на хирургический

стол, является не это, а широко распространённое мнение о том, что

аппендикс нужно удалять чуть ли не с самого рождения.

И вот уже белая простыня в виде шторки отделяет меня от

медицинского персонала, я вижу перед собой только её одну, хотя нет,

под самым потолком вижу ещё яркий светильник, – он своими

глазищами направлен прямо на меня, – ещё вижу огромный карагач в

окне справа.

Всматриваюсь сначала в окно, потом в зеркальную поверхность

светильника в надежде увидеть отражение того, что будут творить со

мной эскулапы, но разобрать ничего не могу, зато чувствую, как сестра

обкалывает новокаином живот, а хирург через паузу делает надрез.

Чувствую, как под скальпелем трещит замороженная кожа и по ней

ледяными струйками стекает горячая кровь. Ощущение не из приятных,

и я запоминаю его на всю жизнь.

 

Через три недели я снова на работе. В моей любимой

экспресслаборатории* ничего не изменилось: на подоконниках всё те

же цветы, ученица Леночка по-прежнему восторгается химическими

реакциями, а Соломон Шапшалович – наш начальник – всё так же

суров, но мы-то знаем, что его суровость всего лишь внешняя сторона

медали. На самом деле – это добрейшей души человек. Вот и сегодня,

не раздумывая, он подписывает распоряжение о моём направлении в

военкомат**, продлевая тем самым мою послеоперационную

реабилитацию.

Я в восторге. Во-первых, уйдут в прошлое ночные смены, пусть и

ненадолго, во-вторых, не будет ужасной давки в транспорте, и в

третьих, – в противовес женскому коллективу, – меня будут окружать

только мужчины. Не сказать, что наши дамы надоели мне, – нет, но всё-

таки иногда их занудству нет предела.

 

Неоспоримым преимуществом единственного военного заведения в

городе, по сравнению с горно-металлургическим комбинатом, является

его весьма выгодное расположение: и близко от центра, и несколько в

стороне. Так что и впрямь, – не нужно трястись в переполненном

транспорте, что после операции немаловажно, да и место здесь

спокойное: и шум не долетает, и пыли меньше. А крона развесистых

карагачей, надёжно укрывающая здание от палящего солнца, создаёт

в его кабинетах ощущение прохлады и комфорта.

О моём назначении военком Наливайко был предупреждён заранее.

Когда я вошла в кабинет, он стоял у окна и что-то насвистывал. Даже со

спины он производил благоприятное впечатление: среднего роста,

крепкий, подтянутый, с лысинкой на макушке, с песней на устах он

показался мне приветливым и добрым, в чём я позже и убедилась. К тому

же он оказался ещё весёлым и разговорчивым.

Он взял моё направление и пригласил сесть.

- О, Натэлла, - пробежав глазами первые строчки, воскликнул он. -

Какое прекрасное имя, и какое необычное!

Я улыбнулась – моё имя всегда производило впечатление, я это знала.

- А почему вас так назвали, можно узнать?

- Можно, - ответила я. – Этим именем меня назвал отец, потому что в

юности он был влюблён в девушку по имени Натэлла, и эту тайну,

кстати, он открыл недавно.

Майор улыбнулся.

- Да, оригинальное имя, но мы ещё поговорим об этом. А сейчас… - он

раскрыл объёмистую папку с документами. - Сейчас проза жизни: я

должен ознакомить вас с вашими обязанностями, а потом и рабочее

место покажу.

 

Рабочее место мне понравилось: просторный кабинет с двумя большими

окнами, занавешенными портьерами тёмно-бордового цвета, а также

огромный письменный стол, покрытый зелёным сукном, – всё

производило соответствующее впечатление.

В мои обязанности входит просмотр бумаг, связанных с воинским

призывом, и заполнение бланков призывников, – в общем, ничего

особенного, требуется лишь внимательность, а с ней у меня всё в

порядке. Да и Василий Иванович частенько заглядывает, интересуется

делами, улыбается, говорит комплименты и через неделю, между

прочим, переходит на «ты», почему – догадаться не трудно: наверняка

я нравлюсь ему.

Но меня это нисколько не трогает, потому что тридцатипятилетний

майор кажется мне чуть ли не стариком, и чувствуя это, он вряд ли на

что-то надеется, хотя как сказать. Ведь моё знакомство с Олегом, – а

он работает здесь поблизости, – состоится только через десять дней. А

сейчас Олег Петрович по поводу и без повода захаживает к майору и,

проходя мимо открытых дверей моего кабинета, смотрит на меня,

смотрит, будто хочет загипнотизировать. И это ему удаётся, потому что

перед Василием Ивановичем он выигрывает по всем статьям: во-первых,

моложе на девять лет, во-вторых, неотразим, – этакий восточный

красавец с длинными ресницами. А глаза…. Глаза синие с поволокой, и я

влюбляюсь в него по уши, – ещё до знакомства.

 

* * *

 

- Ну что, Натали, как дела? – это майор Наливайко: сегодня, на

десятый день моего пребывания, он с утра заглянул в кабинет и как-то

задумчиво посмотрел на меня, мне даже показалось, что в его глазах

мелькнуло нечто, похожее на грусть.

- Всё в порядке, - отвечаю.

- Зайди ко мне.

- Хорошо, бланк вот закончу…

- Можешь не заканчивать, потом доделаешь.

Ничего особенного в его просьбе я не заметила, ибо, получая

очередное задание, мне и раньше приходилось бывать в его кабинете,

только на этот раз заданием и не пахло. На этот раз у него сидел

молодой красивый мужчина лет 26-27, тот самый – восточный красавец.

- Вот, - сказал Василий Иванович, слегка приподнявшись, - хочу

представить моего друга… Олег Петрович, или просто Олег. Вы тут

присматривайтесь, знакомьтесь, а я отлучусь на минутку.

Пока майор отсутствовал, Олег расспросил меня о самочувствии и об

учёбе в институте (оказывается, он уже знал обо всём, – наверное от

Василия Ивановича, – от кого же ещё), потом сказал, что я очень

красивая, что нравлюсь ему, и попросил, если не возражаю, назначить

время и место нашего первого свидания. Я не возражала и, выбрав

кинотеатр «Октябрь», была на седьмом небе от счастья.

Во время фильма, из которого не запомнилось ни одного лица, ни

одного слова, Олег держал мою руку в своей и молчал.

«Почему-то он сегодня не такой, как всегда, - вдруг подумалось мне, -

какой-то сосредоточенный, скованный, будто и не он вовсе. И улыбка

куда-то подевалась. А может, показалось? Интересно, а какой он на

самом деле?»

Его напряжение разрядилось лишь тогда, когда после фильма мы

заглянули в кафе «Бригантина». Там, в лёгком полумраке, мы выпили

немного шампанского и с удовольствием танцевали, он даже пытался

поцеловать меня. Потом мы гуляли по ночному городу, потом он

проводил меня.

 

Через два месяца после нашего знакомства Олег задумал отметить свой

день рождения, было это шестнадцатого ноября в воскресенье.

Из приглашённых – одна я. Его сестра Валентина, или Лялька, как

называют её родственники (между прочим, главный инженер

молокозавода), не пришла: у неё ЧП во второй смене.

За столом мама Олега, Клавдия Ивановна, его сынишка пятилетний

Стасик, сам Олег и я. Да, забыла сказать, Олег Петрович вдовец: его

жена Алла, умерла от криминального аборта, но отчего она решилась

на этот шаг, для меня так и осталось загадкой.

Стасик хулиганит под столом, почему-то заглядывая мне под юбку, но

Клавдия Ивановна вскоре берёт его за руку и уводит в спальню.

Мы остаёмся одни. Олег – само обаяние, он зажигает свечи и

выключает свет. Причудливые тени на стенах мгновенно ассоциируются

с загадочными знаками, их хочется прочесть и не заметить

одновременно. В такт их пляске льётся музыка – Оскар Строк,

«Скажите, почему» – моё любимое танго. Скрипичные звуки

резонируют с мелодией души, и кажется, что сама душа поёт в унисон

скрипке.

Олег берёт меня за руку и выводит на середину комнаты, обнимает,

целует… Я чувствую его горячее дыхание, он что-то шепчет, опять

целует… долго, не отрываясь, – и вдруг, подхватив на руки, уносит на

диван.

- Не бойся, всё будет хорошо… вот увидишь… всё будет… - его шёпот

переходит в беспорядочные слова. - Мы обязательно поженимся… не

бойся… обязательно… правда….

Из смежной комнаты слышится лёгкий кашель и тут же стихает. Этот

звук выводит меня из транса, в мою голову огненным вихрем врываются

слова: «ведь он же… ведь я же… » и, вцепившись ногтями в Олега, я

сдавленно, почти задыхаясь, сиплю:

- Отпусти... или я закричу!

Минута отчаянной борьбы, и он замирает. Потом резко встаёт и, не

глядя на меня, цедит сквозь зубы:

- Ну, и проваливай отсюда.

- Ах ты… - едва не задохнувшись от ярости, кричу я. – Мне хочется

ударить его, но я сдерживаюсь.

Краешком сознания приходит мысль: «а тот ли это человек, с которым я

познакомилась два месяца назад, и вообще – кто он?» Там же, в едва

уловимых лабиринтах разума, признаюсь себе, что таким вижу его

впервые. А он, ни слова не говоря, подходит к столу, наливает рюмку

водки, выпивает, нервно закуривает и, облокотившись на спинку

кресла, устремляет взгляд на улицу.

Оправив на себе платье (моё любимое – чёрное со стеклярусом), я

выхожу на средину комнаты и, обращаясь будто в пустоту, говорю:

- Но, Олег, ты что – хочешь…

- Я ничего не хочу, оставь меня, - бросает он резко, не оборачиваясь.

- Тогда выпусти из квартиры, - пугаясь его раздражения, шёпотом

прошу я.

Он молча швыряет ключи от входной двери и уходит на кухню. По-

прежнему надеясь на его благоразумие, спрашиваю:

- Ты не проводишь?

- Нет! - отвечает он.

- Но мне ведь на другой конец города.

- Это твои проблемы.

 

Минуту назад я была с ним. Теперь одна. Прислонившись к лестничным

перилам, вслушиваюсь в тишину. Смотрю на часы – пол-первого ночи.

Добираться домой в окружную, – это километров шесть, напрямую, –

нужно пересечь парк возле булочной, затем пустырь и железную

дорогу. В парке недавно нашли мёртвую, истерзанную девушку. Мне

становится страшно. Я обхватываю голову руками и сажусь на

ступеньки. Так в этой позе и застываю, – в ожидании чего, не знаю.

Нет, знаю.

Жду…

 

Жду, что Олег всё-таки выйдет и проводит, – ведь он обещал. Но

тщетно: по ту сторону двери тишина. Её нарушает щелчок

выключателя в прихожей.

Всё. Ждать больше нечего, нужно вставать и идти.

Медленно спускаюсь по лестнице и выхожу из подъезда. Завернув за

угол, попадаю на ярко освещенную улицу. Слева доносятся голоса.

Поворачиваю голову, – группа пьяных парней движется на меня,

осталось метров сто.

Первая мысль, – убежать назад, в подъезд. Вторая, – а дальше? И побег

я отвергаю сразу.

Из-за поворота появляется мотоциклист, он едет быстро и скоро должен

обогнать пьяную ватагу.

Мотоциклист приближается. И вдруг неожиданно для самой себя я

выскакиваю на дорогу, поднимаю обе руки, и прижав их к груди, кричу:

- Остановитесь, остановитесь!

Похоже, мой облик – сплошное отчаяние, потому что водитель резко

тормозит и останавливается. Громко произносит:

- Куда?

- В пятый микрорайон, пожалуйста.

- В люльку, - кричит он, - быстро!

Круто развернувшись, мы летим мимо гогочущих парней и чуть

медленнее едем по улице.

Около дома он сказал:

- А если бы я не задержался на смене… а если бы вместо меня был кто-то

другой… Вы уверены, что всё закончилось бы так, как закончилось?

Делайте выводы, милая девушка.

 

Моего отсутствия в доме никто не заметил, потому что у меня была

собственная комната с отдельным входом (а жили мы тогда в

стареньком доме под снос), да и родителям на случай своего отсутствия

я всегда что-нибудь придумывала.

Я вошла в комнату, заперла дверь, сняла платье и легла в постель. Но

сон не приходил. Пытаясь понять, что произошло, минута за минутой

стала перебирать случившееся.

Итак, девятнадцатое сентября – знакомство. В этот день мы были в

«Бригантине», выпили шампанского, после – танцевали. Потом он

проводил меня, пытался поцеловать…. А дальше? Дальше – не заходя в

мою комнату, ушёл. Нет, не так… хотел было зайти, но я не позволила.

Потом я вспомнила свой день рождения – месяцем позже. Я отмечала

его дома, в семье. Вспомнила поведение Олега (я заранее оповестила

родителей, что приглашу его), вспомнила и своё.

Прокрутив всё это в памяти, задала вопрос: не являюсь ли я сама

причиной того, что произошло сегодня? Неужели наше уединение в тот

октябрьский вечер… О господи, но ведь поцелуи не возбраняются…

Правда, были и другие поползновения с его стороны, но я же пресекла

их. Тогда почему сегодня он повёл себя так дерзко? И должна ли я

простить его, если он попросит прощения?

Ни за что!

 

Через две недели он позвонил, и я простила его.

 

1985-й май, поезд «Москва-Алма-Ата»

 

Сгустившиеся сумерки внезапно окутали степь. Свинцовые тучи,

распластавшиеся к вечеру над степью, поглотила густая вязкая

темнота, и только железнодорожные огни то возникая, то пропадая, с

завидным упорством продолжали разрывать её.

Аральское море осталось позади. Поезд, замедлив ход, приближался к

очередной стоянке. Выходить из вагона уже не хотелось, и я снова

вернулась к воспоминаниям.

Мне хотелось понять, что за чувства владели мною тогда, с чем я

связывала свои надежды. Почему тот год, что мы знали друг друга, не

стал одним временем для двоих? Неужели Олег видел во мне лишь

объект своей собственной услады, и наконец, почему случившееся не

послужило для меня уроком?

Тогда этих вопросов я не задавала себе, да и вряд ли задумывалась над

этим. Тогда мне хотелось одного, – чтобы у меня появился мудрый и

добрый защитник и чтобы мои уши никогда больше не слышали пьяных

окриков отчима. Эти желания пересилили все остальные, в том числе и

разумные доводы. А поступок Олега?.. Ну что ж, – ведь он же сказал,

что мы поженимся, значит, он любил меня.

А я сама… Умела ли любить, умею ли сейчас? Говорят, что настоящая

любовь не требует взаимности. Ещё говорят, что самый лучший учитель

– это собственная душа: она всё понимает и чувствует, надо лишь

услышать и понять её знаки. Но, чтобы научиться любить, – кто-то же

должен преподать первые уроки любви? Или… не должен?

И мне вспомнился один эпизод из моего далёкого сибирского детства.

Тогда в один из жарких июльских дней от какой-то болезни у нас разом

умерли две здоровенные хрюшки. С отвислыми животами они лежали у

стены амбара, а я металась около них в отчаянии.

Когда мама приехала из райцентра, она отстегала меня верёвкой так

больно, что я долго не могла прийти в себя. А ведь мне было всего

шесть лет, и я так хотела, чтобы меня любили, в первую очередь моя

мама. Но мне кажется, она не любила меня, потому что любящие мамы

так не поступают.

Своим детским разумом я пыталась понять её, но так и не смогла, и не

догадывалась, что ровно через восемнадцать лет почти так же

поступлю со своей маленькой дочкой. Хотя нет… я всего лишь отшлёпаю

её и поставлю в угол, но она будет долго плакать, а я в приступе гнева

так же долго не позволю ей выйти оттуда, и этот поступок с тех пор

тяжёлым камнем будет висеть у меня на шее.

Но тогда мне казалось, что меня не любит не только моя мама, мне

казалось, что меня не любят все люди на земле. Это потом, много лет

спустя, я поняла, что мама, здесь ни причём: её саму в своё время не

научили любить.

А пока я не знала, как вести себя с ней, как разговаривать с людьми и,

самое главное, – о чём. От этого я была одинока и замкнута и большей

частью сосредоточена на своих переживаниях, больших и маленьких,

да ещё книгах, с тех пор, как научилась читать. Ещё я любила небо,

деревья и цветы, и любила нашего рыжего кота Ваську, ибо всё это

было частью моего реального мира. Я любила этот мир, потому что он

был моим и потому что любил меня тоже.

Я часто смотрела на облака, на их причудливо меняющиеся формы, и

мечтала улететь с ними куда-нибудь далеко-далеко. Я часами

наблюдала, как неуловимо и сказочно менялось небо: бывало, между

облаками ближе к горизонту, оно вдруг окрашивалось в светло-голубые

тона с примесью нежно-зеленоватого оттенка, а к центру, постепенно

меняя цвет, становилось почти ярко-синим. Иногда на перламутровую

кипень облака неожиданно набегала серая дымка, и я видела, как не

задевая самого облака, она проплывала мимо. Иногда же, цепляясь за

его клочковатые выступы и темнея на глазах, она вместе с ним

превращалась в маленькую серую тучку.

С деревьями я разговаривала: спрашивала, как они поживают и как

чувствуют себя. Мне представлялось, что они такие же существа, как и

люди, только говорить не умеют. Ещё думала, что у каждого дерева,

как и у человека, есть судьба. Одни могучи и раскидисты и смотрят на

мир гордо и величаво, другие выглядят тщедушными и жалкими, а

третьи и вовсе умирают: или сами – по какой-либо причине, известной

только им, или же от руки человека. И наверное, умирающие деревца,

- думала я, - тоже лишены чьей-то любви и ласки, но чьей? Своих

собратьев, людей или бога?

Иногда мне представлялось, что где-то далеко-далеко, в какой-нибудь

точке нашей маленькой планеты, возможно в Индии или на

Филиппинах, а может и в России, живёт человек, чем-то похожий на

меня. Наверное, он так же как и я любит природу, животных, любуется

небом и звёздами, и так же как я ждёт сокровенного счастья, того

самого, что должно быть даровано каждому человеку на Земле, а

иначе, зачем было устраивать этот мир?

И своим детским воображением я выстраивала нашу с ним встречу.

 

1975-й декабрь, Казахстан

 

Мне почему-то кажется, что я встретила того, о котором мечтала в

детстве, и что мы с ним не только друзья, – мы ещё и любим друг друга.

Вернее, я люблю. А он – любит ли?

Тот его поступок…

Тот поступок время от времени всплывает в моей памяти и тревожит,

тревожит меня. Но он же попросил прощения, и разве я виновата, что

люблю?

Правда, настораживает ещё то, что в ответ на моё признание он

промолчал, а мне так хотелось услышать от него эти три заветные

слова, так хотелось… И я спросила:

- Почему ты молчишь?

- А я боюсь произносить эти слова, - был ответ.

О боже, - подумала я, - почему мужчины такие бесчувственные и такие

неромантичные? Неужели они не понимают, как важно женщине

слышать нежные слова от любимого человека. Ведь нежные и ласковые

слова – это один из способов языка любви, и почему люди должны

стесняться этого? Разве я должна стесняться своей любви?

Но иногда я всё же спускалась с небес на землю и спрашивала себя: «а

нужно ли так привязываться к нему?»

Но эти вопросы – и даже не вопросы, а скорее мысли, – мелькали где-

то на интуитивном уровне и, не успев оформиться, тут же исчезали, а я

продолжала отдаваться своему чувству безропотно и безоглядно и

любила так, как будто любила в последний раз. Любила и верила, что

Олег тоже любит меня.

«Ну, конечно же любит, - успокаивала я себя, - вот и Новый год скоро, а

там и до весны не далеко. А весной мы поженимся, не зря же он хочет

видеть меня каждый день, ну… почти каждый день».

И чтобы быть с ним как можно чаще, я ушла в общежитие.

 

1976-й апрель, Казахстан

 

В один из весенних лучезарных дней мы с Олегом решили навестить его

казахского друга Кобжана, юрта которого находилась в пятидесяти

километрах от города. Я давно мечтала побывать в казахской юрте, мне

хотелось, пусть и на короткое время, воочию соприкоснуться с жизнью

казахов и ощутить их быт.

Нас ждали – это было заметно ещё издали. Недалеко от юрты полыхал

костер, отец Кобжана разделывал молодого барашка, и пока мясо

варилось в котле, распространяя аромат по всей округе, мы сидели в

юрте на подушках и пили круто заваренный чай.

Чай в пиалах подавала жена Кобжана, она же подала и бешбармак на

большом блюде. Ароматные кусочки мяса и лапшу мы брали прямо

руками и запивали шурпой из пиал. О, в этом была своя прелесть! И

только после бешбармака мужчины пили водку, но впрочем, все

подробности этой трапезы я вряд ли теперь припомню.

Стояла ночь, когда ужин закончился. Мы поблагодарили хозяев за

гостеприимство и засобирались домой. Кобжан вышел вместе с нами.

- Смотри, друг, не забудь про балку, - напутствовал он.

 

Отъехав километров пятнадцать, Олег остановил машину, мы вышли.

Степь дышала прохладой.

Сама степь, чёрное небо и мы посреди этого мира, будто посреди

Вселенной, – всё было торжественно и складно, и всё было

великолепно.

Захваченные этим странным очарованием мы лежали на верблюжьем

одеяле и смотрели в ночное небо. На его чёрном фоне при полном

безмолвии сияли звёзды, и одна из них дугообразной траекторией

летела прямо над нами.

- Смотри-ка, ракета летит, - догадалась я.

- Точно, вон и ступень отделилась, - воздев руку над головой,

подтвердил Олег.

- А вот и вторая… как интересно!

Летящую ракету я видела впервые, хотя от нашего города до

Байконура было рукой подать, и многие мои знакомые уже имели

счастье наблюдать за этим зрелищем и даже хвастались этим.

- Пора вставать, - сказала я. – Вдруг какой-нибудь скорпионище

подползёт и укусит нас.

- А что, если… - Олег засмеялся, - что, если я и есть тот самый скорпион,

которого ты боишься?

- Не поняла….

- Да ладно, не бери в голову. Это я так… пошли в машину.

 

Благополучно миновав опасную балку, мы также благополучно выехали

на жёсткую грунтовку. Олег молча крутил баранку, молчала и я. Мне в

этот момент почему-то вспомнились слова моей близкой подруги о том,

что он изменяет мне: Маша утверждала, что недавно видела его с

другой. Я не поверила, и мы поссорились. Но сейчас, после

загадочно-«скорпионьих» слов Олега, её утверждение почему-то не

выходило у меня из головы.

Когда, наконец, на горизонте показалась панорама города, я

вымолвила:

- Ну, слава богу, - приехали.

- Почти приехали, - поправил он.

Город стоял посреди степи, как огромный корабль. Сверкающий огнями

на фоне звёздного неба он простирался перед нами на многие

километры, а трубы ТЭЦ, похожие на мачты, удачно дополняли эту

картину. И было что-то мистическое в этом зрелище. Я смотрела на

город с его далёкими сияющими фонарями, на высокое небо с

мигающими звёздами, и необъяснимо-загадочное чувство, приходящее

ко мне всегда в такие минуты, постепенно заполняло моё сердце. Даже

Маша с Олегом больше не занимали меня, потому что в такие минуты

реальность переставала существовать, в такие минуты я погружалась в

сказочный и волнующий мир, о котором не рассказывала никому. Этот

мир был знаком мне с самого детства, и он всегда был моим другом.

 

Через полчаса «Волга» остановилась около общежития, мы сдержанно

попрощались, и я поднялась на крыльцо. Реальность снова была рядом.

 

В течение недели мы не звонили друг другу, но настал день, когда я

почувствовала, что со мной творится что-то не ладное. Я вслушивалась

в себя в надежде, что ничего не случилось и что со мной всё в порядке,

но ничего не происходило, и я пришла в отчаяние.

В ответ на моё признание Маша сказала всего лишь два слова:

- Звони немедленно.

И я позвонила, этим же днём.

Улучив минутку, когда в лаборатории никого не было, я набрала номер.

Трубку взял он.

- Олег, - голос мой дрогнул, - мне кажется…

- Что тебе кажется?

- Мне кажется, я беременна.

На том конце провода повисло гробовое молчание. Оно длилось целую

вечность. Наконец, я не выдержала:

- Олег, ты слышишь меня?

- Слышу…не глухой.

- Что мне делать? Ты сказал, что не бросишь меня. Помнишь? Ты

обещал…

- Я ничего не обещал, и не впутывай меня в свои дурацкие проблемы. И

вообще, – оставь в покое!

- Олег, а как же…

- Ты слышала? В по-ко-е!.. Не звони больше.

 

Через день выяснилось, что тревога была ложной.

Но только одному богу известно – что я пережила за эти четыре дня.

Эти четыре дня буквально выпали из моей жизни: я прожила их как во

сне, потому что никого не видела вокруг, потому была сама не своя, и

мне даже показалось, что я умираю

Понимала ли я, что события, происходящие со мной, имеют некий смысл

и что без причины ничего не происходит? Скорее, нет.

Но мечтала ли я о счастье? Конечно, да. Разве мне не хотелось идти по

жизни с тем мужчиной, который появляется в жизни всего лишь раз? Но

зачем Господь послал именно ЭТОГО мужчину, зачем я влюбилась в

него? Ведь одно предупреждение уже было, в самом начале, причём,

недвусмысленное. Почему я игнорировала его? Боялась остаться одна?..

Как же хрупок и розов тот мир, что я выстроила в своей душе ещё

совсем недавно. И теперь я ненавидела его.

Ненавидела за то, что он так бессовестно поступил со мной, бросив в

тяжёлую минуту, за то что оказался предателем. Ненавидела всеми

фибрами души, но вряд ли осознавала, что моя ненависть, согласно

законам мироздания, способна перетянуть ту чашу весов в его судьбе,

которая может привести к роковым последствиям. Во всяком случае, те

немногочисленные трактаты по эзотерике, которые я прочла тогда в

самиздате, прямо говорили об этом, хотя ближе и понятнее мне было

утверждение о том, что всё совершается по воле божьей.

 

1976-й начало сентября, Казахстан

 

Первая смена вот-вот закончится, осталось каких-нибудь полчаса.

Скоро я выйду на улицу и вдохну в себя запах очаровательной осени, я

всегда люблю осень, правда, – это уже другая осень.

Я пойду в магазин, куплю себе туфли на шпильке – я давно мечтала о

них – надену и, не спеша, пройдусь по площади Металлургов. Может,

встречу его? Но зачем он мне? Неужели после того, что было, – у меня

остались к нему какие-то чувства? Вряд ли. Я ведь помню, как

возненавидела его. А говорят, любовь – это прощение. Но если не

прощаю, значит не люблю? Вернее, не любила…

Нет-нет, этого не может быть.

Ладно, хватит рассуждать. Пора заносить последние записи в журнал,

скоро должна прийти Люба, моя сменщица.

Я потянулась было к журналу, но тут зазвонил телефон. Взяв трубку,

скороговоркой произнесла:

- Экспресслаборатория, слушаю вас.

- Здравствуй, Натэлла, - в трубке послышался знакомый голос – это был

майор Наливайко, я узнала его. - Это ты?

- Так точно, Василий Иванович, - бодрым голосом отрапортовала я. -. А

вы, помнится, называли меня… - я хотела сказать «Натали», но

запнулась, потому что в его тоне ощутила тревогу, и мой шутливый тон,

здесь был не уместен.

И действительно, на том конце провода повисла пауза.

- Алло, Василий Иванович, слушаю вас.

- Ната, ты что?.. Ничего не знаешь?

- А что я должна знать?

- Олег погиб.

- Как погиб? Когда?

- Вчера.

- А что случилось?

- Да возвращался с Галей от Кобжана…

«Мне не интересно, с кем он возвращался» - чуть было не выпалила я,

но осеклась.

- Балку они проехали, - продолжал Василий Иванович, - и на ровном

месте водитель потерял управление, машина понеслась в степь и,

наткнувшись на валун, стала переворачиваться. Олег попытался

выскочить и выскочил уже, но она накрыла его…

- Боже, какой ужас! А Галя?

- У Гали многочисленные переломы и тяжёлая травма головы. Лежит в

реанимации, в коме. Придёшь завтра на похороны?

- Н-нет, Василий Иванович, не приду. Извините…

- Обижаешься на него?

- Теперь уже нет.

 

1985-й май, самолёт «Алма-Ата – Москва»

 

Сегодня я покидаю Казахстан и улетаю в Москву. Моя командировка

закончилась, закончилась и эта история.

Я рассказала её для того, чтобы понять себя и человека, которого я

любила, вернее, любила и ненавидела.

Поняла ли? Кажется да, а может и нет. Но теперь я хотя бы знаю одно:

что бы ни случилось в жизни, ненависть – плохой советчик, ибо человек

становится эгоистом, если ненавидит. Но если прощает, то уничтожает

не только то зло, которое, ненавидя, делает себе, но ещё и то, которое

сделал себе его враг.

Но это я сейчас так думаю, а тогда страдала и ненавидела. И простила

лишь после того, как Олег погиб.

Но надо ли прощать зло, которое наносит смертельную обиду? Не

будет ли это способствовать появлению новому злу, – ещё более

жестокому? Выходит, я так и не нашла ответа на вопрос, который мучил

меня после гибели Олега, выходит, эту историю я вспомнила лишь для

собственных размышлений? Ну что ж, и на том спасибо.

Остаётся сказать, что теперь я стараюсь не повторять тех ошибок,

которые по своей неопытности и наивности совершила тогда, правда,

не всегда это удаётся, потому что на самом деле всё ещё не знаю, что

новая любовь, ничего не берёт из опыта прошлого. Новая любовь, как

новая песня, – в ней звучат другие слова и другие ритмы, и когда она

приходит, всё бывает как в первый раз. Но так же, как в первый раз,

чувства могут победить разум, – жизнь потом не раз докажет это, – и

так же, как в первый раз, время – одно на двоих – может распасться на

индивидуальные составляющие, и два вектора, некогда стремившиеся

друг к другу, никогда больше не пересекутся.

 

И всё же я надеюсь на встречу с тем единственным, о котором мечтала

всю жизнь. С этими мыслями я прижимаюсь к иллюминатору и

всматриваюсь в облака, что проплывают мимо. Их замысловатые

фигурки напоминают мне те, за которыми я любила наблюдать в

детстве, только сейчас я вижу их рядом. И ещё вижу, как далеко внизу

жёлтыми складками убегает назад мелкосопочник.

Но вот самолёт входит в плотную кипень бело-мраморных облаков,

прорывается сквозь неё, и теперь вокруг – только яркий солнечный

свет, сверкающая синь неба, да всё те же облака, крупные букли

которых, тесно прижавшись друг к другу, вызывают в душе ощущение

неразгаданной тайны. А сама степь, песчаная и сухая, остаётся далеко

внизу. И я говорю:

- Прощай, степь… и прощай, Казахстан.

 

* Подразделение центральной химической лаборатории, входившей в

состав горно-металлургического комбината.

** В советские времена на время воинских призывов предприятия по

разнарядке «сверху» обязаны были направлять в военкоматы своих

сотрудников.